Слава Богу, деньги у меня были — и не только те, что на всем известных счетах. Осторожность, она, как известно, мать фарфоровой посуды. И когда год спустя я объявился в Биармии, профессора Калхайно было непросто убедить, что перед ним не злоумышленный самозванец. Но в конце концов справился. Искусство убалтывать людей — не внешность, с ним при всем желании не расстанешься. Собственно, я мог и не приезжать сюда. Просто заело: где же и в чем мы ошиблись? И обсуждать это, кроме Айна, было не с кем.

Начался наш разговор даже не в ресторане, что было бы куда как привычнее и приятнее, а в городском парке. За последнее время я приучился занимать такую позицию, чтобы просматривать все подходы. Но сидеть здесь на деревянной скамейке под осенним ветром было, прямо скажем, не в радость. А разговор предстоял, похоже, долгий. Тогда Айн предложил отправиться к его приятелю. Тот был в отъезде, а ключ от дома (благостная патриархальная страна!) покоился в аккуратном деревянном ящике под первой ступенькой крыльца.

Так мы и сделали. Айн распоряжался по-хозяйски, и хотя ирландского виски в баре не нашлось, но сыскался отменный скотч — на мой вкус, немногим хуже.

На этот раз я выложил ему все. Фирма «Айка-Матка» скинула диснейлендовские одежки и про машину времени знал теперь каждый. Мой друг Юхани остался во главе дела. Колымскому сидельцу повезло. К нему арабы претензий не имели: он свою часть работы выполнил. Полагаю, что и остальные из нашей группы последовали моему примеру скорее страха ради иудейска. Они были исполнителями, и только. А вот я всю эту кашу заварил, и меня, во устрашение прочим, распять надлежало непременно.

Айн выслушал и, надо отдать ему должное, поверил сразу. Но зато в выражениях стесняться не стал.

— Вы законченный идиот, Изя! Простите, Измаил. Если бы вы тогда не играли в свою дурацкую таинственность… Мы же обсуждали сюжет. Для романа. И для романа он годился. Но покажите мне историю, которая развивалась бы по запланированному сюжету! Хотите понять, что произошло? Сейчас нарисую. Это что два байта оплевать, как высказывается мой старшенький. И тут не надо быть семи пядей во лбу. Достаточно чуть-чуть знать Писание. И вам бы стоило туда почаще заглядывать. Все-таки Книга Книг.

Я помалкивал, потому как возразить было нечего. А мой друг профессор, взгромоздясь на кафедру, вещал:

— Хотите знать, что произошло? Да очень просто. Уже на следующий день после казни весь город гудел, что проклятые римляне распяли не Иисуса Варавву, а Иисуса Христа. Слух, конечно, распустили апостолы. Но не в них одних дело. Тогдашние умы ориентировались на одно: исполнение древних пророчеств. Иисус прекрасно это понимал, потому и совершил вход в Иерусалим именно так, чтобы оправдался текст Второго Захарии — на осле, через определенные ворота… А потом еще и цитировал Иеремию и Второго Исаию, предвещая и оправдывая то, что намеревался сделать. Вы подменили Иисуса из Назарета Иисусом Вараввою? Молодцы! Не оставили Иисусовым ученикам и последователям другого выхода, как изъять тело Вараввы из гробницы, захоронить где-нибудь тайно, а потом объявить уже не о спасении Учителя, но о воскресении. Слишком многие знали Христа в лицо. А лицо это, если верить сенатору Публию Лентуллу, было поистине прекрасно…

— На кой мне этот ваш… как его?.. Лентулл? Я собственными глазами видел.

— Вы? Но вас же там не было!

— Зато Он был здесь. Недолго, но не мог же я устоять перед соблазном хоть краешком глаза взглянуть на…

— И?..

— Он спал, и во сне лицо было мягким. Не расплывчатым, как порой бывает, а просто смягчившимся. Но готов поверить, что такой способен изгнать торгующих из Храма. Рослый. Рыжий.

— Лентулл пишет о волосах цвета спелого каштана…

— Не знаю — что видел, то видел.

— В любом случае с рябым Вараввой не спутаешь. А раз состоялось воскресение, значит, христианство не могло не родиться. И апостолы — что первые ученики, что семьдесят, что святой Павел — понесли весть по миру. Благую весть. Если бы помазанный Мессия, Христос, действительно добился объединения Иудеи, изгнания римлян, взошел на престол — история забыла бы столь мелкое событие: мало ли что творилось в римских провинциях? Мятежом больше, мятежом меньше… Это бы не изменило мира. Его изменило христианство, начавшееся с чуда воскрешения. За что, дорогой мой Измаил, спасибо вам.

Он так меня уел, что на какой-то момент даже захотелось пойти и сдаться арабам. Но здравый смысл — или инстинкт самосохранения? — восторжествовал.

— Но ведь были же те, кто знал правду! Неужели их слова ничего не значили?

— Когда-то, для кого-то и что-то. Правда, говорите? Да, в трех из синоптических евангелий, включенных в библейский канон, описывается казнь на Голгофе, то есть горе, имеющей форму черепа, Лысой горе. Но в четвертом, у Иоанна, в сорок первом стихе девятнадцатой главы, если память мне не изменяет, сказано: «На том месте, где Он был распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором еще никто не был положен». А Матфей описывает казнь на Голгофе, но зато говорит о пустой гробнице в саду именно Иосифа Аримафейского. Вот вам правда. В обоих случаях — три голоса против одного. А в апокрифическом Евангелии Истины даже напрямую говорится о спасении Христа путем подмены. Вот правда, которой вы, Измаил, так взыскуете. Поищите — найдете. В истории всегда так — сквозь любой миф прорастает хоть зернышко истины. А вот вам еще. Сам там не был, но читать приходилось: в Японии, близ деревеньки Шингамура, по сей день охраняют могильные холмы, под которыми якобы лежат Иисус и кто-то второй. Может быть, Мария Магдалина. Говорят, там поныне живут их потомки. А рядом с могильными холмами притулился музейчик, украшенный крестом и Давидовой звездой. Это тоже правда. А главную правду сказал впоследствии гонитель и убийца Ипатии епископ Климент Александрийский, причисленный, замечу, к лику святых: «Не все истинные вещи суть истина; и ту истину, которая кажется истиной исходя из человеческих мнений, не следует предпочитать истине, что согласуется с верой». Тут уж, по-моему, добавлять нечего. На вашем месте я утешался бы одним. Вы действительно спасли достойного человека. Хотя кому-то и Варавва может показаться достойным. Но, как ни крути, был он сикарием-террористом. Можно, конечно, толковать о ценности каждой человеческой жизни, но лично мне ваш выбор глубоко симпатичен.

— Мой выбор? А кто мне его подсказал?

— Повторяю, дорогой мой: я подсказывал сюжет, а в сюжет я был волен вставлять все, что мне симпатично. Но так или иначе, вам будет, чем отчитаться на Страшном суде, если таковой и впрямь когда-нибудь состоится.

Не могу сказать, чтобы меня это сильно утешило.

— И последнее, — продолжил Айн, — вера — это прехитрая штука, которая все свои основания несет в себе. Вы можете лишить ее фундамента, вышибить любые опоры, но здание останется непоколебимым. Никогда не связывайтесь с верой, Измаил. Никогда не связывайтесь с мифом. Они слишком живучи. Они посильнее вас. Они посильнее всех нас. Но это из разряда умножающих скорби премудростей, о которых говорил еще Соломон. Жаль, я не знаю, чем вам помочь. Если бы мог… Вот разве что с хозяином этого дома я вас, пожалуй, все-таки сведу. Он частный детектив с весьма разносторонними связями, и, чем черт не шутит, в нынешнем вашем положении может оказаться полезным. А пока ответьте на один вопрос. Он занимает меня с тех самых пор, как вы рассказали правду, а значит, уже почти целый день. Неужели вас самого не тянуло попасть туда, посмотреть своими глазами, вдохнуть тот воздух и ту пыль? И в конце концов, если вспомнить, как вас раньше звали…

— Лучше не надо. А тянуло — не тянуло… Прошли те времена, когда генералы с саблей наголо скакали впереди армий. Генеральское дело — оно штабное. Нечего генералу на передовой делать. А я был генералом. И остаюсь. И, поверьте, еще буду. Плох солдат, который не мечтает стать генералом, но еще хуже генерал, рвущийся в солдаты. А насчет веры… Вы, наверное, правы, Айн, пусть даже правота эта какая-то скучная. Но знаете, когда мне делали нынешнее лицо, вернее, нет, когда его уже сделали и я с ним сживался, меня упрятали в маленький госпиталь… Не суть важно, где. И там я разговорился со священником, приходившим окормлять свою лежаче-бродячую паству. Интересный был человек. С воображением. Я рассказал ему нашу историю. Не как подлинность, разумеется, — так, прочитанный роман в стиле Брэна Дауна. И знаете, что он мне сказал? Что спасать Спасителя — самый страшный грех, какой только можно придумать. Ибо как же тогда быть с искуплением? Все мы искуплены Его кровью. А если она не пролилась? Что нас ждет тогда и кто мы есть? Наверное, это тоже правда, Айн, только, в отличие от вашей, не скучная, а страшная.

— Что же тут страшного? Просто еще одна точка зрения и еще одно подтверждение бессмертного «Что есть истина?». Наверное, нам с вами этого знать не дано. И слава Богу, что не дано, поскольку знай мы это — и жить в мире стало бы воистину слишком страшно.

Странные слова для историка, посвятившего себя поискам истины. Но этого я говорить не стал. Потолковать-то хотелось еще много о чем, хотя главное, пожалуй, было сказано. Но один вопрос вертелся на языке.

— Выходит, история так же незыблема, как вера? Иисуса распяли — и христианство возникло. Мы Его спасли — и оно возникло все равно. Не могу понять.

— Элементарно, Измаил. В любом случае Его распяли. А фактически или только в умах — не имеет никакого значения. Главный фокус в другом. Тот исламский деятель — кто он там был, имам, тайный имам или просто большой бандюган? — судя по всему, был двоечником. Коран изучают все-таки еще в медресе, высшего образования для того не требуется. Или это потому, что он в Англии учился?.. Но в Коране прямо сказано: «Они не убили его и не распяли его, но лишь подумали, что совершили это». Кабы этот тип получше знал богословие, вы бы его так дешево не купили. Но я не жалею. Как ни крути, а ближайшая машина времени работает сейчас в небоскребе «Айка-Матки» в Петербурге — в том, что они купили у разорившегося Газпрома. Поговаривают, и у нас в столице строить будут. А если бы этот тип получше знал богословие, ни «Айка-Матки» бы не было, ни машин времени. И потому моя душа историка ликует. Я не генерал. Я еще надеюсь подышать той пылью.