Луна обагрилась в знаке Водолея.

Октябрь выдался на редкость сухим и даже жарким. Старый ворон, прилетевший с Капитолийского холма, сев на родовой храм Флавиев, картаво проговорил: «Всё будет хор-р-рошо»…

Домициан погиб в четырнадцатый день до ноябрьских календ, на сорок пятом году жизни и пятнадцатом году власти. Тело его на дешевых носилках вынесли могильщики. Филлида, его кормилица, предала его сожжению в своей усадьбе по Латинской дороге, а останки его тайно принесла в храм рода Флавиев и смешала с останками Юлии, дочери Тита, которую тоже выкормила она.

Филлида до восхода Луны сидела на ступеньках храма, вспоминая всё, что было связано в её жизни с Домицианом. Ночной ветер пытался заигрывать с её седыми волосами, про которые он, будучи еще совсем молодым, как-то сказал:

– Странный цвет у них, кормилица… Будто снег полили медом.

Домициан родился в десятый день до ноябрьских календ – 24 октября 54 года. Отец его в тот день был назначен консулом. И в доме на Гранатовой улице в шестом квартале столице был праздник. Этот самый дом много позже стал храмом рода Флавиев, где Филлида оплакивала прах Домициана. Она помнила, как в этот дом пришли халдеи со своим страшным пророчеством.

Помнила она и тот день, когда во время войны с Виттелием сюда ворвались враги и загорелся храм. А уже возмужавший Домициан тайно переночевал у привратника, а поутру в одежде служителя Исиды ускользнул на другой берег Тибра. Там он отсиживался во время кровавой битвы с войском Виттелия. И только после победы вышел к людям и был провозглашен цезарем.

Филлида тяготилась своей памятью. Плохое хотелось забыть, но оно, проклятое, не забывалось…

Вспомнилось старухе последние дни Тита, старшего брата Домициана. В тот день актёры представляли трагедию, читая стихи Вергилия. Император Тит к концу представления растрогался и заплакал. Домициан подал ему кубок вина. Тит, пока пил вино, долгим выразительным взглядом смотрел на младшего брата, не раз учинявшему ему козни, сеявшему в войске императора Тита смуту и недовольство. Поставив кубок, он приказал носильщикам:

– В сабинское имение!

Тит был мрачен. Когда при жертвоприношении ягненок вырвался из его рук, Домициан рассмеялся:

– Дурное предзнаменование, брат!

А тут еще с ясного неба грянул гром. Тит отодвинул занавески, задыхаясь от нехватки воздуха, прошептал:

– Я умираю… Но мне не в чем упрекнуть себя, кроме, разве, одного поступка…

Тогда все подумали, что речь идет о любовной связи жены Тита с Домицианом. Слухи об этом давно ходили по Гранатовой улице. Но Филлида знала точно: жена императора была верна цезарю. Тит перед своей смертью сожалел только об одном, что в своё время не казнил Домициана. И раскаивался в поступке, которого не было.

Тит скончался на той же вилле, что и его отец, в сентябрьские иды. На 42-м году жизни. До последнего вздоха Тита у его одра стоял Флавий Сабина, двоюродный брат Домициана.

Через несколько лет, став преемником Тита, Домициан казнит родственника лютой казнью. Это случится в октябре. Глашатай по ошибке объявит Флавия Сабину не будущим консулом, а будущим императором. Соглядатай Домициана вольноотпущенник Магон донес об этом своему хозяину. И наутро Домициан зазвал двоюродного брата к себе в гости. Был он сама доброта. Усадил Флавия на ложе рядом с собой, угощал вином и фруктами, даже шутил, что было ему вовсе не свойственно.

Простодушный Флавий Сабина спросил:

– А правда, мой император, что это ты казнил Маттия Помпузнана за то, что он носил с собою твой гороскоп?

– Ты знаешь, я не терплю панибратства, но для тебя я не «мой иператор», а просто брат. Так меня и называй.

– Хорошо, брат… Говорят, Маттий принял мучительную смерть за этот гороскоп… Так ли это, брат?

Домициан ответил не сразу. Он осторожно прощупывал почву:

– Ты же знаешь, что мне предсказали халдеи?

– День, час и даже род твоей смерти, – поднося янтарную гроздь винограда к пухлым губам, весело сказал захмелевший Флавий Сабин. – Будто ты погибнешь от рук заговорщиков… Вот когда – я запамятовал… Сказки для детей. Смертному можно узнать прошлое человека, но кто из смертных может знать его будущее? Ни святым, ни нищим волхвам и халдеям этого не дано. Одна Пренестинская Фортуна, к дощечкам которой ты обращаешься каждый новый год, может это знать…

Домициан деланно рассмеялся:

– Врут, всё врут завистники и враги мои… Как много их у меня, брат, невыносимо много.

– Дожить до 32-х лет и не иметь врагов – признак слабой натуры… Слабым тебя, Домициан, не назовешь.

– Отрадно слышать это, Сабина, из твоих уст.

Император сам налил в чашу гостя сладкого фракийского вина, подвинул блюдо с виноградом поближе к брату.

– Я не слаб, я – милосерден… Ты, наверное, поверил, что это я отдал приказ казнить Юния Рустика за то, что издал похвальное слово Фрасее Пету и Гальвидию Прииску?

Брат кивнул, пригубив терпкое вино.

– Я, Домициан, знаю: по твоему же приказу из Рима и Италии изгнали всех философов…

– Ложь! – перебил Флавия Домициан. – Наглая ложь… Мне мстят обрезанные… Мстят за иудейский налог, введенный для нужд империи. У этих обрезанных, ты знаешь, брат, языки длинные. А разят слухи страшнее отравленного копья.

Неслышно, кошачьими шажками, вошел черноголовый и черноглазый Магон, смиренно опустив виноватые глаза долу: ему было стыдно за предательство своего бывшего хозяина.

– А хочешь я накажу этого презренного раба, распустившего и о тебе слухи? – спросил Домициан.

– Не стоит, – улыбнулся Сабина. – Я не боюсь лжи… Не липнет она ко мне, брат.

Домициан деланно восхитился, похлопав в ладони.

– Магон! – елейным голосом позвал император и повернулся он к своему соглядатаю. – Подойди ко мне!

Магон подошел на полусогнутых, зная, что чем ласковее господин, тем лютее будет наказание…

– Ты, часом, не иудей? – ласково улыбаясь, спросил Домициан. – А ну-ка, покажи нам свой фаллос…

– Мой повелитель… – взмолился Магон.

– Давай! – уже жестко приказал император. – Если он не обрезан, то чего тебе бояться? Но если ты обрезан и не платишь иудейского налога, то, согласись, ты виновен не передо мной, но перед законом.

– О, мой государь… – бледнея, прошептал вольноотпущенник и послушно исполнил волю императора.

Домициан обрадовано вскрикнул, будто ожидал этой встречи со срамом своего слуги:

– Иудей! Я так и знал… Кругом одни евреи, брат… Где вы, сыны Рима, владыки земли, облаченные в тогу?… Парфений!

Тут же из потайной двери появился спальник Парфений, детина под два метра роста, с ужасным шрамом от меча варвара на изрытом оспой лице.

– Парфений… – ласково прошелестел Домициан. – Ну, ты знаешь, что нужно делать с теми, кто пытается обмануть меня… В данном случае я пекусь не только о своем благе, но и о благе государства. Иудей Магон не платил налоги и тем самым преступил закон. А перед законом все равны. И даже мой верный Магон. Не так ли, Парфений?

Тот молча кивнул и подтолкнул остолбеневшего от страха Магона к выходу из спальни императора. Раб в мольбе сложил руки на груди.

– Государь, помилосердствуй… – прохрипел вольноотпущенник.

Домициан закинул крупную виноградину в рот, раздавил ее языком и лениво проговорил, не глядя на склоненного к его ногам доносчика:

– Если я буду поощрять доносчиков, то все подумают, это государство поощряет доносчиков. Люди же должны знать, что я пекусь о здоровье Рима… Хотя без подлых доносчиков не будешь знать о коварных заговорщиках. Однако закон суров, но это – закон.

Император сделал рукой знак Парфению.

– На крест я тебя, Магон, не отправлю… Пусть накажут доносчика по обычаю предков.

Двенадцатый цезарь Рима возлег на ложе, сладко потянулся.

– Доброта, доброта и милосердие погубят меня, а не заговорщики и предсказания халдеев… Я очень добрый. И очень справедливый. Донесли мне, что трое вольноотпущенников оскорбили мою прическу. Я сгоряча потребовал у сената приговорить их к казне на кресте. А когда жестокосердные уже послали моих обидчиков на казнь, я остановил их и пожалел преступников. Говорю сенаторам, что это я проверял, как они меня любят. Теперь вижу, что любят… И хочу помилосердствовать в отношении сенаторов. Пусть осужденные выберут казнь сами. Милосердно? Не так ли, брат?

Флавий Сабина перестал забрасывать в рот сладкий виноград, уставившись на двоюродного брата неподвижным взгядом.

– Они, говоришь, оскорбили твою прическу? Как это?

– Да так… Посмеялись над чьей-то плешью. А такие шутки я принимаю, как личное оскорбление. Ты же знаешь, как я отношусь к волосам. Даже книгу издал об уходе за ними, стихи написал.

И он продекламировал:

– Видишь, каков я и сам красив, и величествен видом?

Он посмотрел на своё отражение в зеркале, вздохнув, сказал:

– Ничего нет пленительнее красоты. Но нет ничего и недолговечней её…

В спальне вновь появился Парфений, встал у колонны, скрестив руки на груди.

– Ну, брат, я пошел… – встал со своего ложа Флавий Сабина. – Ты действительно очень добр ко мне. Врут люди…

– Враги мои, – поправил император.

– И мои тоже, значит.

Домициан хлопнул в ладоши и подмигнул Парфению:

– Проводи дорогого гостя, моего двоюродного брата. И прикажи носильщикам доставить туда, куда он прикажет. Понятно, Парфений?

Тот молча поклонился императору.

Больше Флавия Сабины никто и никогда не видел ни живым, ни мёртвым.