СУМРАЧНЫЕ ОБЛАСТИ

Сумрачные области совести моей,

Чем же вы осветитесь на исходе дней,—

Сумраки отчаянья, дыма, и страстей?

Вы растете медленно, но как глыбы туч,

Ваш провал безмолвия страшен и могуч,

Вы грозите скрытою гибельностью круч.

После детства ровного с прелестью лугов,

После отыскания новых берегов,

Наши мысли гонят нас, гонят, как врагов.

Ни минуты отдыха, жизнь к себе зовет,

Дышит глянцевитостью наш водоворот,

Ни минуты отдыха, дальше, все вперед.

Чуть мечтой измеряешь дальние края,

Вот уже испорчена молодость твоя,

Стынет впечатлительность к сказкам бытия.

И душой холодною, полной пустоты,

В жажде новых пряностей, новой остроты,

Тянешься, дотянешься до своей черты.

До черты губительной в бездне голубой,

Где ты вдруг очутишься — с призраком — с собой,

Искаженный жадностью, грубый, и слепой.

И среди отчаянья, дыма, и теней.

Чем же ты осветишься на исходе дней?

Горе! Как ты встретишься с совестью своей?

 

ПОД ЯРМОМ

Как под ярмом быки влекут тяжелый воз,

И оставляют след продольностью колес,

Так наши помыслы, намеренья, деянья

За нами тянутся, готовя горечь слез,

И боль, и ужасы, и пламя покаянья,—

Они накопятся, и, рухнув, как утес,

Глухими гулами ворвутся к нам в сознанье,

Как крик раскаянья, как вопль воспоминанья.

 

ЛЕСНОЙ ПОЖАР

Стараясь выбирать тенистые места,

Я ехал по лесу, и эта красота

Деревьев, дремлющих в полуденном покое,

Как бы недвижимо купающихся в зное,

Меня баюкала, и в душу мне проник

Дремотных помыслов мерцающий родник.

Я вспомнил молодость… Обычные мгновенья

Надежд, наивности, влюбленности, забвенья,

Что светит пламенем воздушно-голубым,

И превращается внезапно в черный дым.

Зачем так памятно, немою пеленою,

Виденья юности, вы встали предо мною?

Уйдите. Мне нельзя вернуться к чистоте,

И я уже не тот, и вы уже не те.

Вы только призраки, вы горькие упреки,

Терзанья совести, просроченные сроки.

А я двойник себя, я всадник на коне,

Бесцельно едущий — куда? Кто скажет мне!

Все помню… Старый сад… Цветы… Чуть дышат

                                         ветки…

Там счастье плакало в заброшенной беседке,

Там кто-то был с лицом, в котором боли нет,

С лицом моим — увы—моим в шестнадцать лет.

Неподражаемо-стыдливые свиданья,

Любви несознанной огонь и трепетанья,

Слова, поющие в душе лишь в те года,

«Люблю», «Я твой», «Твоя», «Мой милый», «Навсегда».

Как сладко вместе быть! Как страшно сесть с ней

                                             рядом!

Как можно выразить всю душу быстрым взглядом!

О, сказкой ставшая, поблекнувшая быль!

О, крылья бабочки, с которых стерлась пыль!

Темней ложится тень, сокрыт густым навесом

Родной мой старый сад, смененный диким лесом.

Невинный шепот снов, ты сердцем позабыт,

Я слышу грубый звук, я слышу стук копыт.

То голос города, то гул глухих страданий,

Рожденных сумраком немых и тяжких зданий.

То голос призраков, замученных тобой,

Кошмар, исполненный уродливой борьбой,

Живое кладбище блуждающих скелетов

С гнилым роскошеством заученных ответов,

Очаг, в чью пасть идут хлеба с кровавых

                                    нив,

Где слабым места нет, где силен тот, кто

                                   лжив.

Но там есть счастие — уйти бесповоротно,

Душой своей души, к тому, что мимолетно,

Что светит радостью иного бытия,

Мечтать, искать, и ждать,— как сделал это я.

Мне грезились миры, рожденные мечтою,

Я землю осенял своею красотою,

Я всех любил, на все склонял свой чуткий

                                       взор,

Но мрак уж двинулся, и шел ко мне, как

                                        вор.

Мне стыдно плоскости печальных приключений,

Вселенной жаждал я, а мой вампирный гений

Был просто женщиной, познавшей лишь одно,

Красивой женщиной, привыкшей пить вино.

Она так медленно раскидывала сети,

Мы веселились с ней, мы были с ней как дети,

Пронизан солнцем был ласкающий туман,

И я на шее вдруг почувствовал аркан.

И пьянство дикое, чумной порок России,

С непобедимостью властительной стихии,

Меня низринуло с лазурной высоты

В провалы низости, тоски, и нищеты.

Иди, иди, мой конь. Страшат воспоминанья.

Хочу забыть себя, убить самосознанье.

Что пользы вспоминать теперь, перед концом,

Что я случайно был и мужем, и отцом,

Что хоронил детей, что иногда, случайно…

О, нет, молчи, молчи! Пусть лучше эта тайна

Умрет в тебе самом, как умерло давно,

Что было так светло Судьбой тебе дано.

Но где я? Что со мной? Вокруг меня завеса

Непроницаемо-запутанного леса,

Повсюду — острые и цепкие концы

Ветвей, изогнутых и сжатых, как щипцы,

Они назойливо царапают и ранят,

Дорогу застят мне, глаза мои туманят,

Встают преградою смутившемуся дню,

Ложатся под ноги взыгравшему коню.

Я вижу чудища за ветхими стволами,

Они следят за мной, мигают мне глазами,

С кривой улыбкою.— Последний луч исчез.

Враждебным ропотом и смехом полон лес.

Вершины шорохом окутались растущим,

Как бы предчувствием пред сумрачным грядущим.

И тучи зыбкие, на небе голубом,

С змеистой молнией рождают гул и гром.

Удар, еще удар, и вот вблизи налево,

Исполнен ярости и мстительного гнева,

Взметнулся огненный пылающий язык.

В сухом валежнике как будто чей-то крик,

Глухой и сдавленный, раздался на мгновенье,

И замер. И кругом, везде — огонь, шипенье,

Деревьев-факелов кипящий дымный ад,

И бури бешеной раскатистый набат.

Порвавши повода, средь чадного тумана,

Как бы охваченный прибоем Океана,

Мой конь несет меня, и странно-жутко мне

На этом взмыленном испуганном коне.

Лесной пожар гудит. Я понял предвещанье,

Перед душой моей вы встали на прощанье,

О, тени прошлого!— Простите же меня,

На страшном рубеже, средь дыма и огня!

 

РАССВЕТ

МЕДЛЕННЫЕ СТРОКИ

Я помню… Ночь кончалась,

Как будто таял дым.

И как она смеялась

Рассветом голубым.

Безмолвно мы расстались,

Чужие навсегда.

И больше не видались.

И канули года.

И память изменяла,

Тебя я забывал.

Из бледного бокала

Блаженство допивал.

И новыми огнями

Себя я ослепил.

И дни ушли за днями,

И жизнь я вновь любил.

Не жизнь, а прозябанье

В позорном полусне:

Я пил без колебанья,

Искал мечты в вине.

И вот хохочут струны,

Бесчинствует порок,

И все душою юны:

Рассвет еще далек.

Смелеет опьяненье,

И сердцу жизнь смешна.

Растаяли сомненья,

Исчезла глубина.

И крепко спят упреки.

И манят вновь и вновь—

Подкрашенные щеки,

Поддельная любовь.

И миг забвенья длится,

И царствует вино…

Но кто это глядится

Сквозь дальнее окно?

Но кто это смущает

Туманностью лица

И молча возвещает,

Что правде нет конца?

То чудится мне снова,

В последний миг утех,

Рассвета голубого

Немой холодный смех.

И пляшущие тени

Застыли, отошли.

Я вижу вновь ступени,

Забытые вдали.

И все, чем жил когда-то,

Я снова полюбил.

Но больше нет возврата

К тому, чем прежде был.

Зловещая старуха,

Судьба глядит в окно.

И кто-то шепчет глухо,

Что я погиб давно.

 

ДЫМ

Мы начинаем дни свои

Среди цветов и мотыльков,

Когда прозрачные ручьи

Бегут меж узких берегов.

Мы детство празднуем, смеясь,

Под небом близким и родным,

Мы видим пламя каждый час,

Мы видим светлый дым.

И по теченью мы идем,

И стаи пестрые стрекоз,

Под Солнцем, точно под дождем,

Свевают брызги светлых слез.

И по теченью мы следим

Мельканья косвенные рыб,

И точно легкий темный дым,

Подводных трав изгиб.

Счастливый путь. Прозрачна даль.

Закатный час еще далек.

Быть может близок. Нам не жаль.

Горит и запад и восток.

И мы простились с нашим днем,

И мы, опомнившись, глядим,

Как в небе темно — голубом

Плывет кровавый дым.

 

И ПЛЫЛИ ОНИ

И плыли они без конца, без конца,

Во мраке, но с жаждою света.

И ужас внезапный объял их сердца,

Когда дождалися ответа.

Огонь появился пред взорами их,

В обрыве лазури туманной.

И был он прекрасен, и ровен, и тих,

Но ужас объял их нежданный.

Как тени слепые, закрывши глаза,

Сидели они, засыпая.

Хоть спали — не спали, им снилась гроза,

Глухая гроза и слепая.

Закрытые веки дрожали едва,

Но свет им был виден сквозь веки.

И вечность раздвинулась, грозно-мертва:

Все реки, безмолвные реки.

На лоне растущих чернеющих вод

Зажегся пожар беспредельный.

Но спящие призраки плыли вперед,

Дорогой прямой и бесцельной.

И каждый, как дремлющий дух мертвеца,

Качался в сверкающем дыме.

И плыли они без конца, без конца,

И путь свой свершили — слепыми.

 

СКРИЖАЛИ

Как же Мир не распадется,

Если он возник случайно?

Как же он не содрогнется,

Если в нем начало—-тайна?

Если где-нибудь, за Миром,

Кто-то мудрый Миром правит,

Отчего ж мой дух, вампиром,

Сатану поет и славит?

Смерть свою живым питает,

Любит шабаш преступленья,

И кошмары созидает

В ликованьи исступленья.

А едва изведав низость,

И насытившись позором,

Снова верит в чью-то близость,

Ищет света тусклым взором.

Так мы все идем к чему-то,

Что для нас непостижимо.

Дверь заветная замкнута,

Мы скользим, как тень от дыма.

Мы от всех путей далеки,

Мы везде найдем печали.

Мы — запутанные строки,

Раздробленные скрижали.

 

НА МОТИВ ИЗ ЗЕНД-АВЕСТЫ

Змей темно-желтый, чье дыханье — яд,

Чей смертоносен вечно-жадный взгляд,

Глядит, —и близ него дрожит блудница,

Волшебная и быстрая, как птица.

Он мучает, он жалит без конца,

Цвет жизни прогоняет он с лица,

Ее душа его душой могуча,

Шатается, качается, как туча.

Гаома желтый, выточи копье,

Пронзи мое глухое забытье,

Я, темный, жду, как крот, во мраке роясь,

Тебе Маздао дал плеядный пояс.

Гаома желтый, чистых мыслей друг,

Закуй меня в алмазно-твердый круг,

Направь свое оружье на блудницу,

Убей скорей уклончивую птицу.

Гаома желтый, сильный сын Земли,

Моей мольбе мучительной внемли,

Я падаю, я падаю, немея,

Скорей убей чудовищного змея.

 

КОНЕЦ МИРА

СОНЕТ

Начало жизни, это — утро Мая,

Ее конец — отравленный родник.

Предсмертным бурям вечности внимая,

Дух человека в ужасе поник.

В устах, ко лжи привыкших, сдавлен крик.

Позор паденья ярко понимая,

Ум видит алчных духов адский лик.

Тоска — везде — навек — тоска немая.

Могильным блеском вспыхнул серный зной,

И души, как листы цветов лесные,

Горят,—кипит, свистит пожар лесной.

И свод небес, как купол вырезной,

Не звездами заискрился впервые,

А гнилостью, насмешкой над весной.

 

В АДУ

    Если, медленно падая,

    Капли жгучей смолы,

Мучителей — демонов радуя,

Оттеняют чудовищность мглы,—

    Мне всегда представляется,

    Будто вновь я живу,

И сердце мое разрывается,

Но впервые—мне все—наяву.

    Вижу всю преисподнюю,

    Боль растет и не ждет.

Но славлю я благость Господнюю!

Это было! Он в ад снизойдет!

    Эта мгла — не обманная,

    Лжи в страданиях нет.

Привет новизне! О, желанная!

Буду мучиться тысячи лет!