В пятницу, ближе к концу рабочего дня, позвонил старый друг моего отца, Семен Израилевич Миркин. Он юрист, последние несколько лет занимается частной нотариальной практикой. Юрист он, по-видимому, хороший, потому что контора его процветает. С моим отцом у них было общее увлечение – оба пушкинисты. Правда, коллекция у Семена Израилевича поскромнее, но является предметом его гордости. На мой взгляд, у всех коллекционеров предмет собирательства является некоторым пунктиком, но, памятуя о собственном родителе и его увлечении, я всегда с уважением к этому отношусь.

Сегодняшний звонок был неожиданностью для меня. Зная Семена Израилевича, я приготовился терпеливо ждать, когда он подойдет к цели. Он задал мне пару вопросов о здоровье матери, и, поколебавшись все-таки несколько секунд, перешел к делу. Это показалось мне странным: обычно он ходит вокруг да около, а тут такая прыть. С чего бы?

– Юра, я звоню тебе по очень важному делу. Не возникало ли в последнее время в твоей жизни семейных проблем?

Я насторожился. На мой взгляд, Семен Израилевич никоим образом не мог прослышать о моих семейных неурядицах.

– А в чем, собственно, дело? – несколько суховато спросил я.

Он замялся:

– Степан был моим другом, и я считаю себя просто обязанным поговорить с тобой. Ты знаешь о том, что твоя мать составила завещание?

О, Господи, неужели ее состояние здоровья так плохо, что она боится умереть? Зная свою мать, я просто не мог в это поверить. Во-первых, она была гораздо моложе отца, и в свои шестьдесят пять лет выглядит превосходно.

Он правильно понял паузу, возникшую в разговоре.

– Ну да, с год назад, когда у нее первый раз случился сердечный приступ, а потом начались проблемы со здоровьем, она обратилась ко мне. Ты должен простить мои колебания, равно как и то, что я раньше не поставил тебя в известность. Пойми, мне сейчас приходится нарушить один из основных принципов. Я всегда свято храню тайны своих клиентов, и сейчас поступил бы так же, если бы речь не шла о святом для каждого коллекционера. Я имею в виду судьбу коллекции твоего отца. Насколько я знаю, ты не являешься продолжателем семейных традиций и совершенно равнодушен к коллекции, начало собирательства которой заложил твой прадед, продолжили твой дед и отец.

Вот только не хватало сейчас послушать лекцию! В протяжение всего нашего разговора мой сотовый неумолчно разрывался звонками. Я не утерпел и довольно невежливо перебил его:

– Семен Израилевич, так что там с завещанием?

Пораженный такой невоспитанностью, он помолчал, но пересилил себя, и продолжил:

– По условиям завещания, тебе остается родительская квартира, средства на личном счете твоей матери, доходы от авторских прав на книги отца, которые переходят к тебе, как к прямому наследнику. Но самое главное, коллекцию, – здесь он сделал многозначительную паузу, – она распорядилась передать в руки твоей жены, оговорив завещательное возложение обязанности вручить ее внуку или внучке Степана Витольдовича по достижении ими двадцати одного года. Причем только в случае, если она сочтет наследника достойным этого дара. В противном случае она обязана передать коллекцию в музей, оговорив ее цельность и нераздельность.

Когда Семен Израилевич волновался, в его речи прорывалось одесское местечковое происхождение. Вот и сейчас я услышал эти интонации:

– Ты же знаешь, я – юрист, и такие расплывчатые формулировки я просто не могу одобрить, несмотря на то, что закон допускает свободу завещательных распоряжений. Что значит «достойным»? Это субъективное понятие. У всех на памяти история со знаменитым панно, которое художник завещал передать на родину, когда там воцарится торжество демократии. И что? Панно и поныне у душеприказчиков, потому что, по их мнению, родине художника до демократии далеко. Понимаешь, такое завещание содержит в себе повод оспорить его, исказить волю завещателя и бог знает что еще. Однако твоя мать настаивала именно на этих формулировках. И я уступил.

Мой сотовый уже изнемог, и я решился прервать старика.

– А какая связь между завещанием и моей семейной жизнью?

Он заторопился:

– За день до отъезда в Чехию Агнесса позвонила мне и попросила внести в завещание изменения. Она просила добавить пункт об обязательной генетической экспертизе претендента на получение коллекции и по поводу твоей жены внесла уточнение «вне зависимости от того, будут ли они находиться в браке на момент наступления завещательного случая или вступления в наследство».

Узнаю свою мать!

– Семен Израилевич, если таким было ее желание, так тому и быть.

– Ты не понимаешь. Если ты не можешь оценить величайшую культурную ценность коллекции, то должен понять, что она имеет и вполне определенную материальную ценность. Даже я не могу допустить, чтобы ценности, собранные Степаном, попали в чужие руки. Конечно, изменения в завещание я внес, но подписать его Агнесса должна во вторник. Теперь ты знаешь о завещании. Попробуй поговорить с матерью, может быть, тебе удастся изменить ее решение.

Я спросил:

– Семен Израилевич, а кому вы завещали свою коллекцию?

Он помолчал, но потом решил, видно, что это может меня в чем-то убедить:

– Я оставлю ее старшему сыну. И только при одном условии: она останется в России.

Я знал, что старший сын нотариуса уже лет пятнадцать живет в Израиле, и подумал, что беспокойное это хозяйство – коллекции.

Я успокоил старика, дав обещание, что обязательно поговорю с матерью.

Меня, в отличие от Семена Израилевича, ничуть не удивило такое решение матери. Она знала, что Вика свято сохранит коллекцию и передаст ее строго в соответствии с завещательным условием, каких бы денег эта коллекция не стоила.

Меня удивило только то, что она оставила без изменений слова о ребенке. На момент внесения изменений в завещание она уже знала, что общих детей у нас с Викой, скорее всего, не будет. Какого ребенка она имела в виду? Интересно, не поделилась ли с ней семейными тайнами ее домработница Женя?

Три месяца назад она уговорила меня взять на работу ее сестру Ольгу, вместо моей секретарши, которая совершенно неожиданно для меня ушла в декрет.

У них, баб, тайн вообще никаких не держится. Наверняка, Ольга поделилась с сестрой, а та не замедлила нажаловаться матери.

Впрочем, роман с Ольгой у меня начался пару месяцев назад. Я напрягся и вспомнил, что на майские праздники мы развозили подарки и поздравления ветеранам, регулярно угощаясь фронтовыми ста граммами, причем без закуски. Потом, уже ночью, я поехал отвозить Ольгу в ее Бирюлево, там все и началось.

Если честно, я сначала даже и не думал о продолжении, но она оказалась настойчива, и пару раз я свозил ее в загородные ресторанчики. Ольга – девушка без комплексов, веселая и нестеснительная. На наших охранников она действует, как сильнейший отвлекающий фактор. Если не врать, мне с ней было легко и хорошо.

Кроме прочих талантов, она обладает умением завести мужика с полоборота. Один раз мы устроились прямо в машине, на стоянке нашего офиса. Или тот день, когда нас застукала Вика в моем собственном кабинете. Хотя, в душе мне было лестно, что я, как мужик, способен вызвать такие пылкие чувства. И, опять же, бюст у нее действительно выдающийся.

А потом свалилось все разом: исчезновение Вики, потом вся эта тягомотина с ее розысками, крайне неприятное объяснение с Тимуром, сочувственные взгляды мужиков всю эту неделю. Олег, пользуясь нашей близостью, выразился в том смысле, что я – идиот, а я даже возражать не стал. Понятно, что наши отношения с Ольгой – уже не тайна для коллектива.

Когда Вика пропала, Ольга тоже переживала, говорила, что чувствует свою вину. Правда, в женской поддержке не отказывала. А в понедельник, после коллективного похода в ресторан, Ольга призналась, что беременна. Это оказалось последней каплей, я не смог даже вид сделать, что меня это сообщение обрадовало.

Я отвез ее домой. У подъезда остановил машину, чтобы высадить. Она удивилась:

– Не зайдешь?

Я отбросил сигарету и промямлил:

– Знаешь, мне еще в пару мест надо заехать.

Ольга выглядела растерянной:

– Я думала, нам надо поговорить.

Я с досадой сказал ей:

– Оля, ты – взрослая девочка, и должна понимать, что наши отношения – это не то, ради чего люди женятся и заводят детей. Но, коль так случилось, я не оставлю тебя, можешь рассчитывать на мою материальную поддержку, но жить с тобой всю жизнь я просто не смогу.

Она повернула голову ко мне:

– А с ней мог?

Я покаянно наклонил голову:

– С ней мог.

Она насмешливо и зло на меня посмотрела:

– Что же ты от такого счастья ко мне приходил?

Я вздохнул:

– Дурак был. Ладно, не злись, тебе вредно, наверно. Давай все обдумаем и поговорим потом. Срок у тебя небольшой, время для решения у нас есть. Если надумаешь рожать – на здоровье, решишь прекратить все это – тоже хорошо. В любом случае я тебя без помощи не оставлю.

Ольга взяла сумку, вышла из машины и так бахнула дверью, что все бабушки, сидевшие на скамейке у подъезда, как по команде, повернули головы.

Я завел мотор и отъехал, провожаемый их взглядами.

Прав был Олег. Я – просто идиот. Завел дикий, совершенно не нужный мне роман, да еще на работе, да еще, как в пошлом анекдоте, с собственной секретаршей. Вдобавок ко всему, она – родная сестра Жени, маминой помощницы по хозяйству. Думаю, что мама теперь тоже в курсе моих проблем. Черт!!!

Вчера я задержался в конторе до обеда, и, спускаясь по лестнице, натолкнулся на Вику. Сказать, что она выглядела хорошо – это ничего не сказать. Она уставилась на меня своими невозможными сияющими глазами и, кажется, жалела меня.

Сердце сжала лапка ревности. То, что Тимур был давно и безнадежно влюблен в нее, для меня никогда не было тайной, и немного льстило мне и моему мужскому самолюбию. Я всегда доверял ему, зная, что он не только никогда не протянет к ней руку, но и никогда не заговорит о своих чувствах. А то, что моя жена производит на моего друга такое сильное впечатление, мне даже нравилось. Это поднимало меня в собственных глазах, потому что, если честно, с Тимуром мне было тягаться трудно. Бабы на него западали сразу, всерьез и надолго. Было время, даже моя сумасшедшая сводная сестрица числилась в пострадавших.

После разговора с нотариусом я посидел некоторое время в размышлениях. Потом нажал кнопку громкой связи и попросил Ольгу принести кофе. Видимо, она куда-то выходила, потому что в приемной ее не было. Я звонил еще дважды и уже совсем потерял терпение, как она появилась.

Через несколько минут она вошла с подносом. Я заметил, что она бледна до зелени, а глаза красные, и решил, что это связано с беременностью.

– Ты себя плохо чувствуешь?

– С чего ты взял?

– Ну, ты бледная и выглядишь неважно.

Совершенно дерзко сверкнув глазами, она буркнула:

– На себя посмотри.

Я засмеялся:

– Вот теперь ты похожа на себя. Ольга, может, я и виноват, что у нас так все получилось. Если простишь, мы можем остаться друзьями.

Она примирения не приняла, злобно и громко заговорила:

– Если бы ты знал, как меня тошнит от этой вашей дружбы и от твоей унылой физиономии! Да твоя Вика благодарить меня должна: мужик ей достался классный, и денежки при ней! И вы все трое, как дрессированные собачки, выполняете все, что она скажет. И ей же почет и уважение!

Я попытался прервать ее:

– Вика-то тут при чем?!

– А, вот ты и разозлился, наконец! Как же, задели вашу принцессу!

Может, я и не венец творения, но «унылая веснушчатая физиономия» – это слишком. Взбешенный, я поднялся, схватил ее за локоть и поволок в приемную:

– Ольга, я вообще не собираюсь с тобой это обсуждать, тем более в таком тоне! Иди домой, успокойся, потом поговорим!

В приемной я увидел охранника, совершенно огорошенного разыгравшейся на его глазах сценой. Он торопливо пробормотал:

– Юрий Степанович, там у вашей машины сигнализация все время срабатывает. Вы не дадите мне ключи?

Я молча достал брелок, сунул ему, и он вышел, оглянувшись на нас.

Ольга, видно, сбросив пары и поразмыслив, холодно сказала мне:

– Юра, извини, я, кажется, была неправа. Просто так много всего свалилось. И, если ты действительно не возражаешь, я пойду домой.

– Тебя подвезти?

– Нет, нет, я сама. Лучше нам, и в самом деле, некоторое время не видеться.

Перед уходом я заглянул к Сашке. Он сидел за столом над кучей бумаг. Поднял ко мне голову, помахал рукой, разгоняя сигаретный дым.

– Надымили, гады. Чего нос повесил?

Я оскорбился:

– Тебе тоже моя физиономия кажется унылой?

Он внимательно посмотрел на меня и предложил:

– Слушай, в субботу я работаю, а в воскресенье – совершенно свободен. Давай, созвонимся с Тимуром и Генкой, я баньку растоплю, пивка попьем, порыбачим. Впрочем, ты у нас не рыбак. Ну, просто так посидишь, отдохнешь. Или пулю распишем, помнишь, как раньше?

Я подумал, что два дня мне в пустой квартире не выдержать, и согласился.

Уехал домой. Прошелся по квартире. Вика, видимо, жалея меня, постаралась не оставить следов своего пребывания в доме. Вещи лежали на своих привычных местах. Только в шкафах стало посвободнее, и с моей прикроватной тумбочки исчезла Викина фотография.

Принял душ, босиком прошлепал в кухню, приготовил себе яичницу с помидорами и сварил кофе. Не то, чтобы я особенно любил яйца и помидоры, просто это единственное, что я умею готовить. Зайти в магазин и купить продукты я не догадался. Раньше за меня это всегда делали сначала мама, потом Вика. Я разозлился на свою полную бытовую беспомощность. За этот месяц мне смертельно надоело питаться в кафе и ресторанах.

Сунул грязную посуду в мойку. Потом подумал, что она так и будет лежать грязная, вернулся и вымыл ее. Переставляя посуду в сушилку, заметил, что на полке не стоит Викина любимая кофейная чашка, и вздохнул.

Я вернулся в прихожую, где бросил портфель с документами, прошел в кабинет. Включил автоответчик, заблокировал сигналы на сотовом и уселся за эскизы. Это единственное, что могло меня сейчас отвлечь.

Дважды я варил себе кофе. Около двенадцати часов я поднялся, чтобы покурить. Я вышел на балкон и вдохнул ночной прохлады. Постоял, подумал и вернулся в комнату за трубкой. Набрал номер Ольги и нажал кнопку. Ответить мне не пожелали. Я разозлился и буркнул:

– Ну, как хочешь.

Спать я пошел уже под утро. Поднялся в полдень, выспавшийся и с ясной головой.

Умылся, спустился в магазин, купил уйму продуктов. На улице было жарко, и я еще в лифте открыл бутылку и отхлебнул пива. Дома, уже не торопясь, соорудил себе пару огромных бутербродов, и съел их, запивая пивом.

Потом посмотрел вчерашние эскизы, поправил кое-что, и снова уселся за работу. Никогда раньше она не продвигалась вперед такими темпами и не приносила мне столько удовольствия. То-то Олег и Сашка удивятся в понедельник!

Ольге я больше не звонил. Хотел, было, отказаться от встречи с ребятами, но подумал, что так недолго и свихнуться, и решил все-таки поехать. Кроме того, мне не хотелось лишний раз демонстрировать Тимуру свои чувства.

Сашка на пару с Генкой приготовили плов, под него мы усидели, наверное, не меньше, чем по литру водки на брата. Думаю, это примирило меня с действительностью.

Поздно вечером мы вернулись в Москву. Я рухнул, не раздеваясь, на диван, и уснул.

Неотвратимо наступило утро. В голове шумело, тошнота подкатывала к горлу при каждом движении, язык во рту был шершавым, как наждачная бумага, – налицо банальный похмельный синдром. Я заглянул в холодильник, в бесплодной надежде найти что-то типа рассола, но, конечно, ничего подобного там не было. Я испытал сильнейший соблазн запить вчерашнее похмелье пивом, но удержался.

Вместо этого я выпил ледяной апельсиновый сок, постоял под душем, постепенно уменьшая температуру воды, выпил кофе, – в общем, мне удалось добраться до офиса без потерь.

Однако здесь тоже было неспокойно. Ольга с утра не вышла на работу, и мне пришлось отвечать на все звонки самому. Кофе тоже подать было некому.

Олег и Саша, внимательно посмотрев мои эскизы, недоверчиво переглянулись, потом еще раз склонились над столом. Очередной раз зазвонил телефон, и я дернулся, чтобы снять трубку. Саша сердито вырвал ее из моих рук, позвонил в отдел, отрывисто велел Юльке сесть в приемной на время отсутствия Ольги и ни с кем нас не соединять.

Мы вплотную занялись заказом. Юлька дважды приносила нам кофе. Наконец, Олег и Саша отодвинули бумаги и потянулись за сигаретами.

Олег с завистью сказал:

– Ты, Юрка, лентяй и балда, каких поискать. Но искра в тебе есть.

А Сашка спросил:

– И когда ты только успел? Выглядишь ты неважно.

Я махнул рукой:

– Это мы с ребятами в воскресенье у Сашки Задорожного парились. Голова и сейчас еще чумная.

В кабинет влетела Юлька:

– Юрий Степанович, где Ольга? Ни сотовый, ни домашний не отвечают, как пропала.

Я пожал плечами:

– Я ее с пятницы не видел.

Юлька недоверчиво похлопала ресницами, но ушла.

В два часа я отправил машину с водителем в аэропорт за матерью, трусливо подумав при этом, что будет лучше, если я увижусь с ней вечером.

В приемной я машинально отметил, что на экране монитора у Юльки вывешена смета. Ольга принципиально никогда ничего, кроме писем, не печатала, а переписку мы вели необременительную. Обычно на ее экране висел какой-нибудь пасьянс.

Я поднялся к ребятам в отдел и подсел к Саше. У него уже нарисовался вполне приличный макет и я подумал, что с ребятами мне просто повезло.

Я все еще развлекался с макетом, как в кабинет влетел Сашка Задорожный. Брови его были сведены к переносице, и обычное дурашливо-насмешливое выражение лица напрочь отсутствовало.

– Ты чего трубку не берешь? – быстро и сердито сказал он.

Я вспомнил, что так и не включил сигналы на трубке и похлопал себя по карманам.

Сашка остановил меня:

– Юрка, давай вниз, там у тебя дома неприятности. – Я поднял на него глаза, и он торопливо пояснил: – Ну, не у тебя, у мамы твоей. Мне Сашка Иванцов, водитель, только что отзвонился. Они там в квартире труп обнаружили, и матери плохо с сердцем стало, он уже скорую вызвал.

Провожаемые изумленными взглядами охранников и девушек из ресепшен, мы высыпались на крыльцо, загрузились в Сашкин джип и рванули вперед.

По дороге он хмуро велел мне:

– Звони Тимуру.