Глава 1

Генуя, апрель 1823 года

– Да, дом красивый, но он не протапливается, – жаловалась новой знакомой беременная седьмым ребенком Марианна. – Холод зимой стоял ужасный, да и сейчас не очень тепло. Мебели почти нет, денег купить новую тоже нет. Я вспоминаю Англию и умоляю Ли отправиться обратно домой! Италия не для меня. Еще и Шелли умер совсем не вовремя. Уговорил мужа приехать сюда издавать журнал, а сам взял и умер. Лорду Байрону мы не нужны со своими проблемами. Денег нет, жить приживалами надоело. В Пизе жили у Байрона, здесь – у Мэри Шелли. А разница? Здесь гораздо хуже. Места больше, но холодно ужасно! Сорок комнат, где ж это видано! Зачем было селиться в такой огромный дом! Ей одной с маленьким сыном куда больше, чем нужно. И нам бы с Ли хватило места на вилле поменьше.

Вилла Негрото, которую осенью подыскала Мэри, была весьма красива. Большой особняк стоял на холме, окруженный вечнозеленым садом. По всему периметру дома тянулся балкон, а внизу гостей встречали мраморные статуи, открывавшие вход в здание. Сначала Мэри понравилось ощущение удаленности от внешнего мира, которое она испытывала в новом доме. Но очень быстро она поняла, что в одиночестве постепенно сходит с ума. Образ Перси не покидал ее ни днем, ни ночью. Компания трехлетнего ребенка не спасала ситуации. Вот тогда Мэри и пригласила к себе Хантов, надеясь отвлечься в толпе шумных детей и в обществе Марианны. Но подруги из миссис Хант не вышло. И без того плохое самочувствие усугубилось новой беременностью. Марианна не вылезала из постели, требуя то одного, то другого. Возникшая с первыми холодами проблема с отоплением окончательно ввергла ее в дурное состояние духа…

– Интересно, Джордж, как Ли с ней живет столько лет, да еще постоянно производит на свет детей? – вопрошала Мэри у Байрона, который старался облегчить ее участь, помогая и морально, и финансово.

– Мне кажется, Ли это не беспокоит. Его вообще ничего не беспокоит, кроме денег, – ответил Джордж. – Сейчас он под разными предлогами пытается вытянуть из меня очередную сумму, хотя видит, что мы ведем весьма скромный образ жизни…

К марту Джордж окончательно впал в меланхолию, из которой его даже прекрасная Тереза не имела возможности вытянуть. Он устал от сцен ревности, от ее навязчивого желания постоянно с ним общаться, от итальянского языка. Джордж не стал любить Терезу меньше, просто чувства потеряли яркость, притупились. Ему часто хотелось уединиться и писать, не отвлекаясь на пустые разговоры.

Поселился Байрон в Альбаро, вблизи Генуи. Особняк, который он снял, принадлежал семье Салюццо и являлся «младшим братом» великолепного палаццо, расположенного напротив. В основном здании вполне могла бы жить особа королевской крови, и называлось оно под стать своему внешнему виду – Рай. Вокруг палаццо раскинулся огромный парк, откуда и шел проход к вилле Байрона. Она уступала по размерам дому, что сняла Мэри. Однако ее скромная красота, пожалуй, выгодно отличалась на фоне громоздких палаццо Рай и Негрото. Небольшая лестница с двух сторон вела к главному входу. Во внушительных окнах первого этажа отражались небо и зеленые деревья. Окна второго и третьего этажей отличались меньшим размером, зато были украшены решетками тонкой работы.

Наконец, в конце месяца пришли хоть какие-то новости, которые смогли разнообразить жизнь, застоявшуюся, словно вода в болоте: Джорджу прислали записку от прибывших в Геную графа Блессингтон и его жены. Они путешествовали вместе с младшей сестрой леди Блессингтон и с молодым французским графом Альфредом д’Орсе. Байрон слышал, что чета Блессингтон уехала из Англии примерно год назад по прекрасно знакомому ему поводу.

– Бежали от долгов, – делился он с Мэри, когда она заглянула в гости. – Как мне это понятно! Экстравагантный образ жизни: приемы, салоны, наряды, гости. Помню, конечно! Не они первые бегут в Европу, где жить дешевле, но, дорогая Мэри, куда скучнее!

– Ты вновь полюбил Англию? – улыбка у Мэри получилась печальной. – Я не против того, чтобы вернуться на родину, Джордж. Мне опостылела Италия.

– Нет, о любви к Англии речь не идет, поверь. Но я уеду отсюда, ты ведь знаешь. Стремление это безотчетно и, пожалуй, бессмысленно. Обрести счастье вдруг, нечаянно, невозможно. Я мечтал, думал о том, как окажусь в другом месте. Ты знаешь, я писал Августе. Да, я писал любимой сестре, предлагая ей приехать в Ниццу…

– Ты бы сбежал отсюда, оставив Терезу? Бросив меня? – почти закричала Мэри.

Джордж покачал головой:

– Нет, нет, дорогая. Ты бы не осталась в одиночестве. Относительно Терезы… Я в любом случае намереваюсь поговорить с ее отцом. Им лучше уехать обратно в свой дом в Равенне. Там сейчас спокойно – их примут обратно, уверен. Но Августа так и не решилась. О, было бы чудно вновь встретиться с ней, увидеть ее, поговорить.

– Ты влюблен, значит, правда, – пробормотала Мэри. – Правда то, о чем говорила твоя жена перед отъездом. Ты и Августа…

– Замолчи, Мэри! – закричал Джордж. Собаки чуть привстали и зарычали, готовясь защитить хозяина. – Никакой грязи, о которой твердят в Англии! Я обожаю мою сестрицу. Не имею ли на то права? Грязные домыслы оставим на совести тех, кто сам бы рад. Она не решилась, а я уверен, ей просто не дали, не позволили быть рядом со мной, шантажируя и угрожая. Итог – одиночество и прозябание, мое – в Италии, Августы – в Англии.

Вернувшись к теме разговора, Джордж, однако, взбодрился. Приезда англичан он ждал с нетерпением, несмотря на явное сопротивление Терезы. Графиня чувствовала, что над ее любовью собираются тучи. Она устраивала скандал за скандалом, но Джордж уже не прислушивался к словам Терезы. Он отправил Блессингтонам ответную записку, и англичане устроили встречу, якобы случайно остановив экипаж прямо напротив виллы Саллюцо. Ну и как тут не пригласить соотечественников в дом. Джордж выскочил на улицу, раскланялся, и вскоре завязалась беседа, из которой бедная Тереза опять не понимала ни слова. Ох, уж эти англичане! Они никак не желали говорить на итальянском или, на худой конец, на французском, а Байрон постоянно забывал переводить…

– Лорд Байрон, сэр, мы вас будем рады видеть в Генуе, в отеле, где мы остановились, – щебетала прелестная леди Блессингтон, все более и более раздражая Терезу.

Она и вправду была хороша – Маргарет Блессингтон, хрупкая брюнетка с тонкими чертами лица. Младшая сестра Маргарет, которой исполнился двадцать один год, немного проигрывала старшей сестре, но тоже обладала немалым очарованием. Ревность, постоянная спутница Терезы, и в Генуе не оставила ее в покое. То, что леди Блессингтон сопровождает муж и явно влюбленный в нее граф д’Орсе, не меняло настроения Терезы. По собственному опыту она видела: никакой муж не поможет, если ты влюблена и потеряла от переполнивших чувств голову. Тем более, влюблена в Байрона…

Ежедневные сцены не меняли положения вещей в лучшую сторону. Напротив, Джордж все более отстранялся от итальянской графини, неожиданно обнаружив в Блессингтонах притягательные черты и, таким образом, назначив их своими новыми друзьями. Они путешествовали большим кортежем, перевозя с места на место немыслимое количество мебели, безделушек, а также милых сердцу Байрона павлинов, мартышек и собак.

Чтобы немного уменьшить гнев Терезы, Джордж представил ее брата англичанам, и теперь Пьетро вечерами с удовольствием ездил с ними верхом на прогулки. Альфред д’Орсе великолепно управлял лошадями. Его выезд из дома всегда сопровождался большой помпой. Итальянские синьорины и донны выходили из домов специально поглазеть на двадцатидвухлетнего розовощекого француза, лихо вскакивавшего на лошадь и выделывавшего, перед тем как покинуть площадь, немыслимые фортеля…

Окрестности Генуи радовали глаз: сельские пейзажи, виноградники, величественные виллы, возвышавшиеся на холмах над морем, никого не могли оставить равнодушными.

– Представьте, мой друг, – делился Байрон с Трелони, – мирный вид простых крестьян, бредущих по пыльной дороге по своим неспешным делам, отчего-то поднимает мне настроение. Они идут к церкви или несут выращенные овощи на рынок – что бы они ни делали, это внушает веру в незыблемость бытия. Я умру, вы, дорогой Эдвард, умрете, а крестьяне так и будут брести по дороге, не ропща и не пытаясь изменить жизнь. Мы ведем умные беседы, а они безропотно несут свою ношу. Не пытаясь бороться, просто потому, что не знают, за что бороться, какой цели достичь.

Трелони, взявший себе за привычку регулярно ездить на охоту, внося тем самым посильный вклад в скудный рацион питания, принятый в доме Байрона, а также разнообразие в собственную жизнь, подумав, ответил:

– Позвольте, а как же карбонарии? Обыкновенный люд, угольщики, крестьяне, восставшие против иноземных, как вы выражаетесь, племен?

– Хм, – Байрон, казалось, был даже рад заданному вопросу, – карбонарии не совсем крестьяне! Скорее это итальянская знать, сумевшая убедить крестьян в необходимости революции. Но вы правы отчасти. Конечно, когда тебе не дают давить виноград, печь хлеб и верить именно так, как тебе привычно, ты пытаешься вернуть установленный порядок. Вся борьба крутится вокруг установленных привычек. Как милая Тереза, которая заполучила меня в полное владение после смерти Перси. А тут прибыли Блессингтоны, и она борется против них со всей страстностью итальянской натуры, – он рассмеялся. – Так и хочется ей сказать: женщины должны жить в гаремах, их необходимо запирать и не давать слова сказать лишнего. Но мы живем в ином обществе, где дамы имеют право на все!

Несмотря на улучшившееся в апреле настроение, Байрона тяготили дела, которые он вынужден был решать. До и после прогулок верхом, сопровождавшихся смехом и шутками, он вновь впадал в меланхолию. Блессингтоны выслушивали его терпеливо и с пониманием людей, рассуждавших так же, как он, имевших те же взгляды и образ мыслей.

– Журнал «Либерал», – жаловался им Байрон, – из-за моего участия только проигрывает. Это естественно. Общество настроено против меня…

– Ах, дорогой Джордж, – перебивала его леди Блессингтон, – вас обожают в Англии и во Франции. Иных стран мы не посетили, но там – вы бог, которому молится всякий образованный человек! – ее глаза сияли и заставляли мужчин чуть придерживать лошадей, чтобы насладиться прекрасным образом удивительной женщины.

– Не льстите, – Джордж нехотя прерывал поток комплиментов в свой адрес. – «Либерал» проваливается из-за меня. Я пытаюсь писать в Англию и прошу напечатать хотя бы две тысячи экземпляров, а потом, при успешной продаже номера, допечатывать. Они не слушают меня! Они не пытаются искать других авторов, а самое смешное – упорно высылают мне журнал! Он под запретом! Зачем пытаться высылать мне то, что я сам и писал! – он пришпорил коня и вырвался вперед. Затем, подождав всю компанию, продолжил: – Я прошу присылать те издания, которых здесь не дождешься. Они шлют, что считают нужным, да еще, представьте, морем! Морем отправления идут по четыре месяца. Зачем? Пытаясь избежать проверки, таможни, цензуры? Так те ищут запрещенную литературу – не отправляйте ее. Отправьте то, что я просил, и все! Но странно устроены англичане: они не приемлют иного мнения, кроме своего собственного. Я прошу брата господина Ханта выслать мне последний роман Вальтера Скотта, а тот шлет экземпляр «Либерала»!

Блессингтоны не спорили. Графиня вообще была в восторге от Байрона, хотя первое впечатление о нем у нее осталось не самое приятное: слишком худой, слишком высокомерный, неромантичный и не совсем денди, по крайней мере, как она лично понимала дендизм… Но позже Маргарет стала им искренне восхищаться, вознамерившись даже написать о Джордже книгу. Естественно, юный граф д’Орсе превосходил внешне стареющего Байрона. Но тонкий ум, блестящие манеры, обволакивающий голос и обворожительная манера смеяться, чуть растягивая тонкие губы в улыбке, – короче то, что приходит лишь с опытом, оттачивается годами, – делало Джорджа в глазах леди Блессингтон неотразимым.

* * *

Внутри прекрасной виллы царил аскетизм. Нагрянувшие по греческому вопросу гости из Англии несказанно удивились, увидев внутреннее убранство дома и образ жизни его обитателей. Эдвард Блэкьер, член лондонского греческого комитета, и Андреас Луриоттис, имевший британское гражданство и представлявший интересы правительства Греции, посетили Байрона, узнав о его желании помочь борьбе Греции за независимость. Джон Хобхаус, став активным членом греческого комитета, много рассказывал о своем друге, который готов немедля выступить на помощь истерзанной войной стране. Через Италию Блэкьер и Луриоттис направлялись в Корфу, поточнее узнать о положении дел…

Гостей на вилле Салуццо бывало немного. Гамба, как обычно, занимали одно крыло дома, а Байрон, отгородившись от внешнего мира, проживал в другом. С Джорджем в основном общался Пьетро, нашедший в Байроне хорошего друга. Руджеро Гамба порой не брезговал ужином со слугами. С ними ему было куда проще найти общий язык, чем со странным возлюбленным дочери. Тереза привыкла к тому, что Джордж предпочитает есть либо в одиночестве, либо с друзьями. Впрочем, ел он крайне мало, доводя себя до крайнего истощения, но самому Байрону худоба доставляла истинное удовольствие. Он не видел в этом ничего плохого, хвастаясь итогом успешной диеты. Представитель греческого комитета и господин Луриоттис увидели перед собой истощенного человека, будто пребывавшего на хлебе и воде в течение нескольких месяцев. Несколько лихорадочный блеск его глаз лишь добавлял образу загадочности и чем-то походил на выписанный самим же Байроном образ Шильонского узника – только что кандалами не прикован…

– Вы по-прежнему готовы помогать грекам в их борьбе за свободу? – с сильным акцентом вопрошал Луриоттис. – Сейчас нам, как никогда, нужна поддержка. Мы рады видеть вас, синьор Байрон, в своих рядах. Синьор Хобхаус заверил нас в вашей искренней помощи и согласии выехать в Грецию в ближайшее время. Объединившись с другими филэллинами, вы добьетесь успеха. Мы готовы предоставить вам любую информацию.

Излишняя активность Хобхауса слегка покоробила Джорджа, но длительное бездействие несказанно утомило его. Хотелось совершить что-то важное, а главное – сдвинуться с насиженного места. Блессингтоны не могли вечно развлекать Байрона беседами во время прогулок верхом. Он знал об их намерении двигаться дальше: задерживаться в Генуе надолго не входило в их планы. Августа, удерживаемая в Англии родственниками и друзьями, не ехала во Францию. Выбора не оставалось. Греция виделась Джорджу в свете юношеских воспоминаний страной возвышенных чувств и прекрасных идей о свободе.

– Да, конечно, но действовать я собираюсь самостоятельно, используя собственные средства. Если Греция сочтет мой приезд полезным, то лично буду готов оказать ей любые услуги, – после паузы заявил он. – С помощью господина Карвелласа я получаю самые последние сведения о состоянии дел в Греции. Как я понимаю, там не хватает мудрого и умелого руководства, не хватает опытных военачальников. А в рядах греков нет единства, что также мешает успешной борьбе за независимость.

– Вы совершенно правы, – кивнул Блэкьер, – в Грецию едут энтузиасты, филэллины, не имеющие понятия об ужасах настоящей войны. Если вы сможете возглавить хотя бы небольшую часть людей, помочь оружием, а главное, объединить их под своим началом, то большего мы бы и желать не смели. Вы уже представлены членам лондонского греческого комитета, и, думаю, к концу месяца вам придет официальное письмо с подтверждением того, что вас приняли.

– Отлично! Это большая честь для меня, – еще более воодушевился Байрон. – Я начну покупать необходимое вооружение и обмундирование. Если поеду сам, то на своем корабле отвезу закупленное. Вам же я дам письмо к моему дальнему родственнику, лорду Сидни Осборну. Он служит казначеем сената на Корфу и вряд ли имеет возможность оказать вам официальную помощь. Государственная служба сковывает людей по рукам и ногам. Но тем не менее на некое неофициальное содействие вы сможете рассчитывать…

Блэкьер и Байрон пообещали друг другу обмениваться письмами и любой информацией, которую обе стороны сочтут полезной.

Вечером того же дня Джордж поделился планами с Трелони и Пьетро Гамба.

– Дорогой друг, как ни печально, но «Боливар» придется продать. Не исключено, что его купит леди Блессингтон. По крайней мере, она выказывала к шхуне интерес. В любом случае «Боливар» не выдержал бы путешествия по морю до Греции. Займитесь поиском нового, более прочного корабля, на котором мы смогли бы предпринять подобный переход.

Дважды просить засидевшегося без дела Трелони не пришлось. Пьетро, который также рвался в бой, вызвался помогать и Эдварду, и Джорджу. Неприятный разговор предстоял лишь с одним человеком – с Терезой, вознамерившейся ехать с Байроном, чего бы то ни стоило. Спасение пришло со стороны ее отца. Руджеро, прекрасно понимая, что дочь отпускать в Грецию нельзя, полностью встал на сторону Джорджа, предложив, как только он уедет в Грецию, возвратиться в семью, в Равенну… Второй вопрос, мучавший Джорджа, касался Мэри Шелли.

– Тебе следует вернуться в Англию, – продолжал советовать Байрон. – Все расходы по переезду я возьму на себя.

Письмо, отправленное им отцу Перси с просьбой помочь Мэри, определив ей содержание на воспитание сына, возымело некое действие. Старик смягчился и пообещал помощь, но с одним условием: внук должен вернуться в Англию, где и будет воспитываться. Мэри расставаться с сыном не желала ни при каких условиях.

– Вернувшись вместе с Перси, ты будешь иметь возможность видеться с ним и при этом получать от Шелли деньги, – увещевал Джордж. – Я уеду в Грецию, а там видно будет. Но пока я буду спокоен за тебя.

Доводы оказались убедительными – Мэри засобиралась в Англию. Она написала письмо Джейн Уильямс о грядущем приезде, однако не торопилась покинуть Италию, с которой ее связывали не только горестные, но и счастливые дни.

– И правда, не спеши, – сказал в конце апреля Джордж. – Я получил известие из Англии: я стал членом греческого комитета. Дело решено. Подожди до моего отъезда, чтобы утешить Терезу. Она с места не сдвинется, пока я не покину Геную.

Конечно, Мэри согласилась. У Терезы не было с ней тесной дружбы, но они провели много времени вместе, и у них была общая любовь к Байрону, объединявшая и разъединявшая одновременно. Да и жалела она молодую графиню, в итоге прошедшую ту же дорогу, что и все остальные женщины лорда: пылкая любовь, угасание чувств и расставание. В глубине души Мэри чувствовала: Джордж не вернется к Терезе. Отъезд в Грецию означал конец их страсти, которая утихла после смерти Перси, словно он забрал с собой в могилу все остававшиеся где-то на донышке чувства Джорджа…

Вскоре еще одно событие ускорило сборы Байрона. Блессингтоны решили уехать из Генуи в начале июня. Даты были определены, и последние люди, которые удерживали Джорджа в Италии, уезжали, лишая его общения. Единственным стимулом действовать, жить, писать оставалась Греция, с которой были связаны все его помыслы. Из Лондона греческий комитет слал в Италию письма с просьбами, вопросами, пожеланиями.

Большинство в Англии действительно не представляло себе истинной ситуации, сложившейся в стране, которую они дружно собирались освобождать. Байрон, будучи в двух шагах от арены, где разворачивалось «представление», постоянно общаясь с греками, стоявшими во главе сопротивления, видел более или менее объективную картину, которую и рисовал соотечественникам.

Впрочем, делиться деньгами англичане не спешили.

– Такие у нас борцы за свободу, – разговор во время очередной прогулки верхом не мог не коснуться Греции. – Я готов вложить собственные средства в данное предприятие, и это все, что в моих силах.

Урезав до минимума свои расходы, Джордж тратил деньги на подготовку корабля и вооружения. Жизнь закипела вновь и заиграла яркими красками. Он видел выход вдали узкого коридора и надеялся, что там его ждет новый поворот судьбы.

– Знаете, дорогой Джордж, – размышляла Маргарет Блессингтон, – я в восторге от вашей кипучей деятельности. Вы со стороны мне казались эдаким скучающим романтиком, а вы борец, истинный воин, – ее слова воодушевляли Байрона, и он с удовольствием поддерживал подобные разговоры. – Ваше стремление помочь бедной Греции служит примером нам, ведущим никчемный образ жизни, ничем высоким не заполненный, скучный и однообразный. Кроме того, вы пишете, дорогой Джордж, вас читают поклонники вашего таланта.

Весна полностью вступила в свои права, обогрев даже виллу Негрото, где коротала дни миссис Хант в ожидании очередного отпрыска Ли. Нынче ее волновала жара, присущая этим краям в мае. Поэтому в доме распахивали окна, из-за чего случались сквозняки, и легче Марианне не становилось. Безденежье и полная зависимость от Байрона выводили ее из себя. Она слышала разговоры про подготовку к отплытию в Грецию нового корабля и понимала, что они с Ли останутся на попечении Мэри, у которой денег было не намного больше. Несчастный Хант пытался выкручиваться с «Либералом», подготавливая третий выпуск, для которого Байрон написал «Синие чулки». Однако Ли чувствовал: сотрудничеству с Джорджем приходит конец. И тот и другой понимали: затея провалилась, а основной ее вдохновитель, Перси Шелли, мертв и неспособен воодушевлять своих друзей на дальнейшие подвиги.

– Как, Байрон, вы более не видите вашего друга? – спросил Трелони, завладев вниманием Джорджа в один из теплых вечеров, который они проводили вместе. – Помните, вы говорили про господина Шелли и его отражение в зеркале?

– Помню. Такое не забывается, – кивнул Джордж. – Он более не является навестить меня. И Мэри рассказывает, что ей стало чуть спокойнее. Наверное, дух Перси успокоился после похорон. Мы ждали несколько месяцев, прежде чем получили позволение захоронить его прах в Риме. Мэри справедливо считает, что в том и крылась причина.

– А верно! – Эдвард хлопнул ладонью по столу. – Тело, прах следует предавать земле. Вы правы, дорогой Джордж. И я рад слышать, что в Генуе вас не мучат видения.

– Хм? Не мучат? Меня постоянно мучат видения. Прошлое не уходит, оно таится в уголках темных комнат, дабы ночью, во тьме, предстать перед нами, напомнить о былом, о тех, кто жил здесь или путешествовал с тобою. Ты всегда будешь слышать плач несчастных в завывании ветра, смех в шелесте веток деревьев за окном, шепот в плеске волн. Надеюсь, война залпами орудий заглушит эти звуки.

Неожиданно Джордж расхохотался:

– Представьте, мы победим, и я стану королем Греции! Нас ждет слава, мой дорогой друг! Победа принесет нам больше лавров, чем любые песни Дон Жуана.

Смех слегка напугал Трелони: в нем почудились отчаяние и страх…

 

Глава 2

Генуя, май 1823 года

– Итак, проблемы, с которыми мы столкнулись, – Байрон походил на полководца, составляющего план сражения, и это отчасти соответствовало истине, – показывают, насколько греки не готовы к общей борьбе. Их силы разрозненны. Нашего положения это не облегчает. Мной уже потрачены немалые средства на закупку необходимого. Зафрахтованный господином Трелони, – Джордж кивнул в сторону Эдварда, и тот поклонился в ответ, – корабль «Геркулес» готов к походу к берегам Греции.

Слушала Байрона не такая уж большая компания: Трелони, Пьетро Гамба, Блессингтоны и д’Орсе, а также забившийся в самый угол комнаты Ли Хант. Мэри ухаживала на вилле Негрото за Марианной, не встававшей с постели, а Тереза принципиально осталась у себя в комнате наверху.

– Лондонский греческий комитет не собирается выслать нам денег? – спросил Трелони. – Предприятие выходит недешевым.

– Пока я вкладываю в кампанию собственные деньги. Комитет работает медленно. Сведения, которые я им отправляю, надеюсь, заставят их поторопиться. Впрочем, тут главное – направить действия в одно русло. Нам понадобится помощь комитета даже более в Греции, чем сейчас в Италии.

Сильнее в тот момент Байрона беспокоило другое обстоятельство, и близкие знали о нем как нельзя лучше. Этим обстоятельством была Тереза, которая нисколько не успокоилась, а даже добилась определенных успехов: Джордж торжественно пообещал ей еще раз обдумать свое решение. Графиня плакала на груди у Байрона, давая клятвы покончить с собой в разлуке с ним, а он не выносил истерик и женских слез. Итогом стала задержка выхода «Геркулеса» в море. Немедля отправляться в путь не представлялось Джорджу возможным. Проклиная себя за слабость, он закупал с помощью Гамба оружие и писал в Лондон о неких неожиданных домашних делах, препятствовавших его скорому отъезду.

– Представьте, – продолжал Байрон делиться с гостями виллы Салюццо, – из Англии шлют книги, учебники, отправляют в Грецию учителей. Просвещают греков, которые и сами просветят англичан не хуже. Мои советы комитету, надеюсь, пойдут на пользу. Люди там не понимают, с кем воюют греки и как воюют.

– Горы, – вставил Трелони, – в горах война идет иначе, чем на равнине. Им необходимы легкие пушки, которые без особого труда переносятся с места на место.

– Порох. Вот я опять получил записку от Карвелласа: порох и медикаменты. Он находится в Пизе, но в курсе происходящих на его родине событий. Греки пытаются объединиться. Я говорил, сей шаг – путь к успеху, но объединение не говорит об окончании войны.

– Нельзя забывать, что турки – серьезный враг, которого так просто не разобьешь, – вновь вставил Трелони. – Помню, мне рассказывали, на какие жестокости они способны, как они упорны в преследовании своих противников. На кораблях служили те, кто помнил историю сражения при Лепанте, битве такой кровавой, что вода в море становилась красной.

Леди Блессингтон ахнула и обмахнулась веером, но было видно, как ей интересно слушать.

– Деньги от продажи «Боливара», Джордж, вы также пустите на помощь Греции? – спросила она. В принципе в этой покупке она не особенно нуждалась, тем не менее Маргарет с удовольствием выкупила шхуну у Байрона, лишив, однако, Трелони работы.

– Несомненно! – пылко воскликнул Байрон. – Ваш вклад оказался весьма кстати.

– Каково ваше мнение, помогут ли формируемые в Англии комитетом бригады? – спросил граф д’Орсе, чье любопытство носило скорее характер стороннего наблюдения, чем реальной заинтересованности в проблеме. – Помнится, подобные использовали когда-то в Колумбии, не так ли?

Байрон покачал головой:

– Не самое успешное начинание, хотя Хобхаус только и пишет о бригадах. Англичанам свойственно совершать одну и ту же ошибку по нескольку раз. Необученных солдат отправлять в Грецию нельзя. Они не говорят ни по-итальянски, ни по-гречески. Я хуже знаю новогреческий, но, поверьте, итальянский язык грекам знаком. А вот английский там совершенно не распространен, что неудивительно. Какими знаниями могут с греками поделиться англичане? Книжками о том, как вести сельское хозяйство?

Француз улыбнулся. Сам он полагал участие Англии в освобождении Греции делом чисто политическим: слишком сильно стало влияние русских, которые, не ровен час, возьмутся не на шутку помогать грекам. А такой альянс англичанам ни к чему…

Далеко за полночь уехал экипаж Блессингтонов и графа д’Орсе. Они пообещали довезти Ханта до виллы Негрото. С Байроном остались Трелони и Пьетро, не желавшие прекращать беседы. В темноте, которую освещали лишь три свечи в высоком серебряном подсвечнике, они шелестели бумагами, перекладывая письма с места на место, делая пометки, касавшиеся количества оружия, пороха и остальных вещей, которые намеревались брать с собой на борт «Геркулеса».

– Скорее бы комитет начал отправлять в Грецию обученных, опытных офицеров, – бубнил Джордж. – Боюсь, мы приедем и увидим тщедушных юнцов, с которыми не повоюешь. Именно такие сведения присылает Карвеллас. Никто не готов к лишениям, к нехватке продовольствия.

– Вы, Джордж, так мало едите, что данный нюанс вас явно не смутит, – неудачно пошутил Трелони и тут же пожалел о сказанном.

– Диета, многоуважаемый господин Трелони, безусловно, полезна для любого организма, включая мой и ваш. Переедание замедляет все жизненные процессы. Человек меньше двигается, болеет. Все его силы направлены на переваривание пищи. Кроме того, для здоровья необходимы физические упражнения. Мы с вами стараемся ездить верхом. Я плаваю. Поверьте, наша выносливость сослужит нам прекрасную службу в Греции, куда мы направляемся не развлекать греков беседами. Вы заметили, я одеваюсь потеплее, когда еду верхом?

– Да, – покорно ответил Трелони, уже догадываясь, к чему ведет его друг.

– Я потею, а с по́том из тела выходят болезни, жир, вредные вещества. Они могут выходить лишь таким образом. Так я делаю с юных лет. И вы верно отметили: меня подобная подготовка будет отличать от иных английских графов.

Трелони мудро не стал упоминать изводившие Байрона лихорадки. Странным образом они участились в последнее время, после переезда из Пизы. Эдвард, в свойственной ему манере искать таинственные причины всему вокруг, считал виновными потусторонние силы, которые якобы мстили Джорджу за то, что он покинул старую виллу. Трелони вспоминал легенду об Уголино, съевшего своих сыновей, и твердо верил в привидения, не желавшие покидать Лафранчи.

– Извините, дорогой Байрон! – воскликнул Трелони. – Я не хотел вас задеть упоминанием вашей изнуряющей диеты. Мне, человеку попроще вас во сто крат, сложно не съесть ломоть свежевыпеченного хлеба со шмотком хорошего куска мяса и запить еду домашним вином, которое итальянцы делают отменно, – он сглотнул слюну и посмотрел на пустой стол.

– Смело идите на кухню, мой друг, – заметил его взгляд Джордж. – Несите сюда все, что найдете, а найдете вы немного. Поэтому несите все. Пьетро, будьте любезны, найдите бутыль красного вина, которое вы намедни притащили из деревни, – он вытащил из буфета череп, служивший ему чашей для вина, и махнул рукой: мол, ступайте, друзья, за чем послал…

Разговоры допоздна не мешали Байрону закончить пятнадцатую и шестнадцатую песни Дон Жуана. Уже к середине мая он отправил их Киньярду в Лондон для подготовки публикации. В письме он не преминул опять пожаловаться на Терезу. Джордж не называл ее имени, но другу было понятно, о ком идет речь. Графиня настаивала на сопровождении Байрона в Грецию, хотя ее отцу власти официально позволили вернуться в Равенну.

– Если бы я уезжал к женщине, – жаловался Джордж Мэри, навестив ее как-то вечером, – я бы понял и постарался смягчить удар, чувствуя себя виноватым. Но я еду исполнить свой долг! И еще ничего не решено окончательно, а я опять предстаю в глазах женщины монстром, которому место в аду!

– Тереза тебя любит, – Мэри отвечала спокойно: для нее главным условием счастья стало одно – любимый человек жив, его можно услышать, на него можно посмотреть, прикоснуться к нему, написать письмо, дождаться встречи. – Она слишком любит тебя, а такая любовь разрушает, делает женщину эгоистичной натурой, не способной жертвовать собой ради любимого.

– О, это правда! – Джордж был рад услышать единомышленника. – Я бы хотел видеть дело в ином свете, но ведь ты права, Мэри! Женщина неспособна рассуждать здраво… За редким исключением. Мадам де Сталь доказала, другие примеры существуют в женской природе. Однако помнится, еще моя матушка изводила меня беседами, в которых здравый смысл отсутствовал, – лишь одно желание приковать человека к себе цепями, неразрывными узами, основанное на глупых измышлениях, слухах, сплетнях и наговорах соседей.

Джорджа стесняла и тяготила обязанность терпеть скандалы Терезы. Ее появление перестало вызывать улыбку на его лице. Впрочем, меланхолия и грусть потихоньку отступали у него на второй план на фоне активной подготовки к высадке в Греции. Приходилось утрясать массу вопросов, в том числе финансовых. Сначала Байрон получил аккредитив на две тысячи фунтов, но, поняв, что этих денег ему может не хватить, просил Киньярда увеличить сумму до пяти тысяч.

– В Греции я пробуду года три-четыре, – рассуждал он во время ежедневных бесед с Трилони и Пьетро. – Здесь мне такие деньги не нужны. Если я не уеду, аккредитив будет аннулирован. Я веду весьма скромный образ жизни, и для личных нужд мне хватает весьма скромного бюджета. Но в Греции понадобится закупать оружие. Потом, вдруг я решусь собрать собственный отряд? Не исключены иные траты…

Выступление планировалось не ранее июля. Погода уже в мае способствовала морскому переходу: ярко светило весеннее солнце, на небе – ни тучки, ни облачка, ветер дул в нужном направлении, и «Геркулес» в любой момент был готов надуть паруса. В Альбаро от пышной зелени становилось больно глазу. Виноградники заполнили склоны, а между ними вились узкие дорожки, по которым брели редкие крестьяне. Рано утром и вечерами прихожане шли к церкви. Джордж смотрел из окна своей комнаты на простиравшийся перед ним вид, и у него создавалось страшное ощущение погружения в болото, в трясину, в омут, из которого не выбраться. Ведь похожие пейзажи он видел когда-то в Англии. Казалось, за прошедшие годы он не сдвинулся с места. Так и смотрел на пыльную дорогу, на церковь, на людей, загоревших от южного солнца… Те же лица с отпечатком уныния и безволия, то же странное ощущение незыблемости бытия – в любом месте, в любом городе, – преследующее его, тисками сжимавшее сердце…

– Вы помните сердце Шелли, Джордж? – неожиданно спросил Байрона Хант, за минуту до этого рассуждая на совсем иные темы. – Зачем мы забрали его из пепла, вытащили из костра?

– Вы же видели: оно не хотело гореть, – не задумываясь, ответил Джордж. – Мы вытащили сердце, отдав его вам, что Мэри, конечно, простить не смогла, устроив всем выволочку. Вполне справедливо, однако.

– Она до сих пор хранит его?

– Уверен. Отчего вы спрашиваете, Ли? – недоумевал Байрон. – Вы по-прежнему не в силах простить? По большому счету сердце в самом деле принадлежит Мэри. Даже не пытайтесь убедить меня в обратном.

Хант нахмурился: разговор принимал не тот оборот, на который он рассчитывал. Страшные предчувствия, изводившие его в Генуе, вдруг приняли совершенно реальный, непредвиденный оборот.

– Тело следует захоронить целиком, – пробормотал он. – Часть Перси витает среди нас, не давая покоя. Разве вы сами, дорогой друг, не видите, что он не упокоился нормально в могиле? Разве не понимаете, что сердце следует отвезти в Рим и там положить рядом с прахом? С вашим пониманием подобных явлений, разве вы не хотите потребовать у Мэри…

– Потребовать что? Забыть любовь? Забыть Перси? – Байрон нахмурился. – Вы серьезно считаете, что Перси причиняет нам зло? Нет, он предупреждает и всегда будет предупреждать нас.

– Если Мэри захоронит сердце, то разве помощь Шелли станет меньше? Разве обязательным условием предупреждений является сохранение части его тела у себя?

Проснувшийся у Ли интерес к сердцу Перси, не сгоревшему в погребальном костре, вызвал у Байрона удивление. Но не успел он обдумать ответ, как в комнату вошел Трелони, по обыкновению, без приглашения и даже стука. Он услышал конец разговора и тут же присоединился к беседе.

– Подобные вещи действуют странным, таинственным образом, – начал Эдвард. – У нас был случай: одного лорда утащила акула. Да, дорогой Ли, именно утащила! Сие происходило в весьма жарких странах. Лорд собирался на шлюпке достичь берега, дабы узнать, что нас там ожидает. С ним пошли три моряка. На их глазах, дорогой друг, – Трелони выразительно посмотрел в глаза Ханту, – акула словно выпрыгнула из воды и схватила лорда за ногу.

– Как звали того знатного джентльмена? – спросил Хант. И Байрон, и Трелони посмотрели на него укоризненно: какие тут имена при таком ужасном стечении обстоятельств.

– Не помню, – кратко ответил Трелони и продолжил: – Моряки уж как тащили того лорда, но акула оказалась сильнее. Она целиком утащила беднягу в воду, но так как моряки дергали тело корчившегося в муках человека, то голова его оторвалась и осталась в лодке.

Ли поморщился.

– Голову ту заспиртовали, – спокойно говорил Трелони, не обращая внимания на вздохи Ханта, – чтобы отвезти на родину, отдать вдове и с честью захоронить. Всю дорогу от туземных стран до Англии голова вещала! Предупреждала команду о грозящих опасностях, штормах и бурях, мелях, рифах и пиратах. Вдова голову оставила в замке, поместив под стеклянный колпак. Говорят, когда сын лорда задумал отравить мачеху, голова подала женщине знак, и страшное злодеяние было предотвращено. Позже, когда их родная дочь собралась замуж, голова лорда показала, что ее избранник – человек низкий и подлый, позарившийся на богатое приданое.

– Ужас! – пробормотал Ли. – Какой кошмар! Жить в одном помещении с головой покойника! И что, голова, как прежде, находится в замке?

Байрон задумчиво встал у окна, сложив руки на груди.

– Голову выкрали! – поднял палец Трелони. – Ходили слухи, она приносит удачу, и выкрали ее из замка по приказу капитана, отправлявшегося в плавание. Вроде так голова лорда и хранится на корабле, в трюме. А когда нужно, капитан заходит туда и спрашивает совета.

– Сказки! – тонким от волнения голосом вскрикнул Ли. – Я пойду к Марианне. А вы, Байрон, подумайте о моих словах. Мэри следует оставить сердце Шелли здесь, в Риме. И да упокоится его душа… – он резко встал и вышел из комнаты.

– Зря вы его так напугали, мой дорогой друг, – пробормотал Джордж, глядя в окно. – Смотрите-ка, собираются тучи. Наш дорогой Хант, не ровен час, попадет под сильный дождь.

На небе и вправду собрались черные тучи. Вдали послышались раскаты грома, а над палаццо под названием Рай вспыхнула молния.

– Скорее там ад, – тихо промолвил Джордж.

Он вглядывался в темное небо, будто пытаясь различить на нем невидимые слова. Маленькие белые облачка быстро двигались прямо на виллу Салюццо, ведя за собой несметный полк туч. В мгновение ока все небо оказалось во власти темных сил, и даже предводители в виде белых облаков исчезли, уступив право главенствовать на небе сплошной тьме. Раскаты грома уже были слышны прямо над крышей дома. Молнии вспыхивали одна за другой, на секунды освещая клочок неба. Крупные капли дождя начали бить что есть силы по ставням. Буквально через минуту Джордж перестал различать сад и палаццо напротив.

– Не добежал, – сказал он тихо, словно самому себе.

– Ничего страшного, – бодро откликнулся Трелони. – Сейчас тепло. Даже промокнув до нитки, он не простудится, уверяю вас, дорогой друг. Занудный тип этот Хант, уж простите!

– Да, – кивнул Джордж. – Я все думаю о поездке в Грецию. Может, Тереза права, и мне следует остаться здесь? Или вернуться в Англию? Нет! В Англии мне не место! Поехать во Францию, вызвать все-таки милую Августу…

– О, Терезе ваш шаг не облегчит участь. Вы так или иначе собираетесь уехать. Италия успела вам надоесть. И, к сожалению, графиня тоже, – Трелони зашел за восточную ширму, расшитую павлинами и яркими цветами. Вышел он оттуда с бутылкой джина. – Позволите?

– Конечно. Плесните в этот череп, – Байрон продолжал стоять у окна. – Череп для вина, но нынче у меня настроение пить из него джин. Не скажу, что Терезита мне надоела. Отнюдь. Долг чести меня зовет в Грецию, на поля сражений. Моей натуре претит пресное существование, которое предполагает жизнь в Италии с Терезой. Да и, поверьте, муж графини, постоянно пытающийся вернуть жену обратно, не добавляет хорошего настроения. Он вновь обращался к папе. И зачем ему жена, прожившая два года вдали, с каким-то англичанином? Но такова натура итальянца. Мужчины тут такие же ревнивые, как и их жены. Итальянцы – натуры непоследовательные, вспыльчивые и непостоянные. Заполучив Терезу, граф успокоится; заполучив меня, успокоится Тереза. Друг возле друга им не найти спокойствия, но самое печальное: и со мной Терезе не будет счастья. Женщина, связавшая со мной судьбу, счастлива быть не может, – Байрон замолчал. – Что Клер? Вы получаете от нее вести? – неожиданно спросил он.

– В основном она пишет Мэри. В Вене дела идут плохо. Они с братом фактически вне закона. Работы нет, отношение к ним австрийцев крайне негативное. Клер ищет возможность уехать оттуда. Я по-прежнему готов на ней жениться. К сожалению, она отказывает мне, – вздохнул Трелони.

– О, свободолюбивая натура Клер Клемонт! – Байрон взял в руки череп, наполненный джином. – Она постоянно стремится к неведомой другим цели. Точнее, цель неведома и ей самой. Она не ищет постоянства. Мой дорогой друг, закажите по ней панихиду. Нет! – он осушил кубок. – Напротив! Пойдите и закажите праздничную службу во славу Клер, которая вам отказывает.

* * *

В конце мая Блессингтоны сообщили, что уезжают путешествовать дальше по Италии. Отъезд был назначен на второе июня, и Байрона пригласили первого числа на прощальный ужин. Джорджа охватило знакомое меланхоличное состояние духа. Его новые друзья покидали Геную, и даже помощь Греции, которую он оказывал, не давала ощущения спокойствия. Тереза, напротив, услышав об отъезде англичан, решила, что главное препятствие, стоявшее между ней и Джорджем, устранено. Она словно летала по дому, окрыленная появившейся надеждой. Однако к Блессингтонам на прощальный ужин графиня идти отказалась.

– Они меня не любят, caro, – заявила Тереза Байрону. – Специально будут говорить по-английски, чтобы я ничего не понимала. А леди Блессингтон будет с вами кокетничать. Ее откровенный флирт в присутствии мужа и любовника выводит меня из себя, – Тереза сердилась, и когда-то ее насупленное личико приводило Джорджа в восторг. Но теперь его охватывало подступавшее к горлу раздражение.

– Откуда ты взяла подобные мысли, Терезита! Стоит немного остыть. Я зачем-то нужен тебе и никому более, поверь. Как любовник я никуда не годен. У меня нет денег, меня изводят лихорадки, у меня вечно плохое настроение. Ты зря ревнуешь.

– В Греции вы найдете себе прекрасную гречанку и позабудете обо мне, – Тереза перешла на вторую тему, которая вызывала у нее негодование. – Я буду несчастна, возвращена ненавистному мужу, а вам все равно. Вы равнодушны к моим страданиям!

Джордж смотрел, как легкие юбки всколыхнулись и пропали за дверью. Платье прошелестело по ступенькам: Тереза поднималась к себе на второй этаж. Он тяжело вздохнул:

– Я просто исчадие ада. Я делаю несчастной очередную женщину и никак не пойму, почему, что я делаю не так.

Он плохо себя чувствовал. Боль в желудке чуть отпустила, но на ее место пришла боль в голове, стянувшая виски обручем. Приступ лихорадки сейчас был бы некстати: назавтра хотелось поехать в гости. Как-никак последний ужин вместе. Леди Блессингтон обещала написать о нем книгу. Эта мысль вызвала у него улыбку, и дышать стало легче…

 

Глава 3

Генуя, июнь 1823 года

Ужин удался. Леди Блессингтон не стала подавать еду, традиционную для англичан, считая ее пресной и невкусной. Вместо этого на столе красовались блюда итальянской кухни, которые, несмотря на использование небольшого количества ингредиентов, отличались, на взгляд англичанки, прекрасным, тонким вкусом. Джорджу подобный подход казался немного забавным, ведь сами итальянцы называли свою еду простой и лишенной французского изящества. Но Байрон не стал ничего говорить хозяйке.

На столах красовались пироги с разной начинкой, тонкие куски мяса и замаринованная рыба. Новинкой для некоторых гостей были кукуруза и индюшка, завозимые из Нового Света. В начале июня стол уже изобиловал овощами: сваренными, обжаренными и сырыми, сбрызнутые лимонным соком и политые оливковым маслом. Среди овощей главенствовали недавно появившиеся в Италии помидоры. Местной кухарке заказали традиционную пасту с сыром и ньокки из сыра и шпината. Но Байрон едва притрагивался к еде. В основном он пил красное вино, по обыкновению, встав в дальний угол большой гостиной…

– Вы заскучали, мой друг? – Маргарита отошла от гостей, стараясь развлечь Джорджа. – Вы опять ничего не едите! – всплеснула она руками. – Так не годится. Следует хоть чуть-чуть насыщать желудок. Посмотрите, – леди Блессингтон показала на ближайший стол, заставленный закусками, – тут овощи и сыр, как вы предпочитаете.

– Спасибо. Я тронут вашей заботой. Но я привык есть мало. Моя диета длится уже много лет. Не обращайте на меня внимания, – Байрон взял бутыль с вином. – Не желаете?

– Пожалуй, хотя мне эти вина после французских кажутся простоватыми. Расскажите, дорогой Джордж, как у вас продвигаются дела с отъездом в Грецию? Ваша донна, как прежде, не отпускает вас? Я бы тоже не отпускала, – Маргарита игриво посмотрела на Байрона.

– Увы! – он вздохнул. – Ради Терезы я готов остаться здесь. Но, поверьте, когда любовь сковывает тебя по рукам и ногам, ты не можешь служить высоким целям, которые предначертаны тебе судьбой. Что ей судьба греческого народа! Пустяк! Однако мы продолжаем подготовку. Пьетро ищет врача, готового выехать с нами в июле. Представьте, никто не может ехать, – Байрон снова вздохнул. – Здесь, в Генуе, вообще нет хороших врачей. Пьетро писал в Ливорно, в Пизу. Пока нашел только недавнего студента, правда, с отличными рекомендациями. Без врача ехать не представляется возможным.

Леди Блессингтон согласилась: отправляться на войну без доктора – сумасшествие, а уж с частыми приступами лихорадки, как у Байрона, и подавно. Ей пришлось отойти к другим гостям, и Джордж остался наедине с собственными мыслями. Сомнения по поводу Греции его не терзали. Даже попавшие недавно в Геную из Анконы немцы, просившие помощи у Байрона, не поколебали решимости ехать. Их рассказ, полный горечи от поражения европейского войска, изобиловал подробностями различных несчастий, с которыми они столкнулись. Бедствующие филэллины по дороге домой просили милостыню и спали прямо на земле. Джордж вспоминал, как они описывали Грецию – нищую страну, полную страданий, где опасности подстерегали на каждом шагу и от турков, и порой от самих греков.

– В газетах пишут, греки наконец устранили противоречия в своих рядах, – подошедший к Байрону граф д’Орсе словно прочитал его мысли. – Теперь они имеют правительство и готовы отчаянно обороняться, – граф поднял трость с моноклем и посмотрел на бокал Джорджа. – Что вы пьете? Это деревенское вино итальянских простолюдинов? – он поморщился.

– Я бы подумал, моя помощь более не нужна, – Байрон надменно хмыкнул. – Однако господин Блэкьер, представляющий лондонский греческий комитет, просит в письмах ускорить мой приезд на Закинф, где меня будут ожидать дальнейшие инструкции.

– Так дело решенное? – слегка удивленно поднял бровь Альфред.

– Здесь меня задерживает лишь одно обстоятельство. Как только оно разрешится, я выезжаю. О корабле я договорился и даже погрузил на него две пушки…

* * *

Странным образом после прощального ужина у Блессингтонов все ускорилось. Письма из Греции и Лондона заставляли Байрона действовать быстрее, заодно поторапливая и тех, кто готовился выйти с ним. Из Флоренции спешно вернулся Трелони. Пьетро искал капитана, который будет управлять «Геркулесом» во время перехода по морю. Вдруг Джорджу стало безумно жаль покидать Терезу. Он ни с кем не делился своими переживаниями, испугавшись, что чье-то мнение заставит его остаться в Генуе.

Установившаяся жара гнала Джорджа к воде. Он плавал, а потом страдал – начиналась лихорадка, но приступы длились недолго. После короткого сна, заставив себя встать с постели, Байрон садился писать. Гостей, как и раньше, на вилле Салюццо принимали редко. Впрочем, банкиру Чарльзу Бэрри Джордж был рад.

– Не люблю пить в одиночку, – объяснял он свое гостеприимство Чарльзу, на что тот не знал, как реагировать: смеяться над шуткой или обижаться, если Байрон серьезен. – Ем, напротив, один у себя в комнате. Поэтому, дорогой Бэрри, отужинать не предлагаю.

– Достаточно бокала вина в вашей компании, – банкир кланялся и улыбался в ответ.

Они прошли в тенистый сад, разбитый между двумя виллами, и сели за столик под раскидистым зеленым деревом. Беседа текла неспешно, вращаясь вокруг одной и той же темы, изредка менявшей медленное течение и странным образом направляясь в иную сторону.

– Я, знаете ли, не любил свою мать, – как-то сказал Байрон, оставив на время обсуждение свободы Греции. – Вы спросите: как так случается? Пожалуй, я и сам не дам сразу ответа. Видимо, начиная с матери, потом все женщины, с которыми я должен был, просто обязан был быть близок, отдалялись от меня, раздражали, предъявляя непонятные требования, обвиняя в чем-то… Но я писал матери длинные письма, делясь с ней впечатлениями от пережитого или жалуясь на несправедливости. Мне необходимо было это общение. Сейчас я чувствую ту же необходимость в общении с леди Байрон. Моя жена пишет о нашей дочери, я по мере возможности даю ей советы. О себе рассказываю мало, но странным образом не могу не писать этой женщине, выгнавшей меня из Англии.

– Не желаете ли вернуться? Вас примут обратно с радостью. Тем более, в настоящий момент, когда такие люди, как вы, нужны нашей бедной родине! – искренне воскликнул Бэрри.

У ног Байрона улегся ньюфаундленд. Итальянский жаркий климат изводил мохнатую собаку, поэтому до наступления вечерней прохлады пес искал место в тени, где мирно укладывался подремать. Джордж потрепал его по загривку, не отвечая сразу на призыв Бэрри.

– Почему же Англия бедная? – в итоге откликнулся он. – Она куда как богата, судя по нашему королю. Посмотрите на простых итальянцев и сравните с простым англичанином. Английские крестьяне чуть не в роскоши живут по сравнению с местным людом. Блага современного мира сюда доходят медленно. Изобретения, давно используемые в Англии и во Франции, здесь людям неведомы, даже богатым. Гигиена не в моде. Обычной воды для принятия ежедневной ванны не допросишься.

– О, мой дорогой друг, я говорил о великих умах отечества. В Англии не хватает свежих идей, великих душевных порывов. Вы будете видеть свою дочь, а возможно, и помиритесь с леди Байрон, – тут Бэрри спохватился и замолк на минуту. – Нет, конечно, ваши чувства к графине… Конечно, но ведь она формально замужем. Ее муж упорно добивается возвращения ему жены… Оно, кажется, и к лучшему, – он опять запнулся, заметив отстраненное выражение лица Джорджа.

Стемнело. Тито принес из дома свечи и вторую бутыль с вином. Банкир засобирался домой.

– Простите, дорогой друг, если я вас обидел. Возможно, я вам давал неправильные советы, совершенно не отвечающие вашим истинным помыслам.

– Не берите в голову, – махнул Байрон рукой. – Мне бы самому знать свои истинные помыслы. Давайте выпьем еще по бокалу, – он взял в руки череп. – Мириться с леди Байрон – вещь невозможная. Между нами пролегла пропасть, которую не преодолеть. Про возвращение в Англию я не думаю. Но, решив греческие дела, я, быть может, приеду. Скорее всего, поеду на родину, в Шотландию. Хотелось бы встретиться и с Вальтером Скоттом, который является не просто талантливым писателем, но и прекрасным человеком. Относительно графини, на моей стороне стоит ее отец. Он желает воссоединения с семьей Гамба в Равенне. В данный момент это лучший выход. Пока я буду в Греции, Тереза поживет с родственниками, а там видно будет.

Долгая беседа вымотала Байрона. Он устало прикрыл глаза рукой.

– Пожалуй, и правда, идите, дорогой Бэрри. Самочувствие мое оставляет желать лучшего. Доктора в Италии лечат хуже английских, хоть и те с больными обходятся отнюдь не милосердно. Но уверен, что борьба за свободу Греции поставит меня на ноги, вселит бодрость. А жизнь в Италии? Люди здесь, по крайней мере, честнее, чем в Англии. Сам английский язык провоцирует ложь и неискренность. Чем меня и привлекает милая Тереза, так это искренностью поступков, которые порой раздражают, но они идут из души и не прикрыты фальшью англичанок…

Фигура господина Бэрри быстро исчезла, затерявшись среди деревьев. А Джордж обдумывал собственные слова. Опустившаяся темнота не заставила его уйти в дом. Напротив, она окутывала, бережно обнимала, ласкала и нашептывала шелестом еле слышного ветра. Какими далекими теперь виделись дни, проведенные в Англии. И впрямь он позабыл, как пахнет Лондон, как завораживающе красиво выглядел цветущий сад в имении матери, как чудно выглядела его маленькая новорожденная дочь. Видения преследовали Джорджа, не отпуская, не позволяя вернуться в настоящее. Тоска, верная его спутница, вернулась и потревожила.

– Caro! – сквозь листву деревьев послышалось шуршание женского платья. – Ты позволишь присесть рядом с тобой?

Возле столика появилась Тереза. Ее нежно-розовое платье приятно гармонировало с окружающей зеленой листвой. Кудряшки обрамляли лицо, не в пример англичанкам не бледное, а слегка тронутое солнцем. Тереза всегда старалась защищать кожу от ярких лучей, закрываясь полами широкой шляпы, но, несмотря ни на какие уловки, графиню даже зимой нельзя было назвать бледной. Байрону Тереза напоминала ребенка, превратившегося в женщину, при этом сохранившего детскую наивность и непосредственность.

– Господин Бэрри ушел? – напомнила Тереза о себе, задав вопрос, на который имелся очевидный ответ. – О чем вы говорили? О Греции? – как она ни сдерживалась, интерес к определенной теме скрыть не удавалось.

– Садись, дорогая Тереза, – Джордж указал на стул, где несколько минут назад сидел банкир. – Мы обсуждали Англию. Я сказал, что не желаю туда возвращаться, хочу только посетить родную Шотландию. Я сказал, что люблю Италию и итальянских женщин, в особенности одну прекрасную графиню. В Англии, дорогая, все женщины одинаковы: манеры, разговоры, образование – ничто не выделяет никого из них. В конце сезона, когда заканчивается череда обедов, ты и не вспомнишь, с кем ты беседовал, кого видел, как звали ту или иную высокомерную леди…

Тереза послушно дослушала речь Байрона. Не раз она внимала его рассуждениям об Англии, но перебивать не стала. В итоге терпение было вознаграждено.

– Я отправляюсь в Грецию в июле, Терезита, – Джорджу тяжело дались эти слова. Он вдруг понял, что сам себе предсказывает будущее. – Не знаю, сколько пробуду там, но я обещаю стремиться к тебе всем сердцем. И как только увижу, что греки более не нуждаются во мне, вернусь.

Тереза вздохнула.

– Вам пишет греческий комитет? Приходили письма? – В последнее время действия комитета начали раздражать Джорджа, и это могло остановить его в последний момент.

– Пришел журнал «Мир и путешественник». В нем опубликовали отрывки из моего письма комитету. Зачем привлекать внимание к поступку, мотивы которого далеки от геройства, хвастовства, желания покрасоваться? Поэт возжелал славы на поле брани… Нет, подобных мыслей я не имею. К тому же мои советы в комитете не слышат. Вместо легкой артиллерии они отправляют в Грецию артиллеристов, которым не из чего стрелять. А греки предпочитают старые мушкеты, из которых палят, спрятавшись за валуном.

– Зачем вы туда едете? – Тереза задавала этот вопрос сотню раз. Ее удивляло отношение Джорджа к греческому комитету, мнение членов которого он не уважал и не принимал, и отношение к грекам, которых он одновременно превозносил и считал отсталыми.

Вопрос графини остался без ответа. Байрон встал и отправился в сторону дома. Если бы он знал ответ на ее вопрос, насколько стало бы проще уезжать. Ему самому было непонятно, что заставляет его покидать Италию. Любимая женщина, устоявшийся образ жизни… Помогать грекам он мог бы, не присутствуя в Греции лично, как делают многие филэллины. Джордж обернулся.

– Если бы я был не я, то кем бы я был, Терезита? – шедшая следом графиня резко остановилась. – Понимаешь, интересно узнать, кем я могу еще стать, не в будущей жизни, а в нынешней.

Она его не понимала – Джордж четко видел написанное на лице милой Терезы непонимание. Она честно старалась найти ответ, но в ее голове он не отыскивался.

– Зачем вам быть кем-то еще? – наконец спросила Тереза. – Вы известный поэт, разве этого недостаточно? И я люблю вас именно таким.

– О, твоя любовь, дорогая, самое ценное, что я имею. Ты должна простить мне недостойное тебя поведение.

Они подошли к заснувшему дому. Ньюфаундленд привычно толкнул огромной головой дверь и проследовал к лестнице. Пропустив вперед хозяев, он улегся охранять их покой. Тереза и Джордж молча поднялись наверх.

– Спокойной ночи, – Джордж поцеловал руку графине и направился в свою комнату.

– Спокойной ночи, – прошептала Тереза, понимая, что ее уже все равно не слышат.

Ни отца, ни Пьетро не было: они любили уехать без предупреждения на охоту или в поисках иных приключений. Поделиться переживаниями было не с кем. Тереза прошла к себе и тихонько заплакала, глядя на портрет Джорджа, стоявший в изголовье ее кровати…

1820 год, Равенна

Алджернон кряхтел над очередным письмом в Лондон. Доклад не изобиловал интересными фактами и уж тем паче новыми открытиями. Уважаемый лорд Байрон своим привычкам в Равенне не изменял. Но Алджернон скрупулезно перечислял действия соотечественника: «до трех дня не появлялся». Тут можно было бы поделиться личными предположениями: Алджернон считал, что Байрон просто-напросто спит. Но он воздержался и продолжил писать. «После трех Байрон поехал к итальянской графине и пробыл там до шести. Затем ездил верхом в излюбленном месте – возле кладбища Равенны. Ужинал он в восемь, а с девяти до полуночи вновь пребывал у своей возлюбленной. Время до рассвета Байрон обычно проводит в кабинете – видимо, пишет поэмы. Ест крайне мало – ходят слухи, соблюдает диету. Редко принимает гостей. Сам в гостях говорит редко, в основном слушает. Несмотря на вежливые ответы, по выражению лица часто видно, как он реагирует на реплики собеседника»…

Отложив перо, Алджернон подумал, что не прочь вести подобный образ жизни. За окном стояла восхитительная итальянская осень – теплая, радующая глаз цветами всевозможных оттенков, скупая на дожди.

– В отличие от Англии, – в продолжение своих мыслей сказал вслух Алджи. – Оседлать бы сейчас коня и проехаться по окрестностям. Потом написать пару стихотворений, затем поехать к прекрасной, молодой итальянке, которая замужем, а потому не представляет для холостяцкого статуса никакой угрозы, – вздохнув, он продолжил писать.

Теперь предстояло описать общую обстановку, изменившуюся с приходом осени. Итак, «приехало много иностранцев, в том числе англичан. Замечено, что большая их часть тайно поддерживает борьбу карбонариев. Лорд Байрон, переехавший к графу Гвиччиоли, несмотря на любовную связь с его женой, явно имеющий секретные связи с Романией и Болоньей, участвует в приготовлениях к готовящемуся восстанию».

– Правительство по какой-то причине не сильно волнуется по поводу Байрона, – снова сказал вслух Алджернон. – Не воспринимает его всерьез. А кто воспринимает? Секретные английские службы и итальянские карбонарии. М-да, еще граф Гвиччиоли, чья жена стала чуть ли не официальной любовницей лорда. Принял бы я его всерьез? – Алджи задумался. – Принципы у него сверхлиберальные, он вызывает сенсацию везде, где появляется. Уехал из Англии со скандалом, связанным с разводом с женой, а теперь создает скандал, уводя графиню Гвиччиоли от мужа. Хм, политикой не пахнет. Зачем ему карбонарии? Свобода Италии от австрийцев?

На следующий день Алджернон отправил письмо. Вечером его навестил коротышка:

– Ясно, он связан с революционерами, сэр! Ясное дело! Яснее дня! Тут полно иностранцев. Они планируют выступить, и немедля. Поверьте, среди них будет тот ваш лорд, – итальянец отчаянно жестикулировал, вращал темными зрачками и всем своим видом подчеркивал жаркую заинтересованность в вопросе.

– Почему никаких мер к нему не принимают? Не высылают отсюда? – спросил Алджернон. – Если он так опасен?

– А, сэр! Он написал про Данте – про идеи независимости и демократии. Я послал отчет. Мне сказали, из него не понять ни слова. Я говорю, как переводить этого английского поэта, если я все слова понимаю, а смысл нет. Они говорят, значит, не страшно. Пусть пишет ваш английский лорд, если ни черта непонятно, что он хочет сказать! – коротышка расхохотался.

Алджернон натянуто улыбнулся:

– Вы что же, считаете лорда Байрона дурным поэтом?

– Упаси Господь, сэр! Хотя, если поэта ни черта не понять, то хорош ли он или плох, не мне судить! Я шпион, а вовсе не визитер литературных лондонских салонов, – он хмыкнул. – В отличие от вас, сэр.

– С чего вы взяли, что я посещал литературные салоны?! – про себя Алджернон ужаснулся: откуда такие догадки – он и впрямь в юности грешил стихоплетением и зачитывал свои вирши после обедов в великосветских салонах.

– Да ни с чего, сэр! Просто так болтнул! Если плохой поэт нужен публике, она провозгласит его лучшим. Так я считаю, – коротышка поклонился и направился к двери. – О следующей встрече сообщу непременно. Ждите записки, – он вышел, оставив за собой запах пота и давненько немытого тела.

Алджернон стряхнул оцепенение. Из Англии приходили письма с настойчивыми просьбами следить за Байроном. Итальянцы не принимали его во внимание. Австрийцы, вслед за итальянцами, терпели его выходки. И даже граф Гвиччиоли пока не всадил лорду пули ни в спину, ни в лоб. Дабы развеяться, Алджи пошел на прогулку. Свежий воздух чуть взбодрил его, и даже появилось желание прочесть Данте или, на худой конец, размышления по поводу его пророчеств у Байрона. Подойдя к книжной лавке, которую хозяин готовился закрыть, он спросил по-итальянски:

– Есть ли у вас Данте или работа лорда Байрона «Предсказание Данте»?

Хозяин лавки перекрестился, посмотрел по сторонам и тихо прошептал:

– Запрещено цензурой. Нету, – захлопнул дверь перед носом у Алджернона и нарочито громко начал греметь замками…

 

Глава 4

Генуя, июль 1823 года

Наконец-то пришла заказанная форма. Иногда со стороны казалось, что Джордж готовится к постановке спектакля, в котором будет играть главную роль. Житейские дела периодически отвлекали его внимание от главного действия на мелочи, не требовавшие на посторонний взгляд такого пристального и серьезного изучения. Байрон тщательно просматривал почту и ежедневно садился отвечать. Что-то вызывало у него раздражение, что-то – желание ответить, внести поправки, высказать свое мнение…

– Отец, – делился он с Трелони, – представлен в моей биографии, присланной из Франции, ужасным человеком, грубым деспотом. Я оспариваю сей факт, хотя сомневаюсь, что кто-то возьмет на себя труд поправить искаженные сведения, – говорил Джордж деловито, словно в суде выступал или в палате лордов. – Разве мать терпела бы такие выходки! Глупо так писать, даже не представляя истинного характера отца! Я пишу, что он неаккуратно обращался с деньгами, но деспотом, представленным в биографии, ни в коей степени не был.

На столе высилась стопка бумаг, а некоторые исписанные листки валялись, отброшенные, на полу. Трелони не стал возражать, но в памяти свежи были слова тех, кто помнил жуткий нрав отца Джорджа. Он и сам говорил, что мать едва с ума из-за него не сошла, – ее невыносимый характер, изводивший Байрона в детстве, являлся следствием жестокого обращения с ней мужа. Однако сейчас Джорджу лучше было не перечить. Неважное самочувствие сказывалось на состоянии его духа: он часто раздражался по пустякам, по большей части молчал, проводя время в своей комнате. Приближающийся отъезд, с одной стороны, воодушевлял Байрона, с другой – напротив, делал его нервным, особенно в связи с отсутствием четких указаний по поводу дальнейших действий…

– Не расстраивайтесь, дорогой Джордж, – вымолвил Трелони.

– Не расстраиваться! Хороший вы мне даете совет, мой друг! – вспылил Байрон. – Осквернение памяти моих предков не может не ввергать меня в уныние! Что станется с воспоминаниями, когда все упомянутые в них умрут?! Представьте, сейчас я что-то в силах поправить, внести ясность. Да и знакомые отца еще живы. Если книга с подобным, мягко говоря, преувеличением его пороков дойдет до Англии, многие будут возмущены.

– После смерти пусть говорят обо мне что хотят, – заявил Эдвард. – Какая разница? Пусть приукрашивают мои подвиги. А ваши-то, дорогой Байрон, как представят, учитывая то количество слухов, которые ходят уже теперь! – он по-прежнему пытался представить дело в шутливом свете.

Но Джордж поддерживать шутливый тон не желал.

– Ужасно! Поэтому я все-таки напишу письмо. Вдруг получится убедить их исправить, – он всплеснул руками. – А история о смерти первой жены отца? Якобы она умерла от горя, не в состоянии вынести его жестокого поведения. В действительности бедная женщина отправилась с отцом на охоту сразу после родов. Тогда на свет появилась моя любимая сестра Августа. И вот мать Августы, будучи слаба и не совсем оправившись, заболела. Потому и умерла.

Джордж положил перед собой чистый лист бумаги и принялся писать, излагая собственный взгляд на биографию отца. Трелони не уходил, да его и не гнали. На столе он заметил продолжение «Дон Жуана».

– Позвольте? – он взял исписанные листки и принялся читать. Нет, талант Байрона, как считали многие в Англии, не исчерпал себя. Трелони продолжали восхищать поэтические строки, выходившие из-под пера Джорджа. Он зачитался и не заметил, как тот закончил письмо.

– Вот ответ. Благодарю за оказанную честь. Но прошу по возможности внести изменения, – перед Байроном лежали три страницы. – Пишу тут и про моего двоюродного деда, пятого лорда Байрона, убившего на дуэли мистера Чаворта. Дед вовсе не страдал по поводу своего поступка и даже хранил шпагу, которой пронзил несчастного. Я же был, представьте дорогой Эдвард, влюблен во внучку мистера Чаворта. Наши семьи отчасти желали этого брака, дабы устранить давнюю вражду, – Джордж показал на письмо: в нем он описал и этот эпизод из своей жизни. – Мы так и не поженились, оно и к лучшему. Был момент, когда я имел возможность с внучкой мистера Чаворта встретиться. Она уже к тому времени вышла замуж, но милая, мудрая Августа отговорила меня. Сказала, старые чувства могут вспыхнуть вновь, а это не нужно ни мне, ни замужней даме…

Не поняв, зачем описывать такие подробности малознакомому человеку, Трелони вновь промолчал. Пошелестев бумагами, он промолвил:

– Вы превосходно пишете. Я почитал новые части. Их стоит опубликовать как можно быстрее. Что ваш издатель?

– Обижен за публикации в «Либерале». Впрочем, сотрудничеству с Хантом приходит конец. Отъезд в Грецию поставит точку в моем посильном участии в издании опального журнала. Он во многом поставит точку, и слава богу!

– Сколько вышло номеров? – поинтересовался Трелони.

– Четыре.

– Чем собирается заняться Ли? Он не просится в поход с нами?

– Понятия не имею, чем он займется. Скорее всего, будет воспитывать очередного отпрыска. Греция ему ни к чему. Ли хватает борьбы с женой и неуправляемыми детьми. Как жаль Мэри! Она с ними пыталась отвлечься после смерти Перси, но Ханты извели ее окончательно. Ей следует быстрее выехать в Англию. Как только она утешит Терезу, надеюсь, сразу тронется в путь.

На следующий день выяснилось, что в дальнейшей судьбе Мэри странным образом начал проявлять участие Хант. Надвигающийся, как черная туча над его головой, отъезд Байрона крайне беспокоил Ли. Финансовое положение, не улучшавшееся, а ухудшавшееся день ото дня, отягощалось плохими продажами журнала. Когда Шелли звал Ханта в Италию, тот и предположить не мог, что его ожидает вдали от родины. Смерть Перси оставила всю семью на попечении Байрона, не почитавшего Ли за близкого друга.

– Он хочет продолжать висеть на моей шее, – жаловалась Джорджу Мэри. Всячески обхаживавший ее Трелони тоже был тут как тут. После отказа Клер выйти за него замуж Эдвард кинулся к ногам Мэри Шелли. – Когда я объявила, что уезжаю в Англию, он пытался меня уговаривать остаться или взять их семью с собой. Но мне едва хватает средств на путешествие. И те даешь ты, Джордж, – ее лицо приобрело печальное выражение, которое редко менялось на чуть более радостное.

– Нет уж, пусть выкручивается сам, – резко вставил Трелони, выражавший готовность помогать Мэри, но никак не огромной семье Ли. – Простите, дорогая, мой неподобающий тон. Однако вам следует соблюдать свои интересы в данном вопросе.

Байрон согласно закивал. Он расположился напротив Мэри за столиком в саду. Трелони стоял возле стула Мэри, преданно глядя на нее сверху вниз.

– Ох, Эдвард, сядьте же, – махнула она платком, которым изредка промокала сухие глаза. – Мне надоело каждый раз задирать голову, чтобы обратиться к вам.

Трелони с видимым удовольствием сел возле Мэри и наполнил свой бокал вином.

– Где ваш череп? – спросил он Джорджа, заметив, что тот пьет из обычного бокала. – Неужели потерялся?

– И не надейтесь! Просто я его уже отнес на корабль. Мы скоро выходим в море, вы помните? – Байрон усмехнулся. – До десятого осталась неделя. Или до двенадцатого.

– Почему ты выбрал эти две даты? – Мэри удивленно посмотрела на него.

– Я обращался к одной женщине. Она гадает на картах и сверяется со звездами – двойное предсказание. Оба говорят за эти числа. Гадалка не советовала переносить отъезд.

– И погода благоприятствует, – вставил Трелони. – Все спокойно: ни облачка, ни сильного ветра.

– Ах, вы помните, когда погиб Перси, тоже ничего не предвещало беды, – Мэри нахмурилась. – Надеюсь, Джордж, за тобой не приходит Аллегра, и нет иных знаков, предвещающих беду.

Байрон и Трелони переглянулись и дружно ответили «нет». Но оба помнили, о чем еще говорило предсказание: путь назад в Италию отрезан всем: Джорджу, Эдварду и Пьетро. Брат Терезы не знал о гадалке и спокойно готовился к отплытию. А Байрон и Трелони долго обдумывали сказанное пожилой итальянкой.

– Мне думается, мы вернемся в Англию или останемся в Греции, – размышлял Трелони. – Вы, дорогой Джордж, станете кем-то вроде короля. Греки вас не забудут и превознесут до таких высот, что уехать от них вы уже не сумеете. А я? Останусь при вас. Но обязательно съезжу в Англию рассказать про наши подвиги. Глядишь, напишу воспоминания…

– Иных знаков, кроме как ехать в Грецию, нет, – ответил Мэри Байрон. – Десятое или двенадцатое – числа, угодные звездам. Хорошо бы успеть, – иногда казалось, он говорит, словно в бреду, и Мэри становилось страшно. Она вспоминала другого Джорджа. Джорджа, который приехал в Женеву и на спор писал страшную историю про вампиров. Джорджа, с которым был так близок Перси. Не истощенный и больной, лысеющий, высокий мужчина, потерявший интерес к увеселениям, театрам и приемам, а галантный, светский денди с загадочной улыбкой на устах…

– Помню, даты всегда играли важную роль, – вступил Трелони. – Моряки смотрели на числа, и если какое-то число имело плохое знамение у команды, никогда не выходили в море, ждали, пока не наступит следующий удачный день. Мы поступим так же. Не волнуйтесь, дорогая Мэри, наш путь будет счастливым. Со дня на день придут письма с точными указаниями куда направляться.

Мэри вздохнула. Мир, который строил поэт Перси, рушился на глазах. Уехала Клер, теперь уезжают Байрон и Трелони. Ей самой придется возвращаться в Англию на милость отца Перси, обещавшего помощь внуку, только если тот будет жить рядом с ним. Красивые мечты юности исчезали в воздухе, растворяясь, тихо улетая прочь.

– Возвращение домой неизбежно, – промолвила она. – Я не забуду Италию и те дни, что мы провели здесь. Мы ведь были счастливы, не правда ли, Джордж?

Он кивнул:

– Безусловно. Лучшее всегда остается позади, дорогая Мэри. Лишь потом мы понимаем, насколько прошедшие дни прожиты лучше, полнее, чем настоящие, а тем более будущие. Мы оглядываемся с грустью, потому что понимаем: прежними мы не будем. Позаботься о Терезе в первые дни после моего отъезда. Первые дни станут для нее самыми тяжелыми. Когда она уедет с отцом в Равенну, отправляйся в путь сама.

– Я же тебе обещала. Конечно, я буду рядом с ней, не сомневайся.

* * *

Тереза лишь внешне смирилась с неизбежностью расставания с Байроном, но внутри все у нее сопротивлялось и бунтовало. Ссориться Терезе больше не хотелось. Она сознавала, что его решение не изменится. Обещания Джорджа вернуться к ней из Греции казались лишенными смысла. Предчувствия, обычно терзавшие Джорджа, теперь изводили Терезу. Единственным человеком, который готов был выслушать ее, оставался брат.

– Не отступай от него ни на шаг. Будь рядом, – твердила Тереза. – Он неспособен позаботиться о себе. Джордж часто болеет, но ненавидит врачей. Позаботься о нем, пожалуйста.

Пьетро кивал. Он любил Байрона как старшего брата и готов был следовать за ним по пятам. Пока основная часть хлопот по подготовке к отъезду легла на него. Джордж давал поручения, а Пьетро пытался достойно их выполнять.

– Конечно, не сомневайся. Я уже давал тебе подобные обещания и готов дать еще сколько угодно. Поезжай с отцом и жди нас обратно. Война не продлится долго, ведь сколько людей едут помогать Греции, – Пьетро воодушевляла возможность действовать, но он искренне верил, что возвращение в Италию не заставит себя долго ждать. О письмах Байрона в Лондон своему банкиру, в которых говорилось о его намерениях пробыть в Греции четыре года, никто не ведал.

На вилле в Альбаро установилось странное спокойствие. Но тишина была только видимостью. Она скрывала страхи и душевную боль ее обитателей, не позволяя им вырываться наружу. Порой казалось, в доме никто не живет – слуг звали редко, а животные словно чуяли недоброе и не резвились, как раньше, устраивая шум и гам на первом этаже. Трелони почти все время проводил на корабле, отдавая последние указания перед выходом в море. Ему одному приключение виделось очередной забавой. А жизнь так не баловала его ими в последнее время. Предсказанные даты могли отсрочить письма из лондонского комитета или вести из Греции, но регулярная переписка оборвалась; четкие инструкции о том, куда направляться Байрону, не приходили.

– Почта работает ужасно, дорогой Эдвард, – жаловался Джордж. – Считаные дни нас разделяют от того момента, когда мы покинем Геную. Задерживаться не будем.

Иногда возобновлялись вечерние прогулки верхом, и разговоры о предстоящей поездке вспыхивали с новой силой. На каждый приход Трелони Тереза реагировала болезненно, хоть и старалась поменьше ссориться с Байроном. Но Джордж видел, как она переживает, и сам тоже начинал волноваться.

– Надо скорее уезжать, – говорил он. – Затянувшееся прощание ни к чему нам обоим. Менять принятое решение поздно. Я уже вложил в это предприятие немалые деньги. В Англии успели объявить меня героем, а греки ждут моего приезда. Пути назад нет.

Трелони казалось, что иногда Байрон жалеет о предпринятых шагах. Здоровье его не улучшалось, а настроение менялось по нескольку раз на день. К тому же начавшие было ослабевать чувства к Терезе теперь обрели новую силу. Джордж называл ее своей единственной и последней любовью, меланхолично рассуждая о предстоящей разлуке.

– Оставайтесь, Джордж! – восклицал Трелони. – Мы поедем с Пьетро и выполним все ваши инструкции. Вам ехать незачем, – его настораживали лихорадочный блеск глаз Байрона и нежелание менять намеченные планы.

– Мне так нагадали. Вы ведь помните, я должен ехать. С судьбой спорить бесполезно. Ее не обхитришь. Я попаду в Грецию. Не стоит меня отговаривать. Напротив, именно вы с Пьетро вполне могли бы здесь остаться, но не я…

Спор был бесполезен. Да и в глубине души Трелони хотел, чтобы друг, которым он так восхищался, которого он так любил, ехал с ними. С одной стороны, Байрон производил впечатление человека закрытого и не стремящегося к общению. С другой – он слыл прекрасным собеседником, к нему притягивало людей, что одновременно удивляло и восторгало Эдварда. Если из Англии приезжали соотечественники, они считали своим долгом нанести визит вежливости Джорджу. Да, в последнее время гостей на вилле принимали крайне редко. Тем не менее всегда находились желающие зайти к нему и потом рассказывать о Байроне правду, а чаще – плести небылицы…

Кроме Гамба и слуг других итальянцев в доме не видели. Друзья и родственники Терезы остались в Равенне, а в Генуе их принимали холодно, не выражая ни малейшего желания с ними общаться.

– Терезе, наверное, скучно весь день проводить одной, – предположил Трелони, – без вас, дорогой Байрон, она лишится единственного собеседника. Отчасти я понимаю ее нежелание вас отпускать.

– О, не преувеличивайте, мой друг! – Джордж скривился. – Она с детства жила в монастыре и привыкла к такому образу жизни. Это меня в итальянских женщинах и восхищает. Они умеют скандалить и добиваться своего, но в целом это женщины определенного воспитания, приученные к уединенному времяпрепровождению с молитвенником в руках. Поверьте, Тереза не видит ничего особенного в том, чтобы сидеть в комнате, глядя в окно. Конечно, ей нравятся беседы со мной. Никто в ее окружении не имеет образования, подобного тому, что я получил в Англии. Я не тешу себя мыслью о наличии у меня особого дара или таланта. Однако же стоит признать: тут мужчины проще и найти в собеседники человека тонкого склада, достойного происхождения сложно…

* * *

Отсутствие писем с указаниями из Греции заставило Байрона чуть отложить выход в море. Погрузка всего необходимого на борт тоже происходила не так быстро, как хотелось бы. С собой Джордж велел брать медикаменты, которых хватило бы для нескольких сотен человек на год, две пушки, амуницию и личное оружие. Кроме того, на борт подняли пять лошадей и ньюфаундленда. С Байроном уезжали Пьетро, Трелони, врач, восемь слуг и грек, который прибыл в Геную из России и собирался возвращаться на родину.

Ни десятого, ни двенадцатого июля выйти из порта не удалось: в спешке шли последние приготовления.

– Завтра тринадцатое. Предлагаю, дабы не откладывать более отъезд, остаться на «Геркулесе», – объявил Джордж Пьетро и Трелони. – Четырнадцатого поутру двинемся в путь.

– Приготовления закончены. Мы можем выступить и завтра, – сказал Пьетро. – Погода стоит превосходная. Капитан готов поднять паруса.

– Нет, мой друг, тринадцатого мы останемся в порту, – возразил Джордж. – Иначе все путешествие будет проходить под дурным знамением.

– Это правда! – подхватил Трелони. – Тринадцатого выходить нельзя. К сожалению, мы не сумели собраться раньше, но в том нет нашей вины. Думаю, письма от господина Блэкьера застряли где-то по дороге. Но если мы не выдвинемся сейчас, то не выдвинемся никогда. Поэтому четырнадцатое число вполне подходит для осуществления наших намерений.

– Десятое, двенадцатое, четырнадцатое – ряд цифр один, – промолвил Байрон. – Завтра переедем на корабль, решено. Предупредите команду. Пусть все будет наготове.

Теперь Джордж казался совершенно спокойным. Лихорадочное состояние покинуло его. Со стороны он выглядел уверенным в себе человеком, командиром, ведущим свой отряд на благое дело. Он распрощался с Терезой, которой не позволил провожать его до порта, отправил весточку Мэри и тринадцатого июля, как и запланировал накануне, поехал к морю. Команда ожидала на борту. Капитан воодушевленно расхаживал по палубе, отдавая последние распоряжения. Единственными недовольными были лошади, которые нервно били копытами и громко ржали. Им поход по морю уже сейчас представлялся мероприятием опасным и совершенно неподходящим для их лошадиной сущности. Ньюфаундленд по кличке Лев пытался соответствовать гордому имени и не показывать страха.

Днем на корабль с наличными деньгами на десять тысяч испанских долларов и бумагами, подтверждающими выданный Байрону аккредитив дополнительно еще на сорок тысяч, прибыл банкир, господин Бэрри. Покончив с деловой частью визита, Джордж предложил Бэрри, Пьетро и Трелони ехать в Ломеллину – прелестную деревушку неподалеку от Генуи.

– Если вы не против, господа, мы отобедаем там, на берегу, – он отдал распоряжения слугам подготовить необходимую провизию и в счастливом расположении духа отправился на берег.

Лошади тоже были рады почувствовать земную твердь под ногами. Они наивно понадеялись, что морское приключение на этом закончилось, и прытко скакали в сторону Ломеллины. Преодолев расстояние в шесть миль, компания спешилась и расположилась в тени дерева неподалеку от мерно шелестевшего волнами моря. Еды взяли с собой немного. Байрон, как и раньше, соблюдал назначенную самому себе строгую диету, а остальные подчинились его воле, довольствуясь сыром, фруктами и вином.

– Прекрасный вид, – умиротворенно сказал Байрон. Он сидел, расслабленно прислонившись к стволу дерева, глядя куда-то вдаль. – Италия – красивейшая страна, и мне жаль покидать ее. Такого не увидишь больше нигде.

– Вы же уже посещали Грецию. Неужели она уступает здешним местам? – спросил Бэрри. – Я слышал, греческое побережье, в особенности острова, превосходят любые картины, которые может нарисовать воображение!

Байрон на минуту задумался:

– Верно, там есть места истинно божественные. Порой я начинал верить, что именно в Греции жили боги. Мне думается, в Греции скорее бросается в глаза восточная красота, которой не увидишь в Италии. Я понимаю, почему туркам полюбились те места и они никак не хотят покидать их, по крайней мере, мирно. Иные земли, конечно, уступают Греции, к тому же не несут в себе этого восточного колорита. Но нынче Греция разрушена. Сомневаюсь, что мы насладимся дивными видами посреди бедности, развалин, посреди войны. Да и сидя здесь, я не верю, что буду восторгаться в такой же мере чем-то иным.

Больше никто не задавал Байрону вопроса: «зачем мы направляемся в Грецию, если тут так хорошо». Нет, всех захлестнуло походное настроение, когда воинственно протрубили трубы, надеты латы, а в руки взято оружие. Лазурная гладь воды искрилась на солнце, полуденная жара спадала, чуть смягчившись. На поле неподалеку вновь вышли крестьяне, чтобы успеть сделать свою тяжкую работу до заката. Громкие крики итальянок, призывавших детей к порядку, едва заглушались пением птиц, словно соревновавшихся друг с другом. Нехотя мужчины начали подниматься и отвязывать лошадей.

В порту Генуи они с трудом завели их на корабль. Кое-как слуги затащили упиравшихся животных в тесный трюм, где привычная твердая земля вновь сменилась на качающийся на волнах деревянный пол.

* * *

На рассвете Байрон стоял на палубе. Его друзья спали, а капитан с командой уже бодро готовились к выходу в море.

– Отличная погода! – тучный капитан, скорее похожий на мясника, чем на мореплавателя, довольно посмотрел на небо. – Будем надеяться, ветер не переменится, – он перекрестился и оставил Байрона одного.

– Будем надеяться, – тихо повторил Джордж.

Он любовался на прекрасный город, в который прибыл морем несколько месяцев назад. При восходе солнца Генуя выглядела, словно сказочный город, раскинувшийся на холме, над морем. Покидать Геную именно в этот момент было жаль, но морской воздух всегда поднимал настроение Байрону. Он расстегнул пуговицы рубашки, обнажив грудь, и вдыхал соленый аромат, пробиравший его насквозь. Вскоре проснулись и остальные новоявленные филэллины. Они встали возле Джорджа, дружно забыв про завтрак, глядя на разворачивающуюся перед их взором картину.

В приподнятом настроении поели. Теперь предприятие казалось делом пустяковым, о котором позже можно будет слагать легенды и плести небылицы. Трелони шутил больше всех. Он легко влюблялся и легко переезжал с места на место. Он легко оставил Италию и смотрел только вперед, в неизвестное, но безумно привлекательное будущее.

Незаметно прошел день. Пекло солнце, дул приятный ветер. Команда расслабленно прохаживалась по палубе. К вечеру капитан начал хмуриться. Ближе к полуночи ему пришлось спуститься в каюту к Байрону.

– Сэр, нам следует возвратиться в Геную, пока мы не вышли в открытое море, – заявил он. – Поднялся сильный западный ветер.

– Попробуйте идти вперед, – Джорджу вовсе не нравилась идея возвращаться. – В какой-то момент ветер может вновь перемениться.

– Хорошо, сэр. Мы постараемся.

Вместе с капитаном Байрон поднялся на палубу. Сильно штормило.

– Что происходит? – Трелони возник из темноты. – Буря?

– Поднялся сильный западный ветер. Нас гонит не туда, куда следует держать курс, – ответил Джордж. – Капитан попробует справиться с ветром. Иначе нам придется возвращаться в Геную.

Матросы пробежали мимо, выполняя отрывистые команды капитана. Байрон остался на палубе, не желая спускаться вниз. Трелони не оставлял друга. Расставив пошире ноги, он пытался удерживать равновесие – корабль все больше бросало из стороны в сторону.

– Посмотрите, что там с Пьетро, – попросил Джордж. – Он не привык к морским переходам.

Эдвард сбежал по крутым ступенькам вниз и быстро вернулся обратно.

– Морская болезнь! – крикнул он, перекрывая шум волн. – Юного Гамба тошнит, он не может встать с постели. Впрочем, он не одинок! Почти все наши слуги точно в таком же положении.

– Они пропускают великолепный спектакль, – прокричал в ответ Байрон. – Смотрите!

Черные волны вздымались над поверхностью моря, будто огромные птицы, и обрушивались на палубу. Небо, днем приветливое, голубое, освещенное солнечными лучами, сейчас сливалось с водой. Одна большая черная масса бурлила и кипела вокруг несчастного «Геркулеса». Берега было не видно. Но Байрона не покидало приподнятое настроение. Он улыбался и смотрел на разворачивающееся вокруг действо, словно действительно сидел в театральной ложе, а не едва удерживался на ногах на качающемся из стороны в сторону судне.

– Лошади, синьор! – на палубу выбежал Тито. – Они сломали перегородки и набрасываются друг на друга!

Байрон быстро пошел к трюмам, на ходу бросив:

– Надо проведать лошадей. Бедолаги не привыкли к морской качке. Им придется труднее, чем людям!

Трелони побежал вслед за ним. Лошади метались по узкому пространству, раздувая ноздри, в отчаянии натыкаясь на стены. Им хотелось на волю, подальше от качки. Джордж, рискуя попасть под копыта, ходил между ними и похлопывал утешающее по загривкам. Почуяв хозяина, животные немного успокоились, но ненадолго. Качка продолжалась, а вывести их было некуда.

– Тито, останься с ними, – приказал Байрон. – Мы поднимемся наверх.

Через три часа капитан принял решение возвращаться в порт Генуи: бороться с ветром и штормом стало бесполезно, и лишь чудо могло помочь кораблю вернуться в порт без больших потерь. Байрон и Трелони продолжали оставаться на палубе, время от времени спускаясь в трюм успокоить лошадей. Тито едва справлялся с разнервничавшимися животными, и лишние руки ему не мешали.

К шести утра перед взором путешественников возникла Генуя. Красотка, казалось, насмехалась над ними: вот, снова я, никуда вы от меня не денетесь… И погода тоже вторила насмешнице. Ветер утих, выглянуло солнце.

– Вы много потеряли, Пьетро, – заявил Байрон выползшему из каюты Гамба. – Такое нечасто увидишь! Скажите ему, дорогой Эдвард! Зрелище куда как впечатляющее!

В стоявшем на палубе мужчине с трудом угадывался прежний Байрон. Точнее сказать, именно прежний и возродился. Пьетро помнил того человека, с которым познакомился в Венеции, и сейчас перед ним стоял именно он – в распахнутой на груди белой рубашке, со сверкающим взглядом и развевающимися на ветру волосами.

– Отличный знак! – воскликнул в ответ Трелони. – Буря в начале пути – хорошее знамение!

К ним подошел капитан:

– Сэр, починка повреждений займет как минимум один день.

– Ничего страшного, – кивнул Джордж. – Мы съездим в Альбаро, – обратился он к друзьям, – За виллой остался следить господин Бэрри. Вряд ли он так быстро привел дом в упадок, – все рассмеялись сказанной шутке и согласились отправиться на несколько часов в Салюццо.

В пути Трелони не преминул продолжить высказанную им мысль:

– Был случай точно такой, как у нас сегодня. Вышли из порта, но грянула буря, и пришлось вернуться обратно. Один матрос сказал, что буря – прекрасный знак, обещающий в дальнейшем удачный морской поход. Капитан позволил части команды сойти на берег. И тут другой матрос внес сумятицу, объявив, что с корабля уходить в подобной ситуации нельзя. Хорошее знамение – буря, но выход на берег считается дурным знаком, поэтому следует остаться на борту. Не все послушались совета. На следующий день мы вновь вышли в море. По прошествии трех дней на нас напали пираты. Они убили несколько людей и ограбили судно. Представьте наше удивление, когда выяснилось, что погибли лишь те, кто выходил на берег!

Некоторое время Пьетро и Байрон молчали.

– Значит, мы зря отправились в Альбаро? – наконец вымолвил Джордж. – Следовало оставаться на «Геркулесе»?

– О, не думаю, – спохватился Трелони. Чуть запнувшись, он быстро затараторил: – Тот корабль стоял не в своем порту. Мы же возвратились домой. Если домой, то можно и знамением не считается. Мы вообще не успели отойти достаточно далеко.

Несмотря на подобные заверения, остаток пути друзья провели в тишине – разговаривать не хотелось. На вилле банкира не оказалось. Байрон поднялся в свою комнату и оставался там до вечера. Настроение у всех испортилось, но Трелони это не помешало плотно пообедать в компании с Пьетро. Джорджу наверх отправили тарелку с сыром и вино. Однако он к трапезе не притронулся, лишь выпил вина.

– Эх, сглупил я, конечно, – раскаивался Трелони, – совсем не сообразил, о чем речь веду.

К пяти вечера Байрон спустился вниз. Он почти ничего не ел весь день, но успел исписать несколько страниц и принять ванну.

– Без Терезы в доме пусто, – меланхолично произнес он. – Я постоянно расстаюсь с прошлым, но мне неведомо, что готовит будущее. Где мы будем ровно через год, в этот же день? Кто знает… Вот вы, Трелони, скажете мне?

Боясь опять попасть впросак, Эдвард задумался над своими словами.

– Мы будем здесь, в Италии. Уверен, уже вернемся обратно, – неуверенно произнес он. – Нам пора возвращаться в Геную, не правда ли? – сменил он тему, вставая со стула.

Вернувшись в порт, Джордж обнаружил корабль полностью готовым к выходу в море.

– Необязательно ночевать в Генуе, – сказал капитан. – Ветер ночью вряд ли переменится, поэтому предлагаю выходить сейчас. Так мы попробуем наверстать упущенное сегодня время.

Байрон согласился. Оставаться в порту ему не хотелось. Прекрасные виды Генуи больше не привлекали взор. Следующей целью вояжа был Ливорно: там следовало остановиться хотя бы на пару дней, уладить неоконченные дела и, возможно, получить почту.

* * *

На пятый день «Геркулес» бросил якорь в порту Ливорно. Пришвартованные корабли отсалютовали новичку. Особенно их приветствовало судно, пришедшее из Греции. Знакомые пейзажи обрадовали Байрона. Но долго задерживаться в Ливорно Джордж не намеревался. Господин Веб, английский купец, проживавший в городе, собирался снабдить команду порохом и другими необходимыми вещами, отсутствовавшими в Греции.

Днем Байрон в отличном настроении прогуливался с собакой неподалеку от порта. Ночевали все на корабле, и даже лошадям пришлось смириться с теснотой трюма. Они стояли, перебирая копытами, периодически фыркая и мотая головами из стороны в сторону, словно показывая свое неудовольствие. Настроение у Джорджа поднялось еще больше, когда он неожиданно получил письмо от Гете.

– Представьте, господа, – делился он с Пьетро и Трелони, – это ли не чудо! Сам Гете прислал мне лично стихотворение в благодарность за посвящение ему трагедии «Вернер». Сам Гете, господа! Представить трудно, а точнее, вообще невозможно!

– Дорогой Джордж, вы также ответите стихами? – спросил Трелони, восхищенно рассматривая листок, исписанный рукой немецкого гения.

– К сожалению, суета не дает мне спокойно потрудиться над достойными Гете строчками. Вечером напишу ему ответ в прозе, изливаясь в благодарностях за письмо. Принесу тысячи извинений за то, что не в силах ответить иначе, но это лучше, чем писать никчемные стихотворения. Я напишу о путешествии в Грецию, и, надеюсь, он простит меня.

Уже ночью Джордж сел за письма. Он хотел успеть отправить их из Ливорно. Первое было адресовано Терезе.

– Много написать не получилось, – днем следующего дня, вздохнув, сказал Байрон Эдварду. – Когда-то я писал длинные письма матери и, конечно, любимой сестре Августе. Прекрасная переписка у нас идет с Вальтером Скоттом. Почему же я неспособен написать любимой женщине, Трелони? Почему я не нахожу слов? Я всего лишь заверил ее в своей неизменной любви и поставил точку. Нет, неправда. Еще указал, что и тысячи слов не хватит выразить мои чувства к ней, – он опять вздохнул.

– О! Женщине этого будет вполне достаточно! – заверил друга Трелони. – Поверьте, им нравится слушать долгие заверения в вечной и пылкой любви, но в крайнем случае они вполне готовы довольствоваться и более краткими фразами. Графиня будет безмерно счастлива получить от вас весточку. Кстати, вы написали, что здоровы? Она всегда очень волнуется по поводу состояния вашего здоровья.

– Да, мой друг. Пожалуй, я не был так краток, как полагал в начале беседы. Кроме заверений в любви и верности я действительно написал, что все мы пребываем в полном здравии. Надеюсь, это короткое письмо сделает ее чуть счастливее. Гете я написал раз в десять больше, но не более осмысленно. Рассыпался в благодарностях, искренне почитая за честь получить от него послание. Потом кратко описал цель своего путешествия и обещал, при благоприятных условиях, по возвращении из Греции посетить его в качестве преданного почитателя, – Байрон стоял, опираясь о борт корабля. Выглядел он не в пример последним месяцам жизнерадостным и бодрым. Даже чрезмерная худоба меньше бросалась в глаза.

Долго беседовать не получилось: на корабль пожаловали два грека, которых Байрон обещал взять с собой, и господин Гамильтон Браун, шотландский джентльмен, также направлявшийся в Грецию. Брауна Джордж лично не знал, но переписывался с ним некоторое время и потому предоставил шотландцу место на «Геркулесе». В тот же день пришли рекомендательные письма от проживавшего в Пизе греческого епископа. Отец Игнатий благодарил лорда за оказываемую поддержку и настоятельно советовал членам правительства принять его со всяческими почестями. Дольше задерживаться в Ливорно не имело смысла. Оставалось лишь решить, куда направлять корабль: на Закинф или на Кефалонию.

– Господин Блэкьер, настойчиво просивший меня ускорить приезд в Грецию и чьи инструкции я ожидал с таким нетерпением, собирается отбыть в Англию, – сообщил вечером второго дня Байрон своим товарищам. – Подобный шаг мне не совсем понятен. Однако менять наши планы я не намерен. Завтра мы выходим в море.

Возражений не последовало. В конце концов, кроме Блэкьера был целый ряд других лиц, к которым Байрон мог обратиться. По слухам, действия нового греческого правительства были направлены на объединение страны в войне против турков, что вселяло надежду на благоприятный исход всего предприятия. Люди разошлись по каютам, но Байрон, никогда не ложившийся рано, вновь вышел на палубу. Над головой уже рассыпались звезды. В конце июля на безоблачном небе они мерцали ярко и, казалось, находились очень близко к земле.

– Любуетесь, дорогой Джордж? – Трелони, также не имевший привычки ложиться до полуночи, присоединился к Байрону и задрал голову к небу.

– В это время небо выглядит, как расшитый звездами занавес, не правда ли? Будто в театре. Сейчас его откроют, и мы увидим спектакль, разыгрываемый самим Господом Богом, – Джордж растер ладонью затекшую шею. – Но подобного никогда не происходит. Под утро занавес меняют. Звезды и луна исчезают, а на их месте возникают солнце и облака. И в жизни мы постоянно ждем чего-то, открытия каких-то тайн. Думаем, завтра наступит, и наконец перед нами раскроется смысл бытия, на нас снизойдет озарение, и мы поймем, что нас ожидает впереди.

Не опуская головы, Трелони ответил:

– Совершенно точное замечание, дорогой Джордж. Сколько раз я всматривался в небо, желая разглядеть за звездами то место, где прячется от людских глаз Бог. Посмотрите, звезды нам подмигивают: то ли насмехаются, то ли приветствуют…

– Бога следует искать внутри собственной души. Если его там нет, не найдете нигде – ни на небе, ни на земле, – Байрон надел плащ, до того висевший у него на руке. – Холодает. Ночью на море всегда прохладно. Говорите, мой друг, звезды подмигивают нам? И правда, – он опять посмотрел наверх. – Но они не согревают нас своим светом, как та женщина, которая способна кружить головы, но не имеет тепла, которое согрело бы душу и сердце.

– Вам встречались иные? – спросил Трелони. – На мой взгляд, они все таковы: далекие звезды с неба, которыми можно любоваться лишь ночами.

– Милая сестра Августа не такова, – ответил Байрон. – В ней тепло и снаружи, и внутри, и красота. Нам не суждено быть рядом, и я довольствуюсь перепиской, но даже письма от Августы полны сердечного тепла.

Некоторое время они стояли молча, глядя на звезды. Тихо плескалась о борт вода, слышалось пофыркивание уставших лошадей.

– А где Лев? – поинтересовался судьбой ньюфаундленда Трелони.

– Лежит в моей каюте. Он предпочитает на палубу не выходить, дабы не искушать судьбу, – усмехнулся Байрон. – Правильно делает. Нечего тут путаться под ногами у матросов. Кстати, не пройти ли и нам вниз? У меня есть запасы отличного джина, дорогой Трелони. Взял в дорогу от всякой хвори.

К рассвету друзья улеглись спать. Уже через пару часов Байрон вновь бодрствовал: он желал лично посмотреть, как «Геркулес» отправится из порта Ливорно в путь. Громко кричали чайки – их крик был похож на раскатистый смех.

– Все словно сговорились посмеяться надо мной, – пробормотал себе под нос Джордж.

Птицы пролетали над судами, высматривали в воде рыбу и быстро, словно стрела, вонзались в морскую гладь, выныривая с добычей. Не один только «Геркулес» готовился выходить в море. На некоторых кораблях тоже, несмотря на ранний час, забегали матросы. Капитаны, перекрикивая крики чаек, отдавали приказы. Флаги вздымались в небо, паруса надувало ветром. Байрон наслаждался всеобщей суетой, соленым воздухом, гомоном птиц и отрывистыми фразами, которыми обменивались люди. Он чувствовал, как тело наливается силой, а в мыслях вместо вязкого тумана возникает приятная ясность.

– Все готово, сэр! – гаркнул у него над ухом капитан. – Выходим!

– Отлично! – ответил Джордж, улыбаясь. – Держим курс на острова. По пути мы увидим Эльбу? Знаменитый остров ссылки великого Бонапарта.

– Увидим издалека. Вы хотите подойти ближе?

– Нет, времени терять не будем. Просто окинем взглядом знаменитое место. Отсюда Наполеон сумел бежать после ста дней ссылки. Далее его ожидали поражения, еще одна ссылка и смерть. В любом случае взглянуть на Эльбу стоит.

В тот день Байрон постоянно возвращался мыслями к Бонапарту. Судьба императора привлекала его и заставляла на время забывать о собственной жизни. Миновав Эльбу, «Геркулес» проследовал возле Липарских островов, где все вышли на палубу посмотреть извержение вулкана. Но принятые за лаву огни оказались отблесками свечей, зажженных в домах по случаю наступления темноты. Простояв на палубе всю ночь, Джордж так и не увидел извержения. Подходить к островам ближе он не велел.

– Причаливать мы нигде до Ионийских островов не станем, – пояснил Джордж. – Как ни любопытно взглянуть на неизведанные места, нашей целью является Греция. Мы не имеем права отсрочивать ее освобождение в угоду собственному любопытству.

Погода не менялась, и судно быстро шло к цели. После Сицилии последовал переход к островам Закинф и Кефалония.

– Еще совсем недавно они принадлежали Сицилийскому королевству, – прокомментировал Джордж. – Теперь это часть Османской империи.

– Так вы решили, куда мы идем? – спросил Трелони.

– Посмотрим, – Байрон пожал плечами. – У нас есть немного времени на раздумья.

Настроение его не менялось. Путешествие явно вселило в Джорджа силы, таившиеся доселе и не вырывавшиеся наружу. При греках вся английская компания старалась сохранять серьезный вид, но в их отсутствии не прекращались шутки и постоянно слышались рассказы о морских приключениях. Толстый капитан «Геркулеса» подружился с новыми товарищами и делился по мере возможности собственными воспоминаниями. Моряки его любили и слушались беспрекословно. Ни у кого не возникало сомнений в том, что капитан Джон Скотт имеет огромный опыт путешествий по морю, и даже болтливый Трелони в его присутствии замолкал…

– На кораблях ведь живут привидения, – как-то спросил он капитана. – У вас тут как с ними? Появляются пугать путешественников?

– «Геркулес» – новое судно, – серьезно начал толстяк, – а на новых судах привидения – дело редкое. Да и откуда им тут взяться? Смерть должна коснуться этих досок. А пока они пахнут лишь лесом и свежей краской. Пугаться не стоит. Мы удачно дойдем до нашей цели, и все приключения ждут корабль впереди.

– Нас он запомнит, – встрял Байрон. – Пусть наш путь проходит без особенных событий, но мы везем с собой дух свободной Греции.

Капитан спорить не стал. Он согласно кивнул и пошел взглянуть на простиравшийся впереди горизонт. Вернувшись, он сообщил:

– Ветер меняется, и может так случиться, что наш курс будет проложен помимо нашей воли. Нас гонит от Закинфа.

– Видите! – поднял указательный палец Байрон. – Я же говорил: решение останется не за нами. Вы уверены, капитан, что подойти к Закинфу не удастся?

– Если нужно, мы попытаемся. Но направление ветра прямо противоположно тому, в котором следует идти к Закинфу. Скажу более, мы даже к Кефалонии подойдем с трудом. Море живет по своим законам. Порой оно действует куда неожиданнее, чем люди. Какие будут распоряжения, сэр?

Джордж думал недолго:

– Идите к Кефалонии. Рисковать ни к чему. Главное – добраться до берегов Греции.

Ночью со второго на третье августа «Геркулес» отчаянно пытался справиться с ветром и взять нужный курс. Поутру стоявшие на палубе увидели перед собой сказочный остров Кефалония. Покрытые густой зеленью горы выделялись на фоне голубого неба, а вдоль изумрудного моря тянулась полоска покрытого белоснежным песком берега…

– Главный порт здесь – Аргостолион, – провозгласил капитан, показывая вдаль. – Естественный порт Кефалонии. Здесь очень сильное подводное течение, и причалить бывает непросто, а даже порой опасно. Но мы пойдем к нему. Ветер затих, небо расчистилось. Думаю, препятствий мы не встретим и через пару часов сможем бросить якорь.

– Как нас здесь встретят? – спросил Трелони Байрона. – Вы что-нибудь предполагаете?

– Ионические острова нейтральны. Греки, путешествующие с нами, считают, что турецкий флот курсирует в этих водах, но не предпринимает никаких действий. Греческое правительство, скорее всего, пришлет сюда свои судна. Посмотрим… Нам следует встретиться с губернатором острова. Он англичанин и должен знать истинную картину происходящего…

1821 год, Равенна

Зима его не радовала: препаршивая погода, похуже, чем в Англии. Постоянно шел противный, мокрый снег, выезжать стало невозможно – лошади утопали чуть не по брюхо в вязкой, грязной жиже. Слежка тем не менее не снималась, хоть и облегчалась тем, что лорд сидел в основном дома, видимо, тоже считая погоду неподходящей для прогулок на свежем воздухе.

Осенью прошлого года революция не произошла. Алджернон теперь более чем когда-либо был уверен в том, что ее вовсе не случится. Австрийцы держали ситуацию под контролем, а самим итальянцам никак не удавалось должным образом объединиться. Осенью болонцы подвели романьольцев, и все заглохло, не успев начаться. Нынче австрийцы уже выступили в сторону Неаполя, где опасность революции была куда большая. Говорили, что войска пересекли реку По и бодро маршируют, по пути окончательно усмиряя Болонью.

Но с лордом, конечно, все не так просто. Он время от времени доставлял определенные неудобства. Взять хоть бы случай в декабре: приказал слугам затащить к себе раненого карбонария. Тот получил несколько тяжелых ранений и умер. Властям подобное поведение Байрона начинало надоедать. Нельзя вечно смотреть на его выходки сквозь пальцы. Семейство Гамба хотят выслать из Равенны, и правильно сделают, если вышлют, а тогда возлюбленная лорда тоже уедет – ведь ей велено оставаться под покровительством отца и брата, иначе отправят в монастырь…

– И тоже правильно сделают! – заключил Алджернон и тут услышал стук в дверь.

В комнату ввалился крепыш-коротышка, принеся запах немытого тела.

– Вы б хоть иногда принимали ванну, – поморщился Алджи.

– Что, сэр? Бросьте ваши замашки денди. Тут не Англия, и с водопроводом беда. Обмахнитесь платком и слушайте, – итальянец плюхнулся в единственное кресло. Алджернон сел на стул.

– Весь – внимание, – процедил он. – Что там у вас стряслось?

– Планируются аресты.

– Велика новость! – Алджернон знал о намерении властей все-таки почистить ряды карбонариев, пытавшихся вновь раздуть революцию, несмотря на явное ослабление Неаполя.

– Ваш английский лорд предоставляет желающим убежище в своем доме и, представьте, вместо того чтобы отговаривать этих безумцев от неоправданного риска, напротив, уговаривает их отстреливаться. Ну, вы знаете, как он разговаривает: лучше помереть, чем сдаться, свобода, там, ну, восстание, э-э-э, тираны… – он запнулся, подбирая слова.

– Понял, понял, – заверил англичанин. – Подслушали?

– Ага, а зачем еще нужны шпионы. Не все делают свою грязную работенку так же плохо, как вы, сэр, – он рассмеялся, обнажив крупные желтоватые зубы. – Предлагает им собственное оружие, укрытие, заверяет, что продержаться в его доме можно, как в крепости, сколь угодно долго. Короче, сигналом к восстанию послужат аресты. Они вовсю бегают по городу и велят сопротивляться. Пошел я, – коротышка встал и направился к двери. – Будьте начеку, – бросил он напоследок.

Алджернон задумался. Следует отписать, кому надо. Он повернулся к столу и достал бумагу. Итак, если власти начнут аресты, то это станет сигналом к началу восстания, и обвинять правительству останется только самое себя. Стоит переждать. Тогда вспышка погаснет, не успев разгореться и превратиться в настоящее пламя. Ведь если начнется восстание здесь, да еще связанное с арестами карбонариев, то и в остальных местах, не сговариваясь, могут начаться выступления…

За окном по-прежнему шел снег, но Алджернон пересилил себя и вышел на улицу. Под ногами захлюпало. Ветер норовил сорвать шляпу и распахнуть плащ. В лицо летели мокрые снежинки, попадая в глаза и нос. Алджернон раскрыл зонт, пытаясь бороться с ветром и снегом. Кое-как преодолев нужное расстояние, он постучал в дверь небольшого, но богато украшенного палаццо.

– Для сэра Витингема, – сказал он слуге. – Срочное сообщение, – и протянул конверт.

– Пройдите, синьор, – слуга посторонился, впуская Алджи. – Подождите здесь.

Через пару минут вниз спустился сам Витингем.

– Добрый вечер! Считаете нужным отложить аресты, Алджернон? – сразу перешел он к делу. – Наш лорд неопасен, но ведет себя, как ребенок, и может наделать дел. Говорите, подстрекает карбонариев? Следует удалить отсюда Гамба. К черту аресты! Вы правы. Спасибо за новости. Продолжайте держать меня в курсе.

На чашку чая Витингем никогда Алджернона не приглашал. Даже в такую мерзкую погоду. Дверь захлопнулась, и Алджи опять оказался на улице.

– Насвистели? – как из-под земли вырос коротышка.

– А вам что за дело? Вы и за мной следите?

– Нет, просто шел мимо. Глядь, знакомая фигура. Не серчайте, сэр, чистая случайность, – итальянец поднял воротник куртки и захлюпал деревянными башмаками на толстенной подошве прочь.

– Тепло оделся, – завистливо пробурчал Алджернон, раскрывая зонт, по сути, бесполезный в данных погодных условиях. – Иногда позавидуешь крестьянам – одежка у них явно потеплее.