Похорони мертвеца, Скорее, скорее похорони мертвеца. Пока в нем еще узнаёшь того, Кем он был, И кого ты любила. Пусть это сходство не остановит тебя, Не введет в заблужденье, Опомнись, И в невинной земле былого драгоценного схорони мертвеца. Чем сильней ты любила его, Тем усердней должна похоронить. Скорей, похорони! Пока запах, оставшийся от жизни, соберется, как шлейф и развеется, Пока от него черви сытые отсыпятся, драгоценного похорони мертвеца. Вот лопата! Вот гроб! Вот гвоздь! Возьми, похорони его! Укрой одеялом, Утепли, оставь навечно И не выкапывай. Если по-настоящему любила, похорони. Если по-настоящему любила, не доставай. О, способная любить! Знай, что искусство и дар хоронить мертвеца драгоценного не меньше дара любви.

Стоило ли подняться на отвесную скалу… идти в такую даль, чтобы покончить собой? А в деревне же Неоткуда падать Здесь нет высотных домов… Ружье, веревка и купорос — Выбор кахетинских самоубийц. …Господи, упаси Заблудших душ… В одном из стихов я Нанию упоминаю, Ее оставил вдовой Дед Вано — мой сосед. «Вано, отравившийся купоросом», — Вот и все, Что я о нем помню! Все остальное воображение, Спутавшееся с воспоминаниями… …Господи, помоги Заблудшим самоубийцам… Как только баба скрылась с глаз, вынес из погреба втихаря (наверное), и над кособокой чашей горсть раскрыл (наверное), и насыпал купорос — небесной пыльцой. Вылил воду в чашу (наверное), Перекинув через колено прохладный кувшин (наверное), Перемешал, Перемешал буковой веткой, Поскребывая (наверное). Развел небесную пыльцу, — Из крестьянской чаши Глянуло жидкое небо Одним глазом Голубоглазого великана (наверное)… …Господи, помоги Заблудшим самоубийцам… Всю жизнь лечил виноградник купоросом, А однажды и себя вылечить попробовал (наверное) …Господи, помоги Заблудшим самоубийцам. Избавь, Избавь его От горького скитания, в конце виноградника Посади травинкой, Или как козленка привяжи куда-нибудь К корням тенистого персика, Усталую душу деда Вано, — Чудным ядом Себя убившего.

В материнской груди Молоко иссякает в срок, Установленный природой. А Родине — предписано быть Вечной кормилицей. Почему же Наша Родина-мать Кровавым бинтом перетянула грудь И стряхнула с подола нас, Как хлебные крошки? Мои братья и сестры, Падая в черную бездну, Горестно вопрошали — За что их так рано отняли от груди? Мы были беспомощнее котят. В ладони зажат подорожник…

И уже не одна луна над нами… Где твой цветок чертополоха, Турманаули? Почему ты его не оставил в дверях, Как обычно, Когда приходил,— Чтобы я поняла: ты стоял у порога С цветком чертополоха в руке И стучал, Не веря, что меня нет дома…

А луна над нами уже не одна… Но нас почему-то не двое. Луна не подкрадется, Не прорисует наши тени На Воронцовском мосту, Обмакнув свой луч в акварель Куры… Две тени когда-то держались за руки, А теперь вторая — пропала…

Эй, Страсбургская луна, — А может, ты и не луна вовсе? Видишь вот этого человека? — Ты ему не луна! Не луна, раз даже на пару строчек Не вдохновила! Эй, Страсбургская луна, — Ты самозванка!

Его настоящая луна Заглядывает то в пшавское село, То в Тбилиси, И обратно, в Пшави… Ноги ее по колено Исцарапаны чертополохом. Его настоящая луна Скучает, и ждет, и верит, Что увидит его Снова.

Мы с детства Любили играть в «жизнь-смерть». С детства любили Играть землей. Земля всегда давалась нам щедро, Ее всегда было вдоволь, Тем более Для такой игры, как «жизнь-смерть». И мертвых птичек была уйма. Они поголовно погибали, Вплоть до одной складывали крылья. Взгляну — и дрожь пробирает. Повсюду маленькие холмики, Птичьи могилки… Эта игра в смерть… А как играли в жизнь? — Процеживали пресытившуюся смертью землю (Выкидывали камушки и скелетики), Месили тесто, В детских ладошках лепили И оставляли подрумяниваться На солнцепеке… …Я несла домой свои руки, Чистые, измазанные землей, И клала их в подол Божьей Матери. И Божья матерь стригла мне ногти. И эти ногти, запачканные тестом земли, Разлетались вокруг, похожие на полумесяцы. И тогда я была наследницей Царства Небесного. …О эти руки, с доверием протянутые И замершие У острых кончиков твоих ножниц!.. …Первой убрала левую, А потом даже и на правой Научилась сама стричь себе ногти. Убрала обе руки С твоего подола, мама… И удалилась…

Скажи, что шептало тебе Про мою нетерпеливость Тогда твое мудрое сердце? Сжималось тревожно? — «К чему торопиться, доченька? Настанет день, Когда сама сумеешь Стричь ногти себе На обеих руках. Но никогда никому Так доверчиво Их не протянешь». ………………………… Вот и рассказ, Матерь Божья, Наросший на стержень, Окрашенный золотисто-печальной водой, Для меня и для моих двух сестер.

«Меня гнетет грядущего мерцанье…» Боль в мутных генах выбивает дробь. О, Меделайн, молю, останься в склепе, О, Меделайн, не покидай свой гроб. Моя душа на глыбах распласталась, Накрыл ее сырого мха бугор. Ах, Меделайн, так плоть моя печальна, Как стершийся и выцветший фарфор. И через край глаза полны безумьем… Кошмары пляшут, скачут во всю прыть… До смерти, неизменно, непрерывно, Неистребимо вьется жизни нить. О, в свой кровавый завернувшись саван, Придет, со стоном дверь толкнет она… Пусть только в срок развернутся болота, Пусть только в срок обрушится луна… «Меня гнетет грядущего мерцанье…»