С каждым разом он отходил все дальше. Экспериментировал, так сказать. Теперь вышел перебор – из поганого ведра ничего не вылилось, а мерзкий вязкий лед не выколачивался, так что, недолго думая, он зашвырнул ведро подальше в сугроб. Не миновать было унизительных разбирательств с хозяйкой. «Одно к одному», – забывшись, вздохнул он. Горло обварило как кипятком, щеки, нос, подбородок разом прихватило множеством острых щипчиков. «Как бы самому в то же самое не превратиться», – испугался и засеменил, мучительно съежившись, назад, туда, где над обледенелой ступенькой качалась тусклая лампочка, обозначая дверь. Привычно саданул валенком по боковой филенке и в два рывка раскрыл щель настолько, чтобы можно было протиснуться. Изнутри пахнуло стылой кислятиной. «Кстати, по местным меркам не холодно, градусов тридцать, не больше. Вернее, не меньше». Но сильный ветер, задувавший, казалось, со всех сторон сразу, делал пребывание на улице совершенно невозможным. Тихонько подвывая в тон метели, он пробрался по длинным, как кишка, беспросветно темным, непонятно чем захламленным сеням, пока не ткнулся носом в твердую клеенчатую обивку. Нос ничего не чувствовал.

В комнате постоянно было жарко натоплено, даже слишком, и воздух такой спертый, что голова беспрерывно трещала. Все равно это была благодать. Федор Максимович, раньше времени вернувшийся со смены, сидел, безобразно развалясь, за столом и вдумчиво закусывал. Перед ним стояла миска с вареной картошкой и селедкой, рядом – кружка и початая бутылка ректификата.

– Присоединяйся, соня! – добродушно приветствовал он вошедшего. – А нос-то опять белый! Танька, разотри ему! И дай наконец хлеба!

– Сколько говорить тебе? Жиром мазать надо. Без жира нельзя совсем, давай-давай, сейчас ототру.

Неряшливая пожилая комичка, с круглым как блин лоснящимся лицом, вышла из-за перегородки и принялась тереть ему нос заношенным шерстяным носком. Евгений Семенович попытался отбиться.

– Ты чего? Своим вонючим носком мне в морду тычешь?

– Врешь, совсем чистый носок. Ничего-ничего, – наседала баба. Она была сильнее. Федор Максимович, отложив ложку, с интересом наблюдал за экзекуцией.

– Ну что, всё? Садись, «папановец», давай сюда свою кружку. Черт! Рубильник у тебя – лампочку зажигать не надо.

– Федь, мне лучше чайку.

– Пей, тут без этого нельзя… Рыбкой закуси… О! Вот теперь и чаю можно.

– Ах… ты чего, не развел?

– Говорят, разводить – только портить продукт.

– М-м, а селедочка отменная!

– Это не селедка, а… как бишь ее? Тут в тундре летом из озер таскают. Картошечки? Ожил? Тогда держись, сейчас обрадую тебя. Помнишь, ты еще говорил, что на второй горизонт дополнительный насос ставить надо?

– Ну.

– Так что затопило там. Озеро подземное вскрылось.

– Совсем затопило?

– Не то чтобы совсем, но по пояс вода стоит.

– Понятно. Тогда откачивать без толку, бетонировать надо. Сроки сорваны, похоже, уже без вопросов. Одно к одному.

– Ты, Жень, что? Думаешь, тут тебе за это выговорок объявят? Нет, дорогой. Заикнись только о срыве, Лукич нас обоих тут же своей рукой и кончит. Ему этот вопрос ни с кем утрясать не надо. Раз – и квас! Через недельку других пришлют. Мы ведь с тобой тоже не первые здесь. И не вторые.

Федор Максимович наплескал себе еще полстакана. Хлопнул, придержал дыхание, выдохнул.

– Что ж делать?

– Сам сказал – бетонировать, бетонировать и бетонировать. Одновременно продолжать проходку. Я Лукичу уже доложил, он обещает через пару деньков контингента подогнать немерено.

– Там небось вода около нуля. Где он гидрокостюмов столько возьмет?

– Один градус. Ты, друг ситный, уже почти месяц тут, а все не вникнешь никак. Он гидрокостюмы нигде брать не будет, он просто людишек с преизбытком задействует. Костюмы, какие были, уже розданы итээрам да охране. Нам с тобой, Женька, и то один на двоих достался. Танька его пока за печку, подсушить повесила. Шевелись, сейчас машина подойдет. А я, пожалуй, добавлю чуток, и на боковую, – он налил себе еще. – Пойми, мы с тобой висим на тончайшем волоске.

– Я сколько лет уже на этом волоске!

– Ошибаешься, то не волосок был, а стальной канат! Кстати, поделись, будь другом, как это тебя угораздило угодить в сии благословенные палестины? Правду бают, что Самому нахамил?

– Врут! На самом деле…

– Значит, правда. И мне, поди, так подфартило из-за того, что с тобой знакомство водил. Дурак потому что. Еще тогда надо было…

– Опять двадцать пять! Ты здесь три месяца уже. Чепуху городишь.

– Чепуху так чепуху. Танька, тащи сюда гидрокостюм. Учти, Слепко, кровь из носу, а проходку штрека ты сегодня продолжить обязан! Чтобы к моей смене не меньше пяти метров сделал!

За окошком, заросшим густой коркой мутного льда, требовательно бибикнуло. Пока Евгений Семенович, давясь от спешки, доедал свой завтрак и одевался, прошло минут семь.

У двери тарахтел грузовик. В неверном, колеблющемся свете едва проступали неподвижные, запорошенные снегом фигуры зэков в открытом кузове. Не поднимая глаз, он юркнул в кабину. Сидевший рядом с шофером сержант нехотя потеснился, освободив горбушку сиденья у дверцы. «Кажется, все-таки похолодало», – подумал Евгений Семенович и поглубже зарылся лицом в тулуп. Фары едва доставали на несколько метров, высвечивая бешено вихрящийся снег. «Федор, чего доброго, совсем сопьется. Вот – судьба! Большой человек, первый замнаркома, жена красавица, и вдруг – сюда. Похоже, сломался он. Комичка эта…» – его передернуло. Остановились в хвосте вереницы таких же грузовиков. Евгений Семенович вылез и сразу провалился по колено, щурясь от ветра. Следом спрыгнул вертухай, между надвинутой ушанкой и овчинным воротником едва виднелись его раскосые глаза. Из кузова сползло несколько человек. Кто-то из них что-то прохрипел, и один, глухо матерясь в намотанные на лицо тряпки, полез назад и сбросил еще нескольких, упавших, как кули, но все же шевелившихся. Спустившиеся первыми пинками подняли их на ноги. На заключенных были одни только черные телогрейки. На этих, правда, по две штуки. Их шапчонки, натянутые чуть не до подбородка, побелели от инея. Не обращая внимания на начальство, они, сбившись в плотную кучу, побежали к мерцавшему сквозь пургу входу в огромный сарай над стволом строившейся шахты. В кузове осталось полтора десятка неподвижных фигур. Эти замерзли по дороге. Евгений Семенович встрепенулся и тоже поспешил на свет. Ветер колол глаза ледяными иголками так, что бежать приходилось, в основном, задом наперед. Фары грузовиков высвечивали ослепительно белые пылинки, проносившиеся мимо его мохнатого треуха. Во всех кузовах сидели мертвецы. Одна машина медленно двигалась навстречу. Двое зэков переваливали согнутые в сидячей позе трупы в ее кузов. Водитель высунулся на мороз и крикнул что-то Евгению Семеновичу, но из-за ветра невозможно было ничего разобрать.

Огромное, темное, гулкое помещение обогревалось тремя раскаленными докрасна печами, сварганенными на живую из железных бочек. Зэки, итээры и вертухаи жались вокруг них, образовав шевелящиеся черные кольца. В целом внутри было сравнительно тепло, может быть, даже плюсовая температура. В воздухе плавали липкие облака серого пара. Тут же размещались и склады, и мастерские, и «нарядная», и все что угодно. Когда он вошел, на-гора начала подниматься предыдущая смена и тоже потянулась к печам. От их ватников валил густой пар. Те, кому удалось подобраться поближе, рвали с мясом свою пайку тепла перед предстоящей поездкой в лагерь. Возникла жестокая безмолвная давка. Капитан Ярочкин, начальник охраны, глянул на циферблат карманного хронометра и скомандовал построение. Обе смены, заступавшая и отработавшая, встали друг напротив друга, по обе стороны от входа. Началась перекличка. Офицеры деловито вычеркивали из списков фамилии выбывших. Ярочкин подошел к Евгению Семеновичу, козырнул.

– Многовато опять померзло, товарищ зам главного инженера, – виновато сообщил он, – прямо беда! Везут эшелон за эшелоном, а как до дела доходит – опять нехватка!

– Вы бы хоть балаганы фанерные на кузова поставили! Надо ж головой соображать! Как мы можем план выполнять, если… – Евгений Семенович закашлялся.

– Все правильно, одно только непонятно: кто и как их ставить будет? Опять же материалов у нас нету.

– С материалами я что-нибудь придумаю, но давайте побыстрее решим этот вопрос.

– Разрешите обратиться, гражданин начальник! Бригадир проходчиков заключенный Бирюков, – сипло пролаяли рядом.

– А, это ты, – благодушно отозвался Ярочкин, – давай, чего у тебя?

– Мы эти балаганы сами сколотим, сверхурочно. Материалу только дайте.

– Будет вам материал! На станции, на запасных путях, вагонов сломанных завались, – озарило Евгения Семеновича.

– Слушай, Слепко, они ж не наши, они – энкапээсовские, нас же потом за них, это самое… – забубнил офицер. Идея ему явно не понравилась.

– Под мою ответственность, Ярочкин. Где наша не пропадала!

– Тогда сделаем! Бирюков, в строй! Разболтались вконец, сволочи! Пользуетесь моей несказанной добротой.

– Спасибо, гражданин начальник.

Евгений Семенович, собираясь с мыслями, прошелся перед черными рядами. Почти все зэки выглядели плохо, многие явно пребывали уже в каком-то ином, лучшем мире. На их фоне выделялась небольшая группа бородачей. Эти смотрели живчиками, даже слишком.

– На втором горизонте прорвало подземные воды. Поэтому проходка рудничного двора там временно приостанавливается. Но проходка главного откаточного штрека должна быть продолжена ускоренными темпами. Одновременно бригада, – Слепко запнулся, – гм-м, Бирюкова, начнет бетонировать участок прорыва. На первом горизонте работы производить по ранее утвержденному графику. Всё! Маркшейдеров и бригадиров прошу подойти ко мне.

– Р-разойдись! – скомандовал Ярочкин. – Отрядам получить питание!

Еду заключенным готовили тут же, в дальнем углу. Черные ряды зэков рассыпались на кучки, от каждой к кухне побежало по человеку. Долговязый солдат, настоящая оглобля, разливал там черпаком баланду в подставленные бачки. Другой солдат выдавал бруски бурого ноздреватого хлеба. Бригады, получив хавку, усаживались на корточки вокруг своих бачков и по знаку старшего принимались за еду. Но большинство только вяло черпало ложками кипяток, а некоторые не ели вообще и просто сидели с отсутствующим видом. Слепко обратил внимание на одного из таких. Высоколобый, кавказского типа брюнет, машинально тер и тер стекла очков носовым платком, вернее, тем, что когда-то было таковым. Зато «бородачи» жадно наворачивали гущу: черные комья нечищеной мороженой картошки, лихорадочно жевали хлеб и свой, и чужой. Их задумчивые товарищи не возражали. Ни крошки еды не пропадало.

Слепко, Ярочкин, маркшейдер и несколько бригадиров спустились на второй горизонт. Клеть – грубо сколоченный дощатый помост, подвешенный на тросах, остановилась на метр выше обычного. Лучи фонарей осветили черную, как битум, поверхность воды.

– Ну, ни … себе, – поделился впечатлением маркшейдер, – чуть не по грудь!

– Тем не менее, вам придется дать направление на штрек и проследить, чтобы проходка велась как надо.

– Как же, товарищ Слепко, у меня ведь и гидрокостюма нету! Тот, что сменщику выдали, в бараке остался, не просох еще!

– Ваша проблема.

Маркшейдер ненавидяще зыркнул на него, но смолчал.

– Ну что, Слепко, как ты теперь выкручиваться будешь? – интимным тоном спросил Ярочкин. – Сдается мне, дело твое гиблое.

– Сколько, по-твоему, времени человек может выдержать в этой воде?

– Пять минут.

– А если он при этом работать будет?

– Тогда больше. Или меньше. Не знаю.

– Вон там куча отвала. Можно ее выровнять, поставить печку. Ну и… чередоваться. Только пяти минут мало, никакого толку не будет. Попробуем увеличивать время настолько, насколько это окажется возможным.

– А работать они что, голыми будут? – спросил Нилов, начальник участка, облаченный, как и Слепко, в гидрокостюм.

– Нет, голыми нельзя, пускай одетыми работают.

– Тогда мы их всех положим на обратном пути, – засмеялся Ярочкин. – Нескладно что-то у тебя выходит. Смотри, мое дело сторона, а только у вас и так отставание больше двух дней.

– Гражданин начальник, а если со жмуриков снять? – встрял опять Бирюков, кряжистый сивобородый мужик. Его свалявшиеся в войлок космы заправлены были под воротник, образуя подобие капюшона. Как и у других бородачей, на шее и поверх сапог у него накручено было разномастное тряпье.

– Так небось увезли уже их.

– А вдруг нет еще?

– Ну, если нет, я не возражаю. Давайте тогда подниматься, – решил Слепко.

– А если увезли? – спросил маркшейдер.

– Тогда придется как есть.

Поднялись наверх. Предыдущая смена уже покинула сарай. Бригады первого участка начали по команде охранников одна за другой спускаться на верхний горизонт. Вокруг печей стало гораздо свободнее. Посланный наружу солдат вернулся с известием, что машина с трупаками стоит у дверей. Ярочкин махнул рукой. Группа бородачей кинулась на выход и принялась втаскивать раскоряченные тела. Другие зэки начали их раздевать, действуя настолько бесчеловечно, что Слепко, привыкший уже ко многому, принужден был отвернуться.

– Глянь, один, кажись, шевелится еще, – услышал он.

Стоявшие рядом солдаты с любопытством наблюдали за происходящим.

– Не могет такого быть, – солидно высказался один из них, дядька уже в летах, – он, почитай, час на холодке проторчал.

– Ан шевелится! Гляди, гляди – встает!

Действительно, один из раздетых, голый, в одних только грязных розовых подштанниках, пытался подняться на четвереньки.

– К печке, к печке его несите! – заорал дурным голосом Евгений Семенович. – А ну, вы, там! Помогите ему, поднесите к печке!

Возник небольшой переполох. Наконец шевелившегося потащили к теплу.

– Зря вы это, гражданин начальник, все равно не жилец он. А так только мучения излишние, – быстро проговорил один из зэков. Слепко хотел его осадить, но тут «спасенный» начал биться головой о бетонный пол и протяжно, горлом, выть, причем все громче и громче. Подошел Ярочкин, расстегнул кобуру, раздался выстрел.

– Лезешь куда не надо, Слепко, – зло прошипел он, проходя мимо. Евгений Семенович зажмурился. Он вдруг испугался, что сорвется и начнет кататься по полу, как это случилось уже с ним неделю назад. Страх помог. Между тем бригады второго участка построились и ждали его указаний.

– Действуем так, – сглотнув, выговорил он, – бригады по очереди будут спускаться на затопленный горизонт и разравнивать имеющуюся там кучу отвала, чтобы на ней могли поместиться печь и вы все рядом с ней. Понятно?

Тихий ропот был ему ответом. Слепко сам спустился с первой десяткой и несколькими охранниками. Рядом с ним в клети оказался тот самый кавказец, который прежде все протирал свои очки. Теперь они красовались у него на носу, но так косо, что непонятно было, как он вообще мог что-то через них видеть. Зэки, понукаемые прикладами, визжа, посыпались с помоста, окатывая фонтанами брызг злобно матерящихся солдат. Вода доходила людям до пояса. У некоторых с воротников свисали шахтерские фонари. В их желтоватом свете Евгений Семенович с облегчением отметил, как быстро замелькали лопаты на отвале. Дело пошло. Он засек время. Минут через семь зэки один за другим начали возвращаться. Охранникам пришлось затаскивать их, вконец обессиленных, в клеть. Последним, шумно плеща, подбежал Бирюков. Этот поднялся сам. В отличие от прочих, окостеневшим он не выглядел.

– Все здесь? – спросил Слепко.

– Все, все, дав-вай нав-верх, нач-ч-чальник, – забубнили в ответ. Но вернулись только девять человек. Очкарик отсутствовал. Черная поверхность воды опять сделалась неподвижной. Они поднялись. Зэки, ноя, заковыляли к печам, на ходу стаскивая с себя мокрое тряпье. Евгений Семенович увидел, что запасная одежда досталась почему-то едва одному из четверых. Остальным переодеться было не во что, и они вертелись голыми на жару, пытаясь, видимо, отогреться впрок.

– Вторая смена! – прокричал Нилов.

– Спустишься с ними сам. Время работы – семь минут. Следи там все-таки, чтобы не тонули, – приказал ему Евгений Семенович. Бирюков уже переоделся, натянув на себя два сухих ватника и аж три пары штанов, и теперь, на пару с кем-то еще, отжимал мокрое. Слепко неторопливо подошел к нему.

– Бирюков, ты где работал лет пять назад?

– Да я это, я, гражданин начальник, Кузьма. Не обознались вы.

– Как же ты сюда попал? За что? Тебя же, помнится, из-за сущей ерунды посадили. Давно должны были выпустить.

– Как же! Что верно, то верно, дали мне тогда три года, исключительно, можно сказать, по моей глупости. А как первый год оттрубил, еще десяточку подкинули. Будто бы я, еще перед тем, как сесть, подбивал народ на саботаж. У вас там, говорят, заварушка какая-то случилась, и кто-то на меня стукнул. Не знаете, кто бы это мог быть?

– Не знаю, Кузьма, ничего не знаю. Сюда-то ты как угодил?

– Жалко, что не знаете! Как угодил? Просто. В вагон засунули и привезли. Мы перед тем железку в Сибири строили. Так что к морозцу попривыкнуть успел. Я так считаю, и похуже могло обернуться. Тут ведь все свои, шахтеры. А сам-то ты за что здесь?

– Да вот, понимаешь, вызвали и направили в порядке партийного поручения…

– То есть ни за что? Не врешь? Ну и свезло ж тебе, Женька! Оно конечно, живешь ты в тепле, кушаешь, поди, сладко, да только неизвестно еще, кому из нас хужее выпало. Потому как на моей памяти ты на этой должности – третий, а те двое сейчас в тундре, в сугробе лежат. Уж извини, если огорчил.

– Да нет, я… в курсе. Ничего, Кузьма, может еще… Я поговорю насчет тебя. Постараюсь в мастера перевести.

– А, ну поговори, поговори. Отчего же не поговорить? Хотя… К слову, тут еще один человечек есть, тебе знакомый.

– Это кто же?

– Колька Слежнев!

– Не припоминаю такого.

– Наш пацан, поселковый. Батька его в бригаде у меня состоял. Ну Слежнев Федор.

– Это… тот пьяница?

– Он самый. Сынок, между прочим, не в отца пошел. Перед самой уже войной стахановцем заделался, орден получил. При мне-то его еще только в армию забирали.

– Хорошо, я узнаю. Я ведь тоже до тридцать девятого только там проработал.

– На повышение, что ли, пошел?

– Да вроде того…

Бирюков засмеялся и отошел. Вернулась вторая десятка. Все живые.

Не прошло и часу, а площадка на затопленном горизонте была уже выровнена. Одну из печей потушили, и еще горячую, с руганью, авариями, задержками и потерей двух человек затащили на подготовленное место. Слепко очень боялся поджигать, неизвестно было, сколько метана собралось в воздухе затопленного зала, но деваться было некуда. Он сам плеснул бензином на горку угля и запалил спичку. Все обошлось. После краткого обсуждения с Ниловым и маркшейдером решили проходить пока штрек не на всю высоту, а от кромки воды. Бригада Бирюкова наполняла щебнем холщовые мешки из-под цемента и выкладывала из них дамбу на месте прорыва. Сам бригадир вошел в такой раж, что вроде бы даже не поднимался греться. Крики, плеск – шум поднялся невообразимый. Вскоре в него влился уверенный грохот отбойных молотков.

Убедившись, что на аварийном горизонте дело пошло, Слепко подался на первый, где проблем тоже хватало. К концу смены ему стало ясно, что с прорывом он справился. Воду можно было откачать, самое позднее, через двое суток. Повернувшись спиной к теплу, он прикинул дополнительную потребность в цементе. Цифра вышла в общем терпимая, главное было не затянуть с подачей заявки. Но нет добра без худа – утонул маркшейдер. Нилов запаниковал, бросил всех на поиски, но только потерял на этом еще несколько человек. Тела находили, да всё не те.

Смена кончилась. Поднявшимся на-гора зэкам опять раздали баланду. Те, кому было во что, переоделись и отжимали теперь мокрую одежду, намереваясь просушить ее на морозе. Остальные сгрудились, голые, вокруг оставшихся двух печей, растопырив перед ними влажные ватники и штаны, надеясь если не высушить, то хотя бы нагреть их напоследок. Запорошенная снегом, подвалила новая смена. В клубах белого пара ввалился Федор Максимович. Евгений Семенович стянул с себя подсохший гидрокостюм и подал начальнику. Тот критически оглядел, даже понюхал его, присел на ящик и принялся, кряхтя, натягивать на толстые ватные штаны. Пьяным он на сей раз не выглядел. По ходу дела Слепко доложил обстановку. Лучицкий похвалил заместителя за производственные успехи, немного огорчился потере маркшейдера, пробормотав, что «маркшейдеров на них не напасешься». Идея соорудить балаганы в кузовах грузовиков ему понравилась.

– Соображаешь ты, Женька! Казалось бы – просто, а я вот, понимаешь, не дотумкал.

Снаружи дважды прогудело, и Слепко двинулся на выход. Там ничего не изменилось: мороз, мрак и метель простирались на тысячи километров. «А все-таки лето приблизилось на эти восемь часов, – подумал он, покойно покачиваясь в кабине, зажатый между дверцей и боком очередного вертухая. – Хорошая все-таки вещь – тулуп, великое изобретение человечества!» Шофер непрерывно кашлял и ругал кого-то, кто должен был расчистить дорогу от снега, но пренебрег этой своей обязанностью. Слепко задремал.

– Спиртику бы мне… – разбудил его шофер. Машина уже стояла. – Спиртику бы, товарищ начальник, полечиться бы.

– Хорошо, идем, только быстро.

Войдя в комнату, он достал из ящика под кроватью Лучицкого новую поллитровку, расковырял сургуч, налил полстакана. Шофер молча хлопнул. Слепко проводил его до машины и спросил:

– Ты меня завтра повезешь?

– Ну вроде.

– Тогда, это, учти, заедешь за мной еще по пути в лагерь, понял?

– Мне что? Мое дело маленькое, а только…

– Не сметь у меня пререкаться! Приказываю тебе…

– Хорош трепаться, суки! – загундосили из кузова. – Кончаемся мы тута!

– В общем, сделаешь, как я сказал, – закруглился Евгений Семенович и убежал с мороза назад в барак.

Танька поставила перед ним миску жареных макарон. Под ее безразличным взглядом он налил себе грамм пятьдесят и, не разводя, осторожно выпил.

Открылась дверь, и в облаке пара вошел Засурский, начальник строительства. Одет он был в простую шинель и форменную папаху, не полностью даже закрывавшую уши. Единственным отступлением от устава были высокие черные валенки. Слепко вскочил, давясь хлебным мякишем.

– Ты сиди, сиди. Закусывай. Нечего тут тянуться. Тем более хоть тебя в форму и обрядили, идет она тебе как… барану.

– Присоединяйтесь, товарищ полковник.

– Благодарствую, я уже поел. Да и к Танькиным разносолам привыкать не хочу, потом собственная пайка в горло не полезет.

Комичка за перегородкой удовлетворенно хрюкнула.

– А от чайку не откажусь. Танька! Тащи давай чайник.

– А?..

– Тоже, ладно. Здесь, Женька, без этого никуда. Как раз сдохнешь. Спиртец – он и греет, и кормит, и мыслям черным в башке завестись не дозволяет. Ну, краса ненаглядная, чего стоишь – улыбаешься? Садись и ты с нами! – нежно обнял он необъятный зад туземки.

– С тобой, начальник, еще лучше сдохнешь, – засмущалась та.

– Эх, завидую я вам с Федькой. Хорошая она баба. Вы у ней тут как цыплятки под крылышком. И накормит, и напоит, и обогреет. Жалеет она вас.

Слепко налил себе еще немного.

– Чего, Женька, морщишься, не прав я? Жалеешь их, а, Танька?

– Как не жалеть? Жалею, конечно. Они такие… Поглядишь – сердце болит, так болит, очень их жалею.

– Не понимает он еще, Тань. Вот Федька, он поумнее будет, он понял. А, Тань, понял Федька-то?

– Федька понял, начальник, сперва, тоже все не понимал, а теперь – понял.

– Ты вот, Слепко, думаешь: человек ты, награды у тебя, удача. Самому, вот, нахамил, и сошло, орденок даже очередной подкинули. А? Так, думаешь? И ошибаешься. Сильно ошибаешься. Это там ты был человек, а тут – нет. Тут на тыщу верст, если хочешь знать, три человека всего и есть: я, Танька да Бирюков, корешок твой. А вы все – так, пар просто. Потому и жалеет она вас: вроде сидишь ты тут, макарончики наворачиваешь, морду на сторону интеллигентно кривишь, а завтра – раз, и нету тебя, другой уже на этой самой табуретке морду кривить будет. А она, видишь, огорчается по доброте своей.

Комичка молча встала и ушла за загородку.

– Я, товарищ полковник, философию эту вашу обсуждать не намерен, а только товарищу Сталину я не хамил. Это во-первых. Там ведь как вышло…

– И слушать не хочу, чего там у тебя вышло, мне достаточно того, что в личном деле записано.

– А что там записано?

– Записано, что ты был награжден за выполнение особо важного задания и сразу, значит, сюда направлен. А – во вторых?

– Что? Ах да. Бирюков мне никакой не корешок. Просто я когда-то, десятником еще, на одной шахте с ним работал. Его посадили как раз перед тем, как меня начальником шахты назначили.

– И только?

– Ну да. Понимаете, человек он… заметный очень. И голова, опять же, варит. Я вам про него такого могу порассказать!

– К чему? Я и сам про него много чего могу порассказать.

– Может, тогда в мастера его перевести?

– Не думаю, чтобы это его обрадовало, жить-то ему все равно в лагере придется, а авторитет среди своих потеряет.

– А если его… того? Переселить? Мне кажется, преступление свое он искупил уже… У нас сегодня маркшейдер погиб, давайте маркшейдером его назначим? Кстати, он еще про одного мне сегодня рассказал, тоже с нашей шахты, стахановец, орденоносец. Слежнев Николай. Сам я его не знаю, он без меня уже…

– Ну, это ваши с Федором дела. Маркшейдером так маркшейдером. Наша с тобой сейчас главная задача, Женька, самим в канаве не очутиться. Чуешь? Ну, раз чуешь, налей еще. Полнее лей, до краев. Макарончиков. Чего не доедаешь? А я, вот, не гордый, доем. М-м. Миловать их я все равно не имею права. Только признаюсь тебе, будь моя воля, Кузьку бы живым я не выпустил. На первый взгляд, серьезного за ним нет ничего. В тридцать седьмом, похоже, действительно за чепуху его прихватили. Видишь, всё как есть тебе говорю, ничего не скрываю. И не в том, конечно, дело, что подкулачник он недобитый и языком лишнее молотит. А в том дело, что другой такой страшненькой зверушки я еще не встречал. По-настоящему, его бы в расход пустить надо, да уж больно на производстве полезен, сука. Пойдем, что ли, насчет Слежнева твоего поинтересуемся? Слышь, Женька, ты Слепко, а он Слежнев. Может, за родственничка хлопочешь?

– Холодно идти, Егор Лукич.

– А ты закутайся получше. Мой тебе совет: не бойся холода, расправь плечи, оно и полегчает. А Кузьму, что же, если в маркшейдера его хочешь, я не возражаю, только, значит… Готов?

Они вышли на мороз. Ветра уже не было. Полная луна освещала безграничную белую рябь. Дышать пришлось через шарф. Даже полковник и тот прикрыл усы рукавицей. «Говорят, летом здесь цветочки. И комары. Где они сейчас, комары эти?» В бараке управления было чисто и в меру тепло. Крашенные зеленой краской стены и пальма в кадке смотрелись уютно, как-то по-домашнему. За небольшим столиком у белой кирпичной печки спал ефрейтор, положив щеку на ушанку. Засурский точным движением валенка выбил из-под него табурет. Поднявшийся с пола «архивариус» оказался скопческого вида чухонцем.

– Дело мне подай, этого… Как его, Слепко?

– Слежнева Николая.

– Во. Слежнева Николая.

Егор Лукич сам уселся за столик, нацепил на нос круглые очки в тонкой стальной оправе.

– Поглядим.

– Так, статья… Гм. Родился, учился… Точно – орденоносец… был. Гм. О! Вот так фрукт!

Евгению Семеновичу сделалось вдруг нехорошо. Полковник сохранял дружелюбный вид, но острое чувство опасности накатило волной.

– Ясненько. Знаешь, Слепко, за кого ты меня просишь?

– Я говорил уже, товарищ полковник, что сегодня впервые услышал об этом типе.

– Ну так знай. Был твой Слежнев стахановцем, был орденоносцем. Когда немец подошел, он добровольцем на фронт записался, вместе со всей своей стахановской бригадой. В первом же бою, как фрицы на них поперли, развернул дружок твой Колька пулемет на сто восемьдесят градусов да всех своих, кто с ним в окопе был, положил. Ну и руки в гору, конечно. Наши в контратаку пошли и отбили его. Должны были тут же кончить, но решили наверх отправить, в дивизию, чтобы там следствие провели по всей форме военного времени и расстреляли образцово-показательно. А тут как раз приказ вышел всех бывших шахтеров сюда отправлять, независимо от степени вины. Такие дела. Что скажешь?

– Нельзя таких живыми оставлять.

– А он бы и не остался, кабы Бирюков его не пригрел. Родственная душа, видать. Ну чего, и этого тоже будем в маркшейдера переводить?

– Вы что? Да я его, гада, своими руками!

– Думай вперед, прежде чем нюни распускать. А то был тут до тебя один, тоже жалостливый. Усек?

– Так точно, усек, товарищ полковник!

– Ну и молодец. А с балаганами это ты хорошо придумал, одобряю, что бы там кто ни говорил. С такой текучкой, как сейчас, нам с тобой шахту вовремя не пустить. Короче, утвердил я твое рацпредложение. Послезавтра прибудет новый эшелон, а в пятницу отряд на станцию пошлю, старые вагоны разбирать. Война все спишет. Правильно?

– Да. Знаете, я тоже…

– Свободен!

Слепко вышел на улицу. Опять задуло, хорошо еще, что в спину. «Плечи, говоришь, расправить? Пар, значит. Сегодня есть, а завтра нет меня? Вот мы и посмотрим, вот и выясним наконец, что я такое. И если окажется, что… Туда мне и дорога, не жалко. Плечи расправить? Метров сто еще». Придя к себе, он принял еще с полстаканчика и лег спать.

Разбудил его Федор Максимович.

– Ты чего это, Женька, вызвал раньше времени машину, а сам разоспался, аки сурок. Вставай скорей!

Евгений Семенович вспомнил, что собирался из ложной гуманности сократить время пребывания зэков на морозе. «Нет уж, пусть мерзнут, сволочи!» Время поджимало. Он поспешно оделся, умываться не стал, только порубал скоренько каши да глотнул чаю. Нужду справил прямо у крыльца. Глянул в кузов. Ему показалось, что там сидят мертвецы и смотрят на него, хотя, конечно, никого там не было. Уселся рядом с шофером, укутался.

– Поехали!

– Чего так долго? – спросил шофер.

– Не твое собачье дело!

Через несколько минут машина въехала в ворота лагеря, распахнутые, по зимнему времени, настежь. Вышки по углам высокого забора пустовали. Он надвинул поглубже шапку, зарылся в овчину и задремал.

За всю смену Слепко ни разу не посмотрел в сторону проклятого Кузьки. Тот тоже не подавал виду. Евгений Семенович пытался, правда, угадать в его окружении Слежнева, но среди заросших грязью, замотанных в лохмотья бородачей это было безнадежное дело. После смены он все-таки не утерпел и подошел к коварному бригадиру.

– Бирюков!

– Я, гражданин начальник!

– Вот что Бирюков, ты небось надеешься, что я тебе помогать стану?

– Никак нет, и в мыслях не держал, гражданин начальник.

– Можешь идти. Нет, стой! Знаешь, за что твой Слежнев сюда попал?

– Знаю.

– И все-таки просил за него? Он же враг, таких же давить надо, как… клопов!

– Если вы моим мнением интересуетесь, то я ему не судья. Дурак он просто, пацан. Вы о жене моей ничего не знаете?

– Нет. Там немцы сейчас.

– А где теперь линия фронта, не скажете? – вдруг как-то особенно оживился Кузька.

– От Москвы их отбили, так что не рассчитывай!

– От Москвы отбили? Ну тогда конечно!

Зэки получили приказ грузиться и побригадно побежали на выход.

– Я раньше думал, что с тобой несправедливо поступили, жалел, а теперь вижу – все правильно! Тут тебе самое место!

– И вам тоже, гражданин начальник, самое тут место. Все правильно. Только учти, Слепко, я еще тебя переживу! – уже на бегу, обернувшись, выкрикнул Бирюков. Он легко вскочил на борт, угрем ввинтился в гущу черных зэковских тел и исчез, растворился в этой гуще.