— Правую ногу вперед! Правую, я сказал! Рррр-раз! Еще!

Марсово поле гудит от окриков кампигенов.

— Ррр-раз!

— Ровнее! Ррр-раз!

— А-ай, с-сука! Твою мать!

— Куда машешь, сатир криворукий! Я тебе щас по башке махну! Не рубить — колоть, я сказал! Так! Еще раз — правую ногу вперед!

Я улыбаюсь — когда-то и сам был таким.

Мой легион. Здесь проверенные, опытные люди, большая часть была со мной в Самате. Но многих сейчас набирали заново, молодых, их еще гонять и гонять. И гоняем. Мне было чем заняться.

Дома я почти не появляюсь, слишком сложно там, слишком много времени, что бы думать. Тут проще.

— Бегом, марш! — ору я.

И сам перехожу с шага на привычную рысь. Панцирь, шлем, тяжелый плетеный щит и деревянный меч, — сегодня шесть миль вдоль Тибра, потом назад. Потом поплавать, и еще погонять бы их с чучелами. А вечером к Фламинию на обед — надо выбираться хоть иногда, послушать, что говорят. У него будет весь Илой… главное, чтобы хозяин не начал читать свои стихи — этого я, пожалуй, уже не вынесу.

— Ровнее, ровнее! Подтянулись! Бегом!

Рядом сопит Нумерий Глабрион, легионный префект, невысокий, широколицый, с упрямо выпирающим из-под короткого панциря брюхом, человек, которому я давно привык доверять, как самому себе. Бегать в полном доспехе ему тяжело, но и отлынивать он никогда будет. Нужно — значит нужно. Глабриона я всегда ценил за дальновидность, жесткость и непреклонность, хотя с виду эти качества в нем сложно заподозрить. Он тоже пойдет со мной.

Со мной пойдут все, кого я ценю. Все, кого бы я никак не хотел видеть рядом в этот раз. Но иначе не выйдет.

Дэнтер бежит ровно, словно на прогулке, даже мурлыкает веселую песенку себе под нос. Новобранцы поглядывают на него с сомнением и завистью, изо всех сил стараются не отставать, и в ногу! но куда им! Вот побегают за ним годика два… Далеко им еще.

— Перестроиться! — доносится из-за спины.

Гай Маэна выскакивает из воды, отряхивается, словно мокрый пес, в два прыжка оказывается рядом, и вытягивается на траве во весь рост.

— Скорей бы весна! — мечтательно вздыхает он, синий весь, зубы стучат.

Сейчас мало кто решится полезть в Тибр купаться, разве что я, да иногда еще Гай. Мальчишка… Надеется когда-нибудь тоже стать героем, величайшим, равным богам! Вот только своего Самата ему уже не достанется. Самат достался мне, а ему — так, краем, он там многого не успел, и много не умел тогда. Ничего, однажды он найдет другой Самат, и сровняет с лицом земли. Сам. А потом…

— Держи, — я протягиваю ему толстый шерстяной плащ. Он несколько секунд мнется, задумчиво кусая посиневшие губы, потом виновато берет, заворачивается по самые уши. Я сижу так, меня холодом не возьмешь.

Ветер налетает, бьет сырой осенью в спину.

— А видел, Атрокс, там на Форуме клетку с орком поставили? Стр-рашный! Я и не думал, что такие бывают! Глазища так и сверкают! А клыки — видел?! Видел, а! Как у зверя, огромные! И все скалится на нас! Уууу, тварь!

Видел я эту клетку. Молодой кхай, не старше Гая, из сайетов, тощий, обнаженный, затравленный вконец, сидит, забившись в угол. Мне сказали — он и от еды отказывается, значит долго кхаю не протянуть, да и зачем? Надежды для него все равно никакой. Недавно привозили кхаев покрупнее и постарше, для боев на арене, выпускали безоружных против тигров, смотрели потом, как тигры разрывают их на куски. Словно звери против зверей, но куда кхаям до тигров. Звери!

— А видел ты этих тварей верхом? — спрашиваю я. — Видел, как они носятся по степям? Видел их красноперые стрелы?

Гай заворожено мотает головой, хочет посмотреть. И я вдруг ловлю себя на мысли, что вот точно так же я смотрел когда-то на пьяного Фалена в харчевне. Теперь так же — Гай на меня. Как же! Ведь я видел далекую Хатогу и чудесные Дымные Озера, я сражался с диковинными орками, я… а что видел он? Какой-то Илой, какой-то Самат. Нет, конечно Саматом он гордится страшно, аж уши краснеют от удовольствия. Он может гордиться по праву — не многие опытные воины сражались так же достойно, как он. Но чем тут удивить? Был, да… так все были.

Интересно, что шепчет он своей Октавии, обнимая вечерами в Лукулловом Саду, о подвигах, или… Эх, не о подвигах надо было… Да что теперь.

Гай чуть поежился под плащом, но уже согрелся, готов вскочить и куда-то бежать. Но нет.

— А расскажи, как там! — просит, предано заглядывая в лицо.

И мне стыдно тащить таких, как он, на войну.

Ведь это будет моя война. Чужая для него.

Но я так решил. И так будет.

* * *

Маэна осторожно прихлебывал из крошечной чашечки ароматный чай. Темные глаза давно поблекли, подернулись старческой поволокой, но там, в глубине, все еще звенела сталь.

— Садись, Райгак. Поговорим.

Подошел на негнущихся ногах, сел. С Маэной можно начистоту, почти… На чистоту до конца — я наверно, не смогу ни с кем… Но с ним хоть можно поговорить, от этого легче и сложнее одновременно.

Маэна смотрит на меня. Я отворачиваюсь, на минуту закрываю глаза, хочется… не знаю…

— Ты все решил?

Киваю. Решил.

— Не легкий выбор… — говорит Маэна.

— Свой выбор я сделал много лет назад.

Качая головой, он морщит лоб.

— Ты жалеешь?

Я хотел ответить «да». Как же не жалеть, если моя жизнь могла сложиться совсем иначе, проще, понятнее, или, по крайней мере, без ночных кошмаров, что преследуют меня долгие годы. Я бы точно знал, что надо сражаться за своих друзей и против врагов, точно бы знал на какой я стороне, не метался бы, разрываясь на части. И сейчас, я все бы точно и твердо знал…

Я хотел ответить «да». Но не смог.

Всю жизнь я только и делал, что бегал за далекими огнями, пытался достать, протягивал руки… Но стоило приблизиться, и огни оказывались на противоположной стороне. Они водили меня кругами, не давая покоя.

Микойский князь и илойский патриций, солдат и консул, мальчишка с кучей долгов, почтенный муж, живущий в роскошном доме… Мои победы, моя слава… Илой и Самат.

Я хотел так многого, и получил все что хотел, даже больше, но теперь…

Там, вдали, не осталось больше огней. И я не знаю куда идти.

Маэна ждет. Молча, неподвижно, чуть склонив голову на бок. Он мог бы не спрашивать, ведь и так прекрасно знает, что я скажу. Тогда зачем? Но он ждет.

— Нет, я не жалею.

Он кивает и начинает медленно подниматься, словно уже услышал все, что хотел и дальше говорить не о чем.

— Я не жалею, Маэна! — почти кричу, пытаясь остановить, договорить, объяснить, не хочу заканчивать разговор так… — Я не хочу жалеть! Зачем? Что было — то было, разве кому-то станет легче, если я скажу «да»? Пусть многое надо было сделать не так, но что теперь? Да, я был дураком, сам толком не понимал чего хотел, но я… Я это сделал! Именно этого я хотел! Я илойский солдат, я клялся богами!

Старый цензор оборачивается, кивает мне.

— Будь верен, солдат, — говорит тихо.

И сердце срывается, гулко ударив о ребра.

* * *

Звезды поблескивают в вышине.

Я сижу в один перестиле, смотрю в небо. Прохладная ясная ночь — моя последняя ночь дома…

Дома? Да, я слишком привык. Мне уже сорок три. И мой дом здесь! Это так, пусть и страшно признаться даже самому себе. Все эти годы я не мог простить себе, что ушел. Что отказался. Что выбрал не тот путь. Я жалею? Нет, я не жалею, я не могу об это жалеть. Маэне я сказал правду.

Но и простить не могу.

Словно белка в колесе — бегу скорее в очередной поход, но уехав, я мечтаю лишь поскорее вернуться. Замкнутый круг, без начала и конца, бег на месте.

Я не могу оставаться здесь, но единственное, чего я хочу…

Легкие, едва слышные шаги. Тонкие руки ложатся на плечи. Она опускается рядом, прижимаясь щекой к моему плечу. Обнимает… И боясь вздохнуть, боясь поверить, я поворачиваюсь к ней. Ее волосы пахнут жасмином и сандалом, и небо ночное тонет в бездонных темных глазах… далекие звезды, отражаясь, мерцают огнями… вот они, эти огни, совсем рядом, стоит лишь протянуть руку.

Аж захватывает дух!

Протянуть, прикоснуться, ощутить под пальцами взволнованную дрожь, и прижать к себе… Голову сносит напрочь и колотится сердце… Эдэя! кажется, вот сейчас я проснусь, один, на холодном мраморе перестиля… а завтра тихо, не прощаясь, уйду.

Я не хочу просыпаться. Эдэя… что-то шепчу ей, какую-то чушь, сам не понимая что… иди ко мне, Эдэя, любимая… нам никто не будет мешать. Только ветер осторожно качает головки цветов. Хоть до утра!

…и лежать потом, обнявшись, забыв обо всем.

А когда солнце тонким лучом осторожно коснется небес…

— Возвращайся скорее домой, милый, — нежно шепнет она, — я буду ждать.

Я знаю, что не вернусь. Это будет последняя моя война. Но разве можно ей это сказать?!

— Я вернусь! — пообещаю я, счастливо улыбаясь. — Обязательно вернусь! Ты только жди меня, пожалуйста… ты только жди… Я обязательно к тебе вернусь!

Эдэя, моя прекрасная богиня! я всегда любил только тебя!

И в доме моем будет гореть огонь, тихо потрескивая искорками в очаге.

* * *

Хатога снова встретит ледяным ветром и мелким снегом, слепящим глаза.

Я все так же буду ехать по кривым, извилистым, выложенным брусчаткой улицам, знакомым с детства. Как мало здесь изменилось с тех пор. Или это я уже забыл как было? Те же улицы, те же дома, те же илойские солдаты… Вон харчевня на Подгорной, теперь там наверно уже не Вально, а его сын, впрочем разница не велика. Вон суконные ряды, вон та самая Минерва, за которую я голосовал не глядя… А вот высокого дома Майтека, с затейливо резным крыльцом, уже нет, и поди разбери что случилось, может пожар… не важно — по-прежнему все, аж захватывает дух.

Еду один, специально ушел от них вперед — хотелось самому пройтись, чтобы не мешали… наедине вспомнить… воздух морозный, трескучий — уши с непривычки горят огнем.

Вон, все те же мальчишки-лотошники снуют, наперебой расхваливая свой товар.

— Эй, парень, пирожки с чем у тебя? — микойские слова непривычно ложатся на язык.

Паренек смотрит с сомнением, пытается определить — кто я такой.

— С яблоками и с капустой, дяденька! Бери, нигде таких не найдешь! Сами во рту тают!

Взял парочку.

Побродить бы по этим улочкам пешком, да в обычной одежде, без этих илойских побрякушек, как раньше… прошлое щекочет горло… впрочем, к чему? Старого не вернуть.

А вот и приехал. Здесь мне и жить, снова вижу… Ха, тоже мне, дворец! А ведь казалось-то.

«Что надо?» — кажется, сейчас спросит стража, придирчиво осмотрит меня с ног до головы и будет долго думать, стоит ли пропускать внутрь. Потом, как обычно, я буду ждать во дворе, разглядывая бородатого дядьку. Ксенофан это, я узнал, не узнал только — кто поставил его здесь.

Стража у ворот. И смешная, по-детски глупая мысль — «вдруг не пустят?» Спрыгиваю с коня.

— Открывайте, — киваю им.

— Господин… — они мнутся, поглядывают друг на дружку, меня-то они не видели никогда, но и догадаться не сложно. Во всем блеске славы явился, золото и пурпур, достойные царей.

— Олинар Атрокс! — усмехаясь, говорю я.

И двери мгновенно распахиваются, вот уже бегут на встречу рабы, готовые кинуться в ноги, суетятся, приветствуют, и льется сладкой патокой липкая лесть — все они хотят понравиться новому господину. Микойцы, илойцы… да, местные смотрят на меня с благоговейным трепетом, как на нового всемогущего бога. Юэн Милосердный, неужели я приехал домой? Домой… Что, князь, не верится? Теперь вся Хатога у твоих ног, мечтал ли?

Нет, об этом не мечтал.

Никак не могу отделаться от мысли, что все не так. Не так было, но теперь так будет. Противно… не хочу… я не привык… Но ведь я знал… А войска подойдут только к весне, ждать да ждать…

* * *

Дела и торжественные приемы… нет, сначала конечно приемы, а уж потом дела.

Краснощекий весельчак Публий Камилл, мой предшественник, отдавал последние распоряжения, и торопился домой, в Илой — холод, дикость и вечная нервотрепка далекой провинции изрядно утомили его. На меня он взирал едва ли не с сочувствием, мне-то тут еще долго. Вот завтрашний обед, и все, на этом он и закончит, давно собрался.

Мне обещали предоставить около двух тысяч людей, из них почти половина конных, уверяли, что Хатога заинтересована в спокойных степях. Что-то подсказывало, что дальше обещаний дело не пойдет. И это, пожалуй, радовало — они будут сражаться на правильной стороне.

Молодой Косак одарил меня надменным пренебрежительным взглядом.

— Ты орк?

Стало смешно. Давно уже никто не осмеливался говорить такие вещи мне в глаза.

— Да, — кивнул спокойно, — а еще я илойский проконсул. Не забывай.

Он хотел было что-то сказать, но каким-то чудом удержал язык за зубами. Выглядел князь молодым вздорным, вспыльчивым петухом, готовым броситься и заклевать любого, кто позволит себе неосторожность встать на его пути. В его глазах сверкала затаенная злость. И я даже начал опасаться, что он действительно может наворотить глупостей.

— Хочу завтра прогуляться верхом. Не составишь компанию?

— Нет, — фыркнул он, — у меня много дел.

Утром, когда я выехал, Косак уже ждал меня у ворот — я и не сомневался. Из города мы выехали молча, так же молча поехали вдоль реки. Он поглядывал на меня искоса, не пытаясь начать разговора, а я все ждал, когда кроме бескрайних полей не останется ничего кругом. Я не хотел, чтобы кто-то нас слышал.

— Ты хотел поговорить? — он не выдержал первый, плохо… немного терпения ему бы не помешало. Я ехал спокойно, поглядывая по сторонам, словно действительно всего лишь прогулка.

— Хотел, — согласился я. — Что ты задумал, Петер? Ты смог договориться с ургатами? Убедил их встать на вашу сторону.

Косак резко натянул поводья, так, что его конь всхрапнул и встал как вкопанный, я проехал чуть вперед и остановился тоже. У молодого князя было бледное, каменное лицо.

— Так что?

Его глаза сузились, рука сама потянулась к мечу. В других обстоятельствах это было бы почти смешно. Он — меня!

— Не думай, что сможешь убить меня, — холодно сказал я.

Он вздрогнул, отдернул руку.

Так я прав?

— Да, Петер, я хотел поговорить. Поговорим?

— Нам не о чем говорить! — зло выдохнул он.

— Тогда зачем ты здесь?

Красные пятна пошли по бледному лицу — все-таки он еще слишком молод…

— Лучше уходи! Уходите все! Это не ваша земля!

— А то что? — поинтересовался я, подъезжая чуть ближе.

— Умрешь! — зашипел он, подобрался, ощетинился, словно ожидая удара.

Я улыбнулся.

— Дэвы не пойдут, они никогда не сражаются на стороне смертных.

— И не надейся! — взвился он.

Так я был прав?! Они договорились? У Косака было такое страшное лицо — злость и смятение одновременно.

— Дурак. Я могу хоть сегодня отдать приказ и сжечь Хатогу подчистую. Погибнут люди…

Он вдруг выпрямился в седле, гордо расправил плечи, глубоко вдохнул, собрал все остатки своего достоинства.

— Как хочешь, — голос его вдруг стал на удивление спокойны и ровный. — Это того стоит.

Повернулся и поехал прочь.

Я понял, что завидую ему.

* * *

Собака тявкнула за углом, и только тогда понял, как болит затекшая от напряжения шея, выдохнул, расслабив плечи.

Зачем пришел? Не стоило, столько лет прошло…

Кенек жил на окраине Хатоги, все в том же доме, я помнил каждое бревно, каждую трещинку в этих стенах… хотя пожалуй, трещин добавилось за эти годы.

Глубоко вдохнув, ударю кулаком в дверь. Вечер уже… весь день ходил кругами, находил тысячи поводов задержаться… Но сколько можно тянуть?

Тихо. Толи спят уже, толи дома нет… может уехали куда?

Снова постучал. И почти сразу в окошке замерцал огонек, скрипнула половица, и тяжелые шаги раздались за дверью. Тут же замерло сердце, боясь пошевелиться, и я уже ждал, что вот сейчас… но на пороге неожиданно возник рослый косматый детина, лет так семнадцати, с масляной лампадкой в руке.

— Чего надо? — осведомился он, удивленно разглядывая меня. Выглядел я, пожалуй, не слишком обычно для гостя.

Так и не нашел что ответить. Детина нахмурился… и я вдруг понял, на кого он похож.

— Роин?

Он замер, прищурился, недоверия во взгляде только прибавилось.

— Ты меня знаешь? — поинтересовался с сомнением, переминаясь с ноги на ногу.

Нет, конечно же нет, такого не бывает. Просто похож, как две капли воды.

— Нет, — покачал головой, — просто похож… Я знал когда-то…

— На дядьку моего? да? — молодой Роин вдруг расплылся в широченной улыбке, — так ты дядьку моего знал? Тоже Роином звали. Мать говорит я на него очень похож. Я сам-то никогда не видел, он помер еще когда меня и на свете не было.

Мать. Конечно, я давно это знал… но не верится, все равно.

— Рой, кто там?

В сенях появился невысокий мужичок с окладистой бородой, он немного прихрамывал, придерживаясь за стену левой рукой. Кенек, прозванный сайетскими кхаями Аргакх Идун. Не думал я, еще совсем недавно не думал, что доведется встретиться снова, прекрасно знал, что не смогу смотреть ему в глаза. Ему, и Нарке.

— Здравствуй, Идун, — ох, как не легко дались мне эти слова.

Кенек недоверчиво щурится, совсем как Роин только что, вглядывается, потом берет у сына дрожащей рукой лампадку и ковыляет ко мне. Боги! Я бы и не узнал его!

— Олинар? Олинар Атрокс?

Собственное илойское имя режет слух, пальцы сжимаются до хруста.

Нет, я никогда не представлял эту встречу, не хотел думать…

— Зачем пришел? — сухо потребовал Кенек.

Зачем? Знать бы самому. Но столько времени быть рядом и не прийти…

— Лин! — отчаянный женский крик, я даже не сразу понял откуда. Нарка неслась ко мне, забыв обо всем. Счастливая.

Резко остановилась в двух шагах, замерла, словно налетела на невидимую стену. Смешалась. Прерывисто дыша и заламывая руки, она тоже не знала как теперь быть, но я видел в ее глазах — она меня простила. Я не выдержал, улыбнулся в ответ, и в ее глазах заблестели слезы. Нарка… Совсем не изменилась с тех пор. Или нет, изменилась, похорошела, из маленькой, угловатой, нескладной девчонки превратилась в красивую статную женщину. Ну и пусть взрослый сын сердито сопит за ее плечом, для меня она…

Не для меня, давно не для меня.

Мы с ней — чужие люди. Она давно простила, это я себе простить никак не мог.

— Да что вы стоите-то! — Нарка опомнилась, всплеснула руками, — а ну, проходи в дом. Сейчас я вам ужин соберу…

Кенек тяжело вздохнул, качая головой.

— Выйдем, на пару слов.

Нарка вздрогнула, вытянулась, закусила губы, понимая — что за разговор. Но возражать не стала.

И переступив порог… я не успел даже понять, что произошло, как оказался на земле. Несколько секунд я просто лежал, не в состоянии даже дышать, не чувствовал, не видел ничего, потом отошло. Я чуть приподнялся, сплевывая кровь. Челюсть болела, словно ее разнесло на части — потрогал, вроде ничего, зубы целы, только кровищи полно. Рядом стоит ухмыляющийся Кенек.

— Прости, — говорит он. — Давно хотел.

Да, есть за что.

— Зачем ты пришел, Лин?

Щурится, смотрит в глаза. Ждет. Зачем пришел? Говорить неудобно, вся челюсть болит, я кое-как утираю рукавом кровь. Поговорить, объяснить… Нет, оправдываться я не умею. Не выходит. Слова встают поперек горла.

— Как вы тут, Идун?

Он усмехается, глядя мне в глаза.

— Да живем, как все… Корова, вон, вчера отелилась…

И очень долго молчит.

— А ты наместник сейчас, значит?

Я киваю.

— И Самат свой взял?

Киваю снова.

— Ну и как? Доволен?

— Доволен, — говорю я, кровь тонкой струйкой бежит по подбородку. — У меня дом, жена и трое детей.

Он вздыхает, поворачивается, собираясь уйти.

— Я еду с Косаком, — говорит вдруг.

— Ты?

— Да, Лин. Я давно научился держать меч левой рукой, пристегнув на правую щит. Неужели ты думаешь, что в семнадцать лет я мог просто бросить все и уйти? Да, я уже не молод, то зато и опыта тоже не мало. Я поеду. Я не смогу остаться в стороне. Мы встретимся… там.

И чуть помедлив добавил, совсем тихо.

— И Роин едет тоже…