Елизавета Тюдор. Дочь убийцы

Балашова Виктория Викторовна

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

СЕСТРА

 

 

Наводит на всякие мысли — хоть я и не знаю,
Льюис Кэрролл

на какие... Одно ясно: кто-то кого-то здесь убил...

А, впрочем, может, и нет...

 

ГЛАВА 1. ОСЕНЬ, 1553 ГОД

 

1

Той осенью ей исполнилось двадцать. Елизавета вспомнила, сколько она всего пережила за эти годы, посмотрела на сестру и решила, что, судя по всему, всё впереди. Про неё в те дни опять забыли: выдать замуж в первую очередь следовало королеву. Поэтому Елизавета на эту тему пока могла не размышлять. Она спокойно предавалась воспоминаниям, страдала по сидевшему в Тауэре Роберту и ждала возвращения в Англию любимого наставника Роджера Эшама.

Эшама, как ни странно, вызвала к себе Мария. Он был, как и Елизавета, убеждённым протестантом. Но то ли его успешная служба в католической Испании сыграла роль, то ли великолепные рекомендации английского посла, но Мария, так или иначе, назначила Эшама к себе секретарём.

В день рождения, конечно, Елизавету поздравили все, кто мог. Во дворце даже дали по такому случаю бал. Мария не танцевала и сидела с хмурым видом, наблюдая за происходящим не то чтобы с неодобрением, но и без особенного интереса. Ей не так просто давались обязанности королевы: вершить государственные дела Марию не учили. Да и возможности такой у неё не было. И образована она была хуже, чем Елизавета. Лучших учителей просто-напросто ей некому было присылать — мачехи недолюбливали Марию и старались с ней не иметь ничего общего. А в королевском дворце она бывала нечасто: отец не хотел её видеть, брат тоже не звал к себе сварливую старшую сестру. Когда Эдуард стал королём, подданные пользовались его отношением к Марии, продолжая настраивать против неё...

   — Тебе невесело? — спросила Елизавета, сев рядом с сестрой. — Тебе незачем себя заставлять здесь сидеть.

   — Я обязана, — Мария нахмурила высокий лоб, и не тебе меня отсылать отсюда!

   — Я не отсылаю, — Елизавете, как обычно, разговор с Марией давался с трудом.

   — Скоро коронация. Вот это будет настоящий праздник для всех англичан. Твой день рождения интересует лишь тебя.

   — Меня он тоже не очень интересует, — Елизавета усмехнулась, — если вокруг он никого не радует, то и мне не радостно.

   — Тебе всё-таки следует принять католицизм, — вдруг сменила тему Мария, — иначе получается непонятная ситуация, которая вносит раздор в наши отношения, — она строго посмотрела на Елизавету.

   — В Англии живут и католики, и протестанты, — возразила Бэт, — если ты заставишь всех менять веру, вот тогда будет внесён раздор. Разве мы не можем всё оставить как есть?

   — Против меня плетутся интриги, — заявила Мария, и именно теми членами Совета, которые являются протестантами. В Тауэре находится много посаженных туда за время правления Эдуарда католиков. Я намереваюсь их всех оттуда выпустить.

   — Это верно, — поддакнула Елизавета.

   — Мне не нужно твоё одобрение, — огрызнулась сестра, — я лишь говорю о том, что мне нужны сторонники одной со мной веры. И если отец меня постоянно заставлял отрекаться от того, во что я верила всей душой, то и я настаиваю, Елизавета, чтобы ты задумалась о своём вероисповедании.

   — Хорошо, — сказала Елизавета сквозь зубы, не собираясь обдумывать то, в чём и без того была уверена. Её рождение произошло именно потому, что отец разорвал отношения с Римом. Об этом Елизавета помнила отлично. Появиться на свет ей помогли не католики. Как она может мыслить и чувствовать иначе? Такое просто невозможно.

Последовавшие после дня рождения дни были посвящены подготовке к коронации Марии. Любимыми цветами королевы украшали дворец и город. Повсюду — голубой и зелёный. Разговоры о смене веры пока прекратились. Марии было не до того.

Но те члены Тайного совета, которые были убеждёнными протестантами, приглядывались к двадцатилетней принцессе. Большинство из них были уверены, что детей у Марии не будет. Конечно, замуж она выйдет, и всё указывало на то, что выйдет она не за англичанина. Поиски жениха велись исключительно в тех странах, где исповедовался католицизм. Предлагаемые кандидатуры англичан ею отвергались сразу.

Но вот наследников престола Мария родит вряд ли. Отличаясь крепким здоровьем, она всё же была немолода. Родить в таком возрасте было бы редкой удачей. Поэтому ставка делалась на то, что в итоге править после Марии будет Елизавета. Принцесса чувствовала на себе испытующие взгляды и прекрасно понимала, что не воспользоваться ею протестанты просто не смогут.

   — Как долго мне удастся держаться от всего этого подальше? — размышляла Елизавета. — Не стать жертвой интриг будет сложно, если не невозможно. Да и стоит ли продолжать не вмешиваться, делая вид, что мне всё равно?

Елизавету в последнее время терзали мысли о том, что она вполне достойна стать королевой после Марии. Ей и не хотелось думать об этом, но мысли настойчиво лезли в голову. Приветственные крики толпы, ощущение того, что ты можешь повелевать огромной страной, — всё это мешало сохранять спокойствие и хладнокровие, такие необходимые в данный момент.

Но прямо перед коронацией Елизавета сумела успокоиться. Она взяла себя в руки и преданно помогала сестре в поручаемых ей делах. Тем более что пока к ней никто не обращался, никто не призывал выступать против Марии и защищать протестантов. Мария не приступала к решительным действиям, оставляя в стране всё как есть. Но Елизавета знала, что Мария уже вступила в переписку с Римом, заверяя папу в своей верности и желании вернуть Англию в лоно Католической церкви.

А что Тауэр? Про Тауэр на время забыли. Оттуда, конечно, выпустили тех католиков, которых успел посадить ещё Генрих, уж не говоря о тех, кого туда поместил Эдуард. Кто-то из них сидел вовсе не за веру, но такие мелочи волновали меньше всего.

Братья Дадли оставались в тюрьме. Их мать пыталась вызволить сыновей из заточения, но до поры до времени эти попытки не то, что не были успешны. Они в принципе не влияли ни на что. Тут было не до них.

Впечатляющее шествие Марии через весь город в Вестминстерское аббатство состоялось первого октября. Елизавета сопровождала сестру, и всем казалось, что это так прекрасно олицетворяет установившийся в Англии мир. Две религии мирно сосуществовали друг с другом так же, как две сестры, рука об руку следующие рядом на коронацию. Со стороны ситуация виделась именно такой. То, что Мария была настроена против протестантов решительным образом, заметно не было.

   — Ты волнуешься? — спросила Елизавета сестру, когда они пришли в аббатство.

   — Нет, — отрицательно помотала головой Мария, — раньше волноваться было из-за чего. Сейчас я получаю трон законно и заслуженно.

Вокруг, склонив головы, стояли подданные новой королевы. Среди них были и те, кто её люто ненавидел, и те, кто её поддерживал. И те и другие надеялись на то, что правление Марии изменит что-то к лучшему.

В тот день казалось, праздник не закончится никогда. Но Елизавета помнила, как всходил на престол Эдуард. По пышности и размаху это торжество не шло ни в какое сравнение с коронацией брата. И одной из причин была пустая казна. За несколько лет правления Эдуарда её разграбили так, что в ней вообще не осталось ни одной монеты.

   — Так Мария становится королевой, — размышляла Елизавета, — наследуя пустую казну и страну, расколотую на две половины. Я и не думала, что в Англии осталось так много католиков. Или они специально делают вид, притворяясь таковыми, чтобы угодить Марии?

Она вновь посмотрела на сестру. После стольких лет уединения стать королевой? Как странно вершатся подобные дела. А отец ведь был прав, восстанавливая их на престоле. Иначе сейчас ей пришлось бы с куда большим трудом отстаивать своё право на трон.

По старой, давно заведённой привычке люди праздновали коронацию, вынося столы на улицы. Они пили за здоровье своей королевы, не задумываясь о завтрашнем дне. Елизавете хотелось бы относиться к происходившему так же легко и веселиться до упаду. У неё так не получалось. Она думала и думала, бесконечно и бесполезно, о своём будущем, которое никак не рисовало воображение. Сосредоточиться на празднике мешали и мысли о Роберте. Если раньше Елизавету беспокоило то, что у него есть жена, то теперь это казалось незначительной мелочью.

Время текло медленно. Елизавета видела, что и Мария тоже устала. Но праздник, посвящённый коронации, должен был продолжаться всю ночь, до самого утра. И королеве не надлежало его покидать раньше своих подданных. А Елизавета преданно продолжала находиться возле неё.

С улицы доносились восторженные крики.

   — Народ радуется тому, что я восхожу на престол, — заметила Мария, — самозванку так не приветствовали.

   — Да, её коронация прошла куда тише, — кивнула Елизавета, — точнее, торжеств по этому поводу вообще не устраивали.

   — И верно. Праздновать было нечего, — Мария расслабилась на минуту. Выражение её лица немного смягчилось. Несмотря на усталость, глаза её блестели, а взгляд был наполнен гордостью за то, что ей удалось совершить.

   — Ты сокрушила своих врагов, — Елизавета ободряюще улыбнулась сестре, — отец был бы рад тебя видеть на троне.

   — Это не имеет значения. Всё, что происходит, происходит по воле Бога. И всё! — Мария стала серьёзнее. — Несправедливость, вершившаяся в Англии, должна была быть остановлена.

Утром Елизавета вернулась к себе в комнату. Ей хотелось спать, но усталость и впечатления от прожитого дня были настолько сильны, что уснуть всё не удавалось. Потихоньку за окном начался дождь.

   — Господи, пусть он смоет несчастья, горе и смерть. Пусть смоет всё то плохое, что творится ещё на земле и не даёт покоя, — Елизавета шептала слова, которые приходили ей в голову, пытаясь успокоиться. — Оставь Роберта в живых, и пусть всё же Мария выпустит его из тюрьмы. Пусть он там поменьше страдает. И все, кто находится в Тауэре, пусть меньше страдают и не будут казнены.

Дождь усилился. Может, от того, что слова её были услышаны, может, просто осень в Англии вступала в свои права. Елизавета уснула коротким, неглубоким сном с именем Роберта на устах.

Улицы Лондона опустели. Праздник закончился...

 

2

   — Они против! — Мария стояла напротив портрета, на котором был изображён красивый, статный мужчина.

   — Против чего? — спросила Елизавета, подойдя ближе и тоже начав разглядывать портрет. — Кто это?

   — Против него, — Мария ткнула пальцем в мужчину на портрете, — Карл прислал мне портрет своего сына. Я собираюсь выйти замуж за испанского принца Филиппа.

   — Почему против, и кто они? — продолжала задавать вопросы Елизавета, не совсем понимая всё-таки, что сестра имеет в виду.

Мария отвлеклась от созерцания портрета и обернулась к Бэт:

   — Против члены Тайного совета и вообще все вокруг. Потому что он — испанец, а они хотят, чтобы моим мужем был англичанин.

   — А ты почему так упорствуешь? Выбери англичанина. Ты сама мне говорила, что в первую очередь нужно следовать интересам страны.

   — Я и следую, — Мария нахмурилась, — он — сын Карла, будущий наследник огромных территорий, принадлежащих Испании. Карл — мой двоюродный брат. Я доверяю его советам. Родственники матери никак не запятнали себя — они всегда меня поддерживали. И потом, я не собираюсь делать принца королём Англии. Он будет всего лишь моим мужем.

Елизавета не удержалась и хмыкнула.

   — Что ты нашла тут смешного? — возмутилась Мария. — Лучше посмотри на него внимательно. Разве не хорош?

Следовало признать, что испанский принц и в самом деле был красив. Его изобразили в полный рост, опирающимся на шлем, лежавший возле него на столе. Он был худощав, высокого роста, с густыми тёмными волосами и небольшой, аккуратной бородкой. Мода на окладистые бороды, как та, что носил их отец Генрих Восьмой, прошла.

На испанце красовался чёрный камзол, расшитый золотом, и такие же панталоны. Панталоны были очень короткие, открывавшие длинные стройные ноги, обтянутые белыми чулками. Одна рука принца лежала на шлеме, который художник также изобразил чёрным с золотым рисунком, другая держала эфес шпаги, висевшей вдоль длинной ноги.

   — Хорош, — оценила принца Елизавета, — и всё-таки ты влюбилась. Признайся!

   — Я влюбилась в интересах Англии, — упрямо поджав губы, ответила Мария.

   — Сколько ему лет? — Елизавете становилось всё интереснее.

   — Двадцать пять.

   — Моложе тебя, — заметила принцесса.

   — Это тоже большое его достоинство, — парировала королева, — мне необходимо родить наследников престола. Если бы мой муж был стар, это было бы куда сложнее сделать.

Елизавета внимательно посмотрела на сестру. «Влюбилась», — ещё раз отметила она очевидный факт.

   — Выходи за него замуж. Если он тебе нравится и брак с ним не противоречит интересам Англии, то что ещё тут думать.

Мария с благодарностью кивнула Елизавете:

   — Так я и сделаю! — и она вновь повернула голову к портрету. Елизавете захотелось рассмеяться, но она попыталась сохранить серьёзное выражение лица. Впрочем, принц ей действительно понравился. Что тут плохого, если Мария выберет себе мужа, которого полюбила?

Единственное, что беспокоило Бэт, это возможное несоответствие портрета оригиналу. Она прекрасно помнила отца, которому так понравилась Анна Клевская на портрете. И как он потом был разочарован! Но говорить сестре Елизавета ничего не стала. Мария уж точно не отправит испанского принца обратно. И наверняка не станет с ним разводиться. Всё-таки она истинная католичка. И женщина. Эти два факта в любом случае спасут принца от возможных неприятностей.

Вооружившись поддержкой сестры, Мария твёрдо объявила о намерении принять предложение Карла Пятого, испанского императора, вздумавшего породниться с английской королевой. Елизавету тоже поразило количество людей, недовольных этим браком. Но ответ Карлу был отправлен. Принц должен был прибыть в Англию к лету следующего года — дело считалось решённым. Мария доверилась мнению брата, а не Тайного совета.

Тем не менее королеве продолжали предлагать и других женихов. Смириться с «испанским» браком никак не желали.

Елизавета стояла на стороне Марии. Почему? Ей и самой трудно было бы ответить на этот вопрос. Сестра ведь по-прежнему не доверяла Елизавете, пыталась убедить сменить веру и, самое главное, не выпускала из Тауэра Роберта. Но Бэт нравился испанец, изображённый на портрете, и она своего мнения относительно него не меняла. Она была уверена: этот человек и в жизни такой же, как его нарисовал художник. Никакого обмана.

Однажды Елизавета вспомнила, что Фредерико тоже испанец. Она вызвала к себе преданного друга и спросила:

   — Как ты думаешь, испанский принц и в самом деле так красив, как на портрете? Ты на него совсем не похож. А ведь тоже испанец.

Фредерико задумался. Он видел стоявший в комнате Марии портрет и прекрасно помнил, как выглядит на нём принц.

   — Испанцы могут быть разными, как и англичане, — в итоге произнёс он. — Испания большая страна. Я приехал из одного места, где люди ниже ростом и более коренастые. А сын короля, понятное дело, мне не чета. Он может быть высоким и стройным. Да, вот вспомнил, ваше высочество, а принц и не испанец вовсе! Он воспитывался в Испании, но ведь его отец из Фландрии, он наполовину фламандец. Это и объясняет особенность его внешнего вида.

   — Спасибо, — Елизавета отпустила Фредерико и задумалась. Почему её так волнует жених Марии? Пришлось откровенно себе признаться: он ей тоже очень понравился. — Вот это уже плохо, — сказала она себе, когда за Фредерико закрылась дверь, — о том, чтобы влюбиться в испанского принца, и речи быть не может, — Елизавета рассердилась на собственную глупость, — как мне он может нравиться, когда Роберт сидит в Тауэре? — Елизавета нахмурилась. — Надо выкинуть Филиппа из головы. Он едет к Марии жениться и пусть себе едет. Я тут ни при чём!

Елизавета постаралась выбросить принца из головы, но жизнь от этого не становилась легче. Если при Эдуарде её едва замечали, то при Марии принцесса явно привлекала к себе повышенное внимание. Протестанты считали её своим предводителем и неким оплотом веры, на которую покушалась королева. И к Елизавете подходили некоторые из членов Тайного совета, пытаясь выведать её отношение к организации мятежа. Принцесса очень старалась быть осторожной, но в какой-то момент она поняла, что некоторые люди серьёзно настроены изменить положение вещей. Мария их больше не устраивала. На трон они хотели посадить Елизавету. Но до поры до времени ситуацию удавалось удерживать под контролем...

 

3

К концу осени Фредерико получил очередную записку от графа. На этот раз Фредерико решил действовать. Впервые за прошедшие годы он почувствовал в себе силы начать что-то делать, он чувствовал себя молодым, будто стряхнул оцепенение, сковывавшее его тело.

   — Что же, пора передавать письма, — радостно потирая руки, провозгласил граф, — всё складывается так хорошо, что я и не ожидал. Любовные истории Елизаветы больше мне не интересны. Она становится предводителем протестантов, сама того не желая. Тут и без доказательств — прямая дорога в Тауэр, а после на эшафот. Но несколько писем не помешают. Эти люди и без меня наверняка будут ей писать, будут к ней обращаться за помощью. Но я смотрю, Елизавета не так проста, как её сестра. Той стоило показать портрет красавчика-испанца, и дело сделано! Что ж, образование принцессе пошло на пользу. Либо она унаследовала всё же от отца какие-то способности и черты характера.

Фредерико удивляли поступки графа: ну зачем передавать письма через него, если он их всё равно прочтёт и сожжёт? Что-то тут не так.

   — Держи письмо, — граф протянул запечатанный лист бумаги, — можешь идти.

На улице стемнело. Конец ноября не располагал к прогулкам под луной, а там, где располагалась таверна, и днём-то ходить желания не возникало. Фредерико оглянулся и, пройдя вдоль дома, спрятался за углом. С другой стороны из тени вышел человек и начал лихорадочно крутить головой. К нему присоединился второй мужчина:

   — Где он? Ты что, его потерял? — они стояли неподалёку, и Фредерико хорошо слышал, что они шептали друг другу.

   — Он исчез. Вышел из таверны и куда-то делся, — сердито отвечал первый.

   — Не мог он уйти далеко. Пошли искать. Не найдём — граф убьёт и не поморщится! — громкий шёпот почти перешёл на нормальную речь.

   — Потише ты! Кричишь на всю улицу. Где он оставил лошадь?

   — Я не видел. Он пришёл сюда пешком.

Фредерико похвалил себя за предусмотрительность: лошадь он оставил очень далеко от места встречи, именно для того, чтобы они не смогли отследить, где она стоит. Он надеялся, что мальчишка, которому он дал денег, последит за тем, чтобы лошадь никто не трогал.

   — Что случилось? — на улицу вышел граф.

   — Мы потеряли его. Вышел из таверны и исчез, — честно признались мужчины.

   — Он был одет во всё чёрное. Вот и провалился, как сквозь землю. Мы тут походили вокруг — нигде нет. Улицы пустынные. Мы бы заметили его фигуру, — жаловался один из них, — я увидел только, как он вышел. Всё! Потом словно в воздухе растаял.

   — Человек не может ни провалиться сквозь землю, ни растаять в воздухе, — резко ответил де Вилар, — просто спали оба. Вот поздно и спохватились. Ну что ж, первое письмо мы упустили. Плохо! От нас ждут действий. И всего-то от вас требовалось напасть на него и отнять письмо. Ничего сложного. Идиоты! — выругался граф и пошёл прочь. Мужчины понуро пошли за ним.

Фредерико задумался. Он хотел следить за графом, чтобы посмотреть, где он живёт, а потом и проследить, что делает, чем занимается. Сейчас идти за ним было бы слишком опасно — все трое постоянно оглядывались и шли очень осторожно, всё ещё надеясь увидеть Фредерико. Ещё следовало обдумать слова де Вилара. Фредерико прислонился к стене дома и закутался в плащ.

«Граф хотел напасть на меня и отнять своё же письмо, — размышлял он, — что это может значить? Я — приближённый её высочества. Несу письмо, адресованное принцессе от каких-то людей, затевающих переворот. Её хотят скомпрометировать. Граф знает, что письмо я, скорее всего, не передам. Значит, — и тут Фредерико осенила простая мысль, — значит, напав на меня и предав это дело гласности, он покажет, что вот вам — слуга принцессы несёт ей письмо от протестантов. Она в любом случае оказывается замешана в плохую историю. Тут уже, что ни говори, а факты налицо: письмо было при мне, пожалуйста, читайте».

Пора было возвращаться во дворец. Но прежде Фредерико решил прочесть письмо и тут же от него избавиться. Идти с письмом дальше было опасно: на графа наткнуться можно где угодно. Фредерико прошёл немного вперёд, прячась в тени домов и хваля себя за правильно подобранную одежду: в чёрном, как ночь, плаще и шляпе его действительно практически не было видно. Вскоре показались костры, которые жгли бездомные и попрошайки возле моста через Темзу. Людишки это были опасные. Но Фредерико знал, как с ними общаться, хоть и не делал этого уже несколько лет.

   — Добрый вечер, — поздоровался он с ними, присаживаясь к костру и доставая кошель, — я только с Ла-Манша, разрешите погреться?

   — Пират, что ли? — сплюнув, поинтересовался ужасного вида бродяга, скосив глаза на кошель. — Грейся, если не боишься.

   — За мной следят. Вот тех я боюсь больше, — поделился Фредерико, кидая кошель бродяге, — за постой я заплачу, — и он начал разворачивать письмо.

   — Щедро! Видать, те, кто идут за тобой по пятам, ребята на самом деле опасные. Дайте ему поесть, что ли, — скомандовал тот, что, видимо, тут был за старшего.

Фредерико передали хлеб и бутыль вина, из которой, судя по всему, отхлёбывали все кому не лень. Подавив брезгливость, он откусил от зачерствевшего куска и выпил вина.

   — Спасибо! Вот о чём мечтал весь день, — как можно искреннее поблагодарил он бродяг.

   — Ты не похож на англичанина, а говоришь без акцента, — заметил главарь бродяжьей шайки.

   — Верно. Я — испанец. Но уж столько лет пиратствую на Ла-Манше, что навострился болтать и по-французски, и по-английски, — отвечая, Фредерико пробегал взглядом по строчкам. Письмо было подписано лордом Греем, ни много ни мало, отцом казнённой королевы Джейн. Его Мария вообще выпустила из Тауэра, посчитав невинной жертвой интриг, которые плёл Дадли. И вот, «невинная жертва» призывает Елизавету возглавить мятеж, потому что её сестра выходит замуж за испанского принца, католика, целью которого является подчинение Англии воле испанского императора. Как наследницу престола и истинную протестантку, принцессу просят во имя веры поддержать восстание.

Закончив читать, Фредерико кинул письмо в огонь. Пламя мгновенно поглотило бумагу, и теперь попасться в руки приспешников графа было неопасно. Письмо больше не существовало.

   — Что сжёг-то? — прищурившись, спросил бродяга.

   — Письмо от любимой женщины. Пишет, что бросает меня ради какого-то фермера. Замуж выходит. Надоела ей моя бродячая жизнь! — с искренней горечью в голосе проговорил Фредерико.

   — Такие они, женщины, — покивал головой главарь, — что для них верность? Пустой звук. Если они слышат звон монет или свадебный перезвон колоколов, то все — побежали на этот сладкий звук. Ушами любят, — он громко расхохотался, — а среди нас есть бывший пират. Покажись, Джон!

Из толпы, греющейся у костра, выделился крепкий малый. Несмотря на потрёпанную одежду, он внушал к себе уважение и даже страх. Волосы были заплетены в длинную косу, а ноги обуты в сапоги, какие обычно носили моряки.

   — Aye, aye, me hearty! — Джон хлопнул Фредерико ручищей по плечу. — Набил трюм?

   — Да этим разве ж набьёшь! Но и на том спасибо, — ответил Фредерико, вспомнив времена, когда он постоянно ходил в море с каперами. А они — те же пираты. Говорят, по крайней мере, на том же языке.

   — Appelez au quart! — расхохотался Джон. — Aye, aye. Свой!

   — Свистать всех, наверх, — на всякий случай быстро перевёл с французского первую фразу Фредерико и улыбнулся бывшему пирату в ответ.

Джон вернулся к месту, на котором сидел до этого, залез в драный мешок и выудил на свет божий бутылку с ромом.

   — Рад видеть твою рожу, приятель! — он пристроился рядом с Фредерико и протянул ему бутылку. — Промочи горло. А то дали тебе дрянь какую-то! Замутим в трюме, как положено настоящим пиратам!

«В “трюме” действительно замутит», — подумал Фредерико, успевший отвыкнуть от такой еды и питья за время проживания во дворце, но выхода не было. Он отхлебнул рома.

   — А что-то ты, приятель, больно хорошо одет? — поинтересовался не терявший бдительности главарь шайки.

   — Повезло с одним парнем, — фантазии Фредерико было не занимать, да и ром развязал язык окончательно, — убил его, а одежонку забрал. Меня же ищут. В этой благородной одежде, надеюсь, не признают.

К утру Фредерико имел такой вид, что идти в королевский дворец не представлялось возможным: он был пьян, пропах запахом костра, а самое главное, в него впитался запах бродяг, не мывшихся так давно, что и вспомнить страшно. Его новый друг, бывший пират Джон, проводил Фредерико до ближайшего постоялого двора, отрекомендовав хозяину как своего лучшего друга. Там он и проспал весь день, а вечером привёл в порядок одежду и отправился к тому месту, где накануне оставил лошадь.

   — Так долго не договаривались, — прогнусавил мальчик, честно следивший за ней всё это время, — давай ещё денег!

Полазив по карманам, Фредерико выудил одну монету и протянул парню.

   — Держи. Спасибо, — он вскочил на лошадь и поскакал в сторону дворца.

Там его хватиться не успели — Елизавете он нужен не был, поэтому отсутствие Фредерико никто не заметил. Он прошёл к себе в комнату и переоделся. Теперь ещё раз стоило подумать о том, что произошло. Конечно, граф не оставит попыток вовлечь его в свои делишки. Де Вилар думает, что просто упустил Фредерико. Скорее всего, он не догадывается, что Фредерико скрылся нарочно. Но в следующий раз люди графа будут повнимательнее. И так просто от них уже не спрячешься.

   — А не попросить ли Джона пойти со мной на встречу с де Виларом? Когда я выйду из таверны, мы вдвоём сможем сразиться с людьми графа на равных. Я же не знаю, кто они. Напали — я оборонялся, — приняв решение, Фредерико расслабился и с чистой совестью отправился на кухню. После жёсткого ломтя хлеба требовалось «набить трюм» чем-то посущественнее и повкуснее...

Прошла неделя, и граф объявился. Он поменял место встречи, правда и на сей раз таверна была выбрана из худших. Фредерико выехал заранее. Он хотел проехать мимо нового места встречи, а также успеть найти пирата Джона. Погода испортилась. Шёл мокрый снег, который постоянно норовил залететь за шиворот или обрушиться на лицо. Дул пронизывающий ветер с Темзы. Фредерико поёжился: даже в его тёплом плаще было холодно и неуютно.

Таверну он нашёл быстро. Маленький, скособоченный домик стоял прямо возле реки. Если выйти из него, то идти можно было лишь в одну сторону. Ну, если только не приспичило топиться. Так что следить за Фредерико не составит особого труда. Да и нападать тоже — тут кричи не кричи, ни одна живая душа не откликнется, просто потому что особенно живых душ не наблюдалось даже днём.

Далее вдоль реки Фредерико отправился к тому месту, где познакомился с Джоном. Издалека он увидел костёр, вокруг которого грелись люди. Фредерико слез с лошади и, взяв её под уздцы, пошёл пешком.

   — О! Привет тебе, пират! — заулыбался лишённым нескольких зубов ртом главарь бездомных. — Что тебя к нам привело сегодня? Не заметно, чтоб за тобой гнались.

   — Вечером погонятся, — Фредерико присел на корточки и протянул руки к огню, — я могу попросить Джона пойти со мной?

   — Пусть Джон и решает, — мужик обернулся к одному из нищих, — поди к рыночной площади. Поищи пирата. Скажи, зову его. Дело есть, — он снова заговорил с Фредерико, — сейчас его приведут. Работает.

   — Понятно, — кивнул Фредерико.

Вскоре появился Джон. Под мышкой он нёс отстегивающийся протез и костыли. С глаза съехала чёрная повязка. Фредерико еле сдержал смех: вид у Джона был похуже, чем у затрапезного актёришки.

   — Чего смеёшься, me hearty? — спросил пират.

   — Вид у тебя, будто только со сцены. Сыграл свою роль и свободен.

   — Так и есть. Что тут смешного. Люди проявляют жалось и понимание, — Джон кинул на землю костыли и сунул повязку в карман. — Дело какое ко мне?

   — Да. Хочу тебя попросить пойти со мной вечером на одну встречу. Придётся драться, скорее всего. Я тебе заплачу, естественно.

   — А, — махнул рукой Джон, — не надо денег. Защитить своего человека — дело чести. И потом, давненько я не дрался. С удовольствием набью кому-нибудь морду. Мне переодеться? У нас тут всякого добра полно.

   — Как хочешь. Главное, возьми оружие: шпагу, нож. Короче, всё, что есть. Там будут головорезы без стыда и совести.

   — А у кого они есть-то, стыд и совесть? — Джон хмыкнул. — Тоже, напугал!

Стемнело. Пора было идти. Лошадь Фредерико оставил у костра.

   — Итак, слушай, — начал объяснять Джону, что от него требуется, Фредерико, — к таверне мы подойдём порознь. Я войду туда один. Ты останешься на улице, но так, чтобы тебя не было видно. Спрячься и не высовывайся. Следи за улицей. Если так никого и не увидишь, то, когда я выйду, иди за мной. Я пойду в сторону вашего пристанища, за лошадью. Ты иди, будто ограбить меня хочешь. Это на случай, если они тебя заметят. Если нет, то когда они на меня набросятся, то уж кидайся на помощь.

   — Мы их бьём до смерти? — спокойно поинтересовался пират.

   — Как получится, — Фредерико помолчал, — а впрочем, лучше до смерти.

   — Вот это правильное твоё решение, — согласно кивнул Джон, — а то уж подумал, ты всё-таки не пират!

В таверне отвратительно пахло гнилым луком и кислым вином. Граф и тут выбрал себе стол в тёмном дальнем углу.

   — Вот письмо, — без предисловий сказал он, — в тот раз передал?

   — Конечно! — Фредерико бодро врал. Внутри поднималось давно забытое чувство — ожидание опасности и желание драться.

   — Ты быстро уехал после прошлой встречи. Я думал ещё застать тебя на улице, — граф не мог скрыть своего любопытства.

   — Так местечко не располагает к долгим прогулкам. Впрочем, как и это. Я стараюсь быстро покидать подобные закоулки.

   — Да, конечно. Ты правильно делаешь, — граф вздохнул, — ну что ж, иди. Надеюсь, доберёшься без приключений. Кстати, подготовка к мятежу идёт полным ходом. Столько народу недовольно выбранным королевой женихом! Иди-иди, де Вилар махнул рукой.

Фредерико вышел и, как договаривался с Джоном, пошёл к реке. Сзади послышалось дыхание. Он быстро обернулся. Как из-под земли перед ним вырос здоровенный детина. Краем глаза Фредерико увидел ещё одну отделившуюся от стены дома тень второго человека.

   — Надеюсь, Джон, ты про меня не забыл, — подумал Фредерико, и тут же тот второй упал как подкошенный.

Детина выхватил нож и бросился на Фредерико. Но к удару он был готов и, быстро отскочив в сторону, выхватил шпагу. Ручищей, затянутой в толстую перчатку, мужик каким-то чудом схватил разрезавший воздух Клинок шпаги и рванул её на себя. Фредерико шпагу не выпустил, но рывок был таким сильным, что острая боль пронзила плечо. И тут громила рухнул на землю. На него вскочил невесть откуда появившийся Джон и быстрым движением руки перерезал ему горло.

   — Что ты с ним такого сделал? Он рухнул как подкошенный, — Фредерико смотрел на мужчину, лежавшего в луже собственной крови, и потирал плечо.

   — Пошли, — Джон вытер нож, — что сделал? Увидел, что силы для драки неравны, поднял булыжник, им и заехал ему по башке. Он был очень занят тобой. Меня и не заметил. Я, как ты велел, следил за улицей. Когда ты вышел, двое пошли за тобой, держась на расстоянии друг от друга. Один застрял у дома, наблюдая за вами. Его я грохнул первым. Потом и к тебе поспешил на подмогу. Больно тот второй здоров был...

* * *

В письме Елизавету опять призывали присоединиться к мятежникам. Это письмо постигла та же судьба, что и первое: оно полетело в костёр. И насколько было важно их уничтожить, стало понятно буквально через месяц...

 

ГЛАВА 2. 1554 ГОД

 

1

Несмотря на то, что Елизавета старалась не вступать с заговорщиками в переговоры, не отвечала на их письма и вообще старалась всячески показывать сестре свою лояльность, к ней упорно отправляли тех или иных людей с целью склонить её на решительные действия. С января принцесса переехала во дворец неподалёку от Лондона. Мария не могла больше терпеть её присутствия в королевском дворце, считая, что Елизавета привлекает к себе слишком много внимания. Но заговорщикам это сыграло на руку — теперь провести переговоры с принцессой не стоило особого труда.

Двадцатого января к Елизавете прибыл Джеймс Крофт. Ему дали подробные инструкции: в разговоре с принцессой следовало рассказать все подробности запланированного мятежа и постараться убедить её бежать. Если Елизавета бежит в одно из четырёх графств, которые должны были выступить на стороне мятежников, то тем самым волей-неволей она признает себя их соучастницей. Время поджимало — Тайный совет уже был в курсе готовящихся выступлений...

Елизавета Крофта приняла с неохотой, но просто выставить его за дверь и не выслушать вовсе она не сочла возможным.

— Мы два месяца готовимся к мятежу, — сообщил принцессе посланник заговорщиков, — выступать придётся раньше, чем задумано. Шпионам королевы удалось выведать наши планы. Опубликовав брачный договор с испанским принцем, Мария понадеялась успокоить англичан. Но наши намерения тверды — мы выступаем против испанского брака. Также протестанты боятся казней. Мария рано или поздно приступит к возвращению конфискованных у церкви земель обратно монастырям, казнит тех, кто не захочет менять свою веру. Наше первое требование — отказаться от намерения выйти замуж за сына испанского императора, второе — отказаться от преследования протестантов.

   — Мария не выступает против протестантов, — возразила Елизавета.

   — Да, но нам нужны гарантии. Она только что стала королевой, и поэтому, конечно, в самом начале правления не предпринимает решительных действий. Что будет потом? Особенно после бракосочетания с ярым католиком?

   — И что вы хотите от меня? — Елизавета сейчас ещё больше не хотела участвовать в заговоре, чем до прихода Крофта.

   — Ваше высочество, летом вы с лёгкостью собирали своих сторонников. Когда вы выступали с Марией против Джейн, на вашей стороне были все протестанты Англии. Если вы поедете со мной в Кент, мы сможем противопоставить Марии реальные силы. Но в любом случае вам следует покинуть Эшридж. Становится слишком опасно оставаться вблизи Лондона. Когда начнётся мятеж, первым делом королева арестует вас.

   — Почему вы в этом так уверены? — удивилась Елизавета. — Я не предпринимаю никаких действий и, уверяю вас, не собираюсь их предпринимать.

   — Всё равно вы представляете для неё угрозу. Мятежники ищут в вас опору. Вы для них главная защита. Главная защита протестантов и той части англичан, которые не хотят попасть под влияние Испании.

Елизавета покачала головой:

   — Я никуда не поеду. Мне не в чем раскаиваться и не от кого бежать. Если Мария посчитает меня виновной, то я сделаю всё, чтобы убедить её в обратном.

   — Вы твёрдо решили остаться? — Крофт в недоумении смотрел на принцессу. Заговорщики были уверены в том, что Елизавета захочет воспользоваться моментом и захватить власть.

   — Да, именно так. Вы правильно меня поняли, — Елизавета встала, показывая, что разговор закончен.

Крофту пришлось уйти ни с чем.

Фредерико видел, что принцесса расстроена. Но он не переставая хвалил себя за предусмотрительность. Хотя бы письма графа не подставляли её под удар. Сам граф на время затих. После того как Фредерико с помощью Джона убил его приспешников, де Вилар не объявлялся. В январе так и вовсе Фредерико находился в Эшридже, вдали от столицы. Сюда добраться было куда сложнее, чем до Виндзора.

Тем не менее, несмотря на отказ Елизаветы бежать и выступить на стороне мятежников, заговорщики начали действовать. Новости дошли до дворца принцессы буквально через два дня после визита Крофта. И узнали об этом в Эшридже от гонцов, присланных самой королевой.

   — Её величество королева Мария Первая велит вам явиться в её дворец, — сообщили Елизавете голосом, не терпящим возражений.

   — А если я откажусь? — спросила принцесса. — Погода не способствует путешествию, пусть даже и не очень долгому.

За окном и в самом деле разыгралась пурга.

   — Это приказ королевы. Нам сказано без вас отсюда не уезжать.

   — Это не приказ. Это арест, — возразила Елизавета, — но я не собираюсь идти против воли сестры. Мы подождём до завтра. Я соберусь, и погода, может быть, изменится.

   — К сожалению, ехать надо сегодня, — посланники королевы проявляли настойчивость, и Елизавета поняла, что у неё не остаётся другого выхода.

Кортеж принцессы выехал из дворца. Дороги замело, и впереди ничего не было видно из-за белой снежной пелены. Лошади с трудом тянули повозки, сопротивляясь и не желая идти. Елизавете было холодно, несмотря на меховые накидки, в которые она закуталась с ног до головы. Фредерико ругал про себя сумасбродную королеву, в то же время понимая, что, видимо, дело зашло уже далеко: оставлять принцессу одну было бы опасно. Даже если бы она не бежала, мятежники бы сами пришли к её дворцу.

Мария встретила их холодно:

   — Заговорщики разъехались по стране, — объявила она Елизавете, — четыре графства собираются выступить против меня. В первую очередь те, что находятся на побережье. То есть в тех местах, куда приплывут корабли принца Филиппа.

   — Я в этом не принимаю никакого участия, — Елизавета не собиралась уступать и принимать на себя вину за то, чего не делала.

   — Может быть, — строго сказала Мария, — но они провозглашают тебя своей заступницей. Раз мятежники используют твоё имя, ты должна находиться здесь под моим контролем.

И всё же, несмотря на строгий, уверенный вид, Мария волновалась. Вначале известия приходили обнадёживающие: мятежникам не удалось поднять против королевы все четыре графства. Всего лишь один Кент оправдал их надежды. Со всего графства собирались люди под знамя Томаса Уайетта, который сумел прекрасно организовать местных жителей, убедительно доказав им необходимость демарша против не столько королевы, сколько её предательского брака с Филиппом.

Мария пыталась собрать собственные силы для подавления мятежа. Но Тайный совет её поддерживать не желал. Тем более что большинство его членов были протестантами, а некоторая его часть так и вообще являлась зачинщиками мятежа. Мария боролась за трон самостоятельно. Убедив всех, кого смогла, она всё-таки отправила навстречу войскам мятежников некоторые силы.

Но двадцать девятого января случилось непредвиденное: столкнувшись друг с другом, вояки попросту побросали оружие. Их девизом теперь было: «We are all Englishmen». И не имело значения, кто за Марию, а кто против неё. Предводитель мятежников Томас Уайетт воспользовался ситуацией. Он встретился с теми, кто возглавлял силы, собранные королевой, и сообщил им о своих мирных намерениях. Поддавшись всеобщему настроению, те поверили лживым речам Уайетта и не стали атаковать. Тем более что и атаковать было особенно не с кем.

Сам Уайетт, перетянув силы противника на свою сторону, пошёл вперёд, на Лондон. По дороге сопротивления он не встречал, шёл неторопливо, словно уже одержал победу. Мария отправила ему письмо с предложением мирно закончить конфликт и провести переговоры. Но Уайетт не стал его даже рассматривать. Его амбиции росли с каждой пройденной милей, а присоединявшиеся по дороге люди лишь прибавляли уверенности в себе.

   — Вот видишь, к чему всё это приводит! — Мария кричала на ни в чём не повинную Елизавету, по-прежнему считая её причастной к заговору, — они совсем рядом с Лондоном! Меня не поддерживают! Что тут можно предпринять! Скоро мятежники войдут в столицу — и всё! Кого они посадят на трон — Елизавету, протестантку, их единоверную королеву.

   — Собирай людей, которые пойдут за тобой, — Елизавета давала советы, которые приходили в голову спонтанно, — не жди помощи, зови за собой!

Иногда в них что-то отчётливо проявлялось общее. Со стороны казалось, что кровь Генриха вдруг яростно начинала бороться за свои права. Мария, понимая, что помощи ждать неоткуда, последовала советам сестры. Она лично объезжала Лондон, встречаясь с купцами, дворянами и простыми людьми. Им было приятно видеть королеву, которая не погнушалась разговаривать с ними, советоваться, делиться трудностями. Они оценили её откровенность и готовы были принять её сторону. Оставалось ждать. Войска Уайетта приближались к Лондону. Мост через Темзу охранялся преданными королеве войсками. В самом городе население тоже было готово выступать против мятежников. То, что Елизавета оставалась в королевском дворце и не поддерживала заговорщиков, тоже вселяло надежду на тот исход, который так был необходим королеве.

И всё же до последнего момента исход противостояния был неясен. Мятежники упорно шли к своей цели и практически дошли до центра города. Оставалось пройти последний мост — и собор Святого Павла уже стоял бы перед ними. Королеве упорно советовали покинуть столицу. Но Мария бежать из Лондона отказывалась — совсем недавно она вошла в город победительницей и отдавать завоёванное не собиралась...

 

2

Это было начало конца. И вроде не так уж активно обороняли Лондон, сдавая улицу за улицей. И силы мятежников превосходили силы защитников короны.

— Воля Господа, — считала Мария. Она твёрдо была уверена в том, что иначе она бы проиграла. Впору было в это поверить: слишком многие тогда если не отвернулись от Марии, то сохраняли стойкий нейтралитет.

Елизавету королева держала при себе. Её положение походило на домашний арест, но принцесса не роптала. Она сама предпочитала находиться в королевском дворце на глазах у Марии и не вызывать, таким образом, к себе подозрений.

Весь её небольшой двор также не имел права покидать дворец, что, в свою очередь, устраивало Фредерико. Он, конечно, хотел бы найти графа, чтобы наконец отомстить, но прекрасно понимал, насколько не готов его план мести.

В начале февраля, когда мятежники вошли в город, Мария вновь лично поехала убеждать жителей встать на её защиту. Говорила она убедительно, но на обычных людей действовало скорее то, что королева просит их о помощи, простых подданных её величества. Некоторые из членов Тайного совета тоже решили принять сторону королевы. Они вдруг осознали, чем грозит стране победа мятежников: расколом, последующими мятежами, казнями и борьбой за трон.

Уайетт только способствовал подобному ходу мыслей. Он никак не хотел вести с королевой переговоры, отсылая её посланников прочь. Он возомнил себя всесильным — ведь на его сторону переходили всё новые и новые люди. И так могло продолжаться до окончательной победы, если бы не испуг тех, кто не хотел видеть очередного самозванца на троне. Тем более, Елизавета отмалчивалась и никак не давала понять, что она готова взойти на престол вместо Марии.

Утром седьмого февраля Мария успела пожалеть, что не воспользовалась советом и не уехала из Лондона. А уже днём к ней приехал гонец с хорошими новостями: мятеж практически полностью был подавлен.

   — Рассказывайте! — приказала королева, нетерпеливо перебирая пальцами страницы молитвенника, с которым не расставалась все последние дни.

   — Уайетт замешкался, — переводя дух, докладывал гонец, — словно какая-то неведомая сила его остановила. Этим воспользовался герцог Сомерсет и пошёл в атаку. Тут, конечно, помогло то, что большая часть пушек Уайетта застряла в топях. Они пытались их вытащить, поэтому не могли двигаться дальше. А без пушек взять последнее препятствие на их пути они не смогли бы.

   — Ты говоришь про ворота Сити?

   — Да, ваше величество. Чтобы пройти дальше, надо было бы их обстреливать. Так просто ворота бы им не открыли. Уайетт приказал вытаскивать пушки и остановить наступление. Говорят, раздумывал, что делать дальше. Сейчас герцог преследует мятежников и ждёт ваших распоряжений.

   — Надо срочно собрать Тайный совет, — Мария явно не хотела принимать решения самостоятельно.

Совет собрался в тот же день. Было решено начать аресты. Мятежники разбрелись по всему городу и прятались где могли. Выйти из Лондона им мешали войска королевы. Несколько десятков человек уже были схвачены и доставлены в Тауэр.

   — И кто находится среди зачинщиков мятежа! — возмущалась Мария. — Генри Грей, отец самозванной королевы Джейн!

   — Он был на свободе? — удивилась Елизавета, с которой пока королева толком не решила, что делать.

   — Да, его по глупости выпустили из Тауэра ещё осенью. А надо было казнить вместе со всеми. Что ж, справедливость свершится сейчас. Он пытался бежать, но был схвачен в собственном графстве.

За несколько дней Тауэр был забит арестованными до отказа. Их стали размещать в других местах. Когда количество схваченных мятежников перевалило за несколько сотен, стало понятно, что ждать больше нельзя. И город превратился в одну большую площадку для казни. День за днём казнили по нескольку десятков человек. В Лондоне пахло смертью.

   — Я должна показать своему народу, что способна на милость. Мой трон не должен быть залит кровью, — Мария страдала, понимая, что мятежников следует жестоко наказать, но в то же время пыталась найти способ обойтись без массовых казней. В её характере непонятным образом сочетались желание мстить и милосердие. Она по-прежнему держала Елизавету при себе, не отпуская на волю, но и не сажая в Тауэр.

   — Мне советуют тебя отправить в темницу, — откровенничала королева с сестрой, — только и говорят о твоей причастности к заговору. Пока ты остаёшься на свободе, мои враги всегда будут хотеть посадить тебя на трон.

   — Я не пытаюсь бороться против тебя, — Елизавета не оставляла попыток переубедить Марию, понимая, что та упорно ищет повод обвинить её в участии в заговоре. Никто из его участников не давал против Елизаветы показаний. Вот только иод пытками признаться можно в чём угодно, поэтому принцесса старалась заставить Марию верить ей, а не словам заговорщиков.

Так и не решив, что делать с предводителями мятежа и, в том числе, что делать с Елизаветой, Мария к концу февраля, тем не менее, решила, как поступить с простым народом, обманутым, как она считала, герцогами и графами...

В тот день заключённые, куда их ведут, не знали. Закованные в цепи, они проходили по улицам Лондона, растянувшись длинной процессией на несколько миль. Шестьсот человек, уверенных в том, что впереди их ждёт казнь, понуро брели, еле передвигая ноги, навстречу судьбе. Многие прошли через пытки и истязания и уже сами толком не помнили, зачем ввязались в борьбу против королевы. История, связанная с её испанским браком, как-то померкла и не казалась более чем-то ужасным и беззаконным.

Большинство тех, мимо кого проходила толпа заключённых, им сочувствовали: они не вызывали к себе ненависти или злобы. Оборванные и покалеченные во время пыток, понурые, с потухшим взглядом люди олицетворяли собой полный провал затеи, которая так хорошо начиналась.

В итоге они пришли на площадь и увидели перед собой королеву. Вот уж кого они ожидали увидеть в последнюю очередь! Сама королева будет оглашать приговор — так подумали заключённые, считая себя ещё более обречёнными на смерть, чем за минуту до этого.

   — Я обращаюсь ко всем, чьи заблудшие души ищут прощения и просветления, — начала говорить Мария. Её голос звучал над площадью громко и уверенно. Она была рада, что сумела принять верное решение. Тайный совет, как ни странно, поддержал её стремление остановить массовые казни. Правда, двоюродный брат и испанский император Карл настаивал на полном уничтожении всех причастных к заговору. Но королева считала, что простые люди были обмануты и наказывать всех совершенно не обязательно.

   — Сейчас вас отпустят на волю. Я подписала указ о помиловании тех, кто по недомыслию участвовал в мятеже. Вы свободны.

Загремели цепи. Стражники расковывали заключённых, которые не верили в свою удачу и топтались на месте, не в силах сделать ни шагу. Но постепенно восторженные крики толпы проникли в их сознание: королева отменяет приговор суда, казни не будет. Они присоединялись к радостным возгласам, благословляя Марию и искренне желая ей долгих лет царствования. Им уже совсем было невдомёк, зачем они выступали против неё. И если к кому-то из тех шестисот человек, что выпустили на свободу в тот день, задали бы вопрос, почему они принимали участие в мятеже, то ответа бы не получили. Никто больше не видел в её намерении выйти замуж за испанского принца никакой беды. Протестанты поняли, что королева преследовать их не собирается, и приветствовали её так же искренне, как все остальные...

Но на Елизавету милость сестры не распространялась. Мария прислушивалась к мнению членов Тайного совета, которые настойчиво твердили о том, что принцесса представляет угрозу для престола. В Совете не осталось протестантов: даже если они не участвовали непосредственно в заговоре, то предпочитали принять католичество, чтобы не навлекать на свою голову лишних подозрений. Поэтому сторонников у Елизаветы там не осталось.

Но всё же королева колебалась.

   — Нам следует дождаться ареста Уайетта, — объясняла она своё нежелание отправлять Елизавету в Тауэр, — если и он будет утверждать, что Елизавета не участвовала в заговоре, то её придётся отпустить.

Главный предводитель мятежников пока успешно скрывался от преследователей. Сбежав тут же, когда он понял, что проигрывает, Уайетт успел выиграть время и удрать из Лондона.

   — Почему они не оставят вас в покое? — удивлялся Фредерико, — очевидно, что ваше высочество не поддерживали мятеж!

   — Сейчас дело уже не в этом, — Елизавета печально покачала головой, — Марию убедили в том, что я опасна сама по себе. Одним своим существованием угрожаю спокойствию в стране. Постоянно кто-то будет хотеть усадить меня на трон, чтобы сместить с него Марию. Боюсь, моя судьба предрешена.

Сестра предлагает мне отправиться в монастырь. Тогда ей не придётся меня казнить.

   — Вы согласились? — Фредерико ужаснула эта мысль.

   — Нет! — твёрдо ответила Елизавета. — И монастырь мне подобрали не где-нибудь, а в Испании. Но меня ничто не заставит покинуть Англию. Пока я являюсь единственной законной наследницей престола, я обязана оставаться здесь.

Фредерико в который раз удивился мужеству и выдержке, которые проявляла Елизавета. Казалось, её ничто не может сломить. Она явно была сильнее сестры. Мария постоянно проявляла неуверенность в себе и своих поступках. Королева с нетерпением ждала приезда принца, чтобы иметь возможность советоваться с мужем по всем вопросам, которые её волновали. Перед лицом опасности Мария проявляла характер, понимая, что защитить её некому. Но в остальных ситуациях была нерешительна.

Постоянная подозрительность только усилилась после подавления мятежа. Теперь Мария видела врагов везде. Даже отпустив на волю большую часть заключённых, она не была уверена, что поступила правильно. И главной подозреваемой оставалась Елизавета...

 

3

В середине марта её всё-таки посадили в Тауэр. Фредерико с трудом мог поверить в происходящее. Елизавету и весь её небольшой двор отвезли в зловещую тюрьму, ничего не объяснив и не дав поговорить с королевой. Так принцесса снова попала туда, где когда-то недолго уже бывала. В то время ей было всего два года, но Елизавете казалось, она помнит о пребывании в тюрьме всё.

   — Ваше высочество, вы понимаете, что лучше признаться в намерении сместить с трона королеву Марию, чем продолжать упираться? — допрос попросили провести члена Тайного совета, ярого католика герцога Сомерсета.

   — Мне не в чем признаваться. Я чту английскую королеву и никогда не имела желания её свергнуть, — пребывание в Тауэре Елизавету не сломило, и она не собиралась признаваться в том, чего не делала.

   — У нас есть доказательства, — герцог сделал паузу. Принцесса молчала. — Неопровержимые доказательства вашей связи с теми, кто стоял во главе мятежа, Томасом Уайеттом и Джеймсом Крофтом. Последний приезжал к вам в Эшридж прямо накануне мятежа. Вы же не будете это отрицать, ваше высочество? — герцог сощурил глаза, застыв в ожидании. Ему надоели бесконечные беседы с Елизаветой, с ледяным спокойствием отвергавшей все обвинения в свой адрес.

   — Да, Крофт приезжал во дворец, — кивнула принцесса, — и был отправлен восвояси. Я сказала ему то же, что и вам: я не буду принимать участие в мятеже.

   — Вы получали от мятежников письма, — упорствовал герцог, — в любом случае вы потакали их намерениям. Они пользовались вашим расположением и использовали ваше имя в своих целях.

   — Я не могу препятствовать людям использовать моё имя. Это не в моих силах. Ни на одно письмо я не ответила. Но и запретить мне их присылать я не могла. Моим расположением, как вы выразились, они не пользовались.

Герцог приходил в Тауэр каждый день. Мария надеялась выбить из сестры признания, сломив её волю, и заставить, как она считала, наконец говорить правду. Некоторые члены Совета уговаривали применить более суровые способы воздействия на Елизавету. Но Мария решиться на такое не могла. Герцогу были даны распоряжения всячески запугивать принцессу, условия содержания которой в тюрьме и так были не лучшие.

   — Терпение королевы иссякает, — говорил герцог на второй неделе пребывания Елизаветы в Тауэре, — рано или поздно Уайетта поймают. Он даст показания о вашей причастности к мятежу, и ваш путь будет предрешён. Путь на эшафот.

   — Если при помощи пыток вы добьётесь от него признаний, то Господь увидит свершающуюся несправедливость. Он защитит меня. Говорить неправду я не стану, — Елизавета сцепила пальцы так, что они побелели от напряжения, но лишь это и выдавало её состояние.

На самом деле внутри у Елизаветы всё кипело и бурлило от осознания свершавшейся несправедливости. Она не понимала действий сестры, которая шла на поводу у брата Карла и Тайного совета, настойчиво настраивавших королеву против Елизаветы. Давнишняя неприязнь, испытываемая Марией к младшей сестре, вспыхнула с новой силой. И то, что Елизавета поддержала её летом прошлого года после смерти Эдуарда, было забыто.

Единственным утешением принцессе служило осознание того, что рядом с ней находится Роберт Дадли. Виделись они редко: иногда их выводили во двор Тауэра в одно и то же время. Их взгляды встречались, и каждый мог прочитать в них то, что хотел. Они не обменивались кивками головы и уж тем более не разговаривали друг с другом. Оба понимали, какие последствия может иметь любая попытка начать общение. За ними следило слишком много глаз. Но присутствие Роберта где-то неподалёку от неё придавало Елизавете сил. В его взглядах она читала поддержку и понимание, которых так ей не хватало.

Время шло. В начале апреля схватили Уайетта, пытавшегося бежать из Англии на одном из торговых кораблей.

   — Ну вот, как я вам и обещал, — начал герцог очередную беседу с Елизаветой, — Томас Уайетт схвачен и уже находится в Тауэре. Скоро он даст свои показания. Вы облегчите душу, если признаетесь первая.

   — Я вам говорила и повторяю ещё раз: мне признаваться не в чем, — Елизавета была бледна и выглядела уставшей, но дух её не был сломлен, а нежелание давать показания против самой себя только росло с каждым днём.

«Раз меня не пытают и не казнят, а держат здесь, продолжая попытки выбить из меня признание, значит, Мария, как и прежде, не уверена в том, что со мной делать», — размышляла Елизавета. Целыми днями она читала молитвы, не имея возможности разговаривать с кем-либо. Ей не разрешили взять с собой книги, но она помнила многое наизусть, поэтому кроме молитв, Елизавета цитировала изречения древних философов, по привычке переводя их с одного языка на другой.

Через несколько дней после того как схватили Уайетта, Елизавету вывели во двор Тауэра, где всё было подготовлено к казни. Она посмотрела по сторонам: в другом конце двора сидела сестра и члены Тайного совета. Вокруг — публика, пришедшая поглазеть на то, как осуждённому будут отрубать голову. Елизавета занервничала: спектакль явно предназначался для неё, и не исключено даже, что она станет его непосредственной участницей.

— Мария не посмеет казнить меня просто так, без всяких оснований, — убеждала себя Елизавета, — значит, она ждёт чьих-то признаний, которые будут сделаны прямо здесь, перед всей этой толпой.

Во двор вывели Уайетта. Никто и не сомневался, что его пытали. Каждый раз, когда узник представал перед взором людей, они внутренне вздрагивали. Кровь, запёкшаяся в спутанных волосах, измученное, осунувшееся лицо, еле двигающиеся ноги, закованные в цепи, вывихнутые суставы — порой казалось, что человек не способен вынести таких мук и должен умереть, не дойдя до места казни. И крики, оглашавшие Тауэр, были то ли криками тех, кого пытали сейчас, то ли тех, кто умер, навеки оставшись невидимыми тенями, живущими в страшной башне...

Уайетту дали последнее слово. Мария напряглась. Она толком не понимала, хочет ли услышать то, что сейчас должен произнести этот человек. Королева видела свою сестру, стоявшую с гордо поднятой головой, и боялась встретиться с ней взглядом. Марию заверили, что Уайетт прилюдно подтвердит причастность Елизаветы к заговору. Дело будет сделано. Её признают виновной и казнят. Единственная реальная угроза трону будет устранена...

   — Я признаю свою вину, — с трудом начал говорить едва стоящий на ногах Томас Уайетт, — в попытке свергнуть с престола законную королеву Англии и в организации мятежа, направленного против неё. Я раскаиваюсь и прошу её величество простить меня в совершенном злодеянии, — вокруг стояла тишина. От него ждали продолжения, — я клянусь, что её высочество принцесса Елизавета не причастна к заговору, никогда его не поддерживала и не принимала в нём никакого участия, — толпа выдохнула, а страже дали еле заметный сигнал. Осуждённого толкнули к помосту.

Мария не стала ждать окончания казни. Она встала и направилась к выходу. Возвратившись во дворец, королева объявила:

   — Елизавета остаётся в Тауэре. Пока её имя используется моими врагами, пребывание принцессы на свободе представляет угрозу для престола. Мы не имеем права так рисковать. Казнить её не за что, но и освобождать рано.

Тем не менее условия содержания в Тауэре Елизавете улучшили. Теперь она могла общаться со своими приближёнными, читать и чаще выходить на прогулки. Они с Робертом иногда умудрялись незаметно улыбаться друг другу при встречах во дворе, которые, впрочем, происходили не так часто, как им хотелось бы...

* * *

Пребывание в Тауэре, как и в любой другой тюрьме, предоставляет массу возможностей для размышлений. Фредерико рад был бы думать меньше, но по большому счёту заняться было ему, кроме этого, нечем. Вначале, Елизавете не разрешали ни с кем общаться. Фредерико почти всё время сидел в своей комнате. Его персона особенно никого не интересовала. На тех допросах, которые с ним провели, он настойчиво повторял, что писем от принцессы участникам мятежа не отвозил, как и вообще никаких других писем. Но, по правде говоря, Фредерико даже предположить не мог, как поведёт себя, если его начнут пытать. Выдержит ли? Или, как большинство, скажет всё, что от него ни потребуют?

В подобных размышлениях Фредерико и проводил время. Когда Уайетт перед смертью защитил принцессу и не стал давать против неё ложные показания, напряжение спало. Елизавета и её небольшой двор остались в Тауэре, но им позволили общаться, переселив в другие, более удобные помещения.

   — Хорошо устроена эта темница, — рассуждал Фредерико, расхаживая по маленькой комнатушке, которую ему выделили. — Тут тебе и ужасные каморки с низким потолком, сырым полом и крысами. Комнаты чуть побольше, такие же мрачные и холодные, но зато с окошком и прекрасным видом на Темзу, — он хмыкнул и продолжил говорить вслух, — есть и обустроенные для принцесс прекрасные залы с большими окнами. Там тоже холодно. Вот это хуже всего. Холод. На улице весна, а здесь всегда вечная зима.

Но размышления Фредерико касались, конечно же, не только условий его проживания в Тауэре. Он в основном думал о сыне. Неожиданно он понял, что жизнь его зависит от многих обстоятельств. И не один граф может повлиять на её исход. Будучи приближённым её высочества, он подвергался той же опасности, что и она.

   — Это честь для меня — делить судьбу английской принцессы, но стоит подумать о своём будущем. Когда мы окажемся на свободе? Неизвестно. Отсюда посылать письма бесполезно. Их вскроют, прочтут и выкинут. А то и вовсе подумают, что это зашифрованный призыв к мятежу, — Фредерико хмыкнул. — Пока я могу написать письмо. Перо и бумагу нам дают. Я чаще письма перевозил, а не писал. Получится не сразу. Напишу сыну, кто его отец. Те, кто взял мальчика на воспитание, надеюсь, когда-нибудь скажут ему правду и покажут письмо. В нём я расскажу о себе, о Матильде, о нашей любви друг к другу, о графе... В общем расскажу всё, что случилось за эти годы. Надеюсь, мы всё-таки выйдем из Тауэра. Тогда я отправлю письмо в Испанию, — Фредерико задумался. — Нет, отправлять не буду. Я отвезу его сам. Уж собственное-то письмо не годится отправлять с чужим человеком. Заодно посмотрю на сына. Хотя бы издалека.

Приближалось лето, а с ним в Англию ждали жениха королевы. Вот уж про кого Елизавета и Фредерико думали в последнюю очередь. А зря...

 

ГЛАВА 3. ЛЕТО, 1554 ГОД

Испанский принц прибыл в Англию со всей помпой, на которую был способен. А способен он был на многое. Не без помощи любимого и уважаемого отца, настоявшего на браке с англичанкой, даже на портрете не внушавшей к себе сильных чувств. Мария была стара и некрасива, приходилась ему тётушкой, но что ни сделаешь ради усиления испанского престола. Филипп видел портрет младшей сестры своей невесты, проникся к девушке безусловной симпатией, но жениться на ней, к сожалению, никто не просил...

Корабли причалили к берегу в июле. Они были нагружены щедрым приданым принца, всячески демонстрировавшего богатства испанской короны. Англия, чья казна давно уж была пуста и никак не пополнялась, казни́ народ не казни́, с уважением отнеслась к сундукам, которые складывали один за другим на песок. Побережье кишело любопытствующими: поглазеть на жениха королевы сбежались все, кто мог.

Мария ждала принца в Лондоне. Она волновалась, не желая разочаровать молодого жениха, в которого влюбилась с первого взгляда на портрет. Ей предстояло вызвать в нём ответные чувства, достаточные хотя бы для появления на свет наследника. Тайный совет, слава богу, как-то смирился с испанским браком королевы, заставив принца подписать такой брачный договор, по которому он фактически не имел никаких прав, кроме права «сопровождать королеву». Ну и тратить собственные деньги на собственные прихоти...

Принца эти тонкости не волновали — он и так был королём части огромных испанских территорий. Какая-то там далёкая и холодная Англия вполне могла довольствоваться тем, что он снизошёл до женитьбы на их королеве.

Свадьба готовилась пышная. Тем более что деньги на неё выделяла всё та же испанская корона. Вместе с принцем прибыл огромный двор, который, раз уж деньги выделены, собирался погулять в Лондоне на славу.

Несколько дней принц добирался с побережья в столицу. На всём пути следования его приветствовали, как могли. Сундуки с богатствами и щедрость жениха сделали своё дело: англичане потихоньку начинали его любить, как родного. А уж Лондон к приезду Филиппа украсили так, будто никогда и не было против него никаких разговоров, а уж заговоров и подавно. Память горожан оказалась коротка. Они позабыли про казни, пытки и томящихся по-прежнему в Тауэре узников. Но о последних не забыл прибывший жених. Первая просьба, которую он высказал королеве, касалась сидевшей в темнице принцессы.

   — Прошу вас выпустить Елизавету из тюрьмы в честь нашей свадьбы. В такой великий для двух стран день я хотел бы отпустить на свободу тех, кто находится в Тауэре.

   — Всех? — ужаснулась королева, но быстро взяла себя в руки. — Хорошо. Елизавета будет отпущена. Она будет отправлена в Вудсток без права передвигаться по стране. В том числе приезжать в Лондон, — Марии не нравился интерес Филиппа, проявляемый к её сестре, но она понимала, что лучше Елизавету всё же отправить из Тауэра во дворец, расположенный подальше от столицы. В Тауэре принцесса явно продолжала вызывать к себе интерес.

Так совершенно неожиданно к свадьбе королевы из темницы выпустили Елизавету и всех её приближённых. Их поселили в скромном дворце в Вудстоке, что, впрочем, было лучше, чем самая прекрасная тюрьма на свете. Долгожданная свобода разлучила Елизавету с Робертом Дадли. Его судьба была неизвестна.

Перед отъездом из Лондона Елизавету привезли в королевский дворец.

   — Надеюсь, тебе в голову не придут всякие глупости, — сурово сказала Мария. — Филипп просит выпустить тебя из Тауэра, и в честь свадьбы я это делаю. Мой возлюбленный, будущий супруг, — великодушен. Его отец, мой двоюродный брат, император Карл Пятый, — перечислила уважительно все титулы кузена Мария, — настоятельно мне советовал тебя казнить. Я, как видишь, этого не сделала. Тебе следует быть благодарной.

Елизавета не спорила. Она и в самом деле была благодарна Филиппу, по непонятной причине захотевшему настаивать на её освобождении.

   — Тебе следует переменить веру. Я уже с тобой говорила об этом, — продолжала Мария, — протестанты видят в тебе символ, нерушимость их идеалов. Необходимо изменить их мнение. Показать, что они ошибались. Ты должна выступить и покаяться.

   — Мне не в чем каяться, — Елизавета насупилась. Разговор о смене вероисповедания всегда заканчивался только одним: она отказывалась. Отец и брат даже сильнее влияли на её решение, чем все другие обстоятельства. — Оставь эти разговоры. Ты знаешь, я не отступлюсь. Я не пытаюсь вести за собой народ. Пусть остальные поступают так, как велит им сердце и разум.

   — Ты не права. И зря упорствуешь. На моей стороне слишком многие. И теперь я заручилась поддержкой Испании. Мой будущий муж — католик. В этой стране заблуждавшихся вернут в лоно церкви. Или ты не понимаешь, что всё изменилось? В живых больше нет ни твоего отца, ни брата.

   — Они такие же отец и брат тебе, как и мне. — Серьёзно рискуя угодить обратно в Тауэр, Елизавета, сама на себя удивляясь, продолжала упираться.

   — К сожалению, — отрезала Мария, — они заблуждались. И ты тоже заблуждаешься. У тебя будет время подумать. В Вудстоке тебя никто не побеспокоит...

Перед отъездом Елизавета была представлена испанскому принцу. «Портрет не солгал», — подумала принцесса, увидев высокого, стройного Филиппа, кидавшего на неё пылкие взгляды.

   — Я рад, что вы вышли из тюрьмы, — проговорил он, кланяясь, — надеюсь, мы ещё увидимся. Ваша сестра смилостивится и позволит вам бывать при дворе.

   — Не уверена, — пробормотала Елизавета, понимая, что попадает под обаяние приветливого принца, — но в любом случае я должна благодарить вас за вызволение из тюрьмы. Если бы не вы, неизвестно, когда я бы смогла оказаться на свободе.

Филипп продолжал галантно раскланиваться, уверяя принцессу, что ничего такого уж не сделал. В конце беседы он пообещал предпринять все меры к тому, чтобы Елизавета переехала из замка в Вудстоке поближе к Лондону.

В то лето из Тауэра вышли ещё несколько человек, в том числе Роберт Дадли. В преддверии свадьбы королева была милосердна и добра...

* * *

Прибыв в Вудсток, Фредерико быстро понял, что разница между заброшенным замком и Тауэром заключалась лишь в наличии или отсутствии свежего воздуха. Так, по крайней мере, он говорил сам себе, поняв, что Елизавету и её небольшую свиту оставляют на положении узников. Письма писать запрещалось принцессе, а значит, и всем остальным тоже. Читать она могла только то, что ей присылалось из Лондона. Книги отбирала лично королева. Фредерико последнее волновало меньше. Но письмо сыну явно откладывалось на неопределённый срок.

Фредерико, тем не менее, каждый день старался написать хоть несколько строк. В итоге повествование о его жизни заняло несколько страниц.

   — Как вы думаете, ваше высочество, — спрашивал он принцессу, — позволят ли нам когда-нибудь выезжать отсюда и вести переписку?

   — Всё в руках Господа. Как видишь, порой происходит то, чего не ожидаешь. Нас выпустили из тюрьмы. Возможно, мы уедем и из Вудстока, — Елизавета с любопытством посмотрела на Фредерико, — а тебе зачем? Куда ты хочешь уехать?

   — Я хочу съездить в Испанию. Там у меня остался сын, — откровенно ответил Фредерико, — пишу ему письмо о себе, о его матери. Хочу отвезти письмо сам.

   — Ну что ж, остаётся только ждать, — Елизавета не проявляла нетерпения и говорила спокойно и рассудительно, — и моё сердце не здесь. Но нет лучшего способа быстро добиться своей цели, чем терпеливо ждать.

   — Я уверен, вы правы, — кивнул Фредерико, — и всё же так порой хочется поторопить время, чтобы успеть сделать то, что задумал.

Порой, вся история его жизни представлялась словно окутанная дымкой. Замок, в котором они жили, редко кто посещал. Но кое-какие новости добирались и до них. Так, стало известно, что Мария и Филипп поженились. Прибывшие вместе с принцем испанцы вызывали неприязнь у англичан, и между ними в Лондоне постоянно вспыхивали драки. Впрочем, Тайный совет был доволен: Филипп помогал разрешить, казалось бы, неразрешимые дела. А самое главное, жена его во всём слушалась. Так, земли, конфискованные у монастырей, всё-таки решено было оставить новым владельцам. Филипп лично вёл по этому поводу переговоры с папой римским, и тот согласился оставить всё как есть. Отношение к протестантам не изменилось, но Мария уже не так сильно настаивала на обращении их в католическую веру. Все подумали, что пора костров и эшафотов миновала.

Такое временное затишье давало возможность Елизавете размышлять чаще, чем хотелось бы, о своём собственном будущем. Мария хотела срочно родить наследника. А в случае если она преуспеет в своих намерениях, судьба Елизаветы становилась совершенно неясной. Призывая Фредерико к терпению, она сама с трудом подавляла в себе порыв как-то изменить существующее положение вещей.

Ещё она думала о Роберте. Она слышала, что он вышел из Тауэра, но писать ему не могла. Опять они были разлучены. Елизавета не знала, где он, и её мучила ревность. Всё-таки Роберт был женат и, скорее всего, вновь жил со своей семьёй. Елизавета помнила, что Дадли так и не представил жену ко двору. Но сейчас это не имело значения. Он сам не мог появляться в королевском дворце: свобода не означала прощение.

А Фредерико часто вспоминал графа. Где он теперь? Какие интриги затевает и против кого? Ответить на эти вопросы, сидя в Вудстоке, было невозможно. Иногда Фредерико начинал надеяться, что де Вилара убил уже кто-нибудь вместо него. Насладиться подобными мечтами мешало одно: Фредерико очень хотел увидеть труп графа собственными глазами.

Письмо сыну было перечитано и переписано несколько раз. Порой целыми днями Фредерико только и думал, как лучше написать то или иное предложение. Он видел, что Елизавете куда лучше даётся бездеятельное прозябание в замке. Она привыкла к такой уединённой жизни, почти всё детство проводя в одиночестве. Елизавета писала стихи, бесконечно переводила те книги, которые ей привозили, постоянно думая о чём-то своём, не пытаясь просить сестру изменить её жизнь.

Иногда ей не хватало бумаги — про них забывали, приезжали редко, и запасы заканчивались. Тогда стихи появлялись на стенах. Фредерико подолгу читал короткие строчки, пытаясь проникнуть вглубь их такого несложного содержания.

Я многое могу подозревать, Но ничего не в силах доказать. И потому в тюрьме Елизавета [13] .

 

ГЛАВА 4. 1555 ГОД

 

1

Спокойная жизнь в захолустье закончилась весной. Сначала королева велела им покинуть Вудсток и прибыть в Лондон. Хорошо это или плохо, сказать было сложно.

До замка доходили слухи о запылавших по всей Англии кострах — вопреки советам мужа, Мария начала казнить протестантов.

   — Зачем она это делает? — Елизавета искренне не понимала поступков сестры, но, находясь вдали от королевского дворца, она и в самом деле не видела многого из того, что происходило.

Вернувшись в столицу, принцесса тут же осознала весь ужас случившегося. Мария собственной персоной не преминула объяснить свои действия Елизавете.

   — Цель моего правления — восстановить в Англии католическую веру. Меня поддерживает только что избранный папа Павел Шестой. Рим, наконец-то, поддерживает англичан и английскую королеву. Мы должны следовать той политике, которую он проводит.

«Мне в лучшем случае снова грозит Тауэр», — мелькнуло в голове у Елизаветы.

   — Волею Господа я забеременела, — продолжала Мария, — всё время до родов ты будешь находиться под моим неусыпным контролем. А там посмотрим.

Весть о беременности королевы быстро распространялась по стране. Мария считала её добрым знаком и продолжала отправлять на костёр всё новых и новых осуждённых. Первыми в начале года были сожжены те, кто сидел в Тауэре по обвинению в участии в мятеже. Далее под горячую королевскую руку попадали уже все протестанты, которые имели неосторожность явно высказывать свои суждения. Перед смертью протестантов заставляли отрекаться от веры и принимать католичество.

   — Вы думаете, ваше высочество, Мария действительно намерена бросить вас в тюрьму? — вопрошал Фредерико, ещё во время правления Генриха решивший, что Бог един, и ставший протестантом. Теперь ситуация стала прямо противоположной, но тут он почему-то так легко, как тогда, сдаваться не собирался. Сказывалось и многолетнее пребывание в Англии, и общение с Елизаветой.

   — На моей стороне дон Филипп. Это последняя надежда, — грустно говорила принцесса, — но если Мария родит наследника, то защищать меня станет некому. Филиппу я начну мешать. Пока сестра не родила, ему выгоднее после неё посадить на трон меня.

   — Почему? — хитросплетения дворцовых интриг всегда были с трудом понятны Фредерико.

   — Потому что иначе на троне окажется Мария Шотландская. Она отстаивает интересы французской короны, так как в своё время вместо моего брата вышла замуж за французского принца. Испания, Фредерико, не дружит с Францией, а воюет, — Елизавета улыбнулась, — помнишь ещё об этом?

   — Да, об этом помню, — он вздохнул, — и что ж? Вас — в тюрьму, если родится ребёнок. Вас — на трон, если не родится?

   — Меня, боюсь, не в тюрьму, а на костёр. Именно так.

   — Вы так спокойны! — Фредерико всплеснул руками. — Может, надо бежать?

   — Куда? И зачем? Я тебе говорила, надо ждать и терпеть. Судьбу не изменить, от неё не убежать. Мне остаётся лишь молиться за тех несчастных, которых сестра отправила на костёр или собирается отправить. Я помню, ты хотел отвезти письмо сыну. Как только я смогу отпустить тебя, ты тут же будешь иметь возможность уехать. Но, скорее всего, это случится не раньше осени. Пока мы не узнаем, что с наследником престола, которого вынашивает королева, мы не свободны распоряжаться собой.

   — Я знаю, ваше высочество. Чтобы ни случилось, я всегда буду благодарен вам за те годы, что мы провели вместе, — Фредерико захотелось сказать Елизавете что-нибудь ещё доброе, но он запнулся, растеряв все слова.

Иногда Елизавете казалось, дым костров долетает до дворца. Небо, тёмное от туч, словно закоптилось. Смерть, которую принимали осуждённые, была мученической, и солнце будто бы и не желало смотреть на несправедливость, вершившуюся на земле.

   — Если человек покаялся, признал себя заблуждавшимся и принял католическую веру, зачем его после этого казнить? — Елизавета пыталась понять сестру, но у неё ничего не получалось. Несмотря на радостную новость по поводу беременности, характер королевы становился всё более раздражительным и суровым. Она твёрдо была уверена, что всё делает правильно.

Филипп старался как можно реже попадаться жене на глаза. Он считал, что сделал своё дело — она ждёт ребёнка — его задача выполнена. И Филипп с нетерпением ждал осени. Когда ребёнок родится, ему не обязательно будет находиться в Англии. Первым делом он удерёт обратно в тёплую, дружелюбную Испанию.

Так в королевском дворце проходил день за днём. Каждый жил в ожидании новостей. В зависимости от содержания этих новостей, планировались разные действия. В отличие от Филиппа, принцесса никуда после родов королевы уезжать не собиралась. К сожалению, появление наследника могло только ухудшить её положение, но Елизавета искренне молилась за здоровье сестры, не позволяя себе даже думать о плохом.

В конце весны Мария себя почувствовала плохо. Сбежавшиеся к ней врачи долго совещались, боясь сообщить свой вердикт. Наконец, один из них вошёл в спальню королевы. Мария осунулась. Её и так некрасивое лицо стало неестественно бледным. Уголки губ опустились, придавая ему скорбное выражение.

   — Ну что? — королева приподнялась с подушек.

   — К сожалению, ваше величество, мы вынуждены признать, что ваша беременность, скорее всего, была ложной, — выдавил из себя врач.

   — Что значит «скорее всего»?! — Мария попыталась говорить громче, но силы покинули её, и она замолчала.

   — Ложная беременность, — повторил, едва дыша от страха, врач, — так случается. Сначала были налицо все признаки. Сейчас вы почувствовали себя плохо, потому что то была болезнь, а не беременность, — врач сам запутался в своих словах, — мы вас будем лечить, — заверил он королеву, — но вы не беременны, — далее он замолчал. Теперь предстояло сказать самое неприятное и самое важное, — и ваше величество, — врач откашлялся, — вы вряд ли сможете иметь детей.

Новость распространилась по дворцу быстро, а потом вышла и за его пределы, обрастая несуществующими подробностями. Говорили, что ребёнок на самом деле был, но Господь наказал королеву за то, как она наказывает еретиков, принимающих новую веру перед смертью. Потом говорили про проклятие Тюдоров — «ведь у Генриха тоже были проблемы с рождением детей, а у Эдуарда они вообще не появились на свет». Про то, что Эдуард был мал, болен, не женат и в силу этих простых причин не мог успеть зачать ребёнка, как-то забывалось...

Несмотря на произошедшее, а может, и благодаря ему, ничего в действиях Марии не менялось к лучшему. Она продолжала подписывать указ за указом, предписывая сажать в темницы тех, кто ещё оставался на свободе, и казнить тех, кто не был казнён.

Лишь в жизни Елизаветы произошли долгожданные перемены. Ей позволили переехать в Хэтфилд Хаус, тот самый дворец, в котором она воспитывалась в детстве. Для Фредерико это было то место, где он недолгое время работал садовником и где его вскоре заметил сам король. Елизавета собрала свой двор и покинула Лондон. Ей теперь разрешалось многое: читать, писать письма, принимать гостей.

В первую очередь Елизавете хотелось возобновить переписку с Робертом Дадли. Она надеялась, что они даже будут видеться друг с другом: он ведь сможет приезжать к ней во дворец, хоть изредка, на время, покидая жену.

— Всё налаживается, Фредерико, — Елизавета была счастлива снова оказаться в местах, которые так были дороги её сердцу, — скоро и ты поедешь в Испанию. Филипп собирается осенью покинуть Англию. Я постараюсь сделать так, чтобы ты отправился с ним.

   — Благодарю вас, ваше высочество, — Фредерико уже не смел и надеяться на то, что когда-нибудь уедет из Англии. Ему стало страшно: сын повзрослел. Ему должно было исполниться шестнадцать лет. Он, Фредерико, написал ему длинное письмо, а нужно ли оно человеку, который его никогда не видел и считает своими родителями других людей?

Он прекрасно помнил, где находился дом приёмных родителей сына. Но живут ли они там по сей день? Живы ли они? Что они делали все эти годы, как воспитывали сына? Похож ли он хоть чуть-чуть на него и на Матильду? Вопросы множились и роем метались в голове.

Фредерико не забывал и о графе. Как только положение Елизаветы улучшалось, де Вилар тут же возникал в его жизни. Уже давно стало понятно, что его главной целью было не допустить Елизавету до престола. Чью бы сторону граф ни принимал, эта сторона явно не желала видеть принцессу королевой Англии.

   — Интересно, успею ли я уехать в Испанию или граф объявится раньше? — спрашивал себя Фредерико. — Хорошо бы успеть. Возможность сопровождать мужа королевы на родину предоставляется не каждый день. Конечно, он может отказать Елизавете в её просьбе. Почему? Просто чтобы не раздражать лишний раз Марию, — он нахмурился. Королева вызывала в нём стойкую неприязнь, и любое воспоминание о ней ухудшало настроение.

Ещё Фредерико было интересно съездить посмотреть тот надел земли, который ему даровал когда-то Генрих. Земля была конфискована у монастыря, но Мария не стала отнимать раздаренные земли, чтобы вернуть их церкви. Так что Фредерико, как и прежде, являлся законным владельцем крохотного поместья где-то на севере страны.

   — Отчего не съездить? Вот вернусь из Испании и поеду, — мечтал он, — затем надо будет оформить наследство. Если у меня есть сын, то он должен получить то, чем я владею, после моей смерти, — тут опять вспомнился граф. Фредерико тяжело вздохнул. Самым неприятным планом был план мести. Точнее, плана как такового не было.

— Это и плохо, — продолжил рассуждения Фредерико, — мстить надо. Как мстить — непонятно.

До конца лета он успел съездить по поручению Елизаветы с письмом к Дадли. Молодой человек всегда казался Фредерико слегка заносчивым и чопорным. Даже в Тауэре он смотрел на всех свысока, подчёркивая своё исключительное положение. Но Елизавете Роберт нравился. «Что ж поделать? — размышлял Фредерико под мерный цокот копыт. — Не мне судить о пристрастиях принцессы. Тем более она женщина. Женщине простительно иметь подобные слабости».

Ответ Роберт написал быстро. Переночевав в его замке, Фредерико тут же отправился в обратный путь. Каждый день теперь приближал его к отъезду из Англии...

 

2

Как Мария ни старалась удержать мужа, а Филипп всё же начал собираться в Испанию. Про себя он твёрдо решил не возвращаться обратно к жене. Впрочем, он не настолько был глуп, чтобы сообщать ей об этом. Но сборы были так обстоятельно организованы, что сомнений мало у кого оставалось. В том числе и у Марии.

Она страдала. Полюбить в тридцать семь лет, обрести мужа, о котором любая королева может только мечтать, было для неё огромным счастьем. После долгих лет одинокой жизни, рано лишившись матери и не пользуясь большой привязанностью отца, Мария надеялась наконец, что судьба ей улыбнулась. И вот любимый муж уезжает, оставляя опять её одну. Настроение ухудшало ещё и то, что все вокруг твердили королеве о Елизавете. Сестра вновь стала единственной реальной наследницей престола. За последние месяцы её популярность в народе лишь выросла. «А ведь Елизавета к этому не приложила ни малейших усилий, — с сожалением думала Мария, — спокойно отсиживалась в Тауэре, Вудстоке. А теперь живёт в Хэтфилде в своё удовольствие», — она продолжала ворчать, не в силах успокоиться.

Елизавета, как и обещала, написала письмо Филиппу с просьбой взять с собой в Испанию своего приближённого, испанца по происхождению. Она отрекомендовала Фредерико как опытного моряка, преданного слугу, а также, что немаловажно, человека, свободно разговаривающего на испанском, английском и французском. Ну, французский язык, скорее всего, не пригодился бы в поездке, но для пущей важности он тоже был добавлен в список достоинств.

С письмом в королевский дворец поскакал сам Фредерико. Зная о нежных чувствах, которые Филипп испытывал к принцессе Елизавете, её подданного сразу провели прямо к нему. Фредерико вспомнил былое и поклонился мужу королевы так низко, как мог. Затем он протянул ему письмо. Оно пахло духами: Елизавете с недавних пор начали доставлять приятно пахнущие склянки, и она брызгала их содержимым на всё вокруг.

   — Итак, вы решили вернуться на родину? — спросил Филипп, прочитав письмо. — Вам тоже не понравилось в Англии?

Фредерико понимал, что отвечать следует осторожно. Вопрос не был таким уж простым.

   — Мне нравится служить её высочеству. Ещё её отец, король Генрих Восьмой, оказывал мне честь и велел сопровождать его в военных походах...

   — А ведь когда-то вы служили его жене, Катерине Арагонской, — перебил его Филипп.

   — У вас верные сведения, ваше величество, — кивнул Фредерико, — я был тогда совсем молод. Родственники отправили меня в Англию. Учиться и постараться произвести хорошее впечатление на королеву Катерину, чтобы остаться при дворе. Но она быстро умерла. Я не успел толком послужить ей.

   — Ну что ж, при дворе, тем не менее, вы сделали прекрасную карьеру. Я возьму вас с собой. Посмотрим, быть может, вы послужите и мне, — Филипп встал, — оставайтесь во дворце. Я напишу ответ Елизавете. Когда вы его отвезёте, возвращайтесь сюда. У меня найдутся для вас поручения, связанные с отъездом.

Так жизнь Фредерико сделала ещё один виток. Теперь он вновь говорил по-испански, так как большинство подданных его величества короля Филиппа упрямо не говорили по-английски, делая исключение лишь для ситуаций, связанных с вопросами жизни и смерти.

Весь дворец был перевернут вверх дном. Испанцы сновали по комнатам и коридорам, собирая дорогие их сердцу вещи, привезённые в Англию, казалось, навсегда. Филипп не был жаден и оставил бы все драгоценности, что привёз когда-то, у жены. Но испанская казна была пуста, пусть её разорили и не так сильно, как английскую. Поэтому велено было забрать всё, что считалось приличным забрать. Подарки королеве Филипп, естественно, оставлял...

Мария видела размах сборов мужа на родину и потерянно бродила по дворцу, не зная, что предпринять. Филипп больше не обращал на неё внимания, отказываясь под любым предлогом делить с ней супружескую постель, раз уж ребёнка она родить всё равно не может. Королева еле сдерживала слёзы, впервые в жизни теряя возлюбленного. Если бы у неё был хоть какой-то опыт в любовных делах, может, она бы поступала по-другому. Но опыт отсутствовал, здоровье с лета не улучшилось. И всё это не оставляло Марии надежды на то, что Филипп повременит с отъездом.

Вскоре огромный испанский кортеж отбыл в сторону моря. Филипп торопился — ещё чуть-чуть, и ветер переменится, путешествовать по морю станет не просто опасно, а невозможно. Осень и так уже вступала в свои права, но отплыть в сторону Испании всё ещё представлялось возможным. Корабли стояли у берега, готовые по первому сигналу поднять паруса. Вся процессия двигалась, практически не останавливаясь. Земля вылетала из-под копыт несущихся во весь опор лошадей. Филипп передвигался с большим комфортом, чем его подданные. Им предстояло проследить за погрузкой сундуков на корабли, поэтому у принца времени было чуть больше, чем у остальных.

Фредерико скакал вместе со всеми, стараясь не отставать и не жаловаться. Ему исполнилось сорок лет, но он не чувствовал себя старым. Он с удовольствием наслаждался свежим воздухом свободы, не сравнимым с тем, которым приходилось дышать в самом прекрасном королевском дворце. Конечно, порой усталость давала о себе знать. Фредерико не подавал виду, разделяя все тяготы пути со своими попутчиками.

   — Засиделся! — мелькало у него в голове. Ветер свистел в ушах. Всё, что он видел, — спины лошадей, бегущих впереди. От непривычки долго ехать верхом болела спина, затекали руки и ноги. Но настроение у Фредерико улучшалось с каждой милей.

В какой-то момент он почувствовал запах моря. Подняв голову, он увидел вдали бесконечную, голубую гладь воды. Испанские корабли чётко вырисовывались на фоне неба. Они были огромны! Фредерико с уважением окинул взглядом деревянные громадины. Сложенные паруса, как крылья больших птиц, покоились на высоких мачтах.

   — Лучше испанских кораблей не бывает, — послышался рядом голос одного из его попутчиков, — любую войну на море мы выиграем.

Фредерико согласно закивал.

   — Давно я не ходил по морю, — признался он собеседнику, — а когда и ходил, то на маленьких торговых суднах. Или с каперами, — добавил он, подмигивая.

   — Ну что ж, с принцем путешествовать большая честь. Но нам предстоит много работы, прежде чем выйдем в море.

 

3

А в Лондоне в это время пожинали плоды плохого настроения королевы. Как только Филипп уехал, она все свои силы бросила на борьбу с протестантами. Костры разгорелись сильнее, чем прежде. В какой-то момент Мария вспомнила о давно посаженном ею в Тауэр епископе Кентерберийском. Томас Кранмер надеялся, что про него забыли. Может, так и случилось бы. Так бывало: посаженного в темницу одним королём выпускал на волю следующий король. Кранмеру не повезло. Мария осенью вспомнила именно о нём.

   — Выбить из епископа признание в совершенной ереси! — приказала она голосом, не терпящим возражений. — Любыми способами.

Способы были для всех одинаковы. Набор инструментов, применяемых при пытках, был разнообразен, но не бесконечен. Но Кранмер даже не пытался сопротивляться. Он понимал, что лучше признать себя виноватым во всём, чем угодно, покаяться и вымолить прощение. Так бы и вышло. Члены Тайного совета потирали руки — показательный процесс демонстрировал народу победу королевы над еретиками. А иначе теперь протестантов не называли.

Бывший епископ признался, и его даже перевели в лучшие условия, чем были до этого. Никто и не догадывался, что Мария вынашивает совсем другие планы по его поводу. Снисхождения она проявлять не собиралась.

   — Он будет сожжён, — объявила Мария, — но перед тем, как его грешное тело предадут огню, он прочтёт речь, которую мы ему подготовим. О покаянии, признании себя еретиком, отречении и повиновении королеве.

   — Кранмеру можно сохранить жизнь, — осторожно предложил кто-то, — все и так видят, что он раскаялся и принял истинную веру.

   — Нет, — отрезала Мария.

У неё нещадно болела голова. Боль изводила её давно и становилась всё сильнее. Королева практически не спала. Всё, что ей хотелось, это заставить так же страдать других. После очередной казни Марии становилось чуть легче, но длилось облегчение недолго. Кранмеру повезло меньше остальных. Им королева занялась после отъезда мужа, когда её состояние ухудшилось настолько, что она с трудом фокусировала взгляд на окружавших её предметах и людях. Мучения хотелось разделить с кем-то ещё. Тут-то иод руку и попался епископ.

— Подготовьте речь, — повторила она, — покажите Кранмеру. Он её прочтёт, подпишет и скажет перед всеми собравшимися в соборе людьми. Такой урок никто не забудет.

Позже Мария чуть изменила приказ. На сей раз речь должен был писать сам Кранмер. Конечно, её проверили и поправили. Но в целом он её подготовил лично.

Казнить епископа намеревались в Оксфорде при большом стечении народа. Всё было подготовлено к сожжению главного еретика Англии. Но вот только Кранмер, собравшись с духом, поняв, что помиловать королева его не собирается, решил сказать слова, которые от него никто не ждал. Правда, вначале, он поклялся в преданности и верности королеве, но после начал говорить не то, что было написано на листе бумаги, лежавшей перед ним.

И тут досталось всем, а папе римскому в первую очередь. Назвав его антихристом, Кранмер сказал, что не предаёт своих убеждений. А раскаивался он лишь потому, что боялся пыток и смерти. Епископ напомнил, что следовал законам, прописанным королями Англии, Генрихом и Эдуардом. Эти законы сейчас попраны папой.

В зале стояла тишина. Епископ довёл свою речь до конца. Тут-то все осознали, что произошло, и стащили его с кафедры. Но дело было сделано. Смерть Кранмер принял мученическую, став в глазах англичан примером стойкости и преданности вере. В костре он горел медленно, успев перед самой смертью ещё раз выкрикнуть проклятия Риму...

Испанские корабли на всех парусах шли по морю. А Мария проигрывала очередное сражение с ересью. Теперь её боялись и ненавидели, понимая, что за истребление еретиков она взялась не на шутку. Отречение и принятие другой веры считалось обязательным, но не спасало от костра.

Что касается Елизаветы, то любовь к ней в Англии росла просто потому, что она тоже считалась врагом сестры. Причём врагом номер один.

 

ГЛАВА 5. 1557 ГОД

 

1

Филиппу всё же пришлось возвратиться в Англию. Всего месяц он пробыл на родине, как пришлось ехать обратно. В январе его на остров опять отправил отец — просить выступить вместе против Франции, с которой Испания вновь вступила в войну. Казна обеих стран опустела. В тот момент они вполне могли соревноваться, чья обеднела больше. Поэтому вначале Филиппу отказали. Ему пришлось остаться, чтобы попробовать убедить жену помочь испанским родственникам. Этот приезд Филиппа прошёл гораздо скромнее предыдущего. Погода не способствовала перемещению из страны в страну морем. Никакой армады кораблей, никаких сундуков...

Надо сказать, что Мария приняла мужа с распростёртыми объятиями. Она уж и не надеялась его увидеть, тем более так скоро. Королева готова была отдать сколько угодно денег и снарядить сколь угодно большое войско, но зависела от Тайного совета, который Филиппа, так как она сильно, не любил. Совет и парламент сопротивлялись, а Мария наслаждалась подобием семейной жизни...

Вместе с Филиппом вернулся и Фредерико. Он сразу поехал в Хэтфилд, чтобы поприветствовать Елизавету и рассказать о своём путешествии.

   — Ты доволен? — спросила она, улыбаясь. — Ты сделал, что хотел? Видел сына? Передал письмо? — Елизавета завалила его вопросами.

   — Нельзя ответить вам, ваше высочество, одним словом, — Фредерико развёл руками. — Да, я бесконечно признателен вам за оказанную помощь. Вместе с доном Филиппом мы проехали по морю, причалив к берегам Испании как раз вовремя. Ещё бы чуть-чуть, и наши корабли раскидало бы бурей по морю. Все б потонули, — Фредерико выдержал паузу, — сменился ветер, ваше высочество. Одно дело пассатные ветра они способствуют путешествию из Англии в Испанию...

   — Ты рассказывай про сына, а не про ветра, — Елизавета хмыкнула, — хотя мне, может, и полезно послушать о том, когда лучше поднимать паруса, чтобы достигнуть испанского побережья.

   — Так вот, — как ни в чём не бывало продолжил Фредерико, — причалили. Затем отправились в Толедо. Туда мне и нужно было. Я без труда нашёл тот дом, в котором последний раз видел своего маленького сына. Побродив кругом, поговорив кое с кем, понял, что те люди так там и живут, как раньше. А сын мой, хоть и подрос за эти годы, всё ещё при них. Каждый день я ходил к их дому, надеясь увидеть сына. Однажды мне это удалось. Он уже совсем взрослый. Похож на меня только фигурой, — Фредерико посмотрел на своё отражение в зеркале, стоявшем в углу комнаты, и ткнул туда пальцем, — такой же невысокий и коренастый. А вот лицо — точно Матильда. Красивый. На испанца не очень-то похож.

   — Ты с ним поговорил? — спросила с любопытством Елизавета.

   — Нет, не стал. Что бы я сказал ему? Всё написано в письме. Я решил поговорить с его приёмными родителями и попросить их передать ему письмо, когда они сочтут нужным. Вскоре представился удобный случай. В честь возвращения в Испанию во дворец дона Филиппа пригласили всех богатых и знатных людей города. Туда пришли и родители моего сына. Я подошёл к ним, разговорился. Узнав, что я один из приближённых принца, они пригласили меня к себе в гости. Вот это мне и было нужно.

   — Что случилось потом?

   — Я пришёл и сразу сказал, зачем. Конечно, они удивились. Но затем успокоились, потому что ведь знали, что у их приёмного сына есть родные отец и мать.

   — Они обещали передать письмо? — поинтересовалась Елизавета.

   — Обещали. Я им разрешил его прочесть. Также сказал, что у меня есть в Англии клочок земли, который я хочу передать сыну...

История выглядела замечательно. Елизавета порадовалась за Фредерико и напоследок лишь спросила о его планах:

   — Я готова отпустить тебя, если понадобится. Что ты собираешься делать дальше?

   — Дон Филипп зовёт меня с собой на войну с французами. Когда королева соберёт войско в помощь испанцам, я, может, и в самом деле поеду с ним.

   — Ты хочешь воевать?

   — Стоит попробовать ещё разок, — пошутил Фредерико. Всей правды он рассказывать принцессе не стал.

А правда состояла в том, что, конечно же, граф де Вилар явился в Толедо к Фредерико собственной персоной. Встреча не была лишена случайности: граф увидел своего заклятого врага тогда же, у принца во дворце. И тут же отправил ему записку, в которой назначал срочную встречу.

   — Зачем ты приехал в Испанию? — спросил он по-английски. — Что, жизнь при дворе Елизаветы наскучила? Но там тебе было гораздо безопаснее, чем здесь.

Фредерико лгать не стал:

   — Я приехал повидать сына. Неизвестно, сколько мне осталось жить на свете. Захотелось напоследок успеть его увидеть.

   — Вот это верно, — заметил граф, — сколько тебе жить, зависит лишь от меня. Советую в Испании долго не задерживаться. Ты мне нужен в Англии. При Елизавете. Скоро Филипп отправится в обратный путь. Поезжай с ним.

   — Он вернётся в Англию? — Фредерико не скрывал удивления. Принц так хотел удрать от жены, что с трудом верилось в его скорое возвращение.

   — Вот увидишь. Просто поверь мне, — граф скривил губы в подобии улыбки, — и ты снова окажешься рядом со своей принцессой. Твоя помощь будет нужна. Если не будешь сопротивляться и делать, что скажут, твой сын здесь будет в безопасности. Твоё письмо ему передадут, и, когда ты умрёшь наконец, — граф громко расхохотался, — он будет знать, кто его отец. Если уж это так для тебя важно.

И на войну Фредерико собрался именно за тем, чтобы погибнуть в честном бою, а не в тёмном закоулке от рук приспешников де Вилара.

Но время шло, а ни денег, ни войско англичане Филиппу не давали. Тайный совет упорствовал, несмотря на попытки королевы уговорить его. Ради того, чтобы муж остался с ней как можно дольше, она продолжала обещать ему помощь Англии, действительно предпринимая всё, что можно. Филипп вновь сделался галантным. Он, правда, избегал близких отношений с женой, которая не делалась с годами красивее. Её здоровье ухудшалось, и она сама не настаивала на том, чтобы муж приходил к ней в спальню ночами. Марию вполне устраивали с мужем отношения брата и сестры. На большее она не рассчитывала, но пыталась не допустить и меньшего.

Всё переменилось в апреле. Совету пришлось собирать войско: французы совершенно неожиданно напали на маленький городишко на севере Англии, захватив всеми забытый замок. Силы были не равны, но непонятный поступок французов повлёк за собой большие последствия. То есть, конечно, их из замка выбили. Некоторых казнили. Тем не менее пришлось признать, что выступить против Франции придётся...

Мария понимала, что муж скоро покинет её. Он был благодарен за помощь и собирался присоединиться к своим войскам.

Во дворце Елизаветы тоже стояла суета: вместе с Филиппом уезжал Фредерико. А самое главное, он привёз письмо от Роберта Дадли, в котором говорилось, что Роберт решил ехать воевать во Францию.

«Я не могу больше оставаться здесь, — писал он Елизавете, — такая жизнь мне давно надоела. Но мне не следует появляться ни в Лондоне, ни у вас, Ваше Высочество. Вновь завоевать расположение королевы я постараюсь на войне».

   — Зачем ему завоёвывать расположение королевы, если он уже завоевал моё? — пробормотала Елизавета, хотя и прекрасно понимала, что имеет в виду Роберт.

В тот момент обе сестры, Мария и Елизавета, думали о мужчинах, которые все вместе покидали Англию. Кто уж по какой причине, неважно.

В один из весенних дней неожиданно Мария вызвала Елизавету к себе. Они давно не виделись, и при встрече Елизавета вдруг вспомнила Эдуарда. Брат также поражал её своим внешним видом: он выглядел очень больным и слабым. Но Мария на него никогда не походила. Она была крупной и довольно высокой. А сварливое лицо лишь придавало ей ещё более солидный вид.

На этот раз Елизавета подумала, что сестра словно уменьшилась. И если отец до последнего дня внушал своим видом страх, то Мария скорее внушала жалость. Причиной вызова Елизаветы во дворец стало именно это: здоровье королевы.

   — Я больна, — призналась Мария, — и сколько проживу, неизвестно. Думаю, не долго.

   — Что ты! — Елизавета искренне удивилась словам сестры. Когда кто-то из близких уходил из жизни, ей становилось больно до слёз. Будто сжимали тисками сердце, выжимая из него последние остатки чувств, которые оно ещё могло испытывать.

   — Я больна, — повторила Мария чуть громче, — я не сплю ночами, меня извела головная боль, а постоянная лихорадка окончательно лишает сил. Я хочу сказать тебе, что ты — единственная законная наследница престола. Я решила завещать трон тебе. Но ты не должна ничего предпринимать до моей смерти. Пусть всё свершится по воле Божьей.

   — Я никогда ничего против тебя не совершала. И не буду совершать, — Елизавета сложила руки перед грудью, и Мария увидела перед собой маленькую, страдающую девочку, пережившую столько смертей, свершавшихся на её глазах. Королеве хотелось верить сестре. Иначе на трон сядет очередной самозванец.

Обратно в Хэтфилд Елизавета ехала в смятении. До трона оставался всего один шаг. Сестра, сажавшая её в Тауэр и даже пытавшаяся добиться её казни, умирает. Кто-то другой бы радовался, только не Елизавета. Она давно простила Марию. Нет, по-настоящему полюбить её она не смогла бы, но могла простить и не желать ей смерти.

В Хэтфилде было тихо. В отличие от королевского дворца в Лондоне, здесь не было суеты. Приближённые Елизаветы искренне любили свою принцессу и с удовольствием её развлекали. Иногда тут устраивали балы, иногда разыгрывали спектакли. Не было места интригам и заговорам. Елизавета редко бывала в плохом настроении и уж практически никогда не злилась. Её вечным спутником был молитвенник. И только по тому, насколько сильно она его сжимала, можно было судить о состоянии принцессы.

Тишина и умиротворение — вот что покидал Фредерико. Но другого выхода он не видел. Оставаться во дворце Елизаветы означало подставить её под удар графа. Главное дело было сделано — письмо сыну находилось в Толедо. Теперь Фредерико готов был и умереть со спокойной душой.

   — Ты представляешь меня королевой? — спросила его Елизавета перед самым отъездом.

Он внимательно окинул взглядом стройную фигурку. Нет, внешне это была не грозная Мария. Но что-то подсказывало ему, что внутренне Елизавета куда больше подходила на эту роль.

   — Конечно, — он уверенно кивнул начавшей седеть головой, — конечно, ваше высочество. Вы слишком хорошо научились ждать и не принимать поспешных решений. Пожалуй, такой и должна быть настоящая королева...

 

2

В июле несколько тысяч человек высадились на побережье Франции. Далее Филипп их повёл к Брюсселю, где в начале августа встретились несколько собранных им войск: испанское, фламандское, итальянское и английское. Фредерико третий раз принимал участие в военных действиях, но по-настоящему серьёзным считал лишь сражение с шотландцами. Пока пребывание в Брюсселе с Филиппом более походило на репетицию войны, чем на настоящие сражения.

   — Впереди — Франция. Наша цель — Париж! — выкрикивал Филипп своим войскам, когда они, наконец, начали выдвигаться из Брюсселя.

И вновь, как когда-то, длинная вереница людей вытянулась вдоль дорог. Кто-то шёл пешком, кто-то ехал на лошади, кто-то тянул за собой пушки. Летний зной мешал идти быстро. Постоянно хотелось пить, на зубах скрипел песок от пыли, поднимаемой копытами лошадей и ногами солдат.

   — Когда воюешь непонятно за кого, энтузиазма мало! — Роберт Дадли поравнялся с Фредерико. — Все эти люди лишь зарабатывают деньги, не больше.

   — И то неплохо, — улыбнулся испанец, — вопрос в том, сколько стоит жизнь.

   — Чья-то дороже, чья-то дешевле, — затянутой в перчатку рукой Роберт потрепал лошадь по гриве, — почему ты покинул Елизавету? Надоела спокойная жизнь в Хэтфилде?

   — Надоела, — Фредерико кивнул, — но я высоко ценю свою жизнь. Так могло случиться, что в Англии она бы совсем обесценилась. А вы, зачем вы присоединились к Филиппу?

   — Чтоб не сожгли на костре, — грустно пошутил Роберт, — да и мою жизнь тоже не назовёшь весёлой. Я не могу появляться при дворе Марии. Но если останусь жив, то надеюсь на покровительство Филиппа.

Они приближались к цели, и вскоре начались стычки с французами.

   — Вот он, давно позабытый запах войны! — отметил про себя Фредерико, доставая аркебузу. Он прицелился и выстрелил. Француз упал на землю. — А вот и цена жизни, — заключил Фредерико, порадовавшись, что умение метко стрелять никуда за эти годы не пропало.

Рассуждать стало некогда. Несмотря на слабое сопротивление, расслабляться было нельзя — отовсюду слышались приказы. Войско рассредоточивалось согласно распоряжениям командиров. Перед ними располагался небольшой город Сен-Кантен. Если его взять, то открывался путь на Париж.

Грохот орудий оглушал Фредерико, но он продолжал двигаться к узкой речушке. Цель его отряда была пересечь реку и сразиться с теми силами французов, которые оставались на другом берегу.

— Веселее стало? — голос Роберта прозвучал над самым ухом. — Он развернул коня. — А мы остаёмся здесь. Топить французов, — он захохотал и помчался прочь.

Фредерико вспомнил шотландцев, которые потонули при бегстве в собственных болотах. Река болотом не являлась, но, видимо, участь постигнет французов похожая. Сам он уже был у самого берега. Французы пытались переправляться в нескольких милях от них, оставив позади небольшую часть войска в надежде, что испанцы не смогут пересечь мост и атаковать их.

К вечеру стало понятно, что манёвр французов не удался. Испанцы перешли на другой берег и начали атаку на тех, кто остался возле реки. Переправившиеся на другой берег были встречены огнём аркебуз. Практически любой человек, выходивший на сушу, падал замертво. Многие утонули в реке, так как переполненные лодки переворачивались под грузом большого количества людей и оружия.

Филипп, удостоверившись в том, что взятие Сен-Кантена идёт по плану, выехал обратно в Брюссель. Оставленное им войско продолжало сражение. Та часть солдат, которые оказались на другом берегу возле маленькой французской деревушки, ждали подкрепление. Фредерико надеялся увидеть Дадли живым и здоровым — несмотря на некоторую к нему неприязнь, здесь во Франции, вдали от тихих английских замков и дворцов, он почувствовал к Роберту симпатию.

В итоге через реку переправились в основном англичане. Ими руководил лорд Пембрук, быстро организовавший массовую переправу в назидание французам. Кроме уже существовавшего моста, из разного подручного материала, включая лодки, брёвна, деревья, англичане соорудили второй мост и быстро оказались на другом берегу.

На следующее утро французы обнаружили прямо у себя под носом армию противника. Фредерико так и не увидел среди переправившихся Роберта, но его мысли быстро переключились на решение других задач. Французы оборонялись изо всех сил. Оставшиеся у них пушки были развёрнуты от реки в сторону нападавших с тыла под флагами испанской империи англичан.

Грохот орудий не умолкал несколько дней, но к началу сентября и ожесточённо сопротивлявшаяся деревушка пала. Сен-Кантен продолжал оставаться в руках французов, но это уже не имело принципиального значения — путь на Париж был расчищен.

Поля по обе стороны реки были усеяны телами погибших. Французов Фредерико отличал по шлемам и доспехам с королевской эмблемой Генриха Второго. По полю бродили те, кто остался в живых. Они равнодушным взглядом скользили по мёртвым в поисках оружия. Оружие собиралось и складывалось для дальнейшего употребления. Фредерико опять вспомнил про Роберта. Ему почему-то стало очень важно узнать, остался ли он в живых: слишком уж много англичан погибло на этом берегу...

* * *

Путь на Париж был открыт, но войска так и стояли возле полуразрушенного Сен-Кантена. Филипп осаду не снимал и приказ о наступлении не отдавал. Фредерико встретил Роберта Дадли, с облегчением обнаружив, что с ним всё в порядке. Две недели они не двигались к Парижу. За это время французы подтянули свои силы к столице. Наступление испанцев захлебнулось. Англичане засобирались домой.

   — Как нас мало осталось! — ужаснулся Фредерико, когда они неспешно двигались к Кале. — Несчастная горстка победителей, — он горько усмехнулся.

   — Филипп повёл себя странно, — ответил Роберт, — и потому мы не совсем победители. Я надеялся въехать в Париж, сказать тебе по правде. И погибло нас действительно немало. Ради чего? Непонятно. Вот тебе и цена жизни. В тюрьме ты ценишь свободу. На свободе ценишь жизнь.

Прибыв в Кале, англичане и вовсе разбрелись кто куда. Обратно в Англию они возвращались сами по себе, больше никому не нужные.

   — Такова судьба наёмников, — продолжал свои рассуждения Роберт, — ты хочешь, чтобы нас встречали восторженными криками? Мы ничего не захватили, никого не победили. Но, скажу тебе честно, я везу с собой письмо от Филиппа. В нём он просит Марию позволить мне бывать при дворе. Что ж, результат неплохой!

Фредерико даже отчасти завидовал молодому Дадли: у него были цели, которых он достиг, и он не особенно задумывался о том, что происходит вокруг. На Фредерико недолгий опыт войны с французами подействовал иначе. Испанцы практически поголовно были вооружены аркебузами и вели во время атаки непрерывный огонь по врагу. Столько убитых Фредерико не видел ни на границе с Шотландией, ни при осаде Булони. Да, шотландцы тогда потонули в болотах, но сам Фредерико мало кого успел убить. Тут всё было иначе. И душа вместо того, чтобы зачерстветь, воспринимала всё гораздо сильнее, чем раньше.

«Старею, — подумал Фредерико, — вот почему и не могу отомстить графу. Не хватает хладнокровия и желания убивать. А у графа этого как раз в избытке».

Подъехав к Лондону, Фредерико и Роберт Дадли разъехались в разные стороны: Фредерико поехал в Хэтфилд, а Роберт — в королевский дворец. Но уже на следующий день Дадли въезжал в ворота Хэтфилдского дворца. Елизавете тут же доложили о его прибытии. Она почти бежала на улицу, чтобы встретить Роберта.

   — Что привело вас сюда? — запыхавшись, спросила она его. — Я не ожидала вас увидеть.

   — Меня к вам отправила королева, — ответил Роберт, спрыгивая с лошади на землю. — Филипп просил её оставить меня при дворе. Но Мария сочла это невозможным. Зато она позволила присоединиться к вашему двору, — он поклонился Елизавете.

   — Я очень рада. Вы останетесь или поедете сначала домой?

   — Останусь! — Роберт никогда не разговаривал с Елизаветой о своей жене и сейчас не собирался. Он добился своего: ему позволено находиться при дворе, пусть даже и не королевском. Двор Елизаветы пользовался всё большей и большей славой и популярностью. Многие считали за честь быть представленными принцессе. Времена менялись. Королева была больна, и дворец принцессы, которая, вполне возможно, скоро наследует трон, постепенно привлекал к себе внимание.

Роберт привнёс в жизнь малого двора разнообразие. Ему нравилось веселить принцессу, вызывать на её лице улыбку, танцевать с ней или гулять по парку. А Елизавета и поверить не могла в своё счастье: наконец-то с ней рядом был мужчина, которого она так сильно любила.

Фредерико наслаждался тишиной и покоем. «Война — это уже не для меня, — думал он, — её придумали для молодых, не научившихся ценить жизнь людей».

Королева чувствовала себя всё хуже, и к Елизавете порой приезжали даже члены Тайного совета. Они ни к чему не призывали, не пытались её в чём-то убедить. Лишь приглядывались к молодой женщине, которая может стать следующей королевой Англии. Сама принцесса никак не выражала своего отношения к происходящему. Ей позволялось навещать сестру, и Елизавета иногда выезжала в Лондон справиться о её здоровье.

Из королевских дворцов континента снова стали поступать предложения от знатных женихов. Но Елизавета в этом вопросе продолжала проявлять твёрдость. Она слишком хорошо помнила, сколько ошибок совершил её отец. Повторять его путь Елизавета не хотела. Портреты, которые ей присылали, она, как и раньше, переворачивала лицом к стене. Ей вполне хватало любви к Роберту. Остальные мужчины её не интересовали. Впрочем, их комплименты Елизавете были приятны. Почему нет? Если за ними не следовали предложения выйти замуж, она с удовольствием комплименты принимала.

Двор принцессы разрастался. Больше она не проводила время в одиночестве. Количество фаворитов вокруг неё росло с каждым днём. Но на место Дадли никто не претендовал. Было очевидно, что принцесса отдаёт предпочтение ему одному.

 

ГЛАВА 6. 1558 ГОД

 

1

Год начался с захвата французами Кале. Кто бы этого ожидал? Казалось бы, выигранная война для англичан привела к странному итогу: французы напали на плохо защищённый город и за девять дней его захватили.

Для Марии эта новость стала ударом. Она никак не думала, что её помощь испанцам будет иметь подобные последствия. Она потеряла порт, которым Англия владела две сотни лет, в одночасье. Ужасное самочувствие сменилось скверным настроением.

   — Когда я умру, что будет начертано на моём сердце? — вопрошала королева приехавшую к ней сестру. — Имя моего любимого мужа Филиппа и название города Кале.

   — Ты не виновата, — Елизавета тщетно пыталась её успокоить, — кто знал, что так обернётся?

   — Надо было предвидеть, что французы попытаются отомстить за Сен-Кантен. Но почему нам? Почему Кале? Или это месть за Булонь? — Мария перечисляла причины, по которым герцог де Гиз решил брать английский город, так удачно расположенный на берегу Ла-Манша. — Да, Булонь. Такая же бессмысленная осада, — казалось, она бредила, не вслушиваясь в слова собеседницы, — это отец, его вина. Во всём его вина. В моём неудачном управлении государством, в том, что я не любима собственным мужем. Он всё испортил с самого начала, когда развёлся с матерью. Отец был проклят церковью. Он отрёкся от настоящей, единственной веры. И теперь проклятие пало на мою голову, — Мария замолчала, обессилев от длинной речи.

   — В захвате Кале нет вины отца, — встряла Елизавета, понимая, что уж лучше б молчала, но не в силах выслушивать обвинения сестры.

   — Ты всегда любила его, что бы он ни делал, — с упрёком произнесла Мария, — разве можно прощать такое? Он — убийца твоей и моей матери. А ты прощаешь!

   — Простить можно всё. Если любишь, — Елизавета не сдавалась, — но это не имеет значения. Искать виноватых в том, что произошло, — бесполезно.

   — Почему бесполезно? Виновных можно и нужно наказывать.

   — А если их уж нет в живых?

   — Их накажут на том свете, — Мария становилась всё бледнее, и слова, которые она произносила, почти совсем не было слышно, — накажут. Злодеяния не останутся без возмездия. Запылают костры, — она прикрыла глаза и перекрестилась.

Мария заснула. Елизавета посидела какое-то время возле неё и тихо вышла из комнаты. Навстречу шёл Филипп. Он находился в Англии, словно отбывая повинность за выданные ему на войну деньги. В глубине души он понимал, что скоро его жена умрёт, и это также сдерживало его желание удрать отсюда как можно скорее. Да и силы у Марии уходили. Она не пыталась удерживать мужа, который её откровенно игнорировал. Но это не мешало королеве быть благодарной Богу за то недолгое счастье, что она с ним испытала.

   — Как она? — поинтересовался Филипп у Елизаветы. — Лучше?

   — Нет, — честно ответила принцесса, — очень переживает из-за Кале. Взятие французами порта совсем её подкосило. Винит себя и даже отца в том, что произошло.

   — Это действительно случилось неожиданно, — кивнул Филипп, — мы не могли бы предугадать такого поворота событий. Иначе послали бы туда подкрепление.

   — Но порт следовало охранять в любом случае, — заметила Елизавета сурово.

   — Несомненно, вы правы, — Филипп не хотел ссориться с принцессой и широко ей улыбнулся, — скоро вы станете королевой, и в вашей власти будет решать эти вопросы. Да и многие другие. Я бы с удовольствием подчинялся вашим приказам, — его голос стал вкрадчивым и тихим, — осталось совсем мало времени, вы так не считаете?

Елизавету передёрнуло. Она с неприязнью посмотрела на мужчину, чей портрет недавно её притягивал и волновал.

   — Я не считаю дни до смерти своей сестры, — ответила она, поджав губы, — я молюсь о здоровье королевы. Она выздоровеет. Захват Кале — результат её плохого самочувствия. А вы ей не помогли вовремя увидеть угрозу со стороны французов, в войну с которыми, кстати, втянули Англию испанцы.

   — Не сердитесь, ваше высочество, — Филипп старался быть галантным изо всех сил, — во многом вы правы, но не во всём. Большую часть времени вы находитесь вдали от королевского дворца и не догадываетесь о сложностях политики. Это приходит с опытом. Ничего страшного. Но надо иметь в виду, что не всё так просто, как вам кажется.

   — Спасибо за объяснения. Я тороплюсь обратно в Хэтфилд. Так что прошу меня простить, но нам придётся закончить такой интересный и познавательный разговор, — Елизавета посмотрела прямо в хитрые глаза испанского принца и пошла прочь.

В Хэтфилде её встречал Роберт.

   — Как чувствует себя королева? — первым делом спросил он.

«Как же сейчас всех волнует этот вопрос. Только и ждут её смерти!» — ужаснулась Елизавета.

   — Лучше, — сказала она вслух, — мы чудесно поговорили.

   — Вы ещё находите темы для разговоров? — усмехнулся Дадли.

   — Конечно. Мы обсуждали Кале.

   — Не самая весёлая и интересная тема, — заметил он, — и чем объясняет королева своё бездействие? Почему она с такой лёгкостью отдала французам важный порт?

   — Не с лёгкостью. Мария переживает случившееся. Давайте оставим этот разговор. Я успела обсудить Кале и с Марией, и с Филиппом. Мне бы хотелось, чтобы вы нашли другую тему, которая больше развлекла бы меня, — нельзя сказать, чтобы Елизавете хотелось развлекаться, но она понимала, что отвлечь Роберта можно только так.

 

2

А Фредерико выслеживал графа. Случайно он заметил его однажды в Лондоне. Действовать следовало быстро, пока де Вилар вновь не захотел бы воспользоваться услугами Фредерико. Проследив за графом до самого дома, он обнаружил, что де Вилар живёт недалеко от того самого места, где они последний раз виделись и где были убиты два его сообщника.

Снаружи дом выглядел ужасно: грязные, тёмные от сырости стены, покосившиеся, полусгнившие ставни на окнах, близость реки, от которой шёл нестерпимый, неприятный запах. Улица была безлюдна, и Фредерико отыскал взглядом одно из окон, освещённое пламенем свечи. Небольшая щель позволяла увидеть часть комнаты. Она была богато обставлена: дорогое сукно обтягивало диван, на котором сидел граф, в деревянном резном буфете блестела серебряная посуда.

   — Здесь и надо будет его подкараулить и убить, — Фредерико удивился собственному хладнокровию, — мне нельзя медлить. Кто знает, может быть, граф не каждый раз останавливается в одном и том же доме.

Стоял январь. Редкие снежинки таяли, не долетая до земли. Фредерико поёжился и пошёл прочь. Убийство графа он запланировал на следующий же день. Постоянно оборачиваясь, чтобы убедиться в отсутствии слежки, он добрался до того постоялого двора, где оставил свою лошадь. Час расплаты приближался. Фредерико почувствовал, как дрожь охватила его тело.

   — Главное, собраться с духом, — приказал он себе, — другого такого шанса не предвидится.

Вернувшись в Хэтфилд, Фредерико достал оставшуюся у него после похода во Францию аркебузу.

   — Нет, слишком много наделает шума. Хотя, конечно, вещь надёжная. Куда надёжнее шпаги и кинжала.

Оставшуюся часть ночи он обдумывал, как лучше подступиться к графу. Пусть это и выглядит подло, но удар следовало наносить неожиданно. Честного поединка с де Виларом всё равно не видать. На всякий случай с собой Фредерико решил брать всё оружие, что у него было, включая аркебузу. В крайнем случае стоило перебудить все соседние дома, но графа всё же убить. Он вспомнил о пирате Джоне, но понял, что просить ему помочь в таком деле не имеет права. Мстить графу он будет сам.

На следующий день, рано утром, Фредерико оседлал коня. За ночь снег припорошил траву, сильный ветер норовил распахнуть тёплый плащ. Как ни хотелось вернуться обратно, а иного выхода, чем ехать вперёд навстречу судьбе, не было.

В Лондоне стоял туман. С трудом различались серые дома, а редкие прохожие и вовсе порой неожиданно попадались под ноги. Фредерико медленно продвигался вперёд. Он надвинул шляпу на самые глаза, что тоже мешало ему видеть дорогу. Лошадь Фредерико опять оставил на постоялом дворе и дальше пошёл пешком. Возле дома графа Фредерико оглянулся по сторонам и, не заметив ни одной живой души поблизости, спрятался в небольшой часовенке, которую заприметил накануне. Она располагалась как раз напротив входа в дом графа.

Внутри, казалось, было холоднее, чем снаружи. Фредерико надеялся, что никому не взбредёт в голову зайти туда помолиться. Он приготовился ждать. Через пару часов граф вышел из дома. Вслед за ним шли два постоянно оглядывавшихся человека. Вчера вечером они тоже сопровождали графа, но возле дома попрощались с ним и ушли восвояси.

В часовне Фредерико просидел до ночи. Де Вилар, как всегда, не торопился возвращаться. Фредерико боялся заснуть и пропустить тот момент, когда граф появится. Тут надо было сказать спасибо холоду: он не давал Фредерико расслабиться. И вот граф появился у дверей. Он отпустил шедших за ним мужчин и вошёл в дом. Фредерико подождал, пока охранявшие графа люди не скрылись в темноте. Затем он осторожно вышел на улицу. В доме напротив зажёгся свет — в том же самом окне, что и раньше.

Граф сидел на диване и просматривал какие-то бумаги. Некоторые из них он подносил к свечке и наблюдал, как пламя превращает их в пепел. Видимо, это зрелище его завораживало. Он и так и эдак крутил листок бумаги, подставляя пламени то одну, то другую его сторону.

   — Пора, — прошептал Фредерико и, на всякий случай ещё раз оглянувшись, постучал в дверь. Послышались шаги.

   — Кого тут принесло? — голос графа звучал раздражённо.

   — Мы тут забыли, э-э, откройте, — заискивающе бормотал Фредерико, — нам тут велели отдать вам бумаги...

Громко чертыхаясь, граф начал отпирать засов.

   — А вы тоже бываете наивны, — произнёс Фредерико, вонзая кинжал туда, где у графа, как и у всех людей, он надеялся, тоже должно было быть сердце.

Во взгляде де Вилара успели мелькнуть удивление и ненависть. Затем он рухнул на пол, и кровь стала медленно растекаться по его белоснежной рубашке.

Фредерико, не мешкая, захлопнул тяжёлую дверь и вновь оказался на тёмной улице. На ней по-прежнему никого не было видно. Он быстро пошёл к постоялому двору. Он не чувствовал ни облегчения, ни раскаяния. И только пот, струившийся по спине, выдавал его волнение.

— Дело сделано. Пора ехать домой, — прошептал Фредерико лошади на ухо. Та, словно поняв слова хозяина, поскакала вперёд. Цокот копыт гулким эхом раздавался по тёмным улицам Лондона. Постепенно Фредерико начал приходить в себя...

 

ГЛАВА 7. 1558 ГОД. ПРОДОЛЖЕНИЕ

 

1

Летом Филипп отбыл на родину — Карлу становилось всё хуже, и он требовал сына к себе. Мария в этот раз провожала мужа спокойно. И не потому, что разлюбила его или стала относиться к их браку проще. Нет. Просто состояние её собственного здоровья становилось всё хуже и хуже. Она понимала, что мужа, скорее всего, больше не увидит, и страдания принимала молча, не сопротивляясь.

Филиппу даже стало жалко жену, но интересы Испании в любом случае требовали его присутствия на родине. Мария, оставшись в полном одиночестве, могла лишь изредка видеть одну свою родственницу, Елизавету. Часто она не звала её к себе, лишь потому что понимала: сестра, к сожалению, займёт английский престол. Наследников Мария родить не смогла. Кто-то другой, но не Елизавета, для Англии являлся ещё худшим выбором. Оставалось смириться с тем, что на трон взойдёт протестантка. Но смириться с этим Марии было сложно.

Брат умер в сентябре. Третий король из «великой тройки» отошёл в мир иной. Генрих, Франциск, теперь Карл... Мария, получив печальное известие, заплакала. Карл был связующим звеном между ней и матерью, человеком, к чьим советам она прислушивалась, чьё мнение уважала. За его сына она вышла замуж, полюбив всем сердцем.

Ночью королеве снились звери: мелкие пушистые твари разевали свои зубастые маленькие пасти и пытались её укусить. Она не имела сил двинуться с места, а они набрасывались на неё и лязгали зубами. Когда твари оказались совсем близко к её лицу, Мария замахала руками и проснулась. Ей стало страшно. Кто они, эти мелкие, но такие страшные животные?

— Враги, — произнесла она вслух, — мои враги мелки, невзрачны на вид. Но кусают больно. Они ждут моей смерти, окружив меня всей стаей. Ждут и смотрят во все глаза, чтобы не упустить тот момент, когда можно будет растерзать моё тело.

Нестерпимо болела голова. Больше в ту ночь она уже не заснула.

Потом Марии снились костры. Языки пламени обжигали её руки и ноги, касались волос, платья. Из костров выскакивали всё те же странные твари. Их пушистый мех не горел в огне, а пасти, так же как в прошлый раз, были огромны и зубасты. Мария стряхивала с юбки цеплявшихся за неё животных, они падали на землю и, улыбаясь во весь рот, повисали на ней снова. В какой-то момент Мария поняла, что они пытаются тащить её в костёр. Своими маленькими лапками и зубами твари тянули её в самое пекло. Она их стряхивала, но обратно к ней прицеплялось куда больше тварей. Они становились всё тяжелее и тяжелее и вскоре она уже не могла их стряхнуть с себя совсем...

Когда пламя готово было поглотить её с головой, Мария проснулась. Её сердце стучало на всю комнату. Звук был похож на тот, что раздавался при сколачивании помоста для казни. «Бух-бух-бух» — ей хотелось закрыть уши, но руки не слушались. Она не могла и пальцем пошевелить. Ей хотелось позвать слуг, врачей, хоть кого-нибудь. Не слушались не только руки. Язык тоже отказывался ей подчиняться.

Всю оставшуюся ночь королева просидела на кровати, слушая, как для неё готовят эшафот. Поутру всё затихло. К ней в комнату зашли помочь одеться и справиться о здоровье. Мария промолчала: о здоровье не шло уже и речи, ей просто хотелось остаться в живых.

   — Исповедаться. Вот что мне нужно сделать, — она окинула окружавших её людей полубезумным взглядом, — исповедаться, — произнесла королева громче.

Они её поняли и согласно закивали. Это желание было понятно. Все догадывались, что жить Марии осталось недолго, а отпустить грехи перед смертью ещё никому не мешало. Некоторые слишком хорошо помнили, как Генрих не успел это сделать. Вот и тащится проклятие Тюдоров за ним кровавым следом.

   — Конечно, ваше величество. Когда велите привести священника?

   — Не медля, — Мария не желала больше мучиться от страшных снов. Она была уверена — как только исповедуется, ночные кошмары исчезнут. Ещё она хотела знать, почему ей они начали сниться после смерти Карла? Может, это он её зовёт так к себе?

Новый епископ Кентерберийский лично пожаловал к королеве в тот же день.

   — Сам сатана пытается запугать вас, ваше величество, — объяснил он значение страшных снов, — он чувствует, как вы ослабели, как вы расстроены смертью брата. Он хочет, чтобы вы оставили попытки бороться с ересью, и выбрал для этого подходящий момент.

   — У него ничего не получится! — пылко заверила епископа королева. — Как только мне станет лучше, я вновь начну обращать еретиков в истинную веру! Спасибо, ваше преосвященство. После ваших слов я буду спать спокойно, зная, с кем я сражаюсь в своих снах. Это придаст мне силы!

Но из-за головной боли в ту ночь Мария и вовсе не смогла уснуть. Она снова слышала удары молота: эшафот для неё продолжали возводить.

   — Еретики! Протестанты! — погрозила она кулаком в темноту. — Не вам казнить королеву Англии! — голова кружилась, и мебель вокруг неё завертелась в диком танце. — Повсюду запылают костры, — бормотала королева, — повсюду! Даже если мне придётся сгореть в одном из них, я не поддамся на сатанинские выходки. Я очищу страну от ереси.

Мария в изнеможении лежала на кровати, глядя безумными глазами в потолок...

 

2

Было ясно, что жить ей оставалось недолго.

   — Надо что-то делать, — говорил на заседании Тайного совета герцог Ланкастер, — на днях королева вызывала к себе священника.

   — Что он сказал? — послышался чей-то голос.

   — Что жить ей осталось недолго. Королеву мучают видения. И не Бог призывает её к Себе, а сам сатана.

В комнате установилось молчание. Трудно было себе представить, что за королевой приходит дьявол. Неужели она заблуждалась, борясь с ересью? Неужели проклятие Тюдоров действует?

   — Что вы предлагаете? — наконец молчание было нарушено.

   — Нам надо принять решение. Если после Марии на престол взойдёт Елизавета, то к ней следует съездить и предупредить о том, что дни её сестры сочтены.

   — Есть ли другие предложения? — сэр Томас вопросительно посмотрел на членов Совета, — кроме Елизаветы есть ли ещё кто-то, кого мы можем посадить на трон, — он сделал многозначительную паузу, — в интересах Англии, конечно.

   — В интересах Англии. Само собой разумеется, — кивнул герцог, — думаю, сны королевы говорят сами за себя. Раз сам сатана её наказывает за огромное количество еретиков, то есть протестантов, сожжённых на кострах, значит, надо выбрать Елизавету. Она протестантка. И сам Господь сохранил ей жизнь. Видимо, для того, чтобы Елизавета восстановила в стране справедливость.

   — Верно, — послышались голоса, — пусть правит Елизавета.

   — Я отправлюсь к ней лично, — объявил герцог, — чтобы не случилось непредвиденного, мы договоримся с её высочеством о знаке, который мы ей подадим в случае смерти королевы.

Все присутствовавшие молча выразили своё согласие. Не всем по душе была Елизавета, но они все считали молодую, жившую большую часть времени вдали от двора, принцессу лёгким предметом для манипуляции. С ней-то уж сложностей не возникнет. Она будет проводить ту политику, которую ей навяжет Тайный совет. В первую очередь следовало выдать её замуж. За англичанина, а не за какого-нибудь заморского принца, который, как и Филипп, будет проводить в Англии ту политику, которая выгодна его родине. Мало ли достойных мужчин на острове? Не мало! Мужа для принцессы подобрать будет не сложно...

На следующий же день в Хэтфилд отправился всадник. Он старался не привлекать к себе внимания, ехал неторопливо, словно никакое важное дело его не гнало вперёд. В загородном дворце принцессы его не ждали. Но Елизавете доложили о приезде члена Тайного совета, и она поспешила встретить важного гостя. Хэтфилд своим посещением такие люди баловали не часто.

   — Ваше высочество, мне бы хотелось переговорить с вами наедине, — сразу же попросил герцог, — дело государственной важности.

   — Конечно. Надеюсь, с моей сестрой всё в порядке? — уточнила Елизавета.

   — Её самочувствие не становится лучше, — герцог запнулся, — но и не ухудшается.

Елизавета с облегчением вздохнула.

Оставшись с принцессой наедине, герцог продолжил говорить:

   — На самом деле всё обстоит не так хорошо, как хотелось бы. Королева вызывала к себе священника, чтобы исповедоваться. Вы меня понимаете?

Елизавета отрицательно помотала головой, глядя во все глаза на посетителя.

   — Это означает, что она чувствует приближение смерти, — еле слышно прошептал он, — а это, в свою очередь, значит, что по закону о престолонаследии следующей королевой становитесь вы.

   — И что вы хотите от меня? — Елизавета тоже начала говорить шёпотом.

   — При дворе много шпионов. Не все захотят, чтобы трон заняли вы. Нам надо будет действовать быстро и наверняка. Мы с вами, ваше высочество, сегодня договоримся, как будем действовать в случае смерти королевы, — последние слова герцог, казалось, и вовсе не произнёс, а лишь имел в виду, многозначительно глядя на Елизавету.

   — И как мы договоримся? Я могу приехать в Лондон и находиться в королевском дворце всё это время.

   — Нет, — категорически не согласился герцог, — привлекать к вам внимание не стоит. Оставайтесь здесь. Едва это, — последнее слово он выделил, — случится, к вам поедет из Лондона гонец, — герцог на минуту задумался, — мы снимем с пальца королевы перстень её матери. Тот, что она носит постоянно. Вы понимаете, о чём я?

   — Да, кольцо я прекрасно помню, — подтвердила Елизавета.

   — Так вот, этот перстень гонец привезёт вам. Тогда вы будете уверены, что королева умерла, что вас не пытаются обмануть и увезти в другое место, на время изолировав.

   — Для чего меня потребуется кому-то изолировать? — спросила принцесса.

   — Вы забыли, как на трон попала Джейн? Если кто-то захочет воспользоваться моментом и посадить на трон не законную наследницу престола, — герцог почтительно поклонился, — а самозванца, то делать это будет нужно, пока вас нет.

   — Я поняла вас. Мне остаётся лишь молиться о здоровье королевы.

   — Мы все только это и делаем, — герцог встал, — спешу откланяться. Мне не следует оставаться здесь долго. Это может привлечь ненужное внимание.

   — Конечно. Поезжайте, — Елизавета тоже встала и прошла к двери.

Когда она проводила герцога до выхода из дворца, к ней подошёл Роберт Дадли.

   — Что хотел от тебя, Бэт, этот напыщенный индюк? — иногда Роберт по давней привычке называл Елизавету Бэт и обращался к ней на «ты».

   — Ничего особенного, — Елизавета подумала мгновение, — сообщил о смерти отца Филиппа, его величества испанского короля Карла.

   — Он что, считает, до нас здесь вообще никакие новости не доходят? — хмыкнул Дадли. — Не так далеко мы находимся от Лондона.

   — Я сказала ему почти то же самое, Роберт, — Елизавета быстро коснулась рукава его камзола и улыбнулась.

 

3

Что может быть хуже ожидания? Несколько дней Мария ждала, что ей станет лучше. Она ведь сделала всё, как надо: исповедалась и поклялась из всех оставшихся сил бороться с ересью. Теперь оставалось лишь лежать и ждать, когда отступит боль, она встанет с постели и отдаст необходимые указания.

Но голова продолжала болеть, тело лихорадило, окружающие люди и предметы кружились, не желая вставать на место. Если Мария засыпала, то ненадолго. Она привыкла к страшным тварям, которые приходили во сне, и уже не очень их боялась. Было по-прежнему противно сталкиваться с ними, но они стали как-то добрее, что ли. Кусались не больно, и даже порой их зубы уменьшались, а на мордах начинала играть весёлая улыбка.

   — Пусть ко мне придёт мой муж, — как-то поздно вечером потребовала королева.

   — Ваше величество, — приближённые замялись, — его нет в Англии.

   — Нет в Англии? — переспросила Мария.

Стоявшие возле неё люди переглянулись: на дворе стояла середина ноября, а Филипп уехал в конце лета и с тех пор не возвращался.

   — Почему он уехал, а мне не доложили об этом? Я не успела с ним попрощаться! — она приподнялась и обвела присутствовавших невидящим взглядом. Они поняли, что королева бредит.

   — Позовите врача, — предложил кто-то.

Врач уговорил Марию снова лечь.

   — Сильнейшая лихорадка, — объяснил он, — из комнаты надо всем выйти.

   — Приготовьте мне одежду, — послышался слабый голос королевы, — я хочу поехать к Филиппу. Мне надо привести себя в порядок.

   — Вам нельзя сейчас вставать, ваше величество, — спокойным голосом сказал врач, — вы поправитесь и тогда сможете ехать.

Королева тяжело дышала. На лбу у неё выступили капельки пота.

   — Сделайте что-нибудь, — бормотала она, — мне нужно ехать. Французы, французы хотят захватить Кале. Необходимо собрать войско...

Врач остановил попытку придворных сказать королеве о том, что Кале пал ещё в начале года.

   — Конечно, ваше величество. Вы сейчас заснёте, а завтра сделаете всё, что считаете необходимым, — он достал склянки с лекарствами, — вам следует уснуть. Боль на время утихнет.

Через некоторое время Мария действительно уснула. Комната опустела. Врач оставил одну из фрейлин возле кровати королевы и тоже вышел из спальни...

Этот сон был куда приятнее предыдущих. Твари попрятались по норам, а вместо костров повсюду горели свечи. К Марии навстречу шла мать.

   — Как давно я тебя не видела, — произнесла она.

   — Ты умерла двадцать два года назад, Мария была так рада встретиться с матерью, что совсем не удивилась её появлению.

   — Я с тех пор очень по тебе скучала, — мама не подходила ближе, а Марии так хотелось, чтобы та обняла её и прижала к себе. Как когда-то бывало в детстве. — Мы теперь будем вместе. Всегда.

Мария чувствовала, как ей становится легче. Голову, которая так болела последние месяцы, отпустили сжимавшие её тиски. Впервые Марии не хотелось просыпаться.

   — А где пушистые твари, которые постоянно на меня набрасывались? — спросила она у матери. — Почему их сегодня не видно?

   — Они не будут тебя больше мучить, поверь, — ответила та.

   — А эшафот? Эшафот, что возводили для меня? — Мария крутила головой по сторонам. Но вокруг ничего не было, кроме больших белых свечей.

   — Казнить тебя передумали. Ты же раскаялась в своих грехах, не так ли? — мамин голос стал серьёзнее. — Только не обманывай меня.

   — Конечно, раскаялась. Не сомневайся. Но я хотела увидеться с любимым мужем. А он уехал. Я не смогу долго оставаться с тобой, — на глаза Марии навернулись слёзы.

   — Не печалься по нему. Вы встретитесь здесь. Позже. Как и мы с тобой. Оставайся спокойно.

Мария вздохнула, но вздох её был вздохом облегчения...

* * *

Утром фрейлина открыла глаза и посмотрела на королеву: «Хоть бы не заметила, что я спала». Но Мария ещё не проснулась. Девушка тихонько встала и, пойдя к столику, налила себе воды. Кувшин громко стукнулся о кубок. Фрейлина вздрогнула и обернулась. Королева не пошевелилась. «Наверное, всё-таки подействовало лекарство», — подумала она, зная, насколько обычно был чуток сон королевы.

Прошёл час. В комнате ничего не изменилось. «Как в склепе», — мелькнуло в голове у фрейлины. Королева лежала всё в той же позе, что и раньше, не шевелясь. Девушке стало не по себе. Она тихонько вышла из комнаты и позвала врача.

   — Как себя чувствует её величество? — сидевший у двери врач встрепенулся. Он был уверен, что Мария давно бодрствует и теперь требует его к себе.

   — Ваше лекарство прекрасно на неё подействовало, — поделилась фрейлина, — она до сих пор спит. Да так крепко, что даже не шевелится.

Врач удивлённо хмыкнул и медленно отворил дверь. Из комнаты не слышалось ни звука. Он прошёл внутрь, и его словно обдало холодом. Врач поёжился. Постояв у двери некоторое время, он перекрестился. Его рука дрожала. Он подошёл к кровати, на которой не шевелясь лежала королева.

«Она мертва», — понял врач, только на неё взглянув.

   — Ну что? — спросила фрейлина, когда он вышел из спальни.

   — Спит, — кивнул он, — не тревожьте её и никого к ней не пускайте.

   — Да, да, конечно, — закивала девушка, — она так мучилась бессонницей!

Врач быстро пошёл в другое крыло дворца. Герцог завтракал.

   — Королева умерла, — зашептал врач ему на ухо.

   — Да здравствует королева, — понимающе кивнул герцог. Он быстро встал со стула и направился к спальне Марии.

Фрейлина смотрела в окошко.

   — Ой, — вскрикнула она, увидев, что герцог открывает дверь спальни, — врач не велел туда никого пускать. Королеве надо дать выспаться.

   — Он мне сказал об этом. Не беспокойтесь. Я лишь удостоверюсь, что королева не проснулась. У меня для неё срочное сообщение, — заверил герцог и вошёл внутрь.

Почувствовав необъяснимый страх, он прикоснулся к холодной, как лёд, руке королевы. Ему казалось, вот-вот, и она откроет глаза. Герцог отдёрнул свою руку и прошептал молитву. Затем он снова дотронулся до королевы и начал снимать перстень. Кольцо никак не снималось с пальца.

   — Да уж отдавай его. Твоё время закончилось, — разозлился герцог и дёрнул кольцо сильнее. Голова королевы упала набок. Герцог вздрогнул и отпрянул от кровати. Перстень остался у него в руке.

   — Спасибо, Господи, — он сжал перстень в кулаке и попятился к выходу.

   — Всё ещё спит, — сообщил герцог фрейлине, — приду позже.

Сам он отправился к сэру Томасу.

   — Королева умерла, — повторил он сказанную ему врачом фразу и сунул в руку сэру Томасу перстень, — срочно скачите в Хэтфилд.