Глава 5

Макс Руссель уселся за игральный стол, поставил тяжелый стакан на инкрустированный край и сцепил руки. В гостиной повисло настороженное молчание.

Он наклонил голову и исподлобья оглядел всех.

– Я собрал здесь всех близких мне людей с тем, чтобы сделать некоторые заявления. Первое, и самое главное для меня лично – я отхожу от дел. Фирму полностью передаю в руки сыновей. – Он помолчал, но прервать его никто не решился. – Я все тщательно обдумал. Мне сейчас так же тяжело, как в тот день, когда я решился оставить спорт. Может быть, даже тяжелее, но решение принято, и я сделаю все, что наметил.

Руссель поднял глаза на Карла Шлегеля, и тот слегка кивнул.

– Десять лет назад я в один год потерял любимую сестру и жену. Тогда же, по совету Карла, составил свое завещание. За прошедшие годы мои чувства и мои обязанности по отношению к людям, в нем упомянутым, мало изменились. Однако время не стоит на месте. Возникли обстоятельства, о которых я скажу позже.

Марьяна поняла, что он говорит о них с Лизой, и неожиданно поймала ненавидящей взгляд Дорис. Она с трудом отвела глаза, сосредоточившись на словах Русселя.

-… Марта и ещэ несколько человек, долгие годы работавшее со мной, получат вполне определенную денежную сумму. Что касается близких мне людей, мне не хотелось бы, чтобы это были просто деньги. Поэтому с месяц назад я попросил Карла провести переговоры с одним из хозяев школы, в которой работал Арни. – Руссель повернулся к нему. – Он согласился продать свою долю, и теперь ты – законный компаньон и совладелец и школы, и гостиницы.

Арни только головой покрутил:

– Черт!… Это так неожиданно. В общем, у меня и слов нет.

Руссель прервал изъявления благодарности движением руки.

Поднял голову и впервые за весь вечер открыто посмотрел на Ингрид.

– Я знал тебя маленькой девочкой. Однажды волшебным образом ты превратилась в красивую взрослую девушку. И я, и твои родители всегда хотели счастья детям, и я был рад, что вы с Адамом. В общем, все сложилось так, как сложилось. Кажется, ты была единственным человеком, проявившем истинную мудрость. Несмотря на то, что я не сделал за эти годы ни одной попытки увидеться с тобой, я знал, как ты живешь, и близко к сердцу принимал твои успехи. И знаю, что никаких денег от меня ты не примешь – поэтому попросил Карла, и он выкупил для меня выставочную галерею, которую ты снимала, и теперь ты сможешь заниматься любимым делом. Надеюсь, это ты мне позволишь. Я буду знать, что ты простила меня.

И нгрид сжала руки так, что побелели косточки. Она промолчала, и Руссель отвел от нее взгляд.

– У меня есть собственные средства – ими я намерен распорядиться позже. Этот дом, – он обвел гостиную взглядом, – пока останется за мной. Возможно, иногда я даже буду возвращаться сюда. Марта присмотрит здесь за всем. И понятно, что дом всегда будет готов принять любого из вас.

– А теперь – самое простое и самое сложное. Хорошо знаю своих сыновей, поэтому управление командой полностью передаю Адаму, а руководство фирмой – Максу. Каждый из них получит по трети принадлежащих мне акций. Оставшаяся треть по достижении совершеннолетия переходит Лизе Лотнер, а до того – доходы от них поступают в распоряжение ее матери, Мари Лотнер.

Воцарившееся молчание прервал хриплый смех Дорис.

Карл Шлегель нервно глянул на нее, но промолчал.

– Это не слишком честно по отношению к Адаму, вам не кажется? – громко сказала Дорис. – Вы же знаете, что у Макса есть и собственная фирма, а Адама вы всю жизнь продержали при себе. И теперь вы отправляете его в это захолустье, командовать сборищем водителей и механиков?!

Адам с неудовольствием попытался остановить ее, но Дорис уже понесло.

– Да, он просидел при вас свои лучите годы. Хотя тоже мог бы заняться своими собственными делами.

Руссель обернулся к сыну:

– Адам, ты тоже так считаешь?

– Ты же знаешь, что нет.

Шлегель, чувствовавшей неловкость из-за поведения дочери, заерзал на стуле.

– Макс, Дорис не хотела никого обидеть. Адам – старшей сын, и она рассчитывала.

Руссель насмешливо поднял брови:

– Она рассчитывала?

Дорис покраснела от гнева:

– Адам, может быть ты, наконец, оторвешься от виски и вступишься за жену? Ты разве не видишь, что меня унижают в присутствии. В присутствии.

Видимо, так и не подобрав подходящего слова для того, чтобы назвать Ингрид и Марьяну, Дорис разрыдалась.

Ингрид, глядя на нее без капли сочувствия, холодно сказала:

– Возможно, Дорис, ты устала и разнервничалась. Думаю, будет лучше, если ты поднимешься к себе.

Руссель тяжело глянул на нее:

– Дорис, в самом деле?

Дорис мгновенно прекратила рыдать и взвизгнула:

– Я знаю! Вы все меня ненавидите! Учтите, избавиться от меня вам не удастся! Зря, что ли, я столько лет мучаюсь с вашим сыном?!

Макс, устроившийся на широком низком подоконнике, усмехнулся:

– Интересно, у кого еще хватило бы терпения на все твои выкрутасы?

– Он всегда, всегда был неудачником! А теперь и мне должны достаться крохи! Даже с Ингрид поступили лучше, чем со мной! А тут еще и это – незаконный ребенок получит столько же, как законные сыновья! Где это видано?!

Руссель поднял голову и отрывисто сказал:

– Карл, подготовьте все документы. Завтра я подпишу бумаги. Никого больше не задерживаю.

Марьяна неожиданно поднялась и решительно вмешалась:

– А почему меня-то никто не спросит – хочу ли я этого? Ни мне, ни Лизе ничего подобного просто не нужно. Да и какие из нас владелицы акций? – Она обернулась к Русселю. – Год назад я просила помощи – и вы мне не отказали. Спасибо огромное – и пусть все останется в рамках наших прежних договоренностей. Я тогда не знала вас совсем, и не могла принять денег, даже для Лизы. А теперь, за этот год, мы подружились по-настоящему, и я, и Лиза полюбили вас – сегодня я могу сказать, что с удовольствием приму вашу помощь, думаю, что на обучение Лизы этого хватит с лихвой. А лишние деньги нам ни к чему –я не хочу, чтобы Лиза выросла бездельницей и от скуки занималась дизайном сумочек.

Адам неожиданно засмеялся, и Марьяна с тревогой глянула на него.

Он кивнул:

– Правильные мысли.

Марьяна посмотрела прямо в лицо Русселю-старшему:

– И простите, если мое согласие приехать сюда ввело вас в заблуждение и явилось невольной причиной семейной ссоры.

Марьяна стремительно покинула комнату.

Щеки ее пылали, она почти бежала по коридору. Добравшись до своей комнаты, закрылась на ключ.

Торопливо вынула дорожную сумку и начала укладывать вещи.

Потом села, подышала, и горько подумала: не надо было ехать, ведь знала.

Марьяна решила, что уедет отсюда до завтрака – никаких сил на то, чтобы увидеться со всеми еще раз, у нее не осталось.

В доме было тихо.

Несмотря на опасения, никто ее не беспокоил.

Как была, в платье и туфлях, она прилегла на шелковое покрывало и неожиданно почувствовала страшную усталость. Глаза закрывались просто сами собой.

Проснулась, как от толчка: где-то плакала Лиза.

Усевшись в постели, спустила ноги и прислушалась. Было тихо.

Марьяна поняла, что уснуть больше не сможет. Беспокойство не отпускало ее.

Что она за мать, оставила ребенка с незнакомой женщиной, и Лиза, может быть, захотела пить и проснулась, и испугалась ее, Марьяниного, отсутствия, и, наверное, все-таки плачет.

Она поднялась и решительно вышла в коридор. Ни в коридоре, ни на лестнице никого не встретила, наверное, все давно разошлись по спальням.

Лампы первого этажа были притушены, и Марьяна только этим могла объяснить то, что ошиблась комнатой.

Распахнув незапертую дверь, она шагнула внутрь, и сразу поняла, что это совсем другая комната.

Тяжеловесные старомодные книжные шкафы, кожаные диваны и кресла, большое окно с тяжелыми темно-бордовыми шторами и поблескивавшими золотыми кистями, небольшой круглый столик с сервированным на нем серебряным подносом: чай, фарфоровый, необыкновенной красоты молочник, тарелочка с тонко нарезанным кексом, белоснежная салфетка. Марьяна догадалась, что это личные покои самого хозяина дома. Комнату освещала старинная лампа с массивным основанием и абажуром молочного стекла.

Марьяне вовсе не хотелось встречаться с хозяином дома, и она шагнула, было, назад, но в свете этой самой лампы вдруг увидела Русселя, лежавшего на пороге смежной комнаты. Даже с того места, где она стояла, было видно, что глаза его закрыты.

Марьяна позвала его, и ей показалось, что веки чуть дрогнули, но рука, которой она торопливо коснулась, была холодной и влажной. Она зачем-то оглянулась на кровать: нечего и думать, что, даже учитывая аскетичную худобу и жилистость Русселя, ей удастся дотащить его.

Марьяна выпрямилась и шагнула назад – под ее нарядными туфельками что-то резко хрустнуло, и она неожиданно ужасно испугалась… Бегом бросилась в коридор, взлетела на второй этаж, беспорядочно забарабанила в двери и, кажется, плакала.

Одна из дверей оказалась не заперта, и Марьяна ввалилась в чужую спальню. К ее ужасу, это оказалась комната Арни, и он, кажется, пытался задержать ее и Марьяна в какой-то безумный миг подумала, что он решил, что это она к нему пришла, и забилась в его руках. В комнате почему-то оказалась совершенно перепуганная Дорис, и Марьяне удалось вырваться.

Она слышала, как ее звал кто-то, но времени у нее было мало. Марьяна сбежала вниз, ринулась на свет, падающий в коридор.

Нет, ничего не изменилось.

Уже зная, что сейчас все придут, и помогут, и прекратится этот ужас, она прижала ухо к рубашке Русселя и почувствовала странную, дикую радость: сердце билось! Нет, точно, она не ошиблась!..

Она вдруг подумала, что когда-то уже видела все это: и распростертое тело на полу, и видела эти легкие подрагивания век, и ощущала холодную, влажную кожу. Мадам Луиза! Конечно, именно так начинался у нее приступ, связанный с падением сахара в крови!

Марьяна глянула на столик – мигом плеснула в чашку еще тепловатой воды из фарфорового чайничка, щедро сыпанула сахара – вернулась к Русселю, приподняла его голову и попыталась напоить его сиропом.

– Миленький, родной, ну помоги же мне, – бормотала она. – Надо выпить, обязательно надо!…

– Что здесь происходит?! – в дверях возник Генрих Фогель. Он наклонился к Русселю. – Что с Максом?

– Я не знаю. Когда я вошла, увидела, что он лежит без сознания.

– А что вы ему даете? – с подозрением спросил Генрих, глядя на мокрое пятно, расплывающееся на рубашке друга.

Марьяна смутилась.

– Это – просто сироп. Похоже на кому, у моей подруги это довольно часто случается. Мы все знаем, что нужно делать в подобных случаях, и даем ей выпить сладкого чая до прихода врача. Да, – ахнула она, –что же это я, вызовите, пожалуйста, скорую, и предупредите, что это кома, пусть поторопятся.

Генрих опустил трубку на рычаг, и Марьяна попросила его:

– Подержите голову, я попробую дать еще сахар.

– А вдруг ему это вредно? – все еще с подозрением спросил он. – Никогда не слышал, чтобы у Макса был диабет.

Она нетерпеливо замотала головой:

– Да посмотрите сами. Когда я вошла, он лежал на полу без сознания, и как-то странно мелко дрожал. А сейчас дрожь почти прошла. Как хотите, а сахар я ему дам! – почти враждебно заявила Марьяна. –Доктор предупредил меня, что если не дать сахар вовремя, мозг может погибнуть. И неизвестно, сколько он вот так пролежал.

Генрих торопливо припомнил:

– Час, не больше! После вашего ухода Дорис попыталась высказать еще кое-что, но ее уже никто не слушал. Я проводил Ингрид к себе. Беседа не клеилась, и вскоре все разошлись. Мы с Максом расстались около двух. Мне не спалось. Ваш крик и шум в соседней комнате я услышал минут пять назад, то есть прошло никак не больше часа..

– Я не знаю, много это, или мало, – виновато сказала Марьяна. – Знаю только, что это очень плохо.

Теперь Генрих и сам увидел, что дыхание Макса стало ровнее. Однако, в сознание он не приходил.

Видимо, Арнольд все-таки что-то понял из сбивчивых криков Марьяны, потому что сообразил поднять сыновей Русселя. В комнату влетел Макс, на ходу натягивая рубашку. Следом за ним спешили Адам и Арни.

За дверью Марьяна увидела плачущую Дорис. Кажется, она боялась войти.

Макс склонился над отцом, сжал его безвольную руку. Он горестно запрокинул голову и пробормотал:

– Папа, папа, только не уходи! Господи, мне так много надо было тебе сказать. Я так и не успел.

Адам, после разговоров и семейной ссоры, видимо, выпил еще, потому что он сидел в кресле, потерянно опустив плечи.

Решено было не вызывать Марту, и Макс сам встретил врачей.

Генрих выгнал всех из комнаты, осталась только Марьяна. Она сбивчиво рассказала, как обнаружила Макса Русселя лежащим без сознания, и призналась, что дала ему сладкий чай.

Врач, молодой коротко стриженый парень с военной выправкой, сноровисто выслушал сердце, измерил давление и, после слов Марьяны, вынул коробочку глюкометра.

– Так и есть, сахар очень низкий.

Он сломал ампулу, набрал лекарство в шприц, и медленно ввел его в вену Русселя.

– Как давно он наблюдается по поводу диабета? – буднично спросил он.

Генрих пожал плечами:

– Я даже никогда не слышал, чтобы Макс обращался к врачам.

Веки Русселя дрогнули, но сознание так и не вернулось. Впрочем, дыхание его стало глубже, и Марьяна почувствовала облегчение. Внутренняя дрожь, сотрясавшая ее, стала тише.

Парень поднял на Генриха глаза:

– Странно, очень похоже, что он получил дозу инсулина, и именно это могло вызвать такое резкое падение сахара в крови.

Он поднялся, кивнул помощнику, и тот вызвал из машины санитара.

Они переложили Русселя на носилки.

– Доктор, вы нас можете хотя бы чем-то обнадежить? – спросил Генрих.

Он пожал плечами, захлопывая чемоданчик:

– Все, что можно, и вы, и я сделали. Боюсь, что он слишком много времени провел в коме. Извините, нам пора.

Красные габаритные огни скорой исчезли за изгибом аллеи.

Макс спустился вниз со спортивной курткой в руках.

Не прощаясь, пожал руку Генриху:

– Я перезвоню.

Мотор его внедорожника мощно пророкотал, и все стихло.

Марьяна поежилась от ночной прохлады.

До утра было еще далеко, но полная луна освещала дом и сад, придавая деревьям в парке неожиданную таинственность.

Дорис, пришедшая в себя к этому времени, нервно сказала:

– Думаю, всем надо выпить. Адам, подними Марту.

Он откликнулся:

– Она отпросилась до утра домой, в поселок.

Арни вмешался:

– Если хочешь выпить – обойдемся без нее. Я знаю, где лед и сейчас принесу из кухни стаканы. Вот, если бы Мари мне помогла? – полуутвердительно спросил он.

Марьяна решительно отрезала:

– Я вполне справлюсь сама. – Она обернулась к Генриху и тихо сказала: – Мне нужно вам кое-что показать. Я не уверена, но думаю, вас это заинтересует.

По выражению ее лица Генрих понял, что речь идет о чем-то важном.

Ему удалось спровадить всех в гостиную.

Марьяна ждала его у лестницы. Вместо того, чтобы отправиться на кухню, они вернулись в комнаты Макса Русселя.

Марьяна включила верхнее освещение и наклонилась над старинным ковром с тонкой арабской вязью – именно здесь лежал Руссель, когда Генрих вошел в комнату.

Кажется, она нашла то, что хотела: вернулась к столу, взяла салфетку и аккуратно собрала на нее мелкие крошки.

Она поднесла салфетку к свету, и Генрих увидел горстку мелких стеклянных крошек и тоненькую иглу для инъекций.

Теперь уже вдвоем они еще раз все осмотрели, и Марьяна поднялась, по-детски отряхнула ладони и сказала:

– Наверное, там были какие-то отпечатки, но я раздавила шприц, еще когда обнаружила мсье Русселя.

Генрих подумал, что, если бы это сделала она, времени на то, чтобы спрятать шприц, у нее было предостаточно. Впрочем, с этой целью она сама могла раздавить его, так и следов не останется. Марьяна знала, какое действие может оказать инсулиновая инъекция. Кто еще, кроме нее, мог об этом знать? Например, он, Генрих, понятия об этом не имел.

Если это ее задумка – зачем ей было поднимать шум? Никто не кинулся бы до утра, и задуманное дело было бы успешно завершено.

Генрих чувствовал симпатию к девушке, а события последних часов сблизили их. Не хотелось верить.

Неожиданно для себя он перешел на ты:

– Думаешь, кто-то мог сделать Максу укол инсулина? – хмуро спросил он.

Марьяна пожала плечами:

– Во-первых, я не уверена, что это могло вызвать мгновенную реакцию. Это же не кураре, в конце концов. Во-вторых, мсье Руссель был полностью одет и собирался пить чай. Он что, подпустил к себе человека со шприцем в руках и вот так запросто позволил сделать себе укол?

– Мы с тобой – неспециалисты. Может быть, его сначала каким-то способом лишили возможности двигаться, а уже потом сделали укол, позволяющий имитировать смерть от естественных причин? И шприц поэтому оставили. Мол, не рассчитал человек, произошел несчастный случай.

Марьяна поежилась.

– Вы это всерьез? У кого могли быть такие серьезные основания избавиться от Макса Русселя?

– Я не знаю. Но сегодняшний разговор. В общем, когда речь идет о деньгах, многие люди теряют тот налет цивилизованности, который дает им происхождение, воспитание и собственные представления о морали.

Она усмехнулась:

– Нас с вами можно смело исключить из списка – я вчера отказалась от денег Русселя, а вы его распоряжениями не упомянуты.

Генрих нахмурился. Если всерьез начнут копать, то обязательно нароют какие-нибудь подробности личной жизни, которые обожают желтые газетенки, и имя Ингрид всплывет обязательно. Этого допустить ни в коем случае нельзя. Если Русселя не будет, защитить Игрид сможет только он, отец.

Он не стал говорить Мари, что вчера, после того, как она ушла, Руссель передал все распоряжения, подготовленные и подписанные им, Карлу Шлегелю. Учитывая характер Макса, Генрих ничуть не удивился тому, что Макс не внес в них никаких изменений. Впрочем, Мари об этом не знала. Или знала?.. Макс мог сам ей рассказать об этом позже. Это ведь только с ее слов – то, что она попала в его комнату случайно. Еще в первые минуты знакомства он обратил внимание на сходство ребенка с Максом Русселем и вполне понял причину внезапного недомогания Ингрид. Конечно, она тоже это сходство заметила.

В последнее время Ингрид плохо спала, и принимала снотворное. Генрих порадовался, что она не услышала шума, поднятого Мари.

Девушка прервала поток его мыслей:

– Я спущусь за льдом и принесу в гостиную.

Генрих нахмурился.

– Что-то мне подсказывает, что нам всем лучше находиться на глазах друг у друга. Марьяна вскинула на него глаза, но промолчала.

Когда они поднялись в гостиную, там уже были почти все приглашенные на уикэнд гости. Отсутствовали, по понятной причине, хозяин дома и Макс, и Ингрид, которая, по-видимому, не услышала шума и спала. –Где вы пропадали? – ворчливо спросила Дорис.

Арни занялся баром, и Генрих наблюдал, как ловко он управляется с бутылками.

Молчать дольше было невозможно, и он с трудом сказал:

– Врач уверен, что кто-то сделал Максу инъекцию инсулина.

Дорис нахмурилась:

– Ты имеешь в виду.

Генрих кивнул.

– Конечно, это сделал кто-то из нас. В доме посторонних не было.

Арни прекратил возиться с бутылками, повернулся лицом:

– Может быть, это просто сердечный приступ? Честно сказать, мне сегодня не понравился дядя. Он выглядел просто препаршиво. Откуда такая уверенность, что причиной инсулин?

– Мы с Мари нашли шприц, – с неохотой признался Генрих. – Он лежал рядом с телом Макса.

– Значит, теперь этим делом точно займется полиция, – медленно протянула Дорис. – И, конечно, начнут перетряхивать наше грязное белье.

Все молчали, и она с неожиданно с испугом глянула на всех, шагнула назад, споткнулась и упала в кресло.

– Я знаю, теперь вы будете думать на меня! Я ведь имела глупость высказать открыто свое мнение о разделе акций. Я. Я ничего не делала!

Отец налил в стакан воды и подал ей:

– Дорис, успокойся, никто не думает, что ты могла. С чего это тебе пришло в голову?

Попытавшись выпить воды, Дорис поперхнулась, и вода разлилась ей на грудь. Она со злобой отстранила руку отца, и Марьяна увидела, что девушка действительно сильно нервничает. И решила, что Дорис боится того, что она, Марьяна, проговорится о том, что застала ее в комнате Арнольда.

Генрих рассудительно спросил:

– И действительно, с чего ты взяла, что обвинят тебя? Давайте вспомним, где и кто находился сегодня ночью. Думаю, нас должен интересовать промежуток с двух до трех часов. Я весь вечер проговорил с Максом, и около двух мы с ним расстались на лестничной площадке – я пошел наверх, а Макс – к себе. В комнате было душно, я вышел на балкон и выкурил сигарету, потом принял душ и улегся. Уснуть я так и не успел – примерно в три часа ночи услышал в коридоре непонятный шум, и кто-то стукнул в мою дверь. Я поднялся и выглянул – как раз к тому времени Мари вылетела в коридор из комнаты Арни, и побежала к лестнице. Я окликнул ее, но она меня, кажется, даже не услышала. Одевшись, я через две-три минуты спустился вниз, и застал ее в комнате Макса. Вот и все, что я могу рассказать.

Карл Шлегель нервно потер ладони и развел руками:

– Мне и вовсе нечего рассказывать. Макс передал мне документы, я поднялся к себе и просмотрел их перед сном. Потом выключил свет и уснул. Сплю я крепко, и шума не слышал. Разбудил меня стук в дверь – Арнольд поднял меня, от него я узнал о несчастье.

– Ну да, Мари ворвалась ко мне в комнату, когда я спал. Дверь на ночь обычно не запираю, поэтому она смогла войти. Она так несвязно изъяснялась, и я, в общем-то, ничего не понял, кроме того, что с дядей случилось несчастье. Я бегом спустился за вами, понял, что вы поможете Мари, и вернулся за Адамом и Максом. Заодно решил разбудить и мсье Шлегеля.

– Ты застал их всех в комнатах?

– Да, конечно.

– Они спали?

– Нет, не похоже. – Арни покосился на Адама. – Вы можете расспросить их сами.

Адам поморщился:

– Я чувствовал себя неважно, снова и снова обдумывал наш разговор, и как раз около двух спустился вниз, налить виски. Там я выпил еще немного, а потом поднялся к себе. У дверей я и столкнулся с Арни.

– И что, ты не заметил суматохи и шума, поднятого Мари?– почти с недоверием спросил Генрих.

– А я не заглядывал в жилое крыло. Зачем? Я не собирался встречаться с отцом.

– И ты никого не видел внизу?

– Нет. Но.

– Что? – насторожился Генрих.

Адам помолчал, а потом неохотно продолжил:

– Сначала я не собирался пить, и просто заглянул к Дорис. Ее не было в комнате. Именно тогда я и спустился, чтобы выпить виски. Думаю, Дорис скрывает что-то.

Она вспыхнула:

– Что взять с человека, который говорит такое о собственной жене? Ты неделями пренебрегаешь мной, и совершенно неудивительно, что мне приходится искать внимания и сочувствия на стороне.

Адам насмешливо улыбнулся:

– Мне совершенно безразлично то, что тебя не было в комнате. Единственное, что могло меня задеть – я думал, с кем ты сейчас – с Максом или Арни.

– А что, есть разница? – огрызнулась Дорис.

– Для меня есть.

Он испытующе посмотрел на Арни, и тот не выдержал, заерзал:

– Я. В общем, я сожалею, что так все произошло.

Неожиданно Адам широко улыбнулся:

– Не расстраивайся, дружище. Ты можешь мне не верить, но я даже рад.

– Почему? – не удержавшись, тупо спросил Арни.

– Просто потому, что ты – не Макс. – Адам повернулся к Дорис: – Я вовсе не сержусь, и желаю тебе счастья. В общем, совет да любовь.

– Что ты хочешь этим сказать? – вспыхнула Дорис.

– Только то, что ты совершенно свободна.

– Конечно, теперь, когда у тебя, наконец, появились деньги, я стала тебе не нужна!

– Дорис, даже для тебя это – слишком, – насмешливо удивился он.

Шлегель занервничал:

– Послушай, Адам, если Дорис и не права, вам нужно разобраться в этом без свидетелей.

– Карл, мне очень жаль, но со свидетелями или без – к этой женщине я больше не прикоснусь. Кроме того. Арни, во сколько Дорис пришла к тебе?

– Незадолго до того, как поднялся этот шум. Ну, может, минут за десять. В общем, мы были наедине всего несколько минут.

– Это меня волнует меньше всего. А только в комнате Дорис не было уже в четверть третьего. – Он навис над ней: – Ты будешь придумывать что-нибудь еще, или расскажешь правду?

Лицо Дорис пошло пятнами, глаза забегали.

– Я. Я просто выходила в сад. Не могла уснуть.

– Я же просил, – поморщился Адам. – Роджера сегодня выпустили в сад. Мы с Максом закрыли его в вольере перед приездом врачей. Всем в семье известно, что собак ты боишься просто панически. Поэтому я спрошу тебя снова: где ты была?

Дорис закрыла лицо руками:

– Клянусь, я просто хотела поговорить с ним! Я ничем его не колола, мне это и в голову бы не пришло!

Генрих хмуро спросил:

– Когда ты вошла, Макс уже был без сознания?

Она судорожно помотала головой:

– Я хотела уговорить его изменить условия. И даже решилась объявить ему о том, что беременна. – она глянула на Адама и затравленно сказала: – Ну, почти беременна. Однако, моя новость не произвела на него особого впечатления. Мне даже показалось, что он не слышит меня. Такое впечатление, как будто он был пьян! Если бы я сама не видела, что он почти ни к чему за ужином не прикоснулся. Он неожиданно поднялся, пошел куда-то в спальню, потом неловко повернулся и упал. Я несколько раз позвала его, но он не отозвался. Он лежал, как мертвый! Я ужасно испугалась. Подумала, что не смогу объяснить, как оказалась в кабинете в такой час. В общем, я тихо вышла из комнаты. К себе идти не смогла, именно поэтому я оказалась у Арни. Мне хотелось быть с кем-то, а Адам. В общем, он за обедом выпил, а потом еще добавил. И вообще, я думала, что он спит.

Карл потрясенно спросил дочь:

– Дорис, ты ведь не могла не понимать, что Максу нужна помощь, почему ты не позвала никого, не разбудила меня, наконец?!

Дорис передернула плечами:

– Я была уверена, что он умер. А лишние вопросы – они мне ни к чему!

Адам усмехнулся.

– Ты оставила отца одного, в бессознательном состоянии и без всякой помощи! Если бы не Мари.

Дорис упрямо наклонила голову:

– Можешь думать, что хочешь. Только мне бы и в голову не пришло делать ему укол. Я просто не умею этого! Как-то в школе у меня брали кровь из пальца, так я сознание потеряла!

Карл угрюмо подтвердил:

– Это правда. Я понимаю, что Дорис поступила ужасно, но укол она сделать физически не могла.

Дорис подняла глаза на Марьяну и недобро процедила:

– А почему, собственно, никто не интересуется, что она-то делала в кабинете отца в такое время!

Марьяна смутилась:

– Я просто спутала комнаты. В коридоре был полумрак, а я была там всего один раз. И я сразу поняла, что ошиблась, и хотела уйти, но увидела мсье Русселя.

– Вот, вот! А с учетом того, что она ушла раньше всех, и, единственная, не знала, что отец оставил все документы без изменения. Вам понятно? Да она просто не хотела допустить, чтобы утром отец Адама изменил распоряжения! И она сама говорила, что ее мать – врач, то есть уж со шприцами и уколами она с детства имела дело!

Марьяна вспыхнула:

– Я сама отказалась от этих денег, сама, и мне вовсе не нужно было никого травить!

Генрих укоризненно сказал Дорис:

– Если бы Мари сделала это, зачем бы ей понадобилось поднимать шум?

– Ну, я не знаю. В конце концов, думаю, что и без нее многим была выгодна смерть Макса Русселя. Подумайте сами! И Адам, и Макс были недовольны распоряжениями отца, уж я-то знаю.

Адам поднялся и навис над ней:

– Ты в уме? Ты хочешь сказать, что я или Макс хотели убить отца?!

В этот момент от двери раздался голос Ингрид:

– Что здесь происходит? Почему никто не спит? – Она встревожено смотрела на всех. – Я увидела яркий свет в окнах первого этажа и решила спуститься. Не понимаю, что происходит? И кого хотели убить? Генрих шагнул к ней, но Дорис опередила его, громко и с вызовом сказав:

– Макса Русселя кто-то отравил!

Ингрид с тревогой посмотрела в лицо отцу и неожиданно тонким голосом спросила:

– Папа, что – это правда?

Генрих кивнул, и она покачнулась, закрыла лицо руками:

– Боже мой, боже мой! Если он умрет – я тоже не хочу жить. Господи, я ведь так и не сказала ему, что по-прежнему люблю его, и всегда, всегда любила.

Генрих усадил ее в кресло, с тревогой оглянулся. Марьяна поняла, налила в стакан воды и подсела к Ингрид.

– Выпей, и не плачь, пожалуйста, врач вовсе не сказал, что все так плохо. Там с ним Макс, и он обещал позвонить, как только что-то прояснится.

Зубы Ингрид выбили дробь по стеклу стакана, но она послушно глотнула воду. Схватила Марьяну за руку:

– Как это произошло?

– Мне послышалось, что где-то плачет Лиза, и я пошла к ней. В доме я первый раз, поэтому ошиблась дверью. Мсье Руссель лежал на ковре, и я побежала наверх, чтобы поднять тревогу. А потом я пыталась привести его в себя, и ваш папа мне помогал, и врач сказал, что я все правильно делала. А потом и Макс спустился, и Адам. И мне уже не было так страшно, как в первые минуты.

Ингрид вытерла лицо, и выражение его изменилось, стало привычно отчужденно-холодным:

– Простите мою неуместную откровенность.

Дорис усмехнулась:

– Почему же неуместную? Похоже, у нас сегодня ночь откровений. Я вот, например, не знала, что вас с бывшим свекром связывают столь теплые отношения.

Адам дернулся:

– Дорис, замолчи сейчас же!

– А почему я должна молчать? Чем я хуже других – во всяком случае, тех, кто находится в этой комнате? Или, по-твоему, это образец добродетели – спать с отцом мужа?

Ингрид, к этому времени пришедшая в себя, холодно сказала ей:

– Не суди по себе.

– Ты хочешь сказать, что не спала с ним? А чего же ты тогда, девять лет назад, затеяла этот развод? Наверняка, хотела женить его на себе.

Генрих и Карл переглянулись, и Шлегель с горечью сказал:

– Дорис, я сегодня многое узнал о тебе. И мне стыдно, что ты – моя дочь .

– А ты не стыдись! – Дорис с вызовом задрала подбородок. – Уж не хуже других! Не живу с мужчинами на сорок лет старше себя, не рожаю ребенка, чтобы заполучить хорошее денежки.

Марьяна усмехнулась.

– Не иначе, вы имеете в виду меня! Думаю, если Макс Руссель захочет, он посвятит вас во все сложности нашех взаимоотношений. И я вовсе не собираюсь оправдываться в том, чего не делала. Промелькнувшая на лице Арни тень улыбки заставила ее продолжить:

– Было время, когда после смерти родителей я осталась одна, и был человек, ставший мне близким другом. Да, он был намного старше, и он заботился, и очень любил меня. Я не знаю, как пережила его смерть. Я научилась справляться с этим. Мир плохо приспособлен для существования одиноких молодых женщин. С год назад у меня возникли серьезные финансовые проблемы, и мсье Руссель помог мне. А потом он познакомился с Лизой, и стал для нас настоящем другом.

Неожиданно она повернулась к Ингрид:

– Вчера вечером он сказал мне, что вы – очень дорогой для него человек, и что он хочет, чтобы мы подружились. Я думаю, что ничто не мешает нам стать друзьями, тем более что недоразумение, существовавшее между нами, Дорис благополучным образом разрешила. Я ведь понимаю так – вы тоже считали, что Лиза – его дочь?

Ингрид недоверчиво посмотрела на нее, и Марьяна грустно сказала:

– Я не знаю, какие отношения связывали вас раньше, но он любит, по-настоящему любит вас. Наверное, он считает, что разница в возрасте и то, что вы были женой его сына – непреодолимое препятствие. Ингрид с горечью сказала:

– Эти непреодолимые препятствия – они всегда существовали. Когда мне было семнадцать лет, я вернулась из лицея и увидела его – я сразу поняла, что влюблена. Макс Руссель был женат, и он был намного старше. Конечно, он заметил мою влюбленность, и я всегда буду помнить, как терпелив и внимателен он был со мной. Потом я уехала учиться в Италию, и думала, что итальянское солнце, новые друзья и занятия живописью дадут мне возможность забыть о детских чувствах. По окончании курса я вернулась домой на каникулы – и окончательно пропала. Мне был 21 год, а ему – 43, и, как выяснилось, я по-прежнему любила его. Макс никогда не поощрял моих чувств. В тот год Адам и я проводили много времени вместе, он был влюблен в меня. В общем, я подумала, что так тому и бывать. Уже через месяц после свадьбы я поняла, что взвалила на нас обоих непосильную ношу – и просила Адама о разводе. Отец и Адам отговорили меня, и все продолжалось бы и дальше, я мучилась бы смертной мукой сама и мучила Адама, соблюдая шаткое равновесие, но умерла жена Макса. И я как будто сошла с ума! В общем, я тогда во всем призналась Адаму, и он решил, что я изменила ему. В первый и последний раз в жизни он ударил меня по лицу. Я знала, что Макс и Адам очень близки, и не захотела становиться между ними. Утром я объяснилась с отцом и уехала. Больше я не виделась с Максом, ни он, ни я не искали поводов к встречам. А неделю назад он попросил меня и отца приехать сюда.

Дорис скривила губы:

– Вот, значит, как! Тогда у нас есть ещэ один твердый подозреваемый – твой отец! По вполне понятной причине он недолюбливал Русселя, а характер у него такой, что вполне мог и отравить его. Генрих, вы ведь должны совершенно справедливо полагать, что Макс Руссель погубил жизнь вашей обожаемой, такой красивой и талантливой дочурке?

Генрих вздохнул.

– Действительно, ночь откровений. – Он вынул сигарету, но не закурил. Поднял глаза на дочь. – Ингрид, должен тебе признаться. Девять лет назад Макс пришел ко мне за советом. И признался, что любит тебя. И это именно я просил его оставить тебя в покое. Прости мне это.

Ингрид тихо спросила:

– Почему ты раньше не рассказал мне об этом?

Генрих пожал плечами.

– Зачем? Ты тогда успокоилась, занялась своим искусством. И потом, я надеялся, что природа возьмет свое. Думал, что ты встретишь человека, которого сможешь полюбить. Тем более, что Макс дал слово не беспокоить тебя, а я знал, что на него можно положиться.

Ингрид с тоской посмотрела на него:

– Папа, как ты мог? Ты хоть знаешь, как я прожила эти годы? Я ведь думала, что он пренебрег моими чувствами, что я не нужна ему!

– Прости, – с трудом выговорил Генрих. – В общем, Дорис, у меня не было причин ненавидеть Макса.

– Ну, это все – только слова.-усмехнулась Дорис.

Адам налил в стакан виски, но пить не стал.

Он повернулся к Ингрид:

– Следовало отпустить тебя раньше, но я – слабый человек. Я уговаривал, и ты соглашалась, и терпела мои чувства.

Ингрид строго посмотрела на него:

– Адам, я очень виновата перед тобой. Но в одном ты упрекнуть меня не можешь – я всегда хорошо относилась к тебе и по-своему любила. Просто то, что я испытывала к Максу, было выше всего на свете. Я тогда рисковала потерять не только твою любовь и привязанность, но и уважение своего отца. мне ничего не было страшно. Если бы он сказал одно слово, я пошла бы за ним на край света. А теперь. Он может даже никогда не узнать о том, как плохо и тоскливо я жила эти годы, как надеялась. –Ингрид отвернулась, но справилась с собой. – У меня была даже совершенно сумасшедшая мысль, что он, наконец, позвал меня.

Ингрид снова заплакала, не вытирая слез.

Адам присел перед ней, взял ее ладони в руки:

– Послушай, если. В общем, я сам поговорю с отцом. Понимаешь, так получилось, что из нас двоих Макс всегда был счастливчиком, а я – неудачником. Дважды я шел первым в гонке – в первый раз на трассу выскочил ребенок, и я тогда здорово разбился. Долго разбирались, как он там оказался. а второй раз – когда я увидел машину друга горящей. Отец мне этого никогда не говорил, но мне казалось, что я чувствую его недовольство. А потом. Я не знал, что ты в него влюблена, когда женился. Но я ведь не настолько глуп, чтобы не увидеть этого потом. Мы с ним никогда не обсуждали твой отъезд, но я всегда думал, что он пытается загладить свою вину передо мной. В общем, кажется, мы все тут много накрутили. В общем, мне в сто раз было бы легче видеть вас обоих счастливыми, чем чувствовать, что я – причина всех семейных несчастий. Неудачник, который ни разу не пришел первым и даже не смог удержать собственную жену. Я хожу на работу, и просиживаю штаны в офисе, потому что так надо, а на самом деле это – совсем не мое, и я должен быть там, с командой. Я знаю, что у меня это получилось бы.

Марьяна тихо и твердо сказала:

– Я не случайно сегодня за обедом вмешалась в разговор. Эту историю мне рассказал человек, мнение которого мне очень дорого. Всегда и все знали, что первое место принадлежит вам, и хочу, чтобы вы поняли: я тоже это знаю и горжусь тем, что лично знакома с таким человеком, как вы.

Ингрид сжала его пальцы, и Адам невесело улыбнулся:

– Спасибо.

Дорис вздохнула:

– Может быть, я так и не узнала тебя, Адам. В общем, рада, что ты оказался не такой амебой, каким представлялся мне все эти годы. Я даже не удивилась бы, узнай о том, что именно ты сделал этот проклятый укол.

Адам поморщился и с тоской глянул на стакан с виски:

– Дорис, лучше помолчи! В этой истории ты и так выглядишь некрасиво, так что не стоит добавлять красок в образ.

Дорис сверкнула в его сторону глазами:

– Дорогой, не рассчитывай, что от меня так просто избавиться! Ты думал, объявишь, что бросаешь меня, и я заплачу и пойду, солнцем палимая?! Не выйдет! Я оставлю тебя без штанов! Папа, завтра же займешься моим делом!

Карл повернулся к ней:

– Боюсь, тебе придется искать для этого другого адвоката.

В гневе хорошенькое личико Дорис было почти отталкивающим:

– Ах, вот даже как! Посмотрим, что ты скажешь, когда я поговорю с мамой. Не забывай, что ты не безгрешен, и Аделин была моей подругой.

Карл засмеялся, и Марьяна с тревогой на него посмотрела. Отсмеявшись, он махнул рукой:

– На маму можешь особо не рассчитывать. Ума на то, чтобы не затевать скандал, у нее вполне хватит.

В это время зазвонил телефон, и Генрих поднял руку, требуя тишены:

– Макс! Да. Нет. Рад, действительно рад! И что, он сам сделал этот укол? А этот доктор, что его пользовал, он-то куда смотрел?! Хорошенькая история. Что, ругается? Ну, тогда действительно все в порядке.

Все с тревогой смотрели на Генриха.

Он улыбнулся:

– Макс пришел в себя, и ужасно ругается, что его упекли в больницу. Вы же знаете его отношение к врачам и болезням…

Дорис нетерпеливо спросила:

– А укол? Зачем ему понадобилось делать себе укол?!

Генрих пожал плечами:

– С полгода назад он почувствовал себя плохо. По складу характера Макс – человек скрытный, он не хотел, чтобы кто-то знал о его самочувствии. Когда стало совсем плохо, он обратился в частную клинику, и первые же анализы выявили высокий сахар в крови. Неделю назад он по настоянию врача лег в клинику, и ему начали подбирать дозы инсулина. В общем, в пятницу утром он вызвал водителя и уехал из клиники, никого не предупредив, и прихватив с собой илриц. Видимо, после инъекции Дорис отвлекла его, и он не успел ничего съесть, а может быть, сахар к тому времени снизился, но инсулин оказал свое действие, и последствия могли быть самыми катастрофическими… В общем, если бы не Мари…

Адам сказал:

– Мари, мы с Максом вам обязаны…

Марьяна вздохнула:

– Я рада, что могла быть полезна вашему отцу.

Дорис насмешливо протянула:

– Значит, все наши откровения были напрасными…

Все промолчали, а Марьяна твердо сказала:

– Я так не считаю. Мне показалось, что сегодня многие для себя выяснили важные вену, о которых стеснялись заговорить раньше. Значит, у всех есть время и возможность что-то исправить в своей жизни. Конечно, можно уехать в Италию и молча страдать там, а можно поехать в больницу и честно все рассказать…Можно жить с нелюбимой женщиной и заниматься нелюбимой работой, а можно поехать туда, где тебя ждут друзья и жить полной жизнью, вдыхать запахи гонки…

Небо за широким окном посерело, и Марьяна обрадовалась тому, что летние ночи так коротки.

Она поднялась:

– Рада, что все выяснилось. Думаю, что никакой необходимости оставаться в доме для нас с Лизой уже нет. Позже я осведомлюсь о состоянии здоровья мсье Русселя. Генрих развел руками:

– Мари, я, конечно, не могу вас удерживать…

Ингрид подошла к нему, взяла за руку:

– Я ведь даже толком не поблагодарила тебя за все…

Марьяна улыбнулась:

– Конечно, хорошо, что я смогла помочь мсье Русселю…

Ингрид прервала ее:

– Я не только это имела в виду. Ты заставила меня вслух сказать о том, что много лет мучило меня, не давало жить и дышать…

Марьяна засмеялась, обняла и поцеловала ее:

– Думаю, теперь у вас все наладится. Мы с Лизой будем рады, если вы приедете вместе.