Генрих Кламм

Балаш Бела

Сокращенный перевод повести Белы Балаша «Генрих начинает борьбу» под названием «Генрих Кламм» был опубликован в журнале «Костер» № 8 в 1938 году.

 

Как Генрих играл во дворе

Генриху Кламму было восемь лет. Он жил в немецком городе. Все трое Кламмов: отец, мать и Генрих, а также Вольфи, большая серая овчарка, жили в маленькой каморке на пятом этаже рядом с чердаком. Когда Генрих протягивал руку, он доставал собаке до спины и мог ее погладить. Потому что Генрих был очень маленький, а Вольфи — очень большой. У Вольфи были острые и прямые, как свечки, уши и черное пятно на левом глазу.

Генрих спал на скамье, а Вольфи — на маленьком старом коврике между скамьей и платяным шкафом. Это было его постоянное место. Стоило только сказать: «Вольфи, на место!» и он сейчас же шел к своему коврику и только поглядывал на людей большими блестящими желтыми глазами. Вольфи был очень умен. Он сам шел на свое место, когда фрау Кламм ставила на стол еду. Ему строго-настрого было запрещено попрошайничать. Но это было очень трудно, и поэтому Вольфи старался подальше отойти от стола. Он даже отворачивал голову, почуяв запах еды. Он был хорошим псом и знал, что и самим-то Кламмам почти нечего есть, потому что отец Кламм давно уже был безработным.

В тот день, когда случилось это страшное несчастье, Генрих и Вольфи, как обычно, ровно в пять часов спустились во двор. Это был большой двор, где всегда собиралось много ребят. Старшие, которым перевалило за десять лет, играли в футбол в городском саду. На дворе собирались только младшие. Они играли в безработных. Эту игру они особенно любили.

Ребята, изображавшие безработных, уже выстроились в длинную очередь перед замурованным подвальным окном. Там находилась биржа труда.

Герберт Вагнер, с оттопыренными ушами, сидел на ящике. Он изображал чиновника и раздавал обрывки газетной бумаги. Это было денежное пособие безработным.

Под главными воротами уже притаился отряд ребят, с палками в руках, одетых в фашистскую форму — это была полиция и штурмовики.

Когда Генрих Кламм спустился во двор, он сразу же услышал крик Эвальда:

— Генрих Кламм! Сюда! Вступай в игру!

Эвальду уже минуло девять лет. У него были такие толстые, красные щеки, как будто он все время дует в трубу. Он был настоящим пимфом и никогда не снимал форму. Во дворе он был старшим пимфом. Он кричал и командовал, потому что его отец был капитаном.

— Подойди сюда! Играй! — приказал он маленькому Генриху. Вольфи заворчал и оскалил зубы. Ему это не нравилось. Но Генрих был тихий, скромный мальчуган. Он подошел к Эвальду.

— Мне хочется сегодня быть полицейским или штурмовиком, — тихо и боязливо сказал он.

— У тебя же нет формы! — гордо ответил Эвальд.

— Отец не может мне купить ее.

— Вот видишь! Как же ты хочешь быть полицейским? Сейчас же иди к безработным. Марш!

Генрих был послушен. Он встал в очередь безработных. Там уже собрались все ребята, у которых не было формы.

Под воротами же стояли настоящие пимфы в желтых рубашках с черными галстуками, в кожаных поясах и кепи.

Игра уже началась. Девочки со всего двора и малыши толпились кругом и смотрели.

Герберт Вагнер с оттопыренными ушами заорал:

— Тихо! — и стал раздавать каждому бумажные лоскутки.

— Тебе марку и двадцать пфеннигов. Тебе одну марку. Ты не получишь ничего.

— У меня четверо детей, — захныкал Петер Каар, сын портного. — И двенадцать внуков, — добавил он, — и тридцать правнуков!

Безработные засмеялись, но Герберт заорал:

— Это меня не касается! Иди в чернорабочие! Подметать улицы! — и он толкнул Петера Каара в грудь.

— Стану я бесплатно работать, — обозлившись на удар, крикнул Петер. Остальные перестали смеяться.

— Коммунистическая агитация! — зарычал Герберт. — Спокойно! А не то я вызову полицию. Следующий!

— Эй, Лотар! — вдруг крикнул Эвальд вдогонку какому-то мальчику, который шел через двор с книгами под мышкой. Это был сын врача, который жил в третьем этаже. Ему было уже десять лет, но он был меньше и слабее Эвальда. И он не носил формы, потому что не был настоящим пимфом. Лотар сделал вид, будто не слышит окрика, и пошел дальше.

— Лотар! Ни с места! — скомандовал Эвальд, и его щеки стали еще толще и еще краснее.

Тогда Лотар остановился в подъезде и медленно повернулся.

— Что тебе надо? — спокойно спросил он и так посмотрел Эвальду в глаза, что тот заморгал.

— Играй с нами!

— К сожалению, не могу. У меня болят зубы. — И Лотар спокойно поднялся на ступеньки, даже не обернувшись.

Безработные подняли крик. Это они делали очень хорошо. Совсем как настоящие, взрослые безработные.

— Мы не желаем грошовых подачек! — крикнул горбатый Ганс Акерман. — Мы требуем работы и приличного вознаграждения.

— Спокойно! К порядку! — рычал Герберт.

— Работы и хлеба! — кричали все безработные разом, размахивая кулаками.

И Генрих, который тихо стоял позади всех, тоже крикнул:

— Работы и хлеба!

Его слабый голос был не слышен, но он почувствовал, как кровь ударила ему в голову и сильно забилось сердце.

— Работы и хлеба!

— Алло! Алло! — завопил Герберт, приложив руку ко рту, точно телефонную трубку. — Господин полицмейстер! Говорит Герберт Вагнер. Прошу немедленно прибыть сюда! Здесь коммунистическая демонстрация безработных. Пришлите броневики и пулеметы.

— Рр-р-р! Ррр-р-рр! — послышался внезапно грозный гул полицейского автомобиля со стороны ворот, и все малыши и девочки, глазевшие на игру, с криком бросились врассыпную, к самому колодцу, на другом конце двора. Только маленькая белокурая Хильда Штарк осталась на месте и продолжала смотреть.

Генрих тоже хотел убежать, но, заметив, что Лотар снова стоит внизу у лестницы и смотрит на него, ему стало стыдно.

— Где демонстрация безработных? — вопил Эвальд, носясь вприпрыжку по двору и размахивая палкой с таким видом, точно сидит на диком коне.

— Здесь, господин полицмейстер! — рычал Герберт.

— Разойтись! — скомандовал Эвальд, наскакивая на безработных. — Конная полиция! — заорал Эвальд, забыв, что они приехали на автомобиле. — В атаку! Галопом, марш!

Он поскакал вперед, и четырнадцать настоящих пимфов, изображавших штурмовиков, бросились за ним в самую гущу безработных. Они колотили палками, но не сильно, не по-настоящему.

 

Игра принимает неожиданный оборот

Теперь, по правилам игры, безработные должны были разбежаться. Так они всегда играли раньше. Но Фриц Лампе, у которого на прошлой неделе арестовали дядю за то, что он неодобрительно отозвался о фашистах, пришел в ярость.

Он сказал Каару:

— Эти фашисты думают, что мы испугались их палок!

— Остаться на месте! — сказал на это Каар маленькому Кунцу, который уже приготовился бежать.

Эти слова услышал Эвальд и заорал:

— Разойтись! — и от волнения сильно, по-настоящему, ударил Каара по голове. Этого еще недоставало! В тот же миг он получил от Каара такую оплеуху, что его кепи слетело на землю, а левая щека стала еще толще и краснее.

И внезапно началось побоище. С одной стороны — четырнадцать настоящих пимфов, вооруженных палками, с другой стороны — двенадцать безработных. У них не было палок, когда началась драка, но — раз-раз, и палка Эвальда очутилась уже у Каара в руках. А вскоре и Кунц отвоевал себе палку, и Лампе тоже.

Генрих испуганно прижался к стене. Он видел только, как ломаются палки, летят на землю кепи и шапки, мелькают в воздухе кулаки, несколько ребят, сцепившись, катаются по земле.

Он видел также, как Лотар выскочил из подъезда и крикнул безработным:

— Хватайте за кушаки! Это лучший прием!

И сам Лотар тут же показал, как это надо делать. Он не обладал большой силой, и все-таки двое настоящих пимфов уже лежали перед ним на земле!

Генрих теснее прижался к стене. Он никого не трогал и хотел было улизнуть, но тут толстый Эвальд схватил его за ворот:

— Погоди ты, красная собака! — злобно орал он, взбешенный крепкими тумаками. — Мы тебе покажем!

И он поднял маленького Генриха на воздух. Но ударить Генриха он не успел, потому что кто-то рванул его за кушак. Это был Лотар.

— Это вы умеете, — прошипел сквозь стиснутые зубы Лотар, и глаза его загорелись. — Нападать на слабых. Маленьких бить! Беззащитных! Это вы умеете!

Эвальд, выпустив маленького Генриха, размахнулся кулаком, чтобы ударить Лотара по лицу. Но Лотар с быстротой молнии нагнулся. Рука Эвальда с такой силой ударила в пустой воздух, что он потерял равновесие. В ту же секунду Лотар ловким приемом схватил его под мышки и Эвальд растянулся на земле, как мешок!

— Урра! — закричали безработные и бросились в атаку.

— Ура! — крикнула и маленькая Хильда Штарк, высоко подняв свою деревянную куклу.

Пимфы уже удирали к воротам, как вдруг во дворе загремел голос взрослого:

— Эй, что здесь происходит?

Все подмяли головы и сразу остановились как вкопанные. Это был капитан фон Панвитц, отец Эвальда.

Он возвращался домой. Сверкали блестящие пуговицы на мундире, сверкали ордена на его груди, сверкали стекла его очков и лакированные ботинки. Подняв руку в перчатке, стоял он посреди двора, нежданный господин капитан фон Панвитц.

— Чем вы тут занимаетесь?

Все ребята — и настоящие пимфы, и безработные — молчали.

— Ну, развязывайте языки! — строго крикнул капитан.

Ребята молчали. Эвальд даже отвернулся, чтобы отец не заметил, как распухла его левая щека. Но девочки, которые опять придвинулись поближе, крикнули:

— Они играли в безработных, господин капитан!

— И полицейские удрали, господин капитан! — радостно воскликнула Хильда Штарк.

Эвальд заметил, что отец его нахмурился, и сказал:

— Это неправда! Мы их здорово поколотили!

Тем временем Хильда подняла кепи Эвальда и протянула ее капитану фон Панвитц.

— Вот, пожалуйста, кепи вашего Эвальда, — сказала она, лукаво склонив набок головку. — Он потерял ее, когда удирал.

— Полиция и штурмовики удрали! — крикнули девочки.

Тут Кунце начал хохотать, и Лампе и Каар тоже не могли сдержаться. Вскоре громко хохотали все безработные, и девочки с ними заодно. Но громче всех хохотала Хильда Штарк.

Капитан фон Панвитц покраснел и повернулся к пимфам.

— Поделом вам! — строго сказал он. — Стыдитесь! Если вы хотите стать настоящими штурмовиками, то должны крепче драться, чтобы они и не пикнули! А теперь покажите, как вы умеете маршировать! Ряды вздвой!

Пимфы построились сразу, и остальным ребятам тоже пришлось стать в пары. Эвальд отдал команду:

— Направо кругом! Марш!..

 

Большое несчастье

Капитан фон Панвитц ушел, и Эвальд, гордо шествовавший впереди, не заметил, что отряд его становился все меньше и меньше. Первым исчез Лотар. Никто не заметил, как он это сделал. Когда они проходили мимо портняжной мастерской, в отряде остались только пимфы. Все остальные разбежались. Лишь самый маленький Генрих Кламм шагал позади вместе с пимфами. Ему нравилась форма, и он очень любил маршировать.

Когда они подходили к воротам, Эвальд вдруг скомандовал:

— Стой! Хейль Гитлер!

Он встал на вытяжку и поднял руку для приветствия, как это делают фашисты. Все повторили за ним этот жест. И маленький глупый Генрих тоже поднял руку, как другие. Он не знал, зачем.

И вдруг из главных ворот во двор вошли настоящие полицейские и настоящие штурмовики. Пимфы закричали «Хейль Гитлер!» и замаршировали следом. И за ними — маленький Генрих. Это доставляло ему особенное удовольствие: маршировать вместе с настоящими полицейскими.

Все вошли в дом. Генрих с ними. Они поднялись по лестнице. Генрих с ними.

— Наверно, они кого-нибудь хотят арестовать? — спросил он взволнованным голосом.

— Конечно. Кого-нибудь из красных преступников, — услышал он в ответ.

Генрих был в восторге. Как интересно! Ему просто повезло. Они дошли уже до третьего этажа и начали подниматься еще выше.

— Куда же? — удивленно спрашивал себя Генрих. Тут он знал уже всех жильцов, и это были неплохие люди.

Они дошли до четвертого этажа. Генрих остановился. Полицейские поднимались выше. Но Генрих не пошел за ними. Его охватил такой страх, что он не мог шевельнуть ногой. Куда идут полицейские? На пятом этаже только одна маленькая каморка, рядом с чердаком!

— Назад! — грубо крикнул один из полицейских идущим позади лимфам. — Очистить лестницу!

Они отступили и, прислонившись к стене, выстроились, точно живой забор. Они знали, что там живут родители Генриха.

Генрих тесно прижался в самый угол на площадке четвертого этажа. Все настоящие пимфы смотрели теперь на него. Они смотрели на него сверху, снизу, сбоку. Их глаза горели от злорадного любопытства.

Генрих не мог этого вынести. Он повернулся лицом к стене и присел на корточки, точно хотел залезть в мышиную норку.

Отец в сопровождении двух полицейских вплотную прошел мимо него, но не заметил маленькую скорчившуюся фигурку в углу, хотя глаза его все время искали сына, чтобы в последний раз взглянуть на него.

Генрих долго и неподвижно сидел в углу. Настоящие пимфы уже ушли. Даже они не решались окликнуть несчастного ребенка. Они показывали на него пальцами и шептались. Некоторые подходили к нему вплотную, но, не решаясь тронуть его, уходили. Генрих не в силах был пошевелиться. Ему казалось, что в горле у него нож.

Вдруг он почувствовал прикосновение холодного носа Вольфи к своему уху. Теплый влажный язык лизнул его щеку. Не оборачиваясь, Генрих обнял собаку за шею, прижался головой к голове Вольфи, и слезы полились у него из глаз.

— Если бы ты был здесь, — плакал он, — ты не дал бы увести отца. Ты бы искусал всех полицейских!

Когда Генрих и Вольфи вошли в комнату, мать лежала на кровати, уткнувшись головой в подушку, и не слышала их прихода. Генрих остановился в дверях. Он боялся подойти ближе. Но Вольфи подбежал к кровати, встал на задние лапы и, махая хвостом, стал лизать шею и уши своей хозяйки.

Фрау Кламм поднялась. Она казалась еще худее, чем обычно. Ее острое лицо было бледно, глаза покраснели от слез.

— Генрих, сын мой! — закричала она и, схватив дрожащего мальчика, крепко прижала его к себе.

 

Новые друзья и пимфы

Когда на другой день Генрих спустился о Вольфи вниз, он даже не хотел останавливаться во дворе и сразу вышел на улицу. Только мимоходом он скосил глаза, чтобы посмотреть, что делают ребята. Во дворе были только пимфы. Они как раз затеяли игру в арест его отца. Лицо Генриха покраснело от стыда и гнева. Первый раз в жизни он почувствовал такую злобу. Вместе с Вольфи выбежал он на улицу, шмыгнул мимо биржи труда, которая помещалась напротив их дома, и добежал до городского парка. Там он знал боковую дорожку, где обычно никто не гулял. Он сел на скамейку и заплакал. Вольфи подскочил к нему и лизнул его в лицо, точно хотел утешить.

— Вольфи, славный, верный песик! — услышал вдруг Генрих.

Он оглянулся и увидел около себя Хильду Штарк. Генрих даже не заметил, как она подошла и села рядом с ним на скамейку. Он уже встал и хотел было уйти, потому что ему было стыдно. Но Хильда взяла его за руку.

— Ты не хочешь поиграть со мной? — спросила она.

Хильда была на год старше Генриха и обычно играла с девочками и со старшими мальчиками. С ним она никогда еще не была так ласкова. Генрих потупил глаза и отвернулся.

— Хочешь, мы можем поиграть с моей куклой или строить домик из песка. Тут много песка.

Генрих все еще молчал.

— Послушай, Генрих, и нам сегодня грустно, не только тебе.

Генрих изумленно взглянул на Хильду. Ее красивые голубые глаза сияли такой теплотой и лаской, что у него снова показались слезы. Что она хочет сказать? Что это значит? Сердце его забилось сильнее.

— Здравствуй, Генрих! — раздался вдруг голос с другой стороны. Это был Фриц Лампе, сын шофера, живущего в их доме. Ему уже исполнилось десять лет, и он никогда не разговаривал с малышами.

Он подошел к скамейке и сел.

— Хотите орехов? — Он вытащил из кармана пригоршню орехов и дал по три штуки Генриху и Хильде.

— Гляди-ка, Генрих, что у меня есть! — Фриц Лампе держал двумя пальцами большой стеклянный шарик, который так и сверкал на солнце. Чудесный шарик! В нем переливались красные, зеленые, желтые, белые и синие лучи. Никогда, кажется, Генрих не видел ничего более чудесного!

Фриц Лампе держал двумя пальцами большой стеклянный шарик, который так и сверкал на солнце.

— Я тебе подарю его, Генрих! Только не потеряй! — при этом Фриц так ласково улыбнулся, что маленькое, судорожно сжавшееся сердечко Генриха наполнилось теплом. На его печальном лице впервые появилась улыбка. Какой замечательный шарик! И какие хорошие ребята! Они знают, что полиция вчера арестовала его отца и, несмотря на это, разговаривают с ним так ласково, как никогда. Генрих тихо и неуверенно смеялся вместе с ними. Но говорить он еще не решался.

Они увидели Лотара. Фриц Лампе поманил его.

— Ну, Генрих! — сказал, подойдя, Лотар и похлопал его по щеке. — Ты храбрый мальчик, а? Будем с тобою друзьями. Хочешь?

— Да, — тихо ответил Генрих.

Он любил и уважал Лотара. Но только издали. Он никогда не думал, что Лотар станет вообще разговаривать с таким малышом, как он. Особенно теперь Генриху казалось, что все ребята будут избегать его. И вот как странно все, как чудесно! Фриц Лампе сидит справа, Хильда Штарк — слева, а умный Лотар стоит перед ним и держит его за руку. Генрих почувствовал себя вне опасности, окруженный теплом и заботой. Теперь, после самого большого горя, он испытывал счастье, какого никогда еще не знал.

— Не спуститься ли нам к реке? — спросил Лотар. И они пошли все вместе, впятером, как самые лучшие друзья. Вольфи сразу понял, куда они держат путь, и помчался вперед — ведь он отлично умел плавать.

 

Открытие Вольфи

Они шли через лесочек. Вдруг Вольфи остановился, оскалил зубы и заворчал.

— Вольфи кого-то почуял. Поблизости враг, — сказал Генрих.

Вольфи пробежал еще несколько шагов и сунул морду в кучу хвороста. Он заворчал еще сильнее.

— Чья-нибудь нора, — сказал Фриц и стал помогать Вольфи, который передними лапами разгребал сухие ветки. Вдруг Фриц тихо свистнул и поманил Лотара.

— Ого, — тихо сказал Лотар, подойдя поближе. И оба мальчика посмотрели по сторонам, точно ища кого-то.

— Тсс, Вольфи, молчи! — сказал Фриц собаке, когда Вольфи залаял.

Что они нашли? Генрих и Хильда тоже осторожно подошли поближе. Они увидели под хворостом форменную одежду пимфов. Три пары штанов, три желтые рубашки с черными галстуками, три кепки и три кушака. И еще башмаки и чулки.

— Кто это закопал? — тихо спросил Лотар.

— Наверное, они здесь поблизости купаются, — шопотом ответил Фриц. — И припрятали свое тряпье, чтобы его не украли.

— Ведь без своей формы они ничего не стоят, эти трусы, — сказал Лотар. — Они только тогда и задирают нос, когда все видят, что это пимфы.

— Вот если бы им пришлось побегать без своей формы, и полицейские и фашисты обращались бы с ними, как с нами… — Не кончив фразы, Фриц подмигнул Лотару. Он, видимо, что-то придумывал. Лотар улыбнулся и утвердительно кивнул головой. Он понял его без слов.

— Поглядим-ка сначала, куда запропастились эти пареньки, — зашептал Фриц. — Я подползу к реке с этой стороны, а ты, Лотар, оттуда…

Река была недалеко.

Трое пимфов купались у берега, хотя купаться в этом месте было запрещено. Один из них был Эвальд фон Панвитц. Его сразу можно было узнать по раздутым красным щекам. Другие мальчишки тоже были из их дома.

Они шлепали ладонями по воде и ничего не видели и не слышали.

Момент был самый подходящий. Нужно было действовать быстро и решительно. Фриц и Лотар обменялись друг с другом свистом и поползли обратно быстро и бесшумно, как змеи.

Лотар и Фриц увязали всю одежду пимфов в узел и скрепили его крест-накрест двумя кушаками. Потом Лотар вынул записную книжку, вырвал из нее листок, что-то написал на нем и приколол записку к дереву, под которым была спрятана одежда. Затем Фриц взвалил узел на спину, и все пятеро друзей пустились бежать: Генрих, Хильда, Вольфи и двое старших — Лотар и Фриц Лампе.

Они добежали до шоссе. Там был забор, только что выкрашенный в зеленый цвет. У забора еще стояло ведерко с краской.

Фриц остановился и указал на ведерко. Он ничего не сказал и только подмигнул Лотару. На этот раз Лотар не сразу понял его.

— Ты что? — спросил он.

— Они же будут искать под хворостом свою одежду. И будут руками ощупывать и трогать каждую ветку, не находя своих тряпок. Верно? И если бы вот такое ведерко с краской очутилось под хворостом…

Больше Фрицу не пришлось говорить. Лотар рассмеялся и продолжал:

— Тогда они угодят руками в краску и опрокинут ведерко. Но как это сделать?

Фриц быстро сунул Лотару в руки узел.

— Держи. Я все сделаю.

— Будь осторожен, Фриц.

Но Фриц уже схватил ведерко с краской и побежал обратно в лесок, а остальные остались ждать его. Лицо Генриха пылало от волнения. Вдруг он услышал, как Лотар зашептал:

— Ты не должен думать, Генрих, что ты навсегда потерял твоего отца. Многим уже удалось бежать из тюрьмы и из концентрационного лагеря.

Генрих с удивлением взглянул на него. Но Лотар глядел в воздух, словно это вовсе не он говорил, а кто-то другой.

Генрих не посмел расспрашивать его. Может быть, он ослышался. Но в голове и в сердце крепко засела эта мысль. Отец убежит, он вернется.

 

Хильде дают поручение

Вскоре они увидели Фрица Лампе. Запыхавшись, он подбежал к ним.

— Все в порядке. Хотелось бы мне видеть, как они вылезут на берег.

— Жаль, что их не застукал полицейский во время купанья в запрещенном месте, — сказал Лотар.

— Ну, это можно устроить, — ответил Фриц и задумался.

— Мы, конечно, сами сделать этого не можем… Это вызвало бы подозрения. Но… погодите-ка, а Хильда? Скажи, Хильда, ты не боишься?

— Я? — Хильда вскочила и подняла кверху вздернутый носик. — Я ничуть не боюсь!

— Ну, тогда слушай. Там, возле лесочка, где мы вышли на шоссе, стоит шуцман. Возьми с собой куклу и подойди к нему. Вежливо поздоровайся с ним и скажи, что в лесу — коммунисты. Подведи его к записке, которую прилепил Лотар. И удирай, чтобы тебя не увидели мальчишки. Если тебя узнают, — мы пропали.

— Мне кажется, все-таки опасно посылать туда Хильду, сказал Лотар. — Она слишком мала.

— Вот и хорошо. У шуцмана не будет никаких подозрений. А Хильду мы знаем. Она уже выполняла всякие поручения. Верно, Хильда?

— Я думаю, — гордо сказала Хильда.

— Ну беги, — засмеялся Фриц, — действуй!

Хильда взяла на руки куклу и побежала по шоссе. Но, увидев шуцмана, она быстро повернула направо, в лесок, и, сделав круг, возвратилась на шоссе, как будто только что вышла из лесочка. Она подошла к шуцману и подняла руку.

— Хейль Гитлер, господин шуцман! — пропищала она, стараясь казаться еще меньше, и подняла кверху вздернутый носик.

— Хейль Гитлер! — с довольной улыбкой ответил шуцман.

— Господин шуцман, — прошептала она таинственно. — Там, у реки, коммунисты.

Шуцман рассмеялся.

— Почему ты думаешь, малышка?

— Я уже умею читать, господин шуцман, — пищала Хильда, лукаво склонив головку набок.

— Ну и что же ты прочла?

Хильда сунула куклу под мышку, чтобы обеими руками прикрыть рот:

— Там, на дереве, висит записка. На ней написано «Ротфронт». А ведь так говорят коммунисты.

— Что?! — крикнул шуцман, и лицо его стало серьезным. — Там так и написано?

— «Ротфронт», — повторила Хильда и покачала головой, как при очень печальном известии.

— Пойдем, покажи мне, где это.

Хильда быстро побежала вперед, потому что нельзя было терять ни секунды. Сначала она сделала вид, что не может сразу найти дерево. Ей хотелось прежде удостовериться в том, что Эвальд и его друзья еще не вылезли на берег. Поэтому она сперва осторожно дошла почти до реки. Эвальд и остальные все еще сидели в воде.

— Ах, — сказала она. — Теперь я вспомнила. Вот здесь… Вот оно, это дерево. — И она привела шуцмана к месту, где они раскопали пимфовскую одежду и где хворост снова лежал так, точно до него никто и не дотрагивался.

— Вот, господин шуцман. Видите — записка.

— Вот, господин шуцман. Видите — записка.

Шуцман прочел. И прочел еще раз, точно не веря своим глазам. Он покраснел от злости, как индюк.

— Какая наглость! — воскликнул он. — Тут написано: «Купальня Ротфронт».

Хильда грустно покачала головой, как бабушка, когда она рассказывала о своих болезнях:

— Да-да… Да-да…

— Кто же это налепил?

— Может быть, вон те, что купаются в реке.

— Купаются? Но ведь здесь запрещено купаться!

— Там купаются три мальчика. Вы разве не заметили, господин шуцман?

— Ну, уж я им покажу купальню Ротфронт! — И шуцман быстро направился к реке.

Хильда повернулась и бросилась бежать, что было силы. Подбежав к ребятам, она хотела было все рассказать, но Фриц не дал ей раскрыть рта:

— Беги сейчас же домой и до завтрашнего дня не выходи из квартиры. Если шуцман снова увидит тебя, все погибло. Чтобы духу твоего не было. И никому ни звука.

— До свиданья! — крикнула Хильда и исчезла.

— Я думаю, — сказал Лотар, — что и нам пора домой. Надо же позаботиться о том, чтобы во дворе было побольше зрителей, когда этих пимфов приволокут в трусах домой.

 

Неприятность

— Вылезайте из воды! Одеваться! Марш! — скомандовал Эвальд. — Сегодня день рождения моего папы. В шесть часов у нас соберется много гостей, и я должен прочесть стихотворение. Ну, пошли!

В этот момент они услышали с берега басистый и не слишком приветливый голос:

— Эй вы, негодяи! Вылезете из воды или нет? Я вам покажу, как купаться в местах, где это запрещено!

— Ой, беда! — крикнул один из мальчиков.

— Только без паники, — гордо ответил Эвальд и пригладил пробор, как это делал его отец. — Только без паники. Если мы ему скажем, кто мы такие, он сейчас же замолчит.

И он пошел вперед. Двое других неуверенно зашлепали за ним по воде. Как только Эвальд вылез на берег, шуцман схватил его за ухо.

— Купаться там, где запрещено! — зарычал он. — И еще к тому же безобразничать! Записочки приклеивать…

— Пустите меня! — закричал Эвальд. — Мы пимфы!

— Хороши пимфы. Записочки приклеивать. — И он так больно дернул обоих за уши, что они завопили. Третий прыгнул обратно в воду и с перепугу глубоко нырнул.

— Пустите! — орал Эвальд. — Мой отец капитан и прикажет наказать вас.

— Молчать! — крикнул шуцман. — Идите за мной! Мы после поговорим… Кто тут пимфы и кто капитан!..

Шуцман приволок за уши обоих ревущих мальчишек к дереву, где висела записка.

— Это что такое, а? Купальня Ротфронт? А? Коммунистическую агитацию разводить? Вшивые мальчишки! Достанется вам за это!

— Это неправда! Мы не приклеивали эту записку. Мы настоящие пимфы. Вот тут под хворостом спрятана наша форма.

— Где?

— Здесь! — крикнул Эвальд. — Вы сейчас увидите. И я скажу моему отцу, как вы грубо обошлись с нами.

Он торопливо стал раскидывать ветки. А шуцман думал: «Может быть, его отец и в самом деле капитан. Тогда мне не сдобровать за мою грубость».

— Отец сообщит вашему начальнику, что вы нас били! — вопил Эвальд, разбрасывая ветки.

— Я вас не бил, — пробормотал вполголоса шуцман.

— Где же наша форма? — испуганно прошептал один из пимфов. Однако шуцман услышал его шопот.

— Где же форма? — спросил он уже громче.

— Сейчас увидите! — воскликнул Эвальд. — Вот башмаки и чулки. Видите?

— Ну, а где форма? — спросил шуцман еще громче.

— Сейчас увидите! — сказал Эвальд уже тише, ощупывая руками голую землю.

— Где же она? — спросил шуцман уже громко.

— Вот сейчас… — уже совсем тихо сказал Эвальд. — Она же была тут!.. Вот тут она должна быть! — И… хлоп! Он угодил во что-то мокрое. Когда он вытащил руку, она была зеленой до локтя, и краска капала на его голые ноги.

— Ах вы, негодники! — снова заорал шуцман. — Обманывать полицию? — И он снова схватил Эвальда за ухо.

— Но ведь наша форма была здесь, господин шуцман! — И все трое сделали последнюю отчаянную попытку найти под ветками свою одежду. При этом все трое угодили в ведерко с краской и вдобавок еще и опрокинули его.

— Нашу форму украли! — заревели они, вытирая глаза зелеными руками. Толстые красные щеки Эвальда стали наполовину зелеными. Мальчики выглядели смешнее, чем клоуны в цирке.

— Где вы живете? — спросил шуцман.

Эвальд плача сказал адрес.

— Марш! — скомандовал шуцман. — Посмотрим, правда ли это. А потом будем разговаривать!

Шуцман сложил записку и сунул ее в свою толстую записную книжку.

— Мы наденем чулки и башмаки. Мы не привыкли ходить босиком! — взмолился Эвальд.

— Очень хорошо! Ступайте босиком. По крайней мере, не удерете! Марш!

 

Зеленые пимфы и подарок к рождению

И вот трое мокрых пимфов, взяв в руки башмаки и чулки, плача зашагали впереди шуцмана. Они перепрыгивали через острые камешки, сучья и корни. Вместе со слезами по лицу текла зеленая масляная краска, она сползала на шею и грудь.

Когда они вышли на шоссе, пешеходы останавливались и смеялись над ними. Дети с визгом и хохотом бежали сзади. Собаки с лаем кидались на них. В город вошла уже настоящая процессия! Люди выглядывали из окон, чтобы поглазеть на эту комедию.

Когда они подошли к дому, шуцман так грубо втолкнул их в ворота, что они кубарем влетели во двор.

Каким криком и хохотом их встретили! Двор был переполнен. Это устроили Лотар и Фриц со своими друзьями. Они сказали всем ребятам, что ровно в шесть часов начнется игра в прятки. И когда трое пимфов в сопровождении шуцмана вошли во двор, все ребята завыли от восторга, они просто давились от смеха. Даже маленький Генрих стоял, играя своим стеклянным шариком, и громко смеялся, а Вольфи лаял от удовольствия.

— Это же Эвальд! — крикнул вдруг Фриц Лампе, словно только теперь узнал его.

— Эвальд фон Панвитц! — закричали все. — Ха-ха-ха! — безудержно хохотала детвора.

Но когда шуцман услышал это имя, он испугался. «Значит, эти пареньки все-таки не соврали», подумал он. И в то время, как зеленые пимфы, сгорая от стыда и ярости, пробивались сквозь толпу ребят, шуцман, сделав вид, будто позабыл что-то на улице, повернулся и исчез.

Наверху, в большой квартире капитана фон Панвитц, уже собрались гости. В столовой был накрыт стол на двадцать человек. На столе среди фруктов, тортов, шоколада стояла ваза с огромным букетом цветов. Когда все уселись за стол, г-жа Панвитц сказала громким голосом:

— Господа, мы начинаем наше торжество. Эвальд, войди!

Все посмотрели на дверь. Было условлено, что Эвальд будет ждать в соседней комнате, пока его позовут. Затем он откроет дверь, войдет, отдаст военный салют и прочтет стихотворение. Фрау фон Панвитц, правда, полчаса тому назад всюду искала своего сына и не нашла его. Но она не сомневалась в том, что Эвальд точно в назначенное время будет стоять за дверью, как ему было приказано. Итак, все смотрели на дверь. Но она не отворилась.

— Эвальд, войди! — загремела еще громче фрау фон Панвитц.

Дверь оставалась закрытой.

Минна, кухарка, стояла около граммофона. Ей было приказано завести граммофон, как только Эвальд кончит читать стихотворение. Наконец дверь нерешительно отворилась.

И тут раздался страшный крик фрау фон Панвитц.

— Э-э-эвальд!

Она вскочила. От толчка опрокинулась большая ваза с цветами, из нее полилась вода. Все гости повскакали с мест, чтобы вода не залила их дорогих платьев. От этого опрокинулось несколько чашек с кофе.

— Э-э-эвальд! — воскликнул и капитан фон Панвитц. Все смотрели на дверь и хохотали.

Что же произошло?

В дверях, которые нерешительно открылись, стоял Эвальд в трусах, сверху донизу вымазанный зеленой краской, и ревел. Он был похож на зеленого попугая.

В дверях стоял Эвальд в трусах, сверху донизу вымазанный зеленой краской, и ревел.

Фрау Панвитц бросилась к Эвальду и залепила ему такую оплеуху, что ее можно было услышать на улице.

Минна с перепугу пустила граммофон, и раздался фашистский гимн.

В эту минуту отворилась другая дверь, и дворник принес какой-то сверток. Чужой незнакомый мальчик передал его для Эвальда Панвитц. В свертке оказалась форма Эвальда. К блузе булавкой была приколота записка с подписью «Ротфронт».

 

Генрих строит убежище

Когда Генрих вернулся вечером домой, дверь оказалась запертой. Мать ушла на поденную работу. Генрих достал из-под половика ключ. Это было условленное место.

Он вошел в темную комнату, и ему стало страшно. Он и прежде оставался частенько один дома и никогда не боялся. Но теперь, когда нет отца… а вдруг и мать больше не вернется?

Все-таки Генрих не зажег огня. Надо экономить. С улицы проникало достаточно света. Он сел с Вольфи на скамейку. Снизу доносились звонки трамваев и гудки автомобилей. По темным стенам комнаты пробегали пятна света и тени. Генрих обнял Вольфи за шею.

«Какой чудесный день, — подумал он. — Сколько событий… Какую чудную шутку придумали его новые друзья. Эти пимфы в трусах, вымазанные зеленой краской. Как было смешно, когда они влетели во двор».

Генрих даже рассмеялся…

Вдруг он замолк. Сердце его забилось сильнее. Он забыл самое важное — слова Лотара: «Многие уже бежали из тюрьмы, отец тоже убежит».

«Когда-нибудь, поздно ночью, он тихонько постучит в дверь, — думал Генрих. — А вдруг никто не услышит? Нет, нет, у Вольфи такой тонкий слух, он услышит, даже если мы будем спать, и разбудит нас».

— Вольфи, — сказал Генрих собаке, — ты должен быть на-чеку. Если мы не впустим отца, куда ему итти среди ночи? А если он убежит из тюрьмы, полиция ведь будет искать его, будет гнаться за ним по пятам. Надо хорошенько спрятать отца, когда он вернется.

Но куда же? Под кроватью его сразу найдут. В шкафу? Достаточно будет открыть его. В маленькой каморке больше не было ни одного местечка, куда мог бы спрятаться отец. А если он придет сегодня ночью? А что, если он уже бежит по улицам и вот сейчас постучит в дверь?

Генрих был так взволнован, что не мог больше сидеть на скамейке. Он подошел к окну и посмотрел вниз. Внизу звонили трамваи и гудели автомобили. На мотоциклах проехали двое полицейских. Может быть, они гонятся за отцом?

Генрих с беспокойством окинул взглядом комнату. Надо найти для отца убежище. Непременно. Он еще раз осмотрел каждый предмет. Шкаф. О шкафе следует еще хорошенько подумать. Внутри шкафа нельзя, это будет сразу заметно. За шкафом тоже нет места. Он вплотную придвинут к стенке. Туда и пальца не просунешь. «Но… но… но задняя стенка шкафа расшаталась… — думал Генрих, — клей пересох. А что, если вдавить доски задней стенки поглубже в шкаф? Тогда между шкафом и стеной образуется пустое пространство, и там сможет поместиться не только палец, но и целый человек. Шкаф будет разделен на две половинки: в передней части — платье, в задней около стены — человек. А снаружи ничего не видно. Боковые стенки шкафа вплотную доходят до стены».

Генрих подбежал к шкафу, он хотел сразу же осуществить эту мысль.

Маленькому Генриху было очень трудно отодвинуть от стены шкаф, но он напряг все свои силы. Ведь отец мог прийти каждую минуту. Наконец ему это удалось. Он влез за шкаф, встал между стеной и шкафом и осторожно нажал на задние доски шкафа. И в самом деле, они мало-помалу все глубже вдавливались в шкаф.

Генрих от радости обнял и поцеловал Вольфи. Потом он поставил его в убежище и придвинул шкаф вместе с Вольфи к стене. Отлично. Вольфи исчез.

Но Вольфи это укромное место не понравилось. Он начал скулить. Из задней половинки шкафа сначала послышалось тихое взвизгивание. Оно становилось все громче и громче и скоро перешло в жалобный вой. И тут с работы вернулась мать.

— Что это? — спросила она. — Почему Вольфи плачет? Да и где он вообще?

Она в недоумении оглядывала комнату.

— Поищи-ка! — воскликнул Генрих. Его лицо сияло от гордости. — Ну-ка, найди его!

Фрау Кламм сначала открыла шкаф — вой шел оттуда. Но собаки там не оказалось. Она хотела посмотреть за шкаф. Но ведь это невозможно. Шкаф вплотную придвинут к стене.

— Что вы тут наделали? — удивленно спросила она. — Где же собака?

Генрих смеялся и хлопал в ладоши.

— Отодвинь-ка шкаф! — крикнул он.

Когда мать отодвинула шкаф и Вольфи радостно выскочил оттуда, Генрих сам встал в тайничок и сказал:

— Здесь спрячется отец, когда он убежит из тюрьмы и вернется домой.

Мать обняла и поцеловала Генриха.

Ночью Генрих часто просыпался. Ему все время слышались шаги. Может быть, это отец. Но Вольфи спокойно спал…

 

Генрих и беглец

На другой день Генрих вскочил с постели и, даже не одеваясь, сразу подбежал к убежищу. Ему хотелось посмотреть, все ли в порядке. Вольфи отошел в другой угол. Он боялся, как бы его опять не засунули в эту дыру.

Мать приготовила еду, оставила ее на плите и на весь день ушла на работу.

Генрих не пошел во двор. Он думал о том, как бы улучшить убежище.

Вдруг он услышал с улицы крик. Вольфи заворчал и подбежал к окну. Генриху тоже хотелось посмотреть, что там случилось.

На улице в длинной очереди выстроились безработные. Напротив помещалась биржа труда, где им выдавалось пособие. Генрих часто смотрел на них из окна. Но такого крика он еще никогда не слышал. Там, видимо, что-то произошло.

Генрих увидел, что безработные размахивают кулаками. Он увидел двух полицейских, которые протискивались в ряды безработных. Они, видимо, хотят кого-то арестовать, но им это не удается, потому что безработные оттесняют их. Полицейские свистят. Они колотят направо и налево резиновыми дубинками.

— Работы! Свободы! — вырывается возглас из общего шума. Молодой светловолосый парень звонко и весело кричит: — Долой фашистов!

— РРРР! — грохочет огромный полицейский автомобиль, выезжая из-за угла. С молниеносной быстротой подкатывает он к безработным. Вмиг с автомобиля соскакивает двадцать полицейских. Двадцать резиновых дубинок мелькают в воздухе и со свистом опускаются на головы безработных.

Вольфи, упершись передними лапами на подоконник, лает и скалит зубы. Генрих от волнения стучит кулаком по раме. Безработные безоружны. Они не могут защищаться. Они бегут. Многие бегут к воротам, но ворота захлопываются перед ними. Их не впускают. Куда же им бежать?

Вдруг Генрих замечает того светловолосого парня, который так громко кричал. Он бежит с другой стороны, наискось через улицу, прямо в их ворота, в их дом. Двое полицейских бегут за ним.

Генрих отскочил от окна и подбежал к двери. Куда побежит этот светловолосый парень? На дворе нет ни одного такого места, куда он мог бы спрятаться. Он должен вбежать по лестнице. Может быть, он уже поднимается…

Вдруг Генрих услышал шаги бегущего человека. На третьем этаже они остановились.

— Впустите меня на одну минуту, — прозвучал чистый звонкий голос. — Они же изобьют меня досмерти, если сцапают…

Хриплый голос ответил:

— Очень сожалею, но мы не можем…

И слышно было, как захлопнулась дверь. Шаги беглеца приближались. На четвертом этаже они снова остановились. Раздался стук в дверь. Дверь не открылась. Внизу в первом этаже уже слышны были голоса полицейских:

— Негодяй, видно, пробежал по этой лестнице. Ничего, поймаем! — И тяжелые полицейские сапоги загромыхали по ступенькам.

Генрих не мог больше выдержать. Он открыл дверь. Вольфи махал хвостом. Юноша уже подбежал к двери. Ему было лет шестнадцать или семнадцать, он был разгорячен, весь в поту. При виде Генриха он сказал, приветливо улыбаясь:

— Здравствуй, малыш. Я пришел к вам в гости.

Генрих знал, что юноша нарочно так говорит. Он молча распахнул дверь, потом запер ее за беглецом. Но тут уж подоспели и полицейские.

— Тсс, — шепнул юноша, приложив указательный палец к губам и прислушиваясь. Слышно было, как полицейские сопят и кашляют возле самой двери.

— Ну? — спросил один из них. — Куда же он девался?

— Тут чердак, — сказал другой.

— Но он заперт… Негодяй, верно, скрылся в какой-нибудь квартире.

Генрих и беглец переглянулись.

— В третьем этаже, — опять сказал первый полицейский, — хлопнула дверь, когда мы были еще внизу.

— Мы доищемся, кто здесь укрывает коммунистов.

Полицейские начали спускаться.

— Ну, мой милый друг, — улыбаясь сказал юноша. — На первых порах удалось. Но это не надолго. Они будут обыскивать квартиры и, конечно, вернутся сюда. Нет ли тут выхода на крышу? Или на чердак? — Генрих даже не успел ответить, как юноша все рассмотрел сам. Он поглядел в окно и внимательным взглядом окинул стены. Тихо свистнул. Потом сказал:

— Вернее всего, это приветливая и чистенькая мышеловка. Здесь ничего не выйдет. А спрятаться тут у вас тоже негде. Я уже вижу. Придется, видно, тихонько сидеть и ждать прихода полиции. Если они тебя спросят, скажи, что ты не хотел меня впускать. Понял? Что я ворвался насильно. Мне-то ведь уж безразлично. Я все равно угожу в тюрьму.

Генрих все еще не мог выговорить ни слова. Он молча смотрел на юношу. У него были светлые кудрявые волосы, спадавшие ему на лоб.

Сердце Генриха сжалось. Это была очень трудная минута его жизни. Ведь в этой комнате можно отлично спрятаться. Но тайник он выстроил для отца. Если он откроет его теперь этому чужому юноше, отцу некуда будет спрятаться, когда он вернется домой. Может ли он выдать свою тайну, имеет ли он право отдать убежище другому? Генрих молчал. А Вольфи положил передние лапы на грудь юноши, словно он был его старый знакомый.

Юноша гладил голову собаки.

— Кто же твой отец, малыш?

— Безработный, — очень тихо ответил Генрих.

— Ну да… а где он сейчас?

Генрих покраснел и молча отвернулся.

— Ну же… Почему ты так покраснел? Что-нибудь случилось с отцом? Может быть, и его тоже сцапала полиция?

Глаза Генриха наполнились слезами.

Юноша притянул его к себе и погладил по голове.

— Выше голову, малыш, — сказал он ласковым голосом. — Ты должен гордиться своим отцом. Многим из нас приходится так же плохо. И все-таки нас не задушат. Вот так же, как ты мне хотел помочь, так и твоему отцу кто-нибудь поможет…

Эти слова точно кольнули Генриха. Как он поможет юноше, так и его отцу кто-нибудь поможет? Но ведь он еще вовсе и не помог. Он не показал ему своего тайного убежища. И поэтому полиция найдет его и арестует.

— В этой комнате можно спрятаться, — сказал Генрих.

— Не думаю, — с печальной улыбкой покачал головой юноша.

— Я соорудил укромное убежище для моего отца. Вот тут… помогите отодвинуть шкаф.

— Вот это хорошо! — воскликнул юноша, увидя тайник. — Ты превосходный парень. Теперь скорее!.. Пока твоему отцу понадобятся это местечко, мой и след простынет.

— Скорее придвинь вплотную шкаф. А кто тут живет по-соседству?

— Никто. Там чердак.

— Ага! И тонкая дощатая стенка. Ну, придвинь-ка еще чуточку, малыш. Тут меня никто не найдет. Так… большое спасибо, малыш.

Генрих совсем обессилел. Ему было очень трудно двигать шкаф.

— Слушай, малыш, — заговорил юноша из шкафа. — Будет лучше, если ты немедленно уйдешь, и в квартире никого не окажется. Ты сможешь потом сказать, что тебя вовсе и дома не было и поэтому ты никого не мог впустить.

— Хорошо, — сказал Генрих. — Но Вольфи я оставлю тут.

— Пожалуй, — раздался голос из шкафа. — Как тебя зовут, малыш?

— Генрих Кламм.

— Ты дельный мальчуган. Я хотел бы побеседовать с тобой. Приходи завтра в половине десятого на Мюнхенштрассе, номер 21. Я тебя там буду ждать. Но никому не говори. А теперь — убегай.

— Да, — ответил Генрих, взяв собаку за ошейник, и сказал: — Вольфи, на место.

Вольфи сейчас же лег на свой коврик около шкафа, положил голову между передними лапами и посмотрел на Генриха преданными, блестящими глазами.

— Внимание, Вольфи. Никому не давай отодвигать шкаф, — наставлял его Генрих.

Вольфи наморщил лоб с белым пятном над левым глазом. Видно было, что он понял, какое важное задание поручает ему Генрих.

Генрих быстро вышел из квартиры, закрыл ее и ключ положил под половик. Никто его не видел. Он спустился во двор.

Уже внизу он услышал, как полицейские вышли из какой-то квартиры, и хриплый голос сказал:

— Нет. Не у меня. Никогда бы я не впустил к себе в дом коммуниста. Боже сохрани! Но я видел, что этот негодяй добежал до пятого этажа и не вернулся. Он, видимо, спрятался на чердаке.

— Чердак закрыт на замок. Мы уже смотрели, — злобно проворчал один из полицейских.

— Но ведь там есть еще одна квартира. Значит, он мог проникнуть только в эту квартиру.

— Ну, посмотрим, — проворчал полицейский, и они опять стали подниматься по лестнице.

Генрих, разумеется, не должен был и виду показать, как он испугался, услышав это. Он притворился, будто его нисколько не интересует, куда пошли полицейские. Но он остался на лестнице и затеял для вида игру. Он пускал свой стеклянный шарик по ступенькам и ловил его. И в то же время напряженно прислушивался к тому, что происходит наверху.

Полицейские постучались в дверь квартиры Кламмов и крикнули: — Откройте! Полиция! — Но, не получив ответа, они сами отомкнули дверь своим ключом и вошли в квартиру.

Генрих затаил дыхание. Его стеклянный шарик чуть не укатился совсем, потому что он забыл подхватить его. Но полицейские оставались там недолго. Вскоре они снова появились на лестнице.

— Никого! — сердито воскликнул один из них.

Генрих радостно улыбнулся и полез за шариком, который уже докатился до входных дверей. Потом он вышел во двор и направился к воротам. Тут он хотел обождать, пока уйдут полицейские и уж потом вернуться домой.

Но полицейские не шли. Все произошло совсем не так, как Генрих себе представлял. Случилось второе большое несчастье в жизни Генриха Кламма.

 

Героическая смерть Вольфи

Оба полицейских хотели было уйти. Но вдруг распахнулась какая-то дверь. Старая женщина высунула нос и зашептала:

— Не уходите. Он в квартире. Я сама видела, как он вошел. Ищите лучше.

И быстро захлопнула дверь. Полицейские переглянулись.

— Ну и хитрая собака! — крикнул один.

— Пойдем, — злобно сказал другой. — Теперь он у нас в руках. — И они в третий раз загромыхали вверх по лестнице.

Когда полицейские в первый раз вошли в комнату, Вольфи оскалил зубы и заворчал. Но он не двинулся с места. Он помнил строгий приказ Генриха, а Вольфи был хорошо дрессирован. Даже когда полицейские заглянули в шкаф, Вольфи, хоть и сердито залаял, но с коврика не сошел.

Когда полицейские во второй раз ворвались в квартиру Кламмов, Вольфи все еще лежал на коврике и только рычал и скалил зубы, но не сходил с места. Он следил блестящими глазами за двумя непрошенными пришельцами.

— Где же, чорт подери, мог спрятаться этот негодяй? — спросил один. — Единственная возможность — это шкаф. Но ведь мы там уже смотрели.

— Придется осмотреть стены, — может быть, где-нибудь есть потайная дверь.

И полицейские начали ощупывать и простукивать стены. Вольфи ворча следил за ними. Он чуял недоброе. Все его мускулы дрожали от сдерживаемого порыва.

Полицейские быстро справились с одной стеной. Комната была ведь так мала. Наконец они подошли к стене, где стоял платяной шкаф.

— Отодвинь-ка шкаф, — сказал один. — Надо пощупать стену и за ним.

Другой взялся за шкаф. Он его еще даже и не сдвинул с места. Он только собрался… И вдруг… Короткое, злое ворчание… Одним прыжком Вольфи очутился у него на груди и схватил за горло.

Полицейский крикнул и грохнулся спиной на пол. Второй полицейский схватил Вольфи за ошейник и оторвал его от горла первого. Но в этот момент Вольфи вцепился в его руку так, что брызнула кровь и захрустели кости. Полицейский зарычал от боли и выпустил Вольфи. Левой рукой он хотел выхватить револьвер, но Вольфи не дал ему сделать этого, он кинулся на него, и тот тоже полетел на пол. Первый полицейский поднялся и потянулся за револьвером. Но сверкающие острые зубы Вольфи уже впились в кисть его руки.

Началась борьба не на жизнь, а на смерть. Вольфи кусался и царапался как бешеный. Оба полицейских были сильные люди и осыпали Вольфи жестокими ударами. Человека они, вероятно, давно убили бы. Но Вольфи, казалось, этого не чувствовал. Он боролся с тихим, яростным ворчанием. Глаза его метали зеленые искры. Он знал, что дело идет о жизни и смерти. Но он выполнял свой долг.

Рев полицейских был, разумеется, слышен по всей лестнице. Из квартир выбегали люди. Они толпились возле чердака.

— Надо же помочь полицейским! — крикнул кто-то. Но никто не решался войти в комнату, откуда доносился страшный шум.

В это время вернулся домой отец Фрица Лампе, шофер. Он жил в четвертом этаже под Кламмами. Это был большой, сильный мужчина.

— Господин Лампе! — крикнул человек с хриплым голосом. — Идите же! Помогите! Ужасный пес разорвет полицейских на части.

— Что вы? Я не рискну, — сказал Лампе. — Если уж двое вооруженных не могут с ним справиться! Собака, видно, бешеная.

Все закричали:

— Бешеная собака! Бешеная собака! — и кинулись прочь. Шофер Лампе улыбнулся и сказал про себя:

— Браво, товарищ Вольфи. Всыпь им как следует. Лично от меня ты получишь за это целую колбасу.

Между тем борьба в комнате становилась все ожесточеннее и отчаяннее. Все было опрокинуто: стол, стулья, скамейки. Осколки стекла валялись на залитом кровью полу. — У Вольфи одно ухо было наполовину оторвано. Из левого глаза текла кровь. Но он этого не замечал. Он кусался и царапался так, точно и вправду был бешеным. Но и полицейские боролись из последних сил, и три сплетенных тела катались по полу.

Несмотря на дикую борьбу, один из полицейских услышал за шкафом странный шум, как будто ломаются доски.

Но о том, чтобы подойти и взглянуть, нечего было и думать. Он руками и ногами защищался от собаки.

В этот момент пришел третий полицейский. Его вызвали с поста.

Он вошел в комнату уже с поднятым револьвером. Но нелегко было приблизиться к собаке. Наконец, улучив удобную минуту, он выстрелил. Вольфи подпрыгнул и растянулся на залитом кровью полу.

 

Генрих находит своего мертвого друга

Генрих ждал на улице у ворот. У него было прекрасное настроение. «Теперь уж ничего страшного не случится, — думал он. — Полицейские ведь никого не нашли и хотели уходить. Почему они так долго не идут? Может быть, они ищут в других квартирах? Пускай ищут! — усмехнулся Генрих. — Глупые полицейские».

И вот, когда он так стоял и внимательно смотрел, чтобы не пропустить полицейских, он вдруг почувствовал, как его толкнул какой-то прохожий. Генрих обернулся и узнал высокого светловолосого юношу.

Юноша не остановился. Но, проходя мимо, он как бы нечаянно коснулся Генриха и даже не взглянул на него. Он слегка улыбнулся и, еле заметно кивнув головой, исчез за углом.

Генрих очень удивился. Как же он вышел из дома? Из ворот он выйти не мог, ведь Генрих не спускал с них глаз. Однако другого пути у него не было. Как же это произошло?

Генрих задумался. Но он напрасно ломал себе голову, эту загадку он не мог разгадать и решил вернуться домой.

Вдруг к воротам подкатила карета «Скорой помощи». Два санитара с носилками вошли в дом. Генрих еще подождал.

У ворот начали собираться любопытные, и Генриху тоже хотелось посмотреть, что случилось.

— Освободить проход! — Это возвращались санитары с носилками. Толпу оттеснили. Но Генрих был такой маленький, что ему удалось пролезть вперед. Носилки пронесли вплотную мимо него.

Каково же было его изумление! На носилках лежал один из полицейских. У него были перевязаны не только руки, но и лицо. Второй полицейский шел сзади, опираясь на двух мужчин. Сквозь белые бинты его перевязок просачивалась кровь.

— Что случилось? — встревоженно спрашивали в толпе.

— Полицейских избили до крови! — сказала женщина с корзинкой.

— Это коммунисты, — шепнул кто-то.

— Вздор! — сказал другой. — Это собака их обработала.

— Молодец! — тихо отозвался чей-то голос. Когда Генрих услышал это, ему стало страшно. Что там произошло у них в квартире?

Он бросился бегом через двор и вверх на пятый этаж.

Дверь была открыта. На пороге — кровь. В комнате — тихо.

— Вольфи! — крикнул Генрих.

Но в комнате попрежнему было тихо.

Сердце Генриха сжалось. Он вошел в комнату.

Там, на полу, в луже крови лежал его лучший друг Вольфи.

— Вольфи! — тихо, с тоской позвал еще раз Генрих. Вольфи не поднял головы и не вильнул хвостом.

Генрих осторожно обошел вокруг него. Остановился, оглядел комнату: опрокинутая мебель, осколки стекла…

«Вечером вернется мама, усталая после работы, — вдруг подумал он, — и застанет комнату в таком беспорядке…»

Генрих расставил все по местам. Потом взял метлу и вымел осколки. Разыскал тряпку, смочил ее под краном и вытер пол. Все так, как делала его мать. «Мама так будет огорчена из-за Вольфи, — думал он, — пусть она по крайней мере не сердится за беспорядок».

Вскоре все было прибрано. Только к Вольфи Генрих все еще не решайся прикоснуться.

Наконец он смочил свое полотенце и сел на корточки рядом с Вольфи. Бережно и осторожно поднял он его голову и заботливо вытер каждое кровавое пятнышко. Потом он поцеловал своего друга в лоб и положил его беспомощную голову к себе на колени. И только теперь, когда ему больше нечего было делать, Генрих беззвучно заплакал. Слезы покатились по его щекам.

В это время медленно приоткрылась дверь, и в комнату вошел Фриц Лампе. Он ничего не сказал и подсел к Генриху. И он тоже стал гладить мертвого Вольфи. Из его глаз тоже потекли слезы. Так они сидели возле мертвой собаки и молча плакали.

Наконец Фриц сказал:

— Ты можешь гордиться своим Вольфи. Он был настоящим героем, он боролся против фашистской полиции. И, конечно, он бы их прикончил, если бы не явился третий полицейский.

— Он спас коммуниста, — прошептал Генрих.

— Неужели? — удивленно спросил Фриц, но в эту минуту в дверях появился дворник, и он замолчал.

— Эту падаль надо сейчас же убрать! — закричал дворник. — Понятно? Сейчас же на помойку!

И он вышел, сильно хлопнув дверью. Оба мальчика только молча смотрели ему вслед полными слез глазами.

Потом они взглянули друг на друга. Генрих обнял Вольфи и крепко прижал его к себе.

— Нет! — крикнул он. — Только не на помойку, Вольфи не падаль! — И тут он громко разрыдался.

Фриц Лампе погладил Генриха по голове и сказал:

— Мы не позволим, Генрих! Будь спокоен. Мы что-нибудь придумаем! — Фриц вытер слезы и встал. — Обожди меня тут, Генрих. Я поговорю с Лотаром.

Фриц ушел и вскоре вернулся с Лотаром. Они притащили с собой огромный мешок.

— Послушай, Генрих, — сказал Фриц Лампе. — Твой Вольфи должен быть с честью похоронен, как настоящий герой. Мы сделаем это вечером в лесу. А пока, чтобы не было скандалов, мы унесем Вольфи отсюда и спрячем его в лесочке под хворостом.

— Надо Вольфи поставить памятник… — всхлипнул Генрих.

— Надо. Он этого заслужил! — сказал серьезно Лотар.

Они уложили Вольфи в мешок, и Фриц сказал:

— Ступай, Генрих, погляди, свободна ли лестница. Никто не должен видеть, как мы уносим Вольфи.

Генрих пошел вперед, Лотар и Фриц понесли тяжелый мешок. Внизу в дверях они немного подождали и, когда двор на мгновение опустел, быстро пробежали к воротам.

На улице их уже поджидала Хильда Штарк. Она доложила, что дорога свободна, и побежала вперед для новых сообщений.

До маленького лесочка все шло благополучно. Лотар и Фриц несколько раз опускали мешок на землю, потому что Вольфи был очень тяжелый. Так они дошли до шоссе.

— Здесь мы можем свернуть и выйти через мостик к ельнику, — сказал Фриц. В ельнике они нашли укромное место, положили мешок на землю и забросали его еловыми ветками.

— Это еще не настоящие похороны, Генрих, — сказал Лотар. — Когда стемнеет, мы устроим настоящие, пышные похороны. А пока еще светло, пойдем поищем мести для Вольфи.

Вскоре они подошли к реке. Берег был высок. Холмы отвесно опускались к воде. На них росли пышные ели.

По ту сторону реки раскинулись поля и луга вширь и вдаль до самого горизонта. Широкий, вольный вид открывался с пригорка, на котором стояли ребята. Глубоко под ними шумела река. Над их головами в ветвях высокой, красивой ели тихо шелестел ветерок. Шишки висели на ветвях и устилали землю. Из огромных стволов сочилась блестящая смола и издавала чудесный запах. Вдали на горизонте закатывалось солнце, и река сверкала, как длинная серебряная лента. Было тихо.

Лотар снял шапку и сказал:

— Это самое лучшее место. Я его давно уже присмотрел. Когда-то я даже сочинил тут стихотворение. Здесь будет могила Вольфи в память его верности и геройства.

Молча стояли четверо ребят. Большая птица медленно пролетела над равниной, и вдали, словно игрушечный, проехал поезд.

— Пойдемте, — сказал наконец тихо Фриц. — Нам надо кое-что еще организовать перед похоронами.

— Теперь около шести часов, — сказал Лотар. — В восемь будет уже темно. Итак, похороны начнутся в восемь часов.

И они пошли домой.

 

Похороны

Генрих ждал в комнате начала похорон. Он сидел на скамейке и печально оглядывал комнату. Все было, как раньше, и все-таки комната казалась ему совсем другой.

«Теперь все иначе, — думал он с грустью. — Отца нет, и Вольфи больше нет. Какая пустая комната! А мама вернется с работы только поздно ночью».

Вдруг Генрих услышал, как ближайшие башенные часы пробили половину восьмого, и сразу же кто-то постучал в дверь.

На пороге стояли Лотар и Фриц Лампе. Оба были в праздничных костюмах. На Лотаре был черный галстук.

— Идем, Генрих, — сказал Фриц, — уже пора. — Они молча прошли через двор и никого не встретили. На улице из соседних ворот вышли трое мальчиков и присоединились к ним, ни слова не говоря. Это были дети рабочих. Затем из других ворот вышли две девочки и тоже примкнули к ним. Их Генрих совсем не знал. Потом к ним присоединилось еще несколько ребят и молча пошли сзади.

Когда они проходили по городскому парку, со скамеек вставали чужие дети и примыкали к процессии. Собралось уже около тридцати ребят. Все они были серьезны и молчаливы.

Когда, свернув с мостика, они вошли в ельник, начало смеркаться. Фриц Лампе остановился и вытащил из кармана черную ленту. Он завязал ее на левой руке. Лотар сделал то же самое.

Генрих удивленно оглянулся. Под темными елями молча стояли ребята, и почти у всех были черные ленты на рукавах. Несмотря на горе, сердце Генриха наполнилось гордостью. Ведь все это делалось ради Вольфи, ради его лучшего друга Вольфи.

— Вот тебе, — тихо сказал Фриц Лампе, протянул Генриху черную ленточку и сам помог прикрепить ее.

Они двинулись дальше. Уже темнело.

У Лотара был электрический карманный фонарик. Они разыскали место, где был спрятан Вольфи. Фриц и Лотар взвалили мешок на плечи. Вскоре они достигли берега реки. Вдали мерцали огоньки. Небо было затянуто тучами, и дул сильный ветер. Шумели деревья, и шумела внизу река. Тут, под высокой старой елью, мальчики положили Вольфи.

— Кунце! Каар! — тихо позвал Фриц Лампе. Оба мальчика выступили вперед. В руках они держали лопаты.

— Нет ли еще лопаты?

— Вот! — раздался голос и вперед вышел мальчик, которого Генрих не знал.

— Тут под елью будете рыть могилу, — сказал Фриц. — Когда устанете, передадите лопату следующему.

— Надо выставить посты, — сказал Лотар, — чтобы нас не застали врасплох.

Земля под старой елью была рыхлая и мягкая. И вскоре для Вольфи была готова квадратная, глубокая могила. Все дети столпились вокруг нее. Девочки плакали. Но Генрих не плакал. У него было такое чувство, словно он стал больше и сильнее, словно он уже не такой маленький и глупый мальчуган, каким был прежде.

Лотар снял шапку и начал говорить. Он говорил вполголоса, но дети, сгрудившиеся вокруг него, стояли так тихо, и в темном лесу была такая тишина, что слышно было каждое слово.

— В горах Швейцарии, которые называются Альпами, — начал Лотар, — стоит мраморный памятник собаке. Эту собаку звали Барри. Барри спас жизнь многих людей. Когда там, в высоких горах, в бурю или пургу, засыпало снегом сбившегося с пути человека, Барри отыскивал его, откапывал и приводил несчастного в теплое убежище. Однажды Барри попал в страшный снежный буран, и его самого засыпало снегом. Он погиб как герой на своем посту. И за это ему поставили мраморный памятник. И наш пес, Вольфи, тоже был героем. Он исполнил свой долг. Он тоже спас человека. Он сражался за нас. И потому мы с почестями хороним тебя, Вольфи, и прощаемся с тобой. Мы бедны и не можем поставить тебе мраморный памятник. Но мы тебя не забудем, славный, верный Вольфи.

Голос Лотара осекся. Он не мог продолжать. Тогда он поднял согнутую в локте правую руку и сжал ее в кулак. То же самое сделали Фриц Лампе и Петер Каар. Большинство ребят не знало, что означает этот знак. И Генрих не знал, что это — «Ротфронт», запрещенный, тайный знак коммунистов. Но и он поднял сжатый кулак.

Лотар поднял согнутую в локте правую руку и сжал ее в кулак. То же самое сделали Фриц Лампе и Петер Каар.

Фриц Лампе взял лопату и начал засыпать могилу Вольфи. Эта минута была самой тяжелой для Генриха. Он чувствовал, что навсегда прощается со своим другом.

 

Третье несчастье

Было уже десять часов, когда Генрих в этот вечер вернулся домой. Никогда он не приходил так поздно. Но мать еще не возвращалась с работы, и некому было побранить его за опоздание. Это было печальнее всего.

Генрих очень устал, ему хотелось спать. Он вымыл руки и лицо, почистил костюм и постелил себе постель.

Мать вернулась домой поздно ночью. Она падала с ног от усталости. Но она сразу заметила, что исчезли графин с водой и два стакана (все это разбилось во время драки Вольфи с полицейскими). Но об этом она не знала. Она очень удивилась и тому, что Вольфи, как всегда, не вышел к ней навстречу. Где он, вообще? Но ей не хотелось спрашивать Генриха: он так крепко спал.

Утром Генрих все рассказал матери. Она внимательно слушала его. Ведь произошли такие невероятные события!

Мать не прерывала его. Она только вытащила из шкафа ранец, который подарил Генриху на будущий год дядюшка Риммер. И во время рассказа Генриха она уложила в ранец две пары носков и чистую рубашку.

— Что ты делаешь? — спросил Генрих.

— Рассказывай скоренько дальше, — сказала мать и сунула в ранец еще отцовский свитер и шарф.

Когда Генрих кончил свой рассказ, он заметил, что мать сильно побледнела, и глаза ее наполнились слезами.

— Генрих, дорогой мой мальчик, — сказала она и обняла его. — Я горжусь тобой! И если я сейчас плачу, то поверь мне, что я в душе счастлива, потому что я теперь знаю, что ты будешь хорошим, смелым бойцом против фашистов. Я плачу, мой мальчик, только потому, что мы должны теперь на время расстаться. Мой единственный, дорогой мой сыночек.

— А почему нам надо расстаться, мама?

— Потому что я не могу больше оставаться здесь в квартире. Меня арестуют из-за твоего тайничка.

— Но почему? — крикнул Генрих. — Ведь я спрятал этого парня, а не ты! Тебя вовсе и дома не было.

— Да, конечно! — ответила фрау Кламм, быстро засовывая в ранец хлеб и кусок маргарина. — Но никто не поверит, что ты сам выдумал это убежище. Скажут, что я все это сама приготовила.

Генрих заплакал.

— Теперь из-за меня тебя посадят в тюрьму!

— Нет! Это им не удастся! Я хорошо спрячусь. Но мы должны жить отдельно друг от друга. Недолго, мой мальчик. И тебе нельзя тут оставаться, а то они упрячут тебя в ужасный, фашистский воспитательный дом. Возьми этот ранец и беги к дяде Риммеру на Аугсбургерштрассе. Ты ведь знаешь, где он живет? Все ему расскажи. Он позаботится о тебе.

— А ты где будешь? — спросил Генрих.

— Этого я не могу тебе сказать, — ответила фрау Кламм, укладывая для себя маленький чемоданчик. — Но мы скоро увидимся. Где бы ты ни был, сынок, я буду знать и найду тебя! А теперь иди! — Она обняла и поцеловала Генриха. — Тебе нечего бояться, добавила она. — У нас есть повсюду товарищи, которые нам помогают. Мы — большая семья во всем мире.

— Я не буду бояться, мама! — Он окинул еще одним, последним взглядом маленькую комнату, потому что знал, что никогда больше не увидит ее.

Проходя по двору, он несколько раз оглянулся. Генрих вспомнил все игры, происходившие здесь. Вспомнил Фрица Лампе, Лотара, Хильду Штарк. Он думал обо всех своих новых друзьях. Как раз теперь, когда они подружились, он должен их покинуть. Генрих знал, что его прежняя жизнь кончилась, и сегодня начинается для него новая, другая жизнь. Но ему не было страшно. Последние слова матери звучали у него в ушах: «У нас повсюду есть товарищи, которые нам помогают. Мы — большая семья во всем мире!»

Когда Генрих вышел на улицу, он услышал, как часы бьют девять. Тут он вспомнил, что обещал вчера светловолосому юноше прийти в половине десятого на Мюнхенерштрассе, 21. У него еще оставалось полчаса.

«Оттуда я пойду к дядюшке Риммеру», подумал он.

Вскоре он нашел дом № 21. Но никто не ждал его у ворот. «Может быть, он опоздал?» подумал Генрих. Он ходил взад и вперед и смотрел по сторонам. Прошло четверть часа, и Генрих уже повернулся было, чтобы итти на Аугсбургерштрассе, как вдруг заметил, что светловолосый юноша вышел из ворот противоположного дома, пересек наискось улицу и, не глядя на него, скрылся в воротах дома номер 21. Генрих пошел за ним.

— Почему вы ждали на другой стороне? — спросил Генрих.

— Потому что я хотел сначала убедиться, что за тобой никто не следит. Мы должны быть очень осторожны.

— А как вы вышли вчера из нашего дома? — продолжал Генрих спрашивать.

— Я вышел не из вашего дома, — улыбнулся юноша, — а через чердак на крышу соседнего дома, а оттуда вниз. Но что у вас произошло потом?

Генрих рассказал о печальном конце Вольфи и все, что ему сказала мать.

Юноша нахмурился.

— Твоя мать, разумеется, права. Но куда она велела тебе итти? К Риммеру на Аугсбургерштрассе?

— Да.

— Не ходи туда, мальчик. Твой дядюшка Риммер там больше не живет.

— А где он живет?

— Вот уже два дня, как он живет вместе с твоим отцом в тюрьме. Если ты будешь его разыскивать на Аугсбургерштрассе, то и тебя сцапают.

— Куда же мне итти? Домой мне нельзя…

— Тебе нечего бояться, малыш. Дай мне только минутку подумать. — Он посмотрел на часы и сказал: — Теперь десять часов. Слушай внимательно, Генрих. Поди, сядь где-нибудь на скамейку и подожди до половины двенадцатого. Потом подойди к вокзалу. Ты ведь знаешь, где вокзал?

— Да.

— Ты должен быть там ровно в 12 часов.

— Да, — кивнул Генрих.

— Справа у вокзала лавочка, где торгуют зеленью и фруктами. Там будет одна женщина, которая скажет «Генрих». Она на тебя не взглянет, а сразу пойдет дальше. Ты должен следовать за ней. Но не заговаривай с ней. Делай вид, что не имеешь к ней никакого отношения. Возможно, что за тобой будет слежка.

— А что будет со мной потом? — спросил Генрих.

— Этого я тебе не могу сказать, малыш. Но не тревожься. Ты попадешь к хорошим товарищам.

— А мама будет знать, где я? Она ведь думает, что я пошел к дядюшке Риммеру.

— Она тебя найдет, Генрих. Потому что все товарищи связаны между собой. До свиданья. Ты храбрый и умный мальчуган. Когда увидишь свою мать, можешь передать ей, что ты спас Карла Бруннера.

Ссылки

[1] Пимфы — название детской фашистской организации, в которую входят все ребята от шести до двенадцати лет. Ребята обязаны носить форму, но дети рабочих надевают ее только на школьные праздники, когда это обязательно. Дети настоящих фашистов носят форму всегда.