Воздвигай бумажные башни Среди уличных дождевых потоков, Отнеси усопшим сон, Чтобы они побыстрее ушли, ибо Они не приходят больше, Не поют и Не курят сигарет В этой вечности, которая Окружена холодным зимним Космосом и кружится на кровавом Острие согнутого ножа Кали. Джайа кали, Джайа ма бхаватарини! Аум дум дургайа намах! Вот, мои бумажные корабли, в пустыне, Горят в огне и Не мокнут от воды. Вот, вселенная моего сна Гордая в желтых огнях, В которых мужчины и женщины танцуют Без устали. Посмотри, поезда извиваются Не торопясь, И переносят тела из одного Мертвого города в другой Вдоль таинственной реки, На углу улицы стоит женщина В ожидании журавлей, но они Не появятся, Кто-то звонит по 59 центовому Телефону, В два часа ночи, Почему-то ликуя. Я считаю прошлое, Но в руках и на голове — Ничто. Хотя возможно все и начинается сейчас — прекрасный Обед и немного сна.

Это озеро. Вечер, когда мы с тобой присядем под елью, Поставим на головы солнечные венцы и оливковыми Телами озвучим серебристое пространство.

Этот поцелуй, ночь, с горизонта сойдет Диана И громогласно прикажет: танцуйте, пойте! (вы наверное Нравитесь друг другу)…

Давай убежим от нее! Спрячем эту любовь. Этот Букет: ромашки, розы, колючки И святую, светлую Слезу: маленькую настолько, что ей не скатиться, не высохнуть Никогда.

Потом — город, Витрины: если отражаешься в них, знай, что ты жив. Можешь там оставаться и ждать, Даже если я не приду и вдруг забуду, Что и ты — в этом городе, и помнишь все так же как я

Дорогая, это Озеро, вечер (когда мы присядем под елью, Поставив на голову солнечные венки и оливковыми телами Озвучим серебристое пространство) Только туман В нераскрытой розе.

Что остается в жизни, где нет конки, Где суженные проносятся молниеносно на рассвете; Сегодня Шалва поднялся в Шиомгвими, встречать весну; Сегодня с Карло два раза снимали череп в его любимом И ужасающем Тифлисе 90-х бедном Квартале, в мусорной яме фабрик и мировой индустрии, Грмагеле, Грмагеле — очень похоже на слово: «имгере». Взять хотя бы песню Шота о нашем больном городе, Где ничего не осталось — ни государства, ни Жития и даже Беспомощных собак, перебегающих с вокзальной площади В замыленную ночь. Не осталось таких же девок в замыленных Зеркалах туалетов и душевых. Пой, посвяти это Сандро, которого Уже можно считать потерянным. Посвяти эту песню баням, где солнечный луч играет С водой из открытой форточки, играет с грязью и растаявшим куском мыла На каменном полу, — Кто-то поет, кто-то сношается с однополым, Ибо каждый человек Одинокий и беспомощный ангел; Тифлис, откуда бегут природа, пейзажи, картины Давних и драгоценных воздаяний. Откуда бегут минуты, лица и даже Память о них. Где министр безумен так же как поцелуи, деньги, Забота, путешествия и ты Становишься таким же безумным; Тифлис, где мусор превосходит по количеству свалки И ни одна птица не находит укрытия В небесной сини. Скажи, разве кто удержит тебя от того, чтобы Потерять возлюбленное тобой, разве скажет кто: «Постой, вот видишь у него — сердце, глаза — у этого». Помни, братство твое, в котором были Карло, Сандро, Шалва, Шота, множество женщин, детские звуки — Никогда больше не возвратится.

+ ночью в муштаидском парке горят неоны + встреча + сад + мои тбилисские друзья будто ветераны нулевой отечественной войны + Карло Качарава и Нико Ломашвили + Нико Цецхладзе + Шалва цветок Панцулая + Мамука Цецхладзе + дом Сандро Кобаури + сюрсексиндустриализм + я сам, Давид Чихладзе + Ираклий (Лена) Чарквиани + Котэ («Дада» Дадиани) Кубанеишвили + Кетино Садгобелашвили + ракета Настя Хвостова + Метро + Гела Патиашвлии + Кети Месхи детская железная дорога + корабль + Меги Бурчуладзе + дай затянуться косяком с лукавой улыбкой + радио Тбилиси отвратительное и прекрасное + Мамука Джапаридзе + 4 аккорда на наших инструментах + Гиа Чиладзе + нежная гитара Кобы Кобаури + две звезды + Олег Тимченко + Манана Арабули (фотоаппарат) Кети Капанадзе +два дерева + мой отец в небытие кот Бруно Барс Эгоф в небытие три попугая зимнего небытия отец Меги все бывшие предметы небытия в комнате большого моря + старый и постстарый Тифлис порушенный большими колбасами + идем по улице между высокими заводами моркови и перца + видно солнце + наступаем на индустриальный оловянный мусор, подаренный, а может и нет + помним + Гиа Дзидзикашвили + Москва + Турция + Гурам Цибахашвили + Вова Железов + прыжок с балкона + парашют + сгибание ног + приземление + выпрямление коленей + взгляд направо и немного наверх + восход солнца + едет старый москвич или старое красное шевроле + испанская музыка + отпирание старых окон в большой деревне + большие деревенские жители громко смеются + развешена большая стирка + спустился с горы большой ветер + джох-арт [3] + кофе булка дыня арбуз + холодно снег + красная площадь + шагаем по индустриальному мусору + солнце сверху следует за нами + слова и горны + золото +тело + бусы + жизнь дружба свобода.

Бом! — Кали-Кали: поет Мриданга, мриданга солнце, Мриданга бьется, Мриданга — сердце! Бом! — где найти тех, чьи следы стерты с лица земли? Бом — Будда, Можно сидеть в лотосе миллион лет и никогда не узреть Чибу! Ибо есть город, а в нем метро не менее сложное, чем ты сам, Метро — его бессознательное. Тысячи женщин увиденные за миллионы лет — все — та единственная Которой принадлежишь, Бом! Вспомни — сколько ты видел солнц и все они Одно! Бом! Вспомни — сколько лун ты видел и все они Одно! Кружится космическая карусель. Появляется гуру и говорит: Все, что теряешь сегодня, находишь назавтра. А я сообщаю вам сегодня же: мое сердце пещера Неандертальца, в которую войдет Чибу; так же как и когда-то впервые, Миллионы лет назад. Мое сердце тихо и глубоко, как неизвестный колодец, Сокрытый в недрах забытой земли. Бом! — Эти облака, реки, машины и галактики, — куда они Направляются с братской песней. Бом! — городские улицы и огненный горн: Не теряй ни мгновения, Не теряй вообще ничего. Бом! — на горизонте сна возникает свадьба снега с первым дождем. Бом! — Видишь! Сердце налилось подобно весне, набухло, как спящая грудь Белоснежки. Бом! Кто спасся от инстинкта смерти, автомобиля секса? Аборты на космическом пути — которые — круг. Потери на автостраде — которые — круг святого космического свеченья; Не забывая ни единого мгновенья, не забывая вообще ничего. Бом! — сердце мое непорочно до восхода солнца, Несется подобно хищнику за юной молнией. Глотает огни и нервы солнца. Бом! — сердце мое танец неслыханный, нестояние солнца, когда оно тебя видит… (Сейчас оно видит извилистые ступени миновавших жизней в твоей прозрачной груди. По этим ступеням я бегал ломая шею с античными букетами в руках). В засохшем лабиринте кашля и распутства, сердце мое — Корабль, который пройдет сквозь игры солнца и вернет нас Домой. А далее боевой горн возглавит марши до окончательного томленья. От поцелуя до пыток, до расставанья. Поэтому я говорю: От Ah Hum Budda — это проще простого Миллион лет сидеть в лотосе и не увидеть Чибу.

Я могу представить себе как жил Уитмен в окружении Праисторических медуз. На дне морей, когда он был огромным Синим осьминогом, грозой океанов, чучелом Посейдона и Дружил с морской черепахой, а теперь поднялся наверное По небесным ступеням и в окружении женщин лакомится халвой Или пробует индийский гашиш, как раз тот, о котором мечтал. После этого виденья приду и скажу: Неизменен горячий завтрак последней любви — радио забытых дней. Матери, отцы, братья, сестры и вообще бензин, Керосин, масло любви. Есть у нас мантра — немецкое слово Liebestod. Биенье: Liebestod и вновь мантра — обращенье Возлюбленных к Кали: Бом! Кали-кали (поет мриданга, Мриданга бьется, Мриданга солнце, Мриданга сердце): возьми наш последний кусок, наш подарок, Только оставь на время друг другу (душою к душе, телом к телу). Возьми наши кровь, пот, слезы, ибо кто знает Когда пожертвуешь нами, И вот наконец возьми кусок совсем последний… Поет Мриданга: Om Ah Hum Budda? Очень легко миллион лет сидеть в лотосе и никогда не Увидеть Чибу, чье сердце Цветок утренний. Чье сердце — ласточка в небе…

На тверди лунного серпа лежит Зирака [4] , как серьга,           повисла крохотка-звезда у золотых кудряшек лунных. Несчастный этот муэдзин [5] глаза зажмурит крепко так,           чтоб ничего вокруг не видеть… Застенчивым подпаском ветр сомкнёт ресницы шлюх —           точь-в-точь как ирисов ряды бессчётные… — Зирака! — мальчик [6] позовёт, — спустись ко мне,           хочу живот твой тронуть нежно, как ласкал коня отцовского,           что был белее молока… И лишь поэт [7] , на камни сев, к хрустальным девичьим ногам,           в воображении своём красу Зираки и в ночи,           и среди бела дня представит… Поёт Зирака у шатра: «С луною встретится Зухра [8] сегодня ночью»,           водяных блестящих струй коснувшись,           рябь воздушная бежит по ним, звук извлекая изощрённо… И с минарета муэдзин в испуге спрыгнет, убежит,           чтоб ничего вокруг не слышать. И сладость мёда той любви, той первой, безвозвратной той,           вдруг ощущают шлюхи на губах… И в нежных лёгких чистый храм тлетворным куревом кадит мальчонка,           в дыме анаши, в мечтах является ему не встреченная на земле           любви избранница грядущей. И в книгу неизбежных дней поэт запишет все слова,           своею кровью напитав перо. Луна и после много раз с Зухрою встретится, но вот что интересно —           кто похитил юную Зираку? И, связанные ниткой бус, Зираки слёзы от земли игривым           дождиком взвились, в постель луны забрались резво. Там снова песню муэдзин поёт и, воздуха глотнув, взор устремляет           на луну, тоскуя по Зираке, но тоски своей не понимая… И с этих пор, закрыв глаза, в ромашковый гамак любви ложась,           мечтают шлюхи, их мечты похожи на цветок — Зираку. И мальчик, встретивший любовь, коня-красавца оседлав,           поскачет с девою на луг блаженной страсти           с жаждою благословенных грёз — Зираки. И лишь поэт в душе своей отыщет книгу, точно как жемчужину           на самом дне неведомого океана, И в книге той увидит он, как превращается струя горячей крови           в горсть зёрен, горсть спелых зёрен золотых —           Зираку…