Внизу грозно заревели боевые трубы. Это Додай-Чербия повел своих нукеров на штурм Аламута, но крепость была пуста. Узнав о гибели старца горы, карматы покинули ее и спустились в долину…

Монголы предали Аламут огню и двинулись дальше. На подступах к Багдаду, про который говорили, что его коснулась крылом благословленная птица Хумай, дарующая царственность и бессмертие, они разметали жалкие отряды халибо-солтана и на плечах отступавших ворвались в город.

Не успел Хулагу принять ключи от Багдада, как алые языки пламени охватили копья минаретов и золоченые купола мечетей. Это армяне и сирийцы, воспринявшие поражение халибо-солтана как небесное возмездие за долгие века унижений, стали вершить расправу над ненавистными кадиями и муллами.

Хулагу велел прекратить грабежи и убийства. Он подарил армянскому патриарху дворец халифа, и тот, сравнивая хана с великим Константином, обещал ему любовь и помощь своего народа.

Мечети горели в Алеппо и Хомсе, Дамаске и Баниясе. Владетель Сирии, лукавый Насир, бросил свою страну на произвол судьбы, и Китбуга, посланный ханом для приведения в покорность всех агарянских племен, брал один город за другим. Тумань даже сожалел, что война протекает столь легко и успешно. Нукеры не должны расслабляться.

Китбуга отвел тумэн к Баальбеку. Его охраняла с востока знойная пустыня, растянувшаяся на многие тысячи гадзаров.

Тумань заставлял нукеров днем заниматься воинскими упражнениями, а ночью удваивал караулы, и далеко вперед высылал конную сторожу из асов и башкурдов. Он не очень верил льстивым арабам, которые говорили, что любой монгольский нукер стоит тысячи мамлюков, и они никогда не решатся напасть первыми. Китбуга знал, что в войске египетского султана были только кыпчаки и туркмены. Им нечего терять. Они обрели в Египте новую родину и будут сражаться до конца.

После проверки караулов Китбуга часто уходил на развалины Храма Солнца, разрушенного Хозроем. Напротив обезглавленных колонн и серых каменных плит, беспорядочно разбросанных по мертвому полю, высилась похожая на огромный шатер гора Джебель-Шейх.

Это место обладало какой-то удивительной силой. Китбуга чувствовал здесь горячее дыхание земли. Не раз случалось, что он мысленно садился на аргамак времени и уносился в далекое прошлое. Тумань видел отца, которого не знал при жизни, и Амбагай сохэра, Елюй Амбаганя и белых лебедей, увлекавших его в бесконечную небесную даль.

Однажды Китбуга повстречал на развалинах рослого монаха в грубом черном хитоне и больших кожаных сандалиях на босу ногу.

— Кто ты? — спросил Китбуга.

— Анастас, раб Божий, — ответил монах.

Китбуга с интересом присматривался к монаху. Лицо его заросло густым седым волосом. Были видны только глаза: большие, черные, непонятно о чем скорбящие.

— Это место проклято Богом, — сказал монах.

Китбуга удивленно вскинул брови, спросил:

— Тогда почему ты здесь?

— Хочу вымолить у Бога прощение, — вздохнул монах. — Видишь… — Он показал рукой на большой каменный куб, который стоял на помосте из черного базальта, украшенный луками, стрелами и фигурами тигра, кабана и слона: — Раньше Ливан был подлинным раем. Он утопал в исполинских кедровых лесах, но Каин погубил его.

Китбуге сделалось душно. Он расстегнул тугой ворот тэрлика, и Анастас увидел на могучей груди туманя почерневший от времени кипарисовый крестик.

— Откуда это у тебя? — спросил Анастас.

— Не забывайся, монах, — грубо оборвал его Китбуга.

Анастас понял, что сказал лишнее и отошел в сторону. Туманю стало жаль его. Сказал, подойдя к нему:

— Меня крестили монахи из Диарбекира.

Слабая улыбка тронула лицо Анастаса. Он вспомнил все: обледенелые кручи бактрийских гор, ковыльные кыпчакские степи, белую, с позолоченным верхом юрту Большого Бурхана.

— Чему ты смеешься, монах? — резко спросил Китбуга.

— Я давно ждал тебя, — ответил Анастас.

Ему хотелось признаться монгольскому туманю, что тот является его крестником, но вместо этого Анастас сказал, вытирая рукою слезы:

— Свершилось!.. Свершилось!.. Господь сподобил меня увидеть того, кто освободит Святой град от нечестивых агарян.

— Откуда ты родом? — поинтересовался Китбуга.

— Из Византии, — сказал Анастас. — Орел Зевса уронил над моей Родиной жертвенного быка. Великому Константину было повелено основать город знамением креста, явившимся в облаках над скутарийскими холмами.

— Ты хочешь вымолить у Бога прощение, чтобы Он вернул жизнь в долину мертвых, — задумчиво произнес Китбуга. — Но разве можно повернуть время вспять?

— Господь милосерден, — улыбнулся монах, перебирая блестящие черные четки. — На все Его воля…

Китбуга достал из далинга кусок тарака, протянул старику:

— Возьми. Это все, что у меня есть.

— Спаси Христос, — поклонился Анастас. — Но я не могу принять твое подношение.

— Почему? — удивился Китбуга.

— За грехи тяжкие я наложил на себя строгий пост, — сказал Анастас.

Китбуга попрощался со стариком и направился в лощину, где оставил хулэга. Пройдя несколько шагов, он спросил, обернувшись:

— Откуда ты знаешь, что я освобожу Святой град?

— Мне было видение, — ответил монах. — Но для этого нужно много молиться. Ты придешь завтра?

— Да, — пообещал тумань.

Слово Китбуги было крепче тангутской стали, но он первый раз в своей жизни не сумел сдержать его, и виною тому явилось предательство хромого Жюльена — сиятельного франкского герцога, владетеля Тира и Сидона…