Я верю в то, что видел бога, он стоял у входа в почту, и держал мою книгу и бутылку водки. Я верю, что все, что происходит ничего не меняет и порядок вещей останется прежним. Я верю, что поэзия войдет в криминальную хронику, и в конце новостей ведущие будут в рифму рассказывать об ограблении банка или об убийстве из ревности, или обсуждать какой-нибудь поступок Джастина Бибера, или, хуже того, его карьеру, а прогноз погоды превратится в разновидность буколической поэзии. Я верю, что любовь, иногда, действительно существует, вот как твой поцелуй обогащает эксклюзивную историю моего тела. Я верю, что в наше время играть в зло скучно и только депрессивные банкиры практикуют это. Я верю, что человек может умереть несколько раз в течении дня (без перспективы ожить), и это вовсе не является благородным поступком.

Я верю, что смерть это постыдный компромисс, и верю я в это потому, что тот, кто управляет ею, не умер.

ненароком убивший друга своего и приготовивший из него экзо-блюдо, скажи: Аминь! и, если достаточно в блюде кориандра, и базилика, и соли-по-вкусу, и поднимается над блюдом горячий пар, и пар этот подобен смоле, скажи: Аминь! и, если пригласил друзей, ещё не убитых ненароком, и явились они и сказали: «вкусно», скажи: Аминь! и, если, наевшись, заснёшь и увидишь сон, в котором мёртвый друг ненароком воскрес, и бьёт тебя, и бьёт тебя ножом в грудь и при этом кричит: «Аминь! Аминь!» скажи: Аминь! и, если, рассердившись, перебьёшь сценаристов своего сна, и приготовишь новое блюдо, чтобы воздать им по заслугам и самому получить своё, скажи: Аминь! и, если наступил экзистенциальный кризис, и возникло чувство сожаления, и оно, чувство сожаления, длится долго, и долго длится чувство сожаления — подобно французскому поцелую, скажи: Аминь! и, если прогонишь чувство сожаления за дверь — как кошку, но теперь почувствуешь сожаление из-за кошки, и оно будет всё расти, и становиться сильнее, и будешь объят им целиком и полностью, скажи: Аминь! и, если отрежешь часть своего тела, которая сожалеет, и отрежешь другую часть своего тела, которая тоже сожалеет, и отрежешь оставшуюся часть своего тела, которая упрямо сожалеет, и не останется у тебя ни одной части тела, и будешь одной только душой, и будешь спокойным, и будешь мёртвым, очень мёртвым, скажи: Аминь!

мать, отец, с сегодняшнего я буду заслуживающим одобрения сыном с достойными манерами, не отступающим от устоявшихся универсальных правил, а мои прежние выходки накроет тенью прошлое (из-за них мне и так неловко). найду себе порядочную и симпатичную жену, и мы родим по меньшей мере трёх детей, если же Бог будет милостив, то столько — сколько он даст (в свою очередь и я буду «работать», чтобы подсобить Богу). буду писать хватающие за душу лирические стихи и завяжу с социальной сатирой, перестану издеваться над родиной, потому что родина — это святое, а народ мудр (что, конечно, не одно и то же, но фольклорный раствор коллективной логики крепко связывает и объединяет, а чёрт разъединяет, что, естественно, также две разные вещи, но божественная мудрость даётся нам намёками, чем разрушает все ожидания любителей корреляций). и вообще я буду намного симпатичнее и наберу вес, ибо, согласно философскому дискурсу Гиглы Тварадзе, уважающий себя мужчина должен весить по меньшей мере 75 килограммов, и иметь рост метр 80, и быть здоровым, чтобы дать отчизне биологический урожай — детей, и быть солью мира сего, и быть бодрым и отважным, и не страдать сколиозом, и иметь все зубы на месте, тем более те, которые видны при смехе, и вообще уважающий себя человек должен быть симпатичным, а я бессовестно вешу 65 кг, что само по себе является доказательством бесстыдства, и даже если б не так, всё равно, несмотря на худобу, я угловат в движениях, как Бальзак в своих фразах, и не такой уж симпатичный. а ведь, Бог свидетель, я хотел жить правильно, но, видно, ничего не выйдет.

незачем умирать, есть более цивилизованные способы успокоить совесть, например, написать стих, пусть даже плохой (но и не настолько, как этот), пожаловаться на тщетность бытия, отправиться на шопинг, или по нужде, или в космос, и ни в коем случае не отправляться к праотцам. смерть в действительности очень асексуальна, даже не знаю, кого сегодня можно ею соблазнить, разве что какую-нибудь почтенную восковую даму с атавистическими наклонностями, ну а нормальные женщины и бровью не поведут в ответ на подобное банальное поведение.

однажды во время поездки на автобусе № 61 женщина, бравшая себе билет, умерла. вот так вот бессовестно взяла и умерла. «какое бесстыдство», — подумал я, и запасённая моими глазами кровь излилась в зрачки проявлением жалости и бессильной ярости.

и так происходит вечно: я становлюсь словом, которое со мной связано, и каждым словом, которое со мной связано, и напоминает мне о твёрдости пространства, старается уподобить себе, придать мне свою оболочку и подчинить хрупкой логике желаний. вот, например, «что-то», или что-то настолько простое, как «президент» или «Джеймс Бонд», — едва успев произнести их, я сам становлюсь ими и параллельно с проведением брифингов отбиваюсь от советских агентов. и я — поэт, я — блудница, я — патриарх, я — террорист, либерал, автогонщик, я — работник цирка, гений и Богоматерь. сижу и чувствую страх перед значениями, которые уже стали дополнительными частями моего тела, и к ночи меня уже так много, что всё теряет смысл, тем более — подсчёт. и летят из тёплых стран упразднённые слова и таращат крылья, и с беспокойными лицами выдают номер каждому мне, и берут на учёт, и осматривают, и наклеивают марку, и превращают меня в имиджевый продукт, и бренд, и «лицо», и порностар, и в Спилберга, и Параджанова, и пиво «Heineken», и в последний крик и визг моды, и в Windows Vista, и Галактиона. и сижу на ветру. и шью сны из перелётных слов.

я пишу о тех, кто сделал жизнь необходимой и заметной, как дорожные знаки, кто спустил десант страха в наши глаза и между снами рекламной паузой встроил страх услышать стук. кто развёл в наших глазах отчаяние и бессилие, как породную птицу, кто развёл смерть, и развёл радость, и развёл боязнь победы, кто заселил спячкой нашу изъеденную плоть, и нанизал сны, как бусы, и подарил их нам на память, кто выпрыгнул из одного сна и не успел добежать до другого, кто измерил расстояние от утра до ближайшего города, и заминировал улицы весной, и предоставил больше возможностей для авантюр, кто никогда не был патриотом из-за высокого самомнения, и, несмотря на это, всё же пошёл воевать и потерял ногу, и перспективу когда-нибудь жениться, и сигареты «Космос», выпавшие из кармана брюк, когда бежал он по объятому пламенем лесу, кто столько бодрствовал, что и сейчас спит и видит, как спит. кто увидел сон, где его красивая жена была оскорбительно красивой, и, не выдержав этого, проснулся. о них я и пишу — об этих людях.

Мы должны понять, что поэзия это просто перемещение объектов и необходимости в чем-то еще нет, и когда мы хотим чего-то большего, это большее появляется, но оно все равно меньше поэзии.