Мой отец был игроком. Верил в карму и удачу. С жадностью охотился за счастливыми числами на автомобильных знаках, скупал лотерейные билеты, любил петушиные бои. Сейчас я думаю, что, скорее всего, папа не был таким уж большим человеком, но когда он однажды взял меня на бои муай-тай, то показался мне огромным. Он азартно делал ставки, выигрывал, смеялся, пил лаолао с друзьями, и все они казались мне такими значимыми. Во влажной жаре Вьентьяна, отец был призраком удачи, бродящим во тьме по мерцающим, зеркальным от влаги улицам.

Для него все превращалось в игру: рулетка и блэкджек, новые сорта риса и приход муссонов. Когда монарх-самозванец Кхамсинг провозгласил образование Нового Королевства Лаос, отец поставил на гражданское неповиновение, учение мистера Генри Дэвида Торо и листовки, расклеенные на фонарных столбах. Поставил на марширующих в знак протеста монахов, одетых в оранжевые рясы, на скрытую гуманность солдат с хорошо смазанными «калашниковыми» и зеркальными забралами шлемов.

Мой отец был игроком, а мать — нет. Пока он писал письма в газеты, которые, в конце концов, привели к нашему дому полицию, она готовила план бегства. Старая Лаосская Народно-Демократическая Республика рухнула, а новое Королевство Лаос расцвело танками на проспектах и тук-туками, горящими на каждом углу. Сверкающая золотая чеди Пха Тхат Луанга обвалилась под обстрелом, а я улетел на эвакуационном вертолете Объединенных Наций под бдительным присмотром миссис Ямагучи.

Из открытых дверей вертолета, мы смотрели на колонны дыма, вздымающиеся над городом, словно кольца нага. Пересекли коричневую ленту Меконга с его драгоценным поясом горящих машин моста Дружбы. Помню «мерседес», плавающий, словно бумажная лодочка, спущенная на Лой Кратонг, горящий, несмотря на всю воду вокруг.

После чего над землей миллиона слонов воцарилась тишина, пустота, где исчезали свет, сигналы «скайпа» и электронные письма. Дороги были заблокированы. Там, где некогда находилась моя страна, разверзлась черная дыра.

Иногда я просыпаюсь ночью от шуршания шин и автомобильных гудков Лос-Анджелеса, сбивающего с толку полиглота, который вобрал в себя дюжину стран и культур, спрессованных вместе в американском плавильном котле. Стою у окна и смотрю на бульвар, освещенный красными огнями. Там небезопасно гулять ночью одному, но все водители подчиняются указаниям дорожных знаков. Наблюдаю за дерзкими и наглыми американцами, шумными, крикливыми, такими разными, а думаю о родителях: об отце, который слишком боялся, что я буду жить при самопровозглашенной монархии, и матери, которая не позволила мне из-за этого умереть. Прислоняюсь к стеклу и плачу от облегчения и потери.

Каждую неделю я хожу в храм, молюсь за них, зажигаю благовония, трижды кланяюсь Будде, дамме и сангхе, прошу, чтобы в следующей жизни родителям повезло с рождением, а потом выхожу на свет, навстречу шуму и суматохе Америки.

У моих коллег бледно-серые лица из-за свечения дисплеев и наладонников. В отделе новостей всегда стоит шум от стука по клавишам, журналисты передают контент по рабочей цепи, а потом, финальным ударом пальца и кликом по кнопке «опубликовать», зашвыривают его в сеть.

В водовороте их репортажи сверкают тэгами содержания, ссылками на сайты и данными о количестве заинтересовавшихся пользователей. Букеты соцветий, кодов для информационных конгломератов: оттенки голубого и уши Микки Мауса для «Диснея-Бертельсманна». Буквы всех красок радуги с обязательным красным ободком для онлайн новостей «Гугла». Тонкие полоски серого и белого корпорации «Фокс Ньюз». Наш цвет — зеленый: мы — это «Майлстоун Медиа», объединенная компания «NTT DoCoMo», корейского игорного консорциума «Хьюндай-Кубу» и дымящихся останков «Нью-Йорк Таймс Компани». Есть и другие звездочки, поменьше, все оттенки «Крэйолы» пылают и гаснут, но мы самые важные. Короли этой вселенной света и цвета.

На экране расцветает очередное сообщение, омывая нас кровавым сиянием фирменной окраски «Гугл Ньюз». Нас только что уели. Пост рассказывает о новом устройстве: «Фронтал Лоуб» еще до Рождества выпустит на рынок наушники — устройства памяти емкостью один терабайт с широкополосным соединением и очками микрореагирования «Оукли». Технология следующего поколения, позволяющая осуществлять полный контроль над личными данными с помощью сканеров радужки пользователя от «Пин-лайн». Аналитики предсказывают, что все, от мобильных телефонов до цифровых камер, устареет, когда линейка продуктов «Оукли» станет широкодоступной. Сияние новости усиливается и смещается в сторону центра водоворота, когда пользователи начинают заходить на «Гугл» и смотреть на украденные фото чудо-очков.

Джэнис Мбуту, наш главный редактор, стоит в дверях своего кабинета и хмурится. Алый цвет, в который неожиданно окрасился водоворот, заливает отдел раздражающим напоминанием, что «Гугл» нас сделал, отбив трафик в свою пользу. За стеклянными стенами Боб и Кейси, шефы «Бернинг Уайр», нашей потребительской службы, кричат на репортеров, требуя лучших результатов. Лицо Боба покраснело прямо как экран интерфейса.

Официальное название водоворота — «ЛивТрэк IV». Если вы спуститесь на пятый этаж и вскроете серверные стойки, то на чипах увидите металлически-оранжевую эмблему со снайперским прицелом и слоган «Хрустальный шар: знание — сила». Это говорит о следующем: хотя «Блумберг» и сдает нам в аренду машины, именно «Гугл-Нильсен» предоставляет разработанные ими алгоритмы для анализа сетевых потоков. Мы платим конкуренту, чтобы он рассказывал «Майлстоуну» о том, как поживает наш собственный контент.

«ЛивТрэк IV» отслеживает данные о пользовательском информационном потоке — сайты, фиды, телевизионные каналы по требованию, аудиопотоки, телепередачи — с помощью программ «Гугла» по сбору сетевой статистики и оборудования «Нильсена», причем они собираются с личных устройств юзера: телевизоров, наладонников, наушников, телефонов и радио в машинах. Сказать, что водоворот держит палец на пульсе средств информации, будет преуменьшением. Все равно что обозвать муссон росой. Водоворот — это данные о пульсе, давлении, содержании кислорода в крови; количестве эритроцитов, лейкоцитов и Т-лимфоцитов, концентрации алкоголя, результатах анализов на СПИД и гепатит C… Это реальность.

Наша рабочая версия «ЛивТрэка» показывает контент «Майлстоуна» и сравнивает его с сотней других популярных событий, поглощающих трафик пользователей в реальном времени. Моя последняя новость сейчас на самом верху водоворота, поблескивает почти на краю экрана, рассказ о правительственной некомпетентности. Образцы ДНК фактически вымершей шашечной бабочки были уничтожены из-за бесхозяйственности в Калифорнийском федеральном биологическом консервационном комплексе. Они вместе с шестьюдесятью двумя другими видами стали жертвой неправильных протоколов хранения, и теперь от них осталась только пыль в пробирках. Генный материал буквально сдуло. Репортаж начинался с того, как федеральные служащие, в надежде найти хотя бы частицу насекомого, чтобы воссоздать его когда-нибудь в будущем, ползают на коленях в хранилище с контролем климата за два миллиарда долларов и собирают образцы позаимствованными у полиции Лос-Анджелеса пылесосами, которые используют криминалисты на месте преступления.

В водовороте моя история похожа на булавочный укол среди солнц и пульсирующих лун трафика, представляющих контент других журналистов. Она не станет популярнее новости об устройствах «Фронтал Лоуб», или отчета об игре «Арморд Тотал Комбат», или прямого включения с состязаний «Напейся-Проблюйся». Создается впечатление, что единственные люди, читающие мой репортаж — это те самые биологи, у которых я брал интервью. Не удивительно. Когда я писал о взятках во время дробления земельных участков, то на них обратили внимание только топографы округа. Со статьей о кумовстве при выборе городских водоочистных сооружений ознакомились лишь инженеры-гидротехники. Кажется, никому дела нет до моих историй, но я привязан к ним, словно, дразня тигра американского правительства, каким-то образом восполняю то, что не могу ткнуть даже пальцем в крохотного щенка Божественной Монархии Кхамсинга. Глупо, конечно, похоже на крестовый поход Дон Кихота. Естественно, в результате зарплата у меня самая низкая в офисе.

— Опа!

Головы поворачиваются от экранов, привлеченные шумом: Марти Мэкли улыбался.

— Можете начинать благодарить меня. — Он наклоняется и нажимает клавишу. — Прямо сейчас.

В водовороте появляется новый пост, маленькая зеленая сфера, объявившаяся на сайте «Гламур Репорт», блоге «Скэндэл Манки» и на собственных каналах Марти. Прямо на наших глазах она вбирает в себя пинги от пользователей всего мира, оповещая миллионы людей, следящих за его деятельностью, что Марти опубликовал новую статью.

Я включаю наладонник, проверяю тэги:

Дабл ДиПи

Хип-хоп реднеков

Музыкальные новости

Злорадство

Несовершеннолетняя

Педофилия…

Согласно истории Мэкли, Дабл ДиПи, ковбой-рэппер из русской мафии, который, по моему мнению, не так хорош как азиатская поп-сенсация Кулаап, но его все равно обожает полпланеты, обвиняется в том, что от него забеременела четырнадцатилетняя дочка его лицевого скульптора. Читатели уже стали замечать новую информацию, и от их внимания мерцающая зеленым история Марти начинает наращивать мускулы и отвоевывать себе пространство в водовороте. Контент-звезда пульсирует, расширяется, а потом, словно кто-то плеснул бензина в костер, взрывается. Дабл ДиПи попадает на социальные сайты, на него идут ссылки, он всасывает все больше читателей, больше линков, кликов… и все больше рекламных долларов.

Марти победно показывает, что он только что сделал с конкурентами, мощно вильнув тазом, а потом машет рукой, привлекая всеобщее внимание:

— Это еще не все, ребята.

Снова ударяет по клавиатуре, в интернет попадает следующий пост: прямое включение из дома Дабла, где… хотя, похоже, человек, популяризировавший культуру русских реднеков, в спешке направляется к выходу. Так удивительно видеть домашнюю съемку, идущую в прямом эфире. Большинство вольнонаемных папарацци не достаточно терпеливы сидеть и надеяться, что, возможно, произойдет нечто интересное. Похоже, Марти сам установил камеры наблюдения в доме, ожидая чего-то подобного.

Мы все смотрим, как рэпер запирает дверь за собой. Журналист комментирует:

— Полагаю, наш герой заслужил право на то, чтобы его уведомили об этом прямом включении?

— Он бежать намеревается? — спрашивает Микела Плаа.

Репортер пожимает плечами:

— Увидим.

И действительно, все ведет к тому, что Дабл решил, как бы это сформулировали американцы, «воспрепятствовать свершению правосудия». Он садится в красный «хаммер». Выезжает на дорогу.

Марти улыбается, отдел новостей заливает зеленое свечение его на глазах раздувающейся истории. Она становится все больше, а он хорошо приготовился к ее развитию. Другие новостные агентства и блоги только наверстывают упущенное. В водовороте уже появились посты на ту же тему и принялись расти, пытаясь уцепиться за наш трафик.

— У нас есть вертолет? — спрашивает Джэнис. Она вышла из своего стеклянного офиса понаблюдать за шоу.

Марти кивает:

— Мы выдвигаемся на позиции. Я купил у полицейских прекрасный вид сверху, всем придется приобретать права на нашу съемку.

— Ты о своих манипуляциях с контентом длинную руку закона известил?

— Естественно. Они из своего бюджета дали денег на вертолет.

Марти садится и начинает долбить клавиатуру, пулемет информационного ввода. Тихое ворчание доносится из ямы техников. Синди Си звонит нашим коммуникационным провайдерам, фиксируя сетевые потоки, чтобы справиться с ожидающимся наплывом данных. Она знает о чем-то, Марти ее подготовил, мы же понятия не имеем о происходящем. Он прекращает печатать. Смотрит на водоворот, наблюдает за сверкающим шаром своего контента. Он — дирижер этой симфонии.

Скопление соревнующихся историй растет, когда «Гоукер», «Ньюсуик» и «Фроб» наконец-то очухиваются и отвечают. Читатели покидают нас, пытаясь найти какой-нибудь новый материал у конкурентов. Марти улыбается, жмет «опубликовать» и бросает очередную корзину мяса в акулий аквариум общественного любопытства: видеоинтервью с той самой четырнадцатилеткой. На экране она выглядит очень юной, шокирующе юной. В руках держит плюшевого мишку.

— Клянусь, я ей медведя не давал, — комментирует Марти. — У нее свой оказался.

Обвинения девочки смонтированы с кадрами побега Дабла к границе, получается такая синхроничная петля обвинений.

— А потом он…

— А я сказала…

— Он — единственный, с кем я когда-либо…

Звучит так, словно Марти получил права на несколько битов самого Дабла, чтобы озвучить репортаж о его несущемся к границе «хаммере». Вырезки из него уже курсируют между «Ю-Тюбом» и «МоушнСуоллоу», как мячики от пинг-понга. Водоворот сдвинул рэпера к середине экрана, по мере того как все больше и больше каналов, сайтов ведут к контенту. Вверх ползет не только трафик, пост начинает приобретать общественное значение вместе с ростом линков и количеством просто любопытствующих.

— Как там наши акции? — выкрикивает кто-то.

Марти качает головой:

— Меня отключили от вывода информации на экран.

Когда он вбрасывает очередную подробность, мы все просим показать нам общую картину. Каждый поворачивается к Джэнис. Та закатывает глаза, но благосклонно кивает. Синди увеличивает пропускную способность, и включает доступ. Водоворот сдвигается в сторону, открывается второе окно, сплошные графики, диаграммы — финансовый пейзаж. Цена акций «Майлстоуна» в прямой зависимости от ширящейся известности репортажа — и увеличивающихся прибылей от рекламы.

У биржевых программ собственная версия водоворота; они следят за перемещением трафика пользователей. Решения о покупках и продажах перекатываются по экрану, реагируя на популярность истории Мэкли. Он раздувает пожар, и зверь растет. Все больше каналов подключаются к нам, все больше людей рекомендуют ее своим знакомым, и каждый из них становится объектом рекламы наших партнеров, и это значит, больше доходов для «Майлстоуна» и меньше для всех остальных. Сейчас Марти круче, чем Суперкубок. Благодаря тэгу «Дабл ДиПи», репортаж имеет демографическую таргет-группу: молодые люди от тринадцати до двадцати четырех лет, которые покупают стильные гаджеты, новую музыку, модную одежду, свежие игры, прически необычных фасонов, скины для мобильников и разнообразные рингтоны. Группа эта не только большая с чисто количественной точки зрения, она еще и очень ценная.

Стоимость акций достигает пика. Останавливается. Потом покоряет еще одну вершину. Мы наблюдаем параллельно за четырьмя репортажами в прямом эфире. Скрытая камера показывает Дабла ДиПи, рядом транслируется вид погони с вертолета, кружащего над полицейскими машинами, ну и продолжается интервью четырнадцатилетней девочки. «Я действительно любила его. Мы чувствовали друг друга. Хотели пожениться». Крупным планом дан вид «хаммера», летящего по бульвару Санта-Моника под песню Дабла «Ковбой-бабник» на саундтреке.

Новая порция юзеров заинтересовалась происходящим. Цены акций подскочили снова. Клики льются рекой. Вот что значит правильная комбинация контента. Как говорит Мэкли, золотая триада: секс, глупость и озлобленность. Капиталы растут. Все радуются. Марти кланяется. Мы его обожаем. Только благодаря ему я могу выплачивать добрую половину ренты. Даже маленького бонуса от его работы, разделенного на всю команду новостей, достаточно мне на жизнь. Не знаю, сколько попадает в карман Марти после создания таких репортажей. Синди сказала мне однажды: «там семизначные суммы, детка». Количество народу, читающего колонку Мэкли, такое, что он вполне мог бы работать независимо, но тогда организовать погоню на вертолете в сторону Мексики будет затруднительно. У них с компанией симбиоз. Он делает то, что умеет делать лучше всего, а «Майлстоун» платит ему как звезде.

Джэнис хлопает в ладоши:

— Так, всем внимание. Вы получили бонус. Теперь возвращайтесь к работе.

Раздается дружный стон. Синди убирает с экрана картину биржевого благополучия и снова переключает все внимание на работу: надо генерировать больше контента, чтобы осветить водоворот, чтобы в отделе стояло зеленое сияние от репортажей «Майлстоуна». Сгодится все — от обзора нового «Мицубиси Роуд Круизера» до советов, как выбрать индейку на День Благодарения. Мы работаем, а над нами пульсирует история Мэкли. Он запускает всякие добавочные сюжеты, обновления, интерактивные возможности, подталкивая аудиторию присосаться к нам еще раз.

Марти весь день проведет в разговорах с мастодонтом, созданным его собственными руками. Поощряя пользователей кликнуть по новости хотя бы еще разок. Снова и снова. Давая им шанс проголосовать, обсудить, какое бы наказание они выбрали для ДиПи, спросить себя, можно ли действительно влюбиться в четырнадцатилетнюю. Этот материал проживет долго, и автор будут растить его словно гордый отец, кормя и воспитывая, помогая найти свой путь в жестоком мире водоворота.

Моя крохотная искорка контента исчезла. Похоже, даже правительственные биологи озаботились судьбой ДиПи.

Когда мой отец не делал глупых ставок на революцию, то преподавал агрономию в Национальном университете Лаоса. Скорее всего, наши жизни сложились бы иначе, если бы он стал фермером на рисовой плантации где-нибудь в сельской местности, а не постоянно находился в окружении интеллектуалов и идей. Но такова его карма — удел исследователя и учителя, а потому, увеличивая производство лаосского риса на 30 %, он еще забивал себе голову фантазиями игроков: Торо, Ганди, Мартина Лютера Кинга, Сахарова, Манделы, Онг Сунг Кия. А они все были подлинными игроками. Отец говорил, что если белых южноафриканцев заставили устыдиться, то и монарх-самозванец сможет стать на путь истинный. Заявлял, что Торо вполне мог родиться в Лаосе, ведь философ всегда так вежливо протестовал.

По описаниям отца Торо казался лесным монахом, ушедшим в джунгли в поисках просвещения. Жить среди баньянов и плющей Массачусетса и медитировать о природе страдания. Отец верил, что в нем есть частичка этого человека, часто говорил о мистере Генри Дэвиде, и в моем воображении давно умерший фаранг стал таким же великим, как и мой родитель.

Когда под покровом темноты к нам приходили друзья отца — уже после переворота, контрпереворота и поддержанного китайскими войсками мятежа Кхамсинга — они часто говорили о мистере Генри Дэвиде. Папа сидел с друзьями и студентами, пил черный лаосский кофе, курил сигареты, а потом писал аккуратно составленные антиправительственные обвинения, которые его ученики копировали, оставляли в общественных местах, разбрасывали по улицам и ночью клеили на стены.

В своих партизанских воззваниях отец спрашивал, куда подевались его друзья, почему их семьи одни, почему китайские солдаты били по голове монахов, сидящих на голодной демонстрации вокруг дворца. Когда же он напивался, а крохотные ставки не удовлетворяли жаждущую риска натуру, то иногда слал статьи в газеты.

Ни одну из них не опубликовали, но папа был одержим каким-то духом, который заставлял его думать, что в печати изменят мнение. Что его статус реформатора сельского хозяйства Лаоса каким-то образом подвигнет редакторов совершить самоубийство и напечатать эти жалобы.

Все кончилось тем, что мать подавала кофе капитану тайной полиции, пока двое его подручных ожидали за дверью. Офицер оказался крайне вежливым: предложил отцу сигарету «555» — эта марка уже стала редкой и контрабандной — даже зажег одну для него. Потом освободил место, аккуратно отодвинув в сторону чашки и блюдца, и положил листовку на кофейный столик. Она выглядела помятой и рваной, заляпанной грязью. Множество обвинений против Кхамсинга. Ее сочинил отец. Тут сомнений ни у кого не было.

Папа и полицейский сидели, курили и молча разглядывали бумагу.

Наконец, офицер спросил:

— Вы остановитесь?

Отец затянулся, медленно выпустил дым, изучая листовку. Капитан продолжил:

— Мы все уважаем вас за то, что вы сделали для королевства Лаос. У меня самого семья, которая умела бы от голода, если бы не ваша работа в деревнях. — Он наклонился вперед. — Если вы пообещаете больше не писать листовки и жалобы, все можно забыть. Все.

Папа ничего не ответил. Только докурил, раздавил окурок в пепельнице:

— Будет трудновато дать такое обещание.

Капитан удивился:

— У вас есть друзья, которые замолвили за вас слово. Возможно, вы передумаете. Для их блага.

Отец еле заметно пожал плечами. Офицер разгладил листовку еще тщательнее. Прочитал ее.

— Эти воззвания ничего не делают. Династия Кхамсинга не рухнет из-за нескольких жалоб. Большинство листков срывают, даже не прочитав. Ничего не происходит. Ваши усилия бесполезны. — Он почти умолял, оглянулся и увидел меня, смотрящего на дверь. — Прекратите. Ради семьи, если не ради друзей.

Мне бы так хотелось сказать, что отец сказал ему нечто великое. Что-то достойное борца с тиранией. Воззвал к своим идолам. Онг Сунг Кию или Сахарову, или мистеру Генри Дэвиду с его склонностью к мирному протесту. Но он ничего не ответил. Просто сидел, положив руки на колени, и смотрел на порванную листовку. Теперь мне кажется, он испугался тогда. До появления капитана слова всегда приходили к нему легко. Вместо этого он просто повторил:

— Это будет нелегко.

Офицер ждал. Когда стало ясно, что отцу нечего сказать, он поставил кофейную чашку и дал знак своим людям войти. Все были очень вежливыми. Кажется, полицейский даже извинился перед матерью, когда папу вывели на улицу.

У нас уже третий день царит изобилие Дабла ДиПи, ярко светит зеленое солнце, купая людей в успокаивающем сиянии достатка. Я корплю над новым репортажем, включив наушники «Фронтал Лоуб» и отключившись от всего, кроме своей темы. Всегда немного трудно писать на не своем языке, но любимая певица и соотечественница Кулаап шепчет мне на ухо, что «Любовь — это птица», и работа спорится. Когда я слушаю звуки родной речи, то даже вновь чувствую себя дома.

Кто-то хлопает меня по плечу. Вытаскиваю наушники и оглядываюсь. Рядом стоит Джэнис.

— Онг, мне надо с тобой поговорить. — Она делает знак следовать за ней.

В своем кабинете главный редактор закрывает дверь и подходит к столу:

— Присаживайся, Онг. — Берет наладонник, просматривает данные. — Как у тебя дела?

— Очень хорошо. Спасибо. — Я не уверен, может, Джэнис ждет от меня иного ответа, но, по всей видимости, босс скажет, чего хочет. Американцы не оставляют слишком много на откуп догадкам.

— Над чем ты сейчас работаешь?

Я улыбаюсь. Мне нравится эта история, напоминает об отце. С успокаивающим голосом Кулаап в ушах я уже практически закончил поиски. Василек, цветок, ставший таким знаменитым из-за дневников мистера Генри Дэвида Торо, расцвел слишком рано для опыления. Пчелы, похоже, его просто не нашли. Ученые, у которых я взял интервью, винят глобальное потепление, и теперь растение на грани вымирания. Я уже поговорил с биологами и местными натуралистами, а теперь хотел бы отправиться в паломничество на Уолденский пруд, ведь василек легко может скоро оказаться в пробирке федеральной резервной лаборатории с ее техниками в чистых халатах и пылесосами криминалистов.

Когда я закончил рассказывать о новой статье, Джэнис взглянула на меня, как на сумасшедшего. Она явно считала меня безумцем, это было написано у нее на лице. Ну, еще она мне это сказала:

— Да ты вконец спятил!

Американцы — люди очень прямые. Трудно сохранить лицо, когда на тебя кричат. Иногда мне кажется, что я привык к этой стране. Все-таки пять лет прошло, с тех пор как я прибыл из Таиланда по стипендии, но в моменты, вроде этого, могу только улыбаться и стараться не кривиться, когда они теряют лицо, кричат и орут. Отцу как-то один чиновник швырнул в лицо ботинок, но он и тогда не показал гнева. А вот Джэнис — американка, и сейчас она очень зла.

— Я ни за что не дам разрешения на такие излишества!

Стараюсь сохранить лицо, преодолеть ее гнев, но потом вспоминаю — американцы не воспринимают извиняющуюся улыбку так, как лаосцы. Прекращаю улыбаться, стараюсь выглядеть… как-то иначе. Серьезным, надеюсь.

— Эта история очень важна. Экосистема неправильно адаптируется к изменяющемуся климату. Вместо этого она теряет… — Ищу слово. — Синхронию. Ученые считают, что цветок можно спасти, но только если завезти сюда пчел, живущих в Турции. Они думают, это поможет заменить функцию местных пчелиных популяций, а последствия не будут слишком разрушительны.

— Цветы и турецкие пчелы.

— Да. Это важный сюжет. Позволят ли они цветку вымереть? Или же сохранят его, но изменят окружающую среду Уолденского пруда. Мне кажется, наши читатели найдут его интересным.

— Более интересным, чем вот это? — Она указала через стеклянную стену на водоворот, пульсирующее зеленое солнце Дабла ДиПи, который сейчас забаррикадировался в отеле и взял в заложники парочку фэнов.

— Ты знаешь, сколько кликов мы сейчас получаем? — спросила Джэнис. — У нас эксклюзив. Марти вошел к Даблу в доверие и отправляется завтра брать у него интервью, если только мексиканский спецназ не ворвется в отель раньше. У нас тут каждую минуту новый запрос, люди заходят на блог Марти просто посмотреть, как он готовится к поездке.

Сияющая сфера не просто висит в центре водоворота, она затмила собой все. Если мы сейчас посмотрим на биржевые сводки, то у всякого, кто находится не под защитой зонтика нашей корпорации, глаза выпадут от удивления. Даже новость о «Фронтал Лоуб/Оукли» исчезла. Три дня полного доминирования в водовороте оказались для «Майлстоун» чрезвычайно прибыльными. Сейчас Марти показывает зрителям, как наденет бронежилет на случай, если мексиканские спецназовцы пойдут на штурм во время того, как он будет обсуждать с Даблом природу истинной любви. К тому же у Мэкли наготове еще один пост — интервью с матерью. Синди редактировала репортаж и сказала нам, как же ей отвратительна вся эта история. Женщина явно сама направила собственную дочь в особняк ДиПи на ночную вечеринку у бассейна, одну.

— Возможно, некоторые пользователи уже устали от рэпера и захотят увидеть что-нибудь новое, — предположил я.

— Не губи себе карьеру этой своей цветочной историей, Онг. Даже у кулинарного путешествия Прадипа по Ладакху и то больше читателей, чем у материалов, которые пишешь ты.

Она смотрит на меня, словно хочет продолжить, но потом останавливается. Похоже, пытается подыскать слова. Это необычно. В нормальной ситуации Джэнис сначала говорит, а потом уже думает.

— Онг, ты мне нравишься. — Я улыбаюсь, но она продолжает: — Я наняла тебя, так как хорошо к тебе отношусь. У меня нет проблем с визами, чтобы ты оставался здесь. Ты — хороший человек. Хорошо пишешь. Но средний показатель по твоему блогу — меньше тысячи пользователей. — Она смотрит на экран, потом на меня. — Тебе нужно поднять рейтинг. У тебя практически нет читателей, которые бы хотели увидеть твой репортаж на главной странице. И даже если они подписываются на твою рассылку, то ставят ее в третью очередь.

— Шпинатное чтение, — добавляю я.

— Что?

— Мистер Мэкли называет это «шпинатным чтением». Когда люди чувствуют, что вроде должны сделать для себя нечто полезное, как шпината поесть, то кликают на меня. Или читают Шекспира.

Неожиданно я краснею от смущения. Я не имею в виду, что моя работа может сравниться с произведениями великого поэта. Хочу поправиться, но слишком сбит с толку, и вместо этого просто замолкаю и сижу перед боссом, заливаясь краской.

Она смотрит на меня:

— Вот в этом и проблема. Послушай, я уважаю твою работу. Ты явно не глуп. Та вещица про бабочку была довольно интересной.

— Да? — Я снова выдавливаю улыбку.

— Просто никто не хочет читать твои истории.

Пытаюсь протестовать:

— Но вы же наняли меня писать о важных вещах. О политике, правительстве, продолжать традиции старых газет. Я помню, что вы говорили, когда брали меня на работу.

— Ну да. — Джэнис смотрит в сторону. — Я как-то больше думала о хорошем скандале.

— Шашечная бабочка — это скандал. Ее больше нет.

Женщина вздыхает.

— Нет, это не скандал. Просто угнетающая история. Никто не читает печальные истории, ну или делает это один раз. И никто не подпишется на рассылку, от которой одна депрессия.

— Тысяча человек подписались.

— Тысяча человек. — Она смеется. — Мы не какой-то веб-блог общины Лаоса, мы — «Майлстоун», и сражаемся за пользователей с ними. — Босс махнула рукой в сторону водоворота. — Твои истории живут от силы полдня, они никому не интересны, только всяким маргиналам. Господи, да я даже не знаю, кто твоя демографическая группа. Столетние хиппи? Какие-то бюрократы из правительства? Цифры не оправдывают того времени, которое ты тратишь на статьи.

— А о чем вы хотите, чтобы я писал?

— Не знаю. О чем угодно. Обзоры. Новости, которые можно использовать. Только не очередное «мы с прискорбием сообщаем вам неприятное известие». Если читатель ничего не может сделать по поводу этой чертовой бабочки, то нет смысла сообщать ему о ней. Это огорчает людей и понижает твой рейтинг.

— У нас что, плохой рейтинг? С Марти?

Она смеется:

— Ты мне напоминаешь мою мать. Слушай, я не хочу на тебя давить, но если ты не станешь собирать как минимум пятьдесят тысяч пользователей в день, то выбора у меня не останется. Наш средний показатель идет вниз по сравнению с другими группами, и в отчетах мы выглядим плохо. У меня проблемы с Нгуеном из «Техники и игрушек» и Пенном из «Йоги и духовности», но никто не хочет читать, как мир катится ко всем чертям. Иди и найди мне истории, которые понравятся людям.

Она добавила еще пару фраз, наверное, думала приободрить и вдохновить меня, а потом я оказался за дверью, лицом к лицу с водоворотом.

Правда в том, что я никогда не писал популярных репортажей. Не получается у меня их сочинять. Я другой человек. Честный. Медленный. Не передвигаюсь с той скоростью, которую, похоже, все американцы обожают. Найти историю, которую люди захотят читать. Можно набросать какую-нибудь статейку к скандалу о Дабле, сделать боковую врезку к материалу Мэкли, но почему-то я подозревал, что читатели сразу поймут — в ней все выдумано.

Марти замечает, как я стою у кабинета Джэнис. Подходит ко мне.

— Что, пропесочила из-за твоего рейтинга?

— Я пишу неправильные истории.

— Угу. Ты — идеалист.

Мы стоим какое-то время, размышляя о природе идеализма. Он, конечно, американец до мозга костей, но мне нравится, Мэкли — отзывчивый человек. Люди ему доверяют. Даже Дабл ДиПи ему верит, тому, кто разнес имя рэпера по каждому экрану во всем мире. У Марти доброе сердце. Джай ди. Он мне нравится. Думаю, он искренний.

— Послушай, Онг. Мне по душе то, что ты делаешь. — Он кладет руку мне на плечо. На мгновение кажется, что он сейчас ткнется мне лбом в макушку, стремясь поддержать, и я стараюсь не отшатнуться, но Марти все хорошо чувствует и отстраняется. — Онг, мы оба знаем, что в подобного рода делах ты — профан. Мы тут в новостном бизнесе. А ты для него не создан.

— У меня в визе сказано, что я должен работать.

— Да. Джэнис та еще сучка, когда дело доходит до таких вопросов. — Он медлит. — Мне надо разрулить проблемы с Даблом в Мексике. Но у меня уже назревает следующая история. Эксклюзив. Свой бонус я уже получил. А она явно улучшит твой рейтинг.

— Я не думаю, что у меня получится писать статьи о ДиПи.

Он улыбается:

— И не нужно. Это не благотворительность. Ты — идеальный кандидат.

— Какие-то дела о правительственных злоупотреблениях?

Марти смеется, но, кажется, не надо мной.

— Нет. Это Кулаап. Интервью.

У меня перехватывает дыхание. Моя соотечественница, здесь, в Америке. Тоже переехала во время чисток. Снималась в Сингапуре, потому, когда пошли в ход танки, ее не поймали. Она уже была довольно популярна в Азии, и когда Кхамсинг превратил нашу страну в черную дыру, мир ее заметил. Теперь она знаменитость в Штатах. Очень красивая. И помнит Лаос до того, как тот погрузился во тьму. У меня бьется сердце.

Марти продолжает:

— Она дает мне эксклюзивное интервью. Но вы даже говорите на одном языке, потому, думаю, согласится на тебя. — Он останавливается, улыбка слетает с лица. — У меня с Кулаап хорошие отношения. Она с кем попало не разговаривает. Я о ней сделал немало больших репортажей, когда Лаос рухнул. Обеспечил хорошую прессу. Это уже немалое одолжение, потому не облажайся.

Я качаю головой.

— Ни в коем случае. — Складываю ладони вместе и касаюсь ими лба, отвешивая Марти дань моего глубочайшего уважения. — Я не облажаюсь. — И делаю еще один вай.

Он смеется:

— Не заморачивайся ты на весь этот этикет. Джэнис тебе яйца отрежет ради биржевых графиков, но мы-то парни на передовой. Должны держаться вместе, так ведь?

Утром я делаю себе крепкий кофе со сгущенным молоком. Варю суп с рисовой лапшой, добавляю ростков фасоли, чили, уксуса, разогреваю багет, который обычно покупаю во вьетнамской пекарне, находящейся в паре кварталов от моего дома. Из динамиков льется новый микс Кулаап от ди-джея Дао, я сажусь за маленький кухонный столик, беру чашку и включаю наладонник.

Это удивительное изобретение. В Лаосе бумага — по-прежнему бумага, физическая, статическая и пустая, на ней печатают только официальные известия. Настоящие новости в Божественном Королевстве не узнать из газет, телевизора, мобильников или наушников. Их не найти в сети и рассылках, если только ты не доверяешь соседу, а тот не подглядывает через плечо в интернет-кафе, тайная полиция не сидит рядом, а владелец не сможет тебя опознать, когда они придут спрашивать о человеке, выходившем в сеть пообщаться с внешним миром.

Настоящие новости — слухи, передающиеся шепотом, и оцениваешь ты их настолько, насколько доверяешь сказавшему. Из какой он семьи? Долгая ли у вас история взаимоотношений? Не сможет ли он что-то получить, передав тебе это известие? Отец полагался на своих одноклассников и некоторых студентов. Думаю, вот почему тайная полиция, в конце концов, оказалась на пороге нашего дома. Кто-нибудь из доверенных друзей или учеников шепнул новости приятелям в правительстве. Может, мистеру Интачаку. Или Сом Вангу. Может, еще кому-то. Во тьме этой истории невозможно рассмотреть хоть что-нибудь ясно и предположить, кто говорил истину, а главное, кому.

В любом случае, такова карма отца — быть арестованным, потому нет особой разницы, кто кому что сказал. Но до того — до того как слухи о моем родителе не достигли правительственных ушей — реальные новости нельзя было почерпнуть из лаосского телевидения или газет Вьентьяна. Когда случались протесты, а отец возвращался домой окровавленный, избитый полицейскими дубинками, мы могли сколько влезет читать о трех тысячах школьниках, поющих национальный гимн нашему божественному императору. Когда отец лежал в кровати и бредил от боли, газеты сообщали, что Китай подписал контракт на поставку резины и это утроит доход провинции Луанг Намта, а гидроэлектростанция Теум зарабатывает теперь 22,5 миллиарда бат в год, ведь Таиланд исправно платит за нашу энергию. Но дубинок в тексте не было, как и мертвых монахов, или «мерседеса», горящего в реке и плывущего в сторону Камбоджи.

Настоящие новости прилетали на крыльях слухов, прокрадывались в дом под покровом ночи, садились за стол, пили кофе и убегали до первых петухов. Именно в темноте, под сигарету, ты узнавал, что Виллафон исчез, а жену мистера Саенга избили в качестве предупреждения. Настоящие новости были слишком ценными, чтобы рисковать ими на публике.

Здесь, в Америке, наладонник светится от множества новостных рассылок, подмигивает видеоокошками, вливающимися по широкому выделенному каналу. Водопад информации. Когда открывается моя личная страница, фиды организуются, сортируясь по приоритету и тэгам, и образуют смесь из официальных новостей королевства, блогов лаосских беженцев и чатов нескольких близких друзей из Таиланда и американского колледжа, где я посещал лекции.

На второй и третьей странице у меня располагаются общие новости: «Майлстоун», «Бангкок Пост», «Пномпень Экспресс» — в общем, все, отобранное редакторами. Но к тому времени как я заканчиваю с избранным, времени на заголовки, составленные этими трудягами для мифического среднего читателя, уже не остается.

В любом случае я гораздо лучше, чем они, знаю, что хочу прочитать и с помощью поиска по ключевому слову и сканирования тэгов могу раскопать статьи и дискуссии, о которых новостные агентства даже не подумают. Конечно, заглянуть внутрь черной дыры не получится, но скользнуть по ее краям, извлекая информацию, мне вполне по силам.

Мне интересны тэги, вроде «Вьентьян», «Лаос», «лаосский», «Кхамсинг», «китайско-лаосская дружба», «Корат», «Золотой треугольник», «независимость хмонгов», «республика Лаоса», имени моего отца… Только те из нас, кто сбежали из Лаоса после «мартовской чистки», читают эти блоги. Это все равно что жить в столице королевства. Блоги — это слухи, которыми мы привыкли шепотом обмениваться друг с другом, а теперь публикуем в сети. Нынче мы присоединяемся к списку рассылок, а не к тайной группе за чашкой кофе, но по сути все осталось без изменений. Такая у меня семья теперь, единственная, на которую можно рассчитывать в наших обстоятельствах.

В водовороте тэги по Лаосу даже не регистрируются. Они ярко сияли лишь недолгое время, когда сражающиеся студенты загружали в интернет мрачные и шокирующие изображения, снятые на мобильники. Но потом телефонную связь отрубили, страна рухнула в черную дыру и теперь это все, что осталось: маленькая сеть, функционирующая за пределами королевства.

Заголовок из «Джумбо блога» привлек мое внимание. Я открыл сайт, и наладонник заполнило изображение трехколесного такси из моего детства. Часто сюда захожу. Мне тут уютно.

«Друг Лаоса» запостил сообщение, что несколько человек, может, и целая семья, переплыли через Меконг и добрались до Таиланда. Он, правда, не был уверен, приняли ли их как беженцев или отправили назад.

Это не было официальное заявление. Скорее, прообраз новости. «СомПаБой» не поверил, но «Кхамчан» возразил ему, что слух верный, он слышал его от человека, у которого сестра замужем за пограничником тайской армии в провинции Исаи. В общем, мы цепляемся за историю. Интересуемся. Предполагаем, откуда эти люди, надеемся, может, несмотря ни на что, это кто-то из наших — брат, сестра, кузен, отец…

Через час я выключаю наладонник. Читать больше глупо. Только воспоминания будить. Беспокоиться о прошлом — занятие нелепое. Республика Лаос исчезла. Желать иного — значит страдать.

Клерк за стойкой «Новотеля» уже ждет меня. Местный сотрудник с ключами ведет к лифту, возносящему нас на высоту, в смог. Створки разъезжаются в стороны, и открывается вид на маленький холл с тяжелой дверью красного дерева. Мой сопровождающий отступает обратно в кабинку и исчезает, оставив меня стоять в этом странном шлюзе. Наверное, меня сейчас осматривает охрана Кулаап.

Дверь открывается, появляется улыбающийся чернокожий человек сантиметров на сорок выше меня, с мускулами, извивающимися словно змеи, который машет мне и проводит в укрытие певицы. Здесь очень жарко, почти тропический зной, вокруг журчат фонтаны. Квартира полнится музыкой воды. Я расстегиваю пуговицу на воротнике из-за влажности. Я-то ожидал кондиционера, а теперь обливаюсь потом. Почти как дома. А потом она оказывается прямо передо мной, и я едва могу говорить. Кулаап прекрасна. Даже страшно стоять перед кем-то, кто жил только в фильмах в песнях, но никогда не существовал для тебя во плоти. Она не настолько потрясающа, как в кино, но в ней больше жизни, больше присутствия; пленка теряет ее. Я делаю вай, складывая руки вместе и касаясь лба.

Она смеется, видя это, берет за руку, трясет ее по-американски и говорит:

— Тебе повезло, что ты так нравишься Марти. Я не люблю интервью.

У меня почти отнялся голос:

— Да, у меня всего лишь несколько вопросов.

— Ой, не надо. Не стесняйся. — Снова смеется, не отпускает мою руку и тянет в гостиную. — Марти сказал, тебе надо помочь с рейтингами. Он мне тоже однажды помог.

Она внушает страх. Женщина моего народа, но явно приспособилась к этому месту лучше, чем я. Ей тут комфортно. Она ходит не так, улыбается не так. Американка, с каким-то оттенком нашей страны, но и все. Это очевидно и странно разочаровывает. В фильмах Кулаап так хорошо себя держит, а сейчас сидит на кровати, развалившись, протянув ноги перед собой. Ей абсолютно все равно. Мне даже стыдно за нее, я рад, что не установил камеру. Она забрасывает ноги на диван. Я шокирован. Певица замечает это и улыбается.

— Да ты хуже моих родителей. Словно только с самолета сошел.

— Извините.

Она пожимает плечами:

— Не беспокойся. Я тут полжизни провела, выросла фактически. Другая страна, другие нравы.

Я смущен. Стараюсь не засмеяться от напряжения и говорю:

— У меня тут несколько вопросов.

— Давай. — Кулаап выпрямляется и устраивается поудобнее, чтобы хорошо выглядеть на записи.

Я начинаю:

— Во время «мартовской чистки» вы были в Сингапуре.

Она кивает:

— Правильно. Мы заканчивали снимать «Тигра и призрака».

— Что вы подумали, когда это случилось? Не хотели вернуться? Вы удивились?

Кулаап хмурится:

— Отключи камеру.

Я вырубаю аппаратуру, а женщина смотрит на меня с жалостью:

— Так ты кликов не добудешь. Никому не важна какая-то старая революция. Даже моим фэнам. — Она неожиданно встает и зовет меня в зеленые джунгли своей квартиры. — Террелл?

Появляется большой черный человек. Улыбающийся и смертоносный. Нависает надо мной. Он очень страшный. В фильмах, на которых я рос, всегда был такой фаранг. Внушающий ужас чернокожий злодей, которого наши герои должны были победить. Позже, когда я прилетел в Америку, все оказалось иначе, выяснилось, ни фаранги, ни негры не любят то, как мы показывали их в фильмах. Прямо как я, когда смотрел их фильмы о Вьетнаме и видел, как отвратительно себя вели борцы за свободу Лаоса. Абсолютно не так, как в жизни, изображали их как животных. Но я все равно отшатываюсь, когда телохранитель смотрит на меня.

Кулаап говорит:

— Мы пойдем прогуляемся, Террелл. Убедись, что у нас тут поблизости есть парочка папарацци. Мы сегодня дадим шоу.

— Я не понимаю, — говорю я.

— Тебе рейтинг надо поднять?

— Да, но…

— Тебе не интервью нужно, а событие. — Она улыбается, потом осматривает меня и кивает охраннику. — А еще одежда получше. Террелл, приодень его.

Суматошные вспышки фотокамер встречают нас, когда мы выходим из башни. Папарацци повсюду. Кружат операторы, а Террелл и еще три человека проводят нас через толпу репортеров к лимузину, отпихивая в сторону камеры жестко и сильно, совершенно не заботясь о последствиях. Когда телохранитель выбирал для меня костюм от «Гуччи», то вел себя гораздо вежливее.

Кулаап смотрит на толпу и кричащих репортеров с положенным удивлением, но она не настолько изумлена, как я, а потом мы оказываемся в машине, отъезжаем от башни отеля, а вспышки следуют за нами.

Кулаап склоняется над встроенным в салон автомобиля компьютером, вводит пароль. Она очень красивая, в черном платье, облегающем бедра, с тонкими бретельками, ласкающими нежные обнаженные плечи. Я словно оказался в фильме. Она стучит по клавишам. Экран начинает светиться, показывает задние фары машины: вид с камер преследующих нас папарацци.

— Ты знаешь, что я ни с кем не встречалась уже три года?

— Да, знаю, читал биографию на веб-сайте.

Она улыбается:

— А теперь я вроде как нашла себе соотечественника.

— Но мы же не на свидании, — протестую я.

— Естественно, на свидании. Я иду на предположительно тайную встречу с милым и таинственным молодым человеком из Лаоса. И посмотри на этих папарацци, преследующих нас, они тоже интересуются, куда мы направляемся и что собираемся делать. — Она вбивает еще один код, и теперь мы можем видеть репортеров, изображение идет с камер, установленных на лимузине. — Фэны хотят видеть, какая у меня жизнь.

Я могу представить, как сейчас выглядит водоворот: там все еще царствует история Марти, но уже загорается дюжина посторонних сайтов, и в центре всего этого волнующий репортаж о Кулаап, притягивающий ее фанатов, которые сейчас жаждут знать непосредственно от нее, что же происходит. Она поднимает зеркало, осматривает себя, а потом улыбается на камеру смартфона:

— Привет всем. Похоже, мое прикрытие накрылось. Просто подумала, что вам будет интересно. Я сейчас отправляюсь на свидание с приятным молодым человеком. Расскажу вам, как все прошло. Обещаю. — Она переводит камеру на меня. Я глупо на нее смотрю, Кулаап смеется. — Скажи привет и до свиданья, Онг.

— Привет и до свиданья.

Она опять хохочет, машет в камеру.

— Люблю вас всех. Надеюсь, ночь у вас будет такая же хорошая, как у меня. — Закрывает мобильник и отправляет ролик на свой веб-сайт.

Это вообще ничего. Не новость, не сенсация, тем не менее, когда она включает наладонник и открывает очередное окошко, показывая свою собственную мини-версию водоворота, я вижу, как ее сайт загорается от трафика. У нее не такая мощная версия программы, как в «Майлстоуне», но все-таки она дает впечатляющий взгляд на информацию, связанную с тэгами Кулаап.

— Где твой канал? Давай посмотрим, сможем ли мы поднять тебе рейтинг.

— Ты серьезно?

— Марти Мэкли сделал для меня гораздо больше. Я сказала ему, что помогу. — Она смеется. — Ведь мы не хотим, чтобы тебя отослали обратно в черную дыру, не правда ли?

— Ты знаешь о черной дыре? — Я не могу скрыть удивления.

Ее улыбка почти печальна:

— Думаешь, если я кладу ноги на мебель, то уже не беспокоюсь о своих родственниках дома? Что меня вообще не интересует то, что происходит?

— Я…

Она качает головой:

— Ты действительно недавно сошел с самолета.

— А ты заходишь на сайт «Джумбо кафе»… — Я замолкаю, это кажется невероятным.

Кулаап склоняется ближе:

— Мой ник — «Друг Лаоса». А твой?

— «Литтлксанг». Я думал, «Друг Лаоса» — мужчина…

Она опять смеется, а я шепчу ей почти на ухо:

— Правда, что семья выбралась оттуда?

— Совершенно точно. У меня в поклонниках генерал тайской армии. Он все мне рассказывает. У них там пост прослушки. Ну и частенько посылают разведчиков через границу.

Я чувствую себя так, словно оказался дома.

Мы заходим в маленький лаосский ресторан, все узнают Кулаап, обступают ее, а владелец просто выставляет папарацци за дверь, когда они становятся слишком наглыми, и закрывает заведение. Мы проводим вечер, вспоминая о Вьентьяне. Выясняем, что оба любили есть лапшу у одного торговца на Каэм Кхонг. Что она любила сидеть на берегу Меконга и хотела стать рыбаком. Что мы ходили к одним и тем же водопадам за город по выходным. Что приличного там-мак-хунга за пределами Лаоса не найти. Кулаап — прекрасная собеседница, очень живая и непосредственная. Странная, как любая американка, но с добрым сердцем. Периодически мы фотографируем друг друга и постим снимки на сайтах, подкармливая аудиторию. А потом снова садимся в лимузин, папарацци опять вокруг нас. Повсюду вспышки камер. Люди выкрикивают вопросы. Я горжусь тем, что нахожусь рядом с этой красивой умной женщиной, которая знает больше кто-либо о ситуации на нашей родине.

В машине Кулаап просит меня открыть бутылку шампанского и разлить его по бокалам, а сама тем временем открывает водоворот и изучает результаты нашего свидания. Она модифицировала программу, теперь следя и за моим сайтом.

— Ты уже получил на двадцать тысяч читателей больше, чем вчера.

Я сияю. Она продолжает считывать результаты и чокается со мной:

— О, кто-то уже сосканировал твое лицо. Ты теперь знаменитость.

Мы выпиваем. Я краснею от вина и счастья. У меня будет столь вожделенный Джэнис рейтинг. Как будто бодхисатва спустился с небес, чтобы меня не выгнали с работы. Мысленно я говорю спасибо Марти за его щедрость. Кулаап наклоняется ближе к экрану, наблюдая за мерцающим контентом. Открывает еще одно окошко, начинает читать. Хмурится.

— А что за хрень ты пишешь?

Я отшатываюсь от неожиданности и пожимаю плечами, спохватившись:

— О правительстве, в основном. Иногда о защите окружающей среды.

— Например?

— Прямо сейчас я работаю над репортажем о глобальном потеплении и Генри Дэвиде Торо.

— А мы разве не решили эту проблему?

Я в замешательстве:

— Какую проблему?

Лимузин поворачивает на Голливудский бульвар, нас толкает друг к другу, а мотоциклисты с камерами окружают машину, словно рыбная стая. Они непрерывно щелкают затворами, снимая. Сквозь тонированное стекло папарацци кажутся светлячками, вспышками еще меньшими, чем мои истории в водовороте.

— В смысле, разве это уже не прошлое? — Она пригубила шампанское. — Даже Америка сейчас сокращает выброс отходов. Все знают, вот в этом проблема. — Кулаап хлопает по подлокотнику. — Налог на выбросы углекислого газа с моего лимузина, например, утроились, даже несмотря на гибридный двигатель. Все соглашаются, что вот это проблема. И мы ее решаем. О чем тут писать-то?

Она — американка и вобрала в себя их хорошие черты: оптимизм, желание идти вперед, создавать собственное будущее. И все плохие: странное невежество, нежелание верить, что можно себя вести не только, как дети.

— Нет. Ничего не решено. Все становится хуже. Хуже с каждым днем. А те изменения, которые мы делаем, производят малый эффект. Может, они слишком малы, а может, уже слишком поздно. Все становится хуже.

Она пожимает плечами:

— Ну, я о таком не читала.

Мне стоит больших усилий не показать своего раздражения. Я указываю на экран:

— Естественно, ты о таком не читала. Посмотри на рейтинг моей рассылки. Люди жаждут радостных историй. Забавных. Не таких, как пишу я. И поэтому мы все создаем то, что хочешь читать ты, то есть ничто.

— И все-таки…

— Нет, — я резко машу рукой. — Мы, новостники, очень умные мартышки. За твои прекрасные глаза и пару кликов мы сделаем то, что ты хочешь. Создадим хорошие новости, которые ты сможешь использовать, продать. Новости «золотой триады». Расскажем, как лучше заниматься сексом, лучше есть, лучше выглядеть, стать счастливее, или как медитировать — ведь это так просвещает. — Я непроизвольно кривлюсь. — Хочешь узнать о технике медитаций во время прогулки или о Дабле ДиПи? Мы обеспечим.

Она начинает смеяться.

— Почему ты смеешься надо мной? — злюсь я. — Я не шучу!

Она машет рукой:

— Знаю, знаю, но ты сейчас упомянул Дабла… А, не бери в голову.

Я замолкаю. Хочу продолжить, рассказать о своих переживаниях, но слишком смущен из-за утраты самообладания. Я потерял лицо. Не привык быть таким. Привык контролировать эмоции, но теперь стал американцем, таким же инфантильным и вспыльчивым, как Джэнис. И Кулаап смеется надо мной.

Я пытаюсь держать себя в руках:

— Думаю, мне пора домой. Кажется, наше свидание окончено.

Она улыбается и трогает меня за плечо:

— Не надо так.

Часть меня кричит, что я — полный идиот, а отказываться от такой возможности безрассудно и глупо. Но есть что-то еще, что-то насчет лихорадочного перелистывания сайтов, подсчета кликов и дохода с реклам. Оно кажется мне нечистым. Словно отец сидит сейчас с нами в машине и осуждает. Спрашивает, разве ради кликов направлял он статьи о пропавших друзьях в газеты.

Неожиданно для себя я слышу собственный голос:

— Я хочу выйти. Мне не хочется поднимать рейтинг так.

— Но…

Я смотрю на нее:

— Я хочу выйти. Сейчас.

— Прямо здесь? — Она сердится, а потом пожимает плечами. — Как хочешь.

— Да. Спасибо.

Кулаап говорит водителю остановиться. Мы молчим от неловкости, не знаем, что сказать.

— Я пришлю костюм обратно.

Она грустно улыбается:

— Не стоит. Это подарок.

Я чувствую себя еще хуже, униженным еще больше, отказываясь от ее щедрости, но все равно вылезаю из лимузина. Вокруг меня трещат фотокамеры. Пятнадцать минут славы, тот самый момент, когда каждый фанат Кулаап смотрит только на меня. Полыхают вспышки.

Я отправляюсь домой, а папарацци выкрикивают вопросы.

Через пятнадцать минут я действительно остаюсь в одиночестве. Думаю вызвать такси, но потом отдаю предпочтение ночи. Решаю пройтись по городу, который никогда никуда не придет. На углу покупаю кукурузную лепешку с сыром и несколько мексиканских лотерейных билетов, мне нравятся лазерные изображения масок Дня Мертвых. Этот праздник всегда мне напоминает о том, что я, как буддист, не должен забывать: все мы, в конце концов, станем трупами.

Покупаю три билета, на одном выигрываю сто долларов, которые могу получить в любом киоске «ТелМекс». Хороший знак. Даже если удача от меня ушла вместе с работой, а Кулаап оказалась не такой уж бодхисатвой, я все равно чувствую себя счастливчиком. Словно отец идет рядом со мной по прохладным улицам Лос-Анджелеса, мы снова вместе, у меня лепешка и билет, у него сигарета «А Дэнг» и спокойная улыбка игрока. Каким-то образом я чувствую, что он меня благословляет.

Потому отправляюсь не домой, а на работу.

У меня высокие рейтинги. Даже сейчас, глубоко ночью, часть фанатов Кулаап читает о шашечных бабочках и некомпетентности американского правительства. В моей стране эти истории просто не существовали бы. Их бы моментально прикончила цензура. А тут они сияют зеленым, пульсируют пропорционально количеству пользовательских просмотров. Одинокое создание, мерцающее среди мощных вспышек сообщения о новом процессоре «Интел», рецептов маложирных блюд, фотографий прикольных котов и эпизодов реалити-шоу «Антарктика: Остаться в живых». Поток цвета и света прекрасен.

В центре водоворота сияет зеленое солнце Дабла — оно распухло еще больше. Похоже, ДиПи что-то сделал. Может, сдается сейчас, или убивает заложников, может, фанаты выстроили живую стену, чтобы защитить кумира. Моя история помирает, как только внимание пользователей смещается.

Я еще какое-то время наблюдаю за водоворотом, потом иду к своему столу и делаю телефонный звонок. Отвечает человек с всклокоченными волосами, потирающий опухшее со сна лицо. Я извиняюсь за столь поздний час, а потом засыпаю его вопросами, записывая интервью.

Он глупо выглядит и у него откровенно дикие глаза. Всю свою жизнь мой нынешний собеседник провел, как Торо, размышляя о лесном монахе и следуя по аккуратно проложенным тропам мыслителя там, где остались леса, ходя среди берез, кленов и васильков. Он — дурак, но зато честный.

— Я не могу найти ни одного, — рассказывает человек. — Торо видел тысячи в это время года, их было так много, что он даже не смотрел на них. Хорошо, что вы позвонили. Я хотел разослать пресс-релизы, но… — Он пожимает плечами. — Рад, что вы решили рассказать об этом, иначе вся проблема останется всего лишь уделом энтузиастов.

Я улыбаюсь, киваю и записываю искренние слова странного дикого создания, от которого большинство просто отмахнется. Он не фотогеничен, его фразы путанные и сбивчивые. Он не подготовил текст о том, что видел. Идет сплошной жаргон натуралистов и биологов. Со временем я смогу найти другого, кого-то, кто выглядит привлекательно и может хорошо говорить, но сейчас у меня только один волосатый человек, растрепанный и безрассудный, сошедший с ума от страсти по цветку, которого больше нет.

Работаю всю ночь, полирую историю. Когда в восемь часов утра коллеги вваливаются в зал, все почти готово. Я не успеваю сообщить об этом Джэнис, а она уже подходит ко мне. Трогает за одежду, улыбается:

— Милый костюм. — Потом придвигает стул и садится рядом. — Мы все видели тебя вместе с Кулаап. Твой рейтинг пошел вверх. — Кивает на дисплей. — Описываешь вечер?

— Нет. Это был личный разговор.

— Но все хотят знать, почему ты вышел из машины. Мне тут уже звонил знакомый из «Файнэншнл Таймс» по поводу дележа рейтинга за твое откровенное интервью. Тебе даже ничего писать не надо.

Какая соблазнительная мысль. Легкий рейтинг. Куча кликов. Бонусы от рекламы. И все равно я качаю головой:

— Мы не говорили о вещах, которые будут интересны другим.

Джэнис смотрит на меня так, словно перед ней сидит сумасшедший.

— Ты сейчас не в том положении, чтобы торговаться, Онг. Между вами что-то произошло. Что-то, о чем люди хотят знать. Тебе нужны читатели. Просто расскажи нам, что случилось на свидании.

— Это было не свидание, а интервью.

— Тогда опубликуй это долбаное интервью и подними свои показатели!

— Нет. Если Кулаап захочет, она может запостить его на своем сайте. У меня есть другой материал.

Показываю Джэнис экран. Она склоняется вперед и пока читает, рот ее превращается в тонкую нить. В этот раз гнев редактора холоден, хотя я готовился к взрыву ярости и шума.

— Васильки. Тебе нужны очки рейтинга, а ты рассказываешь читателям про цветочки и Уолденский пруд.

— Мне бы хотелось опубликовать эту статью.

— Нет! Черт, нет! Это еще один бред, вроде твоего рассказа о бабочках, или истории про дорожные контракты, или той нелепицы про бюджет конгресса. Да ты и одного читателя не получишь. Это бессмысленно. Страницу с этим никто даже не откроет.

Мы смотрим друг на друга. Два игрока, оценивающие соперника. Решающие, у кого верный расклад, а кто блефует.

Я нажимаю клавишу «опубликовать».

Репортаж уходит в сеть, анонсируется в рассылках. Минуту спустя в водовороте загорается крохотное новое солнце.

Я и Джэнис смотрим на зеленую искорку, мерцающую на экране. Читатели обращают на нее внимание. Начинают заходить, делятся ею между собой, на моей странице регистрируется количество посетителей. Пост еле заметно вырастает.

Мой отец ставил на Торо. А я — сын своего отца.