Стоял июль сорокового. Над еловыми чащами и березовыми перелесками Бобрик-Донского района суховейный ветерок смешивал запахи болотной душицы и свежего сена с кисловатой гарью тлеющих терриконов. Весь район усеивали угольные шахты, и толща земли источена была тысячами километров ветвящихся и множащихся без конца горных выработок. Они резали пласты угля на прямоугольные куски, по большей части уже выработанные и заполненные обрушенной массой пустой породы. В таких местах возникали провалы грунта, и бледноватый среднерусский ландшафт приобретал странное, тревожащее душу очарование. Посреди рощи или ровного поля обнаруживался поросший осокой бочажок, где стрекозы сновали над глубокой темной водой и водилась уже кое-какая рыбешка. Немало народу копошилось во мраке, под опустелыми нивами и перелесками. Суетливые, как мураши, они всё удлиняли и удлиняли бесчисленные свои ходы, крепили их смолистым деревом, жадно выгрызали уголек, гоняли туда-сюда грохочущие поезда вагонеток и занимались множеством других, нужных им дел.

Шахта номер восемнадцать ничем особенным среди прочих не выделялась. Вокруг ее деревянных копров теснилось несколько барачного вида строений и ажурная, черная от непогоды и угольной пыли эстакада. Рядом, под солидных размеров терриконом, вились в густых зарослях широколистого репейника рельсы подъездных путей, вдоль которых располагались неопрятного вида склады. Всю эту красоту с трех сторон окружала желтеющая рожь.

Рукоятчик Гуркин работал на приемной площадке главного ствола. Каждые четыре минуты он подавал сигнал машинисту, рывком выдвигал стопорные кулаки, крепя ими подошедшую клеть, вытягивал из нее тяжело груженную вагонетку, заталкивал на освободившееся место пустую, после чего убирал кулаки назад, чтобы клеть могла опуститься. Двигался Гуркин размеренно, как автомат, не обращая ни на что внимания, и почувствовал запах дыма, только когда клубы его затянули все вокруг и стало трудно дышать.

– Ребята! – удивленно закричал он откатчикам. – Кажись, горит чего?

Те начали очумело оглядываться, словно очнувшись от глубокого сна. Огня нигде видно не было, один только дым. Вдруг басовито загудело вверху, внутри жестяной обшивки копра. Они подняли головы и обомлели. Вся решетчатая деревянная башня над ними горела. Длинные прозрачные полотнища пламени плескались на солнце.

Гуркин загромыхал вниз по лесенке, крича во все горло:

– Пожа-ар! Гори-и-им! Робя-а-а!

Откатчиков на нижней площадке уже не было, а был только едкий желтый дым, очень густой. Откуда-то сбоку вывалился давящийся кашлем человек. Гуркин узнал в нем своего начальника, десятника Никонова.

– Го-ри-им! Где пожарный кран? – крикнул он ему в лицо. Но Никонов только махнул рукой и засеменил прочь, мотаясь из стороны в сторону, как пьяный. Гуркин удивленно смотрел ему вслед. Отбежав довольно далеко в поле, десятник обернулся и прохрипел:

– Телефон… надо… Люди в шахте… Предупредить! Погибнут там все!.. – и побежал дальше, то и дело путаясь ногами в высокой ржи и падая.

– Кран надо! – неуверенно отозвался Гуркин.

Но десятник не оглянулся. В поисках несуществующего крана рукоятчик заглянул под галерею и под эстакаду, пару раз обогнул компрессорную. Хотел еще посмотреть под копром, но к нему уже было не подойти. Ветер, крутя-вертя пламенные вихри, стремительно разносил пожар по шахтному двору. Вспыхнула эстакада, следом бункер, и сразу же занялся весь второй копер. Сушь в ту пору стояла неимоверная. Так что когда, звеня и подпрыгивая на ухабах, из райцентра принеслись все три пожарные машины, их встретила сплошная стена ревущего огня. Расчетам оставалось только следить, чтобы бедствие не перекинулось на поселок.

Как ни странно, обошлось без жертв. Сменный механик Семенов, дежуривший на главном вентиляторе, не сплоховал и вовремя обесточил мотор. Воздушные струи в стволах изменили направление, огонь не распространился в глубь шахты. Испуганные рабочие выбрались через периферийные шурфы и вскоре уже толпились вокруг невиданного костра, дико сверкая белками глаз на вымазанных углем лицах. Некоторые шепотом обсуждали, что у кого осталось в сгоревшей раздевалке, но большинство, из осторожности, помалкивало. Те же, кто шептались, все чаще повторяли слово «поджог».

Начало съезжаться начальство. Прибыл растрепанный, белый от ярости секретарь обкома. Прочее руководство окружило его плотным кольцом и, взволнованно матерясь, занялось обсуждением вопроса скорейшего выявления и поимки поджигателей. В том, что это именно поджог, никто не сомневался. Зрелище небывалой катастрофы, с легкостью необычайной уничтожившей одну из лучших шахт Подмосковного бассейна, заставляло гневно потрясать кулаками даже наиболее выдержанных товарищей.

О том, что подземная часть не пострадала, им еще не доложили, поскольку начальника сгоревшей шахты увезли в больницу с сердечным приступом, а ближайшие его подчиненные попрятались кто куда. Управляющий трестом Лебедкин, узнав о происшествии, впал в ступор. Думать он мог только о том, посадят ли его за компанию с погорельцами или все обойдется как-нибудь строгим выговором. Только под вечер он решился наконец известить телеграммой замначальника главка. Тот немедленно молнировал самый зубодробительный ответ, но наверх доложил тоже только после тщательной рекогносцировки. Тогдашний нарком славился своим крутым нравом. В конце концов дурная весть докатилась до первого замнаркома Лучинского, который, недолго думая, распорядился срочно разыскать управляющего трестом «Шахтострой» Бирюлева и начальника «Шахтопроекта» Слепко. После чего, известив по телефону супругу, лично отправился на пожарище. Тем временем механизм следствия по факту произошедшей диверсии разворачивался без малейших задержек, замечательно быстро и профессионально.

У Евгения Семеновича Слепко выдался свободный вечерок. Он сидел с женой Натальей Михайловной в бельэтаже областного театра оперы и балета и тосковал. Выступала известная столичная труппа. Душный старорежимный зал под завязку набит был местными руководящими кадрами и расфуфыренными их супружницами. Отовсюду несло «Красной Москвой». Сначала Евгений Семенович честно заставлял себя смотреть постановку. Разобраться, к примеру, как все это хозяйство устроено в техническом плане. Но вскоре раздражение, нараставшее в верхней части живота, достигло такой степени, что он едва сдерживался. Согласно программке, главная героиня была юной девушкой, а ее роль исполняла густо наштукатуренная пятидесятилетняя матрона. Когда приходила ее очередь петь, она складывала дряблые руки на объемистом пузе и принималась визжать наподобие циркулярной пилы, причем все три ее жирных подбородка мелко дрожали. Музыка Евгению Семеновичу тоже не нравилась. «Чайковский, там, не Чайковский – нуднятина самая настоящая». Правда, жена утверждала, что ему медведь на ухо наступил, но в данном конкретном вопросе он с ней согласен не был. Напротив, Евгений Семенович любил при случае попеть, особенно разные такие несерьезные песенки, и полагал, что голос у него есть, и очень даже приятный. Сама она, едва заслышав пиликанье какой-нибудь скрипочки, впадала в непонятный транс. Вот и теперь: он ощущал тепло ее плеча, она сидела рядом, но… Ее сосредоточенное лицо переливалось разноцветными отсветами рампы. Она была далеко. От мыслей о жене Евгений Семенович переключился на оставленного с нянькой сына и вскоре, перепрыгнув по ступенькам ассоциаций, размечтался о рыбалке. Вдруг во время очередной смены декораций из-за занавеса выскользнул прилизанный тип и объявил на весь зал:

– Товарища Слепко срочно просят зайти в дирекцию театра!

– Господи, что там у них еще случилось? – всполошилась Наташа.

– Сейчас узнаем! – вскочил Евгений Семенович, чувствуя близкое освобождение. Пролетев по пустому коридору и узнав у нелюбезной буфетчицы, куда идти дальше, он оказался в потрепанной, увешанной старыми афишами приемной, где самая обыкновенная секретарша принялась сверлить его подведенными глазами.

– Чего вам, товарищ? – выждав положенное время, спросила она.

– Там сейчас объявили, чтобы я к вам зашел. Моя фамилия Слепко, я…

– Понятно, только…

– Вот мое удостоверение.

– Здравствуйте, товарищ Слепко, – улыбнулась секретарша, скользнув взглядом по развороту корочек, – тут, знаете, просто с ума сойти можно!

– Ничего. А в чем, собственно, дело?

– Вам срочная телефонограмма. Правительственная. Вот, читайте.

На листе красивым почерком было написано, что начальник института «Шахтопроект» тов. Слепко Е. С. обязан немедленно отправиться в Бобрик-Донской район на шахту № 18. «Бред какой-то», – подумал Евгений Семенович и спросил:

– Вы это сами записывали? От чьего имени телефонограмма?

– От имени товарища Лучинского, там внизу указано.

– Хорошо, я сейчас, только жене скажу.

– Как хотите.

«Что-то случилось. Интересно!» – обрадовался Евгений Семенович.

– Такое дело, – прошептал он на ухо Наталье, – вызывают меня срочно.

– А ты и рад, – хмыкнула она. – Машину, значит, забираешь?

– Понимаешь…

– Ничего, не пропаду. А съездить домой, переодеться, никак не сможешь? Ну-ну, могла бы и не спрашивать. Счастливо тебе там. Она задумчиво чмокнула его в щеку и вновь отвернулась к сцене, откуда как раз понесся визг циркулярной пилы.

За стеклом «эмки» мелькали освещенные улицы и оштукатуренные во время оно уездные дома, потом – темнота и покосившиеся заборы, из-за которых изредка только мигало освещенное окошко, потом – уже одна темнота, откуда вылетало на свет фар множество среброкрылых мотыльков, расшибавшихся о лобовое стекло. Слепко немного укачало, и он задремал.

На месте оказалось, что никакой шахты нет, а есть одно только дымящееся пепелище, посреди которого искрились последние очажки огня. «Ни шиша себе! Вот это да!» – зрелище было то еще. Кудрявый сержантик из оцепления направил его в местный клуб, уже окруженный, подобно недавно покинутому им театру, двойным кольцом черных машин. Одновременно с противоположной стороны улицы мягко подкатил ЗИС, из которого, щурясь на фары слепковской машины, вышел Федор Максимович Лучинский. Евгений Семенович тоже вылез и пошел здороваться.

– Долго едешь, Женька! – бодро приветствовал его начальник. – Я, вот, из Москвы, а в одно время с тобой поспел. Видал?

– А как же! Но… непонятно пока.

– Сейчас всё узнаем.

При появлении замнаркома все, кто находились в помещении, повскакали с мест и вытянулись. Начальник горнотехнического надзора отрапортовал, что пожаром уничтожены все наземные сооружения, за исключением складов.

– А… под землей – что? – с запинкой спросил Федор Максимович.

– Ничего! То есть все нормально под землей.

– Уф! Прямо гора с плеч. Ну, это еще… Пострадавшие?

– Никак нет! Нет пострадавших!

– Отлично! Повезло так повезло, ничего не скажешь. А где начальник шахты, этот, как его, Филинов?

– В больнице. Говорят, инфаркт у него.

– Значит, все-таки, одна жертва есть.

– По свидетельству очевидцев, пожар возник внезапно, среди бела дня на одном из копров.

– Ясное дело! Жара, конструкцию повело, трос в мазуте терся там обо что-нибудь, – предположил Лучинский. – Экономим всё, копры деревянные ставим.

– А кто отвечал за то, что были поставлены именно деревянные копры? – живо поинтересовался усач в форме полковника НКВД.

– Мы тут все шахты так строим, согласно нормативам, – ответил управляющий трестом «Шахтострой» Бирюлев, уже с час как приехавший на пепелище.

– Здорово, Петр Андреич! – пожал ему руку Лучинский.

– Выходит, это случайность, и никто не виноват? – спросил скромного вида старичок, по виду научный работник.

– Если, конечно, преступная халатность не является уже виной, – веско припечатал замнаркома.

Помолчали.

– Пойдем, Петруша, подымим что ль? И ты давай с нами, – хлопнул он по спине Евгения Семеновича.

– Женька у нас не курит.

– Ничего, я так, рядом постою.

Ночь была звездная. В траве надрывались бесчисленные свиристелки. По черной туше террикона ползали синие колдовские огни. Обыкновенное дело. Бирюлев выглядел больным. От него сильно несло куревом и застарелым потом.

– Ты, Петь, откуда теперь? – поинтересовался Слепко.

– Да с сороковой, чтоб ее!

– Ну и как там? – пыхнул дымом Лучинский.

– Людей нет, стройматериалов нет, машин нет…

– То есть всё как обычно?

– Ну да…

– Вот что, бросай там бодягу эту и здесь начинай. Все тебе дадим: людей, материалы…

– Сроки по сороковой скорректируете, Федор Максимыч?

– Нет, но с людьми постараюсь помочь и там.

– Ясно. А здесь какие будут сроки?

– Угля на аварийном складе хватит на месяц. Так что…

– А что проект?

– Вот Женька тебе его и представит.

– То есть как это? Нету ж у меня никакого проекта! – неискренне возмутился Евгений Семенович.

– По ходу нарисуешь, архаровцев своих сюда вызови. Только учтите, товарищи дорогие, поблажек вам не будет. Время не то. Действуйте!

Мимо них провели растрепанного человека с отчаянным лицом и усадили в автомобиль. Туда же сели трое в форме. Машина отъехала.

– Кого это? – непроизвольно понизив голос, спросил Слепко.

– Главный инженер здешний, – ответила темная фигура, стоявшая, как оказалось, у них за спинами.

– Эх, я бы сейчас поспал, – промямлил Бирюлев.

– Ну хорошо, иди, утром еще поговорим. Жень, ты тоже можешь пока отдыхать. До утра, ребята.

– А ты?

– Мне тут еще заседать, прозаседать и перезаседать.

– Можно у меня в машине соснуть, – предложил Бирюлеву Евгений Семенович.

– Не, я тут неподалеку подходящий стожок заприметил.

– О, тогда и я с тобой.

Они разоспались в душистом сене и проснулись уже не так чтобы очень рано, почувствовав даже некоторую неловкость. Умывшись у ближайшего колодца, перехватили, по случаю, хлебца и явились в клуб, где их давно уже ждали осунувшийся Лучинский, замначальника главка Курнаков и управляющий угольным трестом Лебедкин. Последний выглядел просто убитым. Замнаркома официальным тоном подтвердил вчерашние указания, с тою лишь разницей, что, ввиду вновь открывшихся обстоятельств, срок восстановления предложил по возможности сократить. Курнаков тоже оставался на сгоревшей шахте, дабы осуществлять общее руководство. Это было плохо, он был самой настоящей канцелярской скрепкой, и ничего, кроме вреда, ждать от него не приходилось.

Курнаков обосновался в закопченном, чудом сохранившимся флигеле на краю пожарища. Размешивая кусочек рафинада в стакане жиденького чаю, он обдумывал главный вопрос: какую занять позицию в отношении этой сомнительной парочки – Бирюлева и Слепко. Когда те явились, он постарался изобразить на своем костистом, словно обтянутом пергаментом лице, дружелюбную улыбку. Физиономии вошедших, и до того напряженные, вконец помрачнели.

– Присаживайтесь, товарищи, – гостеприимным мановением длани указал Курнаков на ряд стульев у стены.

Товарищи, морщась, присели. Слепко чихнул, – в комнате ужасно воняло паленым.

– Больше часа вас жду! Чего это ты, Слепко, вырядился, как к теще на именины? Тогда хоть костюмчик бы свой шикарный почистил, а то ходишь, как вахлак. Бирюлев! Назначаю вас начальником восстановления наземных сооружений шахты номер восемнадцать. А вас, Слепко, заместителем товарища Бирюлева. Вопросы есть?

Вопросов не было. Курнаков принялся расхаживать по ковровой дорожке и командовать, обрубая каждую произнесенную фразу резким взмахом левой руки.

– Досконально разобраться в обстановке и подготовить проект приказа на восстановление шахты. Даю вам час. Хорошенько продумайте вопрос о сроках, но учтите, затягивать восстановление стратегически важного объекта я вам не позволю! От нас требуется выполнить эту задачу как можно быстрее. И попрошу без этих ваших штучек, Бирюлев! Понятно? Всё! Можете идти!

Подчиненные не шелохнулись. Слепко упорно глядел в сторону, а Бирюлев, наоборот, изумленно пялился на начальство.

– Вы поняли меня? – навис над ними Курнаков. Бирюлев кивнул, что-то неопределенно промычал и вышел. Слепко последовал за ним.

Несильный ветерок взвихрял сугробы рыжеватого пепла, рвал на клочки дым, все еще курившийся над обугленными провалами, посвистывал между изогнутыми, исковерканными рельсами. Так выглядело место, на котором меньше чем через месяц должна была заработать крупная шахта.

– А фундаменты-то, я думаю, тоже менять придется, – заметил Слепко.

– Чтобы только это все убрать, месяца два потребуется, если не больше.

– Есть у меня одна мыслишка. Короче, фишка в том, чтобы работы выполнять одновременно. Я, как нарочно, только на днях это дело обдумывал. Ты не представляешь, насколько далеко тут можно продвинуться.

– Все только мешать будут друг другу, такой бедлам начнется! Хотя в нашей с тобой ситуации…

– Вот именно! Мешать они друг другу не будут, если мы правильно все организуем.

– Людей где столько взять?

– Тебе ж вчера Максимыч сказал с других строек снять.

– Он же сам с меня потом за это три шкуры спустит.

– Вон, гляди, сколько вокруг народу болтается. Только свистни.

– Сколько? Едва четыреста душ наберется. По твоей идее небось вчетверо больше требуется. Ну, моих еще сотни две. Тысячи не хватает!

– Да, но чему учит нас товарищ Сталин? Товарищ Сталин учит нас, что кадры решают все. Значит, главное найти хорошего кадровика. Остальное приложится.

– У меня такого нету.

– А у меня – есть! Выдающийся, доложу тебе, специалист.

– Завидую. Тащи его сюда!

– Я, пожалуй, сейчас пойду и вообще всех вызову.

– Правильно, и я тоже, всех, кого только можно. Где здесь телефон, как думаешь? Кроме как у Курнакова?

– В клубе.

– Точно. Пошли!

В клубе их встретили пустые, усыпанные раздавленными окурками комнаты. Никакого телефона там не было. Зато напротив, через улицу, жизнь била ключом. Разросшаяся следственная комиссия занимала там уже третий частный дом. Оттуда как раз вывозили жильцов. Из открытых окон доносился слитный треск многих пишущих машинок. Они сунулись туда, но были остановлены часовым и направлены для выяснения обстоятельств на ближний огород, в покосившуюся баньку. Наконец их провели в один из домов. Внутри оказалось изумительно много народу, как в форме, так и в штатском. Единственный телефон висел в тесном закутке, типа кладовки, где как раз шел допрос. Пришлось обождать. Через щелястую дверь слышно было, как подследственный плаксиво валил вину на всех подряд, а более всего на больного начальника шахты. Впрочем, допрашивающий свое дело знал. Наконец там наступил перерыв, и незваным гостям разрешили воспользоваться телефонным аппаратом. Сделав, в свою очередь, необходимые распоряжения по службе, Евгений Семенович, невзирая на праведный гнев следователей, позвонил домой и скоренько сообщил жене что и как. Пора было идти к Курнакову.

– Значит, так: запрашиваем месяц, держимся до последнего, но меньше, чем три недели, – ни-ни! – шепнул перед дверью Бирюлев.

– Заметано, – таким же шепотом ответил Слепко.

Они вошли.

– Опаздываете, товарищи, – сообщил им Курнаков, взглянув на часы, – ну, присаживайтесь. Чайку? Как хотите. К делу. Рассчитали, сколько времени потребуется на восстановление?

– Так точно, товарищ заместитель начальника главка!

– Будет вам, Петр Андреич, давайте без чинов. И сколько же?

– Полтора месяца, если конечно хорошенько поднажать!

– Вы что? Решили, что на блины сюда приехали? Да вы знаете, что эта шахта напрямую питает… одну крупную электростанцию? Нет? Ну так знайте! Подавайте сюда ваши расчеты!

Бирюлев с самым серьезным видом принялся доставать из планшета какие-то бумажки.

– Не надо, не надо, – брезгливо замахал руками Курнаков, – знаю я вас! Неделя, и чтобы никаких недоделок!

Вся кровь бросилась в голову Евгению Семеновичу.

– Товарищ Курнаков! Тут только завалы разобрать, и то две недели нужно!

– Хорошо, раз такое дело – за месяц сделаем! – торжественно объявил Бирюлев.

– Вижу, не хотите меня понимать, – нехорошим голосом процедил Курнаков, – с ними, понимаешь, по-человечески… Учти, Слепко, твоя биография нам прекрасно известна! Накрутил уже кренделей! Что до тебя, Бирюлев, ты давно уже на ниточке висишь, а все знай себе выпендриваешься. Десять дней! Слышали? Или повторить?

– Чего зря повторять, – неприязненно глядя в лицо начальнику, бросил Бирюлев, – можете меня хоть сейчас под суд отдать, а меньше, чем за три недели восстановить объект физически невозможно! И то только, если людей, машин, леса, вообще всего будет под завязку. А ничего этого не будет, сами прекрасно знаете. «Выслужиться, сука, хочешь за наш счет! Не выйдет!» – добавил он про себя.

– Это почему же?

– Потому что не было никогда. Людей у нас, вместе с местными, – треть от потребного количества. Материалов, можно сказать, вообще никаких еще нет.

– Все будет! Договоритесь с обкомом, людей они дадут. Товарищ Лучинский опять звонил сейчас: все, что требуется, перебросят с пусковых объектов Донбасса. Нарком, в целом, согласен!

«Вона как! А Федор-то наш – молодцом!» – подумал Евгений Семенович и сказал:

– Раз такое дело, мы сейчас же начинаем составлять план-график на двадцать один день.

Начались пошлейшие препирательства. Один против двоих, Курнаков медленно, шаг за шагом, отступал. Он все больше мрачнел и вдруг, стукнув кулаком по подвернувшейся тумбочке, закричал:

– Две недели! И точка!

Бирюлев хотел вновь ринуться в бой, но Слепко пихнул его, и вместо ругани из горла управляющего «Шахтостроем» вырвался один только сип. Они вышли.

– Две недели! Слышите? Ни дня больше! В бараний рог!.. – неслось вслед.

«Не переборщил ли я? – подумал Курнаков. – Вроде не врут, меньше трех недель не получится. Ну, ничего. Запишем две, они сделают за три, мы им за это выговорок… А с энергетиками перекручусь как-нибудь недельку. Не впервой! Да, а приказ-то?» Он торопливо высунулся за дверь и крикнул секретарше вернуть только что вышедших товарищей.

В это время Слепко втолковывал набычившемуся Бирюлеву:

– Черт с ним, пусть запишет две недели. А мы – то, сё… Недельку продинамим. Ну, влепят нам по выговору. Делов-то…

– Верно говоришь! – обрадовался Бирюлев. – Голова!

Тут их вызвали назад.

– Товарищи, а как же с проектом приказа? – лицо Курнакова лучилось добродушием. – Что? Нет еще? Хорошо, даю вам дополнительно три часа. Включите туда все, о чем мы только что договорились, и – поподробнее. Ответственный… ты Слепко. Можете быть свободны. В трех экземплярах.

Выходя, Евгений Семенович изо всех сил саданул ногой по урне, стоявшей на крыльце. Та загрохотала по деревянным ступеням, щедро рассыпая окурки. У Бирюлева, напротив, настроение резко улучшилось.

Весь остаток дня, всю ночь и все следующее утро Евгений Семенович валандался со злополучным приказом. Курнаков уже дважды заворачивал его. В первый раз ему вообще все не понравилось. Он потребовал вписать фамилии всех бригадиров и прорабов, точные наименования восстанавливаемых объектов, полную спецификацию материалов и оборудования и тому подобное.

– Вижу, Слепко, ты в этом деле не сечешь, – отечески поучал он несчастного Евгения Семеновича, – вот, например, ты тут записал пять тысяч кубометров леса, а откуда они возьмутся, на что в точности пойдут и кто будет ответственным, не указал. По каждому пункту необходимо все расписать: кто, что и в какие сроки. Без этого у нас с тобой ничего не выйдет. Кстати, зачем тебе столько лесу? Это ж огромное количество! Это ж меня… Нет, тут обязательно нужно приложить самое подробное обоснование с расчетами. И по остальным пунктам, кстати, тоже. Тогда, браток, у нас с тобой комар носу не подточит! В таком, значит, разрезе. И побыстрей давай, ты сейчас один всю стройку тормозишь!

– Помилуйте, Иван Сергеич! Когда же мне это все писать? Мне восстановительные работы нужно организовывать, а не писаниной этой заниматься! Как хотите, а я такой приказ целый месяц сочинять буду!

Курнаков взвился.

– Месяц? Работать не хочешь? Чтобы через два часа он лежал у меня на столе! Организовывать он будет! Что ты там наорганизовываешь без утвержденного приказа? Детский сад! Да знаешь ли ты, что сам нарком утвердил строжайший порядок составления и прохождения приказов? Чтобы собрать людей, материалы и прочее, о чем ты там накорябал, потребуются визы целого ряда заинтересованных главков, причем не только из нашего наркомата, но и из НКПС, НКВД и много откуда еще! А ты думал! Так-то, брат. Организовывать он будет.

– Ведь за визами, чего доброго, в Москву ехать придется…

– Ну что ж, и поедем!

«Он просто идиот», – сообразил Слепко и смиренно продолжил:

– Разрешите выполнять? Вот только я обязан вам доложить, что товарищ Лучинский поручил мне немедленно начать разработку проекта восстановления шахты. Придется вам согласовать с ним этот вопрос, чтобы он назначил кого-то вместо меня.

– Постой! – забеспокоился Курнаков. – Что ж ты раньше-то молчал? Ну хорошо, твоя взяла. Пошлешь в Москву кого-нибудь из своих. Нет, так тоже не пойдет! – заломил он в отчаянии руки. – Запорете вы там всё. Что ж нам с тобой делать? А? Ладно, попытаемся, что можно, согласовать по телефону. Погубишь ты меня, Слепко. Хорошо, дай мне только текст, а уж дальше я сам как-нибудь.

Выйдя на улицу, Евгений Семенович облегченно утер трудовой пот и решил, что если третий вариант приказа тоже будет забракован, он просто прекратит заниматься этой ерундой, и будь что будет. Между тем в поселке творилась жуткая неразбериха. Со всех сторон начал прибывать народ. Валом валили рабочие, студенты, конторщики и инженеры, вызванные им самим, снятые Бирюлевым с других объектов, направленные кем-то из треста, спешно мобилизованные где попало по партийной или комсомольской линии или явившиеся вообще непонятно откуда и зачем. Люди приезжали в автобусах, на грузовиках, телегах и велосипедах, многие – так и просто приходили пешком. Всех надо было срочно оформить, накормить, разместить, распределить по несуществующим еще участкам, бригадам, звеньям, назначить начальников и ответственных, а также решить множество других безотлагательных вопросов, среди которых на первом месте стояла проблема обустройства сортиров. Слепко потерянно переходил от группы к группе, пытаясь что-то объяснять одним, узнавать новости у других, здоровался со знакомыми и знакомился с прочими, но быстро запутался и, с трудом отбившись, отправился на поиски Бирюлева.

Он нашел его в бывшем клубе, разрывавшегося на части и уже запаниковавшего. Пришлось послать в тартарары курнаковскую писанину и подключаться. Вдвоем они за час набросали список участков и назначили туда прорабов, из тех, кто случайно оказался под рукой и на кого, судя по внешности и документам, можно было хоть как-то надеяться. Окружавший их вселенский хаос разбился на полтора десятка сравнительно небольших вихрей, и ребром встал вопрос о плане восстановительных работ. Безусловно, решить его должен был Евгений Семенович. В этот драматический момент приехала Роза, его секретарша, с неизменно любезной улыбкой, портативной пишущей машинкой и запасом бумаги. Едва завидев ее, Евгений Семенович мигом настроился на нужную волну. Вопреки всяческим агрессивным поползновениям, он чуть не силой вытащил девушку из дикого сумбура, который Бирюлев с громом и молниями начал преобразовывать в настоящий штаб строительства. Они заперлись в дощатой будке у подъездных путей. Роза распаковала машинку, вставила, через копирку, три первых листа и взглядом дала ему понять, что готова. Евгений Семенович принялся диктовать. Сначала медленно, с трудом подбирая слова, но с каждой отпечатанной строчкой все быстрее и быстрее, на ходу прикидывая в уме варианты. Яркая брюнетка, опытная и отнюдь не глупая, Роза прекрасно владела всеми десятью пальцами. Они уже полтора года работали вместе, успели неплохо притереться друг к другу, и теперь, впав в творческий экстаз, перестали замечать бег времени. Когда работа подошла к концу, за окошком уже смеркалось. Там беспорядочно мельтешили какие-то люди. Надо сказать, результат немало удивил Евгения Семеновича. Получилось, что при неограниченных людских ресурсах и бесперебойных поставках шахту действительно можно было восстановить за две недели! Точнее, за пятнадцать с половиной дней, но Евгений Семенович поднапрягся и, потратив еще четверть часа, ужался ровно до четырнадцати. Оставалось, конечно, все это проверить, детализировать, разбить по участкам и бригадам. Роза, отстучав последние буквы по почти неразличимым уже клавишам, болезненно морщилась и дула на посиневшие пальцы. Вдруг будку сотряс мощный удар, и они в ужасе выскочили на улицу. Вокруг суетились раздраженные и не желающие отвечать на вопросы граждане с пилами, лопатами, ломами, носилками и прочими приспособлениями. Будку как раз сносили. Неизвестно откуда взявшийся армейский бульдозер отползал для второго и окончательного удара. Роза, завизжав, героически бросилась внутрь спасать казенную машинку и плоды их многочасовых трудов. Слепко, крикнув солдатикам, чтобы те немного погодили, последовал за ней. Едва они с Розой успели вынести свои вещи, как нож бульдозера врезался в дощатую стенку, и будка рассыпалась. «Надо же было вытащить стол, стулья, еще шкаф там стоял с какими-то бумагами, портрет Сталина…» – запоздало сообразил Евгений Семенович. Навстречу им смурные парни в синих спецовках тянули электрические провода.

Едва Слепко появился в помещении штаба, на него набросилась худая зареванная девица и принялась острыми кошачьими коготками рвать рубаху на его груди. Оказалось, это секретарша Курнакова. Так и не дождавшись вожделенного проекта приказа, тот отрядил ее на поиски Слепко. Когда же она вернулась ни с чем, замначальника главка объявил, что и ее, и беглого начальника института он увольняет, и дело их будет незамедлительно передано в нарсуд. Ситуацию разрядила рассудительная Роза, объяснившая всем собравшимся, что, поскольку Курнаков уволил собственную секретаршу, напечатать приказ об этом было некому, а значит, и плакать пока не о чем. Евгению Семеновичу этот довод не показался вполне бесспорным, зато он смог наконец поставить портативный «Ремингтон» на ближайший стол, рядом с которым обнаружился начальник его канцелярии Моголев, культурно пивший чаек с домашней пампушкой. Моголев был скромным бюрократическим гением. Большинство современников даже не подозревало, что им выпала честь коптить небо в одно время с этим великим человеком. Вкратце введя в курс, Слепко послал его к Курнакову, а сам с головой нырнул в родную стихию.

Голос его как-то сразу окреп и охрип, в нем зазвучали брезгливо-капризные «начальственные» обертоны. Первым делом Евгений Семенович подозвал некоего Абрамсона, заведовавшего отделом в его институте, и отдал ему второй экземпляр своего многочасового труда, приказав к восьми утра разбить «все это» по участкам. Сам же решил заняться вопросами материального обеспечения, тем более что Григорьянц, его снабженец, переступал в нетерпении с ноги на ногу за спинкой его стула, потирая волосатые руки и нервно всхрапывая.

– Григорьянц! Посмотрите, что тут у меня получилось по основным позициям. Что, уже?

– Я тут, пока вас не было, кое-что наметил, Евгений Семенович. Взгляните. Это то, что можно достать сравнительно легко. А правда, что замнаркома обещал подключить все свои источники?

– Ну, в общем и целом… Только ты, пожалуйста, не зарывайся.

– Не беспокойтесь, Евгений Семенович! Постараюсь не зарыться.

– Жалко телефона нет, как же ты будешь? Машину-то я тебе постараюсь обеспечить, в конце концов, можно и мою…

– Ничего, Евгений Семенович, я тут с одной войсковой частью договорился по-тихому, машины там кое-какие нашлись. И телефон они мне провели уже. Только вы об этом, пожалуйста, никому. Сами, конечно, если нужно будет, можете воспользоваться.

– Ладно. С лесом что?

– Три тысячи шестьсот пока.

– Нужно пять.

– Значит, сделаем пять. Вам же не все сразу понадобится.

– Верно. Цемент?

– Сто двадцать уже нашел. Если нужно, я…

– Нет, достаточно. Кирпич?

– Надеюсь, к утру что-то начнет проясняться. Кстати, тут на товарной полсотни вагонов с крепежом вторую неделю простаивают. Можно бы их...

– Хорошо, под мою ответственность.

– Уже.

Работать с Григорьянцем было одно удовольствие, чего никак нельзя было сказать о Квитко Петре Егоровиче, назначенном Бирюлевым главным механиком строительства.

– Квитко, вы ознакомились с проектом плана работ?

– Нет еще.

– Вот, читайте.

Квитко, зевнув во весь свой прокуренный рот, взял папку и удалился. Прошел час.

– Квитко!

– Здесь!

– Прочитали?

– Так точно!

– Давайте ваши предложения.

– Жду ваших указаний.

– Каких еще указаний?

– Вам виднее, товарищ замначальника строительства.

– Но вы же, кажется, имеете немалый опыт в таких делах.

– Приказу не было.

– Черт! Ну хорошо, вот вам, для начала, два поручения…

– Слушаю.

– Подберите на строящихся шахтах вашего треста всё по этому списку и организуйте доставку. Срок – одни сутки.

– Маловато.

– Ничего, потру́дитесь!

– Слушаюсь.

– А если бы я приказал доставить все это за час, как бы вы тогда поступили?

– Начальству виднее.

– Ладно, идите.

– А второе поручение?

– Ах, да. Организуйте освещение стройплощадки, чтобы ночью было светло, как днем.

– Уже сделано.

– Как? Сами, без приказа? Не может быть!

– Товарищ Бирюлев распорядился.

– Хорошо, можете идти.

Таким манером задействованы были и все «приводные ремни». К полуночи в штабе остались только свои ребята-проектировщики, все это время терпеливо дожидавшиеся, когда у захлопотавшегося начальника дойдут наконец руки и до них. В соседних комнатах расставлены были кульманы, рядом в коридоре дымил знаменитый «институтский» ведерный самовар, и рябая тетка из хозчасти колола рафинад ржавым тесаком. На самом деле работа у них уже шла полным ходом. Отточенные грифели царапали ватман, костяшки счетов дробно щелкали, а начальник отдела кадров Цуканов, прибывший незаметно и уже устроивший себе отдельный закуток, медовым голосом матерился в трубку отобранного у Григорьянца телефона, требуя присылки откуда-то двух сотен плотников. Особые приказы им не требовались. Скорее наоборот, требовалось пресекать излишнюю их самодеятельность.

Между тем свежеиспеченные прорабы с наступлением темноты почувствовали себя неуютно и потянулись в штаб, в результате чего началось импровизированное совещание. Никто из них не имел ни малейшего представления о реальном положении дел, но у каждого было на сей счет свое особое мнение, которое он готов был отстаивать до последней капли крови. Попытки внести хоть какой-то порядок в это безобразие привели к тому, что беспорядочный спор, участники которого старались перекричать друг друга, чуть было не перерос в настоящую драку. На шум заглянул Бирюлев и прочно застрял. Поток дурацких вопросов, невыполнимых требований и бессмысленных возражений тут же переключился на него самого.

Воспользовавшись этим, Евгений Семенович втихаря слинял и, сверившись со схемой, набросанной на обрывке газеты заботливой Розой, отправился спать. Стояла глубокая ночь. Немного отойдя от жужжащей, полыхающей окнами, уставленной автомобилями части улицы, он утонул в вязкой тишине глубокого захолустья. Только пищала одиноко какая-то ночная птичка и тихонечко шелестела листва. Хозяйка, костлявая неприветливая старуха, встретила его на кухне, освещенной лишь лампадкой под образами. Через пять минут Слепко, опорожнив полную крынку парного молока, провалился в бездну сна под цветастым лоскутным одеялом.

Утром они с Бирюлевым договорились руководить посменно. Слепко выпало дежурить по ночам, а для начала оттрубить целые сутки, поскольку начальник строительства уже дошел до ручки. Он уполз куда-то, а Евгений Семенович впрягся в ярмо. В девять ноль-ноль явился взвинченный Абрамсон с известием, что он, видите ли, всю ночь не спал, но так называемый «план» по участкам не разбил, ввиду абсолютной неисполнимости задачи. Слепко вынужден был признать, что давеча немного погорячился со сроками, и в качестве компенсации позволил Михаилу Исаевичу привлечь всех, кого тот сочтет нужным. Абрамсон, гримасничая и недовольно ворча, удалился. Слепко же, сверив приказы Бирюлева со своими записями, обнаружил, что оба они лопухнулись, совершенно упустив из виду ремонт испорченных огнем шахтных механизмов. В состоянии, близком к паническому, он ухватился за телефон.

Надо заметить, что Евгений Семенович умел применять для пользы дела любое свое настроение. Чем чернее было клокочущее в груди чувство, тем более мощный удар обрушивал он на очередного противника.

Директор ремонтного завода, напротив, ничего из виду не упускал, просто не имел такой привычки, а посему попытался сказаться отсутствующим. На сей, вполне предвиденный случай у Евгения Семеновича имелось тайное оружие. Он позвонил в обком и попросил своего доброго знакомого Василия Прохоровича, инструктора по вопросам сельского хозяйства, не в службу, а в дружбу позвонить строптивцу и строго предупредить, чтобы тот сидел на месте и ждал звонка чрезвычайной важности. Выждав четверть часа, он перезвонил на завод. Директор сам поднял трубку.

– Так ты, оказывается, на месте, Черепков? – вместо приветствия съязвил Евгений Семенович.

– Ты чего хулиганишь, Слепко? – послышалось в ответ.

– А чего ты трубку не берешь?

– Твое какое дело? Ну, бывай!

– Нет, погоди! У тебя, дорогой, теперь одно только дело.

– Это какое же?

– Такое, что ты сейчас оторвешь от кресла задницу и колбаской прикатишься сюда!

– Чего-чего?

– Получишь от меня срочный заказ. Не забудь транспорт прихватить, автокран и десяток грузовичков. Думаю, этого хватит.

– А не пойти ли тебе на …! Я и без твоих головешек загружен выше не знаю чего!

– В другом месте будешь потом объяснять, что там у тебя выше чего. Сроку на ремонт даю трое суток. Если неясно что, спроси в наркомате.

– Я спрошу! Я… прям сейчас спрошу, и если только ты…

– Жду.

Мощный разгонный импульс, приданный стройке Бирюлевым, делал по инерции свое дело. На расчищенной площадке появились сварочные аппараты, пара бульдозеров, зафырчал экскаватор. Несколько самосвалов вывозило вынутый грунт в ближайший овраг. Рота саперов, еще ночью завершившая возведение двух грандиозных полевых сортиров, ставила ряд за рядом квадратные армейские палатки на загубленной колхозной ниве. Поблизости дымила уже целая улица полевых кухонь. А вкрадчивый голос Цуканова гнал на стройку все новые толпы людей со всей области, от затерянного в непролазных ельниках Лихова, до замшелого Скопина. Прорабы на лету расхватывали прибывших, расписывали по бригадам, кормили, выдавали спецодежду, отводили места на нарах, и вот уже они оказывались в котловане или на разгрузке вагонов, едва сознавая, что такое с ними произошло. К концу дня прибыли наконец мрачные черепковцы и начали разбирать обгоревшие компрессоры.

Забытый всеми Курнаков весь день пытался дозвониться до штаба. Окончательно потеряв терпение, он лично направился разбираться с саботажниками. В переполненном народом помещении царил несусветный бардак. Какой-то человеческий винегрет, где среди субтильных девиц и интеллигентного вида товарищей толкались матерящиеся и воняющие махрой небритые субъекты в грязных робах. Два каких-то всклокоченных типа, похоже, сбежавшие из сумасшедшего дома, истошно поносили друг друга через головы остальных, не обращавших, впрочем, на крикунов ни малейшего внимания. Солидному человеку просто невозможно было протиснуться между тесно сдвинутыми столами. Курнаков опешил. Его, очевидно, не узнали. Внезапно за одним из столов он углядел свою собственную секретаршу. Она кокетливо постукивала по клавишам наманикюренными пальчиками под диктовку какого-то армянина, судя по всему, заведомого проходимца. С огромным трудом пробившись через все это столпотворение, замначальника главка наткнулся на какую-то каморку, в которой обнаружил пропавшего Слепко в плотном кольце бесноватых, одновременно орущих каждый свое. Курнаков решительно двинулся внутрь, жестоко орудуя острыми локтями.

– Товарищ Слепко, где приказ? – вопросил он тоном настолько непреклонным, насколько позволяли обстоятельства. Ему как раз отдавили ногу.

– А? Чего? – дурным голосом отозвался тот.

– Приказ! Приказ где? Ты вчера прислал мне этого, как его? Дельный работник, ничего не могу сказать, даже не ожидал от тебя. Но и он тоже куда-то пропал!

– Никак нет! Я здесь! – возник за его спиной Моголев. – Готов приказ! В полном соответствии с вашими указаниями, многоуважаемый товарищ Курнаков. Вот только согласования пока еще не все удалось осуществить. Телефон у нас тут все время занимают, прямо беда! Остался НКПС и, в общем…

– Закончил? Ну-ка, давай сюда. Перестань напирать, не видишь, кто перед тобой? – саданул он кулаком в пузо какому-то рябому типу. – Так… это уже кое-что. Это ж совсем другое дело! Телефон, говоришь, занят? Я в курсе. Это тебе так даром не пройдет, Слепко, заруби себе на носу!

– Что? – вновь среагировал на свою фамилию Евгений Семенович.

– Ничего! Пойдемте, товарищ…

– Моголев.

– Пойдем, товарищ Моголев, здесь совершенно невозможно находиться. Телефоном, в порядке исключения, воспользуемся моим. Сейчас мы это дело быстренько… Каждая минута на счету! Извольте немедленно возвратиться на свое рабочее место!

Последнее указание относилось к секретарше.

Стройка неудержимо разрасталась. Потный, красноглазый, с дрожащими от усталости и голода пальцами, Слепко как проклятый утрясал и утрясал великое множество всяческих нестыковок, обнаружившихся в его замечательном плане. Простуженный, поминутно сморкающийся Абрамсон собственноручно вносил соответствующие изменения, исправления и коррективы на ватманские листы, уже сплошь исчерченные переплетающимися разноцветными линиями. Будучи кандидатом технических наук, он обо всем имел свое собственное мнение, как правило, не совпадавшее с мнением Евгения Семеновича. В спорах, само собой переходящих на личности, участвовали все желающие, а желали, естественно, многие. Тем не менее, пусть через пень-колоду, дело у них двигалось. Неизвестно откуда взявшаяся рыжая тетка, стремительно, как ткачиха-многостаночница, перебегала от машинистки к машинистке, передавая им бумажки с дополнениями и изменениями, каждой что-то поясняя, показывая, на лету помогая сделать вклейку или вычеркнуть ненужное. За немытым, подернутым паутиной окном занималось электрическое зарево.

В двадцать ноль-ноль весьма воодушевленный замначальника главка отбыл с объемистой папкой в Москву. В то же самое время великая армия снабженцев, прочнее любой присяги связанная сетью взаимных обязательств, уже шарила по запасным путям всей европейской части Союза, воровато обмеряла сечения брусьев и длину гвоздей на неизвестно кому принадлежавших складах; или же под хрустальными люстрами коммерческих ресторанов подобострастно чокалась с разнообразными «нужными людьми», распоряжавшимися чем-то, что требовалось на сгоревшей шахте номер восемнадцать.

В изматывающих перебранках, под стук и дребезг машинок, в табачном чаду незаметно проходил час за часом, пока не раздался гнусавый рев нового гудка – подарка погорельцам от братьев по классу с соседней шахты. Это означало, что наступила полночь, и с ней – новые сутки, четвертые после пожара. Визг пил, рычание машин, крики людей – всё разом смолкло до шести утра. Слепко объявил перекур на десять минут и вышел на крыльцо, глубоко, с наслаждением вдыхая чистый воздух. На него с разбегу налетел некий Нанидзе, вроде бы один из прорабов.

– Где начальник? Где товарищ Бирюлев, я вас спрашиваю? – жутко вращая выпученными глазами, закричал он.

– Я за него. Что стряслось?

– Нельзя работу останавливать, вот что стряслось! Надо круглые сутки работать! Если сейчас остановить, не на шесть часов задержка выйдет, а на все десять! Прикажи, друг, рабочих опять на площадку позвать! Как человека тебя прошу. А не можешь, скажи, где начальник, я сам к нему пойду!

– Что я говорил? – победительно завизжал Абрамсон. – «Вокс попули»! Устами младенца! Ведь говорил же я вам? Видите теперь!

Слепко и сам уже понял, что прерывать работу на ночь было довольно глупо с его стороны.

– Молодец, кацо! Хорошо придумал. Вот только устали люди, весь день работали, как их сейчас опять на работу посылать? А других нет.

– Как это нет? Есть. Людей хватает, – пробасил один из участников ночного бдения, прежде помалкивавший, зато дымивший, как целое депо. – Людей уже класть некуда. А так они у нас хоть спать посменно будут. Давай, товарищ Слепко, распоряжайся!

Слепко распорядился. Через час стройплощадка забурлила вновь. Почти законченные к тому времени планы и графики потребовалось вновь переделывать, переправлять на трехсменку. Кипы отпечатанных листов отправились в корзины, машинисток сменили их невыспавшиеся товарки, и все пошло по новому кругу. Абрамсон, приколов к столу чистый ватманский лист, полностью забрал инициативу в свои руки. Теперь уже Евгений Семенович безуспешно пытался оспаривать те или иные пункты. Обнаружились богатые возможности еще большего запараллеливания технологических операций. Когда уже к утру сверстали но вый вариант, все бывшие в комнате вдруг замолчали, как бы разом поперхнувшись только что произнесенными кем-то словами. Даже злые и некрасивые от усталости машинистки пораскрывали рты. Слышно стало, как за стенкой один из проектировщиков плаксиво отчитывал другого.

– Надо бы перекурить, – пробормотал Абрамсон, – как хотите, товарищи, а быть этого не может!

– У меня вино хорошее есть, сейчас принесу, и сыр тоже есть! – с готовностью предложил Нанидзе.

– Не надо вина, давайте, кто там, самовар соорудите, что ли. Нет, Михал Исаич, не вижу я никакой ошибки. Впрочем, извольте, еще раз перепроверим, – просипел сорванным голосом Слепко.

Перепроверили. Ошибки действительно не обнаружилось. Приходилось признать, что при переходе на круглосуточный режим работы потребное на восстановление шахты время могло быть сокращено почти в три раза. Тем не менее кое-кто из присутствовавших полагал, что расчеты расчетами, а жизнь, она по-другому устроена, и надо сделать на это значительную поправку. Слепко тоже внутренне склонялся к чему-то подобному. Тогда Нанидзе, маленький, чернявый, похожий на выпавшего из гнезда грачонка, вцепился побелевшими пальцами в спинку стула, небрежно смахнул с лица непослушную вьющуюся прядь и начал вещать:

– Расчетам не верите? Ладно. Я сам не верю. А рабочему слову верите? А энтузиазму масс верите? Или – нэт?

«Вот, черт! – затосковал Евгений Семенович. – Не было печали…»

– Я тебе сейчас сделаю самую большую поправку, товарищ интеллигэнт, – это рабочий класс! Люди горят, люди готовы, а ты тут!.. – разорялся Нанидзе. Он схватил Абрамсона за ворот и тряс его как грушу.

– Да я как раз ничего, я как раз согласен… – хрипел тот.

– Что тут у вас происходит? – в дверях стоял, щурясь со сна, Бирюлев.

– А то происходит, что мы эту шахту за пять дней восстановим! Нэ веришь? За четыре дня! За три дня! Это я тебе говорю!

– Парень, ты больной? Евгений Семенович, объясни, наконец, что тут у тебя творится?

Ему объяснили. Двое прорабов, поздоровее, вытолкали Нанидзе за порог, угрожая бросить его в колодец, если сам не угомонится. Тот убежал в сторону стройплощадки, похоже, поднимать трудящиеся массы. Спор в штабе разгорелся по новой. В конце концов Бирюлев волевым решением постановил оставить новый график как есть, но увеличить общее время на три дня. Сделал он это исключительно для собственного душевного спокойствия, хотя ссылался на недостаточные сроки для затвердения раствора, а также на ненадежность смежников, особенно ремонтников. Иначе говоря, они решили восстановить шахту за семь суток, начиная с ноля часов текущего дня. Бирюлев приказал немедленно подобрать каждому прорабу по паре замов, а главное укрепить диспетчерскую, поставив туда начальником Абрамсона. Тот начал было спорить, но после того как ему пообещали персональный телефон из кабинета уехавшего Курнакова, смирился.

Бирюлев и Слепко остались вдвоем. Смотреть друг на друга не хотелось. Бирюлев курил. Слепко демонстративно распахнул дверь в коридор и сел, отвернувшись, прихлебывая давно остывший чай.

– Загнули мы с тобой Женька загогулину. Не собрать нам теперь костей. Грузин этот твой, чтоб ему…

– Я думал, он твой. Ничего, выкрутимся как-нибудь. Курнаков на две недели приказ привезет.

– Так-то оно так, а только боюсь я, эти твои бесчисленные бригады запутают все вконец! Такое начнется…

– Абрамсон, я тебе скажу, голова. Несмотря ни на что. Людей ему дадим. Хоть сто человек! Главное, материалы вовремя получить.

– Делов-то, – проворчал из-за двери Григорьянц. Он вошел, облаченный, по ночному времени, в редкостной красоты восточный халат, – вы неправильно понимаете проблему, дорогие товарищи начальники!

– Вот ты и объясни нам, дуракам, – насупился Бирюлев. Халат ему очень не понравился.

– Проблема в том, что строечка ваша уж больно вшивая. Только развернешься, и все уже кончится. Эх! Будут вам и материалы, и машины, все будет. Останется еще, – он зевнул и, мрачно шаркая шлепанцами, удалился к себе на чердак.

– Я вот чего не понимаю, – раздумчиво произнес Бирюлев, – если одна какая-нибудь задрипанная бригада сорвет сроки – у нас что, все застопорится? А если не одна?

– Во-первых, не все застопорится. Во-вторых, серьезных срывов быть не может. В-третьих, на каждом участке организуем аварийную команду. В-четвертых, отстающим будем продлевать смену, пока не выполнят норму. В-пятых, ты забыл про грузина и энтузиазм масс! В-шестых…

– Всё, всё, достаточно, сдаюсь! Грузин – это да. Это будет посильнее «Фауста» Гёте.

– Вот и я о том же.

– Ладно, Жень, иди покемарь, на тебе лица нет.

– Я-то пойду…

– Ну вот и иди!

– План-то завизировать надо.

– Мне?

– А кому же?

– Черт с тобой. Двум смертям не бывать! Изволь, подпишу. Где тут?

– Где обычно.

– А сам?

– Само собой. Я хочу все это размножить типографским способом. Чтобы до каждого рабочего довести.

– Валяй.

Утренний туман таял на глазах. По тропинке мимо низкого окошка, у которого сидел со вчерашней газетой, Евгений Семенович, прошествовал Абрамсон с рулоном графиков под мышкой. Следом сердитый белобрысый паренек в драной майке разматывал катушку телефонного провода. В арьергарде несчастная секретарша Курнакова тащила тяжелую пишущую машинку. Вчерашняя тушь размазалась по ее заплаканным щекам.

– На дорожку провод не надо бросать! На дорожку-то. Наступят – порвут, – поучал парня Михаил Исаевич.

– Его не порвешь! Порвал один такой! – огрызнулся тот.

– Ну, наедет кто.

– Тут не ездят! Наехал один такой!

– Ну, тогда запутается…

Процессия скрылась за палисадом. Небо было ярким и радостным, как и весь наступавший день. Слепко лег, накрылся с головой простыней и закрыл глаза.

Проснулся он, как и собирался, под вечер. На столе его ждали очередная крынка молока и краюха ржаного хлеба. Банка с крупной серой солью нашлась в печурке. С аппетитом поев, Евгений Семенович накинул поверх майки спецовку и отправился «на войну». Вид стройплощадки приятно удивил его. Первый котлован был, можно сказать, готов. В другом, пошире и поглубже, надсаживался экскаватор. Рядом с машиной копошились землекопы. Вереница мужчин в черных робах таскала носилки с землей. Неподалеку покуривал курносый охранник с торчащим из-за спины штыком. У сохранившегося фундамента компрессорной делали свои промеры геодезисты. Евгений Семенович подошел пожать им руки. На уровне земли остался кирпичный прямоугольник, обозначавший очертания старых стен. Внутри, над землей, выступали закопченные фундаменты демонтированных компрессоров, сложенные из бутового камня. Слепко постучал сапогом по одному из них. Трещин вроде нигде видно не было. Днем ему приснилось, что фундаменты потребуется все же заменить, а только на то, чтобы взорвать старые, потребовалось бы не менее пяти дней. Несколько военных бульдозеров разравнивали территорию. За ними бегали пионеры в белых рубашках и красных галстуках и зачем-то совали лопаты под гусеницы. Слепко, поискав глазами, выявил в сторонке молоденькую учительницу, увлеченно болтавшую с бригадиром землекопов, и распорядился немедленно убрать детей со стройки. Она вызывающе сверкнула стеклышками очков и заявила, что они сами уже уходят, но если к их трудовому порыву проявляют подобное отношение, они могут вообще больше не прийти, а вся ответственность за это ляжет на…

Слепко поспешил в сторону складов. За его спиной отрывисто продудел жестяной пионерский горн. На широком пространстве, где недавно еще колосилась рожь, развернулась индустриальная фантасмагория. Справа, около шахтных стволов, варили стальные рамы, и злой свет электрических звезд жег глаза в наступавших сумерках. Невдалеке суровые мужички споро махали топорами, облепив толстые сосновые бревна. Где-то тонко визжала циркулярка. Множество грузовиков и подвод перемещалось между массами людей.

Заумная идея, только накануне стукнувшая ему в голову, вдруг осуществилась, распространилась, как моровое поветрие, обросла всеми этими огнями, дымами, машинами, людьми. Кто-то увлеченно работал на назначенном ему месте, другие не менее увлеченно отлынивали, но и те и другие были им предусмотрены, заложены в столбцы чисел и переплетения графиков. Евгений Семенович вновь, как это уже бывало с ним прежде, испытал приступ острого наслаждения, безумного, неизъяснимого.

На путях разгружали товарняк. Между вагонами стремительно сновал Григорьянц, помечая в блокнотике поступившую номенклатуру.

– Как дела? – хлопнул его по плечу Слепко.

– Да так... Маленькая путаница наметилась. Хорошо, я все продублировал. Завтра из Курска придет другой состав… Да нет, нормально все, товарищ начальник.

– Ну-ну.

Какой-то хмырь прилаживал над дверью складской конторы фанеру с корявой надписью «Диспетчерская». Внутри обнаружился институтский отдел Абрамсона в полном составе. Люди склонились над заваленными бумагой столами. Здесь работали молча, без перебранок и частых перекуров. Сам Михаил Исаевич с видом важного сановника расположился отдельно, у окна. Чистую столешницу перед ним украшали лишь мраморное пресс-папье и телефонный аппарат. За соседним столиком вертелась явно пришедшая в себя курнаковская секретарша. Глядела она на Слепко почему-то крайне неодобрительно.

– Здравствуйте, Евгений Семенович! – поздоровался, едва привстав, новоиспеченный главный диспетчер.

– Здоровеньки булы, Михал Исаич! Как жизнь молодая? В график-то укладываетесь?

– В общем и целом, вашими молитвами. Кое-что приходится, конечно, исправлять по ходу дела. И даже очень, я вам скажу, исправлять. Ничего, как-нибудь справимся.

– А в чем, собственно, проблема?

– Как обычно. Путаница, расхлябанность, неритмичность поставок… Мы ведь вчера всё это подробно обсуждали. Какие вам еще проблемы нужны?

– Со сроками что?

– Тоже более или менее. Так, меняем кое-что местами. По счастью, народу больше поступило, чем мы планировали. Так что – выкручиваемся помаленечку. Поваров, вот, Цикало раздобыть не может, посудомоек в особенности.

– Товарищ Абрамсон, меняя «кое-что» местами, вы все испортите и сорвете нам процесс восстановления, я считаю…

– Мы уж, товарищ Слепко, как-нибудь сами разберемся. Между нами говоря, – театральным шепотом продолжал Абрамсон, – ту путаницу, которую вы изволили позавчера сочинить, сильнее уже не запутаешь. Вы уж лучше, если можете, помогите Цикало с посудомойками, что ли.

Слепко обозлился и ушел в штаб. Оказалось, что Роза только что привезла из райкомовской типографии пачки свежеотпечатанных брошюр с росписью заданий по участкам. Как ей удалось провернуть это дело за один рабочий день, уму непостижимо. Евгений Семенович приказал собрать руководство, до бригадиров включительно. Мысли о «кое-каких исправлениях», производимых Абрамсоном, он постарался выбросить из головы.

На лужайке за клубом поставили столы и стулья для президиума. Остальные участники совещания, сотни полторы, уселись прямо на траве, подложив под себя кто что нашел. Почти уже стемнело. Слепко крикнул, чтобы представители участков подходили за брошюрами. Потом пришлось решать вопрос о размещении в президиуме представителей заинтересованных организаций. Наконец, когда все вновь расселись, замначальника строительства встал, отпил воды и заговорил. Обрисовав важность ускоренного восстановления шахты в свете последних решений и текущих задач, он перешел к главной идее своего плана, кратенько прошелся, по каждому участку, особо отмечая проблемные стыки. В глаза ему бил свет стосвечовой лампы, висевшей между двумя деревьями. Дальние ряды слушателей совершенно терялись в темноте. Когда он влил в пересохшее горло остаток воды из стакана, собрание низко загудело.

– Все ясно, какие еще могут быть вопросы? Как в аптеке! Семь дней за все про все! Бумага – она все стерпит. А ты не каркай! Я не каркаю, мне сортировку за пятидневку предписано построить, а один день, оказывается, прошел уже! А ты что – против? Начальство оно… конечно…

Слепко заметил среди наиболее рьяных ругателей тех самых прорабов, которые сами прошедшей ночью участвовали в разработке плана. Но не удивился.

– Товарищи, тише! – вновь поднялся он с места. Наступила тишина.

– Государство предоставило нам все необходимое для сверхскоростного восстановления шахты, даже с избытком. Не волнуйтесь, все просчитано по науке, как надо. Людей достаточно. Если мы все будем соблюдать дисциплину, выполнять нормы, то уложимся в срок, как миленькие уложимся. Пусть каждый внимательно изучит то, что касается его участка или бригады. И подробно разъяснит своим товарищам, если кто из них чего недопоймет. Со всеми вопросами обращайтесь к начальникам своих участков. А их самих, если что, милости прошу в диспетчерскую, к Михал Исаичу Абрамсону.

Абрамсон, сидевший на красной канцелярской папке в первом ряду, встал и раскланялся.

– Ну а если что-нибудь совершенно ужасное приключится, тогда, конечно, ко мне или к товарищу Бирюлеву.

– Чертежи когда выдадите? Сроки безбожные назначаете, а чертежей нету! – выкрикнули справа.

Вскочил Малышкин, начальник проектировщиков и добрый приятель Евгения Семеновича.

– Чертежи к утру будут. Утром получите свои синьки. Мы же всех предупреждали, что выдаем пока самое первоочередное, а остальное – утром. Вот вы. Вы, вы! Выступаете тут, а ведь я вам объяснял уже! Если что еще не понятно…

Крикун замахал руками, показывая, что это он – так, а на самом деле все очень даже понятно. Пора было закругляться.

– Еще вопросы есть? – обвел россыпь глазастых голов строгим, всепонимающим взглядом Евгений Семенович.

– Нет, нет вопросов, кончай бодягу, работать надо, – зашумели в ответ.

– Есть вопрос! – откуда-то сзади полез лысый мужик в драном ватнике. – У меня вопрос. Сверхурочные будут платить?

Те, кто уже уходил, вновь начали рассаживаться.

«Вот те на! У нас ведь даже бухгалтерии нет. На шахте, положим, была… А деньги? Денег же мы вообще не заказывали!»

– Точно, сверхурочные. И полевые! И премию давай, начальник! – понеслось со всех сторон.

– Я объяснял уже, – пустился во все тяжкие Слепко, – оплата будет аккордно-премиальная, вы, в итоге, практически тройную зарплату получите. Тут вам и сверхурочные.

– Ты, давай не финти, начальник. Прямо скажи, будут сверхурочные или нет? – не унимался лысый.

Вскочил какой-то щуплый паренек и взволнованно закукарекал:

– Товарищи, это же Шулейкин, не слушайте его! Не обращайте на него внимания, товарищ начальник! Он известный жмот, ему бы только деньгу зашибить! Всех нас позорит!

– Товарищи, со сверхурочными, надеюсь, все ясно. Могу вас заверить, что премии передовикам могут оказаться очень и очень значительными! – продолжал импровизировать Слепко.

– Не дрейфь! Я сейчас же притащу сюда всю мою бухгалтерию. А насчет сверхурочных, это ты прав. Аккордно-премиалка, какие еще могут быть сверхурочные? – задышал в ухо чесноком Бирюлев. Сидевший рядом Цикало записал на листке крупными школьными буквами: «Шулейкин».

– Так значит, не будет сверхурочных? – не унимался тот.

– Долой жмота Шулейкина! По шея́м ему! – заорали нетрезвые голоса.

– Стрелять надо таких шулейкиных, а не разговоры с ними разводить! – выскочил как черт из табакерки Нанидзе.

Но тот уже ретировался.

– Совещание закончено! – прихлопнул ладонью по столу Бирюлев – За работу, товарищи!

– Комсомольцев прошу подойти ко мне! – поднялся чахоточный очкарик, представлявший в президиуме райком комсомола.

– Вы там, это, охрану общественного порядка, пожалуйста, организуйте, – попросил его Слепко.

– И чтобы никаких выпивонов, – добавил Бирюлев.

– И чтобы петухи неслись, – пробормотал Цикало, все еще сидевший сгорбившись за столом.

– Будет сделано, – ответствовал комсомольский деятель.

– Товарищи, открытое партийное собрание начнется через час на этом самом месте, – прокричал в спины уходящим парторг сгоревшей шахты, – передайте на своих участках: явка членов ВКП(б) и кандидатов строго обязательна. Могу я вас попросить, чтобы столы пока тут остались? – понизив голос, обратился он к Евгению Семеновичу.

– Разумеется.

Отметившись на партсобрании, Бирюлев отправился на боковую, а Слепко – в обход. У главного ствола он познакомился с Деминым, прорабом участка, строившим копры. В несусветной суете он выделялся тем, что суетился больше всех. Толстенький, казалось бы, неповоротливый, похожий на селезня, он ни на минуту не останавливался, выписывая затейливые круги и петли своими короткими ножками. На бегу он вел поучительные беседы, изучал чертежи, показывал, как и где забивать костыли, подписывал бумаги, ругался, зычно командовал, перекуривал, ел и пил. У него уже связаны были боковые фермы и завершалась сборка стрелы для их подъема. Слепко, труси́вший некоторое время следом, начал с непривычки уже задыхаться, когда бег Демина сменился козлиными прыжками на месте. Трос одной из пятитонных лебедок оказался надрубленным. Он держался на единственной пряди, порядком, к тому же, ржавой.

– Не выдержит ведь, етить тя мухи, – пожаловался Демин заросшему диким волосом мужику, слонявшемуся без дела поблизости.

– А ты ее срости, к примеру сказать, хомутами, – посоветовал мужик.

– Сростишь ее… Хомутов-то нету!

– А пущай их тогда в кузне изделают.

– Пока они их сделают, нас с тобой, вот, товарищ начальник, самолично здесь присутствующий, – кивок в сторону Слепко, – за задницу, да и…

– Это, дядя, тебя – за задницу, а меня тута вроде как и не было, – забоялся волосатый и дернул в сторону. Между тем вокруг лебедки собрался уже весь участок и много кто еще. Как из ведра, посыпались советы. Евгений Семенович думал уже идти к Григорьянцу, наверняка у того имелись нужные хомуты, когда вопрос рассосался сам собой. Кто-то принес и брякнул их на землю перед изображавшим умирающего лебедя Деминым.

– Ага! Молодец! Где взял? – зачастил тот.

– Где взял, там таперича нету, только чтобы молчок, – прозвучал из темноты ленивый ответ.

«Не-ет, за неделю нам никак не уложиться, тем более осталось меньше шести суток. А! Пускай теперь Абрамсон свою многоумную башку ломает, а мы, если что, с него стружку снимать будем. За кое-какие исправления», – размышлял Евгений Семенович. Начался подъем первой фермы. Мощный фонтан матюгов ударил в бессловесные небеса, и замначальника стройки двинулся дальше.

Ему все определеннее казалось, что большинство участков сильно отстает от плана. Он подошел к прожектору и начал раздраженно листать бумаги. При этом обнаружился листок с поправками, пришедший накануне за подписью Михаила Исаевича. Задания на прошедшие сутки были задним числом уменьшены, а на оставшиеся шесть суток – соответственно, увеличены. «Это, …, что за фокусы? Он думает, переписал цифирь – и блохи быстрей заскачут? Дурак, хоть и кандидат! Пойти, что ли, вломить ему?» – развеселился Слепко. Но тут он напоролся на действительно серьезный прорыв. Рытье траншей под эстакаду отставало просто катастрофически. Человек семьдесят-восемьдесят вяло ковырялись в земле лопатами, точнее, ковырялись человек десять, остальные – наблюдали, картинно опираясь на черенки. От их неподвижных фигур во все стороны тянулись длинные пересекающиеся тени. Еще десятка три мужиков перекуривали. На куче бутового камня восседал прораб Зыкин, солидно смоля огромную козью ножку. То, что на его участке задание было сорвано, похоже, нимало его не беспокоило. Зыкин был могучим мужиком, косая сажень в плечах. Перед ним прыгала субтильная очкастая барышня, из абрамсоновских.

– Василий Кондратьевич! – всхлипывала она. – Вы никак не можете так просто сидеть. В прошлую смену ваш заместитель сообщил, что не хватает совковых лопат. Но теперь-то их хватает! Мы прислали вам в помощь резервную бригаду, а вы не только не обеспечили ее работой, но ваши собственные землекопы сами стоят без дела!

– Правильно! Потому фронту никакого нету, резервам этим вашим, сама не видишь, что ль? Сидят там, понимаешь, в жопе ковыряют, – снизошел до ответа Зыкин.

– Василь Кондратьич, а ведь дело-то наше дрянь, – вынырнул из обширной тени прораба угреватый старичок в длинном, перемазанном глиной черном пальто, – Слепко ентот, еще ничего, он все больше ворон ловит, а как Бирюль-то наш проспится, он те всыплет по первое число!

– Всыплет? А я ему на это, что инструмент негодящий!

– Струмент? И-и, даже не думай, еще хуже будет, он тады тебя пальцами землю драть заставит.

– Небось обосрется!

– Не знаешь ты его…

Дальше Евгений Семенович слушать не стал.

– Что здесь творится? – грозно спросил он, выйдя на свет.

– А вот наконец и сам товарищ начальник! – обрадовался Зыкин. – Я и говорю: безобразие полное творится, диспетчерская нам фронт работ не обеспечила, вот только-только инструмент выдали, да и то – негодящий совсем. Мы, со своей стороны, все что можем делаем, последние жилы рвем!

– Неправда! – отчаянно вскрикнула девица.

– Разумеется, неправда, – успокоил ее Слепко, – а правда в том, что двух ворон я уже поймал. С одной мне все ясно, а вот вы кто такой будете, уважаемый? – обратился он к старику.

– Это бригадир резервной бригады, – пояснила девица.

– Кузькин моё фамилие, – прошелестел тот.

– Чего ж ты, товарищ Кузькин, прохлаждаешься, если тебя диспетчерская на прорыв сюда бросила?

– Так ведь… – засмущался Кузькин и громко высморкался в два пальца.

– Сколько тут всего землекопов?

– Человек сто будет, – угрюмо ответил Зыкин.

– Сто сорок два, – уточнила девица.

– Товарищ Кузькин, назначаю тебя прорабом. Заместителей себе сам подберешь. Резерв пока тоже останется в твоем распоряжении.

– Так я ж тебе говорю, начальник, фронту нету, вы там себе ковыряете в… – чего-то еще не понимал Зыкин.

– Кстати, бывший прораб Зыкин придается тебе в качестве рядового землекопа. Смотри, Зыкин, будешь еще выступать, там, через два дома, как раз следственная комиссия работает. Вот и расскажешь им про фронт работ. Понял меня?

Тот явно понял.

– Сроку тебе, Кузькин, чтобы наверстать, до завтрашнего вечера.

– Нельзя до вечера, – шепнула девица, – максимум до полудня.

– Слыхал, Кузькин? Значит, сделаешь до полудня. Новая смена придет – ты этих «стахановцев» все равно не отпускай. Наотдыхались уже.

Тот молча кивнул.

– И учти, впредь диспетчеров слушаться беспрекословно! Ну, бывай. Я Бирюлеву передам, он утром подойдет, проверит, что у тебя и как.

– Вы тоже, знаете ли, хороши! – выговорил он заодно и диспетчерше, отойдя с ней в сторонку. – Тверже надо с ними держаться, увереннее. Чуть что – никаких разговоров, сразу на карандаш и к Михал Исаичу, а дальше уже не ваша забота. Мы уж тут сами как-нибудь…

Она часто закивала. «Ничего, красивая девушка», – отметил Слепко и пошел дальше.

А дальше оказалось, что прораб Бочкин, начальствовавший на втором копре, ушел куда-то «на минутку» еще до обеда, да так и не вернулся. Замы его тоже все куда-то запропали. С тех пор подвоза новых бревен не было, пересменки – тоже. Слепко пришлось организовывать поиски, увенчавшиеся вскоре полным успехом. Пропавшие и с ними еще кое-кто пребывали в персональной палатке Бочкина и глушили перцовку, закусывая полукопченой колбасой. Судя по количеству пустых бутылок, беседовать с этими типами не имело смысла. Слеп ко сделал строгое внушение бригадиру сменной бригады, почему-то трезвому, а пьяниц приказал сейчас же сдать в милицию. На сей раз кадровый вопрос он решать не стал, предоставив Бирюлеву самому разбираться со своими назначенцами.

К Евгению Семеновичу подскочил некто Петраков, возглавлявший, как оказалось, ударную комсомольскую бригаду каменщиков. Он сбивчиво затараторил что-то вроде того, что растворомешалка у него не работает, а почему – неизвестно, поскольку механика нет, а где он – тоже никто не знает. Слепко увидел, что машина просто не подключена была к электролинии. Сообщив Петракову, что́ именно тот из себя представляет, он размашисто зашагал дальше. Но настырный бригадир вновь нагнал его и поведал, что мешалка – это так, мелочь, а раствор делать все равно нельзя, потому что воды нет. Замначальника строительства сосчитал до десяти и послал ударника всего лишь в диспетчерскую, заметив, что если через час работа не начнется, то он за себя совершенно не ручается. Петраков убежал.

У въезда на распредплощадку вытянулся длинный хвост гудящих грузовиков. Вокруг беспорядочно валялись кучи досок, камня, мешков с цементом. Видимо, водителям не хватило терпения дождаться, пока их направят в нужное место, и они разгрузились где попало. Оставшиеся, впрочем, не скучали. Большинство спало в кабинах или резалось в карты, остальные толпились у головных машин. Оттуда неслось дружное ржание, похоже, травили анекдоты. Евгений Семенович пристроился за кучей кирпича и навострил уши. Шоферня во всю мочь прокуренных легких материла начальство, друг друга, а больше и злее всего – кого-то еще, непонятного. Впрочем, объект народной ненависти вскоре обнаружился. Из людского водоворота выскочил растрепанный Нанидзе и, мотая длинными руками, понесся вдоль запыленных бортов. Это его поносил многоголосый хор. Самые рьяные следовали за ним по пятам, поминая всех его родственников, друзей, знакомых и домашних животных. Нанидзе, в свою очередь, вопил что-то вроде: «Куда прешь, твоя дурная башка! Не видишь – занято там! Вай, вай, вай! Чего наделал? Зачем туда кирпич выгрузил?»

В ответ звучали новые залпы ругательств и издевательский хохот. Бедняге не повезло. Несколько подозрительно юрких фигур сновали в сумраке между грузовиками. Слепко заметил, как один из лазутчиков подкрался к сидевшему в кабине шоферу и произвел некий знак пальцами, известный посвященным как обозначение поллитровки. Мотор взревел, машина вырулила из ряда менее удачливых соседей и скрылась в неизвестном направлении, вряд ли в том, куда его намечала диспетчерская. Евгений Семенович тоже, стараясь быть по возможности незаметным, разыскал машину с бревнами и направил ее на бочкинский участок. Вскоре он удачно набрел на водовоза, дрыхнувшего под колесами своей телеги, и командировал его вместе с кобылой к такой-то матери, а после того – к незадачливым комсомольцам. Пора было возвращаться. Подведя мысленно итог всему увиденному, Слепко решил, что, это еще ладно, могло быть и хуже. «То-то Бирюль у нас гоголем ходит. За один день такой маховик раскрутил». Отдав должное товарищу, Евгений Семенович, кровожадно усмехаясь, распахнул дверь в диспетчерскую. Фактиков у него накопилось предостаточно.

Вопреки его ожиданию, народу за столами сидело не меньше, чем днем. Горы бумаг громоздились уже чуть ли не до потолка. Многочисленные посетители не толклись, как прежде, в дверях, а сразу шли к «своему» столу, получали нужные указания и спокойно уходили. Слепко услышал, как кому-то объясняли, что машина со стеклом наверняка уже прибыла, но застряла на распредпункте и надо бы там ее поискать. Главное оружие походя выбито было из его рук.

Самого Абрамсона не наблюдалось. На его месте сидел жгучий меланхолический брюнет и что-то рассчитывал, быстро, как фокусник, передвигая бегунок логарифмической линейки. Евгений Семенович так не умел. Завидев забредшее начальство, брюнет привстал и довольно вяло поздоровался.

– Э-э, Аркадий Борисыч, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, Евгений Семенович.

– Я, собственно, вынужден вас побеспокоить в связи с ситуацией, сложившейся на распредплощадке.

– Ах, – сник Аркадий Борисович, вы, значит, в курсе?

– А как вы думали? Ну, что собираетесь предпринимать?

– Честно говоря, сам еще не знаю. В первую смену все шло прекрасно. У нас там стоял человек с журналом и так далее. Но во вторую смену вышла какая-то заварушка, и наша сотрудница оттуда сбежала. Естественно, машины тут же стали прибывать одна за другой, и вот…

– Продолжайте.

– Михаил Исаевич направил туда одного горластого парня, этого, как его, ну грузина, но у него, похоже, тоже ничего не выходит.

– Это как еще не выходит! Вы даже представить себе не можете.

– Правда? – оживился Аркадий Борисыч. – Но из этого следует только, что нужно что-то срочно предпринимать, – беспомощно развел он руками.

– Во-первых, – начал рулить Слепко, – пошлите туда всех своих людей, чтобы разобрали скопившиеся машины и направили их куда следует. Сколько осталось резервных бригад?

– Одна, но там сорок человек.

– Сойдет. Отправьте и их туда. Там много всякого добра побросали куда попало. Задерживайте освободившиеся машины, погрузите все это и развезите по местам.

– Хорошо! Вы не беспокойтесь, товарищ Слепко, на пункте сбора прикомандированных у нас теперь все нормально, а там, в принципе, гораздо сложнее было.

– Я и не беспокоюсь. А Нанидзе гоните в шею! Кстати, чем вашим людям самим бегать за бригадирами, оборудуйте радиоточку и дирижируйте всем прямо отсюда.

– Это, конечно, мысль. Но где взять аппаратуру?

– Наверняка что-нибудь найдется. Не все же сгорело. Где Григорьянц?

– Только что тут вертелся.

– Передайте ему, что это мое распоряжение. Он обеспечит.

– Хорошо, передам. Так мне сейчас на распредплощадку?

– Отправляйтесь. Сводку только дайте.

– Берите.

В темном переулке, по пути в штаб, Евгению Семеновичу повстречался бывший прораб Бочкин, счастливо избежавший КПЗ. Он во все горло распевал похабную песню и, похоже, даже не подозревал о печальных изменениях в своей биографии. С огромным трудом избежав слюнявых объятий, Слепко вошел в уже почти родной «кабинет», как обычно попросил, чтобы принесли крепкого чаю, и, прихлебывая горько-сладкий кипяток, занялся сравнением свежей сводки с развешанными по стенам графиками. Как ни странно, отставание немного сократилось. Влетел Григорьянц.

– Слушайте, Евгений Семеныч, я вам что, господь-бог?

– То есть ты отказываешься?

– Сгорела у них радиоточка, где я вам ночью дефицитную аппаратуру найду?

– А в клубе?

– В клубе мы с вами как раз находимся.

– Ах, да. И что же?

– Наклевывается одна мыслишка! Можно, я воспользуюсь телефоном? Только, извините, товарищ начальник, звонок будет конфиденциальный.

– Ладно, действуй. Я выйду ненадолго.

Ночь была безлунной, и он не стал спускаться с крыльца. Бледные звезды слабо мерцали в вышине. Где-то хрипло заорал первый петух. Через приоткрытое окно было слышно, как Григорьянц требовал соединить его с каким-то дежурным офицером, представляясь при этом начальником главка Бурцевым. Даже голос умудрился подделать очень похоже. Другое дело, что навряд ли товарищ Бурцев стал бы в три часа ночи лично названивать каким-то там дежурным офицерам. В девять утра взвод связистов уже развешивал по стройке тарелки громкоговорителей.

День предстоял жаркий. Евгений Семенович, чувствуя, что не сможет заснуть, решил для успокоения нервов прогуляться немного по поселку. Свернул в узкий, заросший крапивой проход, еще раз куда-то свернул, перебрался по ветхим мосткам через замусоренный овраг, двинулся дальше, с любопытством завзятого зеваки разглядывая такую, в общем знакомую жизнь захолустного горняцкого поселка. Миновав последнюю избу, по самые окошки вросшую в землю, он направился огородами по глубоко утоптанной болотистой тропке. Шум стройки остался далеко позади. Угрюмая тетка копалась в грядках исполинского укропа. В нос Евгению Семеновичу шибанул пряный аромат, навернулась слюна. «Борщеца бы сейчас похлебать. Вон свекла у них какая знатная. Но больно суровая бабища, у такой черствой корки не допросишься. А денег у меня… ни копья. Ладно, черт с ним, с борщом». По пути попалось немало здоровых мужиков, определенно шахтеров, праздно сидевших на завалинках с выражением глубокой мизантропии на щетинистых физиономиях. «Мы народ со всей области согнали, а эти, значит, „под свечкой” оказались? Хрен с ними! Бирюль начальник, пусть у него голова и болит». Из-под перекошенной калитки выползла маленькая мохнатая шавка, бочком подобралась к сапогу подозрительного пришельца и неуверенно зарычала. Слепко почесал моську за ухом. Та заулыбалась и завиляла пушистым хвостом.

– Дядька, не трожь нашу собаку! Не трожь, кому говорю! Счас батю покличу! – выкрикнул из-за забора пацаненок лет восьми с перемазанной чернилами конопатой рожицей.

– Да ладно, я только погладить хотел.

– Бабу свою гладь! Это наша собака!

– Ишь, грозный какой. Я ведь ничего плохого не делал.

– Знаю я тебя! Небось стибрить чего собираешься. Уже Барсика утащить хотел! – мальца поразила эта ужасная догадка, губы у него затряслись.

– Больно он нужен мне, Барсик твой, лучше скажи…

– Барсик! Барсик! Иди ко мне. Иди сюда, тебе говорю! Вот я сейчас тебя, неслух!

Но Барсик упорно делал вид, что не слышит, и продолжал обнюхивать сапоги Евгения Семеновича.

– Да успокойся ты. Ты знаешь, я кто? Я большой начальник. Вот хожу смотрю, как вы тут все живете.

– Врешь! Начальники такие не бывают.

– Бывают. Пока твой батька на печи лежит, мы ему, понимаешь, шахту восстанавливаем.

– А он говорит, что вы сами ее подожгли, а теперь поселок наш вконец разоряете!

– Кто это «мы»?

– Пришлые всякие! Ворюги! Я тебя, дядька, не боюся, у меня не заворуешь, у меня ружжо есть!

– И где ж оно?

– Счас принесу, ты пока тута постой, не уходи.

Мальчишка убежал. Евгений Семенович поспешил от греха подальше. Описав круг, он через вытоптанную рожь вышел к палаткам строителей, где с удовольствием порубал перловки. Каша была хорошая, наваристая, с мясом.

Через пару дней ни у кого почти не осталось истеричной неуверенности, давившей на психику в первое время. Десятикратно превышавшее лимит скопление народа в основном сплавилось в единый человеческий механизм. Все входило в колею, как это происходит всегда, даже в самых необычных обстоятельствах. Прошло всего пять дней, а обстоятельства эти никому уже не казались особенно необычными, не вызывали даже любопытства. Ну, восстанавливают шахту за неделю с лишком, делов-то! Люди, в самом буквальном смысле работавшие плечом к плечу, приспособились не пихаться локтями. Очереди на разминовке больше не было, хотя грузовики приходили в прежнем количестве. Зато радио не умолкало:

«Объявляю результаты на восемнадцать ноль-ноль сего числа. По-прежнему бригады плотников Иванова, Костина, Кузьменко, Лукашова, Матвеева, Прошкина и Яковенко идут с опережением графика. А бригада сварщиков Селиванова отстает от графика и сводит на нет достижения плотников. Товарищ Селиванов, пора бы уже подтянуться, вы тянете вниз всю стройку!» И сразу, без перехода: «Машина с кирпичом в пятый сектор, бригадир Петраков – полчаса вам на разгрузку. Машина с завода «Электротяжмаш» на склад номер четыре. Представителям завода обеспечить приемку. …Фельдшера на участок строительства эстакад, третий сектор. Кладовщице Ивановой немедленно вернуться на рабочее место!» Металлическому голосу, отдаленно похожему на человеческий, подчинялось теперь все в этом муравейнике. Нарушения, ошибки, отдельные моменты неразберихи, конечно же, случались, но по сравнению с первыми днями до того измельчали, что руководителю уровня Слепко не стоило тратить на них драгоценное время. Он теперь обходил стройку больше «для порядка». В одном месте компания пьяных плотников отплясывала русскую и распевала матерные частушки, в которых различным манером фигурировал упомянутый по радио Селиванов. Евгений Семенович хотел пресечь безобразие, но вовлекся в ненужную дискуссию, причем не вязавший лыка мужичок пробежал из конца в конец по железнодорожному рельсу, ни разу при этом не оступившись. Слепко такого не сумел бы никогда ни в пьяном, ни в трезвом виде. Пришлось ретироваться. Неподалеку молчаливо-сочувственная толпа окружала сидящего на земле плачущего Селиванова.

– Лучше бы меня ножиком пырнули, – причитал он, – обгадили, опозорили на старости лет. На всю ведь область! Какое они право имели? Чего я им сделал?

– Ничего, Селиванов, подтянетесь, и о вашей бригаде совсем по-другому заговорят, – попытался утешить его замначальника строительства, – ведь правда, товарищи? Чем плакать, взял бы лучше себя в руки, навалился и…

– Иди ты на …! – взревел Селиванов.

Евгений Семенович немного полюбовался, как огромная черная растворомешалка, жадно урча, переваривала цементную смесь и каждые три минуты вываливала на поддон свежую порцию раствора, мигом расхватываемую и уносимую. Из котлованов уже выпирали кирпичные стены. В том, что побольше, грохотали отбойные молотки. То ли ликвидировали все-таки остатки старого фундамента, то ли исправляли какие-то огрехи. Там работали заключенные. Смоляной дух от сосновых стружек и опилок, покрывавших землю, окончательно вытеснил липкую вонь пожарища. Десяток рыжих, бородатых коротышей, зацепив крюками бревно, с присвистом и уханьем бегом мчали его к копру. Торец фонтаном взметывал грунт, оставляя глубокую борозду. В том же направлении тянулось уже много подобных борозд. Один из зрителей объяснил, что это бригада «секиринцев», жителей знаменитой деревни Секирино, находившейся верстах в сорока. Вереница широкобедрых, коренастых женщин переносила силикатный кирпич. Каждая держала ручки сразу двух груженых носилок – спереди и позади себя. В свете прожекторов сахарно отливала свежеструганными бревнами решетчатая башня копра над главным стволом, совсем уже собранная. Над нею весело резвевалось красное полотнище. Стройка не только вписалась в график, но даже немного опережала его, хотя, по мнению Слепко, энтузиазм рабочих начал остывать. Вернувшись к себе, он позвонил на всякий случай в диспетчерскую.

– А что бы вы хотели? – скучным голосом откликнулся Абрамсон. – Все в конце концов приедается. Любое новое ускорение потребовало бы новой кардинальной переделки всех графиков. Это же невозможно себе представить, вы сами должны понимать!

Слепко дождался, пока трубка не кончила бурчать, и тепло пожелал главному диспетчеру всяческих успехов. Ему предстояло еще разбирать склоки между начальниками участков, бригадирами, поварихами, бухгалтерией и черт-те кем еще, кто толпился за дверью. «Все это, конечно, хорошо, – думал он, – только быть этого не может, потому что не бывает такого. Нет, это – сон. Сейчас я проснусь, и окажется, что стройка в полном прорыве, Абрамсон с Бирюлевым обделались, а рабочие разбежались или валяются пьяные в кустах. Пожалуй, лучше не буду просыпаться».

– Заходите, – сказал он, приоткрыв дверь.

Все это время следственная комиссия работала круглосуточно и с возрастающим упорством. Расследование крупнейшей диверсии, без сомнения, прекрасно подготовленной, потребовало привлечения лучших сил облотдела НКВД, прокуратуры, горнотехнического надзора и пожарной инспекции. В помощь им были приданы специалисты из самой Москвы. Еще четыре дома временно освободили от жильцов. Там теперь тоже шли допросы, экспертизы, собирались в разном составе совещания, переминались с ноги на ногу, томительно ожидая смены, часовые. Криминалисты перетрясли каждую крупинку пепла с того места, где, предположительно, произошло возгорание, конвоиры сбились с ног, сопровождая арестованных. Иначе говоря, работа шла титаническая, а толку пока не было никакого.

Установлено было, что возгорание произошло на верхушке копра главного ствола. Но в это время там никого не было и быть не могло. Ни одна живая душа не пролезла бы туда незамеченной. Рабочие, находившиеся поблизости, производили впечатление честных советских граждан. Изощреннейшие перекрестные допросы не дали на них ничего. Можно было предположить, что все они являлись прекрасно обученными, прожженными, так сказать, вредителями. Но хотя к этой версии и склонялись в Москве, работавшие на месте опытные следователи не нашли ей подтверждения. С прежним руководством шахты, к сожалению, тоже получился облом. Первые же часы дознания, дали по ним многообещающий материал, но затем стройная, как кипарис, версия посыпалась. Выходило, что начальник шахты и главный инженер вообще ни при чем, а главный механик, персонально отвечавший за проведение регламентных работ на копре, предоставил убедительные доказательства их безупречного исполнения. Специалисты, разумеется, раскрутили каждого из этой троицы лет на десять, но это никак не могло помочь решению основной задачи, скорее наоборот, увеличивало сомнения в их причастности, поскольку, всяческая грязь и бытовуха совершенно не соответствовали типичному облику участников подпольной банды вредителей.

Дело дошло до того, что большинство членов комиссии готово уже было согласиться с версией начальника пожарной охраны Лопухова, считавшего, что возгорание произошло самопроизвольно, в результате трения промасленного троса о поверхность какой либо из деревянных частей конструкции. Но председатель следственной комиссии полковник Чесноков по первому впечатлению, как и все, уверившийся в том, что причиной пожара явилась диверсия, успел уже в предварительном порядке известить руководство о раскрытии крупной вражеской организации. Случилось так, что и руководство, не дожидаясь окончательного рапорта, тоже поторопилось доложить наверх, возможно даже, на самый верх. Готовились новые крупные разоблачения и большие подвижки. Назревали великие дела. В сложившейся ситуации Чесноков просто не имел права пойти на попятный и милым делом объявить, что он, видите ли, ошибся, а возгорание произошло, так сказать, само по себе.

Оставались, правда, кое-какие зацепочки. В частности, старшему лейтенанту Смирнову, служившему без году неделя, пришла в голову совсем неплохая мысль, что некто, обладающий необходимыми техническими познаниями, мог заранее подложить в опасном месте пропитанную мазутом тряпку. Тот же главный инженер, например, уже уличенный в подлогах и моральном разложении. Но тогда эту тряпку должен был обнаружить слесарь Ахметов, который, согласно журналу, поднимался на копер за два часа до пожара. Естественным образом возникала версия, что Ахметов являлся соучастником, если не прямым исполнителем преступления. Тем более что после пожара он исчез. Очень серьезные силы задействованы были в его розыске, но Чесноков прекрасно понимал, дело тухлое и, вернее всего, после задержания этого типа придется, что называется, «сливать воду».

Полковник в сотый раз обдумывал ситуацию, сидя в исподнем на своей койке. Лицо его, несмотря на густые усы, походило в тот момент на античную маску трагедии. Он понимал, что таки допрыгался. Достал из кобуры наган, покрутил туда-сюда барабан, понюхал отверстие ствола. Револьвер был совсем еще новый, наградной, специально изготовленный в Туле к двадцатой годовщине органов. Засунул его под подушку, перекрестился и выпил порошок снотворного. «Утро вечера мудренее, – решил он, – все-таки шанс еще есть. Версия этого щенка Смирнова чушь, конечно, но на безрыбье сойдет. С такими орлами да не выкарабкаться? Обязательно выкарабкаюсь», – успокоил себя Чесноков и мирно уснул. Ему приснилось, что копер был специально построен таким макаром, чтобы рано или поздно сгореть. И виновного искать не требовалось, тут он был, голубчик, только руку протяни.

Заслуженный рабочий Бодрей Ахметов двадцать лет оттрубил на проходке. Это обстоятельство наложило на его организм тяжелый отпечаток: ревматизм скрутил его в бараний рог. Ходил он согнувшись, приволакивая левую ногу, а птичье свое личико отворачивал направо, поскольку левое плечо было выше. Как человеку во всем положительному, ему поручили уход за подъемными устройствами, точнее, за клетями, шкивами и канатами. Работенка непыльная. Раз в день он, кряхтя и охая, поднимался по крутым лесенкам на верхние площадки копров, осматривал там шкивы, футеровку из березовых вкладышей, добавлял иногда в шауферы шмат солидола и, выкурив на верхотуре обязательную цигарку, спускался кое-как вниз. Однажды Бодрей обнаружил, что не может подняться. Пальцы так свело, что они не цеплялись за перекладины. Он решил, что не будет большого греха, если пропустить один день и сходить в парну́ю, тогда назавтра все будет нормалек. Через три дня история повторилась, и с тех пор он стал частенько пропускать когда один день, а когда и два. Его беспокоило только, как бы об этих делах не узнало начальство, запаса смазки в масленках все равно хватало на неделю. Только вот не хватило. От сильной жары солидол растаял и весь вытек всего за пару дней. А Бодрею, пропустившему уже накануне один подъем, стукнуло вдруг в голову, что по такому пеклу не стоит лезть наверх, а лучше сделать это завтра с утречка. Но на следующий день из-за ревматического приступа он вообще не выходил из дому. Короче говоря, шкивы проработали без смазки четверо суток, пока раскалившийся докрасна подшипник не подпалил промасленную деревянную опору.

Когда начался пожар, Бодрей находился в мастерских. Выбежав вместе со всеми на улицу, он увидел, что вся шахта охвачена пламенем. Как и прочие, он до ночи наблюдал катастрофу, ругал начальство и подлых поджигателей и даже сам предложил отдать свой дом под нужды следственной комиссии. Отправил семейство к родственникам на Урал и тогда только из случайного разговора на станции узнал, что началось все на верхушке копра. Ужасная догадка поразила его. Он очень испугался и спрятался у старого дружка, тоже татарина, ничего, само собой, не подозревавшего. В доме у того постоянно обсуждали пожар, радовались, когда арестовали начальников, говорили, что их теперь обязательно расстреляют и правильно сделают. Такие разговоры очень мучили Бодрея, и без того заеденного подагрой. Постепенно он выстроил в уме всю картину произошедшего. Даже убедил себя, что оставил у самого подшипника обтирочные концы. Он не мог больше спать, все представлял, как ветер шевелит проклятую тряпку, как она прикасается к раскаленному железу – и… Утром шестого дня после пожара Бодрей помолился богу, один съел целый чугунок гречневой каши и пошел сознаваться.

Он подошел к своему дому и хотел, как обычно, войти, но часовой его не пустил. Объяснил солдату, что идет по важному делу к главному начальнику. Откуда-то появился другой, усатый, с нашивками старшины. Ахметов и ему тоже все объяснил. Старшина взял его за выпиравшее плечо и повел внутрь. Бодрей успел только аккуратно прикрыть за собой калитку. Комиссия еще с вечера заседала в полном составе. Увидев сразу столько сердитых офицеров и других важных людей, Бодрей передумал сознаваться и хотел уйти, но старшина его не пустил.

– Тебе чего, дядя? – строго спросил его Чесноков.

– Мине… надо главный гражданин начальник НКВД.

– Я тут главный начальник, говори.

– Надо один важный секрет сказать.

– Секрет? Говори свой секрет, тут все свои.

– Тогда бери бумагу, пиши, а то ничего не скажу!

Чесноков распорядился.

– Ну говори теперь. Фамилия твоя как? Имя, отчество?

– Мое? Пиши: Ахметов я, Бодрей Абдуллаевич…

– Что он сказал? Ахметов? Бодрей? Тот самый! Сам явился! – закричали вокруг.

Бодрей изумленно озирался. Поняв наконец, что его тут хорошо знают и очень рады его приходу, он очень приободрился, немного даже возгордился.

– Пиши давай, я буду серьезный дела говорить.

– Тише, товарищи! Котиков, пиши.

– Так, гражданин: фамилия, имя, отчество?

Ахметов опять сказал.

– Год рождения?

– Тыща восемьсот восемьдесят девятый.

– Место рождения? Кем работаете?

Ахметов сказал.

– Паспорт с собой? Давай сюда. Действительно, Ахметов…

Все присутствующие перевели дыхание.

– Что хотите сообщить?

– Пиши первый!

– Я-то пишу, вы – говорите.

– Начальник шахты, главный инженер и главный механик не виноватые совсем!

– Да ну? Кто ж тогда виноват? – спросил Чесноков.

– Пиши второй!

– Пишу.

– Я виноватый! Я шахту поджигал! – торжественно произнес Ахметов. – Написал?

– Пожалуй, следует провести допрос по всей форме, – предложил зампрокурора области.

Ахметова потащили из помещения, и он начал плеваться, извиваться, лягаться и кричать, что «если так, то он не согласный» и что «раз начал при всех, то и дальше при всех говорить будет, а по-другому – нет». Членов комиссии снедало любопытство, и решено было в порядке исключения уступить. В течение часа Бодрей, старательно повторяя каждое слово, продиктовал свое признание, не забыв упомянуть про обтирочные концы. Когда он закончил и вытер потное лицо ситцевым платком, старший следователь Котиков, доверительно положив руку на бугристое его запястье, спросил:

– Еще раз, Ахметов, подумай: кого ты считаешь ответственным за пожар?

– Я виноватый.

– Может, заставили тебя?

– Чего? Нет, никто меня не заставил.

– Вспомни, пожалуйста, может, кто-нибудь попросил, чтобы ты несколько дней не смазывал шкивы?

– Не было такого.

– А может, кто-нибудь вам посоветовал или намекнул как-то оставить концы рядом с подшипником? – вякнул из угла петушиным голосом краснощекий лейтенантик.

– Нет.

– Так никто тебе не предлагал поджечь шахту? Ты, Бодрей, все ж таки пораскинь мозгами – они тебя обманули, использовали, а сейчас сидят где-то и радуются. Почему ты один должен за все отвечать? Назовешь их, тебе это зачтется как добровольная помощь следствию. Ведь они нарочно тебя впутали!

– Как так впутали? Зачем такое говоришь? Если бы кто мине такое советовал, я бы его сам убил тогда.

Ахметова увели. Похоже было, что работа следственной комиссии подошла к концу. Но Чесноков вовсе не выглядел удрученным.

– Слышь, Смирнов, – потянулся он, как довольная жизнью кошка, – а изложи-ка ты нам по новой свою идейку. Сдается мне, что-то в ней есть. А, товарищи?

– Правильно! Нельзя во всем винить одного Ахметова. Главный инженер и главный механик намеренно не привели в порядок пожарный водопровод, насос был неисправен! На копре кран и вовсе отсутствовал! – некстати принялся пороть горячку зампрокурора области. Лицо его, толстое и красное, покрылось капельками пота, широкая блуза, обтягивающая тучное брюхо, совсем намокла. В помещении, душном до невозможности, окно было открыто настежь, но не ощущалось ни малейшего движения воздуха.

– Гкхмм, так-то оно так, – опять засомневался начальник районной пожарной инспекции, ежеквартально подписывавший акты проверок на сгоревшей шахте, – только тут еще бабушка надвое сказала. Фактов у нас нету, вот что! За неделю до пожара водопровод был в полном порядке, я лично проверял!

Зампрокурора начал раздраженно спорить, но Чесноков властно пресек набиравший обороты конфликт.

– Прошу всех успокоиться и сесть на свои места. Водопровод тут ни при чем. А вот что крана не было, это очень даже любопытно. Кстати, его там с самого начала не было?

– Согласно нормам пожарной безо…

– Я вас не о том спрашиваю! Был там прежде кран или нет?

– Не было.

– Вот это я и хотел узнать! Давай, Смирнов, излагай.

«Инженеру Бирюлеву срочно зайти в помещение следственной комиссии», – объявило радио.

«Черт, как не вовремя! – подумал Бирюлев. – Чего им там от меня понадобилось? И почему – “инженеру Бирюлеву”? Может, меня уже сняли?»

– Вы, братцы, тут сами как-нибудь разберитесь, слышите, вызывают меня, – сказал он разгоряченной толпе, в центре которой стоял.

Выяснялся принципиальнейший вопрос: кто у кого спер какие-то гребаные хомуты. Две бригады плотников готовы были решить его на кулаках.

«Ну, начистят они друг другу рыла. Работа тяжелая. Какое-то развлечение. А все-таки зачем меня вызывают?» – размышлял Бирюлев на бегу.

Ругань за его спиной усилилась, оборвалась вдруг на полуслове, взмыла до невозможного градуса и вновь оборвалась, рассыпавшись на одиночные, бессвязные восклицания. Драка началась.

«Как бы не поуродовали друг друга, отвечать потом».

Начальник строительства даже не оглянулся.

Войдя в гудящий как растревоженный улей дом, где заседала комиссия, он сразу почувствовал, что атмосферка там затхлая. Большая комната под завязку набита была чинами из органов. Лишь некоторые из них побриты. Пол давно не метен. Мужчины в расстегнутой форме и в штатском, с опухшими от переутомления лицами, вяло переговаривались, сидя на углах столов, табуретах и подоконниках. Некоторые перекусывали. На Бирюлева никто внимания не обратил. «И пьяные с глазами кроликов…» – припомнилось ему.

– Начальник строительства Бирюлев по вашему приказанию явился! – ему хотелось, чтобы прозвучало этак по-гусарски, но вышло не очень. Никто даже не улыбнулся. Бирюлев и сам был грязен, лохмат и вонюч, на каждом его сапоге, несмотря на ясную погоду, налипло по килограмму засохшей грязи. Озираясь, он непроизвольно сжимал коленки, как ребенок, которому хотелось «по-маленькому».

– Садитесь, – выдержав паузу, ответил ему Чесноков из самого темного угла, – вон там табурет. Вы инженер Бирюлев Петр Андреевич?

– Да.

– Вы были начальником строительства этой шахты в двадцать восьмом – двадцать девятом годах?

– Да, я.

– Вот акт о приемке шахты в эксплоатацию, это ваша подпись?

– Вроде моя. Это что – допрос?

– Там будет видно, – ответил прокурор района, мужик в общем неплохой и Бирюлеву знакомый.

– Допрос не допрос – какая разница? – усмехнулся Чесноков. – Просто честно отвечайте на наши вопросы.

– Тогда давайте лучше отложим это дело до конца восстановления шахты. Сейчас я занят по горло!

– Вы полагаете, что мы будем дожидаться еще полтора месяца или сколько вам там осталось?

– Два или три дня осталось, после этого я целиком в вашем распоряжении.

– Вы что, издеваться над нами вздумали? – вскочил распаренный толстяк в штатском.

– Да нет.

– Чем вы можете подтвердить свое заявление? – прошипел Чесноков.

– Ничего нет проще, – Бирюлев тяжело встал, – пройдемте-ка со мной, товарищи, тут недалеко.

– Товарищ полковник, – подал голос один из штатских, – почему бы нам действительно не прогуляться, тем более если недалеко? Погода хорошая.

Комиссия, щурясь на яркое солнце, выбралась на улицу и потянулась вслед за Бирюлевым. Пройдя четыре дома, они свернули за угол, и вся стройка оказалась как на ладони. Весело блестели башни копров. На одну из них как раз тянули тяжелый шкив, на верхушке другой возились еще плотники. Повсюду топорщились леса, за которыми проступали кирпичные стены, оттопыривались ребра огромной эстакады, немного в стороне возвышалось еще какое-то сооружение из стальных рам, обшиваемое со всех сторон досками. Вокруг сновало множество людей, ползали грузовики и трактора, вверх и вниз перемещались грузы. Комиссия обалдела.

– И наши тут как тут! – обрадовался круглолицый майор, заметив, что часть каменщиков одета в черные робы.

– Видите, я вовсе не шутил. Работа очень напряженная, мое отсутствие приведет к сбою графика, хаосу и срыву всех заданий!

– Мы, собственно, хотели задать вам парочку формальных вопросов, товарищ Бирюлев, но если вам некогда… – развел руками Чесноков, как бы беспомощно.

– Да ничего, конечно, если несколько вопросов, то… Хорошо, я отвечу сейчас.

– Почему копры были построены из смолистых бревен? Кстати, я вижу, вы и теперь собираете их из того же материала!

– Думаете, я из чего хочу, из того и строю? Вы, помнится, задавали уже этот вопрос заместителю наркома. Все делается по проекту, разработанному соответствующей организацией. Проект отвечает всем нормам и утверждается наркоматом и другими ведомствами. Никакой самодеятельности тут нет и быть не может.

– Но ведь за границей и у нас в Донбассе копры строят из стали! – запальчиво вмешался толстяк.

– Где пласты богатые, там и строят надолго. А здесь еще лет десять – и всё.

– Что всё? – не понял Чесноков.

– Уголь кончится.

Члены комиссии переглянулись.

– Вот еще такой у нас к вам вопросик…

– Пожалуйста.

– Из акта приемки шахты следует, что комиссия приняла ее с недоделками.

– Да, это верно, – у Бирюлева неприятно засосало под ложечкой.

– В частности, не были установлены пожарный водопровод, дождевальные установки на копрах и гидроизоляция пожарного резервуара. Вы должны были тогда же в двухнедельный срок все это исправить. Так?

– Так.

– В своих показаниях Красильников и Титков утверждают, что многократно требовали от вас это исполнить, но вы всякий раз отнекивались. То у вас труб не было, то людей, то сметы… Так?

– Вижу, куда вы клоните, только ничего у вас не выйдет!

– Почему же? – ласково осведомился толстяк.

– Потому что данный вопрос давным-давно решен в рабочем порядке. Шахта доделала все своими силами, а мне влепили строгий выговор. Иначе я не понимаю, как бы она вообще могла функционировать все эти десять лет. Пожарная инспекция…

– Действительно, товарищ полковник, при чем тут это? – вскинулся пожарный инспектор. – Ну попил он тогда нашей кровушки, но теперь-то какое это все имеет значение? Мы самым тщательным образом… Я ж вам докладывал уже. Вот и акты.

– Хорошо, – промямлил Чесноков, – все свободны!

– Я могу идти? – спросил Бирюлев, еще не веря.

– Можете.

– Но после окончания строительства мы вас обязательно вызовем, не сомневайтесь! Идите пока, – добавил, неприязненно глядя в упор, толстяк.

Тем же вечером из Москвы позвонил Курнаков и потребовал отчета о текущем состоянии. Бирюлев кратко доложил, что все идет по графику.

– То есть ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что мы, безусловно, уложимся в поставленные сроки!

– Это значит, через две недели…

– Думаю, даже немного раньше, товарищ замначальника главка.

– А Слепко где? Рядом? Дай-ка ему трубку!

– Слепко у аппарата!

– Слепко, когда будет восстановлена шахта?

– Как доложил вам только что начальник строительства, согласно…

– Вы все не пьяны там?

– Да вроде нет.

– Отвечать по существу! Вы уже составили график? Как идет подготовка технического проекта? Начали ли поступать материалы? Как решается проблема размещения людей?

– Отвечаю по порядку: график составлен, проект готов, материалы поступают, люди размещены.

– Гм… Учти, Слепко, тебе я верю. Бирюлю бы не поверил. Хорошо. У нас тут тоже все нормально. Приказ проходит последние согласования. Возникли, правда, кое-какие неожиданные трудности, но ничего, выдюжим. Как только он будет подписан, вам сразу дадут зеленый свет. Кстати, у меня к тебе был вопрос. Ага, вот. В главк пришло ваше требование на двести пятьдесят тонн труб. Это же ни с чем не сообразно. Пойми, Слепко, трубы – стратегический материал. Кто ж тебе их даст в таком количестве?

– Без них шахту не восстановить!

– Я, конечно, это понимаю, но ты тоже войди в мое положение…

– Я могу войти в ваше положение, товарищ Курнаков. Если сохранение стратегических труб для вас важнее восстановления шахты, вы можете взять на себя такую ответственность.

– А зачем так много?

– Согласно расчетам. Они железные, не бумажные.

– Ладно, поглядим. Да, вот еще ерундовину какую-то мне передали. Вы прислали смету на выплату заработной платы… Э-э… просто бред сумасшедшего! Для двух тысяч девятисот восьмидесяти одного человека, и еще тут ночные, за переработку… Слушай, это ж форменная уголовщина!

– Никакой уголовщины, все правильно.

– Ты хочешь сказать, что у вас там действительно три тыщи человек работает?

– Действительно. А чего вы хотели? Ставите задачу восстановления крупной шахты за две недели вместо полутора лет и еще удивляетесь! Как же иначе мы могли это сделать?

– Ну, братцы! Как-то все-таки мне не очень верится. Ладно, приеду – разберусь.

– Разумеется. Главное теперь проследить, чтобы деньги вовремя поступили.

– Со своими обязанностями я как-нибудь сам управлюсь, без твоих советов.

– Могу только добавить, что восстановление окажется втрое дешевле, чем если бы оно шло в обычные сроки.

– Ладно. Отбой.

– Чего он сказал? – поинтересовался Бирюлев.

– Что посмотрит.

– Сука! Ладно, пускай смотрит. А ты правильно его приложил, так и надо. Ну, до завтра.

– Григорьянц! – заорал Слепко, как только начальник строительства вышел за дверь. Вошел снабженец, облаченный в свой знаменитый халат и с нелепой сеточкой на прилизанной голове.

– Курнаков сейчас звонил. Мы там трубы какие-то запросили. Похоже, он постарается их зажать.

– Ничего, Евгений Семенович, у меня все на мази, выбьем.

– Когда выбьем? Послезавтра все должно уже быть закончено!

– Трубы получены еще вчера, все сто сорок тонн, – зевнул Григорьянц, – я думаю, они уже в работе.

– Не понял, – удивился Слепко, – а зачем же мы их теперь требуем?

– Чтобы отдать тем, кто нам одолжил.

– Ясно. А почему ты затребовал двести пятьдесят тонн, если надо было сто сорок?

– Ну, во-первых, заявку все равно срежут до двухсот тонн…

– А во вторых?

– Вы хотите получить сто сорок тонн дефицитных труб за один день и чем-то еще недовольны? Это еще очень божеский процент.

– Убирайся с глаз моих долой! И учти – я ничего не слышал!

– Само собой. Спокойной ночи, Евгений Семеныч.

– И тебе.

Слепко охватили ужасные подозрения. Не в силах усидеть на месте, он разогнал к чертям собачьим посетителей и побежал в диспетчерскую. Буркнув что-то неопределенное на приветствие Михаила Исаевича, он потребовал копии требований на материалы и оборудование и лихорадочно принялся их листать. Худшие его опасения подтвердились. Все до единой заявки оказались выписаны с избытком в полтора-два раза, а почти все, что уже пришло, поступило черт знает откуда. То есть из организаций, никакого отношения к восстановлению шахты № 18 не имеющих и иметь не могущих. «Подвели меня под цугундер, сволочи, – понял Евгений Семенович, – и органы, как специально, в двух шагах отсюда копают. О Господи!»

– Абрамсон, ты чего наворотил? – чуть не плача от злости вопросил он, хлопнув пачкой формуляров перед апоплексическим носом главного диспетчера. – Чурбан ты с глазами, штанами тут трясешь с девкой этой!

– Я не чурбан, – обиделся Абрамсон, – а что бы вы сами хотели? Это была единственная возможность получить…

– Срок получить, вместе с этим армянским абреком и со мной, идиотом, в придачу. Ага, тут и Бирюлева подписи! Хорошо! Не скучно будет лес валить. Так и вижу тебя, Абрамсон, в заполярной тайге, с топором в руках. Предупреждали меня. Гнать тебя надо было поганой метлой.

– Возьмите себя в руки, товарищ Слепко! Идите лучше к своему Григорьянцу, он вам все популярно растолкует, а мне, извините, недосуг. В конце концов, это теперь самая обычная практика! Все будет оформлено таким образом, что никто не придерется.

– Оформлено… Понимаю. А кто-то и для личных целей оформить может, так?

– Мне это соображение почему-то в голову не приходило. Как бы вам популярно объяснить? Кто-то всегда может пырнуть вас ножиком. Теоретически любой может. Разобрались бы лучше с Черепковым.

– А что с ним?

– Из трех «опрокидов» на данный момент сдан только один, из двадцати бункерных затворов – ни одного. Я звонил им сегодня по поводу стрелок, так отвечают, что только вчера начали их изготовление, а вы должны понять, стрелки…

– Хорошо, разберусь, – Слепко встал.

– И вот еще что, Слепко, – Абрамсон перешел вдруг на визгливый крик, вислые его губы запрыгали, – вы не смеете меня постоянно оскорблять! Слышите, не смеете!

– Правильно, вас не оскорблять надо… – Слепко сделал движение пальцами, словно давил вредное насекомое, и вышел.

Он решил не тешить больше мерзавца Черепкова телефонными звонками, а лично наведаться на завод. И немедленно. Через десять минут он уже несся по ночному проселку. Заспанный, осунувшийся за последние дни, шофер глядел неприязненно. На душе у Евгения Семеновича было темно. Темнее, чем за окном.

Завод, к счастью, работал в ночную смену. Слепко навел там шороху. Черепков был поднят с мягкой постельки и смачно растерт по натертому паркету. В таком состоянии он заметно помягчел и бросил наконец все наличные силы на нужды восемнадцатой шахты.

Выпустив пар, Евгений Семенович осознал вдруг, что на Абрамсона накинулся, пожалуй, совершенно напрасно. Человек неплохо делал свою работу, а к махинациям Григорьянца имел отношение лишь постольку-поскольку. «Чего доброго, раскиснет, кого тогда вместо него? Этого, как его, Аркадия? Нет, нельзя, не потянет. Неудачно как все получилось. Придется теперь извиняться. Скажу – погорячился, мол, с кем не бывает, прости, сердешный друг Исаич. Тем более правильно он сказал: такие махинации теперь самое обычное дело».

Но по возвращении оказалось, что диспетчерская работает в обычном режиме. По всей стройке как раз разносился искаженный громкоговорителями голос Абрамсона, невнятно бормочущий очередную сводку. «Не буду извиняться, – решил Слепко, – перетопчется! Ничего, ему полезно. Хоть бы Бирюль пораньше меня сменил». Над рваной каймой далекого леса поднимался раскаленный красный диск.

В этот самый момент произошли два важных события. Во-первых, умер Бодрей Ахметов. Умер он внезапно и очень не вовремя. Капитан Котиков только что закончил его допрашивать, причем закончил успешно. Непроизвольно высунув кончик языка, он как раз дописывал протокол, согласно которому Ахметов во всем чистосердечно признался, то есть признался в том, что подложить под подшипник промасленные концы его заставили Бирюлев и бывший главный инженер шахты Красильников. Вдруг Котиков услышал негромкий стук. Глянул, – голова подследственного уже обвисла, зрачки неподвижно уставлены на свет лампы, а тело невозможно скрючилось на привинченном к полу стуле. Упасть со стула оно не могло, потому что было к нему привязано. Стук издавали каблуки его сапог, так как ноги еще дергались. Котиков был просто убит. Он совершенно не представлял, как доложить о произошедшем полковнику Чеснокову.

Второе важное событие заключалось в том, что с северо-востока в поселок въехал длинный караван грузовиков с разнокалиберными, выпирающими из-под брезента грузами. Головная машина остановилась у штаба. Из кабины спустился главный механик Квитко. Увидев подъезжающего Евгения Семеновича, он подошел и бесстрастно доложил, что по независящим причинам выполнить указание за одни сутки ему не удалось.

– Но ты привез все по списку?

– Так точно.

– Хорошо. Иди сейчас в диспетчерскую, это у складов, найдешь, возьми резервную бригаду, разгрузись и приступай к монтажу оборудования. Там еще с ремонтного завода люди работать будут, определишься на месте. Да, должен тебе сообщить, что до окончания восстановления шахты осталось меньше двух суток. Как, справишься?

– Как прикажете. Разрешите идти?

– Иди.

«Странный все-таки человек», – подумал Евгений Семенович, поднимаясь на крыльцо.

На половине участков возникло небольшое отставание. Это была уже тенденция. Замначальника строительства распорядился немедленно собрать прорабов. Все они выглядели так себе, похоже, еле держались. Слепко вслух зачитал последнюю сводку, напряженно всматриваясь в листок. С недавних пор глаза у него стали что-то портиться. Закончив чтение, он буднично, по-деловому, снял с должности троих прорабов и, мерно прохаживаясь перед молчавшими подчиненными, выдал им краткую нотацию. Люди глядели угрюмо, но с пониманием. Слепко решил закончить воспитательную беседу задушевно.

– Вот Плюхина я сколько раз уже предупреждал, а он ни мычит ни телится, так что, понимаете, пришлось…

– Да ништяк, товарищ начальник, все правильно. Разве ж мы… – ответил один из прорабов. Остальные тоже забубнили, что «все правильно».

Слепко отпустил людей и продиктовал Розе имена снятых и назначаемых на их места работников для оформления в приказе. Подошел Бирюлев.

– Думаю, на два дня их хватит, – сказал ему Евгений Семенович, – но я в этом не уверен.

– Иди, Жень, поспи. Выглядишь ты отвратно.

– Я тут с Абрамсоном поругался, потом к Черепкову ездил.

– Да? И как?

– Надеюсь, помогло.

На улице его поджидал Загоруйко, один из уволенных.

– Товарищ начальник…

– Чего тебе?

– Не губите!

– Вот еще! Тебя предупреждали.

– Ваша правда.

– Вот и гуляй теперь.

– Я исправлюсь!

Слепко ускорил шаг.

– Вот те крест, исправлюсь! Ведь пропаду теперь!

– А раньше о чем думал?

– Простите!

– Бог простит. Я уже на твое место человека поставил.

– Не справится он.

– Ладно, черт с тобой, иди скажи Бирюлеву, что я не возражаю.

– Спасибо, Евгений Семеныч! Век не забуду!

– Пошел ты на …! Чтоб за одну смену вошел в график!

Бирюлев заперся в тесной каморке, служившей им со Слепко «кабинетом», развернул газетный сверток с бутербродами, позавтракал и принялся, ковыряя в зубах, задумчиво качаться на стуле. Такая уж у него была натура, что после еды ему требовалось определенное время, чтобы собраться с мыслями. За дверью недовольно галдел народ. Кто-то там даже принялся нагло стучать. Бирюлев, стараясь не обращать внимания, углубился в чтение бумаг. Накопилось порядочно документов на подпись. В дверь заколотили ногами.

– Ну я вас! – заорал начальник строительства и откинул крючок. В проем ввалилась толпа энкавэдшников. «Амба, сей час возьмут», – все поплыло в глазах у Петра Андреевича.

– Гражданин Бирюлев, к нам поступил сигнал, что на вверенной вам стройке злостно нарушаются требования техники безопасности, – сказал, вежливо козырнув, один из офицеров.

– Ерунда. Делать вам больше нечего! Все рабочие ознакомлены, расписались…

– Пройдемте, вместе посмотрим, заимообразно, так сказать, – предложил давешний толстяк, на сей раз, облаченный в дорогой костюм в рубчик и прекрасную фетровую шляпу. Пришлось подчиниться.

Работы, прежде разбросанные по вспомогательным и подготовительным площадкам, сосредоточились к окончанию на шахтном дворе. В жуткой тесноте на земле и на лесах множество людей одновременно сверлили отверстия, крепили балки, заколачивали костыли, сваривали трубы, монтировали рельсы, тянули кабели, таскали носилки с раствором, стеклили окна, красили стены, закапывали и перекапывали канавы, пришивали доски, бегали по нужде и считали ворон. Все друг другу ужасно мешали, кто-то кого-то толкал под руку, многие кричали, но никто никого не слышал, потому что громкоговорители работали на полную мощность и не умолкали ни на минуту.

В тот самый момент, когда Бирюлев и группа сопровождающих товарищей приблизились к основанию главного копра, с верхотуры упал болт и тяжело ранил в голову проходившего мимо слесаря Беленького. В одну минуту вся стройка собралось вокруг.

– Вот те и темпы, етит тя в душу, табачку не найдется?

– Согнали, …, многие тыщи народу, а нет чтобы подумать, как людей оберечь…

– Я ему и говорю, топором махнуть негде, того и гляди…

– Сам он, козел, виноват, неча было рот разевать!

– Ты глянь, это ж цыганский табор, а не стройка!

– Брось цигарку, паря! Не видишь?

– Ты чё, я ить осторожно.

– Чем языком трепать, помогли бы лучше человеку.

Прибежала фельдшерица и перевязала пострадавшему голову. Тот был без сознания. Свежий бинт казался чем-то ужасно чуждым на грязной загорелой коже и слипшихся волосах. Впрочем, сквозь его резкую белизну вскоре проступила краснота. Подъехал, непрерывно бибикая, порожний грузовик. Беленького погрузили в кузов, куда набилось много еще каких-то людей, и повезли в больницу. Пока все это происходило, начальник строительства стоял, как соляной столб, и мечтал, чтобы пришел Слепко и что-нибудь придумал.

– И как вы теперь это объясните, гражданин Бирюлев? – поинтересовался толстяк.

– Что тут скажешь? Хорошо хоть не до смерти его угораздило.

– Отвечайте по существу! Почему у вас злостно нарушается техника безопасности?

– Какие еще нарушения? Обыкновенный несчастный случай! С учетом общего числа работающих, травматизм у нас в пределах… Никто ведь не погиб, все живы-здо… Тьфу, тьфу…

– По факту вскрытых нарушений будет проведено расследование. А вы пока напишите объяснительные по каждому факту… гм-м, травматизма. Сегодня же. И не дай вам бог чего-нибудь упустить!

Бирюлев впал в отчаяние. Ему показалось, что его специально подловили на этом случае, предотвратить который было, разумеется, невозможно. Те, кто подловил, прекрасно это знали, а может быть, даже сами все и подстроили! И в любой момент можно было ожидать чего-нибудь еще худшего, что обязательно будет использовано, чтобы окончательно его погубить. Доплетясь до штаба, он забился в угол под вешалкой, обхватил голову руками и замычал. Его трясли, о чем-то спрашивали. Он ни на что не реагировал. Потом вдруг вскочил и выбежал вон. Через пару часов Петр Андреевич ввалился, весь в репьях, в окраинную избу, где обычно ночевал, купил у хозяина на два рубля самогону, и оба они набрались до положения риз. Впрочем, его отсутствие не привело к особенно серьезным последствиям.

Лавируя в толпе, Слепко переходил с участка на участок, от бригады к бригаде. Все, от прорабов до подсобников, даже заключенные и их охранники, взволнованы были небывалым зрелищем новых зданий, выросших на пепелище как по волшебству. Каждая бригада надеялась поставить точку раньше других. Первым завершили угольный бункер. Это был участок Загоруйко. Сам прораб, расхристанный и счастливый, суетился вокруг, покрикивал, тыкал толстым пальцем в мелкие недоделки. Не замечая подошедшего начальника, он выхватил у маляра кисть и принялся подмалевывать в тех местах, где, как ему казалось, краска лежала не очень ровно. Над его головой плотники вколачивали последние, уже ненужные гвозди в дощатую крышу. Рельсы от бункера шли к «главному подъему», их полоски протянулись красивой дугой, надежно пригнанные к просмоленным шпалам. Монтировщикам оставалось только закончить запасную ветку.

И тут Евгению Семеновичу показалось… Сердце у него в груди подпрыгнуло и замерло. Он не верил своим глазам. Торцы рельсов на бункере были выше торцов на откатке миллиметров на двести. Слепко, безобразно матерясь, сгреб за шиворот дурака Загоруйко вместе с его идиотской кисточкой и ткнул носом в это вопиющее свинство. Прораб мычал, божился, махал руками, тряс перед разъяренным начальником замасленными синьками и нагло утверждал, что он, видите ли, «думал, что так и надо». Евгений Семенович, скрипя зубами, дважды сам все промерил. Ошибки Загоруйко не было. Начальник монтеров пути, прибежавший на шум, разложил на земле свой маркшейдерский план. Множество заскорузлых пальцев принялись так и эдак возить по нему, множество нечесаных, плешивых и просто лысых голов судили и рядили о том, чья вина и кто виноват. С трудом вырвав чертеж из рук мудрецов, Евгений Семенович быстро установил, что ошиблись проектировщики. С досады он разорвал синьку в клочки. Подвели свои. На одном листе значилось 650, а на другом 850 – простая описка, не замеченная в спешке. Через полчаса в штабе собрались заспанные и не вполне трезвые сотрудники Малышкина.

– Ну что, брат, предложишь? – Слепко жег глазами инженера, отвечавшего за бункер, сутулого человечка, в безразмерной коричневой кофте.

– Н-не з-знаю, – втянул тот голову в плечи, наподобие черепашки.

– Я считаю, нечего переливать из пустого в порожнее, – рубанул ладонью воздух пожилой его коллега, – надо начинать демонтаж. Сделанного уже не воротишь, а раньше начнем, раньше и кончим.

– И просрем сроки? – Евгений Семенович все еще ожидал чуда.

– На пару дней, не больше, – потупился Малышкин.

Нетвердой походкой вошел Бирюлев, энергично перетряс руки всем присутствовавшим, причем кое-кому два раза, и тут только заметил их похоронный вид. От него сильно несло перегаром.

– Что за шум, а драки нет? – бодренько поинтересовался начальник, приобняв Евгения Семеновича. – Вы, ребятки, не журитесь, я Женьку знаю. Он у нас такой: наорет, а потом сам же и извинится. Не так уж он страшен. А ночь какая, вы б только знали! Я ворочался, ворочался, ну не могу заснуть, и все тут! Завтра стройке конец! Чуете? Обделали мы это дельце, а? Я позавчера еще сам не верил! Да! Я чего пришел-то? Звони давай своему дружку Лучинскому, пусть завтра, к обеду, шлет сюда приемную комиссию. Ты нового начальника шахты знаешь? Задорный паренек. Я сейчас только с ним разговаривал. Рвется утром, во вторую смену, начать уже отбойку угля! А? Каково? Я подумал-подумал и дал добро!

– Давай отбой этому твоему задорному, а то дров наломает.

– А в чем, собственно?..

Узнав, Бирюлев, как ни странно, не слишком расстроился. Он сел и задумался, потирая морщинистый лоб.

– Ничего в голову нейдет, устал я что-то, братцы, – виновато выдохнул он, – но сроки срывать не хотелось бы, пусть даже мы сами их и…

– Чего ж делать?

– Гаркушу позовем.

– Квакушу? Может, еще Емелю со щукой?

– Не, Жень, Гаркуша вполне нормальный парень, только посмекалистее нас с тобой будет.

– И кто он? Гроссмейстер?

– Из моей системы. Сейчас бригадиром слесарей тут.

– Ну, зови, хотя…

– А ты позвони пока Лучинскому.

– Нет уж, погожу немного.

Через минуту репродукторы заорали, чтобы бригадир слесарей товарищ Гаркуша срочно явился в штаб. Через полчаса пришлось объявлять снова. Наконец, обтирая косяки, в помещение вдвинулся мутноглазый богатырь. Хмуро выслушав, какие такие у начальства проблемы, он почесал в затылке и невнятно промычал, что пойдет поглядеть на этот самый бункер, после чего тем же манером выдвинулся на улицу. Начальники и проектировщики гурьбой поспешили за ним. Придя на место, Гаркуша кисло обозрел объект.

– Ну, чего, друг, присоветуешь? – насел на него скептически настроенный Слепко.

– Через час чего-нибудь скажу, вы сами где будете, граждане начальники?

– Где-где? Здесь!

– Ну, я тогда тоже сюда приду.

Петр Андреевич и Евгений Семенович уселись на бревна и стали ждать. За время этого их сидения окончательно были закончены оба копра, компрессор и трансформаторная. К маячившему посреди стройки руководству то и дело подбегали прорабы с победными реляциями.

– Ничего, все будет в порядке, – голосом заклинателя злых духов бубнил Бирюлев.

– Смекалистый твой сейчас, поди, водочку попивает да над нами, дураками, смеется, – огрызнулся Слепко.

Тут как раз подгреб Гаркуша.

– Не томи, придумал чего?

Тот кивнул:

– Это, нужны клинья, такие… Штук двадцать, двадцать пять, в общем.

– Толком объясни!

Гаркуша присел на корточки и начал медленно возить палочкой по земле. Постепенно становилось понятно, что он пытается изобразить схему бункера.

– Тут, эта… столбы спилим по одному, а туда, эта… клинья вставим. А потом, мужики, значит, разом вышибут их по-тихому, – пояснял он.

Предложение было простым до одури. Слепко даже расстроился, таким идиотом он сам себе показался. А Бирюлев обнял и расцеловал Гаркушу. Можно было звонить заместителю наркома.

Людмила, жена Лучинского, заслышав веселую скороговорку Слепко, страшно перепугалась и наотрез отказалась будить мужа. Евгений Семенович так и эдак убеждал ее, что на сей раз ничего плохого не произошло, а как раз даже наоборот. Наконец трубку взял сам.

– Чего тебе? – прозвучал голос пожилого, не до конца проснувшегося человека.

– Закончили мы, Федор Максимыч, восстановление, так что гони сюда прямо завтра приемную комиссию! Только чтобы они пораньше приехали, а то народец тут рвется уголек рубать, боюсь, не удержим.

– Ты что, сукин сын, пьян? Да за такие шуточки!..

С большим трудом, после торжественных клятв и подробнейших пояснений, удалось его уломать. Выслушав последнее предупреждение о том, что, в случае чего, ворону не собрать его костей, Слепко, отдуваясь, повесил трубку и вернулся к бункеру. Столбы уже пилили, рядом плотники стругали клинья. Предоставив командование Бирюлеву, он занял место в первом ряду зрителей.

К утру пошабашили почти все. Только электрики со слесарями аврально, один за другим, подключали и запускали многочисленные механизмы. Что называется, завинчивали последние гайки. Грохот кувалд, во многих местах ударявших по звонкому железу, дробился между свежеокрашенными стенами и терялся в отдаленных лесах. Стайки местных шахтеров в выстиранных робах потянулись к вентиляционным шурфам. Подняться они надеялись уже в клети, честь по чести. Никто из освободившихся строителей не думал уходить, народ рассаживался повсюду, где только можно было, ожидая дальнейшего развития событий. День наступал пасмурный, впервые после пожара. По площадке между бульдозерами, солдатами, грузовиками и угрюмыми зэками бегал небритый Нанидзе. Ему напоследок поручили уборку мусора.

– Прямо, прямо, куда гребешь, я тебе говорю! – орал он бульдозеристу. – Живей, братья, машины ждать не будут! – это уже относилось к зэкам, которые действительно двигались как вареные.

– Чего стоишь? Поехал, поехал, – неслось в сторону водителя грузовика, не заполненного еще и на половину. Никто, разумеется, его не слушал. Военный тягач, испуская фонтаны вонючего дыма, уволакивал ржавую платформу с экскаватором.

Бирюлев и Слепко неторопливо направились в столовую. Каждый взял двойную порцию. Вынеся на свежий воздух миски с макаронами и стаканы с компотом, они устроились в сторонке, отдельно ото всех. Молча плотно пообедали. Последние строительные шумы стихали за их спинами. Несмотря на полное брюхо, Евгений Семенович ощущал внутреннее опустошение. Успех почему-то не радовал его. Бирюлев поминутно зевал и смаргивал влагу со слезящихся глаз. На обоих копрах уже весело крутились новенькие колеса. «Опять небось сожгут», – проворчал себе под нос Бирюлев. Тут их известили о приезде наркоматовских, и Петр Андреевич пошел сдавать объект.

Большинство членов приемной комиссии не скрывало глубочайшего скепсиса и старательно ощупывало стены, подозревая, похоже, что все это – обман зрения. Выискивали, короче говоря, к чему бы придраться. Подошло несколько человек из следственной группы.

– В бытовке не работает осветительная сеть!

– Работает.

– А почему лампочки не вкручены?

– Сейчас вкрутим.

– Вкрутить немедленно!

Разыскали монтера, лампочки были вкручены и, к нескрываемому изумлению самого Бирюлева, загорелись.

– Где заземления моторов?

Вопрос был чисто риторическим.

– Сделаем!

– Вот когда сделаете, тогда и комиссию вызывайте!

– Сейчас сделаем, при вас.

– Знаем мы, как вы сделаете…

– Прошу говорить по существу. Через час все заземления будут на месте.

– Желаете по существу? Извольте. Вот на этом приводе отсутствует ремень! Это как?

– Это аварийный привод, в ближайшее время…

– Тем более что – аварийный. Пойдемте, товарищи, все ясно.

В тот же миг в дверях возник белозубо улыбающийся Григорьянц с ремнем в руке.

– Вот, – заметил Бирюлев, лично, с помощью отвертки, устранив недочет, – у вас, наркоматовских, гвоздя ржавого не допросишься, а чуть что: «Недоделки, недоделки…»

– Каждый баран должен отвечать за свои ворота.

– Так то – баран.

– Обшивка клетевого копра недокрашена! – подал голос новый начальник шахты Жуков.

– Так вон же ее красят, ты чего, сам не видишь?

– Вот когда…

– Больно ты бойкий, парень! Чего ж ты смену под землю спустил, не дождавшись этого самого «когда»?

В таком духе прошло часа полтора. Недоделки были мелкие и устранялись, по большей части, незамедлительно. Раздался долгий торжественный гудок. Толпа зрителей качнулась к эстакаде. Первая вагонетка с углем появилась на приемной площадке. К рукоятчику кинулись незваные помощники, мигом отбросили стопор, чуть не на руках вынесли вагонетку из клети, она покатилась по эстакаде и оглушительно грохнула об «опрокид». Басовито загудел мотор, уголь посыпался в бункер. «Ура-а! ура-а-а!..» – взорвалось над шахтой, пронеслось и заглохло на дальних окраинах поселка, где облезлые куры приподняли хохлатые головки, отвлекшись на секунду от разгребания сора. Комиссия тоже впечатлилась, и дело пошло быстрее. Бирюлев начал даже надеяться, что акт удастся подписать с первого захода. Они подошли к пожарному колодцу.

– Вот, смотрите, и щит, и колокол есть, багры всякие… Так что с пожарной безопасностью у нас все в полном… – разливался начальник строительства.

– Позвольте! – вскричал начальник пожарной инспекции, – я не понимаю… А где же?.. Где пожарный водопровод?

– Так ведь труб не было! – вмиг побагровел Бирюлев. – Давай трубы, будет тебе твой водопровод!

– Ты опять?! – обомлел пожарный. – Ты чего, Андреич, с ума спятил?

– Вы что, Бирюлев, не понимаете ситуации? Над вами и так висит серьезное обвинение, а вы подставляетесь, да еще так глупо! – зашептал начальник горнотехнического надзора. Энкавэдэшники переглянулись.

– Ну где я вам сейчас трубы возьму? – в отчаянии заорал Бирюлев.

– И вы после всего произошедшего надеялись сдать объект без противопожарной системы? – поинтересовался сам начальник следственной комиссии.

Бирюлев смешался и опустил голову. В сей драматический момент Евгений Семенович, до того державшийся в сторонке, заметил бредущего куда-то Гаркушу.

– Такое предложение, – живо вмешался он в разговор, – в позицию ни нам, ни вам сейчас вставать интереса нет. Давайте отложим этот вопрос до завтра… Сегодня вы так и так закончить не успеете.

– Без работающей системы пожаротушения я объект не приму! – отчеканил пожарный.

– Ну и ладушки. Завтра с утра мы вам ее представим.

– Трубы… – прошептал Бирюлев.

– Найдем.

Комиссия неохотно тронулась в направлении столовой, а Слепко побежал вслед удалявшемуся Гаркуше. Народ возмутился. Всех перекрыл высокий голос Нанидзе:

– Какой такой водопровод? Совесть потерял совсем, дорогой. Ты посмотри, чего мы тут за восемь дней совершили, а ты нам, нас…

– Видишь, Гаркуша, какие дела, – молитвенно сложил руки Евгений Семенович, – пропадаем мы опять, выручай!

– Это чего? Из-за водопровода ентого, что ль?

– Из-за него, проклятущего. Не подпишут акт – никому денег не будет, а…

– Не дрейфь, начальник, будет тебе и водопровод, и какава.

Пока Евгений Семенович думал, как бы поаккуратнее поставить наглеца на место, Гаркуша уже испарился. Все пошло прахом. Слепко, как и все на стройке, до того настроился на семидневный срок, что отсрочка, хотя бы на день, представлялась ему катастрофой. Он чувствовал, что сил у него не достанет даже на один-единственный лишний час. Но где найти трубы, он не имел ни малейшего понятия. Поздней ночью в темное окно штаба громко постучали. За стеклом белело широкое лицо Гаркуши, он пальцем манил Евгения Семеновича на улицу. У пожарного колодца лежали трубы. Из сумрака проступили фигуры рабочих, раскладывавших их по земле. Рядом кучей валялись дождеватели и гидранты.

– Ты это откуда взял-то? – робко поинтересовался Слепко.

– По правде?

– По ей.

– В колхозе позаимствовал.

– А вдруг найдут?

– Не. Они там и не заметят. А заметят… Мы, это самое, счас, красной красочкой их покрасим, они ни в жисть не распознают.

Евгений Семенович кивнул и побежал насчет слесарей.

Утром комиссия опробовала работу всех без исключения дождевателей, залив копры, эстакады и особенно саму себя фонтанами ледяной воды. Бирюлев чуть не силой протащил мокрых как цуцики товарищей по всем пунктам, где накануне ими были замечены малейшие недоделки. И вот, развесив на плетне брюки, галифе, пиджаки и френчи, все они расположились вокруг стола. Посередине лежал Акт. Каждый, в свой черед, брал ручку, макал в чернильницу и торжественно расписывался на всех трех экземплярах. В соседней комнате закипал самовар. За окном низко, над самой землей, носились ласточки.

Когда они, всей компанией, вышли на крыльцо покурить, уже стемнело. Моросил дождик. Ни шума, ни зарева больше не было. Окна напротив, в домах, занятых следственной комиссией, почти все были темные. Из-за поворота улицы донеслось урчание мотора. К штабу подкатила заляпанная глиной «эмка». Из нее вылез Курнаков.

– Здравствуйте, товарищи! – неуверенно обратился он к толпе полуголых мужиков на крыльце. Ему ответил нестройный хор.

– Бирюлев здесь?

– Здесь!

– Нарком подписал! Я привез приказ!

– Какой приказ?

– Та-ак. Чего-то такого я и опасался. Приказ на восстановление шахты, разумеется!

Кто-то захихикал.

– Что тут у вас творится? Вы должны были, по крайней мере… Где все эти тысячи строителей, о которых вы мне докладывали? Тишина, мрак… Чем вы тут занимались все это время? Бирюлев, немедленно соберите прорабов!

– Не стоит, товарищ Курнаков, – крепясь изо всех сил, выдавил Слепко.

– То есть как это – не стоит?

– Да как вам сказать?

– Вы все тут пьяны! Так я и знал!

– Шахта уже восстановлена, – выпалил Бирюлев.

Не находя слов, Курнаков заскворчал, как сковородка со шкварками на сильном огне. Тогда председатель комиссии, облаченный лишь в голубые кальсоны, наконец выдвинулся вперед:

– Здорово, Курнаков! Я только что подписал акт и доложил об этом в наркомат.

Курнаков повернулся и побежал на шахтный двор. Копры стояли на месте, как и новые кирпичные здания, одно было даже двухэтажным, по эстакаде двигалась к бункеру вагонетка, мимо замначальника главка пропыхтела необычайно чистенькая «овечка». Умом-то Курнаков понимал, что это все наяву, но поверить не мог. Не мог, и всё. Он почувствовал затылком насмешливые взгляды, и пришлось как ни в чем не бывало повернуться, растянуть рот в улыбке и пойти им навстречу, потому что смеяться над собой он не позволял никому. Был у него такой недостаток.

– Что ж, поздравляю! Не знаю, как вам это удалось, но я не в обиде. Надеюсь, нарком тоже не обидится.

– А про деньги не забыли? – тихо спросил его Слепко. – Люди ждут.

– Будет, все будет, – заверил растроганным голосом замначальника главка, – уж это теперь моя забота. Однако удивили вы меня. Нет, вы молодцы, конечно. Так правдоподобно врали, что меньше чем за три недели ничего сделать нельзя. Молодцы!

Поздно ночью прибыл Лучинский. Лично обошел новостройку, пообщался с народом. И лишь затем присоединился к застолью. Уже под утро, немного объевшийся и довольно пьяный, он собирался на боковую. В дверь комнаты вежливо постучали.

– Войдите, кто там?

Вошел знакомый офицер НКВД, с виду не вполне здоровый.

– Начальник следственной комиссии полковник Чесноков.

– Чему обязан, полковник?

– Я к вам по поводу Бирюлева, товарищ первый замнаркома.

– Да?

– Следствием установлено, что в период первоначального строительства шахты Бирюлев злонамеренно не установил необходимое противопожарное оборудование, что явилось причиной…

– Так ей уже десять лет, шахте этой.

– Да, но…

– Вы установили, что явилось непосредственной причиной пожара?

– Халатность слесаря, отвечавшего за обслуживание подъемных механизмов, а также преступное бездействие бывшего главного инженера, который…

– А Петро тут с какого краю?

– Мы считаем, что если бы оборудование было поставлено вовремя, на шахте не сложилась бы атмосфера разгильдяйского отношения к пожарной безопасности.

– Что-то больно мудрено.

– И в этот раз он опять попытался не установить противопожарную систему. Это, безусловно, не могло быть случайным совпадением.

– Но я так понял, что акт подписан?

– Да, но…

– Куда же вы смотрели?

– Дело в том, что он сразу же установил эту систему, но перед этим явно пытался…

– Нет, полковник, это все сейчас не по моей головушке. Ты уж извиняй. Пришли-ка нам лучше это дело письмом. Рассмотрим самым тщательным образом, обещаю тебе.

– Я, собственно, так и предполагал.

– И знаешь, полковник, когда будешь все это писать, учти, что Бирюлев сделал для нашего государства великое дело, за неделю, можно сказать, шахту восстановил. Мы его теперь к награде представим. А если он там чего недоделал или ошибся когда, то, как говорится, победителей не судят. Понял меня?

– Прекрасно понял, спокойной вам ночи.

– Бывай.

По окончании долгого митинга Слепко решил напоследок еще раз прогуляться по поселку. Он остановился поглядеть, как оборванная бабка доила черную козу. Шалава-коза недобро зыркала на соглядатая желтым глазом.

– Молочком не угостите, бабушка? Здравствуйте.

– Что ж делать, пей. Много вас тут ходит.

– Да я-то уеду сейчас, вот шахту вам помогал восстанавливать.

– Это хорошо, – неопределенно заметила бабка, – а то – боязно.

– Чего ж вам боязно?

– А лихих людей, которые шахту пожгли.

– Это кто ж такие?

– Бес их знает, прости Господи. Только шахту они пожгли специально, чтобы, значит, воровать потом сподручнее было. Люди бают: одна машина груз на стройку везла, а другая-то – мимо, в сторонку. На многие тыщи обворовали.

– Если знали, чего ж не поймали воров этих? – ухмыльнулся Слепко.

– Как не пымать? Пымали. Только они полковника ентого, который их пымал, насмерть застрелили.

– Как так?

– А так: убили они его, сердешного. С утрева, карета за ним приезжала. Уж бабы наши так выли, так выли. Оченно хороший, говорят, человек был. За простой народ заступался. Потому они его и убили, значит. А ты пей молочко-то, пей!