Наука смирения

Екатерина столкнулась с непростой задачей — приспособиться к новым для нее, непонятным и во многом чуждым ей нравам и обычаям французского двора. Она была здесь чужой, о чем постоянно напоминало ей окружение, в которое забросила ее судьба. Это окружение отвергало и презирало ее. Ей предстояло не только научиться понимать французский народ, но и постараться заслужить если не любовь, то, по крайней мере, терпимое отношение с его стороны. Задача почти неразрешимая, учитывая, сколь враждебно, по сообщению венецианского посла, к ней относились все. Французы были недовольны женитьбой Генриха Орлеанского на Екатерине Медичи. Знать ненавидела ее за то, что приходилось преклонять колено перед принцессой столь низкого происхождения. Что же до простого народа, то он не мог постичь, как возможно, чтобы представительница купеческого сословия, пусть и племянница папы, делила супружеское ложе с сыном монарха. Добрые подданные короля оказались консервативнее его самого, так и не сумев перебороть свое предубеждение против Екатерины Медичи — впрочем, также как и многие историки.

Однако Екатерина не пала духом, не спасовала перед трудностями. Не пытаясь исправить непоправимое (то есть свое происхождение), она вооружилась тем, в чем была сильна, проявив свои лучшие качества: природный ум, гибкость, умение таить свои чувства и мысли. С малолетства жизнь приучила ее контролировать себя, когда надо, польстить человеку, снискать его расположение. Ее непритязательность, скромность и смирение перед лицом сильных мира сего сослужили ей добрую службу. Если бы она совершила непростительную ошибку, вздумав кичиться своим положением второй по рангу принцессы крови, ее стерли бы в порошок. И она старалась быть незаметной, снискать обезоруживающей улыбкой расположение к себе. Скрыв свое лицо под непроницаемой маской обходительной простушки, она долгое время оставалась вне подозрений, тая от окружающих свой глубокий ум.

Не блистая красотой, она очаровывала своей беседой. Она умела деликатно, не выставляя напоказ, обнаружить свою образованность, более широкую и глубокую, чем у большинства придворных — не только дам, но и кавалеров. Обладая приобретенным во Флоренции и Риме утонченным вкусом к музыке, поэзии, живописи, скульптуре и архитектуре, она к тому же неплохо знала греческий и латынь, продолжив занятия ими и во Франции. Никто из придворных не мог сравняться с нею знаниями по географии, астрологии, естествознанию и математике. Даже сестра короля, знаменитая Маргарита Ангулемская, была сильна лишь в литературе. Екатерина своим умом, образованностью и утонченной итальянской культурой, равно как и обходительностью, сумела завоевать ее расположение, обретя в ее лице надежного друга и защитника.

Овладев французским, Екатерина говорила хотя и с акцентом, но довольно правильно. Зато вышедшая из-под ее пера обширная продукция на этом языке представляет собой настоящую головоломку. Написанное ею требует в прямом смысле этого слова расшифровки, поскольку в основу ее письма был положен фонетический принцип: как слышу, так и пишу. Впрочем, это служит проблемой лишь для людей XXI века (особенно тех, для кого французский язык — иностранный); современники же, скорее всего, без особого труда разбирали написанное Екатериной Медичи. Иначе ей пришлось бы сделать одно из двух: или научиться писать как следует, или прекратить попусту марать бумагу.

Сознавая шаткость своего положения в королевской семье и постоянно ощущая враждебность придворных, не прощавших ей ее чудесного возвышения, Екатерина сделала всё для того, чтобы удержаться на высоте, на которую вознесла ее судьба. Она всячески выражала абсолютную покорность и глубокую признательность королю, выбравшему ее в жены своему сыну. Точно так же она держала себя и по отношению к супругу, считая его, так же как и короля, своим господином. Эта школа смирения воспитала из нее настоящую французскую патриотку, впоследствии подававшую принцам крови пример преданности Франции.

Не делало более комфортным положение Екатерины при французском дворе и поведение ее «доброго дядюшки», папы Климента VII. Возвратившись из Марселя в Рим, он тут же принял у себя посла Карла V, дабы заверить его в своей верности императору. Эго было прямым предательством Франциска I, которого папа еще совсем недавно уверял в дружбе, благословлял и услаждал обещаниями. Он выдал послу все секретные планы французского короля относительно Милана и Урбино, которые тот рассчитывал передать Генриху Орлеанскому. О передаче Франции Пармы, Пизы, Ливорно, Реджо и Модены уже не было речи. Даже своей скоропостижной кончиной 25 сентября 1534 года Климент VII умудрился насолить Франциску I: все проекты французского короля, столь легкомысленно построенные на мезальянсе сына Генриха, в одночасье рухнули. Вдобавок ко всему выяснилось, что драгоценности из приданого Екатерины не принадлежали папе, являясь собственностью Ватикана, и потому не подлежали отчуждению от папского престола. Денежная же часть приданого так и не была выплачена. Франциск I понял — правда, несколько поздно, — что его одурачили.

Жестокое разочарование постигло и Генриха Орлеанского, принесшего себя в жертву на алтарь супружества в надежде получить герцогство Миланское. Теперь ему, герцогу Орлеанскому, не оставалось ничего иного, как оставаться в тени своего старшего брата, дофина Франсуа, которому предстояло быть королем Франции. И без того мрачная мина Генриха еще больше омрачилась. Супругу свою он любил по обязанности, пунктуально исполняя свой супружеский долг, однако безрезультатно. Наследника, появление которого на свет могло бы хоть в какой-то мере оправдать присутствие Екатерины в королевском семействе, по-прежнему не было и не ожидалось. Всю горечь ситуации Франциск I выразил одной фразой: «Я получил совершенно голую девицу».

 

Екатерина делает успехи

И тем не менее он не изменил своего доброго отношения к Екатерине, посреди враждебного окружения оставаясь для нее главным защитником. Презираемая знатью и ненавидимая народом, она всегда могла рассчитывать на дружбу и поддержку короля. С их первой встречи в Марселе король понял, что Екатерина обладает живым умом и лучшим воспитанием, нежели придворные дамы, стремившиеся перещеголять друг друга в нанесении ей оскорблений. Екатерина, в свою очередь, боготворила короля, любя его так, как можно любить родного отца. Дружески относились к ней и прочие члены королевского семейства, принцы и принцессы, считавшие ниже собственного достоинства разделять презрение и ненависть, которые питали в отношении Екатерины господа пониже рангом. Что ни говори, а ведь король сам принял ее в свою семью, и теперь было бы крайне нелюбезно с его стороны отвергнуть ее, хотя формальных оснований для этого было предостаточно.

Смирение Екатерины было вознаграждено. В королевском семействе ее начинали понимать и даже любить, и прежде всего — сам король, разглядевший достоинства маленькой флорентийки. Он, не обделенный вниманием со стороны женщин, не устоял против того восхищения и обожания, которые Екатерина тонко, без грубой лести, проявляла к нему. Ему нравилась ее полная и совершенно искренняя покорность. Венецианский посол не ошибся, отметив: «Она покорна, и в том ее сила». Екатерина же не упускала случая показать себя королю, прежде всего на балах, услаждая его взор своим танцевальным мастерством. Но окончательно покорила она сердце тестя своим страстным увлечением охотой. При этом Екатерина если и не придумала сама, то, по крайней мере, привила во Франции новый для женщин способ садиться на лошадь, что позволяло им участвовать в охоте наравне с мужчинами. Она скакала верхом, как амазонка. Это явилось абсолютным новшеством, поскольку дамы тогда использовали не седло, а своего рода кресло, помещенное на спину лошади, при этом обе ноги свешивались в одну сторону, покоясь на планшетке. При такой посадке невозможно было скакать ни рысью, ни галопом. Дамы могли передвигаться лишь иноходью, ежеминутно рискуя свалиться. Как при таких условиях могли они поспевать за кавалерами на загонной охоте? Новшество, предложенное Екатериной, очень понравилось Франциску I: отныне дамы из его знаменитого «отборного отряда», избранной группы молодых женщин, блиставших красотой и живостью ума и нрава, повсюду сопровождавших его и самим своим присутствием помогавших ему чувствовать себя молодым, могли следовать за ним даже там, где прежде им это было не под силу. Наградой для Екатерины послужило то, что и она теперь стала полноправным членом королевского «отборного отряда». Недостаток красоты с лихвой компенсировался ее умом, воспитанием и готовностью радовать короля своей находчивостью и изобретательностью.

Впрочем, из этого новшества, одобренного королем, Екатерина извлекала для себя еще одну немалую выгоду. Она не была кокеткой, но ее манера садиться на лошадь, когда приходилось перекидывать ногу через ленчик седла, позволила ей демонстрировать то, что она могла с гордостью выставлять напоказ — свои ножки, не менее красивые, чем ее изящные руки. Увлечение этой модой распространилось молниеносно. Все дамы с удовольствием стали задирать ноги, перебрасывая их через ленчик седла, и это не осталось без последствий. Поскольку при этом и юбки задирались выше дозволенного, а женщины тогда не носили нижнего белья, взорам кавалеров открывалось захватывающее зрелище. Непременные в таких случаях шуточки вынудили дам-амазонок ввести в обиход новый, прежде неведомый и не предусмотренный для женщин предмет туалета — панталоны. Это нововведение наделало много шума. Протестовали не столько распутники, лишившиеся услады для глаз, сколько поборники добродетели и теологи. Дело в том, что панталоны были исключительно мужской одеждой, запрещенной для женщин. Не случайно Жанне д’Арк некогда вменили в вину именно ношение мужского наряда. Парадоксальным образом выходило, что ревнители благочестия скорее готовы были терпеть выставление напоказ интимных частей женского тела, нежели сокрытие их под святотатственными панталонами. Излишне напоминать, что протесты святош остались втуне.

Вполне дружеские отношения сложились у Екатерины с братьями супруга, дофином Франсуа и младшим из братьев Карлом, отличавшимся наиболее веселым нравом, которым он напоминал своего отца. Не зря Франциск I любил младшего больше двух других сыновей, пережив его безвременную кончину как страшный удар судьбы.

Искренняя дружба связывала Екатерину с сестрой короля, Маргаритой Ангулемской, более известной под именем Маргариты Наваррской (брат выдал ее замуж за короля Наварры) в качестве автора сборника новелл «Гептамерон». Она, сразу же разглядев достоинства супруги своего племянника, не только никогда не ставила ей в упрек ее происхождение, но и приняла ее как дар боготворимой ею Италии.

Впрочем, и помимо членов королевской семьи, было несколько представителей французской аристократии, с судьбами которых переплелась личная судьба Екатерины. Прежде всего это Анн де Монморанси, коннетабль Франции, которого ценили и король Франциск I, и Генрих. У коннетабля были два племянника, братья Шатийоны. Один из них, Одет, был рукоположен в кардиналы папой Климентом VII в Марселе во время бракосочетания Екатерины. Второй, Гаспар де Колиньи, будущий адмирал Франции, — один из главных персонажей кровавой истории века Екатерины Медичи. Но это в будущем, а пока что братья Шатийоны являются ее добрыми приятелями.

 

Между Сциллой и Харибдой

Тем временем отношения Екатерины с обожаемым супругом, в которого она влюбилась с первой их встречи в Марселе, складывались не лучшим образом для нее. Все помыслы Генриха были о даме его сердца — Диане де Пуатье, которую он боготворил. Как будто нарочно для того, чтобы все знали, кому он поклоняется, Генрих стал носить цвета своей богини: черное и белое. Каково было Екатерине видеть это? Но она молча сносила обиду, и так продолжалось на протяжении целых двадцати шести лет.

Сложные отношения связали Екатерину с первых же дней ее пребывания при королевском дворе с метрессой Франциска I, Анной де Пислё, герцогиней д’Этамп, во всем соперничавшей с Дианой де Пуатье, которую она от всей души ненавидела. Когда Генрих станет дофином, соперничество двух метресс будет определять не только обстановку при дворе, но и политику Франции. Мадам д’Этамп, дабы убрать со своего пути соперницу, которую она не называла иначе как «старуха» (хотя Диана была лишь на девять лет старше ее), всячески старалась настроить короля против сына. Поскольку ненависть метресс была взаимной, Диана рассказывала окружению короля о неверности его фаворитки, о ее многочисленных любовниках. Екатерине оставалось лишь со стороны наблюдать войну фавориток. Ей поневоле приходилось искать благосклонности всесильной метрессы короля. При этом ей не надо было делать особых усилий над собой, учитывая, что мадам д’Этамп враждовала с ненавистной ей самой Дианой де Пуатье. Преуспев в снискании благоволения королевской фаворитки, Екатерина заслужила признательность и самого короля. Однако двор был расколот на два враждующих лагеря, и ей приходилось приноравливаться к обеим группировкам. Другая на ее месте неизбежно навлекла бы на себя гнев одной из сторон, а то и обеих сразу, но Екатерина успешно избежала этой участи, продемонстрировав высшее мастерство политического лавирования.

В лагере ее супруга, к которому примыкал Монморанси со своими двумя племянниками, верховодила Диана де Пуатье, имевшая своих союзников — Гизов, герцогов Лотарингских. Один из них, герцог д’Омаль, был женат на ее дочери Диане. Другой, Франсуа Гиз по прозвищу Меченый, видный полководец, являлся ключевой политической фигурой того времени и непримиримым противником Шатий-онов. Третий Гиз, кардинал Лотарингский, обладал незаурядным талантом политического деятеля. Королева Элеонора, не желавшая иметь ничего общего с мадам д’Этамп, также оказалась в лагере Дианы. На стороне короля и его фаворитки были Маргарита Наваррская и ряд весьма влиятельных сеньоров, к числу которых вскоре примкнули и Шатийоны, не ладившие с Гизами. Ко всем прочим разногласиям вскоре добавились и расхождения по религиозным вопросам: герцогиня д’Этамп искренне прониклась идеями Реформации, тогда как Диана де Пуатье оставалась убежденной католичкой. Так начали формироваться религиозно-политические группировки, борьба которых будет терзать Францию на протяжении многих десятилетий.

Екатерина лавировала между группировками, не примыкая ни к одной из них. Она старалась угождать обеим метрессам — и своего супруга, и тестя — с той лишь разницей, что в душе люто ненавидела Диану де Пуатье. Ата благосклонно принимала знаки внимания со стороны непритязательной маленькой итальянки, почти не замечая ее.

Несмотря на благорасположение к ней короля, Екатерина чувствовала себя одиноко в чужой стране, и это одиночество лишь в какой-то мере скрашивалось поступлением на французскую службу братьев Строцци (сыновей ее бывшей опекунши Клариче Строцци) — Пьеро, Леоне и Лоренцо, ее кузенов, с которыми она делила свои детские игры. Их приезд возвестил начало «итальянского вторжения» во Францию, которое лишь добавило Екатерине непопулярности в народе. Не приехал лишь один человек, которого она хотела бы видеть возле себя, — Ипполито. В июне 1535 года Алессандро отравил его. Однако нет худа без добра: присутствие при французском дворе элегантного кардинала Ипполито могло бы иметь катастрофические последствия для репутации Екатерины.

Желание Екатерины иметь у себя на службе со-отечественников-итальянцев вполне понятно. Видное место среди них занимал Антонио Гонди, мелкий банкир, жена которого стала фрейлиной, а впоследствии и кормилицей детей Екатерины. Среди прочих следует прежде всего отметить еще одного банкира — Бираго, а также Лодовико ди Гонзага, младшего брата герцога Мантуанского. Со временем они приняли другие имена: старший сын Гонди вошел в историю как граф де Рец, маршал Франции, Бираго — Рене де Бираг, канцлер, Гонзага — герцог де Невер. Двумя другими итальянцами, имевшими большое влияние на Екатерину, были братья Руджери — Козимо и Лоренцо. Особенно полагалась она на советы астролога Козимо. Именно он предсказал ей почти невероятное: что она, бездетная жена второго сына короля, станет королевой Франции и матерью десятерых детей.

 

Нежданная перемена участи

В судьбу Екатерины в очередной раз вмешался случай, разом всё переменивший. В один из жарких августовских дней наследник престола дофин Франсуа, разгоряченный игрой в мяч, выпил стакан холодной воды и сразу же почувствовал резкие боли в груди и животе. Его уложили в постель. Болезнь, пневмония, перешедшая в плеврит, развивалась стремительно, и спустя несколько дней, 10 августа 1536 года, дофин скончался. Хотя вскрытие подтвердило естественную причину смерти, упорно распространялись слухи об отравлении принца. Началось следствие, установившее, что роковой стакан подал дофину граф Себастьяно Монтекукули, итальянец, в свое время служивший при дворе Карла V и прибывший во Францию в свите Екатерины Медичи. Его и обвинили в отравлении наследника престола. Под пытками несчастный признался во всем, что хотели услышать от него обвинители, и его приговорили к публичной казни четвертованием. Приговор был незамедлительно приведен в исполнение.

Однако дело на этом не закончилось. Теперь начали судачить о целях устранения дофина. Кому это было выгодно? Версия о Карле V как заказчике преступления сразу же была отвергнута ввиду своей полной несостоятельности. Тогда взоры клеветников обратились на Екатерину. Говорили, что именно она, желая расчистить для своего супруга путь к трону и со временем самой стать королевой Франции, организовала убийство наследника престола. Кроме того, лишь она, уроженка страны, славившейся своими отравителями, могла действовать столь изощренно. Публику не убеждали выводы патологоанатомического исследования об отсутствии в организме погибшего смертоносного вещества. Молва утверждала, что следов яда не обнаружили не потому, что его там не было, а потому, что он бесследно испарился. И сотворить такое могла только итальянка Екатерина при помощи своих магов и колдунов. Так было положено начало обычаю возлагать на Екатерину Медичи ответственность за любое преступление, кем бы и в каком бы уголке Французского королевства оно ни совершилось.

Хотя в этом обвинении, точно так же как и в обвинении графа Монтекукули, всё, с начала до конца, было ложью, над головой Екатерины нависла реальная угроза, и кто знает, как обернулось бы дело, если бы не вмешательство Франциска I. На сей раз герцогиня Орлеанская пожала, как никогда ранее, обильные плоды своего смирения и безграничной покорности королю, снискавшие ей благоволение монарха. Франциск I явил ей свою монаршую милость, открыто взяв ее под свою защиту, и клеветники разом умолкли, не рискуя навлечь на себя гнев короля. Однако в народе продолжало жить мнение, что вина за безвременную кончину восемнадцатилетнего дофина Франсуа лежит на Екатерине Медичи — мнение, и по сей день охотно разделяемое многими историками и беллетристами.

Итак, клевета смолкла, и в судьбе герцога и герцогини Орлеанских наступила важная перемена. Отныне Генрих стал наследником престола, дофином, а Екатерина — дофиной. Казалось, сбывается пророчество Руджери о том, что Екатерине Медичи быть королевой Франции. Однако новоявленная дофина не могла не понимать: дело может обернуться так, что в урочный час Генрих станет королем Франции, тогда как сама она не будет королевой — по той простой причине, что к моменту восшествия его на престол не будет его супругой.