Короткий день померк. Уже солнце, выбившееся наконец на мгновение из-за туч, косо позолотило лес и кусты, пробежало по истоптанному до черной земли, окрашенному кровью полю с кучами изрубленных тел и, загрустив, смеркло, утонуло в синей закатной дымке, а с востока, охватывая небо, надвигалась лиловая темнота.

В сумерках конница продолжала преследовать бегущих и уже окончательно потерявших строй вражеских ратников в три пути: и в чело, и справа, и слева. Бой оканчивался избиением. Кони то и дело спотыкались о трупы, густо усеявшие снег. Остатки немецкого войска укрылись за стенами Раковора.

Пешие новгородские ратники останавливались, окликали товарищей.

Кто-то, подъехав, спрашивал: не видали ли посадника? Нашелся раненый, который видел его в полдни среди боя. Несколько человек с факелами отправились тотчас искать. То там, то здесь зажигали костры, скликали и пересчитывали своих:

– Перх!.. Наум!.. Огафонко!

– Здеся я.

– Григ!.. Кулба!.. Офромеец!.. Филимон!

– Убит.

– Васка!

– Убит.

– Шестьник!.. Обакунец!

– Живой, видали его!

– Шестьник, ты где, Шестьник?!

– Ту-у-та!

– Окиш!

– Я.

– Исак!

– Здесь!

– Сесой!

– Убили Сесоя.

– Токарь!

– И его убили.

– Понарья!

– Здеся.

– Милошка!

– Я!

– Юрко!

– И Юрко с нами!

– Хоть эти-то живы… Илья!.. Тудор!.. Местята?.. Местята-а-а!

– Не кричи, убили Местяту нашего…

В полутьме звякало оружие, стонали раненые, тяжко ржали раненые кони… Внезапно пронеслась весть, что назади, в товарах, немцы.

– Где?! Где?! Куда?! – спрашивали друг друга, устремляясь назад, пешие ратники. В темноте кричали, из-за реки, из своих собственных товаров, бежали люди, вопили:

– Спасите!

Вторая немецкая «свинья» стояла в товарах, начинался грабеж.

Поднялось смятение. Грязные, перевязанные кровавым тряпьем люди кинулись нестройно к реке, ругаясь, на ходу подбирая оружие. Метались факелы, их пляшущий свет и отблески костров увеличивали сумятицу мечущихся теней.

– Куда-а-а! Куда-а-а! Сто-о-ой! – бился отчаянный крик.

Распихивая бегущих, прискакал на гнедом тяжелом коне Семьюн, за ним пьяный от усталости Елферий. Врезались в толпу:

– Сто-о-ой!

Кто-то ударил кулаком по морде Семьюнова коня.

– Ты немцев ко кресту водил?.. Твою мать!

Конь захрапел, попятясь.

– Куда-а-а! Сто-о-ой! Сто-о-ой! – срывая голос, кричал Елферий. Его наконец узнали. Толпа росла. Перебредшие реку нехотя возвращались назад.

– Разобьют! Толпой! Куда! Ночь! Смятемся, побьемся сами! Утра, света жди, на заре ударим!

Елферий вертел коня во все стороны, хрипло – уже сорвал голос повторял одно и то же. Толпа примолкла.

Надсадно дыша, подскакал старик Лазарь, стал рядом. Вдали шумели подбегавшие, хрустел и скрипел снег, тяжко дышали. Пламя костров плясало на бородатых, красных от огня лицах, на оружии.

– А ночью немцы товары разобьют! – спокойно и громко сказал кто-то в толпе. И казалось, все пропало от этих слов. Вновь дружно заревели от ярости стихшие было мужики. Неслышные в этом реве Семьюн, Елферий и Лазарь вертели коней, Лазарь врезался в толпу, размахивал руками, тряс бородой, бил себя в грудь, сорвал шелом, кинул под ноги коня – седые волосы разметались по плечам, – поднял обе руки вверх:

– Меня убейте! Сыновец у меня там! Вас деля!

Успокоил.

Ночь опустилась на поле. Горели костры. Кто подстелив еловые лапы, кто шубу, кто прямо на снегу, лежали и сидели мужики. Между спящих и дремлющих людей ходила сторожа. То и дело глухо топотали в темноте конные, объезжая стан. У простого костра сидели сегодняшние воеводы новгородского полка: задремывающий Лазарь – надломились силы, дрожал от холода, всхрапывал, клонясь к огню, старые глаза слезились, отражая пламя; Семьюн, Гаврило Пронич, двое оставшихся в живых – Федор и Борис Кожичи… Елферий спал, лежа на земле, постелив на снег попону. Многие не сняли броней, дремали сидя, в оружии, ждали утра, боялись за ночь.

К костру, поплутав меж огней, то и дело подъезжали конные, подходили пешие. Подскакивали гонцы от князей Святослава с Михаилом, от Дмитрия.

Довмонт сам подъехал, тяжело – тоже сказалась усталость – соскочил с коня.

Протягивая руки к огню, глядя в пламя, он немногословно урядился с проснувшимся Елферием о выступлении. Ускакал. Принесли стонущего, в тяжких ранах Твердяту. Твердята бредил, мотая головой, кончался. Положили у костра. Вполголоса спрашивали о посаднике, с полудня его никто не видел.

Не было Никифора Радятинича, Ивача, Жирослава, Полюда, Ратислава Болдыжевича, тысяцкого Кондрата… Каждая новая весть прибавляла бремя потерь.

Сменившийся опять ветер нес с моря ростепель и туман. Елферий встал, стряхнув одеревенелость сна. Соратники, прикорнувшие у костра, не шевелились. Лазарь спал – уходился старик! Елферий прикрыл его своей епанчой и пошел по стану проверять сторожу. Люди спали у потухающих костров. Некоторые метались во сне. Хрипло закричал мужик, заставив Елферия вздрогнуть, – видно, привиделось во сне что. Стонали раненые.

Женщина, подобрав подол, несла бадью с водой. Мельком взглянула на Елферия. Морщинистое, усталое лицо, волосы выбились из-под платка.

Поправляя, улыбнулась, кивнула Елферию, как будто ободряла, может, по привычке ободрять раненых. С мужем, должно, приехала, в повозниках. Как и выбралась из товаров! Невольно ускорил шаг, сжал кулаки, вспомнив свое вчерашнее «все равно». Подходя к реке, услышал в тумане оклик. Подошел.

Сторожа переминались с ноги на ногу – в утреннем холоде пробирала дрожь.

– Не пора ль, воевода? Светает?

Светало. Елферий поглядел на сереющее небо, на внимательно ожидающих ответа мужиков.

– Как за рекой?

– Тихо в товарах.

– Спят ли, отступили ли… – добавил второй голос.

– Буди! – решил Елферий.

Заиграли рожки. Заспанные люди подымались, разминая затекшие члены. В тумане началось повсюду смутное шевеление. Окликали друг друга, торопливо жевали хлеб, строились. Когда Елферий вернулся к своему костру, уже никто не спал. Ржали лошади. Запоздавшие подвязывали брони. Лазарь, повеселевший, в шишаке – чужом, свой так и потерял вчера, – хитро поглядел на Елферия.

– Почнем, что ли? – Протянул кусок хлеба. – Мясо съели. Доле бы ходил, воин, так и вовсе натощак в товары пошел! – поддразнил он Елферия.

– Тебя-князь Дмитрий прошал.

– Где он?

– Ускакал к своим.

Стремянный – нашелся! – подвел коня, радостно глядя на господина. Рад был, дурак, что жив и сам и господин: думал, придется искать среди мертвых. Гаврило Пронич, Сотко и Семьюн уже ускакали ровнять ряды. Елферий доел хлеб и поскакал вслед за Семьюном в чело войска.

Перекликаясь в тумане, перешли Кеголу и, все убыстряя и убыстряя шаг, двинулись к товарам. Стремительно, грудью вперед, промчались конные ратники. Черный, курчавобородый красавец Федор Кожич подмигнул Елферию и, оскалив зубы, вырвал кривую татарскую саблю. Вслед за ним, так же молча опуская копья и вырывая прямые клинки русских мечей из ножон, на ходу смыкаясь в плотный конный таран, пролетели верховые его дружины. В тумане глох топот коней. Прошли еще несколько сажен. В расходящейся мгле показалась верховая сторожа. Они махали руками:

– Ушли!

– Никого нет! – подскакивая к Елферию, сообщил запыхавшийся верховой.

Сразу обмякло напружинившееся тело. Жалость, что не удалось отомстить, и облегчение одновременно нахлынули на него. Он повернулся к пешим ратникам и крикнул возможно веселее:

– Убежала «свинья»! Не дождалась свету, вдали плечи немцы! Победа!

Разрозненный, нестройный гул голосов ответил ему. Верно, у всех было это смешанное чувство жалости и облегчения.

Вступили в разгромленные товары. Все было разбито, разграблено, изувечено. Там и сям лежали тела посеченных людей: вот старик, жонка, мальчик… Елферий отвернулся. Конь, храпя и кося глазом, осторожно обходил мертвых. Где-то раздался стон, туда заспешили сразу несколько человек. Из кустов выбирались разбежавшиеся повозники.

Конные дружины Дмитрия, Довмонта, Святослава ушли догонять врага.

Федора с его ратниками тоже нигде не было видно, кинулся вослед немцам.

«Теперь не догонишь, далеко утекли», – подумал Елферий.

Лазарь ехал среди телег сгорбившись, глядя меж ушей коня; жевал губами, дергалась седая борода. Вчера с полудня отправил раненого, чудом вырванного из сечи племянника в товары. Думал оберечь мальчишку и теперь не находил даже тела. «Неужто увели с собой?» – горько думал старик.

Вспомнил, как вчера останавливал толпу разъяренных мужиков. «Прав ли я был, господи? – подумал, взвесил, сумрачно покачал головой. – Да, прав. Не мог же погубить войско зазря…»