Глава 1

Месолонгион, январь 1824 года

Странное это было место, и чем-то оно отдаленно напомнило Байрону Венецию: многочисленные канальчики, речушки и островки испещрили Месолонгион и его окрестности. Подойти к берегу на большом корабле было задачей практически невыполнимой – сплошные отмели и илистое дно, грозившее затянуть судно в свое чрево… Мало того, каналы и речушки являли собой искусный лабиринт, пройти который было под силу лишь рыбакам, годами плававшим здесь на деревянных плоскодонках.

Охранялись островки, окружавшие Месолонгион, из рук вон плохо. Защитные сооружения скорее походили на забор старого английского сада, за которым пристроили пару шестифутовых пушек. Абсолютная бесполезность пушек быстро стала Джорджу очевидной: так как специальные платформы отсутствовали, при малейшем передвижении тяжелых орудий они проваливались в илистую почву. Несущие дозор рыбаки не выглядели воинственно, продолжая заниматься любимым делом. Они активно солили и вялили рыбу, заготавливали икру, которой издавна так славился Месолонгион.

Город представлял собой еще более убогое зрелище. Несколько сотен грязных, полуразрушенных домов располагались близ воды, на заболоченных участках, с трудом пригодных для жилья. Видимо, когда-то тут хозяйничало море – ил и разложившиеся, высохшие водоросли составляли почву этих мест. Однако жителей, промышлявших рыболовством и добычей соли, подобное соседство вполне устраивало. За время освободительной войны это место успело покрыть себя славой, но крайняя бедность населения бросалась в глаза. Все сливки от продажи рыбы и икры раньше снимал Али Паша, а война положение только ухудшила, доведя людей до полуголодного состояния.

Немногочисленные улицы Месолонгиона, слишком узкие и практически невымощенные, проигрывали даже итальянским. Отходы всех видов из жилищ выливались на улицу – привычка, давно позабытая англичанами. На настроении жителей и приезжих, впрочем, это никак не сказывалось. Город праздновал день и ночь. Греки справляли свадьбы, танцевали на улицах и распевали песни победы. Идриоты и специоты, воодушевленные последними успехами, триумфально маршировали по городу, демонстрируя добытые у османов трофеи. Странно, но греки совершенно не осознавали, что их победа не походит на настоящую. Они не одолели врага, не нанесли ему поражения, никого не разгромили и не побороли.

Турки, раздираемые противоречиями, сами сняли блокаду, которая, продержись еще чуть-чуть, сломала бы сопротивление Месолонгиона, отрезанного от помощи извне. Во время атаки городу было бы нечем сражаться. Того оружия, которым Байрон его снабдил, хватило бы дней на десять, не более. Правда, надо отдать должное рыбакам – даже во время блокады они шныряли на своих маленьких лодчонках между огромными турецкими судами, провозя в город нехитрую снедь и прочие припасы. Почему паша не захватил летом беззащитные островки вокруг Месолонгиона, оставалось загадкой. В конечном итоге турецкий флот отошел от города, и только отдельные корабли время от времени нарушали относительное спокойствие этих вод…

* * *

Ужасная усталость сковывала движения, но Байрон старался не показывать, насколько вымотан длительным путешествием из Кефалонии. Покинув дом в Метаксате в конце декабря, он вечером четвертого января добрался до Месолонгиона. Прячась от турецких кораблей, его корабль бросил якорь в Драгоместре, откуда и были отправлены посланцы с сообщением в Месолонгион. Идти к городу морем по мелководью было опасно, но дорога по суше шла через горы. В январе она стала непроходимой. Маврокордато послал за Джорджем пять канонерок и бриг «Леонидас». На носу у канонерок расположились пушки – по одной на лодку. На двухмачтовом «Леонидасе» установили шесть орудий. Не много для успешной схватки с турецким кораблем, но лучше оснастить суда не получилось.

Рано утром четвертого января Байрон отправился в путь. В море разразился сильнейший шторм, и только чудом лодки не разбились о подводные скалы и не были выброшены на берег. Моряки умело лавировали, ведя неравную борьбу с волнами. Но вслед за первым последовал второй порыв ветра, и волны словно взбесились. Байрон с трудом уговорил потерявших всякую надежду моряков остаться на лодке…

В Месолонгионе они оказались в одиннадцать вечера. На берегу Байрона встречали залпами из орудий и пистолетов, слышались громкие приветственные крики и песни. Кто только не вышел встречать знаменитого английского филэллина, спускавшего состояние во имя освобождения Греции! В толпе стояли мужчины и женщины, солдаты и горожане, греки, сулиоты, немцы и англичане. А главное – среди встречавших Джордж разглядел Пьетро!

– Ему удалось спастись, – бормотал Байрон, спускаясь на маленькую лодку сулиотов, высланную с берега навстречу.

В честь прибытия в Месолонгион Байрон надел военную форму, сшитую специально для него еще в Италии. Она чем-то походила на одежду сулиотов и албанцев: ярко-красный длинный френч, застегнутый на все пуговицы, небрежно повязанный черный шелковый шарф, узкие красные брюки в цвет френча, а на голове – подобие красного с черным тюрбана.

– Ох, Пьетро, как я рад, что ты здесь, – искренне приветствовал друга Байрон. – Как вам удалось освободиться? Или вас не захватили?

– Да, мы побывали в плену у турок, – кивнул Гамба, – но подробности расскажу позднее. Вас ждут у господина Стенхоупа.

Сопровождаемые сулиотами, Байрон и Гамба прошли через толпу и несколько минут спустя очутились возле небольшого дома, который занимал граф. Возле дверей их встречали сам Стенхоуп, Маврокордато, а также несколько греческих, немецких и английских офицеров. Возле Маврокордато стояли его многочисленные приближенные, вооруженные пистолетами, инкрустированными серебром, и ятаганами. На рукоятях ятаганов поблескивали драгоценные камни, а на ножнах, обтянутых кожей, в основном красного, зеленого и желтого цветов, красовались рисунки в восточном стиле…

Лицо принца, несмотря на улыбку, производило пугающее впечатление на незнакомцев. Байрон помнил молодого грека, еще когда тот учился в Италии. И все равно, после долгого перерыва своеобразная внешность Маврокордато удивляла. От него сложно было оторвать взгляд: слишком большая голова в сравнении с телом, обрамленная густыми, черными как смоль волосами, непомерно большие бакенбарды, нависшие над глазами черные брови и огромные, словно нарисованные углем, усы. Азиатские, чуть раскосые глаза стреляли взглядом туда-сюда, не останавливаясь ни на чем ни на минуту. Грек был невысокого роста и одет чуть ли не проще, чем его свита.

Стенхоуп проводил Байрона на второй этаж.

– Мой друг, я не спал последние восемь дней, – успел прошептать Джордж ему на ухо. – Ведь нельзя же назвать сном короткое забытье на мокрой палубе. Представьте, не мылся и не менял одежды. Нельзя ли назначить часы приема для желающих встретиться со мной и не устраивать прием сегодня?

Стенхоуп с удовольствием откликнулся бы на просьбу Байрона, но установленный на Кефалонии распорядок дня начал рушиться с самого начала. Первыми наверх устремились Маврокордато с приближенными улаживать денежные вопросы, а потом и остальные, впрочем, по тому же самому делу…

* * *

Деньги в Месолонгионе потребовались сразу и всем одновременно. О приезде богатого англичанина в городе узнали почти все, стремясь использовать его «простодушие» себе на пользу. Но до того, как в дом, где остановился Джордж, хлынули толпы страждущих, Пьетро, улучив мгновение, рассказал о выпавших на его долю приключениях.

– Сначала мы не поняли, чей корабль появился перед нашими глазами, – начал он. – Никаких опознавательных знаков, флагов я не заметил. Но капитан был уверен: перед нами турки, османы. Их корабли, сказал он, гораздо больше греческих. Таково было его мнение, и оно оказалось верным. Корабль возвышался над водой, как скала, он медленно шел в нашу сторону. Мы тут же подняли флаг Ионических островов, они в ответ – флаг Османской империи. Времени бежать от них не оставалось. Да и, конечно, их судно нагнало бы «Бомбарду», что еще хуже, чем спокойно стоять в ожидании своей участи.

– Флаг нейтральных островов, находящихся под протекцией Англии, давал вам защиту! – встрял Байрон.

– Я надеялся на это. Турки встали прямо к нашему борту и потребовали, чтобы капитан перешел к ним. Парень выглядел совершенно растерянным! Я шепнул ему: «Держитесь нашей истории. Мы идем из Закинфа на Каламо, где нас ждет английский лорд. Вещи на борту принадлежат ему». «Они спросят, почему мы миновали остров», – испуганно возразил капитан. «Ответьте, что ветер ночью отнес нас в сторону. В темноте мы не поняли, где очутились, и решили дождаться рассвета», – ответил я. А сам думал о странной картине, которую представлял «Бомбарда»: пять лошадей, собака, несколько слуг-итальянцев, оружие и деньги. Хорошо хоть греков набрали на островах. На «Мистико» шли в основном матросы с материка – вам бы пришлось туго… За это я и волновался: чтобы не обнаружили ваш корабль.

– Мы прятались. Наш капитан сразу решил отсидеться в укромном месте и там ждать помощь из Месолонгиона, которая пришла не сразу.

– Тут я вспомнил про ваши письма. Целая пачка с обращениями к греческим вождям! Вот уж лучшего доказательства наших намерений не придумаешь! Я взял небольшое ядро, привязал к пачке и попросил слугу спрятаться за парусом. «Как только увидишь, что от турецкого корабля к нам направляется лодка, бросай пакет за борт». Через мгновение лодка отчалила от корабля, и слуга выполнил приказ. Мне стало спокойнее. Но мысли о вашей безопасности не оставляли меня. Показалось, я увидел вдали судно, похожее на «Мистико». Постепенно оно скрылось за скалами, и я надеялся, что не ошибся, – фрегат вас бы не обнаружил и не смог бы на отмели подойти ближе. В этот момент показались корабли со стороны Закинфа. Турки явно приняли их за греческие и, угрожая, приказали нам следовать за ними к проливу. В проливе мы разглядели еще несколько фрегатов и посчитали за лучшее подчиниться. Наше новое направление было очевидно – мы двигались к Патрам!

– Вы не пытались объясниться? – спросил Байрон. – Они не имели права задерживать нейтральное судно!

– Наш капитан остался у турков. Я не знал, что он точно сказал и как отреагировали османы. За греками водится менять свое мнение, поведение и все наперекор здравому смыслу – нам ли с вами этого не знать.

– Увы! – вздохнул собеседник.

– Да, тут капитан Валсамаки появился на палубе фрегата и помахал нам рукой. Он громко призвал нас не падать духом, хотя его бледный вид указывал на необходимость в утешении самого капитана. Однако команда обрадовалась, увидев Валсамаки живым и здоровым. Уже позже мы узнали, что встретили капитана не совсем радушно. Турки приняли наш корабль за посланный им на погибель брандер и хотели отрубить капитану голову. Он, на счастье, узнал в турецком капитане человека, которому спас жизнь в Черном море. «Ты отрубишь голову Спиро?!» – вскричал Валсамаки. Турок пригляделся внимательнее и воскликнул в ответ: «Возможно ли такое?! Ты – Спиро, который спас меня, брата и еще восьмерых моих родственников во время кораблекрушения!» И нашего капитана стали развлекать в капитанской каюте до самых Патр. В Патрах мы очутились ближе к вечеру, часа в четыре. «Бомбарда» встала посреди турецких судов, которых насчитывалось не менее пятнадцати. Капитан захватившего нас фрегата немедленно послал за мной.

– Вы подчинились, мой друг? – Байрон насмешливо поднял бровь.

– Конечно! Мало того, взял с собой подарки – слышал, турки любят презенты, пусть даже пустяшные.

– Что же вы взяли? Надеюсь, не моих лошадей?

– Не посмел. Да и не считал нужным делать такие дорогие подношения. Ведь впереди, скорее всего, меня ждала встреча с пашой. Нет, я взял из своих запасов бутылку рома и портвейна, а также телескоп. Отдавать последнее мне было немного жаль, но подобные штуки производят впечатление на восточных людей. В общем, капитан обрадовался, но главный вопрос задал: куда мы направляемся на самом деле – вот, что его интересовало. Естественно, я ответил: на Каламо. Представьте, сэр, капитан Спиро нас все-таки подвел! Он выдал истинное направление – Месолонгион.

– Неудивительно!

– Да уж! Однако я не стал подтверждать слова Спиро. Раз он нас предал, то и мне ни к чему было подтверждать его губительное признание. Я твердил про Каламо, про своего господина, который там меня ожидает. «Какое мне дело до слов капитана! – вскричал я. – Корабль зафрахтован мной для путешествия на Каламо. А куда потом собирался идти Спиро, меня не касается!» Конечно, я упомянул и нарушение турецким капитаном закона – мы идем под нейтральным флагом, задерживать нас он не имел никакого права. Капитан согласился со мной и даже принес извинения. «Простите, но Спиро говорил о Месолонгионе при всей команде. Я вынужден был препроводить вас в Патры». После этих слов он радушно предложил мне суп и кофе. Перед ужином капитан поблагодарил Магомеда за безопасное путешествие. «Завтра я доставлю вас к Юсуфу Паше, – сказал он во время трапезы. – Пожалуйтесь на то, что я вас задержал и не позволил идти дальше. Только не забудьте упомянуть: вы находились за нейтральной полосой, там, где уже начинается блокада». Напоследок капитан подарил мне турецкую трубку, весьма изысканную, доложу вам. На следующий день днем меня на лодке отправили в Морею, где я тут же отправился в английское консульство. К сожалению, консул уехал в тот момент на Закинф, но вице-консул был очень любезен и пообещал всяческую помощь. Во дворец к паше мне назначили прийти назавтра. Погода стояла великолепная, и я испросил разрешения поехать на охоту.

– Вы, дорогой Пьетро, не меняетесь, – рассмеялся Байрон. – Помню, как в Равенне во время восстания вы с отцом ездили в лес охотиться…

Пьетро тоже улыбнулся. Те воспоминания всегда доставляли ему удовольствие.

– Так вот, – продолжил он, – вице-консул любезно отправил со мной двух янычаров в качестве охраны. Позже я понял, что толку от них – чуть. Доблестные турки отказались подниматься со мной в гору. Они боялись греков, которые знали эту местность как свои пять пальцев и сновали туда-сюда. Греки любили спрятаться и напасть на врагов, в лучшем случае обворовав, в худшем убив. Несмотря на трусость моих охранников, я славно провел время, хотя меня могли убить как турки, так и греки. Зато в гости к паше я явился с подарком – я преподнес ему подбитых тетеревов, коих он забрал с явным удовольствием. Паша принял меня, возлежа на диване. Он курил и пил кофе, а вокруг стояло человек пять его приближенных. От своей истории я не отступал. Посетовал на неудобства, которые привнесла война в жизнь заядлых путешественников, какими являюсь я и мой господин. Паша пообещал меня отпустить, как только с островов придут бумаги, подтверждающие мою личность и намерения. До четвертого января мы не могли выйти в море. Сначала не приходили необходимые бумаги, потом ветер дул в ином направлении. Пришлось мне развлекаться охотой, нервируя пугливую охрану.

Пьетро широко улыбнулся. Ему приключение понравилось, и, насколько понял Джордж, его молодого товарища волновала лишь судьба второго корабля, за собственную он был абсолютно спокоен…

* * *

Жизнь в Месолонгионе сразу приняла странный характер. Дни пролетали в сплошных беседах с приходившими в дом греками. Поодиночке они не передвигались – каждый командир приводил с собой отряд из двадцати, а то и пятидесяти человек, да еще и в любое удобное им время. Установить часы для приема посетителей, как на Кефалонии, никак не удавалось. День тоже начинался раньше. Уже в семь утра возле дверей толпились люди, но толку от большинства визитов практически не было.

– Какое терпение вы проявляете! – восхитился Пьетро в минуту затишья.

– Мы на Востоке, мой друг, и иного тут не ожидайте, – ответил Байрон. – Стенхоуп проявляет куда большее терпение, пытаясь в кратчайший срок создать в стране то, чего у нее не было. Девять кораблей идриотов, не получив оплаты, ушли к своему острову, а специотов кое-как удержал Стенхоуп, обещая деньги, которые вез я. Кроме того, помощи от меня ждут набранный под мое командование отряд сулиотов, артиллерия и печатный станок Стенхоупа, – Байрон пытался шутить, но улыбка на его усталом лице получилась печальной. – Маврокордато удалось собрать в городе около пяти тысяч человек. Он рассчитывает взять Патры и Морею. Оставшиеся суда специотов должны удерживать османов в проливе. Но разногласия между греками так сильны, что они неспособны договориться даже о малом.

Газета, подготовленная к выходу Стенхоупом, тоже разочаровывала Джорджа. Он не считал возможным предоставлять грекам полную свободу слова, выражая на страницах газеты все существовавшие мнения и взгляды. Напротив, газету следовало использовать для сплочения, призывая объединиться и выступить против врага единым строем.

– Деньги ваши. Вы имеете право требовать от Стенхоупа выполнения своих пожеланий, – возмущался Пьетро, но Байрон гордо не стал напоминать графу об этом нюансе.

Ко всему прочему, отряд сулиотов, ожидавших от Байрона помощи, к середине января насчитывал полторы тысячи человек, из которых настоящих представителей горного народа было всего триста-четыреста. Именно столько и хотел взять под свое командование и обеспечение Байрон. Маврокордато уговорил его взять пятьсот. Собралось в итоге на сотню больше. Сил спорить у Джорджа не осталось, и он оставил шестьсот человек.

– Шестьсот лучше, чем полторы тысячи, – говорил он Пьетро. – Плюс мы ожидаем немцев, которых Стенхоуп собирает по всей стране. Посмотрите, мой дорогой друг, их как раз меньше, чем хотелось бы: часть больны и хотят вернуться домой, часть просто хочет вернуться, часть не являются артиллеристами.

Дела занимали почти все помыслы Байрона, но обустройство жилья также отнимало силы и время. Джулиус Миллинген, живший в Месолонгионе второй месяц, столкнулся со сложностями сразу же по прибытии. Ничего с той поры не изменилось, и ему пришлось принять неудобства как данность.

– Варварская страна, признайте, дорогой Байрон, – вздыхая и качая головой, жаловался он Джорджу. – Ни соблюдения правил гигиены, ни нужды в малейшем комфорте, к которому давно привыкли цивилизованные страны.

На втором этаже дома в одной из комнат жил Пьетро, в другой разместился Байрон. За ширмой, которую Джордж повсюду возил с собой, поставили узкую кровать, с трудом раздобытую Стенхоупом. Возле кровати Байрон установил несессер с зеркалом. В остальной части комнаты по принятой на Кефалонии привычке на полу разложили стопками книги и бумаги. Небольшой столик – также перевозимый Байроном с места на место – служил и для трапезы, и для написания писем. Присесть посетителям было не на что. Впрочем, греков это обстоятельство не смущало. Они рассаживались на разбросанные по полу подушки, скрестив ноги на турецкий манер, не чувствуя ни малейшего неудобства. Байрону достался маленький низкий диванчик, а брезгливым иностранцам приходилось стоять, прислонившись к стене и, в отличие от греков, скрещивать не ноги, а руки…

Сырость пропитывала все помещения. Ветер заставлял сквозняки гулять по полу, охлаждая неотапливаемые комнаты. Стекла на окнах отсутствовали. При непрекращавшихся зимних дождях приходилось закрывать ставни, погружая комнаты в полумрак. Очаги всю комнату обогреть не могли; они были пригодны для приготовления еды и распространяли тепло на небольшой пятачок поблизости от огня. Январь и февраль «славились» дурной погодой в этой местности. Близость моря и болот не делало климат суше и полезнее для здоровья.

– Вам следовало остаться на Кефалонии, – продолжал ворчать Джулиус, пытаясь устроиться на подушках поудобнее. – Там условия жизни хоть и хуже, чем в Англии, но все же куда лучше, чем здесь!

– Я приехал в Грецию не отдыхать, – возразил Байрон. – Я приехал на войну. Терпеть лишения в такое время нормально. В одном вы правы: на Кефалонии было проще видеть ситуацию в целом. Я никогда не хотел вставать на чью-то сторону. В Месолонгионе мне сложнее оставаться нейтральным, чем на нейтральном острове. Неприятный факт заключается в том, что здесь я обладаю даже меньшей объективной информацией, чем там. Остальное меня не волнует. Удобства вполне сносные.

– Согласитесь, сэр, использование диванов, или оттоманок, говоря на европейский манер, для всех нужд совершенно негигиенично, – продолжал гнуть свою линию Джулиус. – Как врач я вам говорю: сидеть в верхней одежде, которую не меняют неделями, на том же диване, где потом едят и спят, нехорошо! Сидят, лежат, курят, едят, часами перебирают четки все вместе: женщины, дети, мужчины. Едят, как в Древнем Риме, – полулежа, с трех сторон навалены подушки, заменяющие стол. С четвертой ставят медный поднос с разными блюдами. Вилки у них – ненужный предмет. Едят руками, оливковое масло течет по подбородкам, – Миллинген замолчал, брезгливо поморщившись.

Байрон спорить не стал, да и спорить было не о чем. Тут он вспомнил о новом знакомце Джулиуса:

– Лучше расскажите о враче Маврокордато, с которым вы здесь сошлись.

– Лукас Вайя? Интересная личность! Сначала служил у Али Паши. Паша отправил Лукаса обучаться в Вену, поэтому он свободно изъясняется по-немецки. Доверие к Лукасу со стороны паши было полным: лекарства принимал только из его рук! После смерти Али Лукас служил у Омара Паши. Отношение к нему переменилось, и, воспользовавшись суматохой османов при их отходе из этих мест год назад, он перешел через гору сюда, в Месолонгион. Интересно, но Лукас имеет несколько иные представления о дворе Али Паши, чем те, что нынче бытуют в Европе…

– Согласен с вашим доктором, мой друг, – кивнул Байрон. – Я сам в молодости бывал при дворе паши. Конечно, жестокостей хватало, но в определенном благородстве этому правителю не откажешь, не говоря уж об уме и мудрости.

В отличие от Миллингена, у Джорджа в целом настроение не ухудшалось. Его оптимизм заряжал окружающих, а греков он постоянно удивлял глубоким знанием их страны, которую посетил больше десяти лет назад. Джордж помнил все нюансы и мельчайшие детали, включая расстояние от города до города. Раздражало его только одно – постоянные распри между греческими предводителями. Даже выборы командира для сулиотского отряда оказались делом неразрешимым. Ежедневно в доме Байрона происходили ссоры, которые он не был способен погасить.

– Вот, Пьетро, вы видите, как пять кланов, пять племен дерутся между собой и пока словесно, а ведь они готовы служить османам, лишь бы не подчиняться вождю враждебного клана, – вечером, закутавшись в теплый плащ, Байрон сидел возле очага, безуспешно пытаясь согреться. – Артиллерийский полк радует меня куда больше. Несчастные, обездоленные немцы наконец получили возможность применить в Греции свои силы, а сами греки оказались прекрасными учениками.

– Удивительно! – Пьетро разлил по стаканам виски и тоже уселся на ворох подушек возле очага.

– Хватают на лету, мой друг, именно так, – Байрон снова повеселел. – Миллингена я нанял начальником медицинской службы. Как и многие филэллины, он, конечно, оказался не готов увидеть, в каком плачевном состоянии находится греческая армия. Но энтузиазм его не утих, а потому следует максимально использовать знания доктора на благо Греции.

На следующий день, рано утром, к Байрону нагрянул Стенхоуп.

– Греческий приватир захватил в плен турка, – выпалил он с порога. – Предлагаю навестить его.

Байрон тут же озаботился судьбой несчастного и отправился вслед за графом. История турка была проста и незатейлива: он шел на корабле под турецким флагом. Грек, решив обмануть вражеское судно, тоже поднял турецкий флаг. Подойдя ближе, турки осознали свою ошибку и попытались быстро удрать от грека. Пленный в суматохе упал в воду и, чтобы спастись, был вынужден плыть к греческому кораблю…

– Мы должны показать, как относимся к пленным, – заявил Джордж. – Следует забрать турка с корабля и поместить в более удобное место.

В тот же день пленному позволили сойти на берег. За неимением лучшего Байрон поселил его у себя. Однако на этом приключения не закончились. Во время обеда Тито прибежал с улицы с новостями:

– Синьор! Специоты дерутся с таможней! Скоро в ход пойдет оружие!

– Ты знаешь, что между ними произошло? – Джордж нахмурился.

– А делов-то, синьор! Из-за двух пенсов, не поверите! Моряки пришли в порт и отказались платить сбор, – Тито аж подпрыгивал на месте, едва ли не радостно докладывая о происшествии.

Джордж, взяв с собой Пьетро, пошел успокаивать разбушевавшихся моряков. Тито побежал вслед за ними. Несмотря на попытки удержать его, Байрон влез в самую гущу толпы и умудрился угомонить обе стороны.

– Конечно, синьор, – сетовал Тито на обратном пути. – Отдали им два пенса, и все рады. Нехорошо им поступать так, синьор, – он качал головой и сердито втаптывал башмаки в грязь, покрывавшую немощеную дорогу.

Джордж шел с раскрытым зонтом – дождь не желал прекращаться и лил даже сильнее, чем с утра. Многочисленные кафе, прибежище греческих мужчин, были заполнены людьми разных национальностей. Иностранцы постепенно привыкали к местному образу жизни и просиживали за кофе по нескольку часов. Для многих тесное, пахнущее табаком и кофе помещение было куда более уютным местом, чем снимаемая комнатенка.

Порывы ветра норовили согнуть спицы зонта и бросали пригоршни воды за шиворот. Благо дом располагался неподалеку.

К ужину пришел Маврокордато, почитавший своим долгом наносить Байрону визиты ежедневно. Двое матросов с корабля, захватившего турка, пришли требовать его выдачи.

– Вы не имели никакого права забирать нашего турка, – вскричал один из матросов, размахивая пистолетом. Услышав твердый отказ, он закричал снова: – Без нашего пленного мы отсюда не уйдем!

Байрон вытащил свое оружие, а рядом с ним как из-под земли вырос Тито.

– Я тоже умею стрелять, и, поверьте, весьма метко, – спокойно ответил Джордж.

Моряки ретировались на улицу.

– Вы не можете мне обеспечить безопасность, – обратился Байрон к Маврокордато, наблюдавшему за сценой, не вмешиваясь, будто в театре. – Придется нанять сулиота и поставить внизу у дверей.

С того дня у входа всегда стоял охранник из сулиотов. Горцы не ладили с местными, но последние их побаивались и на рожон старались не лезть… Капитан приватирского судна пришел просить прощения за своих моряков. Угрожавший Байрону моряк тоже делал вид, что раскаивается.

– Мы вас не хотели обидеть, господин! – твердил он. – И турка мы пришли спасти, потому что нам сказали: его тут убьют! Кто же знал, что он под вашим покровительством! – греки часто кланялись и неуклюже топтались в дверях.

Джордж махнул рукой – извинения он принял, хотя и считал способ их выразить несколько странным. Но тратить время на пустые разговоры не хотелось: при малейшей возможности Байрон старался выйти на улицу из промозглого дома подышать свежим воздухом. Верхом удавалось ездить крайне редко. Разбитые дороги, размытые после дождя, становились опасными для передвижения верхом. Копыта лошадей скользили по грязному, мокрому месиву, разъезжаясь в разные стороны. Бедные животные трясли влажными гривами и возмущенно фыркали, норовя вот-вот поскользнуться.

Вечером спокойно поужинать опять не удалось. С улицы слышались выстрелы. Греки имели обыкновение стрелять в собственное удовольствие, выражая свое настроение нажатием на курок пистолета, но в тот вечер выстрелы звучали не переставая.

– Приготовьте оружие, Пьетро, – велел Байрон. – Там происходит что-то неладное.

Поднявшийся снизу сулиот доложил, что по всему городу идет стычка между горожанами и его земляками. О причинах он не догадывался, так как не посмел покинуть свой пост. Тито принес более подробные новости:

– К вам точно кто-нибудь заглянет за утешением, синьор! Не те, так другие. Вы у них тут за Господа Бога, – Тито быстро перекрестился. – Там, понимаете, сулиоты пришли в какой-то дом. Хозяин отсутствовал. Они взяли и расположились на проживание, ковры свои разложили, оружие. Хозяин вернулся и потребовал, чтобы сулиоты покинули дом. Синьор, да разве ж эти дикари подчинятся! – хмыкнул слуга. – Они давай ссориться. Бабы давай громко кричать. Вы знаете, как орут гречанки во все горло. Естественно, понабежали на подмогу и сулиоты, и месолонгиоты. Так все началось, синьор. Вроде их там пытаются угомонить, но я видел раненых, а может, и убили кого…

* * *

Туман не помешал разглядеть корабли. Девятнадцатого января в предрассветной дымке ушли, исчезая на глазах, греческие суда. А на горизонте у входа в пролив маячили турки. Байрон кутался в плащ и печально смотрел на море. В последние дни ему совсем не удавалось согреться. Дрожь пробегала по всему телу; тонкие перчатки, с которыми он не расставался даже в доме, не помогали рукам стать теплее. Дождь прекратился на время, но в воздухе повисли невидимые капельки, как будто в турецкой бане, только нестерпимо холодной…

– Они испугались и ушли, – прокомментировал увиденное Джордж. – Нам не удалось удержать корабли возле города. Как сюда прибудет Перри и деньги из Закинфа, если тут опять намертво встанут турки? Без Перри артиллерия не сможет функционировать. Пороха здесь нет, а инженер обещал помочь. Что-то он долго едет, – Байрон вздрогнул.

– Вы замерзли, сэр. Пойдемте домой, – предложил Пьетро. Сам он, как ни странно, от холода не страдал, видимо, привыкнув к похожей погоде зимой на севере Италии.

Казалось, Байрон его не слышит.

– Надежды на успех тают на глазах, Пьетро, прямо как эти корабли-призраки. Только мы их собрали здесь, а они уже вновь уходят, откуда пришли. Вот оно, доказательство моей правоты – грекам нужна регулярная армия, против чего так активно выступает Стенхоуп. Нет, Пьетро, пока стоит зима и отсутствует возможность предпринимать активные боевые действия, следует установить жесткую дисциплину, не давать солдатам бездельничать. Пусть их муштруют немцы, которые в этом столь хороши. Я никогда, поверьте, не был сторонником солдата, бездумно марширующего на плацу. Однако сейчас не время позволять грекам творить, что им вздумается. Они не способны отдыхать умеренно. О, нет! – Байрон закашлялся, но продолжал говорить: – Конечно, такой нации, как греческая, нельзя навязать систему регулярной армии. Но и нерегулярная, а точнее, разрозненные группы, существующие сами по себе, недейственна. Тут хорошо применить обе силы во благо освобождения страны… Когда будет получен заем из Англии, все средства надо будет бросить на организацию регулярной армии и устранение раздоров внутри нерегулярных отрядов. В этом году они еще будут защищаться. В следующем надо нападать!

Через два дня Месолонгион вновь оказался в блокаде: десять турецких кораблей вошли в пролив и встали напротив города. У Стенхоупа собрались все, кто хотел обсудить возможности отпугнуть османов и заставить уйти.

– Считайте, что пушек у нас нет! – провозгласил Стенхоуп. – Нет и моряков, которые могли бы выйти на канонерских лодках навстречу врагу. Господин Перри до сих пор не прибыл, и возможности использовать даже те орудия, которые мы имеем, отсутствуют.

– По той же причине мы не можем использовать брандеры, – встрял немецкий офицер. – У нас нет необходимых материалов.

– К тому же турки уже поняли, что это за штука, – послышался голос еще одного филэллина.

Вдруг всех осенило: следует попробовать атаковать ночью. По крайней мере, повредить снасти и отправить корабли дрейфовать на скалы и отмель. Никто не отказался участвовать в авантюре.

– Я сам возглавлю атаку, – провозгласил Байрон. – Прекрасная мысль! Мы застанем османов врасплох и нанесем неожиданный, а потому разрушительный удар! – его глаза блестели от возбуждения, но после первых выкриков, поддержавших порыв Джорджа, пыл у многих поутих.

– Вам нельзя не только возглавлять атаку, но и вообще участвовать в ней, – первым очнулся Стенхоуп. – Вы, Байрон, надежда Греции. Подставлять вас под удар было бы преступлением не только перед этой страной, но и перед всей Европой.

Уговорить Байрона отказаться оказалось делом непростым. Он упорствовал, полный решимости посмотреть смертельной опасности в лицо. И только Пьетро удалось высказать довод, окончательно сломивший сопротивление Джорджа:

– Без вас, сэр, тут не смогут. Вы даете собственные деньги, а кто кроме вас пойдет на такой шаг? Кто продаст имения, пожертвует собственным благополучием ради Греции? Да и заем во многом зависит от вас – греческий комитет прислушивается к вашему мнению. А потом вопрос распределения денег… – Пьетро замолчал. Его настораживало состояние старшего товарища. В последнее время Байрон был слишком возбужден, много и порой бессвязно говорил, но врачей вызывать категорически отказывался, утверждая, что прекрасно себя чувствует.

Байрон сдался. У него не осталось ни сил, ни воли сопротивляться. Он был расстроен, однако слова Пьетро имели смысл – Греция без него не справится…

* * *

– Вот этого вы ожидаете от меня в последнюю очередь! – на первом этаже появился Байрон, в длинном халате поверх белоснежной рубашки и узких черных брюк.

– С днем рождения!!! – послышались крики тех, кто успел усесться на подушках или пристроился у стенки.

– Спасибо, друзья мои! Послушайте! – Джордж вынул из широкого кармана халата листки. – Назвал я стихотворение незамысловато: «В день, когда мне исполнилось тридцать шесть». – Все замолчали, приготовившись слушать. Как-то позабылось, кто стоит перед ними – не воин, не офицер, но поэт, чьими поэмами зачитывались Европа и Америка…

В комнате установилась тишина. Страшная неотвратимость грядущего вдруг обрушилась на души людей. Стихотворение неожиданно показало: пути назад нет. Погибель, смерть – вот что ожидало впереди. Ни улыбки, ни слов признательности, ничего не прозвучало тогда, и молча сложив листки, Джордж тихо вышел из комнаты. И только Пьетро решился нарушить молчание.

– Он говорил мне, – тихо сказал он, – я либо вернусь отсюда с победой, либо не вернусь вовсе. Тогда Тито спросил: неужели нет желания вернуться в Италию? А Байрон ответил: нет, отсюда пути назад нет.

В тот день решили отправить лодку под нейтральным флагом Ионических островов с англичанином на борту. Лодку следовало отправлять ночью, чтобы она проскочила мимо турецких кораблей. Инженеру Перри, на которого возлагались большие надежды, велели двигаться маршрутом Байрона: Каламо, Драгоместри, а оттуда с божьей помощью планировали переправить инженера в Месолонгион…

На следующий день Байрон получил то, что желал: четырех военнопленных османов отдали ему в полное распоряжение. Джордж сел за письмо к Юсуфу Паше – с благодарностью за снисходительное отношение к Пьетро Гамбе он отсылал четверых пленных к паше, а копии письма прилагал для отправки в Превезу к английскому консулу. Чуть позднее в Превезу отправились еще двадцать четыре турка. Консулу Байрон написал второе письмо.

– Вся надежда на то, что меня правильно поймут, хотя я достаточно четко излагаю свои мысли, – говорил Байрон Пьетро. – Следует добиться гуманного отношения к пленным обеих стран, кем бы они ни были. А потому первыми показываем свое отношение мы, высылая туркам их сородичей…

Снова пошел дождь. Лука, привезенный Джорджем с Кефалонии, простудился и лежал в комнате Байрона под его личным присмотром. Пьетро тоже чувствовал себя неважно. Непривычная еда и влажный климат сделали свое дело – он страдал одновременно и от лихорадки, и от коликов в желудке. В отличие от маленького Луки, Пьетро старался не показывать, насколько ему худо. Он догадывался, что Джордж чувствует себя не намного лучше, но считает ниже своего достоинства ложиться в постель и отдаваться на волю докторов. Кашель постепенно все больше одолевал Байрона. Его настроение тоже ухудшалось из-за невозможности часто выходить на улицу. Ужасная погода заставляла сидеть англичан дома, лишая как свежего воздуха, так и активных физических упражнений, будь то верховая езда или стрельба по мишеням…

Бездеятельность тоже угнетала. Неспособность добиться каких-либо решений от греческого правительства, разделенного на две основные партии и несколько малочисленных, но усиливавших путаницу, заставила Байрона задуматься об отъезде из Месолонгиона в Афины. Маврокордато к такому повороту дела не был готов. Ему вовсе не хотелось выпускать «тугой кошелек» из своих рук. Видя желание англичанина воевать, он предложил сделку, от которой Байрон отказаться не мог, несмотря на увещевания товарищей. Итак, Джорджу предоставляли возможность возглавить отряд, взяв на себя всю полноту власти, полномочия гражданские и военные. Конечно, ему в помощь назначался самый опытный из греческих военачальников – Нотис Боцалис, дядя погибшего Марко, возглавлявший силы сулиотов в Месолонгионе.

Пьетро назначался командующим сулиотами и подчинялся только приказам лорда Байрона. А тот, в свою очередь, имел право нанимать любых офицеров из европейцев. Согласие было получено, и на время Маврокордато успокоился, уверившись в правильности своего поступка.

Тем не менее споры и разногласия не прекращались даже в стане англичан. Стенхоуп продолжал обвинять Байрона в нежелании выпускать свободную газету. Байрон, со своей стороны, никак не хотел признавать право греков на выражение своего своеобразного мнения, ведущего к расколу и недопониманию среди филэллинов.

– Где бы вы были без моих денег?! Где была бы ваша свободная пресса? – вопрошал Джордж, возмущенный обвинениями Стенхоупа. – Судите не по словам моим, а по поступкам!

Граф не понимал Байрона, хотя и пытался не осложнять отношений. Политические теории, которые он поддерживал, вызывали у Джорджа лишь смех, а Стенхоуп, напротив, все больше хмурился. Однако в конце вечера оба протягивали друг другу руку для пожатия в знак уважения и дружбы, которую нельзя было разрушить никакими политическими разногласиями…

* * *

По-прежнему ждали Перри. Он славился умением делать порох и взрывчатку. Лондонский комитет отправил его в Грецию без промедления, но новости о прибытии Перри в Месолонгион не приходили. Неизвестно было даже, где он в данный момент находится и почему задерживается. Однако в конце месяца в город приехал молодой англичанин, филэллин, который сообщил о передвижениях инженера. Оказалось, корабль, на котором путешествовал Перри, несколько раз задерживался в пути: на три недели на Мальте и на десять дней на Корфу. Сейчас Перри ждал указаний от Байрона на Итаке, в двух шагах от цели.

– Передайте, что Месолонгион вновь очутился в блокаде, а потому следует идти в Драгоместри, – советовал Джордж, принимая во внимание собственный опыт. – Оттуда господин Перри может отпустить корабль. А мы пришлем за ним солдат для охраны и канонерские лодки.

В тот же вечер англичанин отправился в обратный путь, пробираясь в темноте между турецкими судами. А перед Байроном и Стенхоупом встала новая задача. Им предстояло найти для лаборатории Перри подобающее помещение. В городе, где даже комнату найти для ночлега было неразрешимой проблемой, зданий, подходящих для занятий Перри, вообще не существовало.

– Маврокордато обещал отдать нам гарем, оставшийся после турок, – напомнил Пьетро.

– Да, но там сейчас живут сулиоты, – возразил Байрон. – Сомневаюсь, что кто-то сумеет заставить их оттуда выехать.

В итоге настойчивость проявил Стенхоуп, вынудив Маврокордато держать слово. Кое-как, нехотя гарем освободили. И хотя он внешне вовсе не походил на научную лабораторию, лучшего варианта не предвиделось…

Турки отошли от Месолонгиона и маячили у входа в залив, но специоты успели удрать домой. Так или иначе, а греческие корабли в порт не вернулись. Хорошей новостью стало только улучшение погоды. Дожди прекратились, и Байрон смог выезжать верхом, что всегда способствовало улучшению его настроения. Остальные дела оставляли желать лучшего: сулиоты не желали объединяться, у Байрона постоянно требовали денег то на одно, то на другое. А в последний день сентября Джордж получил сразу два известия.

– Перри добрался до Драгоместри и выгрузил необходимое для лаборатории оборудование, – Байрон прочитал записку от Стенхоупа. – Представьте, Пьетро, Маврокордато не готов оплатить погрузку вещей и доставку до Месолонгиона. Придется поручиться мне лично. И я вас уверяю: эти деньги потребуют с меня. Здесь все хотят денег, и порой я думаю, что свобода Греции – это моя забота. Ну, еще ваша и Стенхоупа…

– Извините, сэр, – тихо вымолвил Пьетро, – но тут еще одна проблема: нашим офицерам прислали хороший хлеб, а солдатам – такого ужасного качества, что его невозможно есть. Наш отряд сулиотов теперь требует оплачивать еду их семьям. Это составит тысячу двести человек.

– Поехали, Пьетро, – Байрон поднялся с подушек. – Без нас вопрос с хлебом не решат, а сулиотов придется опять ставить на место. Испытание моего терпения, видимо, входит у них в привычку.

На улице дул сильнейший ветер, но на небе не виднелось ни облачка. С моря раздавался грохот волн. Воздух чуть прогрелся, и в нем больше не висели капельки мороси. Приближалась весна…

 

Глава 2

Месолонгион, февраль 1824 года

В десять утра на плоскодонке Байрон вместе с Лукой, Пьетро и Маврокордато отправился на крохотный островок Анатолико, куда местные вожди пригласили знатного английского гостя, узнав о его пребывании в Месолонгионе. Через три часа лодка достигла цели. Островок тоже находился в болотистой местности, но воды там были глубже, чем на подступах к Месолонгиону, а виды радовали глаз. С одной стороны Анатолико на невысоких холмах росли многочисленные оливы, а с другой возвышались покрытые мохнатой зеленью горы. Почти весь остров занимал убогий, нищенский город, защищаемый парой пушек и гарнизоном из нескольких сотен плохо вооруженных людей.

Когда лодка причалила к берегу, на нем находилась толпа машущих руками мужчин, которые тут же начали палить из всевозможного оружия и выкрикивать слова приветствия.

– Встречают погромче, чем в Месолонгионе! – Пьетро улыбался во весь рот: ему оглушающая канонада явно нравилась.

– Пригните голову, мой друг, – изрек Байрон. – Пули свистят прямо над нашими головами. Не ровен час, попадут от радости.

Тут раздался грохот артиллерийского орудия – ядро плюхнулось в трех ярдах от лодки. Брызги долетели до гостей Анатолико, но они, не смутившись, начали выбираться на сушу.

– Видите, дорогой Пьетро, могли попасть и точнее, – ехидничал Джордж, поправляя узел на шарфе затянутыми в перчатку узкими пальцами. В самом пристойно смотревшемся доме городка компанию уже ждали вожди и греческий архиепископ. Сначала греки произносили пылкие речи во славу дорогих гостей, не скупясь на высокопарные комплименты, которые, впрочем, показались Байрону искренними. Затем на стол водрузили рыбу, сливовый пирог и шампанское. После обеда гостей повели в церковь, показывать чудо.

– Сейчас мы увидим чудесный источник или чудесный огонь, – тихо прошептал Джордж на ухо Пьетро, не желая обижать гостеприимных греков.

Чудом на самом деле анатолийцы называли источник. Весь путь до церкви народ приветствовал Байрона: люди напевали песни и опять палили из пистолетов. Женщины стояли на балконах домов и махали руками. В самом храме архиепископ рассказал историю возникновения источника:

– Во время осады города турками стена церкви рухнула, а из трещины в полу начала бить вода. Для города это явилось спасением, так как запасы воды истощились.

Байрона уговаривали задержаться в Анатолико на пару дней, но он настаивал на отъезде, поэтому из церкви его сразу проводили обратно к лодке. На обратном пути всю дорогу беспрерывно шел дождь, нещадно заливая лодку. Поздно вечером, прибыв в Месолонгион, компания устало побрела к дому.

– Чудо случится, если никто после такого ливня не заболеет, – сказал Джордж, заходя в холодную комнату. – Переодевайтесь, друзья мои, – велел он мальчику и Пьетро. – Сухая одежда – единственное наше спасение.

Но на следующий день Лука и Гамба все-таки остались в постели. У Пьетро в дополнение к жару болел живот, и он проклинал ни в чем не повинных анатолийцев за обед и шампанское, кляня последнее сильнее всего. Кроме того, прибыл груз Перри из Драгоместри, и Пьетро рвался посмотреть на разгрузку лаборатории.

– Лежите уж, – Байрон покачал головой. – Без нас там справятся. А дождь опять взялся за свое – льет без передышки. Куда вам идти на улицу в таком состоянии!

И правда, взявшая перерыв погода вновь принялась за старое. Темные тучи покрывали небо, а шторм хоть и ослаб, но имел достаточно сил заливать берег, переворачивая камешки, утаскивая с собой в пучину, а взамен предлагая кучки неприятно пахнущих водорослей.

* * *

Прошло три дня. Дождь не позволял Байрону и Пьетро отправиться к берегу, но оба пребывали в уверенности, что груз перенесен в бывший гарем.

– Оставайтесь дома, а я пройдусь до моря, – заявил Байрон. – Греков надо постоянно подгонять. Проверю, сколько груза осталось.

– Ничего не должно остаться, – возразил Пьетро. – В такую погоду оборудование не должно лежать под дождем!

– Конечно, вы правы, мой друг, но проверить никогда не помешает, – Байрон закутался в плащ по самый подбородок и вытащил из подставки зонт. – К тому же мне не помешает глоток свежего воздуха, пусть и пропитанного не самыми приятными запахами, – он усмехнулся и вышел. Вслед побежал верный Тито…

Обратно Байрон вернулся к вечеру – усталым и больным.

– Где вы так долго были? – вскричал Пьетро, с трудом выполнявший строгое распоряжение Джорджа оставаться дома и носа не высовывать на улицу.

Байрон бросил мокрый плащ на пол и опустился возле очага на подушку.

– Дорогой друг, там все лежало на берегу. Все! Нанятые Стенхоупом греки перенесли оттуда пару коробок, а остальное бросили мокнуть. Все могло не просто прийти в полную непригодность, но быть унесенным волной в море. Когда я начал кричать на них, – что не делает мне чести, но я не мог сдержаться, – тот, кто у них за старшего, ответил: «У нас праздник. Работать в этот день не по-божески». У них праздников всегда больше, чем рабочих дней. Поняв, что кричать на греков бесполезно, я сам принялся перетаскивать груз.

– Вы!!! Вы с ума сошли, сэр! Куда же такое годится! – Пьетро вскочил на ноги. – Позвали бы слуг, меня…

– Некогда было размышлять. Им стало стыдно – я добился своего, – Джордж устало вздохнул. – Груз разобран. Пришлось там остаться до конца, иначе после моего ухода они тут же прекратили бы работать.

Отдохнуть Байрону не удалось. Вечером следующего дня прибыл Перри. С ним приехали восемь помощников и четыре офицера, среди которых были англичане, немцы и греки. Встречу с Байроном назначили в гареме, где инженер пытался обустроить лабораторию. Перри понравился Джорджу, хотя и произвел странное впечатление.

– Я ожидал увидеть крепкого малого, готового поджечь весь город и окрестности, – делился он с Пьетро и Джулиусом. – Да, парень грубоват, но честен, и я готов иметь с ним дело. Однако постоянно жалуется на холод и неудобства. Я как-то привык кутаться в плащ и согреваться мыслями о будущих победах. К тому же ему отказались выплачивать деньги. Я переговорил с Маврокордато. Тот уверяет: денег для лаборатории нет. Я пообещал Перри жалованье из своего кармана. И не только ему – всем работникам. Мы договорились вести строгий учет расходов, и я надеюсь: на Перри можно положиться.

– Пока вы отсутствовали, приходили солдаты из отряда сулиотов, – Пьетро замешкался. – Просят повышения по службе. Хотят, чтобы им подняли оплату.

Байрон рассердился и даже не пытался скрывать ярость:

– Нет! В который раз они пытаются обмануть меня, считая круглым идиотом! Я не показываю своего истинного дохода, потому что боюсь: просьбы польются на меня хуже непрекращающегося дождя! Передайте им, Пьетро, что я распускаю отряд. Немцы, оставшиеся не у дел, просили нанять их мне в охрану. Лучше я приму это предложение, чем буду постоянно отбиваться от ненасытных горцев!

Назавтра командиры сулиотов пришли к Байрону. Маврокордато тоже решил нанести визит Джорджу, услышав про его болезнь. В постели Байрона не застали. Он заверил всех, что чувствует себя гораздо лучше и готов выслушать в присутствии Маврокордато сулиотских представителей. Те пообещали ничего у Байрона, кроме положенного изначально жалованья, не просить. И так горячо доказывали свою преданность, что Джордж в очередной раз махнул на них рукой, позволив остаться под его началом.

* * *

Бывший гарем преобразился. При паше он, конечно, выглядел великолепно, но война превратила небольшой дворец в подобие барака. А сулиоты, вселившиеся туда ненадолго, довершили неприятное перевоплощение. Дом стоял запущенным, оплакивая времена былой роскоши. Но за считаные дни Перри и его сподвижникам удалось совершить чудо. Всего-то вычистить, вымыть и обставить. Европейцы тут же окрасили стены, заставив гарем если не блистать во всю мощь, то по крайней мере выглядеть достойно, не вызывая отвращения.

Среди сулиотов Пьетро по просьбе Байрона тоже пытался навести порядок. Он скрупулезно сверял списки солдат, которые примерно на треть преувеличивали реальное количество сулиотов. Конечно, командиры желали получать деньги по спискам, оставляя у себя в карманах жирный излишек. Гамба дал твердое обещание устранить недоразумение.

– Сулиоты – самые храбрые из тех, кто служит в рядах греков, несмотря на хитрость, вероломство и жадность, – утверждал Джордж, объясняя свою непонятную привязанность к коварным горцам…

Новости не заставляли себя ждать – в отличие от Кефалонии, в Месолонгионе события происходили с завидным постоянством, причем не всегда долгожданные. Противники Маврокордато при помощи шпионов, испугавшись усиления его позиций, начали распускать слухи один другого нелепее. Слухи тем не менее доходили до ушей греков и, несмотря на всю несуразицу, вызывали переполох то тут, то там.

– Видите, Пьетро, – Байрон пересказывал услышанное с видимым удовольствием, но тонкие губы, превратившиеся в узкую полоску, выдавали его негодование, – Маврокордато, оказывается, идет в Морею с огромной армией, дабы потом продать Грецию Англии. А я на самом деле вовсе не англичанин, а турок, путешествующий под вымышленным именем и имеющий целью не возрождение, а крах Греции! – он засмеялся, но смех звучал нерадостно…

* * *

Нескончаемый дождь, как и бесконечные требования и жалобы сулиотов, действовали на нервы. Планы рушились, вновь создавались, велись переговоры, аннулировались сделки, снова собирались люди, чтобы обсудить создавшуюся обстановку, но в итоге с места мало что сдвигалось. Байрон из-за непогоды не мог выезжать и мало двигался. В душе накапливалось раздражение, и никто не пытался дать ему хоть час передышки, постоянно присылая посыльных, нанося визиты, приглашая на совещания в сырые, непротапливаемые комнаты, где греки курили свои трубки, а иностранцы, морщась, жались по стенам. Некоторые потихоньку уезжали. Их никто не смел осуждать – просто тех, кто оставался, уже не отпускало болото Месолонгиона – маленького ада, из которого вылезти суждено было немногим…

В семь вечера пятнадцатого февраля Пьетро осторожно заглянул в комнату Байрона. Тот лежал на кровати, закутавшись в плащ. В очаге догорал огонь, поскрипывали от пробегавшего сквозняка закрытые ставни, непривычная для этого дома тишина заползла во все углы, зловещим шепотком подкрадываясь со спины.

– Проходите, Пьетро. Я не сплю, – прозвучал неожиданно голос Байрона.

– Вы так и не оправились, сэр, после простуды. Не следовало так рано вставать с постели! – Пьетро прошел в комнату и остановился чуть поодаль от кровати.

– Если я не двигаюсь, не соблюдаю диеты, то чувствую себя куда хуже, – откликнулся Джордж. – Нервничаю… Но это не страшно. Сейчас встану. У вас новости, мой друг?

– Стенхоуп зовет к себе. К нему зашел Перри, и они не против обсудить с вами последующие выпуски газеты. Но вам явно не следует идти, – Пьетро выглядел обеспокоенным, но Байрон начал вставать.

– Полежать успею в гробу, – откликнулся он. – Нет желания, мой друг, лежать тут в темноте, словно прижатый тяжким грузом к постели. Знаете, чем дольше лежишь, тем сильнее страх, что никогда не сможешь встать. Руки, ноги немеют. Говорить не с кем. Эх, Пьетро, главное мое беспокойство об Аде! Августа пишет, что девочка чувствует себя хорошо. А я думаю о том, чтобы мои болезни не передались ей. Мои болячки, привычки, дурной характер…

Джордж встал, взял трость и устало пошел к двери. В последний момент он надел любимое кепи и ловко вытащил зонт из подставки, выглядевшей в данной обстановке совершенно неуместно.

– Пойдемте, не будем заставлять нас ждать, – и уже с куда большей прытью Байрон начал спускаться вниз по лестнице. По крыше барабанил дождь, но идти было недалеко.

У Стенхоупа разговор крутился вокруг первых выпусков газеты. Перри, не будучи сильно подкованным в издательском деле, тем не менее говорил дело:

– Иностранцы не могут читать газету, потому что она издается на греческом.

В этот момент вошедший в комнату Байрон поспешил согласиться с инженером:

– Я готов написать несколько статей и перевести их. Я вижу, вы, дорогой Перри, разбираетесь не только во взрывчатке!

Стенхоуп и Перри заулыбались. Простоватый, но обладавший приятным, веселым характером инженер нравился английским и немецким филэллинам, которые любили проводить с ним время. Байрону предложили сидра, разбавленного водой.

– Попробуйте, по-моему, недурен, – сказал Стенхоуп, протягивая стакан.

Байрон сделал глоток, но вдруг его лицо перекосилось. Было очевидно: он не может говорить, а тело сводят конвульсии. Джордж попытался встать, однако ему это не удалось, и он повалился набок. Тело все больше сотрясали судороги. Перри и Тито пытались удержать Джорджа на диване.

– Пошлите за доктором! – вскричал Стенхоуп.

Но через несколько минут, когда пришел доктор Бруно, Байрон уже пришел в себя. Его перенесли домой и уложили в постель.

– Франческо, говорите правду, – потребовал он. – Если приступ приведет к смерти, то будьте честны передо мной.

– Что вы ощущали? – нахмурился врач.

– Боль, – признался Байрон. – Сильнейшую боль. Я все понимал, но не мог говорить, – спокойно перечислял он. – Если бы конвульсии продлились минутой дольше, я бы умер, не выдержав боли.

Несмотря на слабые протесты, Бруно настоял на пиявках. Байрон в принципе не был сторонником подобных методов лечения, но, впервые столкнувшись с таким сильным приступом, он согласился на неприятную процедуру. Бруно открыл банку с пиявками мерзкого серовато-коричневого цвета. Джордж прикрыл глаза. На его висках повисли маленькие кровопийцы – по четыре на каждом. Они быстро напились крови, и Бруно завернул их в тряпку, намереваясь выбросить в очаг. Однако виски продолжали кровоточить.

– Надо срочно остановить кровь, – пробормотал доктор. – Видимо, височная артерия оказалась слишком близко, – он достал ляписный карандаш и принялся прижигать кровоточащие ранки.

Мучения Байрона продолжались несколько часов. Несмотря на предпринимаемые меры, кровь не останавливалась. В итоге к полуночи, промучившись весь день, Джордж потерял сознание. Кровь остановилась, но лицо Байрона стало совсем белым от слабости. Тем не менее наутро он встал с постели, отвергнув все попытки уговорить его отдохнуть и не подвергать себя ненужному риску.

– Я чувствую себя хорошо, – отмахнулся Байрон. – Ваши пиявки устроили мне встряску. Если бы не они, я встал бы еще вчера. Все эти ужасающие методы лечения являются варварскими и не приносят пользы. Мне нужны движение, воздух и привычная еда. И, пожалуйста, Пьетро, будь любезен, принеси красного вина.

На тот день планы Байрона касались двадцати четырех пленных турков, среди которых были женщины и дети. Содержались несчастные в ужасных условиях с самого начала революции. Их судьба мало кого печалила, и, когда Джордж попросил передать ему пленных, никто не возражал, почитая за счастье сбагрить лишние рты. После возвращения Пьетро с бутылью вина они засели за составление письма английскому консулу в Превезе.

– Следует четко обозначить наше желание не просто облегчить страдания пленных, отправив их домой, к семьям, но и просить подобного же отношения к грекам.

Послание было написано, а турки готовились за счет Байрона переправиться к своим…

* * *

Слабость доставляла Джорджу неудобства: он хотел принимать более активное участие в делах, но был вынужден оставаться дома. К слабости прибавилось воспаление глаз, и ему пришлось подчиниться указаниям Бруно и Миллингена. Однако сулиоты не давали никому отдыха. Они снова бузили, результатом чего стала гибель одного из лучших артиллеристов, работавшего под началом Перри. Вожди сулиотов пришли к Байрону за деньгами – только при условии выплаты им месячного жалованья они соглашались покинуть город, уставший от их постоянных драк и склок. После ухода горцев Байрон устало сказал Пьетро:

– Не подумайте, мой друг, что я теряю мужество и веру в свое правое дело. Мы продолжим борьбу, но волнения и неудачи подрывают мои силы. Этот город зловещ, он пропах болотом и гнилью. Военные операции по захвату Лепанто и Мореи, которые мы планировали при помощи сулиотов, проваливаются.

– Вам надо уехать отсюда, – твердо ответил Пьетро. – Вы оказались правы: на Кефалонии от вас было куда больше толку, а ваше здоровье там не подвергалось опасности.

Байрон покачал головой:

– Нет, мой друг. Отсюда я не намерен уезжать. Деньги, здоровье, усилия потрачены зря, но мы продолжим борьбу, иначе не следовало вообще приезжать в Грецию. Мы продолжим формировать постоянную армию. Ею будут командовать европейские офицеры и только! Сейчас поздно бросать начатое. Я пойду до конца…

Вскоре пришло еще одно удручающее известие: из-за стычки с сулиотами, в результате которой погиб филэллин, несколько инженеров, прибывших вместе с Перри, засобирались домой. Они опасались за свои жизни, несмотря на уверения Байрона в том, что горцы покидают город и в Месолонгионе будет безопасно.

– Они твердят: пули ежедневно свистят над нашими головами, – вздыхал Джордж. – Я пытался им объяснить, что это обычная привычка греков – палить по поводу и без. Они не собираются никого убивать!

– Сэр, вы же понимаете, пуля может случайно попасть в человека, – Пьетро и сам недолюбливал манеру местного населения доставать пистолеты без особой на то надобности.

– Как бы то ни было, они уезжают. А Перри остается всего с двумя людьми, которые скорее его помощники, чем оружейные мастера.

В тот вечер сильнейшее землетрясение заставило ненадолго забыть о проблемах. Люди выпрыгивали из окон, выбегали из дверей, а потом палили, палили, палили…

– Дикари, одно слово! – Байрона зрелище забавляло. Он стоял возле собственного дома и наблюдал за вселенским хаосом: иностранцы в ужасе от страшной тряски и стрельбы местных старались попрятаться кто куда, а греки отпугивали нечистую силу, крича во всю глотку и привычно хватаясь за пистолеты.

– Дикари! – повторил Джордж. – Мы, Пьетро, в Африке! Только там бьют в барабаны, а тут палят из пистолетов! Ту же силу направить бы против османов… Греков надо перевоспитывать, и на то уйдут столетия.

Землетрясение, впрочем, кроме страшной несуразицы принесло с собой хорошую погоду. Байрон смог выезжать на прогулки верхом, и это способствовало улучшению его самочувствия и настроения. Однажды случилась еще одна конвульсия – сильно свело правую ногу, но приступ быстро прошел, не приведя к серьезным последствиям. Бруно и Миллинген упорно советовали отойти от строгой диеты, которой он придерживался с куда большим усердием, чем раньше. Но Байрона невозможно было склонить к иному рациону. Вино, в первое время после кровопотери, допущенное в рацион, он вновь исключил. На столе царствовали вода, рыба и овощи. Никаких излишеств…

В конце февраля в Месолонгион прибыл Джордж Финли. Он привез письма от Трелони с приглашением приехать в Салону на встречу разных греческих партий с целью их объединения. Финли приехал из Афин, где главарем «племени» являлся Одиссей. Он-то и хотел встретиться с Байроном, понимая, что его помощь Маврокордато делает последнего достаточно сильным политическим противником. Одиссей возглавлял войска Восточной Греции. Объединение двух партий помогло бы в борьбе за независимость, но Байрон уже не испытывал особого оптимизма по этому поводу.

Несмотря на постоянно возникавшие проблемы, февраль заканчивался неплохо: со всех концов света прибывали филэллины, и в большинстве случаев они ехали в Месолонгион, прослышав про деятельность Байрона. Он принимал всех: в артиллерию, в свой отряд, для командования греками. Кто там только ни встречался – шотландцы, ирландцы, американцы, немцы, швейцарцы, бельгийцы, русские, венгры, итальянцы… Приказы отдавались на греческом, итальянском и французском. Зима подходила к концу. Если и начинать действовать, то весной – потепление приносило не только изменения в погоде, но и возможность передвигаться по стране… Временное затишье заканчивалось как для греков, так и для османов…

 

Глава 3

Месолонгион, март 1824 года

Погода не желала меняться к лучшему. Ненастье не позволяло Байрону выезжать, и он страдал от невозможности активно двигаться.

– Пьетро, у меня такое ощущение, что этот ужасный воздух отравляет мои легкие, – недомогания продолжались, а вместе с дурным самочувствием ухудшалось и настроение. – Меня охватывает страх, хотя я прекрасно осознаю, что повода для него нет. Но вдруг сердце сжимает, и мерещатся тени покойных. Хочется схватиться за пистолет и стрелять в пустоту. Я с трудом сдерживаю себя. Часто кружится голова. Думаю, оттого, что не хватает свежего воздуха.

Состояние Байрона тревожило Пьетро. С Кефалонии, куда долетели новости о его февральском приступе, шли письма с мольбами срочно вернуться на остров для поправки здоровья. Доктор Кеннеди успел списаться с доктором Бруно, и оба настаивали на консультации у других врачей. Но Байрона послания с призывами приехать на Кефалонию раздражали. Он не хотел даже слышать о возвращении, считая это не просто предательством по отношению к самому себе, но поражением, которое нанесли не турки, а обстоятельства вкупе с погодой. И чем сильнее настаивали друзья на отъезде из Месолонгиона, тем больше Байрон укреплялся в противоположном мнении.

В какой-то момент в начале весны Джордж неожиданно перестал хандрить и впал в иную крайность: его просто обуяло желание подшучивать над всеми подряд, а мишеней для шуток было предостаточно. Иностранцы после землетрясения боялись повторения напугавшего их инцидента. Один из английских филэллинов без устали талдычил о каре небесной, не расслабляясь ни на минуту в ожидании очередных толчков.

– Мы, Пьетро, позовем его в гости. В комнате наверху мои охранники будут катать по полу бочки, в которые мы положим пушечные ядра, – планировал Байрон. – Грохот будет обеспечен, а еще и трястись тут все начнет.

– Они на самом деле пол бы не проломили, – покачал недоверчиво головой Гамба. – Тут домишки хлипкие, не ровен час, – все рухнет.

– Не рухнет! – заверил Байрон. – Потрясем немного, напугаем и раскроем шутку.

Вечером, когда пришли гости, сулиоты начали запланированную вакханалию. Испугался не только тот, на кого была нацелена шутка, но и остальные гости. Перри тут же засуетился, предложив выйти на улицу. Все согласились, не понимая толком, что происходит: грохот стоял страшный – перекатываемые бочки скорее производили больше шума, чем трясли потолок и стены. Когда Байрон рассказал правду, гости постарались не обижаться на его выходку, попытавшись признать ее смешной. Однако в ушах долго стояли дикие звуки, сотрясавшие дом, словно наступил конец света и Господь действительно обрушил на Месолонгион кару небесную. В тот вечер разошлись пораньше, не имея желания продолжать непринужденную беседу.

Воспользовавшись улучшившимся самочувствием, на следующий день Байрон отправился осматривать восстанавливаемые за его счет городские укрепления. Работы шли неспешно…

– Кажется, греки не видят особой необходимости укреплять город, – прокомментировал Байрон. – Они устояли под натиском османов без фортификационных сооружений и не понимают, что это чистая случайность. По непроходимым дорогам продвигаться сложно обеим сторонам. А как обернется дело, когда станет сухо?

– В этом году турки готовятся к решительным действиям, – отметил Пьетро. – Судя по донесениям шпионов, они настроены вернуть утраченные за зиму позиции.

– Неудивительно! – Джордж хмурился, наблюдая за медленным течением строительства. – К Ларисе стянуты большие силы, в заливе опять снуют турецкие корабли. А греческие клики никак не могут объединиться! Да, они теперь видят в нас друзей, искренне помогающих им в борьбе за свободу. Выбор непрост: среди греков нынче много мусульман, которым надо вернуться к христианству, перейти от варварства к цивилизации. Им следует вспомнить наконец свое великое прошлое!

Байрон опять напоминал полководца на поле битвы. Но Пьетро со скептицизмом смотрел на людей, чьи взгляды на жизнь пытался изменить Джордж.

– От обороны следует переходить к нападению, – продолжил Байрон, постукивая тростью по мыску сапога. – Мне сложно предугадать, до каких высот поднимется Греция в будущем. Но сейчас им следует перейти от песен и гимнов к политическим решениям, дабы создать единое правительство…

Объединение так пока и оставалось мечтой. Отовсюду к Байрону летели послания с предложением присоединиться к той или иной партии. Даже Колокотрони не пренебрегал комплиментами в адрес Джорджа, приглашая к себе. Заполучить деньги самого знатного филэллина хотелось многим. Байрон это понимал и двигаться с места отказывался, пытаясь добиться единства в рядах греков, сидя в зловонном Месолонгионе.

– Европейские страны будут гарантировать независимость Греции, – рассуждал он по пути домой. – На данный момент особой разницы между турками и греками нет. Но последние должны стать лучше во всех смыслах этого слова. Вскоре плоды цивилизации зацветут здесь пышным цветом. Сейчас между Востоком и Западом существует вакуум, который должны заполнить греки! Англию они должны воспринимать как друга. Тем более что мы ведем курс не на колонизацию, а на освобождение стран Латинской Америки, что подтверждает искренность намерений англичан. Мы поддерживаем стремление народов к свободе и цивилизации, осознав, что именно этот путь находится в сфере интересов Англии…

Лошади шлепали копытами по лужам, чуть подсохшим на весеннем солнце. Они фыркали, крутили головами и совершенно не слушали высокопарных речей наездника. Так же как, впрочем, и люди, которые брели по кромке грязной дороги. Некоторые узнавали Джорджа и приветственно махали руками, другие не обращали на всадника ни малейшего внимания. Бедностью, крайней нищетой веяло от их одежды, неумытых, изможденных лиц, от грязных, тонких ручонок ребятишек, которыми они держались за истрепанный подол материнской юбки. Они не ведали о возлагаемых на них надеждах цивилизованных стран, пытаясь выжить в своем крохотном и убогом, на взгляд филэллинов, мирке.

* * *

К середине марта на город свалилась очередная напасть – чума. Причина смерти приезжего грека выглядела странной и весьма пугающей. Точно врачи определить не могли, но склонялись к самому страшному варианту. Тело умершего было покрыто черными гнойниками, а кровь из сосудов проникла в ткани.

– Теоретически это могло быть и отравление, – объяснял Бруно Байрону и Пьетро. – Но никаких иных признаков отравления нет.

– С чего бы травить обыкновенного торговца? – спросил Байрон.

– Именно! Ничего из дома не пропало. На месте крупная сумма денег. В городе, откуда он приехал, свирепствует эпидемия. Пока неясно какая. Это необязательно чума.

Тем не менее в Месолонгионе приняли необходимые меры предосторожности. Магазины и кафе закрылись. Тех, кто общался с торговцем, поместили в карантин. Врачам поручили тщательно следить за любыми признаками распространения болезни. Люди начали с подозрением смотреть друг на друга, стараясь лишний раз не общаться.

– Грязь! Грязь и полное отсутствие гигиены! – восклицал Байрон, понимая, что, если и правда начнется эпидемия чумы, она уничтожит сопротивление греков успешнее любого османского вторжения. – На всякий случай я отправлю срочное послание на Закинф. Распространение болезни заставит нас уйти из города!

Вскоре новости из Гастуни заставили вздохнуть спокойно: в городе свирепствовала эпидемия скарлатины. Но некоторое время греки продолжали передавать слухи о лютой чуме, которую якобы специально распространили турки…

После того как стало ясно, что чума миновала, возобновились учения в постоянной греческой армии. Байрон пожелал принять в них участие и маршировал в строю наравне со всеми, несмотря на свою хромоту. Однако вскоре возобновился дождь, и несколько дней хорошей погоды канули в небытие. Ливень хлестал во всю мощь, и о выходе на улицу не могло быть речи. В доме снова разгулялись сквозняки, а ставни приходилось держать закрытыми круглые сутки, порой забывая о том, сколько на часах времени, утро ли за окном или темная ночь. Джордж от нечего делать фехтовал с Пьетро, но невозможность двигаться и выходить из душного, промозглого помещения постепенно погружала его в состояние глубокой меланхолии…

* * *

– Пришла почта, – сообщил утром очередного хмурого дня Пьетро.

Байрон подошел к столу и быстро просмотрел толстую пачку.

– Обычные послания от греческих вождей. А вот тут что-то интересное, – он выудил письмо из Англии. – Посмотрите, мой друг, депутаты в конце концов прибыли в Лондон! Сколько мы ждали этой новости! Пишут, есть надежда быстро получить заем. А вот еще важное письмо – от Трелони и Стенхоупа. Дорогой Эдвард давненько не присылал о себе известий. Теперь они встретились с графом в Афинах и дружно призывают меня все-таки прибыть на встречу в Салону. Придется ехать, Пьетро. Трелони подтверждает, что там состоятся переговоры по поводу объединения Западной и Восточной Греции и по поводу усиления обороны страны. Как мы и подозревали, турки начинают укреплять свои позиции. Весной или летом они начнут наступление… – он замолчал на минуту, дочитывая письмо до конца. – Греческое правительство предлагает мне принять должность генерал-губернатора Греции.

Байрон заметно повеселел: перспектива прельщала его, а возможность выехать из Месолонгиона не для поправки здоровья, а по важному делу прибавляла оптимизма.

– Пьетро, приготовьте мне бумагу для ответа, – попросил он, усаживаясь за низкий столик. – Сейчас же отвечу и отправлю в Афины!

– Вы принимаете пост? – полюбопытствовал Гамба, заранее предполагая ответ.

– Конечно! Но я напишу, что прежде всего прибуду в Салону. Мне надо убедиться, что греческие правители действительно объединяются. А потом я, конечно, буду готов служить Греции сколько ей это понадобится. Кроме того, дорогой друг, следует точно понимать, что должность не является номинальной, что меня будут слушать, а мои приказы выполнять.

С ответом и несколькими бочонками пороха – результатом деятельности лаборатории Перри – в Афины отправили Финли. С ним вместе в путь пустился Уильям Хамфри, помощник Стенхоупа. Поздно вечером того же дня Финли вернулся в Месолонгион.

– С трудом, но мы добрались до реки Эвинос, – понурив голову, бормотал Финли. – Из-за дождей через реку стало практически невозможно перебраться. Но греки нам показали место, где они сами переходили на другой берег. Несколько лошадей, перевозивших порох, удалось переправить на другой берег. Затем на лошади, которую мы доставляли для господина Трелони, в реку ступил Хамфри. Но он не смог нащупать правильный путь, лошадь начала тонуть, течением на глазах уносило мои вещи, бумаги, а главное – семьсот долларов, большая часть которых принадлежала Трелони. В итоге переправившиеся греки повезли порох в Афины. Мы пытались искать мои сумки, но течение было так быстро, что вскоре поиски пришлось прекратить.

Никто не осмелился обвинять Финли или Хамфри в случившемся – ливень за окном говорил сам за себя.

– Ничего, – откликнулся Байрон. – Как только погода позволит, мы выдвинемся из Месолонгиона в Салону. Пока продолжим укрепляться здесь, а по получении займа следует в первую очередь вновь срочно объединить флот всех островов.

Казалось, Джордж не сдается. Но в течение нескольких дней погода лишь ухудшалась.

– Словно что-то давит мне на грудь, – пожаловался однажды Байрон Пьетро. – Мне трудно дышать в полную силу. Слабость разливается по телу. Не сообщайте об этом сестре, мой друг. Я написал ей накануне письмо – Тереза жалуется, что я не пишу так часто, как ей хотелось бы. Написал про ласточку, которую мы тут с вами видели недавно. Примета весны. Про здоровье, которое поправляется с каждым днем, – слухи о моем приступе, естественно, дошли до ушей прелестной Терезиты. Не волнуйте ее, Пьетро. Не стоит…

Не волновал Джордж и своих друзей в Месолонгионе. Маврокордато вместе с филэллинами по-прежнему наносил ежедневные визиты. Мало того, Джордж сам провоцировал кулачные бои и фехтовальные поединки. Он никому не показывал своей слабости, и только Пьетро замечал мелкие капельки пота, выступавшие у него на лбу от слабости, а не от физических упражнений; бледность и тяжелое дыхание.

В конце месяца грек, нанятый служить в постоянную армию, украл на рынке деньги, тут же был пойман и передан в военный трибунал. Немцы дружно голосовали за избиение вора палками, но Байрон выступил против подобного наказания.

– Даже если варварские методы приняты в цивилизованных странах, – сказал он в суде, – это не значит, что их следует применять в Греции.

Немцы продолжали настаивать на своем, и Байрон употребил всю свою власть, чтобы было избрано иное наказание. С грека сняли форму, а на спину повесили дощечку, на которой кратко описывалась суть его преступления. Он прошел с ней по городу, что произвело должное впечатление на жителей…

Впрочем, сами англичане являли собой не самый лучший пример: в тот же вечер была назначена дуэль между офицерами. Случайно узнав об этом, Джордж отправил Пьетро улаживать конфликт. Пришлось дуэлянтам пожать друг другу руки.

– Как мы можем советовать грекам объединяться, когда сами неспособны решить пустейшие споры мирно?! – возмущался Байрон, понимая, однако, что бездеятельность начинает негативно сказываться на настроении запертых в Месолонгионе солдат. – Мы пытаемся убедить греков в искренности наших намерений, но показываем им губительные примеры бездумного поведения!

В последний день марта Байрон официально стал гражданином Месолонгиона. Оказанная ему честь, как он считал, требовала еще большей отдачи и усилий на благо города. Усилия, как обычно, свелись к финансовой помощи: ни у правительства, ни у города не осталось никаких средств, и с каждым днем нищета все сильнее бросалась в глаза. Прекратилась оплата за еду и оружие солдатам, которую в свое время взяли на себя власти. Обещанные ими полторы тысячи долларов на восстановление укреплений они также не выделили. Все выплаты взял на себя Байрон…

* * *

Иностранцы продолжали тревожить своим поведением. Теперь уже немецкий солдат показал себя не с лучшей стороны. В полночь к Байрону прибежал жаловаться грек, в чьем доме жил злополучный немец.

– Он пришел пьяный, господин! – кричал грек. – Выломал дверь и бегал по дому с обнаженной шпагой, пугая моих жену и детей! Я сразу же побежал к вам, господин, за защитой!

Байрон отправил Пьетро с охраной.

– Арестуйте этого буяна и потребуйте объяснений.

Солдат вины не признавал. Он уверял, что выломал дверь, так как грек не впускал его в дом, где он жил уже несколько дней. «На улице шел сильнейший дождь, – твердил немец. – Прикажете мне мокнуть снаружи?» Состояние солдата говорило само за себя, но Байрон счел нужным написать ему официальный ответ, объясняя в деталях, почему его арестовали.

– Вот какими делами мы занимаемся, мой друг, – обратился он к Пьетро, передавая ответ. – Сознаюсь, я немного устал от подобных выходок с обеих сторон. Борьба за свободу превращается в постоянную борьбу с обстоятельствами.

– Вам надо отдохнуть, – вздохнул Пьетро. Ему становилось все сложнее отвечать на письма обеспокоенной сестры, которая словно чувствовала неладное. – Поехать в Италию, повидаться с Терезой, погреться на солнце…

– Нет! – раздраженно ответил Байрон. – Они зависят от меня, зависят! Без меня тут все рухнет! Нельзя мне покидать эту землю, нельзя!

Он устало сел на подушки. Пьетро померещилось, что Байрон больше не видит и не слышит его, полностью погрузившись в свой внутренний мир. На минуту стало страшно – человек напротив скорее походил на мертвеца, чем на живого…

 

Глава 4

Месолонгион, апрель 1824 года

В самом начале месяца произошел странный случай: вместо турок на Месолонгион пошел Караскатис. Он выступил из Анатолико на небольших судах со ста пятидесятью солдатами.

– Его племянника оскорбил кто-то из Месолонгиона, – объяснил Пьетро Байрону, узнав новости в городе. – Рынок закрыт, лавки тоже. Народ напуган.

Маврокордато приказал организовать оборону, а Байрон попросил свой полк быть готовым к обороне.

– Пьетро, следите за соблюдением строжайшего нейтралитета, – попросил он. – Нельзя ввязываться в ссоры ни словом, ни действием.

По улицам ходили группы вооруженных людей. Неожиданно перед лицом опасности греки стали серьезнее. Не было слышно громких песен и бесцельных выстрелов. Целый день в городе ждали нападения, но инцидент был быстро исчерпан – Караскатису принесли извинения, и он ретировался обратно в Анатолико, даже не сделав попытки высадиться на берег.

– Поговаривают, попытка Караскатиса напасть на нас – дело рук политических врагов Маврокордато, – доложил вечером Пьетро. – Если бы Месолонгион не подготовился к встрече с противником, кто знает, чем бы закончилось это происшествие.

– Именно! – воскликнул Байрон. – Каждый раз мне кажется, что распри закончились, что греки объединяются. И каждый раз я жестоко ошибаюсь. Не было ли в принципе жестокой ошибкой ехать сюда? Разочарование время от времени заставляет меня задумываться о пользе моего предприятия. Чего я достиг? Чего добился? По большому счету ничего. Ничего, мой друг, не сдвинулось с места…

– Создана постоянная армия, – начал возражать Пьетро, – строятся фортификационные сооружения вокруг города…

– Да, конечно, – Джордж устало кивнул. – Я имею в виду, что внутри меня ничего не изменилось. Я истратил тут тридцать тысяч испанских долларов. Изрядная сумма, но это вовсе не все, что я имею. Проблема не в деньгах. Дело хоть как-то сдвинулось с места. Если бы не я, здесь царил бы хаос и, возможно, хозяйничали бы турки. Я беспокоюсь о себе, потому что меня подводит собственное тело. Но не подумайте, мой друг, я не собираюсь бросать начатое. Мне поручат командовать, я буду командовать. Насколько хватит сил, поверьте, положу их на благо Греции.

Речь Байрона путалась и порой походила на бред больного человека. Однако он не сдавался. Едва выглядывало солнце, вместе с Пьетро они ехали на прогулку верхом, радуясь скудному теплу, медленно разливавшемуся по окрестностям. Турки вновь оживились, и опять можно было разглядеть их корабли у входа в залив. Байрон и Гамба пришпоривали лошадей и ехали по подсохшей земле, несмотря на дожди. Весна брала свое. Повсюду видны были приготовления к отражению атаки врага: жители словно бы просыпались после зимней спячки, стряхивая с себя оцепенение.

Отъезд в Салону, несмотря на улучшившуюся погоду, откладывался. В данной ситуации Байрон считал неуместным покидать город, который так на него рассчитывал.

– Турки что-то затевают, – говорил он, – мы готовимся к обороне. Настроение людей на подъеме. Придется нам подождать еще немного. Объединение Греции, конечно, дело первостепенной важности. Но меня поймут неправильно, если я сейчас уеду. Я ощущаю связь с этим местом, Пьетро, и не в силах покинуть Месолонгион, когда турки опять подошли так близко.

Неожиданно к Байрону прислали записку от Маврокордато. Джордж отвлекся от своих рассуждений и быстро прочел послание.

– Вот, посмотрите, мой друг! В моем доме живет шпион! – Байрон возмущенно размахивал листком бумаги. – Они не смеют врываться сюда и потому просят мою охрану препроводить господина Волпиотти, занимающего одну из верхних комнат, вниз к воротам.

Бумаги, позже найденные в комнате шпиона, доказали его вину. В тот же день был пойман еще один шпион, пытавшийся сбежать из города. Его заметили немецкие офицеры – он во весь опор скакал в сторону Лепанто. Теперь с пойманными шпионами разбирался военный совет.

– Разногласия внутри страны столь сильны, что полностью сводят наши усилия на нет, – перед Байроном лежала очередная пачка писем с просьбой выделить деньги той или иной клике. – Маврокордато пытаются очернить, а потому следят за каждым его шагом. Нам пришлось встать на его сторону, но разве мы сделали неправильный выбор? Я собираюсь опубликовать подробнейший отчет о происходящем в газете. Стенхоуп отчасти был прав, торопясь основать здесь типографию. Иначе слухи останутся слухами.

Байрон засел за написание статьи, заручившись согласием Маврокордато обнародовать детали расследования последних происшествий. Количество дел не позволяло ему как следует отдыхать. Он мало спал, соблюдал строжайшую диету и, пользуясь отсутствием дождя, старался часто и надолго выезжать верхом. Постоянно находясь рядом, Пьетро чувствовал неладное, однако к советам друга Джордж, как и раньше, не прислушивался…

* * *

Девятого апреля из Англии пришло письмо от Августы. Сестра вложила в него небольшой портрет Ады. Вначале это послание очень обрадовало Байрона. Он в сотый раз принялся рассказывать Пьетро о том, что видел дочь лишь однажды – сразу после ее рождения, о том, как скучает по ней и по сводной сестре, вспомнил умершую Аллегру… С каждой минутой его речь становилась все печальнее. Пьетро хотел отвлечь старшего товарища, но тот говорил не переставая, не давая шанса вклиниться.

– Когда нас познакомили с Августой, мир для меня перевернулся! – Джордж грустно улыбался и не выпускал письмо сестры из рук. – Я часто ей писал. Обо всем! Я всегда обращаюсь к ней: «Милая Августа» Постоянно переписываться мы начали, когда мне исполнилось лет шестнадцать. Она была на пять лет меня старше, и вначале я немного стеснялся отвечать на ее письма. Тем не менее очень быстро я почувствовал, насколько мы близки, насколько хорошо понимаем друг друга. Я рассказывал ей обо всем, что происходило в моей жизни, – он вновь посмотрел на листки бумаги, которые держал в руках. – Мне не хватает ее, Пьетро! Расставание далось с трудом. Я звал Августу, я хотел, чтобы она уехала из Англии. Кажется, там удерживает ее моя жена, не желающая нашего общения. За многое следует поблагодарить леди Байрон: из-за нее я покинул родину, из-за нее не вижу дочь, не общаюсь с сестрой…

Снаружи дождь барабанил по ставням, будто пытаясь войти в дом непрошеным гостем. Джордж с усилием продолжал говорить. Казалось, каждое слово дается ему с великим трудом:

– Видите, мой друг, Августа тоже болела, но в те дня, когда мне становилось лучше.

Пьетро ничего особенного в данном факте не увидел, однако послушно кивнул.

– Сейчас мне хуже, а Августа здорова. Это ли не знак?! Мы помогаем друг другу. Мы не можем болеть одновременно. Один, будучи в бодром состоянии, поддерживает другого. И наоборот. Как иначе? – бормотал Джордж. – Связь между нами очевидна. Нас хотят разлучить, не позволить нам общаться. Ада пережила еще один приступ, схожий с моим. Августа пишет, девочка уже чувствует себя хорошо. Мне следует написать леди Байрон, чтобы она следила за ее здоровьем. Если меня настиг приступ эпилепсии, то это не значит, что Ада будет страдать от этой болезни – она будто не передается по наследству. Но стоит обратить внимание.

В наступившей тишине они услышали, что стук капель прекратился. Байрон подошел к окну и распахнул ставни: дождь затих. По небу быстро бежали серые облака, кое-где пробивалось солнце.

– Не поехать ли нам, мой дорогой друг, на прогулку? Я не могу оставаться в этой комнате более ни минуты! Мы не выезжали несколько дней. Сколько? Я не помню даже, сколько я не выходил!

– Вы уверены, сэр? – обеспокоенно спросил Пьетро: Джордж вовсе не выглядел здоровым и способным к длительным прогулкам верхом.

– Не пытайтесь меня отговорить! Пахнет весной, – Байрон закашлялся. – Мне надо подышать свежим воздухом. В груди словно что-то сжимается, нет сил дышать нормально. Поехали!

Пьетро сделал последнюю попытку отговорить Байрона:

– Ветер слишком сильный. Через мгновение может снова полить дождь. Посмотрите на небо: здесь оно расчистилось, а вдали собираются тучи.

Уговоры были бесполезны. Джордж начал собираться на улицу.

– Проедем столько, сколько позволит дорога, – сказал он, вскакивая на лошадь. – Смотрите, над городскими стенами туч нет, – он показал вперед плетью. – Ветер дует серьезный, но он туда их быстро не пригонит.

В самом деле, тучи будто решили пуститься в пляс: они то летели в одну сторону, то меняли направление и начинали свой дикий танец, перемещаясь в другую. Ветер тоже резвился: он гонял мусор по улицам, подкидывая отбросы в воздух, переворачивая и швыряя их куда заблагорассудится. Плохо закрепленные ставни в некоторых домах хлопали что есть силы, грозя свалиться на головы редких прохожих.

Застоявшиеся лошади поскакали к городским стенам…

Всадники проехали три мили за городом, и тут их накрыл ливень. Тучи неожиданно сгустились над головами и извергли из себя такое количество воды, какое должно было вылиться в течение месяца, а то и двух. Сплошная стена воды заслоняла дорогу, и передвигаться приходилось наугад. Обычно Пьетро и Байрон на обратном пути, возле стен, садились в лодку, дабы вернуться к дому, а слуги отводили лошадей. Но тут Пьетро сказал, что следует быстрее вернуться верхом.

– В лодке возвращаться опасно! – крикнул он. – Штормит, да и зальет нас за полчаса пути.

– Я же солдат! – крикнул в ответ Байрон, перекрывая шум дождя. – Подобные пустяки не должны меня пугать! Иначе как я, по-вашему, буду вести себя во время сражения?

Они спустились в лодку и отправились в обратный путь. Дома Байрона тут же начала сотрясать дрожь. Он переоделся, но ни сухая одежда, ни зажженный очаг не помогли согреться. К восьми вечера он по-прежнему лежал на диване, страдая от ревматических болей в суставах, в дурном настроении. Прибежавший по просьбе Пьетро доктор Бруно предложил пустить кровь.

– У вас вообще нет иных способов лечения, кроме как лишить мое тело очередной порции крови? – Байрон привстал на локте. – Нет уж! Я помню, чем закончился предыдущий опыт.

В этот момент в комнату зашел Миллинген. Ему быстро описали симптомы болезни и спросили его мнения.

– Больше народу умирает от скальпеля, а не от копья, – пошутил Джордж и в изнеможении откинулся на подушки: любое движение вызывало у него боль; лоб покрылся испариной.

Врачи переглянулись.

– Необязательно пускать кровь, – согласился Джулиус. – Состояние не представляет такой опасности. Подождем до завтра. Но при ухудшении, пожалуйста, зовите нас сразу же!

Комната опустела. Полумрак окутал предметы. Оставшись сидеть за столом, Пьетро перебирал последние письма.

– Про заем из Англии не пишут? – слабым голосом поинтересовался Джордж.

– Пишут, но ничего нового. Опять лишь обещания. Пока деньги не выданы…

На следующий день на Байрона продолжила накатывать дрожь, но он встал с постели и в обычный час приступил к делам. Посетители, которых он принимал, несмотря на недомогание, отнимали последние силы. Пьетро старался взять на себя основную часть дел, и все-таки постоянный шум и суета не давали Байрону расслабиться. В обед он съел свою маленькую порцию овощей и выпил виски.

– Есть не хочется, Пьетро, – Джордж встал из-за стола и направился к дивану.

Однако вскоре визиты продолжились. Отдых получился коротким и не принес облегчения. Вечером зашли Бруно и Миллинген. Увидев, что жар спал, они не стали предлагать кровопускание, прописав покой и сон…

Вместо покоя утром одиннадцатого апреля Байрон опять поехал верхом.

– Вы же знаете, мой друг, как мне помогают движение и воздух, – объяснял он Пьетро. – Сидеть взаперти – занятие не для меня. Пока не пошел дождь, мы обязаны выехать. Далеко не поедем – вон до той оливковой рощи, где можно чудно прогуляться.

Вместе с Джорджем погулять отправились несколько офицеров. Солнце и пение птиц способствовали хорошему настроению: все шутили и смеялись. Байрон заметно повеселел, а Пьетро понадеялся, что болезнь отступила.

Тот день прошел не лучше предыдущего. После прогулки Джордж пожаловался на недомогание. Спать он не мог, мучаясь от участившихся болей в суставах. Его то бросало в холод, то охватывал жар. Несмотря на протесты, поток визитеров пришлось сократить до нескольких самых близких людей, включая врачей.

– Не вините себя, Пьетро, – Джулиус пытался успокоить Гамбу, который страдал оттого, что не отговорил Джорджа от прогулки. – Позавчерашний ливень не прошел бесследно, и быстрого улучшения не ждите.

От кровопускания Байрон вновь отказался, раздражаясь все сильнее.

– Примите горячую ванну, – посоветовал Бруно. – И постарайтесь поспать. Я могу дать вам лекарства, которые уменьшат боль и помогут уснуть.

– О нет! Опиума мне не прописывайте! – сердился Байрон. – Ваши средства никуда не годятся, – капризным голосом продолжал он. – Уберите отсюда эти никчемные пилюли! Пьетро, дай стакан с джином. Он согревает лучше…

Когда пришел Финли, Байрон пустился в рассуждения о знаках судьбы, гаданиях и предсказаниях. Его речь прояснилась и потекла в известном Пьетро направлении.

– Когда-то мне гадали. Я был мальчишкой, лет десяти, – Байрон уселся на диване. – Моя мать обожала хиромантию и астрологию, и я унаследовал эту страсть. Мне гадали по руке. Старик, изучавший мою ладонь, сказал тогда: «Проявите осторожность, юноша, когда вам исполнится тридцать шесть. Потому что далее линия жизни на вашей руке обрывается». Конечно, изменить ход вещей человек способен. Он может пойти наперекор судьбе, но, как видите, дается это с трудом. И кто знает, выйду ли я из схватки с судьбой победителем.

– Вы слишком суеверны, – сказал Финли. – Не следует обращать такое внимание на нелепые предсказания. Вы простыли, не более.

– Мне одинаково сложно решить, во что верить в этом мире, а во что не верить. Вам повезло, мой друг, а может, вы просто молоды. Многие считают странной мою веру в счастливые и несчастливые дни. Однако вам уже не убедить меня начинать новое дело в пятницу или воскресенье. Я уверен: в эти дни начинания ничем хорошим не закончатся. Уверен, потому что так случалось всю мою сознательную жизнь. Вот вы, дорогой Финли, очень похожи на Перси Шелли. Ему предсказывали, что он умрет, утонув в море. Так и случилось! Я хоронил его, точнее, сначала по его желанию кремировал на берегу. Не ваша ли теперь очередь сыграть эту роль в отношении меня?

У присутствовавших пробежали мурашки по коже. Финли вздрогнул – схожесть с Шелли всегда его пугала. Тут врачи спохватились и принялись вновь советоваться по поводу состояния здоровья Байрона. Бруно предложил использовать потогонные средства.

– Потоотделение прекрасно помогает справиться с жаром.

– Я готов пустить пот вместо крови, – откликнулся Байрон.

Гости вышли из комнаты, оставив больного с врачом. Через некоторое время Джорджу действительно стало лучше, и он ненадолго уснул. Утром двенадцатого Бруно явился с новыми идеями. Он принес слабительное. К подобному методу Байрон также отнесся положительно. Несмотря на слабость, он принял горячую ванну и тут же вернулся в постель. Пьетро заметил, как у Байрона усиливается раздражение. В темной комнате, всегда полной людей, обсуждавших насущные дела, стояла непривычная тишина. Врачи шептались по углам, пытаясь прийти к общему мнению. Жар не спадал, но пускать кровь Джордж, как и прежде, категорически отказывался. За весь день он смог съесть немного супа и при всем желании не вышел на улицу – его даже не пришлось отговаривать.

Тринадцатое апреля не привнесло ничего нового.

– У меня очень сильно болит голова, – пожаловался Джордж Пьетро. – Не говорите докторам, а то опять захотят моей крови. Жар немного спал, так что подготовьте, пожалуйста, письма, которые я не прочел.

Он сел за стол и попытался читать. Буквы прыгали перед глазами. Байрон в раздражении смахнул часть листков на пол. Пришлось вернуться в постель. Вскоре в дом вернулись Бруно и Миллинген. Увидев, что состояние Байрона не улучшается, они дружно предложили кровопускание.

– Вы хотите добиться моей смерти раньше, чем то угодно судьбе, – говорил Джордж, превозмогая себя. – Нет! Я не позволю вам проводить эту операцию. Вспомните пиявки! Нет! – упрямство больше походило на детский каприз, но против воли пациента никто ничего не мог сделать.

Врачи ушли.

– Пьетро, я боюсь, что теряю память, – Гамба присел возле кровати, прислушиваясь к тихому голосу Байрона. – Представьте, какой страх я испытал! Память – это все, что осталось из прошлого, это то, что заставляет работать мозг, что держит нас в жизни. Без памяти я превращусь в животное. Нет, в стул, в стол, в предмет… Представьте, я начал вспоминать латинские поэмы, которые учил в школе и с тех пор крайне редко повторял. Короче говоря, мой друг, с памятью все в порядке, гораздо лучше, чем с телом. Я вспомнил все поэмы на латыни и их перевод на английский. Ошибся лишь в одном месте! А врачи пытаются поиздеваться надо мной! Нет, пока я не так слаб умом, как они полагают!

Четырнадцатого он проснулся к полудню. Сильная слабость не позволяла Байрону передвигаться даже по комнате. Но так как жар уменьшился, он тут же заявил о желании ехать верхом или, на худой конец, прокатиться на лодке. Врачи пришли в ужас и приложили все усилия, чтобы угомонить своего пациента.

– Не переживайте, – попытался успокоить Байрона Бруно. – Признаки выздоровления налицо. Еще несколько дней, и встанете на ноги.

Оставшись дома, Байрон усадил Пьетро за стол и начал диктовать ему ответы на письма, поток которых не уменьшался. Многие просто не знали о его болезни и продолжали считать Джорджа вполне дееспособным. Но к вечеру стало ясно: жар вновь охватывает его тело. Пьетро забеспокоился: речь Байрона стала походить на бред. Прибывшие врачи настаивали на кровопускании.

– Моя мать умерла от вашего адского метода лечения, – ненадолго придя в себя, заговорил Джордж. – Я поклялся ей, что никогда не позволю провести над собой подобную экзекуцию.

– Опасно пускать кровь нервному пациенту, но лечить жар не только не опасно, а необходимо, – встрял Миллинген.

– А кто тут не нервный?! – резко ответил Байрон. – Еще до того, как подхватить лихорадку, я много волновался. Я стал раздражительным и слабел в этом ужасном, болотном, сыром климате. Кровопускание убьет меня! Несколько раз в жизни я переживал сильнейшие лихорадки и всегда, всегда обходился без кровопускания! – он рухнул на подушки в изнеможении.

Позже Пьетро, оставшись с Байроном наедине, посоветовал ему ехать на Кефалонию или Закинф.

– Доктор Томас на Закинфе сможет осмотреть вас и дать свое заключение. В любом случае там теплее и лучше уход.

Байрон кивнул. Он и сам уже хотел уехать из проклятого места, но очередной день показал, насколько подобные планы пока неосуществимы: на море стоял шторм, а ветер не позволял выйти в море.

– У меня меньше болит голова и не ломит суставы, – сообщил Байрон врачам.

Но жар продолжал изводить Джорджа. Единственным радостным событием в тот день стало для него благодарственное письмо от турок, которые высказывали свою признательность за освобождение пленных и готовность соответствующим образом ответить на великодушный жест Байрона. Ночью Джордж не переставая кашлял. Из-за слабительного его постоянно рвало. Загнанный в угол, он дал обещание врачам сделать поутру кровопускание.

Однако утром, почувствовав легкое улучшение, Байрон снова отправил докторов восвояси. Он сам написал ответ благодарным туркам, попросив Пьетро сделать перевод на греческий. Даже такое небольшое действие отняло у Джорджа все силы. Он вернулся в постель и сдался на милость докторов, будучи не в силах сказать хоть слово. Они тут же воспользовались моментом, лишив пациента фунта крови. Чуда не произошло.

На следующий день вновь пустили кровь. Боли в суставах прекратились, но голова заболела сильнее. Джордж не мог уснуть. Увидев Пьетро, он пробормотал:

– Береги себя, мой друг. Передай Терезе… – но договорить не смог. Он лежал, мокрый от пота, несмотря на лед, который постоянно клали ему на лоб.

Врачи заставили Пьетро уйти – они собирались ставить пиявки.

– Я скоро либо сойду с ума, либо умру, – пробормотал Джордж. Сопротивляться врачам у него не было сил, и он был вынужден принимать их действия как должное.

Ночью начались судороги. Байрон часто говорил сам с собой, бормотал непонятные фразы. Полностью забыться ему не удавалось – сон не приходил. Поутру Пьетро тихо вошел в комнату. Он хотел рассказать о хороших новостях, которые пришли в письмах из Англии. Заем был выдан, а Байрон назначался главой комитета по распределению полученных средств.

– Мне хотелось бы пригласить сюда Хобхауса и Напье, – довольно ясно произнес Джордж. – Чтобы они увидели, как обстоят дела на самом деле.

* * *

Восемнадцатого апреля в Месолонгионе праздновали Пасху. В двенадцать пополудни греки планировали палить из пистолетов и пушек. Пьетро боялся, что дикий шум помешает Байрону отдыхать, – ведь он и так едва спал все эти мучительные дни. Он отправил артиллерийский полк из города, куда надеялся привлечь внимание горожан. Специальный патруль ходил по улицам Месолонгиона, сообщая о болезни Байрона и обращаясь с просьбой не шуметь в непосредственной близости от его дома.

В три часа Джордж встал и с помощью Тито прошел к столу. Он попросил дать ему книгу Вальтера Скотта и начал читать. Однако, почитав несколько минут, Байрон упал в обморок. Тито перенес хозяина обратно в кровать.

Взволновавшись, в половине четвертого врачи собрали консилиум. Кроме Бруно и Миллингена в комнате сидели доктор Лука Вайя и Фрайбер, немецкий врач, помогавший Миллингену. Сначала мнения разделились, но затем все пришли к однозначному решению: поставить пиявки на все тело больного.

Врачи начали с висков, затем повесили пиявок за уши, по всему позвоночнику вниз к ногам, а потом и на ноги за коленями. Конвульсии и бред усилились. Тито не отходил от своего хозяина, не скрывая слез. Время от времени Байрон приходил в себя. Он попытался высказать свою последнюю волю, но Пьетро не удалось ничего записать: слова представляли собой отрывочные фразы, не имевшие никакого смысла. Порой он произносил имена сестры, жены и дочери, не в силах добавить к ним что-то еще.

Бруно дал Байрону глоток красного вина и опиум. Джордж уснул. Но через полчаса вновь проснулся. К тому времени пришел Перри, за которым просил послать Байрон. Джордж узнал его, однако не смог сказать ничего членораздельного, продолжая выкрикивать имена и отдельные слова.

– Несчастная Греция! Несчастный город! Мои несчастные слуги! – только эти фразы и возможно было разобрать. – Почему я не съездил домой, прежде чем приехать сюда?! – В тот момент все в комнате плакали, понимая, что конец близок.

– Я хочу спать, – успокоившись, прошептал Байрон Тито.

На часах было шесть вечера. Открыв глаза в это же время следующего дня, он тут же закрыл их навсегда. Врачи пытались нащупать пульс – безуспешно. Байрон умер…

* * *

Алджернон стоял чуть поодаль. Он видел, как Джордж спускается вниз по холму, а за ним идет красивая итальянская графиня – та, с которой он встречался в Равенне. Они подошли к морю совсем близко. На руке у Байрона болтался зонт, совершенно ненужный в такую солнечную погоду. Волны подбегали к ногам, касаясь носков туфель. Алджи услышал низкий, приятный голос Терезы Гвиччиоли:

– Caro…