Даже на расстоянии район мешика в Фен Лю был легко узнаваем: высокие, белоснежные башни на фоне небоскребов из стекла и металла. У пропускного пункта, к которому приблизился мой эйркар, трепетал на ветру стяг с изображением Уицилопочтли, бога-защитника Старой Мешика. Лицо его словно писали кровью.

Знакомые черты, пусть я и распрощалась с религией предков давным-давно. Со вздохом я постаралась сосредоточиться на задании. Чжу Бао, магистрат района, уговорил меня взяться за расследование убийства. Ему почему-то казалось, что я справлюсь лучше, чем он сам. Я же урожденная мешика.

Его уверенности я не разделяла, впрочем.

Местом преступления оказались просторная гостиная под купольным сводом на последнем этаже дома 3454 по Хэммингберд Авеню. Здесь было много света, и такого высокого потолка я не видела ни разу в жизни. Повсюду расставлены основания голограмм, хотя сами изображения выключены.

Наверх, под купол, вела винтовая лестница. За ограждениями у нижней ее ступени лежало обнаженное тело. Жертва оказалась мешика, около тридцати — сгодилась бы мне в старшие сестры. Со странным восхищением я подмечала детали: пыль, покрывавшую тело, желтый грим по всей его поверхности, мягкие линии груди, невидящий взор, направленный ввысь…

Я посмотрела наверх, на перила. Должно быть, оттуда она упала. Вероятно, сломана шея. Хотя следует дождаться результатов экспертизы.

Гвардеец в шелковой униформе стоял на страже возле одного из голографических оснований.

— Рядовой Ли Фай, госпожа. Я первым прибыл на место преступления, — объявил он, отдав честь, едва я приблизилась. Привычным взглядом я попыталась уловить в его лице презрение. Будучи единственной мешика в администрации Сюйя, я ежедневно сталкиваюсь с расистскими предубеждениями. Но Ли Фай, похоже, вполне искренне игнорировал цвет моей кожи.

— Я магистрат Хуэ Ма, из района Парящего Желтого Дракона, — сообщила я свое сюйяньское имя и звание, едва ли выдержав паузу. — Магистрат Чжу Бао передал это дело мне. В котором часу вы сюда прибыли?

Гвардеец пожал плечами.

— Около четвертого би-часа нам позвонил человек, назвавшийся Теколи. Сказал, его любовница разбилась насмерть.

Я едва не поправила его произношение. Мешика никогда не поставит ударение в имени «Теколи» на подобный манер. Но вовремя спохватилась, ведь это бесполезно. Я здесь как магистрат Сюйя, а не как ацтекский беженец, — те дни далеко в прошлом, все уже кончено.

— Мне сообщили, что это убийство, но все походит на несчастный случай.

Ли Фай покачал головой.

— На перилах остались следы, госпожа, и ногти у жертвы содраны до крови. Она боролась, изо всех сил.

— Ясно. — Похоже, быстро разобраться с делом не удастся.

Я вовсе не стремилась увильнуть от исполнения обязанностей, однако любые контакты с сородичами причиняли мне дискомфорт — напоминали о детстве в Старой Мешика, уничтоженной гражданской войной. Если бы Чжу Бао не настоял…

Все, хватит. Я магистрат. Есть работа. Ее надо выполнить. Найти убийцу.

— И где этот… Теколи? — Спросила я.

— Мы задержали его, хотите допросить?

Я отрицательно покачала головой:

— Не сейчас. — И указала на лестничную площадку наверху. — Поднимались?

— Там спальня и мастерская. Она была дизайнером голограмм.

Голограммы… Последний писк моды в Сюйя. И, подобно любому произведению искусства, весьма дорогой: каждая, с электронной подписью автора, стоит больше, чем я получаю за год.

— Как ее звали?

— Папалотль.

Папалотль… На науатле означает «бабочка». Нежное имя, которое давали самым красивым девочкам. С одной такой я училась в школе, в Теночтитлане, еще до войны.

Война…

Внезапно мне снова двенадцать, вместе с братом, Куаутемоком, мы прыгаем в эйркар, я слышу, как бьется от выстрела стекло…

Все, все. Уже не ребенок. Жизнь в Сюйя налажена, сданы экзамены для службы в администрации, получено звание магистрата, единственного магистрата-мешика в Фен Лю.

— Госпожа? — Позвал Ли Фай.

— Все нормально. Осмотрюсь тут немного, а потом решим, что делать с этим Теколи.

Я направилась к ближайшей голографической базе. На именной табличке значилось название голограммы: «путешествие». Написано на науатле, английском и сюйяньском. На трех языках нашего континента. Я включила изображение. К потолку взметнулся луч белого света; в центре появился молодой сюйя, в серых шелковых одеждах евнуха.

— Мы и не думали, что путь настолько далек, — проговорил он. Фигуру его сменили тринадцать джонок, плывущих среди штормовых волн. — «На восток!», велел нам Сы Цзянь Ма, когда мы покидали Китай; на восток, пока не обретем землю…

Я выключила голограмму. Любой карапуз на континенте знал, что было потом: первая высадка колонистов из Китая на западном побережье Земель Рассвета, первые контакты с Ацтекской Империей, кульминацией которых стало снятие осады Теночтитлана, когда Эрнан Кортес вынужден был отступить под натиском китайского пороха и пушек.

Следующая голограмма демонстрировала женщину-мешика у ручья в кущах изумрудной зелени. Она рассказывала трагичную историю любви между нею и сюйяньским бизнесменом.

Что ни голограмма — то жизненное описание. Полагаю, Папалотль сама придумывала сюжеты.

Тело ее лежало возле одного из оснований. На табличке значилось: «домой». Голограмма хранила изображение лебедя, ставшего гербовым символом Сюйя после выхода государства из-под влияния Китая. Сама безмятежность, птица плыла по озеру, чьи берега тонули в зарослях ивы. Через какое-то время над лебедем запорхал колибри, символ Старой Мешика; крохотный клюв открывался и закрывался, словно птаха что-то говорила.

Но звук отсутствовал.

Я свернула и развернула голограмму снова. Безрезультатно. Мысленно я «пошарила» в основании и убедилась в верности подозрений: звукового чипа не было. Что само по себе странно. Все голографические базы поступают в продажу с ними, пусть, если необходимо, свободными от записей.

Следовало поговорить с людьми из лаборатории. Возможно, Папалотль всего лишь работала с чипом наверху…

Я обошла остальные основания. В четырех, самых дальних, помимо звуковых, отсутствовали и видеочипы. Однако, таблички с названиями — на местах.

Все могло оказаться просто: Папалотль меняла изображения; но пропажа одного лишь звукового чипа должна иметь совсем другое объяснение.

Чипы забрал убийца? Но зачем?

Вздохнув, я обвела помещение взглядом, на предмет чего-нибудь значимого. Но тщетно. Оставалось только одно: опросить любовника погибшей.

Теколи смотрел без страха, вернее, без уважения. Молодой, красивый мешика, вряд ли, впрочем, склонный к высокомерию и самодовольству.

— Вы знаете, зачем я здесь?

Он улыбнулся:

— Потому что магистрат думает, я вам сознаюсь.

Я покачала головой.

— Я и есть магистрат. Ваше дело передали мне. — И с этими словами вынула ручку и блокнот, чтобы делать пометки во время допроса.

Изумленный, Теколи впервые обратил внимание на мой скромный, желтовато-зеленого цвета пояс.

— Вы не… — начал было он, но осекся, и вся его поза тут же изменилась, плавно перешла в глубокий поклон: — Простите, Ваше Сиятельство. Я был слеп.

Что-то в нем немедленно напомнило о потерянном детстве в Теночтитлане, столице Старой Мешика.

— Вы Ягуар?

Он улыбнулся, как довольный мальчишка, и перешел на нуатль:

— Почти угадали. Я из Орлов, Пятый Черный полк Тетцкатлипоки.

Пятый полк, или «Черный Тетц», как его прозвали сюйяньцы, охранял посольство Мешика. Я бы и не подумала, что Теколи — солдат, если бы не заметила маленькой мозоли под нижней губой, — результат ношения лабретки из бирюзы.

— Вы родились не здесь, — заметил Теколи. Принял расслабленную позу. — Местный мешика ни за что не отличит воина от обычного сородича.

Я покачала головой, отгоняя давние, неуютные воспоминания — суровые лица родителей, когда я сообщила им, что стала магистратом в Фен Лю и сменила имя на сюйяньское.

— Да, я родилась не здесь, — перешла я на сюйяньский, — но с вами у нас о другом разговор.

— Знаю, — Теколи ответил на сюйя. На лицо его легла тень страха. — Вы хотите знать о ней. — Он посмотрел на тело убитой и вновь на меня. Пусть он держался прямо, но словно был мучим каким-то недугом.

— Точно. Что можете рассказать о случившемся?

— Пришел рано утром. Папалотль звала позировать.

— Позировать? Не вижу ни одной голограммы с вами.

— Работа еще не закончена, — слишком резко ответил Теколи, чтобы слова были правдой. — В общем, я пришел и обнаружил, что система охраны отключена. Думал, она ждет меня…

— Жертва и прежде ее отключала?

Теколи пожал плечами.

— Иногда. С осторожностью у нее всегда были проблемы.

Голос его едва заметно дрогнул, но не похоже, чтобы его терзало горе. Что тогда… Вина?

— Я прошел внутрь и увидел ее. Вот такую… — Он осекся, слова будто застревали у него в горле. — Я… Я не мог думать. Бросился помогать… Но она была мертва. И я вызвал гвардию.

— Да, около четвертого би-часа. Немного рановато для визитов, правда?

В этом сезоне солнце над западным побережьем вообще не покажется…

— Она сама попросила прийти пораньше, — небрежно отозвался Теколи.

— Понятно. А что скажете про лебедя?

— Про лебедя?

Я указала на голограмму.

— Там отсутствует звуковой чип. В нескольких основаниях нет никаких чипов вообще.

— Ах, вы об этом лебеде… — Теколи не смотрел на меня, он весь покрылся потом, без сомнений, от страха себя выдать. — Это поручение из администрации префекта Фен Лю. Они хотели что-то, что символизировало бы прочную связь между Старой Мешика и Сюйя. Думаю, она так и не успела завершить аудиоряд.

— Мне врать не следует, — если честно, его ложь уже утомляла. — Так что с лебедем?

— Не пойму, о чем вы.

— Думаю, понимаете. — Я, впрочем, решила не настаивать на своей точке зрения. В конце концов, еще не время. Одно лишь присутствие Теколи на месте преступления давало мне право отправить его в камеру временного содержания до полной проверки показаний и, если потребуется, использовать медицинские препараты или пытки, чтобы он сознался во всем. Многие магистраты-сюйя именно так и поступали, но я находила подобные практики не только гнусными, но и бессмысленными. Этими методами правды из Теколи не выудить.

— Есть идеи, почему она обнажена?

Теколи ответил медленно:

— Ей нравилось так работать.

И добавил:

— Со мной, по крайней мере. Говорила, это дает ощущение свободы. Я… — Он замолк, ожидая реакции. Мое лицо не выражало ничего. — Ее это возбуждало. Мы оба это знали.

Его откровенность меня удивила.

— Тогда все ясно.

Что ж, по меньшей мере, одна загадка решена — или, возможно, нет. Теколи мог и здесь солгать.

— Насколько близки вы были?

Тот непринужденно улыбнулся:

— Насколько это возможно между любовниками.

— Любовники могут убить друг друга.

Молодой человек посмотрел с ужасом:

— Вы же не думаете, что…

— Мне нужно знать, в каких отношениях вы состояли.

— Я любил ее, — раздраженно бросил Теколи. — Никогда бы не причинил вреда! Довольны?

Нет, вообще-то. Он только и занимался тем, что скармливал мне более-менее правдоподобные ответы, стараясь при этом избегать новых вопросов.

— Были у нее враги?

— У Папалотль? — Голос вновь его подвел. На меня Теколи не смотрел. — Кое-кто из наших людей полагал, что она изменила священным традициям. У нее нет алтаря в мастерской, молилась редко, не давала богам крови…

— Так ее ненавидели настолько, что могли убить?

— Нет, — снова ужас в голосе. — Ума не приложу, кто мог бы захотеть убить…

— Кто-то захотел. Или, может, вы полагаете, это несчастный случай? — Тон мой был вполне беспечным, но вопрос оставлял возможным лишь один ответ, и Теколи это знал.

— Думаете, я идиот? — отозвался он. — Никто не перевалится через перила по случайности.

— Истинная правда. — Я коротко улыбнулась, наблюдая, как наплывает тень страха на его лицо. Что же он скрывал от меня? Если убийца он, то это на редкость трусливый киллер. Но и такие мне встречались, те, кто рыдал и клялся в раскаянии, хотя их руки были залиты кровью.

— Семья у нее была?

— Родители погибли во время войны. Я знаю только, что из Старой Мешика она приехала двенадцать лет назад вместе со старшей сестрой Коаксок, ее я никогда не видел. Папалотль о себе мало рассказывала.

Разумеется. В откровенности нет необходимости, только не с другим мешика. Мне хорошо известно, что происходит с человеком, когда он отрекается от традиций своего народа, как это сделала Папалотль. Как это сделала я. Человек становится молчаливым. Кто-то из страха нарваться на жесткую критику, кто-то из ужаса перед жалостью.

— Я сообщу Коаксок о случившемся, — сказала я. — Вам придется наведаться в участок, подтвердить показания и сдать кровь на анализ.

— А потом?

Излишний пыл для невиновного, даже для переживающего тяжелую потерю.

— Меня отпустят?

— Сейчас да, но даже не помышляйте о том, чтобы покинуть Фен Лю. Вы мне потребуетесь, если возникнут новые вопросы. — Отозвалась я мрачно. Прижму я его скоро и тогда вытрясу всю правду до последнего слова.

Когда он уходил, то поправил свой высокий ворот, и тогда я заметила, как на шее что-то сверкнуло зеленым огоньком. Ожерелье из нефрита, из мелких бусин… Стоимость каждой из них равнялась ежемесячному доходу простого рабочего сюйя.

— А вам, армейским, отменно платят, — заметила я, полностью осознавая ошибочность данного утверждения.

Вздрогнув, Теколи коснулся ожерелья.

— Это? Вы не так поняли. От родственника досталось в наследство.

Говорил он торопливо, и взгляд его шарил между мной и дверью.

— Вот оно что, — сладко улыбнулась я. Теколи, без сомнений, лгал. И уже понял, что я его раскусила. Хорошо. Пусть потомится немного в собственном соку. Вероятно, так он сделается более сговорчивым.

Едва он ушел, я отдала Ли Фаю приказ следить за ним и держать меня в курсе по рации. Наш юный любовник, похоже, очень торопился. Хотелось знать почему.

Вернувшись в отделение, я переговорила с доктором Ли: в лаборатории провели осмотр тела и не нашли ничего существенного, заключив, что жертву толкнули на перила, а потом сбросили вниз.

— Преступление по страсти, — мрачно заметил доктор Ли.

— Почему вы так решили?

— Кто бы ни был убийца, он толкнул ее так, что она повисла на перилах и цеплялась изо всех сил, что ясно видно из следов на дереве, которые мы осмотрели. Убийца распрямлял ей пальцы, пока жертва не сдалась и не упала. Беспорядочные ссадины и раны на ее ладонях свидетельствуют о том, что душегубец действовал под влиянием импульса, не слишком эффективно и четко.

По страсти. По любовной, полагаю? И у любовника, похоже, оклад слишком уж велик… Интересно, где Теколи столько зарабатывал и как.

— Что с отпечатками?

— Не нашли ни одного, — покачал головой доктор Ли. — Даже ее собственных. Преступник начисто вытер перила.

Проклятье. Вот чистоплюй.

Я ненадолго забежала в офис. Там зажгла благовония на маленьком алтаре Премилосердной Гуань Инь и включила компьютер. Как и большинство компьютеров в Фен Лю, мой был произведен в Старой Мешика; на экране возникло стилизованное изображение бабочки, символа Кетцалькоатля, бога знаний и электроники.

Всякий раз в подобный момент меня настигал едкий укол вины: вспоминала, что следовало бы позвонить родителям. На это я никак не могла решиться с самого дня, как сделалась магистратом. Сейчас, впрочем, из головы не шел образ Папалотль, обнаженной, медленно падающей через перила.

Я тряхнула головой. Не время для болезненных образов. Есть работа.

Почтовый ящик уже ломился от отчетов о предварительных опросах соседей убитой. Большинство из них не одобряли свободных нравов жертвы. Очевидно, что Теколи был всего лишь последним по времени в череде мужчин, которые у нее бывали.

Кое-что он скрыл, вероятно, решив, что меня это не заинтересует: вечером накануне убийства у них с Папалотль разразился скандал, да такой, что слышно было на других этажах. Один из соседей видел, как Теколи уходил, а девушка со всей силы захлопнула за ним дверь.

Значит, вечером она еще была жива.

Я спрошу у Теколи о перепалке. Позже. Для качественной ловушки нужно больше доказательств, так что придется прогуляться.

Кое-кого из служащих я попросила узнать адрес сестры Папалотль. Пока он проверял картотеку, я занялась административными делами. Потом пришел ответ.

У жертвы была лишь одна сестра, единственный выживший член ее семьи. Коаксок жила в доме двадцать три по Ицкопан Сквер, всего лишь в нескольких улицах от Папалотль, на окраине района Мешика — туда я и направилась.

По указанному адресу располагался ресторан ацтекской кухни «У Кетцаля». Я припарковала эйркар на одной из улочек неподалеку и остаток пути проделала пешком, смешиваясь с толпой на переходах, шагая среди грубоватых дельцов-мешика, женщин с желтым гримом и окрашенными в черный зубами, в соблазнительно покачивающихся юбках до колена.

Фасад ресторана украшало полноразмерное изображение девушки-мешика в национальном костюме, стоящей возле духовки. Над нею склонялась Чантико, богиня домашнего очага, в своей короне из колючек кактуса и с тяжелыми браслетами из янтаря и сердолика.

Ресторан состоял из двух частей: точки выдачи блюд для спешащих людей на эйркарах и зала для тех, у кого времени имелось вдоволь.

Я прошла внутрь, соображая, где смогу найти Коаксок. Интерьер резко отличался от сюйяньских ресторанов: циновки вокруг низких круглых столиков с электрожаровнями, на которых грелись маисовые лепешки, основа основ кулинарии мешика. Здесь знакомо пахло раскаленным маслом и специями, так же, как на маминой кухне.

Посетителей было много, хотя едва ли пробил шестой би-час. Большинство из них, конечно, мешика, хотя пару сюйяньских лиц я заметила, и даже одно бледное, под копной рыжих волос: такие только у американцев ирландского происхождения.

Остановив первую попавшуюся же официантку, я поинтересовалась о Коаксок.

— Хозяйка наверху, занята счетами.

Девушка несла несколько соусников, и было очень заметно, что времени болтать с незнакомыми людьми у нее нет совсем.

— Мне нужно ее видеть.

Нахмурившись, она оглядела меня с головы до ног, пытаясь, без сомнений, как-то сочетать лицо мешика с административными одеждами сюйя.

— Бьюсь об заклад, новости вы принесли недобрые. Дверь налево.

Коаксок нашлась в маленьком кабинете. Она вводила данные в компьютер, а высокий, угрюмого вида молодой мужчина-мешика в очках просматривал листы, которые выдавал принтер.

— Похоже, счета не сходятся, Коаксок.

— Проклятье. — Та подняла голову. Она была так похожа на младшую сестру, что с непривычки их можно было бы принять за близнецов; но потом я подметила различия в чертах: глаза крупнее, губы более полные и круглые щечки.

Увидев меня в дверях, она замерла.

— Что вам нужно?

— Я… — Оказывается, меня захватили врасплох. — Меня зовут Хуэ Ма. Я магистрат района Парящего Желтого Дракона. Ваша сестра мертва. Я здесь, чтобы сообщить вам об этом и задать несколько вопросов.

— Вы не оставите нас одних? — Обратилась я к мужчине.

Тот перевел взгляд на женщину, вдруг как-то обмякшую в кресле. Лицо ее резко осунулось.

— Коаксок?

— Я в порядке, Мауицо. Оставь нас.

Нелюдим бросил на меня тревожный взгляд и вышел, неслышно затворив за собою дверь.

— Она мертва, — произнесла Коаксок после небольшой паузы, глядя на ладони. — Что произошло?

— Упала с лестницы.

Меня сверлил весьма проницательный взгляд.

— Упала или ее столкнули?

— Столкнули. — Я подвинула кресло и уселась напротив.

— Так вы здесь, чтобы выяснить, кто это сделал.

— Именно. Все случилось рано утром, около четвертого би-часа. Где вы находились на тот момент?

Коаксок пожала плечами, словно вопросы об алиби это сущие пустяки.

— Здесь, спала. У меня квартирка на этом этаже, а ресторан открывается в пять. Боюсь, правда, свидетелей на моей стороне нет.

В любом случае я опрошу персонал, но, скорее всего, Коаксок была права, и никто с нею говорить в тот момент не мог.

— Вам известно, были у Папалотль враги?

Женщина вновь смотрела на ладони.

— Я не смогу вам помочь.

— Она же ваша сестра. Не хотите знать, кто с ней это сделал?

— Конечно, хочу. У меня есть сердце. Но я слишком плохо ее знала, чтобы судить, были враги, или нет. Забавно, да? Как можно разбежаться… Из Теночтитлана мы приехали вместе, думали одинаково… а теперь, двенадцать лет спустя… Мы крайне редко виделись.

Мне сделалось не по себе. А когда я последний раз говорила с родителями?.. Когда беседовала на родном языке вне рабочих часов?.. Год, два назад?

Я не могла себя перебороть. Всякий раз навещая стариков, я видела одни те же вещи: маленькую, бедную квартирку, забитую останками прошлой жизни в Старой Мешика… И всюду фотографии казненных друзей. Будто склеп. Я вновь чувствовала запах обуглившейся плоти, царивший на улицах Теночтитлана, видела своего друга Яотля, рухнувшего на землю с пулей в сердце… Он только успел выкрикнуть мое имя. И я могла лишь кричать о помощи, которая никогда не придет.

Коаксок изучала мое лицо. С трудом я пересилила себя и сказала:

— Полагаю, вы знали о любовниках сестры. — Мне никак не удавалось подобрать к ней ключик. Какое-то время она казалась отстраненной, равнодушной, а потом неожиданно надтреснутым голосом заговорила, и слова, похоже, давались ей с огромным трудом.

— Да, за ней шла эта дурная слава. Это моя вина, все, что случилось. Я должна была видеться с нею почаще. Должна была интересоваться…

Я не перебивала. Ни с одной из сестер мне не довелось завести знакомство, да и самой себе мой совет показался бы сущим лицемерием.

— Когда вы виделись в последний раз?

— Шесть дней назад. Мы вместе обедали, я, она и Мауицо.

Мауицо походил на сверстника Коаксок или был чуть старше.

— А он вам кто?

— Друг семьи. — Лицо женщины сделалось непроницаемым.

Что-то подсказывало мне, что можно расспросить о Мауицо больше, но я вряд ли получу правдивый ответ. Так что я решила дождаться более подходящего момента.

— И она не показалась вам расстроенной?

Покачав головой, Коаксок пошарила в ящике стола и вынула оттуда тонкую трубку из черепашьего панциря. Дрожащей рукой набила ее. Прежде чем ящик был задвинут, в глаза мне бросилась старая фотография, выглядывавшая из-под кипы бумаг: молодой мешика в одеждах благородного сословия.

Раскуривала трубку Коаксок не спеша. Запах цветов и табака наполнял офис.

— Нет, расстроенной она мне не показалась. Она тогда работала над новой голограммой, это был заказ из администрации префекта. Папалотль очень гордилась оказанной ей честью.

— Вы эту голограмму видели?

— Нет. Знаю только, там должны быть лебедь и колибри, символы Сюйя и Старой Мешика. Но мне не известно, что за текст и музыка там звучат.

— Мауицо знает?

— Мауицо? — Коаксок очень удивилась. — Сомневаюсь, но спросите его сами. С ним Папалотль была более близка, чем со мной.

Я уже продумывала, о чем спрошу «друга семьи». И мысленно добавила этот вопрос в список.

— Так она была переполнена радостными переживаниями?

— Да. Но я могу ошибаться. До этого мы год не виделись. — Голос Коаксок вновь сделался бесцветным.

— Почему?

Впрочем, ответ был мне уже понятен.

Коаксок пожала плечами.

— Мы… Разбежались, когда приехали в Фен Лю. Каждая пошла своей дорогой, полагаю. Папалотль нашла убежище в голограммах и любовниках. Я открыла собственный ресторанчик.

— Убежище от чего?

— Все очевидно. Вы и сами жертва гражданской войны, разве нет?

— Тут вы можете ошибаться.

— Это написано у вас на лице. С чего бы еще мешика становиться сюйяньским магистратом?

— Причин довольно. — Я старалась ничем не выдать волнения.

Женщина вновь пожала плечами.

— Может быть. Но я скажу, что помню: брат пошел на брата и улицы были черны от потоков крови. Воины-орлы убивали друг друга. На крышах всюду снайперы, державшие людей на рыночных площадях. Жрецы Тетцкатлипоки ломились в каждую дверь в поисках лоялистов…

Каждое слово вызывало во мне спутанные, ужасающие воспоминания, словно двенадцатилетняя девочка, спасавшаяся бегством, все еще жила во мне.

— Хватит, — шептала я. — Хватит.

Коаксок с горечью улыбнулась.

— Вы помните.

— Это в прошлом, — процедила я сквозь зубы.

Она окинула меня оценивающим взглядом; особенно ее интересовали униформа и пояс.

— Понимаю, — в голосе звучала глубокая ирония. Но глаза, полные слез, выдавали Коаксок с головой. Она переплавляла горе в агрессию.

— Что еще вы бы хотели знать?

Я могла рассказать, что Папалотль была обнажена, потому что на момент гибели ждала любовника. Но не видела в том смысла. Либо Коаксок отлично осведомлена об эксцентричных увлечениях сестры и нисколько бы не удивилась, либо не знала ровным счетом ничего, и я лишь напрасно бы ее задела.

— Полученной информации вполне остаточно.

— Когда вы закончите… с телом? Мне необходимо… подготовить все для похорон.

Голос Коаксок вновь надломился. Она закрыла лицо руками.

— Мы передадим вам его как можно скорее, — сказала я, когда женщина вновь посмотрела мне в глаза.

— Ясно. Когда оно будет в надлежащем виде, — отозвалась она с горечью.

Что я могла ответить?

— Благодарю за уделенное время.

Она пожала плечами и больше не говорила. Уставилась в экран компьютера невидящим взглядом. Что за воспоминания одолевали ее в эту минуту… Я предпочла не выяснять.

Едва я вышла, как запищал передатчик: пришло сообщение. Мауицо ждал снаружи.

— Хотела бы переговорить с вами, это не займет много времени, — сказала я, снимая передатчик с пояса.

Мужчина кивнул.

— Я буду у Коаксок.

В коридоре я нашла укромный угол, где прослушала сообщение. Стены украшали фрески с изображениями ацтекских божеств. Защитник Уицилопочтли с лицом, покрытым голубой краской, и с обсидиановыми ножами на поясе; Тетцкатлипока, бог войны и судьбы, стоящий на фоне горящих небоскребов и поглаживающий голову ягуара…

От них мне становилось не по себе, настигало прошлое.

Совершенно очевидно, что Коаксок держалась традиций, возможно, с излишним рвением, как сама в том признавалась.

Сообщение пришло от шестого подразделения: из участка Теколи немедленно направился в бараки «Черного Тетца». Гвардейцам на территорию мешика путь был закрыт, но наблюдатель, занявший пост на ближайшей крыше, видел, как Теколи долго и яростно говорил по телефону во дворе. После вернулся в бараки и больше не показывался.

Я связалась с шестым подразделением и велела немедленно сообщить, едва Теколи высунет нос наружу.

После вернулась в офис Коаксок, где ждал Мауицо.

Когда я вошла, они сидели рядом и тихо переговаривались. Взгляд у мужчины был очень уж самозабвенный. Интересно, кем он был для Коаксок и кем — для Папалотль.

— Ваше Сиятельство, — произнес он, завидев меня. С акцентом ему удавалось справиться проще, чем подруге.

— Есть здесь угол, где мы могли бы поговорить наедине?

— Пройдемте в мой офис. Он рядом.

Коаксок продолжала смотреть перед собой, глаза ее влажно блестели, и лицо напоминало бесцветную маску.

— Коаксок… — позвал Мауицо.

Ответа не было. В одной руке она крутила трубку, так яростно, что запросто могла ее сломать.

Офис Мауицо оказался куда теснее офиса хозяйки ресторана. Стены пестрели изображениями спортсменов, которые парили над полем в неимоверных прыжках, чтобы закинуть мяч в вертикально установленное стальное кольцо. Колени и локти их были закрыты защитой.

Мауицо не стал садиться; он оперся о стол и скрестил руки на груди.

— Что вы хотите знать?

— Вы здесь работаете?

— Время от времени. Я программист из «Паоли Тек».

— С Коаксок давно знакомы?

Мужчина пожал плечами.

— Я встретил их с Папалотль, когда они приехали сюда, двенадцать лет назад. Мой клан помог им устроиться в квартале. Они были такие юные, — вряд ли в эту минуту он отдавал себе отчет, что сам едва ли старше Коаксок. — Совсем… другие.

— В смысле?

— Как птички, в страхе летящие прочь из леса.

— Война всему причиной, — произнесла я банальное. Но где-то в глубине моей души маленькая напуганная девочка, бежавшая из Теночтитлана, прекрасно осознавала, что это никакая не банальность, но единственная возможность описать прошлое, что под запретом, в трех словах.

— Вы правы, вероятно. Я родился в Фен Лю, мне это не знакомо.

— Они потеряли обоих родителей?

— Их родители были верны старому правительству, тому, которое войну проиграло. Жрецы Тетцкатлипоки пришли к ним однажды ночью и убили обоих на глазах у Папалотль. От этого она так и не оправилась, — голос Мауицо дрогнул. — И вот теперь…

Я не стала заканчивать его фразу, вполне сознавая всю глубину его горя.

— Вы хорошо ее знали.

— Не лучше, не хуже, чем Коаксок. — Слабый блеск в его глазах не ускользнул от меня. Лжец.

— Кажется, у нее было много поклонников, — осторожно надавила я на больное.

— Она никогда не отличалась… разборчивостью. Не то, что Коаксок.

— У той не было жениха.

— У нее был жених. Итцель, благородный человек, принадлежал к правящим кругам Теночтитлана. Убив их родителей, жрецы бросили сестер в тюрьму. Итцель пошел на сделку, чтобы освободить бедняжек. Но его уже нет в живых.

— Как он умер?

— Отряд повстанцев сел им на хвост у самой границы. Итцель передал управление эйркаром Коаксок, а сам выпрыгнул. У него было оружие. Эйркар преследователей удалось вывести из строя, но его все равно поймали и казнили.

— Смерть героя.

Мауицо грустно улыбнулся:

— И жизнь героя. Да. Совершенно ясно, почему Коаксок не может его забыть. — В голосе прозвучала горечь. Сомнений не оставалось: Мауицо надеялся покорить сердце Коаксок, но каждый раз наталкивался на тень мертвеца.

— Расскажите о Папалотль.

— Папалотль… Будет сложновато. Своенравная, независимая… Покинула клан, предала традиции, чтобы сосредоточиться на искусстве.

— Вы не одобряли ее выбор?

Мауицо поморщился.

— Я не видел того, что видела она. Я не знал войны. Как я мог ее судить? Как вообще кто-то мог это делать?

— Так вы любили ее, по-своему.

— Да, — помешкав, ответил мужчина. — Да, можно и так сказать.

Но в его словах я уловила более глубокий смысл, которого не могла постичь.

— Теколи знаете?

Лицо Мауицо помрачнело, и на миг я увидела жажду крови в его глазах.

— Да. У них с Папалотль была связь.

— Он вам не по душе?

— Мы как-то пересекались. Я знаю таких, как он.

— Что это значит?

— Теколи паразит. Он возьмет все и ничего не оставит взамен, — отчеканил Мауицо.

— Даже любви?

— Помяните мое слово.

Я вдруг осознала, что смотрю в лицо не очкарику-программисту, а настоящему воину с боевой раскраской.

— Он высосет все соки, выпьет кровь и насладится болью, оставит пустую оболочку. Он не любил Папалотль. Не могу понять, что она в нем нашла.

В последних словах я услышала гораздо больше, чем просто ненависть.

— Вы ревновали. К обеим.

— Нет, никогда. — Он, кажется, опомнился.

— Ревности достаточно для убийства.

Лицо его побледнело, он промолчал. А когда вновь посмотрел на меня, то показался каким-то маленьким, чуть ли не кающимся грешником.

— Она не видела, не осознавала, что просто тратит свое время. И я ничего не мог поделать, чтобы раскрыть ей глаза.

— Где вы были этим утром?

Мауицо улыбнулся.

— Проверяете алиби? Мне вам нечего сказать. Сегодня у меня выходной. Я гулял у Пагоды Синего Журавля. Потом пришел сюда.

— Полагаю, вас никто не видел?

— Никто, кто мог бы меня опознать. Несколько прохожих, но мы едва ли обратили друг на друга внимание.

— Понимаю. — Я кивнула, но из головы не шла его черная ярость; он вполне мог потерять контроль над собой, застав Папалотль без одежды, пока та ожидала любовника. — Благодарю вас.

— Если я вам больше не нужен, я пойду.

— Нет, не нужны. Но могут появиться вопросы.

Не могу сказать по выражению его лица, что эта новость его обрадовала.

— Я буду рад помочь, чем смогу.

В зале ресторана было многолюдно, гремела музыка, пахло маисом и октли. Пока я пробиралась к выходу, из головы не шли слова Коаксок: «Но я скажу, что помню: брат пошел на брата и улицы были черны от потоков крови…»

Много лет назад я сбежала из сущего ада. Он более не властен надо мной, не может причинить мне вреда. Я сюйя, не мешика. Я в безопасности, нашла убежище в самом сердце свободного государства, следую традициям даосизма и верю в Будду; я под защитой Императорской Семьи в Дун Цзин.

Невредима. Спасена.

Но война, как видно, никогда не закончится.

В задумчивом состоянии я вернулась в отделение, так и не найдя никого, кто мог бы подтвердить алиби Коаксок или Мауицо. Поскольку восьмой би-час уже начался, я быстро пообедала: суп из лапши с кориандром, а на десерт — кокосовое желе.

И снова проверила почту. Несколько свежих отчетов. Они пришли прежде, чем я отправилась в ресторан, но их перехватил бюрократический сервер, так что в мой ящик они попали гораздо позже.

Проклиная на чем свет стоит тяжеловесное администрирование, я быстро ознакомилась с их содержимым, особенно не надеясь обнаружить что-либо стоящее.

Но как я ошибалась!

Солдаты седьмого подразделения гвардии района Мешика опросили одного из соседей Папалотль по лестничной площадке: старый торговец, страдающий бессонницей, как раз не спал, когда пробил третий би-час. Он видел, как Теколи прошел в квартиру убитой, за целых полчаса до момента, как он сообщил о происшествии гвардейцам.

Проклятье. Оставалась вполне реальная возможность, что молодой человек обнаружил тело раньше, но если так, почему не позвонил в отделение тут же? Почему тянул так долго?

Избавлялся от улик, подумалось мне. И сердце забилось чаще.

Нельзя было его отпускать. Но вместо этого я как всегда последовала убеждениям, что пытки недопустимы и магистрат способен докопаться до истины, не вытряхивая ее из подозреваемых вместе с потрохами. Я поддалась слабости.

Теперь же…

За ним установлена слежка. Он кому-то звонил. И это лишь вопрос времени, когда он сделает какой-либо шаг.

Я вздохнула. Одна ошибка, и вот остается испить чашу до дна. Придется ждать.

Не выношу ожидания. День кончился, сгустились ночные сумерки. Я попыталась медитировать, но никак не могла выровнять дыхание и, в конце концов, оставила эту затею, как неудачную попытку расслабиться.

Когда пришло оповещение, я была настолько взвинчена, что чуть не сломала передатчик, пока снимала его с пояса.

— Ваше Сиятельство? Шестое подразделение. Цель движется. Повторяю: цель движется.

Я схватила плащ и бросилась из кабинета прочь, вызывая свой эйркар.

С солдатами я встретилась в трущобах Сада Блаженства. Прежде это был приличный квартал для среднего класса, но со временем оброс переполненными многоквартирными домами, огромным количеством обветшалых, зданий и полузаброшенных жилищ.

Коротко переговорив с Ли Фаем, который возглавлял группу гвардейцев, я узнала, что Теколи покинул бараки и на магнитном трамвайчике направился сюда. Один из солдат проследил весь его путь до ничем не примечательного, маленького магазинчика по Лао Цзы Авеню.

Как раз там, на углу, в пятидесяти метрах от лавки были припаркованы два наших эйркара. И Теколи до сих пор не вышел обратно на улицу.

Я взглянула на трех гвардейцев, проверявших свое оружие, вытащила из кобуры собственный полуавтоматический И-Сэнь.

— Идем внутрь, — приказала я, заряжая винтовку одним движением. Щелкнула в патроннике пуля.

Мы остановились у закрытой двери в магазин, я чувствовала внушающий уверенность вес оружия в руке. В столь поздний час вокруг было пустынно, и редкие прохожие стремились поскорее разминуться с нами, совершенно не заинтересованные в сотрудничестве с правоохранительными органами Сюйя.

Ли Фай поднялся на цыпочках и заглянул в окно. Через какое-то время опустился и показал три пальца. Внутри трое. Или больше. Ли Фай не мог знать наверняка.

«Вооружены?» — спросила я жестом. Гвардеец пожал плечами.

Отлично. Наконец-то момент действовать.

Рукой я подала сигнал.

Первый гвардеец вышиб дверь ногой:

— Гвардия Сюйя! — И ворвался внутрь. Я за ним, под прикрытием двух других, отчаянно борясь с желанием пустить в ход оружие при одном только воспоминании о войне, о том, как пряталась за дверьми, пока повстанцы и лоялисты убивали друг друга на рыночной площади Теночтитлана…

Нет.

Не сейчас.

Внутри было темно, только слабый свет лился из-за двери, ведущей в соседнюю комнату; туда успело пробежать несколько человек.

Я едва не бросилась в погоню, но Ли Фай остановил меня, схватив за плечо. Я ведь магистрат района; гвардейцы не смели рисковать моей жизнью. Это раздражало, но, согласна, правилам ведения боя меня не обучали. Я кивнула в знак, что все поняла. Солдаты метнулись за беглецами следом. Раздались выстрелы. Первый негодяй упал, схватившись за плечо. Гвардейцев я уже не видела, перестрелка продолжилась за дверным проемом.

А потом наступила тишина. Мертвая. Осторожно обогнув стойку, я заглянула в комнату.

Свет, который я видела, шел от голограмм; изображение было, но звук отсутствовал. На полу валялись чипы. Я едва не раздавила один из них.

В углу, у деревянной панели, полулежало тело маленькой, покрытой морщинами женщины сюйя. Рядом — ее ружье. Гвардейская пуля угодила ей прямо в грудь, отшвырнув к стене.

Теколи скорчился рядом с нею, демонстрируя покорность всей позой. Два гвардейца стояли по обе стороны от него.

Я мрачно улыбнулась.

— Вы арестованы.

— Я ничего не сделал! — взмолился Теколи, пытаясь сесть прямо.

— Оказанного сопротивления достаточно. Это серьезное преступление. — Я быстро оглядывала комнату, и взгляд зацепил знакомый образ в одной из голограмм: китаец в одеждах евнуха, фигуру которого постепенно сменяла картина джонок, плывущих среди штормовых волн.

Голограмма Папалотль.

Которую запрещено копировать или продавать где-то, кроме как в мастерской автора.

Мне вспомнились пропавшие чипы, и я вдруг ясно поняла, на чем Теколи зарабатывал столько денег. Он крал ее произведения, копировал и продавал копии на черном рынке. А Папалотль, без сомнений, все узнала. И случился скандал.

Но для Теколи все могло обернуться куда серьезнее. Он воин; к таким, как он, закон беспощаден. За подобное преступление ему грозила смертная казнь, его семью ждал позор. Папалотль должна была замолчать. Раз и навсегда.

«Он высосет все соки».

Мауицо не мог и предположить, насколько был прав.

Взгляд Теколи столкнулся с моим, и молодой человек, должно быть, понял, какое отвращение я к нему испытываю. Смысла выкручиваться больше не было.

— Я не убивал ее. Клянусь, не убивал! — Казалось, он вот-вот заплачет.

— Уведите его. Разберемся в отделении, — процедила я сквозь зубы.

* * *

И Мэй-Линь, одна из служащих, вошла в мой офис, пока я печатала предварительный отчет.

— Ну как?

— Все еще настаивает на своей невиновности. Говорит, нашел ее уже мертвой и только воспользовался тем получасом, чтобы стереть свои отпечатки там, где они могли быть, чтобы никто не догадался про махинации с голограммами. — Мэй-Линь принесла с собой картонную коробку, укрытую сверху листом бумаги. — Его вещи. Решила, может, вам захочется взглянуть.

Я вздохнула. Глаза жгло от работы с компьютером.

— Пожалуй, стоит посмотреть. — Мне уже было известно, что хотя мы и обнаружили пропавшие чипы на месте сбыта контрафактной продукции, но аудиоряда к голограмме с лебедем нигде не было. Теколи утверждал, что не брал его. Не то чтобы я отказывалась ему верить окончательно…

— Я принесу вам чая с жасмином, — произнесла Мэй-Линь и исчезла за дверью.

Рассеянно я перебирала вещи Теколи. Ничего примечательного: кошелек, ключи, бумажные юани — едва ли хватило бы даже на табак… Лабретка, отполированная до блеска за время долгого ношения. Пакетик сладко пахнущих семян, до сих пор не вскрытый…

И многократно сложенная пачка листов. Я развернула их и обнаружила там часть сценария. Сценария к голограмме с лебедем, осенило меня. Сердце часто забилось. Теколи озвучивал колибри, а реплики Папалотль были многократно подчеркнуты, и поля рядом с ними пестрели комментариями…

Голосом Папалотль лебедь перечислял важные события: приход к власти обреченного на падение Второго Красного Полка Тетцкатлипоки во время войны за независимость между Сюйя и Китаем; трехсторонняя война и победа альянса Мешика-Сюйя над Соединенными Штатами. Гражданская война в Старой Мешика двенадцать лет назад: сюйяньские солдаты учиняли массовые казни ради восстановления порядка; тысячи беженцев покидали родные дома, устремлялись к границам.

Тут лебедь умолкал, и наступал черед колибри. Черед Теколи.

Тонатиу, Пятое Солнце, только восходит, и снаружи моей темницы я слышу жрецов Тетцкатлипоки. Они поют песни и готовят алтарь для жертвы. Ею буду я.

Ты теперь далеко, пересекла границу. Сюйя приветит тебя, как тысячи других наших сородичей, ты начнешь новую жизнь. Я сожалею лишь о том, что меня не будет рядом, чтобы идти с тобой рука об руку…

В изумлении я перебирала страницы. Это был долгий, пронизывающий монолог, и ничего подобного в мастерской Папалотль я не слышала. Казалось, словно…

Это реальная история. И мороз пробежал у меня по коже. Я пробежалась глазами по последней странице.

Они перешлют письмо тебе. Это мои враги, но они благородные люди. Не плачь обо мне. Я умираю, как воин, чья кровь придаст Тонатиу сил. Но моя любовь останется с тобой навеки, и в этом мире увядающих цветов, и в пределах, где живут боги.

Итцель.

Итцель.

Жених Коаксок.

Пробил Третий би-час, когда я прибыла в ресторан «У Кетцаля». Посетители давным-давно разошлись по домам.

Но в офисе на втором этаже все еще горел свет. Я не спеша отворила дверь, и увидела ее стоящей у окна, спиной ко мне. Блуза и юбка с вышитым красным орнаментом на подоле, шаль из волокон агавы… Традиционный наряд женщин Старой Мешика.

— Я ждала вас, — сказала Коаксок, не оборачиваясь.

— Где Мауицо?

— Я отослала его.

Бесцветный голос. На столе — потускневшая фотография Итцеля, перед нею маленькая пиала с какими-то травами — ритуальное приношение.

— Он бы не понял.

Коаксок медленно обернулась. Черные полосы на щеках — такие рисуют мертвецу, прежде чем положить в могилу.

Удивленная, я даже отпрянула, но она и не думала приближаться. С осторожностью я передала ей листы со сценарием.

— Папалотль украла у вас оригинал письма?

Коаксок покачала головой.

— Я должна была видеться с нею чаще, после того, как мы приехали сюда. Должна была заметить, во что она превращается.

Ладони легли на стол. Передо мною словно стояла императрица.

— Когда письмо пропало, я и подумать не могла на сестру. Мауицо решил, что, возможно, это Теколи…

— Мауицо его ненавидит.

— Не в этом дело. Я отправилась к Папалотль, спросить, не видела ли письма. Но я и не думала на нее.

Коаксок сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Кровь прилила к лицу.

— Дверь она открыла совершенно голая и даже не потрудилась одеться. Оставила меня внизу, а сама поднялась в мастерскую, закончить что-то, как сказала. Но я пошла за ней.

Голос дрогнул, однако Коаксок справилась с волнением.

— Письмо лежало на столе. Это она его взяла. А когда я спросила, зачем, она рассказала про голограмму, уверяла, что мы станем знамениты и в администрации префекта ее поставят там, где сможет увидеть каждый…

Я молчала. И не двигалась. Коаксок говорила все громче и яростнее. И каждое ее слово разрывало меня на части.

— Она хотела… продать мое горе. Мои воспоминания, просто ради мига славы. Она хотела… — Коаксок снова с силой втянула воздух. — Я велела ей остановиться. Объясняла, что это гадко, но она просто трясла головой и смеялась, словно ей всего-то надо было спросить у меня разрешения, чтобы все сделать, как надо. Она не понимала, не понимала ничего. Она слишком изменилась.

Коаксок взглянула на руки, потом на фотографию Итцеля.

— И я не могла заставить ее замолчать, понимаете? Я толкнула ее, накинулась с кулаками, а она все смеялась без остановки, ей хотелось продать мою боль…

Наконец, Коаксок смотрела мне в глаза, и я узнавала этот взгляд: взгляд кого-то уже мертвого, и кто сам об этом знает.

— Я должна была ее остановить, — голос был едва слышен. — Она никогда бы этого не сделала. Даже падая, она смеялась. — В глазах Коаксок стояли слезы. — Смеялась надо мной.

— Вы знаете, что будет дальше. — Слова давались мне с неимоверным трудом.

— Думаете, теперь для меня это имеет значение, Хуэ Ма? Все потеряло смысл уже очень давно. — Коаксок бросила последний взгляд на изображение Итцеля и распрямила плечи. — Я знаю, что поступила ужасно. Делайте, что вам велит долг.

Она не дрогнула, когда в офис вошли гвардейцы, не дрогнула, когда на запястьях защелкнули наручники и увели прочь. И я знаю, она не дрогнула в день свой казни, какой бы та ни была.

Когда мы выходили из ресторана, я заметила среди кучки зевак лицо Мауицо. Мы встретились взглядами на пару секунд, и за стеклами очков я прочла столько боли и горя, что у меня перехватило дыхание, и я никак не могла сделать новый вдох.

— Прости, — прошептала я. — Правосудие должно свершиться.

Но, разумеется, он меня не слышал.

Вернувшись в отделение, я села за свой стол; на экране компьютера порхала бабочка, которая постепенно множилась, пока пространство экрана не оказывалось заполненным до отказа. Было в этом что-то странно обнадеживающее.

Мне следует разобраться с Теколи, напечатать отчет, позвонить Чжу Бао и сообщить, что я оправдала его доверие и нашла убийцу…

Я была опустошена. Всем случившимся. Склонившись над алтарем, дрожащими руками медленно зажгла ароматическую палочку и поставила ее вертикально перед лакированными табличками. Потом опустилась на колени и постаралась изгнать из памяти голос Коаксок.

Она говорила: «Все потеряло смысл уже очень давно».

Вспомнились и собственные слова: «Война всему причиной».

Я думала о Папалотль, отвернувшейся от традиций своего народа, чтобы забыть тяготы изгнания и гибель родителей; думала обо всем, что она сделала со своей жизнью. Я видела, как она разжимает пальцы и падает на пол. Вспоминала взгляд Коаксок, взгляд мертвеца. Размышляла о том, как сама отвернулась от заветов предков. Земля Сюйя приняла меня, но не излечила.

И никогда не излечит, куда бы я ни бежала от своих страхов.

На миг я закрыла глаза и, прежде чем успела бы пожалеть о решении, вскочила и бросилась к телефону. Пальцы набрали номер, на который я не звонила годами. Но который ни за что не забыть.

Гудки в пустоте. От ожидания у меня пересохло во рту.

— Да? Кто это?

Сердце ушло в пятки. Не от страха. От стыда. Я ответила на науатле, едва выговаривая слова:

— Мам… Это я.

Я ожидала злости, бесконечных упреков. Но ничего этого не было. Только ее голос, на грани срыва, повторяющий мое имя, которое мне дали при рождении.

— О, Ненетль, дитя мое! Я так рада…

И пусть я не слышала этого имени много лет, но до сих пор оно было тем самым, истинным. Каким не может быть ни одно другое.