После триумфа будет похмелье.

Я открываю глаза, и первое что вижу — осла. Его бронзовая морда злобно скалится на меня с изголовья кровати, вздернув губу так, что все зубы можно пересчитать, уши прижаты… Да, я дома. Помнится, я сам выбирал эту кровать, здесь еще много всего: серебряная накладка на подлокотнике — сатиры и менады средь виноградных лоз. Сатиры здорово похожи на наших кхаев, только у них еще копыта и маленькие рога, у кхаев я рогов не видел. А менады… менады, наверно, тоже на кого-то похожи, не знаю. Но вот маленький серебряный бюстик вакханки в лохматой шкуре всегда напоминал мне Нарку. Из-за него и купил. Просыпаться рядом…

Тряхнул головой. Ох, голова-то трещит. Кое-как поднялся на ноги.

В атрии было светло. Свет щедро лился сверху, слепя глаза, играя в воде тысячей крошечных бликов. Я подошел, опустился на колени, плеснул в лицо. Лучше не стало. Ладно…

Рядом, прямо на полу, раскатисто храпел Дэнтер, заботливо укрытый одеялом. Это наверно Эдэя принесла, накрыла — умница. Хотя Дэнтер, конечно, обошелся бы и так. До сих пор удивляюсь, как ему удается таскать меня домой после пьянок — я почти вдвое крупнее… упрямый малый.

Зачерпнул еще пригоршню воды — прохладная, чуть сладковатая на вкус… Слуги опасливо косились на меня издалека, и я махнул им, чтоб убирались. Ничего сейчас не хочу. Посидел немного, привалившись к колонне спиной.

Маленькая Юлия серьезно ковыряла что-то в ткацком станке, завязывая, закручивая тонкие нити, сосредоточенно пыхтя и высунув язык. Вот сейчас мать придет, всыплет ей, козявке. На меня Юлия обращала внимание не больше, чем на спящего Дэнтера. Да что там… когда я уходил, ей и года-то не было, а сейчас уже, кажется, три… да… надо чаще бывать дома.

Вот сейчас немного приду в себя…

Эдэя занималась в перестиле цветами. Розы, лилии, ирисы, маки, маргаритки и душистый горошек, который она сама когда-то привезла с родной Корсы, два куста мирта у воды и колонны, увитые плющом — наш дворик благоухал, словно чудесный сад. Она любила проводить здесь время.

Высокая, стройная, даже после рождения троих детей, полногрудая… прекрасное лицо в обрамлении каштановых волос, так и не тронутых сединой, словно время не посмело приблизиться. И все такой же пылающий взгляд. Длинная туника оливкового цвета с тоненьким пояском… Я каждый раз, словно впервые, любовался ею.

Марк сидел рядом с матерью, и что-то серьезно рассказывал ей. Увидев меня — тут же вскочил, одарил пренебрежительным взглядом… Он уже совсем взрослый, мужчина, ему двадцать три, и он совсем не похож на меня — невысокий, темноволосый, тонкие правильные черты лица, скорее похож на мать. Только золотые ургашские глаза достались в наследство. И Марк всем сердцем ненавидел эти глаза, за то, что они так бесстыдно, без всяких сомнений, делали его моим сыном. А он так хотел об этом забыть. Он хотел бы другого отца.

— Проснулся, триумфатор, — Эдэя тепло улыбнулась. Так захотелось подойти и обнять ее…

Не подошел.

— Проснулся.

Марк буркнул что-то неразборчивое сквозь зубы, Эдэя что-то шепнула, покачала головой. Похоже, я помешал им.

— Ты видел, Олин, сколько к тебе посетителей? Они ждут с самого утра у дверей, а ты все спишь. Я попросила прийти их к обеду, но некоторые все равно остались.

Она весело усмехнулась, склонила голову на бок, разглядывая меня.

— Ты стал такой влиятельной фигурой.

Я скривился. Влиятельной фигурой? Может быть стал. Мои солдаты пойдут за мной куда угодно, они верят мне, слишком много побед на моем счету. Солдаты — это сила. После победы над Саматом — я действительно великий влиятельный человек. Вот только мало кому в сенате нравится подобный расклад. Я даже не чужак, даже не варвар — я хуже… Я не вполне человек.

Но пока я грозный бог и добываю Илою победы, одну за одной — они не посмеют смеяться в глаза. Лишь шепотом, за спиной…

Я так устал.

Это не мой дом. За все эти годя он так и не стал моим.

Нет, издалека, из-за моря, все казалось иначе. Всю долгую зиму в Самате я мечтал, как вернусь, переступлю порог, как буду обнимать жену и играть с детьми. Мне казалось — нет счастья больше. Мне казалось — мой дом! Но стоило вернуться… Маленькая Юлия даже не замечает меня, семилетний Луций смотрит с почтением, отстраненно… Эдэя…

Не правильно все вышло.

Эдэя ждала меня за ткацким станком у очага, как и положено хорошей жене. Она знала, что я приду, весь город знал! Когда армия возвращается с победой домой — знают заранее, встречают цветами. На кухне для меня уже готовили обед… Дверь отворилась легко, без скрипа. Эдэя вздрогнула, поднялась мне на встречу и тут же замерла, словно статуя. Такая же бледная.

— Я вернулся! — громко сказал я. Вышло фальшиво.

— Здравствуй, милый, — тихо-тихо шепнула она, почти беззвучно, одними губами.

Потом я пошел искупаться и переодеться с дороги.

Все не так.

Меня всегда манили далекие огни, мерцающие где-то там, на том берегу. Я стремился к ним, лез напролом, не замечая преград, не замечая ничего вокруг. Но стоило пересечь реку, и оказывалось, что огни снова на той стороне…

Уйти, чтобы мечтать вернуться. Вернуться, чтобы стремиться уйти.

— О чем мечтаешь, Лин?

Значит Микоя, степи. Меня хотят сослать с глаз. Они правы, лучше сослать. Я бы и сам уехал с удовольствием — Илой слишком шумный, слишком суетливый, слишком напыщенный город для меня. Уехал бы. Только зря они хотят войны там. Я не умею быть благоразумным. Никогда не умел…

Эдэя… легкая тень тревоги в ее глазах, или мне показалось? Она отвернулась, словно вдруг вспомнив, что занята.

Марк отчетливо скрипнул зубами.

Я помешал… Сейчас уйду.

Аттиан приглашал меня сегодня зайти, поговорить.

Что ж, так и пойду. Вид сейчас как раз подходящий для подобных визитов — помятый, небритый, местами даже заляпан грязью, видимо вчера по дороге извалялся. Пусть знает, с кем имеет дело — с диким варваром. Я могу быть страшен. Пусть видят то, что видеть хотят.

— Олин, — Эдэя догнала меня у двери, — будь осторожен.

До этой минуты я думал — мне нечего бояться, нечем пугать.

* * *

— Мой дорогой друг! — увидев меня, Аттиан воссиял, словно новенький золотой денарий, и дикость мою оценил по достоинству. — Я так рад видеть тебя. Проходи, прошу.

— Ты хотел поговорить?

— Ты не меняешься, Атрокс! — он рассмеялся, разводя руками.

— Не меняюсь, — согласился я.

В доме было прохладно и тихо, Аттиан, как никто другой в Илое, ценил покой. И я безмерно за это ему благодарен, а то голова… Сходу плюхнулся на невысокую кушетку, пододвинул поближе изящный столик — вино, фрукты, тминное печенье на золотом подносе.

— Ты хотел поговорить? — повторил я.

— Хотел.

Он уселся напротив и с интересом разглядывал меня. Есть не хотелось, совсем, до тошноты… но печенье все равно взял, захрустел, отломил маленькую веточку винограда.

— Мы ведь друзья, Атрокс, разве не так? Мы так давно не виделись, я всего лишь хотел побеседовать, послушать о твоих новых победах. Может расскажешь?

— Я их победил, — серьезно кивнул, и на этом закончил. Потом налил сам себе вина, не дожидаясь услужливости рабов, покрутил в руках кубок и выпил залпом. — Прости. Устал после вчерашнего…

— Я вижу!

Аттиан довольно ухмыльнулся, откинулся назад, чуть прищурив глаза.

— Ты великий человек, Атрокс, народ любит тебя.

— Неужели?

Он отмахнулся, сделав вид, что не заметил сарказма.

— Конечно. Ты совершил столько побед — в Самате, в Нипуе, в Филистии, мне не хватит дня, чтобы пересказать все твои заслуги. Подобно великому Сципиону, ты навечно оставил свое имя в истории Илоя, а народ любит победителей. Ты же знаешь…

— Да, я знаю.

Он недоверчиво дернул бровью. Все та же спокойная расслабленная поза, но глаза впиваются цепко, дырявят насквозь.

— Что собираешься делать после окончания срока?

Я небрежно пожал плечами и налил еще вина.

— Да ведь долго еще… Но хочется уехать, знаешь… куда-нибудь в деревню. Шумно у вас тут, беготня, толкотня… Наверно старый я стал, мне бы в тишину, на природу. Устал.

Аттиан чуть прищурился.

— Думаю ты слышал, Атрокс, тебе хотят предложить Микою. Ведь слышал? И я полагаю, сенат проголосует большинством.

Я кивнул.

Да, еще я слышал как в Микое обстоят дела — задержки зерна, налоги собираются с трудом, молодой хатогский князь Петер Косак, сын Рамеля, едва ли не напрямую выказывает неуважение наместнику… Посмел бы он Маэне тогда высказать! Тот бы его быстро свернули в бараний рог. А тут? Не могут? Не хотят? Рано или поздно что-то должно случиться, отношения все напряженней с каждым днем. Я не мог понять только одного — на что надеется Микоя? Либо молодой Косак совсем дурак и не понимает с какой силой связался, либо он задумал что-то такое… или не он? я даже боялся предположить. Илой, при случае, легко сровняет Микою с лицом земли, как сровнял Самат. И камня на камне не оставит. Только здесь будет куда проще.

— Мне бы очень хотелось, чтобы это был именно ты, Атрокс, — он смотрел на меня и чуть ухмылялся, уголками губ. — Ведь это твоя страна, ты знаешь ее как никто другой. Я думаю, ты можешь навести там порядок?

Порядок? Мороз по коже от таких слов, особенно если правильно понимаешь, что они значат. Будет война. Косак вот-вот окончательно нарвется и мне придется применять силу.

Против своих.

— Мне бы хотелось оставить наконец все это и просто пожить… — я состроил самую несчастную рожу, на какую только был способен. Аттиан рассмеялся.

— Ну, неужели я должен уговаривать тебя? Еще одна маленькая война…

— Война? — натурально удивился я.

— Да, война. Совсем маленькая война. Раз ты все равно будешь там, то неужели откажешься помочь своим землякам. Там, говорят, ваши орки совсем обнаглели.

Он пристально смотрел на меня, ждал. Орки значит? Мне дадут войска, легион или даже два… Значит Аттиан считает войну неизбежной? Действительно войну? И вместе с орками, ну так, за одно… Но почему я? Неужели никто больше не способен справиться с кучкой микойцев, раз Аттиан готов рискнуть и послать меня против своих? Зная, что я могу выкинуть какую-нибудь глупость. А ведь я выкину.

Сложно поверить, но я видел как он волновался сейчас — напряженный взгляд, едва подрагивают кончики пальцев… Я слишком хорошо его знал, чтобы видеть. Странно…

Аттиан ждет. Я не спеша налил еще вина и взял печенье… Вздохнул.

— Конечно! — сказал, почти улыбаясь. — С удовольствием. Как не помочь?

Что-то неуловимо изменилось в его взгляде.

— Я думаю… — Аттиан взял паузу, сверля меня взглядом, — я думаю, пришла пора наконец перебить их всех.

— Всех так всех, — серьезно согласился я, громко, с выражением икнул. Вот значит как? Все еще хуже?

— Атрокс?

— Да?

— Ведь ты понимаешь, о чем я говорю?

Я поднял бокал.

— Твое здоровье!

Всех, значит и кхаев, и ургатов — еще бы не понять! Только чего он ждет от меня? Чтобы я начал сейчас кричать, спорить и доказывать? Зачем? Это не принесет пользы не ему ни мне. Или я действительно чего-то не понимаю. Или ему просто интересно, как я себя поведу?

— Ты думаешь, у меня получится? — поинтересовался искренне, — помнится, Гракх бежал из степей поджав хвост.

Аттиан брезгливо скривил тонкие губы.

— Илой выиграл ту войну, — с нажимом произнес он.

— О, да! Конечно! Разогнал кхаев по норам, а ургаты оказались «небольшим горным племенем, не представляющим интереса».

Некоторое время он молчал.

— Гракх был хорошим политиком, но посредственным воином. К тому же он не понимал, с чем имеет дело, а ты понимаешь. Кто как не ты, Атрокс?

Я усмехнулся. Послать его к Темному Орку, что ли, или куда подальше? Отказаться? Это верная смерть! Воевать против ургатов? Гракх, не смотря ни на что, был разумным человеком, неужели Аттиан это не понимает сейчас? Или понимает? Если случится чудо и я выиграю, это будет еще одна славная победа Илоя, если проиграю — он очень удачно потеряет политического противника. Если откажусь — потеряет тоже, найдет способ обвинить меня в предательстве.

Вести людей на смерть? Идти воевать против своих?

Как же хочется поехать в Микою не официально, просто так, разобраться… самому решить…

Вдруг проскочила шальная мысль — что если Косак сумел договориться с ургатами и они выступят вместе? Поэтому он так вызывающе ведет себя. Он уверен в своей победе. А я, значит…

Отказаться проще. Ухать проще.

Сейчас? Сказать прямо?

— У тебя красивая жена, Атрокс, — Аттиан смотрел мне прямо в глаза, и улыбался, — у тебя взрослый сын. Он, кажется, хотел поехать в Филистию, вместе с Антонием?

Вот когда стало по настоящему страшно, до холодной испарины.

Меня загнали в угол.

Я всегда был плохим мужем и плохим отцом, но случись что — не смогу брыкаться и рассуждать о какой-то там чести.

Еще кое-как хватило выдержки спокойно попрощаться с Аттианом, любезно улыбаясь ему в лицо, но стоило переступить порог… Плохо помню, какими путями добрался домой. А потом долго стоял перед дверью. Казалось — на моем перекошенном лице написано все, что думаю, слишком красноречиво. Может не стоит их пугать? Никак не мог решиться открыть дверь, ту самую, с причудливыми завитками… пальцы дрожат…

Да еще к нам на обед сегодня должно прийти едва ли не пол Илоя, вся эта болтовня, восхищенные речи… Лучше уйти.

Повернулся к дверям спиной.

* * *

Нет, поздно ночью я все же пришел домой на своих ногах. Пытался напиться — не вышло, сколько не пил. Хотел не ходить в спальню, завалиться где-нибудь у дверей и не мешать, тем более — мне сейчас все равно где спать, даже не замечу… Не вышло опять.

— Олин.

Эдэя ждала меня.

— Тебе лучше развестись со мной, — сходу сказал я ей. Лучше так, пока еще есть время.

Она даже не удивилась.

— Ты хочешь меня прогнать? — подошла совсем близко, подняла голову, заглядывая мне в глаза, — если хочешь, только скажи.

— Я…

Я хотел сказать, и не вышло снова.

Сердце колотилось… И ее сердце тоже, я чувствовал, она прижалась ко мне… Ее волосы… ее шея пахла жасмином и сандалом, ее губы раскрылись, прильнув к моим… ее щеки солоны от слез… прогнать? Никогда бы не смог.

Здесь, у дверей — все равно…