1

— Да уж, это тянет на новую историю СССР, начиная от основания Соловков, — шутливо заключил Антон, отдавая в руки Максима исписанную тетрадь, — но в целом очень даже. В литературный тебе надо было поступать.

— В литературный всегда успеем. Физики все могут.

— Смотри, что сверху притащили. Солярий, однако, — скоро все принудительно загорать будут! — Антон указал на массивную ультрафиолетовую лампу, громоздившуюся в углу кабинета, — у нас такая под землей была, а то все мы тут на мертвецов похожи!

— Мда, что еще нового сверху?

— Ты знаешь, они пригнали два щита проходческих, вот, полюбуйся, — Антон передал две толстые книжки издания далеких пятьдесят лохматых годов в толстом белом картонном переплете, полностью посвященные двум разным машинам.

Одна из них еще была похожа на что-то, напоминающее вменяемый механизм. С первого взгляда становилось даже более-менее понятно, как оно работает. В «носу» конструкции размещался большой круг, из центра которого торчали какие-то толстые железные штыри, вместе напоминающие каменный цветок. Вокруг него по диаметру железного круга вращались два трапециевидных ряда из шестерен. Этот незамысловатый механизм и должен был вгрызаться в грунт и оставлять за собой штольню. В сердце похожей на гусеницу машины пролегал конвейер — по нему кусочки отобранной у мачехи-природы породы должны были доставляться в вагонетки и следовать на переработку. Кстати, гусеницами как раз конструктор снабдил свое детище весьма обильно: две снизу придавали машине вид старинного танка, а одна сверху смотрелась крайне странно — как будто это не проходческий щит, а детская переворачивающаяся машинка. Но тем не менее, замысел был понятен — для увеличения давления вперед, проходческий щит отталкивался еще и от потолка тоннеля.

Зато вторая машина была больше похожа на какой-нибудь механический атрибут фантастического фильма вроде «Звездных войн» и одновременно чем-то напоминала зерноуборочный комбайн. Впереди, словно лазерная пушка инопланетного танка, находилась большущая труба, оканчивающаяся буравом, причем эта труба явно обладала способностью к вращению во всех плоскостях. За конструкцией было кресло управляющего происходящим, похожее на сидение пулеметчика или заряжающего. Снизу большой загогулиной расстилался первый конвейер, лента которого была снабжена лопатками для загребания породы. Конвейер этот огибал бур с двух сторон и служил для переноса руды ко второй транспортной ленте — уже более-менее похожей на то, что было у первого проходческого щита, только выходящей на полтора метра назад и немного возвышавшейся над конструкцией, посему сзади система выглядела, как зерноуборочный комбайн «Нива». Инженер, разработавший этот проходческий щит, обладал гораздо более богатой фантазией и, наверное, любил картины сюрреалистов.

— Ну как тебе? Притащили старье, украли откуда-то. Ты представь, я их видел. Им самое место в Политехническом музее, ты подумай, пятьдесят восьмой год! Полвека технике! — Антон расхаживал из угла в угол. — Они разобранные, и сложили их в недостроенном гроте, прямо недалеко от нового выхода.

— Я голосую за вторую тачку, — Максим с улыбкой отдал главному инженеру книги, — автор велик!

— Ага, но народ сверху зело суеверен: наш-то фюрер наплел ему про призраков, и грот теперь под охрану взяли. Причем, это новенькие уже. Ты в курсе, скоро ведь сюда кучу народа пригонят, я слышал.

— Да ну, а кого?

— Понятия не имею, слышал-то краем уха, как Петрович с кем-то говорил из тех, кто с поверхности, а так… сложно сказать. Только бы это не были люди со стертой памятью, они на самом деле противные — как роботы, и все. Вроде стоит перед тобой человек, а на самом деле — просто исполнитель. Недолюбливаю я таких.

— А видел? Значит, тоже не сказки?

— Ну, не сказки, видел-видел. На самом деле такое чувство — мы тут с такими вещами дело имеем, что, ты представь, все, что с нами каждый день происходит, все, чего мы уже не замечаем, там, наверху, людям покажется сказкой, и еще обязательно найдутся те, кто поверит, кто даже станет фанатиком, а кто-то отнесется скептически и как начнет критиковать… просто смешно, на что народ время тратит! Занимались бы лучше делом. Кстати, о деле — завтра нам как раз туда — охламоны будут машины собирать — надо проконтролировать. Вот-с. Этим ты займешься. Да, мне сегодня Петрович говорил, что завтра еду начнут завозить, ходил склады проверять. И общаги. Так что скоро тут закипит жизнь! И еще, тот грот решено достроить — там разместят производство.

— Я смотрю, прыти у наших спецслужб не занимать. Да и вообще у власть имущих — при виде денег, лежащих на поверхности.

— Скорее, под поверхностью.

В проходе послышались шаги. Вошел Николай Петрович, машинально немного нагибаясь на входе, хотя потолки под землей везде находились на одном уровне. Вид у него был уставший и слегка сонный — весь день он ходил по штольням, преобразуемым в склады и будущие жилые помещения.

— Что делаем? Завтра начнется. И что бы ты думал? Второе письмо!

— Как, опять? — Антон либо удивился, либо изобразил на лице искреннее удивление, — да я вот насчет проходческих щитов с помощником моим.

— По-моему, их всех пора допрашивать. Ну никто этого сделать не мог.

— Опять там же?

— Нет, на этот раз в южном секторе. Либо это сотворили вчера, либо… — Николай Петрович косо посмотрел на Максима, — кто-то из аборигенов нашел способ расхаживать по ночам. Сегодня вечером всех переместить в четвертый блок.

— Это же на севере.

— Заодно и посмотрим. Возьми. Я наверх на пару часов, — сказал он с каким-то акцентом, отвернувшись от Максима. Что все это значило? Для самого Максима было загадкой. Но речь шла явным образом о нем и его монахах.

Про себя Максим уже как-то привык называть монахов из московского бункера «своими». Странно. Ведь среди всех обитателей подземелья он был самым неопытным, просто желторотым по сравнению с хранителями тайны, всю жизнь не видевшими солнечного света. Они были прекрасными диггерами, могли вслепую находить дорогу в кишечнике шахт и штолен, десятилетия оставались незамеченными для самой совершенной разведки мира. И все же… все это совсем не следовало из той повседневной жизни, которую вели пленники ФСБ. Их постоянная кротость, незлобивое отношение ко всему, что творилось вокруг, абсолютное отсутствие даже тени агрессии заставляло задуматься о многом человека, вырванного из бесчеловечной реальности постперестроечной России. Это шокировало. Максим поначалу просто принял их за абсолютно беспомощных людей, обреченных на жалкое существование в современном мире. Но это было лишь первое впечатление, в истинном смысле этого слова впечатавшееся в сознание. Они досконально и добросовестно исполняли все, что говорили им эксплуататоры, и это вовсе не было «итальянской забастовкой». Сразу это невозможно было понять, поэтому Максиму даже показалось, что, несмотря ни на что, он все же приспособленнее, что ему будет проще, и поэтому на него легла задача защищать монахов от беспредела. Ну, так он себе это все представлял на первых порах. Хотя, конечно, это было полным бредом; он пытался говорить об этом с монахами, но понял только то, что, видимо, ощущали все в системе: бесконечный разрыв в мировоззрении и свою обыденную приземленность. Все-таки кого-то близость к сокровищам делает мудрее.

Все это собственными глазами видели и Антон, и Николай Петрович, поэтому самое первое письмо, найденное им во время очередной из проверок после работ повергло его в недоумение. Поначалу подозрение легло на монахов, но вскоре стало понятно, что это невозможно. За Максимом наблюдали уже вторую неделю — не спускали глаз. Поэтому с появлением второй записки подозрения исчезли. Антон? У Николая Петровича под контролем был каждый вздох любого жителя системы. И уже во второй раз он оставался один на один с неизвестностью, что травмировало самолюбие работника спецслужб. Нет, в мистику он не верил, это было исключено. Но кто оставлял во тьме кимберлитовых галерей письма? Пока это оставалось для него загадкой. И чем скорее она бы разрешилась, тем было бы спокойнее новому хозяину алмазных копей. Как всегда при решении сложных вопросов, он обратился за помощью к Антону, во всех делах служившему ему правой рукой. Николай Петрович только распоряжался — Антон контролировал все: и в его руках было, наверное, даже больше власти. Только и Николай Петрович это понимал и ни с кого не спускал глаз, — так и сложилась у них негласная концессия по всем делам.

— Подумайте над этим, — проговорил он, как-то странно обращаясь, — то ли к Антону на «вы», то ли к ним с Максимом обоим, и вышел из комнаты. Несколько минут Антон молчал.

— У меня по поводу происходящего другая версия, — пробормотал он.

— Что случилось-то? С чего это он вдруг такой… неуверенный что ли, — Максим привык видеть Николая Петровича несгибаемым командиром.

— Вот. Пренеприятная история. Работа вроде бы идет, и для нас уже нет ничего неизвестного в этом подземном лабиринте, но уже во второй раз Николай Петрович находит в разных уголках системы таинственные, не побоюсь этого журналистского хода, записки. Кстати, с тех пор как построили вход. И никто из ваших в этом не замешан, проверено. За мной, уверен, он тоже понаблюдал. Короче, полная мистика, а при условии того, что тут начинается, это недопустимо.

— Да что за письма-то?

— Да вот, бред, — Антон взял со стола одну незаметную бумажку, которую, видимо, успел положить вошедший Николай Петрович, потом полез куда-то в ящик стола и извлек оттуда точно такую же, — вот, номер один, пожалуйста, все как-то скучно и банально, только непонятно откуда, вот: «Не стану желать тебе ни доброго дня, ни ночи! Своими грязными руками ты прикоснулся к тому, что не принадлежит ни тебе, ни никому из тех, кто живет сегодня на земле. Предупреждаю: с этого дня берегись. Начался обратный отсчет».

— Что за ерунда?

— Не знаю, и Петрович не знает, вот второй: «Предупреждаю в последний раз — немедленно покиньте подземелье или даже не успеете об этом пожалеть!», — эту только что нашел.

— Да уж, но это точно не монахи, они в такие игры играть не будут.

— В том-то и дело, что не монахи, и не ты, не я, не кто-то еще из наших. А завтра начало. Да, в том-то и дело, что игры… это очень похоже на одну нехорошую игру, правда, я Петровичу еще не говорил. Хотя он не дурак, сам, небось, догадывается, поэтому такой смурной ходит.

— В смысле?

— В таких организациях, как ФСБ, а тем более в таких масштабных операциях, что ли, типа всей этой истории с алмазами, есть какой-то предел для человека. Скажем так — ты не вечен на своем посту, если ты подчиненный. А кадры, как говаривал один небезызвестный персонаж, решают. И чтобы на своих местах они не решали слишком много, не чувствовали себя князьками, время от времени их принято менять. Еще вчера ты был звеном цепи, причем не последним, обладал властью, управлял кем-то, а сегодня тебя лишают всего. Но это полбеды. Тут выясняется, что вне этой замкнутой системы отношений ты жить не можешь. Не потому что не можешь, а потому что слишком много знаешь и автоматически представляешь из себя опасность для нее. И, продолжая цитировать того же персонажа, «есть человек — есть проблема», а «нет человека — нет проблемы». Все очень просто: вход рубль — выход два, как говорится.

— И к чему тогда вся эта история? Ведь вопроса о том, кто же оставляет письма, это не снимает. Кстати, какие-то они странные, я имею в виду бумагу, почерк, — сказал Максим, рассматривая два исписанных клочка.

— Бумага явно старая: причем века эдак девятнадцатого. Такую при подделках всяких важных документов антикварщики используют. Да и писали, как видишь, пером. И орфография дореволюционная. Так что бред полный — похоже на маскарад. Я-то вот что думаю. Скоро тут совсем другая жизнь начнется, так сейчас самый подходящий момент для смены руководства, которое уже прижилось под землей. Но нужен повод. Вот кто-то проникший сверху и не замеченный нами до сих пор и оставляет таинственные записки, а потом это всплывет — и пошло-поехало. Арестуют какого-нибудь монаха, а Петровичу влепят, что фигово тут следил за происходящим, ну и так далее. Неплохо придумано и реализовано красочно.

— Красиво. А с нами что будет?

— Не знаю. Надеюсь, не тронут, тебя уж точно, да и меня, скорее всего. Главное здесь — не стремиться к тому, чтобы занять какой-нибудь «пост». Не приветствуется, да и безопаснее гораздо.

— Может, я все же поспрашиваю у монахов-то. Они мне вроде доверяют.

— Не стоит: вдруг отношения с ними попортишь, посмотрим пока, что будет.

— Да, собственно, по поводу чего я зашел-то, — обернулся Максим уже на пороге, — нельзя ли мне еще одну тетрадочку организовать? А то, я смотрю, народу нравится!

— Рейхсканцелярия не обеднеет! — с лица Антона сошел мрачноватый задумчивый вид, — держи, Пушкин, смотри, побыстрее пиши, а то про проходческие щиты — все равно что Библию на ночь читать! Через пять минут князь мира сего нагоняет на тебя адские чары сна!

— Что ж, сдам в срок, удачи тут вам с Петровичем, — Максим, конечно, расхрабрился. Еще никогда он не называл так главного человека подземелья.

 

2

Максим вернулся в большой недостроенный грот, ставший за последние два месяца привычным и уютным, несмотря на вечный полумрак и необъятные размеры. По стенам все так же горели фонари, только уже электрические. Нары вокруг столбов были покрыты примитивными намеками на постельное белье. Кормить стали получше. В общем, под чекистами все же жилось лучше. Да пока, собственно, речи о крупных алмазных разработках не шло — шла только подготовка к ним, приведение подземелья в порядок, электрификация, работы по созданию второго входа… в каком-то смысле даже приятные хлопоты. Но вскоре ситуация с проживанием должна была еще больше измениться — с переселением из огромного, плохо обустроенного грота в сооруженное на базе одной из неперспективных штолен общежитие. В самом гроте еще никого не было — монахи не вернулись с работ, группу Максима тоже расформировали, прицепив людей к другим отрядам. Максим побродил немного среди столбов и, чувствуя какую-то странную усталость, непонятно откуда взявшуюся, улегся спать на свои нары.

День, как говорится, был еще в самом разгаре — по часам около трех пополудни. Сегодня вторник, если опять же не врал циферблат круглого железного заводного устройства. Да нет, вроде не должен был врать — все-таки Максим еще помнил, в каком месяце сколько дней и проверял себя на всякий случай старинным методом — по костяшкам на кистях. Поэтому лишние тридцать первые числа он прокручивал, так что сегодня точно был вторник. Да, собственно, дело вовсе не во вторнике и не в часах, а просто Максим не мог заснуть, как ни старался. Мало того — не мог сомкнуть глаз; состояние такое нагрянуло на него как раз в самый неподходящий момент, как раз тогда, когда спать можно было хоть сутки напролет. Какое первое чувство в такие моменты? Обида. Да, обидно, обычно ведь часов по десять, а то и по двенадцать, что называется, вкалываешь, приходишь в грот и — как убитый. А так… от обиды Максим просто лежал и смотрел на. бегавшую по кругу стрелку часов. Собственно, больше смотреть было не на что — все те же стены, колонны да пара тусклых фонарей, которые освещали помещение даже днем, когда никого в гроте не было.

Максим лежал и слушал тишину, которая в этих стенах чувствовала себя полновластной владычицей. В таком безмолвии даже незаметное тиканье часов может показаться назойливым звуком, что и происходило с Максимом. Сейчас он хотел полностью освободиться от звуков, поэтому даже лежал неподвижно, чтобы не ворочаться. Думал, может тогда уснет. Но часы все тикали, а сердце все-таки тоже еще билось, и два этих ритма совсем выводили Максима из себя. Но он все лежал без движения. Вдруг, как показалось, где-то у стеньг, хотя там никого не было, а может, что еще невероятнее, за стеной, в толще породы, послышался тихий приглушенный шорох, как будто терлись между собой одежды, затем два тихих-тихих звука, какие возникают, если аккуратно и не спеша со ступеньки спустить сначала одну ногу, а затем другую на твердую поверхность, причем подошва в таком случае тоже должна быть не резиновой, а из какого-то другого, более твердого материала. Тихо так спуститься не удастся — обязательно возникнут звуки от каждого ботинка. Именно это Максим и услышал. А услышав, встрепенулся, сел на кровати, зашуршав в свою очередь, посмотрел на стену, освещенную двумя зарешеченными лампочками, оглянулся. «Мыши, — подумал он, — невозможно. Ни одна мышь, если даже и доходила до алмазных шахт, долго протянуть не могла. Хотя с учетом складов с едой… и новым входом… а впрочем, скорее это уже бзик, слуховая галлюцинация из-за проклятых часов!» Он недовольно встал, спрыгнул с нар, поежился от холодка, успевшего отступить во время лежания под чем-то теплым, и снова полез обратно под это самое теплое, еще хранившее тепло его тела. Уж лучше так, чем бездумно слоняться по системе и навлекать на себя лишние подозрения. А кто знает, вдруг тогда при смене власти (теория Антона показалась ему весьма убедительной) перст инквизиции покажет на него? Не стоило лишний раз искушать судьбу. Спать не получалось… Эврика! Пока горит свет и никто не трогает, да к тому же есть пара новых тетрадей из канцелярии, да еще и спать, как собаке, не хочется…

Максим ударил себя ладонью в лоб. Самое время для исторических опусов, которыми его голова была наполнена до рассказов о глупых записках; все, что помнил, можно было в некоторых чертах набросать, составить план или уже полный набросок, который потом нужно будет только дополнить и уточнить. Он снова спрыгнул с нар, захватил с собой греющее одеяло, подбежал к свисающей со стены лампы и уселся, закутавшись в теплое одеяло, облокотившись спиной на кимберлитовую стену грота, в которой мерцали в свете лампочки маленькие кристаллики алмазов, высунул из теплого пространства руки, положил тетрадь на колени и снова принялся за писательский труд.

 

3

Семнадцатый век медленно, но верно приближался к концу. Залатанная после событий Смуты Русь, вечно пребывающая в своем привычном состоянии экзистенциальной близости к краху, но еще ни разу не преступившая этой черты, поспешно оправлялась и поглядывала на себя, на разлегшихся по границам недремлющих соседей. И думала, что бы еще такое подкорректировать, чтобы хоть мало-мальски походить на приличное государство. И, главное, как бы это решить поскорее, короче, привычная картина: сначала вдогонку, потом оглянуться, убедиться, что все безнадежно отстали, и опять в спячку до того момента, когда снова станет непонятно, а можно ли еще догнать или все, точка. Так вот об этом думали и Никон, и Алексей Михайлович Тишайший, да и много, наверное, кто думал. Но делать никто ничего не хотел, да и боялся — пуще смерти Русь боится преобразований. Пророчили появление царя-антихриста с кошачьим лицом, в чьей душе невесть что твориться будет. И вот тогда зашатается старая Русь. Вот и ждали все, а с каждым годом менять что-либо становилось все позднее и позднее.

Путь к престолу для Петра оказался первым настоящим испытанием. Казалось, вся реакционная страна ополчилась против молодого государя, словно предчувствуя близость нежеланных подвижек в своей жизни, уклад которой складывался веками. Сначала двоевластие, потом стрелецкий ропот во главе с непокорной старшей сестрой — тернистой была дорога наверх. Но сверху Петру стало, наконец, видно, что предстоит еще сделать ему во благо своей земли. За последние полтора столетия Россия медленно, шаг за шагом, отступала к своим северным рубежам и оказалась отрезанной от жизни главных держав Европы. Что нужно для войны? Один великий француз шутя сказал, что три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги. Как известно, в каждой шутке есть доля шутки. Петр решил идти и на юг, и на запад, и уже в 1695 году первый снаряженный им поход к берегам Черного моря отправился к окраинам Османской империи. Провал. Через год удача — на это раз уже с флотом, в кратчайшие сроки возведенным под Воронежем. Царь не уходил после поражения, а возвращался через невообразимо короткое время с новыми полками и оружием. Откуда у нищей казны нашлось столько средств? Ведь война — самое дорогое удовольствие для государства.

Тысяча шестьсот девяносто четвертый год. Единственный порт государства Российского — Архангельск. Историки как угодно объяснят факт появление здесь молодого Петра. Якобы вдохновили царя его юношеские забавы на Плещеевой озере да потешные войны и флотилии. Тогда почему он едет на Соловки? Где логика? Неужто человек, который через два года одержит первую значительную победу после стольких лет планомерного отступления — задержавшийся в детстве мальчишка? Глупо, не правда ли? Петр побывал в монастыре, а через год построил флот, который потом будет гордостью его страны. Флот для страны, не знающей плуга. Флот, то, что было доступно таким колоссам семнадцатого века, как Англия и Швеция. Кстати, скоро речь пойдет и о Швеции. А пока, в девяносто третьем году, все было продумано как нельзя лучше: царь чудесно спасся, пристав со своей флотилией к берегам архипелага. Отношения с монастырским руководством были решены. И вскоре над неприступной турецкой крепостью Азов стал развеваться новый трехполосный флаг, утвержденный Петром.

Довольно на юге. Чтобы наладить стабильные торговые пути по Черному морю через Мраморное и дальше на запад, сил еще не хватало: сколько хватало взора, повсюду раскинулись земли могущественной Османской империи, а через ее воды не пробиться торговым и военным судам Руси, едва показавшейся на море. Но на северных рубежах, недалеко от Новгорода, было море — Балтика, от которой нас отрезали считанные километры суши. Швеция, хозяйка этой земли, была сильнее Турции, только на карту новой войны Петр поставил будущее экономическое могущество России. Было за что побороться. Нарва заставила остыть от успеха южных побед. Безболезненное для Швеции поражение России вызвало лишь всеобщее презрение. Для Петра это означало новый визит на Соловки. На этот раз в обстановке совершенной секретности. В 1702 году царь снова посетил северный архипелаг. В сопровождении эскадры из полутора десятков новых военных кораблей Петр подошел к Заяцкому острову в нескольких километрах от монастырского берега. Корабли встали на рейд в маленькой бухте. Дальше царь пожелал плыть один на монастырском боте в сопровождении монахов. Он провел в стенах обители пять дней, лишь по ночам возвращаясь к охраняющей мероприятие эскадре (а ведь в нескольких сотнях километрах отсюда гремела Северная война). Официальная историография все время обходит подобные эпизоды и очень любит апеллировать к странностям характеров исторических персонажей. Потом по «государевой дороге» волоком через всю Карелию протащат два корабля, груженые… кто знает, что было в их трюмах, можно только догадываться. Хотя ведь известно, что необходимо для войны.

Попытки Меншикова сократить монастырские владения в пользу так необходимых для ведения войны железных заводов успехом не увенчались. А в 1714 году, накануне основных событий на фронте, соловецкий архимандрит Фирс был как-то срочно вызван в новую столицу — Петербург. Для чего? Как утверждает история — для подписания каких-то договоренностей о поставке в казну… соли. Неужели это было так срочно? Не верится что-то. А в 1720 году, в соответствии со свежим распоряжением Сената, архимандритом Соловецкого монастыря становится Вафронасий, бывший иеромонах Александро-Невской лавры в Питере. По этому указу архимандритами отныне могли становиться лица только из этой обители, все лично знакомые с государем. С проблемой автономии было покончено навсегда. Теперь ничего не происходило в монастыре и под монастырем без ведома императора. После смерти Петра даже такие прозападные государи, как Анна Иоанновна, прославившаяся «бироновщиной», жаловала монастырю средства и поддерживала активную связь с обителью.

Но в руках церкви оставалась еще экономическая мощь, что не могло не тревожить империю. Соловецкий монастырь в восемнадцатом столетии, даже после политического подчинения Петербургу, продолжал оставаться крупным феодалом, что в аграрном государстве имело немалую силу. Выбить этот нежелательный экономический базис смогла только секуляризация 1764 года. В это же время издается очередной указ о строгости монастырского общежития. Теперь инокам запрещалось без особой надобности не то что покидать пределы крепости, но даже перемещаться по территории Соловецкого Кремля. А посещение монастыря видными государственными чиновниками, особенно в преддверии войн, по старой традиции продолжалось.

В конце восемнадцатого столетия мельница была перестроена и расширена, что косвенно опять служит доказательством роста подземных работ. Тогда же архимандрит пишет письмо в столицу с просьбой постричь в монахи больше людей, необходимых монастырю для тяжелых работ. Для каких? Известно также, что на островах было много молодых иноков, среди которых нередки были «старческие» болезни, связанные с тяжелейшим трудом. Понятно, что все это было бы невозможно, не будь под монастырем входа в алмазные копи.

События девятнадцатого века доказывают это с еще большей достоверностью. В двадцатые годы недалеко от монастыря, в том месте, где был разбит ботанический сад, под землей был построен воскобелильный завод. Вход в него напоминает вход в какой-нибудь искусственный грот в увеселительном парке. Но зачем Соловкам нужен был белый воск? По всей России горели в церквях желтые свечи, неужели тут они должны были быть непременно белыми? Однако любопытно вот что: при старинной технологии огранки алмазов и других драгоценных камней белый воск был просто необходим. Значит, самостоятельно гранить камни, добытые из-под монастырской земли, стали лишь в прошлом столетии. И под землей. Туда же выводит тайный тоннель, начинающийся в подвалах монастыря. По нему камни доставляли прямо к месту изготовления белого воска, где скрывалась также и ювелирная мастерская. В 1828 году мельница была реконструирована еще раз. Не слишком ли часто? Но именно с этого времени разработки приняли по-настоящему современный промышленный характер.

В 1854 году в ходе Крымской войны Соловецкий монастырь был атакован эскадрой английских кораблей. Видимо, и до королевского двора крупнейшей колониальной империи дошли слухи о северных алмазных приисках. Но крепостные стены, выстроенные в неспокойное время более трехсот лет назад, выдержали огонь современных пушек.

Через четыре года, летом 1858-го, на архипелаг пожаловал Александр II Освободитель. Великий князь Владимир Александрович также посетил монастырь в восемьдесят пятом. К двадцатому веку Соловецкий монастырь расцвел как никогда; именно в это время под землей уже прошли первые окружные штольни, а хаотическое прокладывание тоннелей заменилось упорядоченными и систематизированными выработками. К 1905 году гидротехнические сооружения архипелага были значительно модернизированы после серьезных работ. Каналы, прокопанные еще при Филиппе Колычеве, были значительно расширены, настолько, что по ним могли передвигаться небольшие паровые катера. Ведь подземелье требовало все больше энергии, которую, как повелось, добывали из перепада воды между морем и искусственным Святым озером. Вскоре прямо под стенами монастыря, со стороны мельницы и Белой башни начали возводить первую монастырскую гидроэлектростанцию. Так же, как и в мельницу, вода поступала из озера по специальному скрытому кованому желобу. Два генератора питались водами озера, причем один был значительно мощнее другого. От первого питалась видимая часть острова, от второго… впрочем, это абсолютно не доказано. Почему? Об этом чуть позже.

Приехавшие в семнадцатом году чекисты в несколько дней покончили с монастырем, а монахов рассовали по разным каторгам Советской России. Всего лишь около тридцати человек остались в обители под предлогом того, что они были прекрасными работниками в той или иной области. Как рабочие они поступили в штат нового колхоза. Они бросили все усилия, чтобы скрыть от новой безбожной власти свою тайну. Вход в подземелье и потайной ход до ботанического сада были тщательно замаскированы, благо опыт подобный в монастырской истории уже был: в одну из проверок восемнадцатого века, организованных после указа о ликвидации соловецких подземных темниц, иноки замаскировали их столь умело, что комиссия ничего не обнаружила.

Монастырь был разграблен. Удивительно, но историки до сих пор не придали важности тому факту, что по количеству изъятых из ризницы драгоценностей лидируют алмазы. Причем, если в среднем цифры колеблются около пятисот, то алмазов и алмазных украшений большевики нашли около двух тысяч. Не разграбили только монастырскую библиотеку. Но, когда в двадцать третьем на острова ступил СЛОН и монахи поняли, что времени больше нет и что существовать им в стенах монастыря оставались считанные дни, библиотека полыхнула пожаром, захватя с собой тайну алмазных копей и половину зданий обители. Красная власть вступила в разоренные порушенные и испепеленные стены; уже никто не мог сказать, что было под ними. Но за три года что-то удалось спасти. И кто-то спасся. Бежали. И скрылись в подземной Москве. Так началась история нескольких поколений хранителей тайны, проживших под асфальтом шумных улиц все время, пока сверху гремели юбилеи революции.

 

4

День, прокручивая стрелки заводных часов, приближался к закату, то есть, опять же, Максим не мог сказать, во сколько солнце скрывается на западе, но, судя по циферблату, на который он не смотрел, было уже за восемь, даже полдевятого. Монахи не возвращались, но Максим не замечал этого. Видимо, в свете последних происшествий Николай Петрович приказал переселить их в новый жилой блок немедленно. Около двух часов ночи Максим прекратил марать клетчатые тетрадные листы, оставив пробелы в своем повествовании в тех местах, о которых еще необходимо было уточнить. Только тогда он потянулся, ощутил холодок и мурашки по спине от ледяной стенки, вековой холод которой взял верх над стареньким одеялом. Тогда он с удивлением оглянулся, не обнаруживая никого вокруг, посмотрел на часы, молча пожал плечами и устало переместился на привычный третий этаж нар, отвернувшись от негаснущих электрических фонарей по стенам. В любом случае, он не думал, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Скорее всего, и правда их просто загнали в новое помещение, а вещи перешмонают и отдадут потом, если там не подготовили новые, что было бы гораздо гуманнее, потому что тряпье, остававшееся в гроте частично еще со времен господства в подземелье шайки Александра Андреевича, было, как пишут на плакатах метро, несовместимо с жизнью.

Максим спал. Прошло уже более полутора часов с того момента, как он прекратил свои писательские экзерсисы, как вдруг сверху послышались громкие шаги целой колонны людей явно в тяжелых ботинках с толстой твердой подошвой. Максим вздронул и моментально очнулся — раз в полтора часа у человека наступает фаза неглубокого сна. Сверху, с насыпи, уверенной походкой гуськом спускалась команда рослых людей — человек восемь-десять. Максим вздрогнул: это явно был обыск, потом вскочил, пошарил головой под свернутым валиком ватником, служившим подушкой и понял, что забыл тетрадь там, под лампой, свисавшей на ржавом крюке. Это было хуже всего, — на миг он подумал, что эта улика может послужить в пользу его обвинения по поводу странных записок. Максим спрыгнул с нар и в несколько шагов добежал до стены. Тетради не было.

— Стоять! — раздался крик со стороны насыпи. Максим замер. Думать и действовать больше не было времени. Он обернулся. Двое загорелых людей в камуфляже подбежали к нему.

— Ты кто? Почему не в жилом отсеке? — резко спросил человек с поверхности. Второй без слов начал обыскивать Максима. Из кармана вывалилась шариковая ручка.

— Не то. Письма были написаны пером. Обыщите здесь все! — крикнул один из подошедших остальным, — до последней трещинки, спрятано может быть где угодно!

По нарам и стенам полумрачного грота зашарили лезвия мраморного фонарного света, исчезая и переплетаясь в деревянных жердях и кирпичных колоннах, подпирающих небо. Человек достал из сумки какую-то папку, вынул из нее фотографию десять на пятнадцать, прищурившись, посмотрел на нее и на Максима, потом сказал: «Младший инженер? Я бы на твоем месте не стал бы так делать. Думаю, теперь все понятно. И куда только смотрел этот ваш зажравшийся начальник…»

— Какого черта здесь происходит?! — раздалось сверху; два ярких прожекторных луча перекрестились над головами рыщущих по нарам спецназовцев. С насыпи спустились пятеро бледных охранников подземелья, Антон и сам Николай Петрович.

— Вы недостаточно внимательно смотрите за тем, что происходит у вас под землей; почему этот человек ночью не находится в предписанном жилом отсеке? — строго спросил Николая Петровича тот, в чьих руках была фотография.

— Это наш инженер; и он живет здесь.

— Один?

— Я не обязан перед вами отчитываться; в конце концов, я старше по званию.

— Тоже мне… — протянул человек с фотографией, — извольте, — и с этими словами достал из кармана какое-то раскладывающееся удостоверение. Николай Петрович сначала промелькнул по нему глазами, потом они, как показалось Максиму, полезли из орбит и стали округляться, вместе с тем спина Николая Петровича выпрямлялась; руки были готовы сложиться по швам.

— До вас не доходили слухи, что я люблю мистику? Надо же наконец посмотреть, что делается там, в наших копях царя Иоанна. Или Соломона. И первое, что я нахожу — разгуливающий безо всякой охраны человек. Понятно, что тут можно вытворять все, что угодно. Вы свободны.

— Разрешите обратиться, — неожиданно из-за спины ошарашенного Николая Петровича появилась сухая фигура Антона, — этот человек будет нужен сегодня для выполнения плановых работ…

— «Вы свободны» означает, что вы свободны все. Требую покинуть помещение, — сухо прозвучало в ответ, — продолжать обыск! — обратился человек к своим подчиненным, шарящим вдоль стен. — А вы, — он указал на обыскивавшего Максима спецназовца, — сопроводите задержанного наверх.

Максим снова оказался под конвоем, от которого уже окончательно успел отвыкнуть за последние полтора месяца. Антон и Николай Петрович в сопровождении своей охраны побрели к левому тоннелю по насыпи. Максима повели в противоположный выход. Антон оказался прав, только почему, почему именно его, Максима, выбрали жертвой в этом безнравственном внутриведомственном спектакле, где система пожирает своих отслуживших адептов? Антон говорил про монахов. Теперь, наверное, ни его, ни Николая Петровича не спасет даже чудо. Бежать? Бесполезно, они это знают, не первый день в организации; старый выход стопроцентно контролируют сверху. Максим шел с забытым страшным ощущением дула автомата в нескольких сантиметрах от спины. Шел на верную смерть, пришел и его черед. Удивительно, но шел он бодро — насколько Максим понял, его ведут на поверхность, и все сознание его заполонила кажущаяся обычным людям нелепая мысль — мечта вновь посмотреть на мир при дневном свете.

Он шел вдоль стен с провисающими кабелями на крюках по стенам, почти как в метро, мимо маячащих в темноте огней подвесных фонарей прямо к выходу, к широкой трубе, над которой недавно работал сам. Теперь она должна была стать выходом к его последнему пути. Впереди была развилка, прямо штольня уходила сразу в небольшое помещение, где и был выход, направо — в огромный недостроенный грот, задуманный по размерам и конструкции точно таким же, в каком Максим жил вместе с монахами.

— Черт! — прорычал сопровождающий, — кто-то позакрывал тут все!

Решетка в сторону выхода действительно была заперта, и они свернули к большому гроту, от него тоже была штольня, ведущая к дыре. Они вышли на точно такую же боковую насыпь, окаймлявшую большой котлован в центре. Работы в гроте были в самом разгаре — в свете подвесок были видны очертания лесов вокруг двух возводившихся колонн; с того момента, когда Максим был здесь в последний раз, а это случилось еще в самом начале его подземной жизни на Соловках, котлован грота стал гораздо больше, на дне были смутно различимы какие-то огромные кубические емкости, трубы от которых собирались наверху в пучок и уводили в одну из боковых штолен. Но самым впечатляющим сооружением был длинный мост, протянувшийся поперек всего грота и ведущий к двум галереям, находящимся по разные стороны ямы. Опорами для моста служили две колонны. Наверное, тут предполагалось разгружать породу, доставляемую из большой сети маленьких восточных штолен, лучами расходящихся от последней «кольцевой». Работы там только начались в двенадцатом году, и, по всей видимости, именно в этой стороне должны были залегать самые богатые породы. Но у Максима не было времени для того, чтобы долго разглядывать будущий цех: он шагал по насыпи прямиком к зияющему в углу грота проему тоннеля, ведущего к новому выходу.

Впереди, расплываясь в темноте, замаячила решетка, перекрывающая вход в галерею. Максим остановился — лучше всего не проявлять под конвоем никакой инициативы, даже если это касается открывания дверей. Проводник толкнул вперед наскоро слепленные воедино ребристые железные прутки, потом дернул их на себя. Решетка не поддавалась. Это был второй и последний проход к выходу — других путей в системе просто не существовало.

— Да вы что все, о… — спецназовец с поверхности грязно выругался, — ну-ка назад пошли, где у вас тут командный пункт. Все, хана — тут эти игры не проходят.

Он сильно ткнул Максима автоматом в спину и быстрыми шагами пошел в обратную сторону. В бывшем жилом гроте перерывали кровати и все так же шарили фонарями по стенам солдаты с поверхности. Но главного уже не было.

— Куда он делся? Эти твари заперли нас здесь, — прорычал конвоир своим соратникам.

— В центральный тоннель. Разбираться с инженером, его комната в двух шагах!

— Нашли че-нибудь?

— Пока чисто!

— Пошел! — Максим снова почувствовал, как холодное дуло уперлось ему прямо в позвоночник. Охранник был очень зол.

Они быстро прошмыгнули по узкой галерее, соединяющей жилой грот с маленьким, в прошлом служившим жильем бандитам, а теперь занимаемым Антоном. Тяжелая кованая дверь была приоткрыта, и полоска света выбивалась в темноту тоннеля. Охранник оттопырил дверь и затолкал внутрь залитой желтым электрическим светом комнаты Максима, а затем протиснул голову и сам. В маленьком гроте двое таких же, как он, копались в документах: один шуршал большими листами чертежей и другими бумагами, другой бесцеремонно брал с полки книги, многим из которых было по две-три сотни лет, пролистывал их, потом переворачивал и тряс. Все шкафы были сдвинуты со своих мест, стол водружен посреди помещения, а ящики без содержимого сложены в сторонке. Это был и обыск, и допрос. За столом сидел главнокомандующий этой ночной кампании и пристальным взглядом смотрел на стоящих перед ним Петровича и Антона. Он даже не оглянулся на происходящее в дверях.

— Можно? — спросил конвоир уже с совершенно другой интонацией.

— В чем дело? Почему вы не доставили арестованного наверх?

— Все ходы перекрыты!

— Кем? — человек за столом не менялся в голосе.

— Обе решетки заперты.

— Что все это значит?! — вдруг взревел он, поднимаясь из-за стола. — В кошки-мышки со мной вздумали поиграть? На выход! — из его кармана вместе с рукой появился пистолет Макарова, которым он обвел допрашиваемых, — продолжить обыск и перерыть также все в кабинете в северном крыле, — крикнул он двум спецназовцем, добравшимся до чертежей и описаний проходческих щитов.

Под прозвучавшие каноном «так точно» он хлопнул дверью; через несколько секунд Максим, Николай Петрович и Антон, в сопровождении людей сверху оказались на насыпи большого жилого грота.

— За мной! — скомандовал командир, продолжая сжимать в правой руке пистолет.

Вереница людей с фонарями строем забежала на насыпь, и все вместе двинулись в сторону выхода. Как успел заметить Максим, Антон и Николай Петрович тоже были в наручниках. Вскоре они уже стояли перед первой решеткой. В свете фонаря стало видно, что заперта она была на обыкновенный висячий замок, и даже не на хоть сколько-нибудь серьезный, а так, на обычный китайский замочек дачного типа, не выдерживающий схватки даже с маленьким ломом. Это было конечно, странно — проход дальше был закрыт чисто символически. Главарь усмехнулся, достал отобранную у Николая Петровича связку ключей от всех замков решеток системы, быстренько просмотрел ее, и не найдя никакой подходящей кандидатуры, приставил к замку дуло пистолета. В тишине тоннеля звонко разнесся звук выстрела.

Внутри замка все на секунду застонало, и он умер, упал на кимберлитовый пол, разодранный выстрелом не две оплавленные части. Яростно дернув решетку, главарь освободил проход. Метров через двадцать тоннель повернул налево (знакомый Максиму путь), и спустя минуту люди вышли в круглый холл, на пол которого с потолка падала, словно поток водопада, густая колонна дневного света, от которого Максим и Антон на секунду зажмурились. Открыв глаза, Максим изумленно оглядел себя и остальных, все было видно несколько по-другому: и цвета, и формы, и тени, расплывающиеся в свете солнца. Максим настолько уже привык к непроглядной тьме, к острым и прямолинейным желтым лучам ламп и белесым, с примесью голубого лезвиям фонарей, что смотрел на мир, как младенец, словно впервые видел его. Все это длилось какие-то секунды, которые обретали протяженность часов.

Прямо посреди светового столба, в центре ярко освещенного голубого кимберлитового круга виднелся небольшой клочок бумаги, старинной, пожелтевшей, неаккуратно оборванной по краям. В непривычно светлой обстановке Максим разглядел на бумаге прописной текст, явно написанный чернилами: он имел мягкий матовый черный оттенок не в пример шариковым ручкам. Решительным шагом высокопоставленный начальник подошел к необычной находке и поднял очередное письмо из небытия. Ни один мускул не дрогнул на лице несгибаемого «рыцаря без страха и упрека», но каким-то внутренним, шестым чувством Максим понял, что ему не по себе, что происходящее начинает терять контроль. Хотя, может быть, это всего лишь наваждение, плод работающего подсознательно воображения, способного самостоятельно домыслить все, что угодно. Генерал (так про себя прозвал его Максим) вглядывался в странный текст, прищурив левый глаз, но не наклоняясь, по привычке всегда держать осанку.

— Двух инженеров отправить обратно по жилым секторам, майора Мехового — под конвой и за мной на поверхность, — медленно отчеканил он, и, становясь предсказуемым, сорвался на резкий крик: — Федоренко!

— Я! — конвоир Максима сделал шаг вперед из толпы.

— Временно здесь за главного! Все работы производить строго по графику! Ни секунды свободного времени! Расселение произвести по плану! Начать выработку через день! — и, переходя на медленный шепот, — и если кто-нибудь посмеет хотя бы подумать о срыве операции, тот потом очень пожалеет. Ясно?! — опять рявкнул он.

— Так точно!

— Исполнять! Меховой — за мной!

Генерал подошел к пульту, незаметно расположившемуся у стены, достал из кармана ключ, вставил в скважину, повернул и последовательно нажал несколько кнопок. Загорелась сначала зеленая лампочка, затем сверху, в том месте, где обрывался свод и начиналась шахта, на окружности друг напротив друга замигали красные подвесные фонари и раздалось протяжное кряканье зуммера, какое иногда можно слышать из глубин диспетчерских метро. Сверху на нескольких толстых железных тросах спустилась огромная круглая платформа, покрытая листовым железом, сплошь усверленным дырками, сквозь которые и просачивался свет. Снизу конструкция имела раму, сваренную из толстых стальных рельсов.

Генерал вынул ключ из пульта и зашел на платформу вместе с Николаем Петровичем в сопровождении солдат, кроме конвоира; затем повторил прежние манипуляции с ключом и кнопками, но уже на пульте, закрепленном на платформе, и она поплыла вверх, вскоре исчезнув в круглом проеме потолка.

— Пошли! — небрежно скомандовал новый господин подземелья, столетьями не менявшего хозяина.

«Да, конечно, это спектакль, разыгранный еще искуснее, нежели обрисовывал сюжет Антон», — думал Максим, потирая освобожденные от наручников запястья и шагая по опротивевшему черному тоннелю назад, но теперь уже в жилой блок северного крыла, где наверняка спали не подозревавшие ни о чем монахи. Максим посмотрел на часы — было семь с копейками, значит, уже не спят, а недоуменно поглядывают на никак не отпираемые створки решетки. Прошло порядка двадцати минут, пока Максим и Антон добрались до жилого корпуса. За всю дорогу они не проронили не слова, все-таки шли в обществе нового начальника, молчаливого и угрюмого.

 

5

Монахи действительно уже встали, и конвоир был буквально поражен: все до одного молились; что ж, Максима это уже не удивляло — не часто им выпадала свободная минутка. Антон и Максим переглянулись — обоих явно радовало, что сопровождающий их оказался не абсолютно безэмоциональным — все же спокойнее, когда понимаешь, что имеешь дело с человеком, а не машиной, что не всегда можно сразу понять в спецслужбах.

Работа закипела немедленно, тем более что отставание от графика уже намечалось — на целых полтора часа, и это для объекта, где время расписано по минутам! Новый начальник, тоже майор, со странным именем Ян, решил позже вникать во всякие бумажные отчетности, в беспорядке разбросанные по кабинету Николая Петровича. Попросил только у Антона план проводимых работ и расписание подземной жизни, которые старший инженер выудил из кипы валяющихся на полу документов. Сам Ян оказался с самого начала в весьма щекотливой ситуации. Уже через полчаса должна была начаться операция по заселению подземелья, а приемку необходимо было произвести как положено, без малейших сбоев. Поэтому майор нервничал, наверняка представляя себе судьбу Николая Петровича. На Антона он тут же свалил работы по плану — сборку проходческих щитов и строительство цеха в дальнем гроте. Антон, в свою очередь, срочно вручил Максиму чертежи адских машин и попросил соорудить их побыстрее — завтра уже предполагалась транспортировка и начало выработки в восточном секторе. Сам Ян вместе с командой охраны и надсмотрщиков подземелья пулей направился к выходу из системы. Он поспел вовремя — световое пятно на полу дрожало и потихоньку тухло, в то время как далеко наверху слышны были шаги заполняющих платформу людей.

Максим с уже хорошо знакомой командой монахов, с которыми он трудился еще на постройке шахты, разбирался в кусках усталого металла, сложенного беспорядочными грудами. Руки почернели от масла, в котором крупицами в привычном желтом свете подвесок блестели мельчайшие металлические крошки сработавшихся деталей. К концу дня оба проходческих щита были готовы, даже за полчаса до установленного времени. Проведенная проверка показала, что машины работали исправно, по крайней мере, на первый взгляд. Максим уже собирался идти на привычный рапорт и сдавать работу, немного волнуясь — все-таки новому начальнику, как вдруг, прямо «в дверях» грота, столкнулся с Антоном, запыхавшимся и взволнованным. На бледных как мрамор щеках даже выступил румянец.

— Ты что? — испугавшись, спросил Максим.

— Макс! Ты знаешь, вообще… нет, это нереально! Я хотел, чтобы они молились за упокой, — Антон беспорядочно размахивал руками и путался в словах, — короче… Петрович вернулся!!! — выпалил он с неподдельной радостью.

— Что?! Спектаклю еще не конец?

— Не знаю. Он пока ничего не говорит, молчит, видно, психику наверху все же покоцали, попросил этого Яна пока тоже тут оставить, разрешили. Петрович у себя прибирается.

— Что-то не понимаю ничего вообще…

— Да я тоже… не по сценарию как-то вышло на этот раз, даже не знаю. Ладно, отлично закрылись сегодня — сверху никаких пререканий, короче, теперь монахи у нас бригадиры, вот, ну у тех, кого притащили сюда сегодня. Нам, конечно, тоже контингент прибавили, я говорю, охранникам нашим, вот. К Петровичу зайду сегодня, так что расскажу потом. Да, кстати, тут душ же в жилом блоке есть, так что вот. Жизнь налаживается что-то! — заключил он.

Сдавать работу нужно было Яну, но он ни к чему не придрался, да и целью своей не имел ничего подобного. В общем, с практической точки зрения весьма положительный человек оказался, не то, что раньше Максим про него думал.

Через полтора часа Максим и Антон уже были в кабинете главного инженера.

— Ну что, рассказал что-нибудь?

— Про процесс молчит, кому охота про такое рассказывать. Правда, видимо, его по всем параметрам допрашивали, а в таком случае человек все говорит, ничего утаить невозможно.

— Смысл допрашивать? Ты говорил, его ж сменить хотят.

— He-а, не выходит что-то, не знаю, но ситуация и вправду непредсказуемая.

— А насчет как раз ситуации говорил?

— Там вообще получается, вроде, что ни они, ни мы не причастны к этим дурацким запискам. Ну, решили пока оставить как есть, а на неделе должна прийти бригада с ультразвуковыми прослушками.

— В смысле?

— Эх, походят по системе, посмотрят, есть ли потайные ходы где-нибудь. Не исключено, что рядом с нами альтернативная подземная паутинка, а мы об этом и знать не знаем.

— Да, это можно, кстати, предположить, — усмехнулся Максим.

— Это с чего же?

— А то, что нам вот кажется, что мы можем проследить развитие системы с давних времен, а карт, датированных ранее, чем середина семнадцатого века, у нас нет нигде, даже в Москве, в библиотеке монахов.

— Да их, небось, и не было, ты посмотри на это, — Антон полез в глубину последнего ящика стола и извлек копию старинной схемы подземелья, — это наша самая ранняя карта, 1676 год, здесь две с половиной штольни, что тут раньше-то было зарисовывать? Это ж секретный объект, любая карта — улика, поэтому их и не делали.

— 1676 год, Антон — год падения монастыря перед московским войском после знаменитого многолетнего «сидения». А часть библиотеки исчезла. Тут был оплот старообрядчества, может, где они и окопались под землей? Не знаю, но возможно. Куда им еще отступать-то было отсюда, может, бункер себе соорудили.

— Да, неплохо, только вот где? Забавно, и прокопали еще повсюду себе тоннелей, чтобы по нашей системе перемещаться незаметно.

— Ха, вот мы тут сидим, а кто гарантирует, что в стене через десять сантиметров кимберлита нас не подслушивает какой-нибудь недобитый старообрядец?

— Хватит. Тогда бы тут все рухнуло — и так опору хрупкой плиты значительно подточили все эти штольни, эх, посносить бы тут все и устроить воронку, как в Якутии… столько бы выкопали! Мы, — кстати, ты в курсе? — пока суть да дело, подготовительные работы, уже алмазов крупных больше двухсот сдали, а мелких тут хоть грузовиками грузи!

— БелАЗами, — с усмешкой поддакнул Максим.

— Все, отбой, завтра снова денек будь здоров — во-первых, непонятно, что с этой толпой новых делать, и кто они вообще такие.

— Ага, во-вторых, монахов на допросы потащат, а с кем мне налаживать проходческие щиты?

— Да уж, ничего, приказано, значит, не только наладишь, но и план перевыполнишь! Шутка!

— Очень смешно. Ладно, до завтра тогда.

Максим побрел в жилой отсек по тоннелям, выходы из которых были тщательно зарешечены и спешно поставлены на сигнализацию по распоряжению начальства. Конвоя не было, Максим ведь инженер, да и зарекомендовал себя неплохо, так что Петрович разрешал ему ходить одному, естественно, только там, где можно было пройти, по маршрутам, где на пути не стояло ни одной решетки. Днем это были штольни от управленческих кабинетов до мест проведения работ, а вечером — от командных пунктов до жилого большого грота, и вот теперь — до жилого блока в небольшой штольне северного крыла. Дневные пути в это время перекрывались. Вскоре Максим дошел до первого поста стационарной охраны — при входе в сектор общежития. Общежитием назывались несколько хаотически разбросанных по северному крылу галерей, как ветви дерева вырастающих из одного тоннеля, на котором и было КПП. Охранники попались знакомые, из числа тех, кто находился под монастырем с первых дней пребывания здесь Максима, Антона и Петровича. Поэтому пустили без единого звука, даже приветливо. Штольня монахов была первая направо, и, после недолгого побрякивания связки ключей, вращавшихся вместе с поворотами одного ключа в замке на решетке, Максим оказался «дома», и почти тут же уснул после утомительного и перенасыщенного событиями дня. Остальное население общежития тоже не подавало признаков жизни: после трудового дня спят крепко.

 

6

Подъем прозвучал, как всегда, во время сновидений, что роднило его с обычным пронзительным будильником, который каждое утро заставляет опомниться тысячи законопослушных граждан, старающихся не опоздать на службу. Максим заворочался на своем втором этаже железной армейской кровати (в общежитии позаботились о комфорте рабочей силы), смял к стене одеяло (и оно там было, наконец, новое, настоящее) и потянулся. Вставать, естественно, не хотелось после стольких часов без сна, да еще и, первый раз за полтора месяца, с настоящей кровати. Но не вставать было просто даже подумать абсурдно.

Утро начиналось в суматохе. В главном тоннеле началась толчея из новопривезенных рабочих, от которых Максим безуспешно попытался выяснить, кто они такие и как сюда попали, потом в том же узком тоннеле попытались организовать построение по отрядам (каждая штольня общежития образовывала отряд). Потом был так же скомканно организованный завтрак за сооруженными из грубых опалубочных досок столами (что тоже было прорывом в области подземной жизни). Монахов распределяли командирами отрядов, к которым также приставили на первое время вооруженную охрану. Максиму повезло — несколько человек, с которыми он привык работать, пока не стали трогать и разбивать — механики должны были сегодня закончить с проходческими щитами и наладить поставку руды в цех переработки, где из кимберлитовой глины должны были извлекать алмазы, да и не только: в кимберлитовой глине много полезного кроется.

Первым делом необходимо было переместить машины в длинную поперечную штольню последней «окружной», проведенной накануне революции. Оттуда должны были начаться, а частично уже были намечены ранее, тоннели, уходящие далеко на запад, в сторону от поселения, из которых и предполагалось извлекать кимберлит. Остальное население подземелья отправлялось на финальную стройку установки и наладки оборудования в производственном гроте. Так жизнь системы перемещалась с юго-востока, где был старый жилой грот, на север и запад.

Первый щит с огромным количеством выдвинутых вперед шестерен, образующих диаметр окружности, неторопливо поплелся в заданном направлении. По габаритам он едва-едва проходил, в некоторых местах пришлось даже несколько расширить тоннели. Проблематично было везти его по криволинейным штольням соловецких копей, но неприятности сопровождали Максима и компанию только до широкого тоннеля окружной; здесь щит проходил свободно, и последним рубежом, который необходимо было преодолеть, стал узкий и практически девяностоградусный поворот в маленькую штоленку, едва прокопанную при царе на несколько метров вглубь, где и предполагалась ему работать.

Водрузив, наконец, тоже старинную в своем роде машину на исходную позицию, механики во главе с главным инженером отправились за следующим агрегатом, с которым возни было гораздо меньше. После мытарств с проходческими щитами началась работа «повеселее» — по окружной наскоро клали рельсы шахтерской узкоколейки, которая уходила в тоннель и вела к разгрузочному мосту в производственном блоке. Отчасти железная дорога уже была готова — смонтирована по длине рельс на шпалах, но собирать полотно из таких сегментов — занятие не из приятных. В общем, день прошел в неестественной суматохе и спешных приготовлениях. Система теперь была целиком наполнена жизнью: там и тут сновали многочисленные бригады, на дне грота люди казались муравьями, трудящимися над созданием гигантского муравейника — лебедки и транспортеры перемещали несоразмерные человеческим размерам конструкции, стремительно складывающиеся в одну сложную систему. Под вечер ветка узкоколейки была собрана, и вагонетки застыли возле ленточных транспортеров проходческих щитов. С завтрашнего дня планировалась уже полномасштабная работа в новом режиме, режиме выработки и первичной обработки, в котором и должна была профункционировать нелегальная алмазная шахта столько, сколько сочтут необходимым «наверху». Поэтому на устранение разного рода неполадок, несостыковок, да и просто на проверку на работоспособность времени оставалось считанные часы уходящего рабочего дня: считалось, что оплошности во время подготовительных стадий были невозможны.

Петрович и Максим (Ян с утра отправился обратно на поверхность) носились повсюду на нервах, особенно Антон, то и дело вынужденный совершать забеги в свой кабинет, чтобы захватить очередную кипу схем и чертежей и бросить на полку такую же стопку документов по уже проверенным объектам. Работу, похоже, сегодня вовсе не собирались прерывать сном, недостающие часы проверок отбирали у ночи. Убедившись, что тот или иной объект готов к эксплуатации, бригады перемещали туда, где работы еще не завершились. В полвторого ночи Антон прибежал на окружную, весь взмыленный, и на бегу передал Максиму, чтобы щиты начинали работу и прошли бы хотя бы по метру вглубь, а руда по узкоколейке должна была пройти путь до разгрузки, которую тоже необходимо было проверить. По команде Максима со скрежетом и периодическим визгом от того, что шестерни буровых систем чиркали о гранитный потолок штольни, щиты начали ползти внутрь породы, куски которой сваливались на шкандыбающие и слегка провисающие ленточные транспортеры, с которых кимберлит посыпался в чрева вагонеток. Грохот стоял страшный, а каменный потолок вибрировал от работы машин. Все это продолжалось недолго, и щиты умолкли, перемолов метр слежавшейся алмазоносной глины. Затем шахтный тягач, похожий на те, что используют при строительстве метро, потащил состав вагонеток в сторону грота. На участке Максима испытания прошли успешно. Через полчаса Антон снова возник из темноты с еще более уставшим, но довольным видом: все основные системы работали нормально, и часть бригад уже отправили в жилой сектор; то же Антон пришел и объявить — пора было идти в северное крыло.

Максим во второй раз очутился в еще не привычной обстановке первого общежития жилого северного сектора. Запрыгнув на второй этаж и разлегшись на пружинистой кровати, он вдруг ясно услышал похрустывание рядом с левым ухом. Приподнявшись на локтях, он поводил рукой по подушке, и наткнулся на непонятно откуда взявшийся лист бумаги. «Тетрадь!» — вспомнил моментально Максим. Ведь у него пропала тетрадь с новой историей Соловков, тогда, при ночном обыске в гроте. Ее забрали? Обидно, столько сил было потрачено хотя бы для того, чтобы написать это. Но кого она там интересует? Максим опомнился. То, что он сжимал в руке, было вовсе не тетрадным листом. В таком случае, что это? Клочок был на ошупь значительно толще обычной фабричной бумаги, немного грубоват, шершавый и явным образом старый. Не могло быть сомнений — это была записка, одна из тех таинственных записок, непонятно каким образом попадающих в подземелье. Но как она могла попасть в общежитие? Никакого входа, кроме того, что был в главном тоннеле, который находился под неусыпной охраной все время, в жилое крыло не было. Тем более, что каждая отдельная штольня перекрывалась от главной галереи решеткой с тяжелым навесным замком. Значит? Это было сделано официально или полуофициально, так как тому, кто подложил эту записку, необходимо было иметь хотя бы ключи от всех встающих на пути замков и разрешение от охраны. Максим вскочил с кровати и подошел к подвешенному в конце штольни негаснущему фонарю. Под его желтыми лучами Максим развернул сложенную пополам записку.

 

7

«Дальнейшее продолжение работ невозможно. Оно приведет к полному разрушению гранитной плиты, в которой сейчас наметились, а за последние сутки значительно углубились трещины из-за вибраций, связанных с выработками. Дальнейшее изъятие кимберлита приведет к затоплению системы водами Святого озера, а также разрушениям на поверхности. Как человек, контролирующий проходческие щиты, вы обязаны сделать следующее для спасения людей и побега: во время добычи поверните на юго-восток и пройдите метров триста в этом направлении. Тогда вы пересечетесь с тайным тоннелем на Муксалму, откуда есть еще один выход на поверхность. Нам необходимо наладить связь: в конце жилой штольни в правом углу внизу постучите три раза по стенке».

Максим опешил. То есть как это «постучите»? И вдруг ему пришла в голову ошарашивающая мысль: ведь стоит сейчас ворваться обыску, как у него обнаружат записку, и тогда не отвертеться, как в прошлый раз. Стоп. Тогда в чем логика? Ведь прошлая записка вроде как оказалась неожиданностью для самих спецслужб. Странно, но то, что держал Максим, было адресовано ему, именно ему, а не носило абстрактно-угрожающий мистифицированный характер, как это было раньше. Да… орфография в письме, которое Максим сжимал в руке, была новой, новой, пореформенной, без вычурных и пугающих «ятей» и твердых знаков. Все это не укладывалось в голове. Монахи уже спали или мирно дремали, не подавая особых признаков бодрствования. Где-то недалеко за выходом, слева в тоннеле у главной решетки дремала охрана. Максим, с биением в сердце, тихонько подошел в угол галереи, к стене, и легко пнул три раза боковую стену внизу.

И тут же отпрянул. В углу, в толще кимберлита, послышались шуршание и возня, затем часть стенки, по незаметным линиям трещинок в породе, на которые никто никогда не обращает внимания, стала отходить, кто-то отодвигал ее внутрь, и перед Максимом предстал узкий лаз.

— Залезайте! — прошептал снизу чей-то голос, — не бойтесь, вы вернетесь вовремя!

— Кто вы?! — выпалил Максим громким шепотом, пот выступил и градом скатывался по его лбу.

— Что вы кричите! Нас же заметят, и вам же будет хуже от вашей охраны, залезайте, ногами вперед, скорее!

— Кто вы, покажитесь немедленно! Что вы от меня хотите, — Максим пятился назад, к противоположной стенке.

Из проема показалась сначала узкая женская бледная кисть, от которой начинался черный рукав, весь в складках, затем выглянуло белое лицо. Голова была спрятана под капюшоном черного плаща или мантии, сливающейся с чернотой проема. Это было лицо девушки, а может быть, женщины, выглядящей чересчур молодо. Виден был только сам овал лица, ни один волос не выбивался наружу, верхнюю часть лба туго охватывал платок. Само по себе лицо обладало чертами довольно тонкими. Впрочем, об этом тоже было тяжело судить: тьма отбеливает губы, щеки, делает белесым весь кожный покров. Но она не была альбиноской — глаза были такими бездонно-черными, как темень подземного мира. Ошарашенный Максим не запомнил лица, он беспорядочно зигзагообразно шарил глазами по всему, что происходило в углу штольни.

— Пойдемте, скорее, времени мало, — прошептала девушка.

Максим был в растерянности. Тайна сама раскрывалась перед ним. Это была она, женщина в черном, наводившая страх на обитателей подземелья, автор странных записок, вводивших в заблуждение даже верховное руководство организации. Она появилась из какого-то другого мира, действительно, из альтернативного подземелья, о котором не знал никто, даже монахи, хранители соловецких секретов.

— Вы знаете… — почему-то пробормотал Максим, — они уже подозревают… они вас найдут…

— Не успеют, пойдемте, а то и вы не успеете.

Максим сделал несколько неуверенных шагов в сторону лаза. Фигура исчезла.

— Пролезайте, здесь узко, — раздалось из глубины. — Потом только дверь за собой закройте, она сбоку, плотно прижмите.

Максим заглянул внутрь пещеры, вот на что это было больше похоже, им вдруг снова овладела тяга к неизвестному и таинственному, как это было тогда, когда он бежал вниз по пролетам лестницы, ведущей в недостроенный бункер вождя всех времен и народов. Максим сел на пол, просунул в отверстия ноги, затем, карабкаясь, забрался в лаз целиком, перевернулся на живот, так, что только голова оставалась снаружи, нащупал справа от себя деревянный щит с двумя ручками. Это и была «дверь». С обратной стороны дерева был кимберлит, маскирующий вход. Максим приложил эту заслонку ко входу и очутился в кромешной тьме, хоть глаз выколи. Он лежал на пологом спуске. Внизу снова послышался шорох и зажегся неяркий желтый луч, какие источают туристические фонарики с одной маленькой лампочкой.

— Спускайтесь! — прозвучало снизу полушепотом.

Максим пополз вниз. Встать на ноги было невозможно: потолок был всего в тридцати-сорока сантиметрах от пола. Через несколько метров пологого спуска Максим почувствовал ровный пол под ногами, встал на четвереньки и полностью выполз в узкую галерею.

— Здесь уже можно стоять, — сказала женщина в черном и посветила фонарем в сторону Максима.

Он находился в штольне высотой в человеческий рост и шириной не больше полуметра. Лаз, откуда он вылез, начинался высокой аркой, а пол начинал уходить вверх, так что потолок сначала тоже был высоким, но потом все приближался к полу, так что в конце концов оставался только тот узкий проем, через который Максим попал внутрь. Сама галерея уходила в две стороны дальше на север и на юг, в сторону командных пунктов.

— Пойдемте за мной, — сказала фигура и быстрыми беззвучными шагами направилась в южную сторону. Максим поспешил следом. Галерея была однообразной, узкой и длинной, извивающейся, видимо приближающейся к каким-то другим подземным помещениям. Иногда такие же лазы уводили куда-то наверх. Перед некоторыми девушка сбавляла шаг и кралась на цыпочках. Максим тоже старался не шуметь. Минут через пятнадцать почти что бега по тайному подземелью галерея пересеклась с такой же, отходящей от нее на восток, наверное, Максим плохо уже соображал в направлениях. Один лаз, промелькнувший слева, был значительно шире, наверх даже уходила лестница, вырубленная в кимберлите.

— Грот, в котором вы раньше жили, — шепнула девушка на бегу.

— Дальше на юг подземелья, где я никогда не был, — ответил Максим, — говорят, там бесполезно копать, порода пуста.

В ответ девушка усмехнулась и продолжала бежать, не сбавляя темпа. Прошло еще минут десять, лазы прекратили возникать по бокам, галерея выпрямилась и более не петляла. Еще через некоторое время стал виден конец — винтовая лестница, уходящая вверх в узком колодце. Изрядно устав, Максим поднялся по ней два пролета, следуя за своей проводницей, и оказался в гроте, таком же, какие были в системе. Девушка нажала на выключатель, и на потолке загорелись две лампы дневного света.

Грот был круглый, и из него в разные стороны расходились широкие штольни, такие же, как и в подземелье монахов. Над головой все та же необъятная гранитная плита. По стенам и в центре стояли древние-древние деревянные столы, а также стеллаж с книгами. Любой исторический музей дорого бы заплатил за такую обстановку. Мебель была сделана из толстых досок, подогнанных друг к другу с точностью до миллиметра, она вообще вся казалась вылепленной из деревянной материи, настолько не цепляли глаз сглаженные углы. На столах века семнадцатого стояло много различной современнейшей аппаратуры, среди которой были легко различимы своими барабанами сейсмографы, фиксирующие содрогания земли. Максим огляделся, потом посмотрел на хозяйку странного помещения, связанного сетью тайных ходов со всем подземельем.

— В некоторых местах, далеко на севере и на востоке, как раз в сторону Муксалмы, плита дала видимые трещины. Это случилось во время того, как вы строили выход. Вчера плита снова содрогалась. Она только кажется незыблемой, на самом деле, гранит изнутри сильно напряжен и покрыт сетью мельчайших трещин и разломов, — сказала она, обратившись к Максиму.

— Вы хотите сказать, что наши работы могут обрушить эту громадину?

— Именно.

— Но тогда вам незачем было звать меня, я не в силах остановить происходящее. Я и сам пленник.

— Скажите своему главному инженеру, он хороший человек. То есть, возьмите его с собой при побеге.

— При побеге?

— Спасти остров может только одно — затопление системы.

Девушка подошла к стеллажу и достала двухцветную карту подземелий: красным были обозначены гроты и штольни той системы, в которой Максим провел все это время, а синим — тонкие нити галерей тайной подземной паутины.

— Смотрите, — продолжала девушка, — на вашем уровне вот здесь (она провела пальцем по карте) проходит тоннель отсюда до Муксалмы, до него вы можете дойти за несколько дней с помощью проходческого щита. Дойдя до него, необходимо тут же бежать, потому что я узнаю, когда это случится, и начну затапливать систему.

— Почему вы не сделали всего этого раньше? Тут же копались бандиты, и только потом пришли мы!

— Они не особо-то и копали, можно было надеяться на сохранение всего этого.

— Вы так и не объяснили мне, кто вы и где я, и почему мы там, где по моим прежним представлениям, только залежи пустой породы. Вашего грота и ходов нет ни на одной карте.

— Нет, это правда. Прошу извинить, я не представилась. Меня зовут Варвара. Мы с братом — потомки старинного рода. В семнадцатом веке, во время осады монастыря, наши предки были за его стенами в числе ревнителей истинной веры.

— Вы старообрядка?

— У вас это так называется.

— А как же грот и тоннели? Почему никто не знает о них?

— Расскажу на обратном пути. А пока смотрите…

— Кстати, времени у вас мало: в течение недели сюда явится команда с ультразвуковыми приборами, которые могут обнаруживать пустоты.

— Смотрите: на Муксалме тоннель выходит в просторный подвал, там вы найдете лодки. Все они с моторами и заправлены. Теперь смотрите сюда. Это карта семьсот четвертого года. Я оставлю ее там же, в одной из «казанок». На ней обозначен путь через болота — так называемая «Государева дорога», волок, через который протащили корабли с алмазами. Вам будет нельзя светиться в крупных городах, да и вообще в России. Волок идет в сторону Питера, вы будете двигаться по нему до… смотрите, вот на современной карте покажу, вот досюда, отсюда есть тайная тропа, по ней можно попасть в Финляндию, не попавшись пограничникам.

— А дальше? Чего нам, простите, ловить в Финляндии без документов и так далее! Нас же просто депортируют оттуда в Питер!

— Не беспокойтесь и слушайте. Тропа доведет вас досюда, это пустующая деревня. Там вас встретит мой брат, он приедет туда из Лондона через два дня. Он все устроит.

— И что?

— Все. Потом живите, как хотите, только езжайте подальше от России.

— Вы сдурели! Вы выносите приговор всем нам и всему, что здесь…

— Вы сами выносите! Нечего было рыть алмазы…

— О вас знают монахи?

— Нет. Они не знают, что я здесь, и не знают, кто я.

— Так что-то все-таки знают. Прекратите говорить недомолвками. Вы собираетесь затопить все подземелье! А вдруг вода подмоет опоры плиты? Вы же не представляете последствий!

— Успокойтесь. Не представляет последствий ваше руководство, которое с лихвой отобьет затраты за те считанные месяцы, которые система простоит при таких темпах. На остальное им плевать, и на вас в том числе.

Она посветила фонарем на часы, висящие на стене грота. Половина шестого утра.

— Через полчаса у вас подъем. Пойдемте назад.

— Вы так и не сказали, кто вы, и что это за место. С чего я вообще должен вам доверять, может, вы одна из них, и все это просто…

— Вряд ли. Вы просто давно не спали. Пойдемте.

Девушка встала и стала спускаться вниз, в узкую галерею. Максим в последний раз окинул взглядом небольшой грот. Над проемом арки, из которой вела лестница вниз, висело старообрядческое распятие, в стенах ярко блестели крупицы алмазов. Странно, ведь наверняка грот располагался далеко на юге, где, по всем сведениям, порода пуста.

Максим вновь следовал за темной худой тенью в слабом свете фонарика. То, что женщина рассказала за полчаса обратного пути, поразило воображение Максима.

 

8

Никоновская реформа загоняла ревнителей старой веры и с давних времен присущего церкви государственного могущества дальше на север. Соловецкий монастырь, символизировавший также и экономическую мощь церкви благодаря своим недрам, стал последним оплотом отчаянного яростного сопротивления. Некоторым отступать было некуда — попади они в руки царским войскам, несчастливая участь постигла бы их. Да и Москве не терпелось вновь обрести контроль над тайными приисками. Никон, сам в прошлом монах и настоятель Соловков, прекрасно осознавал необходимость скорейшего взятия крепости. Не так-то просто это было сделать отряду стрельцов, организовавших осаду монастыря, а на деле оказавшихся заложниками северного климата, холодного моря, становившегося проходимым только к лету. Никаких коммуникаций, по берегам беднейшие рыбацкие деревушки, а перед ними стены — толще, неприступнее, чем даже три линии обороны московской Соборной площади.

Осада затягивалась на годы. Но поражение раскольников к этому времени уже было фактом, а сдача соловецкой крепости — вопросом времени. И это прекрасно осознавал и Никон, и укрывавшиеся за стенами раскольники. Выхода у них не было, и Москва не очень беспокоилась: ни капитал, ни преследуемые не могли теперь скрыться; раздражало только одно: дело затягивалось. А между тем Никон даже не подозревал, что происходило в эти годы под островами.

Под землей закипела работа. Непокорные монахи, понимая, что может ждать их после взятия крепости, решили обустроить себе убежище среди залежей кимберлита. На старинной карте подземных разработок, которую Антон несколько раз показывал Максиму, есть несколько штолен, одиноко уходящих в разные стороны и вскоре обрывающихся, не прорастая вглубь отростками и не соединяясь с остальными галереями поперечными штоленками. Это значило, что в этих местах порода более не была алмазоносной. Когда Никон покинул монастырь, от главного входа резко на юг только намечалась штольня. Причем за отвоеванные у земли десять-пятнадцать метров она успела дать три очень крупных самородка. Казалось, монахи двигались в нужную сторону. После Никона работы продолжались от рассвета до заката, иногда в две смены. Галерея на протяжении метров пятидесяти представляла собой большой широкий тоннель, который потом начинал ветвиться подобно кроне дерева, покоящейся на высоком стволе. У сформировавшейся и привычной подземной системы за пару лет появился громадный отросток, полностью меняющий облик монастырского подземелья. И тут с материка свалилась осада. Тогда в головах блокадников родился план. Никон, да и никто в Москве не знал еще об объемах работ, проведенных в южном направлении алмазного рудника.

В то время, пока под стенами стоял лагерь царских стрельцов, глубоко под монастырем, в копях, срочно была прорублена огромной толщины поперечная штольня, по карте отсекавшая новый рудник от старой системы. Эта штольня представляла из себя тоннель, на несколько метров глубже уровня пола подземелья, около пятнадцати метров в ширину, расходящийся от южной штольни по периметру всего нового рудника, замыкаясь в кольцо. Как будто под гранитным щитом кто-то возводил крепость. Образовавшийся «ров» стали ускоренными темпами заполнять пустой породой. Кстати, в одном месте над новой системой гранитный потолок был сильно поврежден, в плите была небольшая трещина, что позволило втайне проделать второй выход, совсем маленький и незаметный, где-то в лесу, довольно далеко от монастыря. Радости в осажденных стенах не было предела. Фактически кольцо блокады было разомкнуто — ведь теперь никто не мешал потихоньку бежать, покинуть монастырь, не показываясь при этом на поверхности. Но этому не суждено было сбыться. Все оставались внутри обители.

Под землей, в прочном кольце из пустой породы, наткнувшись на которую, на Соловках сразу же переставали копать, возник, наверное, первый в истории России, а может, и мира, бункер, в современном смысле этого слова. В обособившуюся часть подземелья в срочном порядке была перенесена библиотека, некоторые ценности, внизу были подготовлены помещения, годные для проживания. Поэтому, когда наконец приступ увенчался успехом, многие успели спрятаться в подготовленное убежище. Другие не выдали тайны. Это было не принято.

Прошло время бунта, и Соловки подчинились новой династии, как некогда были верны Рюриковичам. В казну начали налаживаться секретные поставки алмазов. Работавшие в южной штольне наткнулись на абсолютно пустую породу, прошли еще четыре метра и забросили это направление. С тех пор в никому не известном мире подземных Соловков появился незамеченный остров — отгороженный со всех сторон «бункер» старообрядцев.

Но почему же предатель Феоктист, показавший стрельцам слабое место крепости — подземелье сушила и Белой башни рядом с мельницей, почему он-то не выдал тайны? А может, в монастыре решили, что готовы к сдаче? Ведь все необходимое было уже перенесено в бункер. Вполне возможно.

Часть монастырской библиотеки пропала, но этому не придавали большого значения. Ведь главным было то, что Соловки снова стали надежным поставщиком казны Алексея Михайловича. Составили новые планы подземелий, которые в библиотеке бункера под Арбатом считались самыми старинными — более ранних не сохранилось. Считалось, что все более ранние документы утратились во время «сидения». Что ж, это так. Просто их забрали с собой под землю старообрядцы, не пожелавшие подчиниться царю.

Проводница Максима по тайным ходам этого «другого мира» была потомком одного из довольно известных до революции заводчиков, многие из которых были старообрядцами. А старообрядческое происхождение обязывало ее хранить семейную тайну, которую род хранил с семнадцатого столетия — тайну «Соловецкого сидения». Потом революция, сломавшая и искалечившая как минимум девяносто миллионов судеб — все население Империи. Но ее семья выжила, привыкла к советской действительности и не стала приносить себя в жертву за умершие старые порядки. Поэтому они остались наверху и не скрывались под асфальтом, как группа хранителей секрета основного подземелья монастыря. И связались с ними, не сообщая все-таки при этом о своих подземных Соловках, но став глазами и ушами находившихся всю советскую эпоху под землей монахов.

Тень беззвучно скользила по узкой галерее. Максим слушал и не заметил, как перед ним возникла арка с уходящим вверх полом — проход, ведущий в штольню монахов в общежитии. В голове не очень укладывалось, почему же помещение должно быть затоплено: неужели и вправду иного выхода нет? И неужели тут скоро вот-вот рухнет потолок? Максим понимал только одно: остановить ее уже нельзя. Она затопит систему, и думать надо уже только о том, как бы спастись. Можно, конечно, все сдать начальству… но ведь появился настоящий шанс бежать, о чем рабы подземелья уже даже забыли думать.

Утро должно было прогреметь через полчаса. Дверь в подземелье раскольников тщательно закрылась за Максимом, так что теперь никто не мог различить ее очертаний на шероховатой плоскости кимберлитовой стены. Максим тихо залез на свой второй этаж, чтобы не нарушать отчетностей при подъеме. Вот-вот должен был начаться второй день работы системы в штатном режиме. Все спали; после бессонной ночи Максим больше всего боялся заснуть в остававшиеся полчаса. Но странно, организм, казалось, был уже на пределе, но спать не мог. Словно шестым чувством Максим ощущал разлитую в воздухе напряженность.

Вез десяти подъем. Вдруг Максиму послышалось, что где-то далеко к югу раздались один за другим два приглушенных хлопка. Выстрелы?! Но кто это мог быть? Она? Но почему? Ее заметили и пришлось отстреливаться? Максим приподнялся на кровати. В дали главного тоннеля послышались приглушенные шаги. Шли несколько. Через пять минут шаги были слышны уже отчетливо.

— Стой, кто идет! — прокричали хором два охранника входа в жилой блок.

— Смена караула! — весело ответил чей-то голос, но тем не менее, шаги замерли. Послышались шорохи, потом неразборчивая тихая речь.

— Проходите, — дала добро охрана. Трое человек с автоматами и фонарями встали у решетки, перекрывающей дорогу в жилую штольню монахов и Максима.

— Подъем! — вдруг крикнул один из них. — Всем встать к противоположной стене, руки за голову! Никакого сопротивления!

С этими словами второй загремел связкой ключей, подбирая подходящий, чтобы открыть замок. Сонные монахи повскакивали со своих кроватей и начали машинально толпиться в конце штольни, куда в один ряд не помещались. Максим пробился к стене.

— Это конец! — шепнул он оказавшемуся рядом с ним знакомому еще с тех пор, как они бурили новый выход, — это конец, в метро было точно так же, сейчас нас расстреляют! Бежим, здесь есть подземный ход!

— Мы останемся здесь, что бы ни происходило с нами, — к Максиму повернулся самый старший, Иван Фролович, тот, кто встретил его с Александром Андреевичем в самом начале. Его слово было законом для всех монахов.

Инстинкт самосохранения снова овладел Максимом, как тогда, в пылающем вагоне. Он не отдавал себе отчет, что делает, зачем-то шепнул: «Не поминайте лихом!», пригнулся, с силой пнул угол стены и покатился кубарем в проход, в падении перевернувшись на живот, разодрав локти, подполз к дыре и запер «дверь». По узкой галерее он устремился вслепую бегом, в темноте спотыкаясь и падая… но он не ошибся. Три длинные автоматные очереди каноном отбарабанили дробь за его спиной. Галерея бессмысленно петляла, Максим держался обеими руками за стены, иногда проваливались в зияющие по бокам прохода. Он остановился отдышаться. Погони не было. Но не заметить его пропажи они в конце концов не могли. Разберутся чуть позже, и тогда начнется… точно! Ведь вот-вот должна была приехать бригада с аппаратурой для обнаружения тайных ходов. Теперь Максим не мог быть спокоен даже в штольнях и гротах, веками сохранявших тайну раскольников. Словно ошпаренный, он бросился вперед: нужно было успеть, успеть предупредить ее, а потом бежать, бежать по тому самому тоннелю, на какой-то остров, Максим не запомнил названия, и потом, не оборачиваясь, куда угодно, но подальше, подальше… Вдруг за поворотом впереди он увидел, как на стене замелькали отблески фонарей, а из штольни, ведущей налево, послышались шаги. Это были не ее шаги, а те же самые, громкие шаги ног, одетых в тяжелые берцы!

— Стоять! Стрелять буду! — раздался пронзительный женский голос из той же галереи. Она шла перед ними, убегала от них беззвучно!

— Свои! — отозвался Максим.

— В грот, дальше, как говорила! — прокричала она, а затем в ненарушаемой веками тишине раздались звуки выстрелов, молниеносное шипение, а потом — грохот. Земля, то есть, кимберлит, задрожала, от стен на пол посыпались маленькие отслоившиеся кусочки. Тишина.

— Ты что остолбенел, бежим! — рядом с действительно застывшим на месте Максимом мелькнула черная тень, схватила его за руку и потащила дальше по темной штольне.

— Почему все… — зашептал было Максим.

— Все, они убили их, начальника и друга твоего, инженера. Монахи сами остались?

— Да, да!

— Я так и думала.

Максим споткнулся о первую ступеньку лестницы, ведущей в бункер старообрядцев, но тень не дала ему упасть, на удивление прочно сжимая его руку. Как только они вошли в грот, она захлопнула за собой тяжелую кованую дверь, ведущую в галерею.

— Беги немедленно, вот этот проход, — указала она тоннель, ведущий на северо-запад, — прямо, там некуда сворачивать. Вот фонарь! — она быстро схватила что-то с полки стеллажа и всучила Максиму в руки.

— А вы?

— Беги! Это приказ, немедленно беги!

— Прощайте. Спасибо вам, вы жизнь мне спасли, — сказал Максим, медленно направляясь к зияющему тоннелю.

— Пошел быстро! Я считаю до трех!

Максим побежал в темноту. Краем уха он слышал, как за его спиной тяжело захлопнулась, наверное, такая же старинная массивная дверь. Он зажег фонарь. Это была обычная штольня, такая же, как все в системе, — довольно просторная, с неизменным гранитом над головой. «Последние честные люди погибли сегодня… не бежать, когда можно, это ненормально сегодня уже, но они… и она… да, удивительная для них штука — честь…» — отрывочно думал и бормотал Максим. Тоннель был долгий, несколько километров. Запыхавшись, Максим выбежал в маленький грот, точнее, даже не грот, а просто конец тоннеля. Вверх уходила скобяная лестница. Поднявшись, Максим действительно оказался в каком-то сводчатом кирпичном подвальном помещении. Было видно, где были входы из помещения, расположенного наверху, но они были заложены кирпичами. Видимо, уже много лет. В подвале было тесно. Повсюду, готовые к быстрому спуску на воду, стояли на специальных прицепах с колесиками моторные казанки. В каждой лежало еще по одной двадцатилитровой алюминиевой канистре. Максим приподнял одну из них — полная. В носу первой лодки лежали какие-то бумаги в пластиковой папочке. Недолго думая, Максим перетащил еще одну канистру в эту лодку и покатил ее по небольшому тоннелю, уходящему вбок. Вдруг что-то гулко ухнуло из подземного тоннеля, земля содрогнулась еще раз. Потом снова на один миг настала тишина. Максим подбежал к колодцу, ведущему вглубь, и прислушался. Откуда-то издалека был слышен нарастающий шелест. Это была вода! Еще несколько часов, и канет в Лету одна из страшных тайн российского трона, так и не раскрытая. Под воду стремительно погружались копи царя Иоанна. Она заранее подготовила систему к затоплению.

 

9

«Царство им небесное», — прошептал Максим, не спеша вернулся к лодке и покатил ее дальше по тоннелю. Ноги его вдруг ступили в леденящую воду. Максим осмотрелся: оказалось, что проход выводил к самому берегу и был искусно замаскирован. Впереди виднелся большой железный люк, под углом уходящий вниз от потолка. Чтобы лодка могла спокойно плыть, тоннель в конце был прокопан несколько ниже уровня моря. Четыре метра Максим прошел по колено в воде, этого хватило, чтобы ноги промокли насквозь. Покачивающуюся на плаву лодку он придерживал правой рукой. Скоро нос уткнулся в железный свод люка, который Максим не без труда поднял и закрепил с помощью весла, обнаруженного в лодке. Дневной свет ослепил его. Около минуты он бессмысленно моргал глазами, потом все-таки вылез из укрытия, щурясь, с трудом забрался в лодку и ударил ногой по веслу, стоящему в распор. Тяжелая крышка, замаскированная дерном с травой, с грохотом упала. Максим сидел на дне лодки посреди густых камышовых зарослей. На берегу сразу же начинался лес, при виде которого никак не возникало мысли, что тут когда-то что-то было построено.

Максим еще раз заглянул под кожух носа, и разглядел вместе с папкой документов несколько пар темных очков. Она позаботилась обо всем! Очки были настоящем спасением, Максим немедленно надел их и огляделся — вроде бы его никто не заметил, затем достал карту архипелага, на которой его местонахождение было помечено крестом, а также был обозначен курс, дернул за веревку стартера мотора «Ветерок» и медленно поплыл сначала по заливу, потом в открытое море, посматривая на берег. Хорошо еще, что в детстве, когда он жил летом в деревне, ему дали как-то порулить моторной лодкой на пространстве Рыбинского водохранилища. Об этом подумал Максим, направляя поворачивающийся мотор в нужную сторону. Через некоторое время он обогнул архипелаг и устремился к материку, где ему необходимо было пристать поодаль от Рабочеостровска. Встречный ветер хлестал Максима по липу, и с радостным упоением он глотал его — густой, холодный, свежий воздух. Нет, так просто не понять, какое счастье можно испытывать, видя обычное небо над головой, ощущая бескорыстно разлитый повсюду солнечный свет, к которому тянутся прибрежные деревца, скрученные в узлы порывами отрезвляющего морского бриза. Но вместе с этим чувство напряженности не покидало Максима. Он был начеку. Конечно, затопление подземелья скроет его побег. Но ведь и на островах, и в Кеми полно службистов, связанных с алмазными разработками. И появление столь бледного человека, да еще и в таких лохмотьях, пропитанных голубоватой кимберлитовой пылью, не вызовет у них и тени сомнения.

Максим решил пока передвигаться ночами. Первый день до заката он отсиживался на берегу в лесу, изучая содержимое папки. Там была помимо всего прочего куча разного рода предписаний, как и куда идти группе монахов, а также некоторое количество денег, которого бы хватило на самые необходимые продукты для предполагаемого числа людей. Волею случая, в руках одного Максима оказалось все, что должно было помочь добраться до безопасного места в Финляндии хранителям соловецкой тайны.

От государевой дороги, указанной на карте, не осталось ничего. Кроме твердой земли под ногами, а от болотной гати больше ничего и не требуется. Максим вторые сутки брел, прощупывая перед собой каждый метр длинной и надежной слегой, наступая в чавкающую зеленоватую жижу. Болота Карелии местами непроходимы, но по колено, а то и. глубже прощупывался этот путь, проложенный еще в начале восемнадцатого века. И ни души вокруг. Зачем Максим пошел там? По пути он не раз задавался этим вопросом, не раз доказывал себе, что это было глупо: его побег попросту не заметили, а те, кто заметили, безусловно, мертвы. Его никто не ищет. Все это планировалась для того, чтобы укрыть среди болот группу монахов, при всех бежавших из подземелья. Но все же Максим продолжал идти вперед. Осторожность, как он понял за месяцы, проведенные в рабстве, никогда не бывает лишней; к тому же он был еще слишком бледен для обывательского вида, а это могло насторожить любого службиста, разгуливающего в штатском. Все-таки тайная корпорация, решившая добывать алмазы, была поистине огромна. «Все равно выйду под Питером, Питер — большой город, там спрятаться легче», — решил Максим. В Финляндию он решил не идти. Он решил просто исчезнуть из жизни людей, связанных с подземельем. Это прошло, и слава Богу; ничего не вынес он оттуда, даже своих тетрадей с записанными историями монахов, так что теперь жизнь, что называется, с чистого листа. Так он шел, смотря под ноги в непроглядную мутную воду болот, на мелькающие кочки, которые только кажутся надежной опорой. Наступи на них, не проверив, и все — ты уже на дне трясины.

Гать была довольно широкой — около четырех метров. Ведь по ней, как утверждает история, Петр протащил два огромных судна к невским берегам. Хотя величина кораблей — тоже вещь относительная: в Северную войну прогулочный катер «Москва» показался бы фрегатом. Вокруг Максима третий день тот же невзрачный пейзаж: иссохшие чахлые деревца, зеленые грибы кочек; эту тишину не нарушали веками… как и в подземелье; но нет, даже гнилостный воздух болот казался Максиму приятнее постоянной темноты и духоты кимберлитовых шахт, к тому же соединяющихся с непрерывным напряженным чувством неволи. Максим поднял голову: очень затекла шея, — и осмотрелся.

Слева от себя он заметил вдруг какую-ту неестественно большую кочку, в общем-то совсем не кочку, она просто не могла иметь такую форму. Что-то довольно большое, равномерно покрытое мхом, продольно-выпуклой формы выступало из водянистой плоскости болота. «Сбитый самолет?», — подумал Максим. Прощупывая слегой каждую пядь илистого, но в основании крепкого дна, он подошел к неопознанному болотному объекту. Мох, казалось, давно уже облюбовал его. Это легко мог оказаться пропавший без вести подбитый бомбардировщик времен Великой Отечественной, для истребителя он был все же великоват. Максим поводил по нему жердем — алюминиевая обшивка не проступала. Постучал — раздался глухой стук, затем палка провалилась внутрь образовавшейся в гнилой древесине пробоины. Максим оглядел странную находку еще раз, и тут его осенило… корабль! Прямо перед ним на боку лежал старинный корабль! Болото уберегло его от стремительного разложения. Но откуда? Неужели? Да, он вспомнил, монахи точно говорили ему… не все суда, что задумал протащить волоком молодой царь, достигли Балтики. Значит, он пролежал здесь почти триста лет! За эти годы никто не нашел его в трясинах карельских болот.

Максим расширил дыру в борту корабля, толстые доски, насквозь пропитанные влагой, ломались, как мокрый картон. В закатном солнце, садившемся за чахлый лесок, приютившийся на островке-оазисе неподалеку, стали видны внутренности корабля. Словно надломанные ребра лежали не истлевшие за столетия опорные доски левого борта, на котором лежало судно. Перед Максимом открылся интерьер внутреннего помещения. Больше тут не должно было быть палуб, это можно было ясно заключить из размеров. Максим разломал борт до самого пола. Странное человеческое чувство — доводить до конца какое-нибудь пустяковое и ненужное дело, тем более, если есть время, управляло им в тот момент. Все, теперь кромка борта точно совпадала с палубой. Максим зачем-то ударил чуть ниже, древесина поддалась и провалилась. В довольно большой трещине что-то заискрилось. Стоя по колено в грязи в больших резиновых сапогах, купленных в Кеми, Максим наклонился и зачерпнул рукой эти искорки из трюма. На грязной и огрубевшей за все прошедшее время ладони, распыляя вокруг себя свет всех оттенков, образовавшихся из-за преломления, в руке сверкали алмазы. Государственная тайна и в те времена была дороже денег. За этим кораблем не вернулись. И триста лет в его трюмах ждали солнечных лучей алмазные россыпи. Максим стоял, пошатываясь от усталости, и смотрел на игру света в стихийных гранях самых прочных и светлых камней Земли, встретившихся ему на пути последним приветом сгинувших Соловецких рудников.