Конечно, королеве о намерениях Роберта докладывали. Странное оживление в доме графа Эссекса не оставалось незамеченным. Ее Величество приказала разузнать любыми способами, что там происходило. Докладывали королеве и те, кому Роберт не доверял, но отчего-то пускал в те дни в свой дом, и те, с кем он дружил с детства. Трудно сейчас назвать имена предателей, но позже стало точно известно: о Совете Пяти и о планах Роберта в начале нового года Елизавета знала если не все, то многое.

Седьмого февраля Тайный Совет, будучи полностью осведомленным о делах, вершившихся в Эссекс-хаусе, отправил к Роберту секретаря. Рано утром секретарь передал приказ графу немедленно явиться на заседание Совета. Роберт уже догадывался о свершенном предательстве и понимал: шаги, которые он предпринял, невозможно будет оправдать. Сославшись на плохое самочувствие, Роберт отказался явиться на заседание Совета, а после вызвал к себе самых преданных друзей.

– Нас собираются посадить в тюрьму, – объявил Роберт. – Вы вольны выбрать свою судьбу: либо оставить меня сейчас, спокойно и незаметно, либо попытаться воплотить в жизнь вынашиваемые нами планы.

Очередной гость вошел в гостиную.

– Позвольте представиться, – прервал незнакомец беседу. – Я представляю жителей Лондона, бедных, нищих людей, которые недовольны нынешней властью. Хотел бы заверить вас, граф, жители Лондона готовы выступить на вашей стороне, искренне и честно.

Роберт немедленно воодушевился. Его друзья тоже воспрянули духом.

– Посмотрите, как мне доверяет город! – Роберт вскочил с места и махнул рукой в сторону странного мужчины. – Я уверен, шериф Смит, обещавший поддержку, сдержит слово. С нами будет тысяча обученных солдат, которыми он командует. Народ последует за нами! Лондон восстанет против власти королевы, которая не имеет возможности его защитить!

Граф Саутгемптон перебил друга:

– Когда ты предлагаешь выступать?

– Если бы Тайный Совет каким-то образом не прознал про наши планы, если бы в наших рядах не было изменщиков, то следовало бы подождать более четкого ответа из Шотландии. Но так как времени у нас не осталось, предлагаю выступить завтра же. Ты, Генри, попроси своих друзей в театре сыграть сегодня спектакль «Ричард Второй». Спектакль станет сигналом для выступления.

В то же время Роберт распорядился отправить несколько человек, которые разошлись во всех направлениях, предупредить его друзей о намерениях Рели и Сесисла предотвратить мятеж.

– Моей жизни угрожает опасность, – провозгласил напоследок Роберт. – Мы не будем медлить ни минуты. Завтра с утра просьба явиться всем сюда, в Эссекс-хаус. Отсюда мы выйдем на улицы Лондона, где нас поддержит народ, и далее двинемся к королевскому дворцу. Когда он будет в наших руках, уверен, Яков тут же явится нам на помощь.

Я осталась с Робертом. Уйти из его дома мне не давала неведомая сила, которая держала меня возле брата до последнего мгновения…

Рано утром следующего дня в дверь настойчиво постучали. На пороге стоял дядюшка Уильям Нолис, лорд-хранитель печати и главный судья. От имени королевы они потребовали впустить их. Прежде чем попасть в дом, гостям Эссекс-хауса необходимо было пройти через главные ворота. Представители Ее Величества с трудом уговорили их открыть. В отличие от дней предшествующих, ворота со вчерашнего дня держали закрытыми и охраняли. Слуг во двор не пропустили. Дядя и его спутники оказались у входа в дом одни. К ним навстречу вышел Роберт, окруженный друзьями, в числе которых, естественно, находился граф Саутгемптон и Кристофер Блант. Я же смотрела на происходившее из окна.

Лорд – хранитель печати от имени королевы потребовал объяснений:

– Почему, граф, здесь собрались вооруженные люди, явно выступающие против воли Ее Величества? Я вас уверяю, если кто-то причинит вред представителям королевы, мы найдем способ принять надлежащие меры!

Роберт резко ответил:

– Я получил сообщения, подтверждающие существование опасности для моей жизни. Мне также доложили о существовании поддельных писем, написанных от моего имени. Возле меня – предатели, действующие вероломно и бесчестно!

С улицы донеслись крики толпы. Некоторые из них можно было разобрать: люди выкрикивали угрозы представителям королевы. Роберт не стал продолжать бессмысленную беседу. Он велел слугам отвести непрошеных гостей в дом и запереть их в библиотеке до его возвращения из города.

– Поторопимся, – скомандовал он друзьям. – Нам следует быстрее договориться с мэром и шерифами.

Они вышли из дома около десяти часов утра. Представители королевы, не сопротивляясь, прошли в дом. Роберт в сопровождении бывших галантных фаворитов Ее Величества, графа Саутгемптона, Кристофера Бланта, лордов Сэнди, Монтигла и многих других, покинул Эссекс-хаус. С криками «От имени королевы!» они прошли по Флит Стрит. Дальше они кричали, что Рели и Сесил задумали убить графа Эссекса в собственной постели. Простые люди, всегда восхищавшиеся Робертом, начали передавать слухи о примирении графа Эссекса и королевы. Якобы Ее Величество приказала ему проехать с триумфом по городу к своему второму лондонскому дому.

Однако, мэр Лондона получил предупреждение от Тайного Совета внимательно следить за действиями Роберта. К одиннадцати часам ворота города закрыли и выставили к ним усиленную охрану. Роберт вместе с друзьями продолжал шествие по улицам. Он начал замечать, что никто не собирался к нему присоединяться, и решил пойти к дому шерифа. Но в доме шерифа не оказалось. Позже стало известно, он сбежал через заднюю дверь и поспешил к мэру за дальнейшими указаниями.

Представить себе смятение Роберта сложно. Он метался по городу, стараясь не показывать своего отчаяния. Становилось очевидным, обещанная поддержка ему не оказывается. В какой-то момент Роберт вбежал в мастерскую оружейника, потребовав дать ему оружие. Брат получил отказ: люди боялись открыто выступать против королевы. А то, что он выступает против, успел объявить лорд Томас Берли, старший брат Сесила, который вышел навстречу небольшому «войску» Роберта. Лорд вместе с герольдмейстером возглавлял десятерых всадников. Повсюду, где он появлялся, Томас провозглашал графа Эссекса изменником.

На одной из улиц лорда Берли заметили люди Роберта. Кто-то выстрелил в лорда, но толпа, привлеченная шумом, вовсе не спешила нападать на сторонников королевы. Лорд поспешил во дворец, заверить Ее Величество в преданности подданных. Мятеж, поднятый Робертом, проваливался на глазах.

Тем не менее королевский дворец укрепили, выставив возле него бо́льшую, чем обычно, охрану. Улицы, которые вели к дворцу, перегородили телегами, повозками и каретами. В город вышли королевские войска. Для отражения нападения врага, скорее всего, гвардия считалась бы малочисленной. Но, учитывая количество человек, шедших с Робертом, их вполне было достаточно.

К двум часам дня Роберт окончательно впал в отчаяние. Гнев и бессильная злоба захлестнули его, когда он понял степень предательства тех, кто приходил к нему в дом. Обещания остались невыполненными. Более того, большинство из друзей, с которыми он утром вышел из Эссекс-хауса, уже покинули его. Они испугались, увидев, насколько оказались одиноки в своем порыве. Последствия их поступка легко можно было предугадать, поэтому «друзья» бежали в последней надежде спасти собственную шкуру.

Приняв решение возвращаться к дому, Роберт столкнулся с выставленными на его пути солдатами. Он выхватил шпагу и призвал Кристофера напасть на них, дабы расчистить путь. Кристофер подчинился и даже убил одного офицера. Это не помогло. Сторонники королевы убили молодого джентльмена, сопровождавшего Роберта, и ранили Кристофера. В конце концов им удалось арестовать раненого Бланта. А брат отступил к реке. Именно по Темзе, наняв лодку, он и горстка оставшихся с ним друзей, вернулись в Эссекс-хаусу…

Все это время мы находились в доме, не смея выйти на улицу. Сначала с нами оставался дядя Уильям и запертые вместе с ним сторонники королевы. Однако вскоре после ухода Роберта дядю освободили.

– Уходите отсюда, – посоветовал он нам напоследок. – К сожалению, Роберт не ведает что творит. Он проиграл. Уходите. Если он вернется, здесь станет опасно.

Мы не ушли. Дороти, графиня Саутгемптон и я решили дожидаться дорогих нашему сердцу мужчин.

– Нам все равно придется разделить их судьбу, – произнесла Элизабет. – Бежать отсюда бесполезно.

Слуги тоже не расходились. И, когда Роберт вернулся, они помогли ему укрепить дом. Мы понимали всю бесполезность предпринимаемых ими усилий. Но сейчас другого выхода у них не осталось, только бороться до конца. Сдаваться Роберт не намеревался. Его душевное состояние ухудшилось. Он лихорадочно сжигал бумаги, которые могли бы его скомпрометировать, не понимая, что доказательств измены и без бумаг теперь достаточно.

– Жители Лондона защитят меня, – звенел голос Роберта. – Когда они узнают правду, то придут защищать мой дом!

Женщинам велели подняться наверх. Нас никто не слушал, да мы и не пытались уговорить мужчин сдаться. Граф Саутгемптон выглядел перепуганным, но Роберт не позволял никому выходить из дома, поэтому попытки Генри уйти успехом не увенчались.

В окно мы заметили, как к дому подходят королевские гвардейцы.

– Посмотрите, – заговорила Дороти, – их очень много. Как ни сопротивляйся, Роберт не выстоит.

Вперед выступил Сидни. Ему поручили провести с мятежниками переговоры и убедить их сдаться. Граф Саутгемптон вышел ему навстречу.

– Какие условия вы предоставляете нам, если мы сдадимся? – выкрикнул он.

– Никаких, – услышали мы ответ. – Изменникам не предоставляют условий. Вы просто останетесь в живых до суда. Мы позволим женщинам и их фрейлинам выйти из дома, если они того пожелают. Остальные должны сдаться.

Графу пришлось возвратиться. А Роберт велел слуге передать: сдаваться он не собирается и будет защищаться. Нас тоже не выпустили, втайне надеясь, что наше присутствие не позволит осаждавшим напасть на тех, кто находится внутри дома.

– Предлагаю с оружием в руках пробиваться на свободу, – предложил самый пожилой из друзей Роберта, лорд Сэнди. – Пусть мы погибнем, но сохраним честь и достоинство. Лучше нас убьют ударом шпаги, чем отрубит голову палач!

Мы заплакали, услышав такие слова.

– Не надо его слушать, – всхлипывая, Элизабет бросилась на шею мужу. – Королева помилует вас. Вы раскаетесь в содеянном, и она обязательно простит. Ну, посидите в Тауэре, а после выйдите на свободу. Пожалуйста, не слушайте лорда!

Друзья Роберта зашептались. Граф Саутгемптон, отстранив жену, шагнул вперед:

– Я согласен с женой. Не стоит рисковать. Остается надежда, сдавшись, получить взамен жизнь. Конечно, лорд Сэнди ведет себя куда мужественнее, но мы должны прислушаться к мольбам наших женщин и к голосу сердца.

Я видела, Роберт склонялся к мнению большинства. Он поднялся наверх к себе в спальню, обещав подумать над дальнейшими действиями. Пока Роберт отсутствовал, капитан Салисбори неожиданно бросился к окну с криком:

– Все потеряно!

Он высунулся наружу и тут же один из солдат выстрелил в него. Пуля попала в голову, ранив капитана.

– Чуть ниже, – прошептал он, падая на пол.

Мы перевязали ему голову. На следующее утро капитан умрет от полученной раны…

В шесть часов вечера Роберт спустился вниз.

– Я принял решение. Мы сдаемся.

Слуга отправился на улицу огласить условия: он и его друзья сдаются, если их будут судить по закону, а также, если к нему лично пустят в тюрьму его священника. Условия Роберта согласились выполнить. Ворота и двери Эссекс-хауса распахнули настежь. Мужчин препроводили сразу в Тауэр. Нас отпустили восвояси.

Несколько дней мы ждали суда. Нас не пускали ни к королеве, ни к узникам Тауэра. Письма не разрешали передавать. Просьбы о снисхождении отклонялись, они даже не рассматривались. Наконец день суда назначили. Девятнадцатого февраля Роберт и Саутгемптон предстали перед палатой лордов.

* * *

– Я не считаю себя виновным, – говорил Роберт. – Я выражаю преданность королеве и своей стране. Я не поднимал восстания против Ее Величества. Я просто пытался обороняться против своих врагов, которые угрожали моей жизни.

Если бы судьи приняли такое объяснение странного поведения Роберта, то его могли бы и не обвинить в измене. К несчастью, его отказ прийти на заседание Тайного Совета, удерживание в Эссекс-хаусе трех представителей королевы, а особенно встречи, на которых обсуждался план захвата дворца для того, чтобы заставить королеву изменить состав парламента, – все говорило о действиях, направленных против самой Англии. К делу добавили и свидетельства помощи Роберта голодавшим в девяносто шестом году. Вот тут-то пригодились выбитые тогда из восставших крестьян показания.

Письма Роберта в Ирландию с просьбой прислать ему на помощь войска оказались перехваченными. А главное, Роберт совершенно не был готов к признаниям своих сторонников, выдавших все, о чем говорилось в Эссекс-хаусе.

– Именно эти люди, – начал выкрикивать Роберт, узнав о словах друзей, – уговаривали меня последовать их преступным планам. Именно они рассказывали мне о своих ужасных замыслах. А сейчас они пытаются обвинить в содеянном меня одного, надеясь на прощение и даже вознаграждение! Пусть они наслаждаются жизнью и остаются безнаказанными. Мне смерть теперь кажется куда более привлекательной, чем жизнь. Я пытался поднять восстание в городе только из-за угроз со стороны Рели и Сесила. Свои показания я даю с чистой совестью. Я отдал бы правую руку, только лишь избавить королеву от клеветников, подобных Сесилу!

Далее Роберт продолжил обвинять секретаря:

– Государственный секретарь пытается посадить на трон после смерти королевы испанскую принцессу, предпочитая по неведомой причине видеть именно ее у власти, а не любого другого претендента.

Тут Роберта прервали, потребовав предъявить доказательства. Он был вынужден признать, что таковых не имеет. Обвинения с Роберта не сняли, выдвигая все новые и новые свидетельства его измены…

Сразу после Роберта вызвали графа Саутгемптона. Вначале он тоже попросил признать его невиновным.

– Моя верность Ее Величеству не знает границ. Она не пошатнулась ни на миг, – клялся граф. – Если я и нарушил закон, то только из безмерной преданности и теплого отношения к моему другу – Роберту Эссексу.

Генри говорил недолго. Он тронул судей своим мягким и спокойным голосом, сдержанностью и искренним раскаянием.

Суд длился одиннадцать часов. В итоге обоих узников признали виновными.

– Заклинаю вас передать Ее Величеству мои заверения в преданности и верности, – пылко произнес напоследок Саутгемптон со слезами на глазах.

– Я не прошу меня помиловать, – сказал Роберт вслед за своим несчастным другом. – Это не значит, что я не чту милость Ее Величества. Я лишь не смею более ею злоупотреблять. Надеюсь, все в душе меня оправдывают, несмотря на закон, который меня обвиняет.

Таковы были последние слова оправдания, которые прозвучали из уст брата. Королева могла его помиловать, но враги Роберта решили действовать до конца. Они знали, как искренне любит Ее Величество двух своих фаворитов. Они знали ее слабость и привычку откладывать подписание приговора. Поэтому после суда к Роберту направили священника, которому он доверял. Пользуясь плохим здоровьем Роберта, его неспособностью ясно мыслить, священник начал уговаривать брата сознаться во всех своих греховных проступках.

В не отправленных из Тауэра письмах, которые мы прочитали позже, Роберт искренне раскаивался и писал о встречах со священником:

«Меня убедили в необходимости признать свои грехи и раскаяться. Господь не простит меня, если я не сознаюсь в измене, ужасной и отвратительной. Я согласен, на небеса возможно попасть, лишь сознавшись. Иначе Господь не примет мою душу».

Смирившийся со своей судьбой, Роберт умолял привести к нему членов Тайного Совета, в том числе и Сесила, для того чтобы они выслушали его признания. Роберт задался целью не скрывать ничего. Он рассказал о письмах шотландскому королю. Он выдал каждого человека, каждого друга, который помогал ему или знал о его планах.

Опасность нависла над Чарльзом. Он по-прежнему находился в Ирландии, и только это спасло его от гнева королевы. Чарльз сумел сделать невозможное, а потому Ее Величество после возвращения лорда сделала вид, что забыла о признаниях Роберта.

Так повезло не всем.

– Сэра Невила отправили в Тауэр, – рассказала Дороти, услышавшая историю бывшего друга Роберта из уст мужа. – Вместо назначения послом во Францию он оказался в тюрьме. А ведь сэр Невил не поддерживал планы Роберта. Его обвиняют лишь в том, что он о них не доложил королеве и Тайному Совету.

– То есть сэр Невил не рассказал о заговоре, так как дружил с Робертом. А получается, близкий друг предал его, – я покачала головой. Мои чувства притупились. Слезы закончились. Я только молила Бога пощадить Чарльза.

В тот же день я зашла проведать секретаря Роберта. Оказалось, он побывал в Тауэре:

– Сожалею, но граф Эссекс находится в очень удрученном состоянии. Священники ходят к нему постоянно. Он следует их советам и рассказывает подробности планов, которые вынашивал. Я умолял графа лишь притворяться, а не быть искренним на самом деле. Я даже взял на себя смелость упрекнуть господина в предательстве тех, кто более всего был предан ему. Но граф остался равнодушным к моим словам. Он спокойно готовится к смерти, убежденный священниками, что, предавая других, граф спасает свою душу!

Окончательно решить судьбу Роберта тем не менее могла только королева. У нее оставалась возможность проявить великодушие и помиловать его либо лишить жизни, как постановил суд. Мама знала, несмотря на вердикт палаты лордов, Ее Величество была в силах предотвратить казнь. И потому мама приехала вновь в Лондон. Летиция попыталась встретиться с королевой. Просьбы отклонялись. Письма от нас не принимали.

– Я слышала от подруг, – говорила нам Дороти, – вначале королева все известия о готовящемся мятеже воспринимала спокойно, с присущим ей мужеством и стойкостью. Даже когда Роберт уже вышел на улицы города, она не показывала своего удивления и печали. Однако после суда ее горе стало очевидным. Смятение и замешательство стали очевидными и для окружающих.

Действительно, Ее Величество столкнулась с двумя совершенно противоположными чертами характера Роберта. Он обладал качествами, редко встречавшимися в подданных королевы. Мужество, красноречие, щедрость и страсть, с которой Роберт выполнял поручения Елизаветы, заставляли ее проявлять к нему снисходительность, когда фаворит забывал об исполнении своего непосредственного долга и обязательств.

Часто королева раскаивалась в жестоком, презрительном отношении, которое она выказывала по отношению к изменникам. Смягчить ее сердце могло раскаяние и повиновение. А по отношению к Роберту – оставшиеся у королевы теплые чувства и привязанность, взывавшие к проявлению милосердия. Но ежедневные новые и новые признания Роберта и его сторонников делали королеву жестче. С каждым очередным свидетельством совершенного предательства ее охватывали воспоминания о неблагодарности, об оскорблениях, которые она иногда терпела от Роберта. И обиды росли в душе Елизаветы, не давая ей изменить приговор.

Два раза королева отменяла смертную казнь. Последней каплей стало появление в дверях ее покоев странной личности, услугами которой пользовался Роберт. Этот страшный человек помогал ему в переговорах с графом Тироном в Ирландии и проделывал какие-то темные делишки в Англии. Обманом он попал во дворец и проник в комнату, где находилась королева. Там он потребовал подписать указ об освобождении двух графов, Эссекса и Саутгемптона. Человека схватили, однако страхи у королевы возобновились с новой силой. Ее Величество подписала указ о казни в третий раз.

* * *

– Ты слышала? Это конец, – я обратилась к Дороти. – Завтра Роберта поведут на эшафот! Мне сказали, это решение окончательное. Враги Роберта постараются не терять времени даром и больше не ждать, пока королева вновь не отменит приговор.

– Надо поехать во дворец. Уговорить королеву, пасть к ее ногам. Что угодно! – вскричала Дороти. – Ты говорила маме?

– Нет. Она и так в отчаянии. Ее все эти дни Елизавета не принимала. Письма возвращаются обратно. Королева отказывается их читать.

Мы поехали вдвоем. У ворот дворца нас остановили и не позволили ехать дальше. Мы торопливо достали письмо, в котором умоляли позволить нам хотя бы встретиться напоследок с братом. Письмо забрали, а мы остались ждать ответа. Через час дверь кареты распахнулась:

– Ее Величество позволила леди Рич и графине Нортумберленд посетить Тауэр завтра в шесть утра. Графине Лейстер в высочайшей милости отказано.

* * *

Двадцать пятого февраля мы встали посреди ночи, темнее которой не видели в своей жизни. Медленно передвигаясь по дому, мы собирались в Тауэр. Мама собиралась с нами. Несмотря на запрет, она хотела быть к Роберту поближе. И если не удастся смягчить сердца охраны, то подождать нас возле страшной башни в карете.

На улице шел дождь. Сильный ветер раздувал полы плащей, норовя пробраться под одежду. В кромешной темноте карета начала двигаться к Тауэру. Иногда где-то виднелись отблески факела, иногда в окне мелькало пламя свечи. Так и наша надежда вдруг вспыхивала посреди тьмы и безысходности.

Возле башни карету остановили.

– У нас разрешение увидеться с графом Эссексом! – прокричала я, перекрывая завывания ветра.

– Не велено пускать! – стражник попытался захлопнуть дверь.

Я выскочила из кареты:

– Пенелопа Рич и Дороти Нортумберленд! – с головы слетел капюшон, и мои волосы, в спешке плохо закрепленные гребешками, рассыпались по плечам. – Ее Величество позволила нам повидать брата перед казнью!

– Не велено! – стражник оттолкнул меня от двери. Она захлопнулась. Послышался звук задвигаемого засова.

Я начала падать: голова закружилась, а сердце застучало слишком быстро. Дороти быстро подхватила меня и помогла взобраться в карету. Возница тронул лошадей с места. Мы медленно поехали вдоль мрачной, возвышавшейся над нами темницы. Неожиданно неприметная дверца открылась в стене. Оттуда вышел сгорбленный человек и махнул рукой, останавливая карету. Он подошел ближе.

– Я проведу вас к графу, – зашепелявил старик. – Не уверен, правда, что вы хотите увидеть своего брата именно таким.

– Нам все равно, – Дороти вынула кошель с монетами и сунула его в руку старику. – Через два часа брата поведут на эшафот. Нам все равно, каким мы его увидим!

– Пойдемте, – старик захромал прочь.

Забыв про ветер и дождь, мы последовали за ним. Мама пошла с нами: запрет теперь нарушали все.

Внутри было чуть ли не холоднее, чем на улице. Факелы едва освещали узкий, сырой коридор. Откуда-то доносились душераздирающие крики, словно из самой преисподней. Старик уверенно шел вперед. Иногда он поворачивался и прижимал нас к стене, грозно сверкая глазами в темноте. Вдали раздавались шаги. Когда они затихали, он начинал вновь осторожно двигаться в лишь ему одному ведомом направлении.

– Пришли, – прошмякал старик беззубым ртом. – Здесь.

Он зазвенел ключами на огромном железном кольце, свисавшем с его пояса. Подобрав нужный, старик отпер комнату. В углу возле покрытой соломой кровати на коленях стоял человек. Отвратительный гнилой запах мгновенно ударил нам в нос.

– Робин, – зашептала мама, – Робин, – она вошла внутрь первой.

– Только недолго, – старик отошел в сторонку и прикрыл за собой дверь.

Нет, перед нами был не храбрый, величественный и горделивый Роберт, фаворит королевы, вызывавший восхищение как у солдат, так и у придворных дам. Перед нами предстал даже не стойкий узник, выступавший против обвинений врагов, настаивавший на искренности своих намерений, вместо того чтобы умолять о прощении. Перед нами находился смиренный, кающийся грешник, научившийся безропотно ждать перехода в мир иной. Роберт не замечал нас. Он молился.

Мама подошла к нему ближе. Она провела рукой по спутанным волосам сына и опустилась на колени рядом с ним. Мы с Дороти тоже встали на колени и зашептали слова молитвы. Сзади заскрипела дверь.

– Пора уходить. Сейчас сюда придет священник для последней исповеди осужденного на казнь. Дольше оставаться нельзя…

Когда мы очутились на улице, старик вновь заговорил:

– Могу провести вас в то место, откуда будет видна казнь. Тут есть напротив дом, окна которого выходят во внутренний двор. Граф Эссекс просил казнить его тайно. Значит, графа не потащат через весь город, как других. Не будут прилюдно вешать, потом потрошить, пока он еще жив, и наконец четвертовать. Нет, ему милосердно отрубят голову во дворе Тауэра. Народу соберется немного. А из вот того дома вам все будет видно.

Меня била дрожь. Жуткие слова старика гулким эхом отдавались в голове, будто колокол звенел.

– Спасибо, – еле слышно сказала Дороти. – Деньги я вам передам потом. Но не сомневайтесь, мы заплатим.

– Не трудитесь, – старик попытался выпрямить горбатую спину. – Я ходил с графом в Кадис. Вы мне уже дали вполне достаточно для того, чтобы я смог выпить сегодня за упокой его души. Достойно помянуть достойного человека.

– В память о Кадисе, – повторила я любимые слова Роберта.

Старик посмотрел на меня исподлобья:

– В память о Кадисе! – Он помолчал. – Пойдемте. Я вас проведу сейчас. Позже станет опасно. Вас заметят. Когда казнь закончится, ждите. Одни оттуда не уходите.

Мы попали в неприметный серый дом, стоявший прямо возле стен Тауэра. Старик провел нас в комнату, располагавшуюся на самом верху. Из ее окна действительно открывался вид на небольшой квадратный двор, в котором успели возвести эшафот.

– Присесть тут некуда, леди, – проворчал старик. – Придется потерпеть.

Мы молча кивнули. Вытерпеть нам придется куда более ужасное «неудобство».

Стало светлее. К эшафоту подошел человек в темном длинном плаще. Казалось, он проверяет, все ли готово к казни. Затем он удалился. Вскоре стали появляться первые зрители этого кошмарного спектакля. Они рассаживались на деревянные скамейки, расправляя платья, кутаясь в плащи. Их лица разглядеть было невозможно, но я уверена, туда пришли многие из тех, кто не раз встречал Роберта в королевском дворце, кто любезничал с ним, говорил комплименты, притворяясь и надевая маску на свои лживые лица.

Двор заполнился людьми. Королевы среди них не было. Не появилась она и позже, когда вывели Роберта. Он шел с опущенной головой. Рядом следовал священник. Глашатай зачитал приговор. Слов мы не слышали. Вслед за священником Роберт прочел последнюю молитву и вступил на эшафот. Палач приготовился нанести удар. Мы отпрянули от окна, не в силах смотреть дальше. Послышались стоны и крики толпы. Мы вцепились друг в друга, словно оттого, насколько сильно будем держаться за руки, зависела наша жизнь.

Раздались удары колокола: Лондон возвестили о смерти Роберта.

* * *

На подгибающихся ногах мы спустились вниз, вслед за пришедшим за нами стариком. Не встретив никого по пути, мы сели в карету и поехали в дом к Дороти.

– Не верю, что его нет, – мама потерянно смотрела на нас. – Моего маленького Робина нет больше с нами.

Она заплакала снова. Утешить мы ее ничем не могли. Тем более через некоторое время ожидалась казнь Кристофера Бланта. Он ослабел от нанесенной ему во время мятежа раны и даже не был способен самостоятельно приходить на заседания суда: его приносили на носилках. Но это не смягчило судей.

А ведь казнили не всех. Только четверых постигла сия участь. Остальных, кого отправили в Тауэр, вскоре отпустив на свободу, на кого-то наложили штраф. Помиловали даже графа Саутгемптона: в тот же вечер к нам прибежала Элизабет доложить о том, что Генри остался в живых.

– Простите! – она запыхалась и едва способна была говорить. – Простите за мой визит. Мужа в последний момент королева помиловала. Он останется в Тауэре. Пожизненное заключение.

* * *

Сразу после смерти Роберта в Лондон пожаловало шотландское посольство. Словно в насмешку, те, на чью поддержку так рассчитывал брат, опоздали ко двору. На подобный случай Яков дал послам указание поздравить Ее Величество с успешным раскрытием опасного заговора. Далее послы попытались выведать, не знает ли английская королева о тайной переписке графа Эссекса с королем Шотландии. А если знает, то к каким последствиям это возможно приведет.

Предсмертные признания Роберта, конечно, стали известны королеве. Тем не менее она велела не предавать огласке ту их часть, которая касалась Якова. Роберту запретили обнародовать подробности своей переписки с королем. Во власти Елизаветы оставалось решить, принимает ли она заверения в искренней дружбе, передаваемые от Якова послами, или нет.

Послы вернулись в Шотландию полностью удовлетворенные поездкой. Королева сделала вид, что ничего не произошло. Более того, послы привезли письма от Сесила, который предлагал королю свою поддержку и помощь. Тайный Совет считал, при отсутствии у королевы наследников, лучше следующим королем выбрать Якова. В сравнении с испанской инфантой, французскими принцами и прочими претендентами на английский трон, шотландский король, протестант и добрый сосед, явно выигрывал.

В последнее время только и ждали смерти королевы. После казни Роберта она заметно постарела. Ее крепкое здоровье не ухудшилось, но она перестала любить долгие прогулки по паркам дворца, выезды на охоту и празднества.

Мама пока не выезжала из Лондона. Она ждала вестей из Тауэра: там томился раненый Кристофер. Я ждала писем из Ирландии. Чарльзу лучше было оставаться там. Впрочем, никто ему не позволял оттуда возвращаться, так как он справлялся с возложенным на него поручением королевы, а замены Чарльзу не находилось.

В начале весны муж выставил меня из дома со всеми детьми. Дороти предложила переехать к ней. Но я решила иначе: стеснять сестру не хотелось. Граф Нортумберленд постоянно принимал у себя ученых, поэтов, писателей. Мы стали бы лишними в их доме. Поэтому, не успев заручиться согласием Чарльза, я просто-напросто переехала к нему. Обращаться за официальным разводом к королеве было не время. Меня это не волновало. Я давно себя скомпрометировала в глазах придворных. Казнь Роберта тем более отдалила мою семью от этих людей.

Жена Роберта, Френсис, в Лондоне не появилась. Мама не сомневалась, что у нее был любовник.

– Робину во многом не повезло в жизни, – для мамы после смерти Роберт стал почти святым. Виноватым она его не считала. Впрочем, мы тоже привыкли оправдывать брата, возлагая вину на кого угодно, кроме него самого.

Так проще пережить смерть близкого человека: не упрекая, не вспоминая дурного, не беспокоя его память обсуждением поступков, которые когда-то казались нам неверными или глупыми.

К Чарльзу я велела привести большой портрет Роберта. Художник изобразил его во весь рост, опирающегося на шпагу. Позади фигуры брата на гербе выделялась фраза: «Избранный Богом»…

* * *

До последнего мгновения мама надеялась: Кристоферу уготована лучшая судьба, чем топор палача. Помиловали Саутгемптона, значит есть надежда и для ее мужа. Ходить он не мог, страдая от боли и бессилия.

Восемнадцатого марта состоялась казнь. До этого маму к Кристоферу так и не пустили. Мы не стали искать старика, который помог увидеться с Робертом перед смертью.

– Если начнем его искать, то привлечем к нему внимание, – рассуждала Дороти. – Мне кажется тогда, в день казни Роберта, сам Господь позволил нам с ним встретиться напоследок. Старик появился и исчез. Думаю, поиски не имеют смысла.

Мы согласились. Мама лишь попыталась вновь просить королеву. И снова она прислала отказ.

– Все равно я не смогу смотреть на казнь, – успокаивала сама себя мама. – Не смогу смотреть на страдающего Кристофера. Он тяжело ранен и выглядит наверняка даже хуже, чем выглядел Роберт. Я запомню его таким, каким он был раньше, – тут слезы наворачивались на ее глаза. Мы тоже вспоминали веселого, жизнерадостного Кристофера и принимались вздыхать, не в силах произнести больше ни слова.

Для нас Лондон в те дни уменьшился до размеров трех домов: Дороти, Чарльза и того, что принадлежал маме. Мы никого у себя не принимали. Да, впрочем, никто особенно и не стремился навестить родственниц опальных фаворитов. Жизнь застыла, превратившись в череду одинаковых дней, наполненных печалью и скорбью.

Враги Роберта торжествовали: их власти при дворе теперь ничто не угрожало. Временное затишье, которое продлилось до лета, позволяло королеве полностью отдаться сожалениям по поводу судьбы своего несчастного фаворита. Собственной рукой подписав указ, отправлявший Роберта на эшафот, Елизавета приговорила саму себя на вечные сомнения о том, правильно ли она поступила.

К лету мама уехала из Лондона, а Англия отвлеклась на проблемы, более важные, чем казнь отдельных людей. Пятого июля началась осада Остенде, города в Голландии. Испанцы будут осаждать его более трех лет: до осени четвертого года, когда им удастся все-таки захватить город.

Защищать Остенде помогал сэр Френсис де Вер, граф Оксфорд с восьмью тысячами солдат. Город был хорошо укреплен, а с одной из сторон подступ к нему полностью закрывало море. В том месте течение не позволяло подойти к берегу. Если солдаты и высаживались, то проваливались в песок, который становился для них могилой. Вода поднималась и смывала людей в море.

Ее Величество писала французскому королю, от которого ждала поддержки. Генрих и в самом деле переехал в Кале, чтобы следить за событиями в непосредственной близости. В Англию даже прибыло французское посольство договориться о встрече Елизаветы и Генриха в Дувре. Королева встречала послов, не скупясь на средства. Она всегда так делала, желая произвести впечатление на иностранцев, которые прибывали в Англию.

Королева тогда остановилась в доме маркиза Винчестерского, а посольство разместили у лорда Сэнди. Поговаривали, в дом лорда свезли мебель, картины и посуду из королевского дворца в Хенмптон-корт. В конце концов, он оказался обставлен лучше, чем дом, в котором расположился двор Елизаветы. Гордостью королевы всегда являлась возможность поселить королей или их приближенных в домах своих подданных.

– Такого никакой другой правитель позволить себе не может, – считал Чарльз. – Подданные Ее Величества показывают, как прекрасно они живут в Англии под ее властью.

Встреча с Генрихом почему-то не состоялась. Однако посольство вернулось во Францию вполне удовлетворенное приемом. Послы рассказывали о том, насколько хорошо умеет судить английская королева о положении дел в Европе, насколько широки ее взгляды и насколько верно уважение, выказываемое по отношению к ней в течение более чем сорока лет правления.

В конце года граф Оксфорд возвратился в Англию. Его действия не совсем устроили голландцев: выгадывая время в тяжелый момент, граф начал вести переговоры с испанцами. Как только прибыло подкрепление, он прекратил переговоры, но королева отозвала его, помятуя о схожих обстоятельствах в Ирландии, когда Роберт за ее спиной все-таки заключил перемирие с графом Тироном.

Граф Оксфорд скорее был другом Сесила, а не Роберта. Но, вернувшись, он навестил меня и Дороти, высказав свои соболезнования. Тогда де Вер и рассказал подробности своего пребывания в Голландии.

– Роберт был бы там со мной, уверен, – кивал граф. – Жаль, его смерть не позволила ему совершить подвиги, которые предназначались свыше.

– Видимо, все-таки ему предназначено было умереть, – довольно резко ответила я. – Недругам Роберта удалось убедить Господа и королеву в том, что он совершил достаточно подвигов на земле…

Приходили новости и от Чарльза. Он устал и желал лишь одного: быстрее вернуться в Англию. Он понимал, его жизнь во многом по возвращении будет зависеть от успехов в Ирландии. Поэтому не торопился и не просил королеву позволить ему оставить службу. На его место никто не претендовал. Ирландия перестала привлекать героев. Многолетняя война измотала и не вселяла надежд.

Чарльз, несмотря на сложности, потихоньку отрезал сторонников Тирона и самого графа от остальной части Ирландии. Мятежникам с большим трудом поставляли оружие и продукты. Тем не менее Тирон продолжал надеяться на помощь испанцев. Летом из Испании до него дошли два корабля. Первый привез четыре тысячи солдат, второй – две тысячи. Им удалось высадиться на берег и воссоединиться с армией Тирона.

Ирландцы приветствовали испанцев и как братьев по вере, и как освободителей. Но Чарльз осадил Кинсейл, где находилось множество испанских солдат. А затем атаковал другую часть высадившихся войск, победив их благодаря внезапности нападения. После успешного сражения Чарльз вернулся в Кинсейл. Испанский генерал капитулировал. Свободу ему предоставили в обмен на обещание уйти со всеми войсками из Ирландии обратно в Испанию.

Осенью королева продолжала беспокоиться о судьбе острова. Она все еще помнила о действиях Роберта, которые привели скорее к краху, чем к победе. Поэтому Чарльзу Ее Величество так и не доверяла. Беспокойство усугубляли постоянные траты на содержание солдат.

В октябре в Лондон из своего ирландского поместья, расположенного близ Кинсейла, приехал один из бывших друзей Роберта. Он должен был явиться ко двору, но боялся королеву больше, чем графа Тирона.

– Я понимаю, сейчас не лучшее время для встречи с королевой, – объяснял нам сэр Портман. – Говорят, она считает каждый пенни. Во время обеда прямо так и спрашивает слуг: «Сколько стоило это блюдо?» Былые времена, когда стол заставляли яствами, которые она могла даже не попробовать, миновали! И, конечно, меня беспокоит титул рыцаря, дарованный графом Эссексом. Извините, – он поерзал на стуле. – Ваш брат был великодушен и смел, но сейчас титулы, которые он раздавал, не радуют королеву. Не радуют ее и новые наряды фрейлин, если они смеют в них щеголять при дворе. Мне же велели возвращаться домой. Мол, не надо появляться во дворце в такие времена.

Мы слышали, двор затих. Хорошее настроение у королевы теперь бывало редко. Чаще всего она оставалась в своих покоях. Когда ей приносили дурные новости, королева взяла в привычку топать ногой и хвататься за шпагу, которой сотрясала воздух в гневе. Шпага возле ее кресла появилась именно после неудавшегося мятежа Роберта. Так как он собирался захватить королеву и заставить действовать по его разумению, шпага должна была как-то защитить Ее Величество или уж, по крайней мере, придать ей уверенности. Опасность миновала, а шпага осталась стоять у кресла.

– Я заверил королеву, что не собираюсь покидать свой замок в Ирландии, – уезжая, сказал сэр Портман. – В других местах будет только хуже. Некоторые уехали, но я так не поступлю. Я буду есть кроликов и вылавливать рыбу, но не оставлю завоеванные кровью земли.

Некому было приносить королеве деньги в казну. Пора храбрых мореплавателей миновала. Жизнь словно застыла. Лондон замер без привычных фейерверков, праздников, спектаклей. Казнь Роберта по-прежнему обсуждалась тут и там. Открыто высказываться при дворе не решались. Но люди осуждали приговор королевы, словно забыв, кто к нему ее подталкивал. В то же время ходили слухи, что и парламент, и Тайный Совет все больше отдалялись от Ее Величества, постоянно выражая несогласие с решениями королевы. Враги Роберта стремились к власти. Их прежняя цель – устранить своих соперников – была достигнута. Им этого показалось мало. Ведь пока королева не собиралась умирать, они не имели возможности действовать по собственному усмотрению.

Мама Елизавету не жалела. Раньше она пыталась понять королеву и иногда оправдывала ее поступки. Теперь мамины слова стали куда жестче:

– Ничего хорошего не ждет впереди Ее Величество, – кривя рот, выговаривала мне мама, скорее разговаривая с невидимым собеседником, чем со мной. – Все вокруг ждут ее смерти. Заждались! Робин мог стать новым королем. Его великодушие не позволило бы поступить с королевой неблагородно. А те, кто окружают королеву после его казни, не будут тихо сидеть в стороне. Поверь, Пенелопа, ее отравят, как отравили многих. Как травят неугодных во Франции. Если королева не умрет сама, Сесил точно сделает все, что в его силах, но уберет ее с дороги.

Мамины слова пугали и заставляли задуматься. Королева осталась в полном одиночестве. Средства, которые она тратила на войну в Ирландии, не позволяли ей вести тот образ жизни, к которому она привыкла. Отчасти я оказалась в похожем положении. Муж не давал мне развода. Я жила в доме Чарльза на правах любовницы. Наши с ним дети оставались незаконнорожденными. Меня не принимали при дворе. Знакомые порой не здоровались, увидев на улице.

Маме оставшегося после смерти Роберта и Кристофера наследства едва хватало на весьма скромное существование. Долги графа Лейстера ей так и не простили. При жизни Кристофера они боролись вместе. Сейчас приходилось справляться в одиночку. Мне было чуть легче благодаря поддержке Чарльза. Я очень надеялась наконец его увидеть.

– Молись, Пенелопа, молись, – повторяла мама. – Нам с тобой осталось лишь грехи замаливать. Видимо, велики они в глазах Господа, раз нам ниспосланы такие страдания…

* * *

Казна опустела. В октябре королеве пришлось созвать заседание парламента. Процессия из дворца к месту заседания выглядела мрачной и даже зловещей. Обычно народ от души приветствовал королеву. Она привыкла к восторженным возгласам толпы, которые раньше всегда радовали ее слух. Но люди не простили королеве смерти Роберта. Они отказывались видеть в своем герое предателя и мятежника.

– Смотри, какая тишина, – мы с Дороти вышли посмотреть, как мимо проезжает Ее Величество. – Флаги не реют, не слышно смеха и радостных криков.

В парламенте обсуждали расходы королевы на войну в Ирландии, которые превзошли все мыслимые величины. Дополнительные деньги выделили в сумме, невиданной доселе. Таким образом приведя королеву в благодушное настроение, парламент рискнул вновь поднять тему монополий, которая являлась вечным камнем преткновения и которую пытался обсуждать предыдущий парламент, но без всякого толку.

Предоставление монополий на торговлю определенными товарами всегда являлось привилегией королевы. Так она одаривала своих фаворитов или, наоборот, как Роберта, наказывала, лишая выданной ранее лицензии. Парламент хотел лишить королеву абсолютной власти в этом вопросе, так как это порождало злобу, зависть и несправедливость. Ее Величество поступила мудро: она пообещала по собственной воле отозвать те лицензии, которые вызывали наибольшее возмущение у лордов.

Эта уступка, совершенно не решавшая проблемы, без сомнения, произвела впечатление на ее преданных подданных. Граф Нортумберленд, муж Дороти, присутствовал на том знаменитом заседании.

– О, как только ни хвалили королеву! – пересказывал он нам события. – Один представитель палаты назвал это «благой вестью». И остальные произносили фразы, не менее возвышенные и не совсем соответствовавшие случаю. Несколько человек направились к королеве выразить признательность парламента. Они простояли некоторое время у ее ног на коленях, в то время как один из них распространялся о непревзойденном такте, доброте и великодушии, которые она проявила.

Королева отвечала в том же духе. Она поблагодарила парламент за указание на совершенные ею ошибки, которые в ином случае ускользнули бы от ее внимания. Речь королевы оказалась прощальной: это заседание парламента стало последним, на котором она присутствовала. Попробую передать ее слова:

– Уверяю вас, нет правителя, который любил бы своих подданных сильнее и чья любовь могла бы превзойти нашу. Нет таких драгоценностей, сколько бы они ни стоили, которые я бы ценила больше, чем вашу любовь. И я действительно ценю ее больше любых драгоценностей и богатств, потому что они имеют цену, а любовь и благодарность я считаю бесценными. И хотя Господь меня вознес так высоко, я считаю гордостью моей короны то, что я правила с вашей любовью. И потому своим долгом я считаю довольство подданных. Я не желаю жить дольше, чем мой народ благоденствует, и это мое единственное желание. Я тот человек, которого прислал Господь, чтобы уберечь вас от бесчестья, тирании и угнетения, отчасти с вашей же помощью, которую мы принимаем, потому что она показывает вашу любовь и верность вашему правителю. О себе могу сказать, я никогда не была жадной, тратящей деньги зря. Я никогда не желала иметь богатства всего мира. Я не могу выразить благодарность, которую испытывает мое сердце, но не может выразить язык. Вы благодарите меня, но у меня есть больше причин благодарить вас. Если бы вы не предупредили меня о несправедливости, я бы могла совершить ошибку просто от неведения. Никогда не будет королевы на моем месте, более преданной своей стране, чем я, заботящейся о своих подданных, и которая готова была бы отдать жизнь за ваше благо. У меня нет желания править и жить дольше, чем моя жизнь и правление смогут быть вам во благо. И хотя на этом троне были и, может быть, будут правители, более могущественные и мудрые, чем я, но никогда не было и не будет того, кто любил бы и заботился о вас сильнее.

Перечитывая эту последнюю речь Ее Величества к парламенту, я плакала. Вот чего не хватило Роберту в его последний час – любви и снисходительности Елизаветы! Почему она сказала такие слова членам парламента и не смогла сказать самой себе перед его смертью? Мучения мои не прекращались. День ото дня я вспоминала прошлое, порой обвиняя себя в бездействии.

– Мы ничего не могли поделать, – твердила Дороти, стараясь меня успокоить и успокоиться сама. – К кому мы ни шли, везде слышали отказ. Нельзя корить себя так долго. Роберту уже не помочь. Надо помочь его детям, маме. О нем мы будем лишь вспоминать, не позволяя памяти лишить нас последнего, что связывает с Робертом.

«О, – думала я, – если бы со мной рядом был Чарльз! Он бы расставил все по местам. Он бы объяснил мне, как жить дальше. Но Чарльз и сам далеко, в опасности, которая поджидает его везде, куда ни посмотри. Ирландия спасает Чарльза от гнева королевы, но не спасает от смерти».

Хотя казалось, Ее Величество забыла или сделала вид, что забыла об остальных друзьях Роберта. О тех, кто волею Божьей избежал наказания.

– Без Роберта его друзья и сторонники – никто. Поэтому их не станут наказывать, – мнение мужа Дороти скорее всего было верным…

* * *

Прямо на Рождество в Ирландии случилось грандиозное сражение, которое Чарльз со своими солдатами выиграл. Но праздники прошли без него, а новости пришли в Англию гораздо позднее. Поэтому получилось так, что мы с мамой так и остались одни с детьми оплакивать Роберта и невесело размышлять о будущем.

Странная жалость, которую я испытывала к королеве, не уменьшилась. Я понимала, как разрывается ее сердце, а слухи, доходившие до наших ушей, только подтверждали правильность моих домыслов. Мама не разделяла испытываемых мной чувств. Ее обида на Елизавету стала гораздо сильнее. Одно дело – когда Летицию из-за свадьбы с графом Лейстером удалили со двора. Другое – когда казнят любимого сына.

– Она была вынуждена так сделать, – размышляла я. – Враги Роберта заставили ее. Королева тоже страдает, даже больше, чем мы. Рассказывали, когда приехал ко двору французский посол, она жаловалась на грусть, которой теперь овеяна ее жизнь. Глаза королевы наполнились слезами, когда она упомянула Роберта. Королева вздохнула и сказала, что понимает его амбиции и импульсивность характера. В последние два года она уговаривала Роберта удовлетвориться своим положением при дворе и прекратить относиться к ней с презрением, которое он начал тогда выказывать. А хуже всего, посягать на ее власть, иначе королева вынуждена наказывать его по законам Англии, а не по ее собственным законам, которые он находил мягкими и не оставлявшими места для страха. Но этому совету, данному от всей души, Роберт не последовал, мама!

– Он был загнан в угол, мой мальчик, – мама покачала головой. – Хорошо – давать советы или жаловаться французским послам после того, как дело сделано. Она страдает! Елизавета пошла в отца: казнить своих фаворитов, приближенных – обычное у Тюдоров дело. Вроде и дед королевы не брезговал такими методами. Несмотря на печаль и тоску, наверняка развлекается сейчас вместе со своими подданными.

– Наверное. Но говорят, развлечения королеву уже не радуют. Прошлое овладевает настроением и не дает отдаться веселью. Ее здоровье показывает признаки немощности. Королева совсем мало ест и постоянно жалуется на плохой вкус тех блюд, что ей подают. Многие при дворе ждут смерти королевы, которая избавила бы ее от боли и грусти.

– А я всегда говорила: жизнь вблизи природы, вдали от города с его пороками, куда полезнее для здоровья, – перебила мама. – Посмотри на меня. Я, конечно, печалюсь из-за смерти Робина, но никто не скажет, что я немощна, не могу воспитывать внуков, которые остались со мной.

Однако не все с нетерпением ждали смерти Ее Величества. Некоторые искренне любили королеву, негодуя на ее врагов. Однажды мы встретились с сэром Джоном Харрингтоном, заехавшим к маме поздравить с Рождеством.

– О, если бы вы знали, с каким сожалением смотрю я на свою крестную! Королева столько сделала для нашей семьи: для мамы, служившей ей фрейлиной, для отца, чье состояние увеличилось благодаря Ее Величеству. И для меня, ее крестного сына! Она следила за моим образованием, любила слушать мои стихи, которые я слагал во многом благодаря ее постоянной поддержке и похвальбе. Я не так часто теперь вижу королеву. Но при каждой встрече я вижу ее глаза, наполненные слезами.

– Она вспоминает Робина? – не удержалась от вопроса мама.

– Да, постоянно. Королева спросила меня при последней встрече, видел ли я лично графа Тирона. Я ответил, видел. И тут Ее Величество вспомнила, с кем я находился тогда в Ирландии. «О, ты ведь был один из них!» Она взяла свою позолоченную чашу, которую в последнее время постоянно подносит к губам, напиться. Но душу и сердце не наполнишь. Они опустели, и им нужно нечто большее, чем золотая чаша. Вечером того же дня королева снова приняла меня. Я старался развеселить ее. И я доволен, что мое чувство юмора позволило ей отвлечься от печальных мыслей и от дел, которые ее тревожили. Она спросила моего совета по поводу происходившего в Ирландии, и я с готовностью ответил ей. В конце я прочел королеве несколько новых стихотворений, которые написал в ее честь. И она сказала, что счастлива, ведь я не растерял своего таланта…

Сэр Джон уехал, еще раз посетовав напоследок о несправедливой судьбе Роберта. Он советовал мне писать королеве. Но я боялась следовать этому совету. Навредить Чарльзу, напомнив о себе, было слишком просто. Просить развод я не осмеливалась. А Рич словно бы забыл обо мне и детях. Он не навещал нас, стараясь полностью отгородиться от нашей семьи, запятнавшей себя изменой Роберта.

– Вот уж кто вызывает у меня презрение! – негодовала я. – Рич! Когда Роберт был фаворитом королевы, он делал вид, что не замечает моей связи с Чарльзом, и всячески поддерживал Роберта. Сейчас все переменилось. Даже наши дети отвергнуты им.

– Так не будет продолжаться бесконечно, – ответила мама. – Он в итоге сам даст тебе развод. Надо лишь дождаться Чарльза. Тут все и сдвинется с места. Рич не станет терпеть вашего открытого проживания в качестве мужа и жены. Поверь, он даст развод сам…