ТЁЗКА
В тот день, когда я купил велосипед, мама принесла с рынка нового петуха, которого, как всех петухов в Закарпатье, звали, как и меня, Пишта. Это петушиное имя отравило мне радость от покупки велосипеда. Петух тут, конечно, не виноват, но моя сестрица, как водится, сумела всё обернуть против меня.
Я как будто слился с велосипедом, лихо влетел во двор и вдруг слышу:
— Эй, Пишта! Пишта-петух! Такой же задавала!
Меня как водой окатило, и день был испорчен. Стал я рассказывать родителям, откуда взялся велосипед. Мама счастливым смехом смеётся, папа по плечу похлопывает, а меня так и подмывает угостить кулаком сестрицу, руки так и чешутся.
А Пишта и правда смешной-пресмешной.
Наш старый петух, которого зажарили в прошлое воскресенье, был рябой, степенный и важный.
А этот — белый, горластый и толстый. Переваливаясь с боку на бок, он ошалело носился по двору. А когда важничал и пижонил, то поворачивался и ступал, как павлин. И вот противная Аги сравнила меня с петухом, потому что он тоже Пишта.
Зачем его только купили! Да ещё в такой день!
Зато Пишта, хотя и пижон, обладал чувством локтя и своих в обиду давать не желал. Он, конечно же, не стерпел, что меня, его тёзку, так безжалостно высмеяли. И только Аги спустилась во двор, он бросился к ней и как клюнет в голую ногу! Аги даже подскочила от боли. Моржи, увидев, что обижают хозяйку, сделала стойку — и на петуха. А Пишта — настоящий храбрец! — повернулся, чтоб дать сдачи. Но я не дал разгореться войне: свистнул Моржи, чтоб не вступалась за Аги, — так этой занозе и надо. Молодец петух, здорово отомстил.
— Ну, что, получила? Будешь высмеивать Пишту? — говорю я ей.
А она:
— Конечно, для петуха унижение, что его сравнили с тобой, он и обозлился…
Вот нахалка! Жалко, что нет у меня петушиного клюва, а то клюнул бы её во вторую ногу и посмотрел, как она восьмёрки выписывает.
Хотел я её проучить, но тут ввалились ребята и стали смотреть велосипед.
Попробовали руль — он двигался легко, как игрушечный, и здорово держал направление.
Перевернули вниз головой и крутнули педаль — колесо завертелось, просто не остановишь. А чуть осадили, оно стало как вкопанное.
Нажали на тормоз — красота!
На раме ни зазубрины, ни царапины.
Да, машина что надо, а ведь я ещё не сделал ни одного усовершенствования!
Но в тот же день я взялся за велосипед и произвёл первую рационализацию — приделал корзину для Моржи.
Потому что в разведке боем без Моржи не обойтись — она уже не раз доказала военную доблесть, ум и отвагу. А ещё мы решили, что я буду моторизованный спецотряд, подкреплённый собакой. Так что надо было спешить.
Ребята по очереди испытывали велосипед. Они проносились по главной улице, потом въезжали во двор и описывали круг.
А Шани Сас опять нас повеселил — мы просто надрывались от смеха.
Он же гибкий и ловкий до жути, здорово у него получается, будто в цирке. Он вскочил на велосипед, перегнулся и давай педали крутить: одну — ногой, другую — рукой; а свободную ногу выбросил в сторону и вертел, как будто она чужая. Ух как мы хохотали! Только Риток надулся, потому что была его очередь кататься. Риток ведь известный придира.
— Хватит дурачиться, — говорит Риток.
Шани как раз перекувырнулся и спрыгнул на землю. А Риток в ту же секунду вырвал руль у него из рук.
Тогда Шани скорчил злую и гордую рожу, стал, негодуя, оглядывать двор, надуваться и фыркать, как петух Пишта. А Пишта, наверно, себя узнал. Остановился как вкопанный, дёргается, таращится, а сделать ничего не может. Вид растерянный и как будто он спрашивает: «Это что же такое… Кто же тут я? Или я тот гусь?..»
Даже папа смеялся. А потом говорит:
— Этот петух сейчас в том состоянии, которое медики называют раздвоением личности…
А Риток так хохотал, что чуть не свалился с велосипеда.
Тогда Шани подходит к Ритоку и говорит:
— Видал петуха? И ты был точно таким же, когда злился.
Уже вечерело, ребята ушли, и я остался с велосипедом один. Я ведь на нём почти не катался. Тогда я вскочил в седло и поехал. А куда?.. К дому Кати, конечно.
Здорово, если б Кати была во дворе. Я уже придумал, что буду делать. Подъеду и перед самым домом с ходу заторможу. Колёса чуточку взвизгнут, Кати услышит шум, повернётся и увидит меня на новеньком велосипеде. Правда, от трения по асфальту шины быстро изнашиваются, но что поделаешь, если надо…
Подъезжаю, а на дворе никого. Но может быть, она дома, сидит у окна? Я как ветер промчался мимо с лихим молодецким видом — вдруг она смотрит. Потом повернул назад и увидел её: она стояла у калитки и разговаривала с подругой. Повезло!
Я нажал на педали, выпрямился в седле, снял одну руку с руля, а другой держался небрежно-уверенно. Велосипед летел как стрела… Красота!
Я промчался, не шевельнув ногами, — пусть она думает, что я изобрёл сверхзвуковой велосипед.
БОЕВЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ
Мы стали готовиться к боевой операции. Я каждый день носился на велосипеде, чтобы технику и скорость вождения довести до самого высокого класса. Ребята натаскивали Моржи. А вечером мы разрабатывали план военных действий.
В первый день я усадил в передний багажник Моржи, потом вскочил сам.
С каждым часом я катил всё быстрее. Моржи сидела в корзине, а я подавал команду: «Моржи, бери!» Она прыгала из корзины и кидалась на предмет, который я ей показывал. А это была дохлая крыса. Маленький Адам прятался за кустом, и когда мы подъезжали, швырял дохлятину на дорогу. Крыса скользила по асфальту, как будто убегала. Я выкрикивал команду, и Моржи неслась за крысой. Моржи так здорово слушалась команды, что выскакивала и неслась, когда никакой крысы не было.
На второй день дело ещё подвинулось: Моржи прыгала и нападала молниеносно. Но к обеду она так устала, что и не взглянула на петуха Пишту, который выпятил грудь и пошёл войной, стремясь завоевать себе весь двор. При других обстоятельствах Моржи бы — гррр! — и бросилась на кичливого петуха. Но сейчас, на колёсах, она с презрением отвернулась. А на морде её было написано: «Отвяжись, пешеход!»
Ещё бы не отвернуться, когда ты член ХВС и участвуешь в военных советах. Тут поневоле нос задерёшь.
А военные советы мы устраивали каждый день, чтобы не упустить ни единой детали.
Надо было придумать название операции, и тут мы застряли. Яни Адам страшно любит исторические романы. Он сказал:
— Главное — выбрать кодовое название.
— А на кой чёрт оно нужно? — тут же взъелся Риток.
А Яни говорит:
— Где ты видел военную операцию без кодового названия? А вдруг неприятельские лазутчики подслушают, о чём мы с тобой говорим. Если есть кодовое название, они в жизни не догадаются. Это все первоклашки знают.
— Вот ты и есть первоклашка. Потому ты и знаешь. К чему это кодовое название? Смехота!
— Я не первоклашка и даже не четвероклашка. Я с первого сентября пятиклассник. Даже не с сентября, а с двадцать девятого июня, когда мы закончили четвёртый класс. Это раз. И смехота тогда, когда операция без кодового названия. Без кода настоящей операции не бывает. Это два.
Тут вмешался Лали Дока и говорит:
— Кодовое название нужно.
Тогда мы стали спорить о названии. А Риток говорит:
— Давайте так: «Ха-ха-ха, у нашей операции есть кодовое название».
Это он для того, чтобы поддеть Яни.
А Шани Сас говорит:
— Давайте так: «Лови дохлую крысу!»
У Шани Саса на уме одни шутки. От этой глупости мы немедленно отказались.
Но когда Шани сказал про крысу, я вспомнил про дикую кошку. По-моему, идея что надо! И говорю:
— Пусть будет: операция «Дикая кошка».
Это ребятам понравилось. Ведь операция будет на той лужайке, где трое товарищей из ХВС — Дока, Боднар и Моржи — дрались с дикой кошкой. И мы нападём на неприятеля, как дикая кошка, — незаметно и быстро. Заодно мы окрестили и лужайку, составили карту местности и написали: «Лужайка дикой кошки».
А карты сделал Лали. Здорово он придумал: начертил схему, нацарапал её иголкой на засвеченной фотоплёнке, затем скопировал. И все ребята получили по карте.
Потом Лали составил военный план. Весь союз ХВС окружает гору, по которой разгуливает тот негодяй. Мы разбиваемся на четыре отряда и расходимся по четырём частям света. Медленно продвигаемся вверх и постепенно сжимаем круг — как загонщики на охоте. Восточный и северный отряды двигаются быстрее и теснят неприятеля к «Лужайке дикой кошки». На лужайке стоит моторизованный спецотряд, подкреплённый собакой — это я, велосипед и Моржи — и пускается в погоню за вором, если тот сумеет прорваться и пустится наутёк.
Разработав план, Лали отдал приказ:
— Всем воинским подразделениям даётся день для отдыха и накопления сил. Послезавтра утром в восемь ноль-ноль сбор на вокзале.
— Есть! — рявкнули мы, а Моржи лизнула Лали в щёку.
ОПЕРАЦИЯ «ДИКАЯ КОШКА» НАЧАЛАСЬ
Мы получили строгий приказ в день отдыха и накопления сил не заниматься никакими утомительными делами. Я выполнял приказ и всего лишь несколько раз прокатился на велосипеде мимо дома Кати. Потом я вспомнил, что сегодня должна быть лотерейная таблица, и поехал в сберкассу.
Мой билет, конечно, не выиграл. Ну и пусть. Велосипед я себе заработал.
До вечера тьма времени… Утомляться нельзя — приказ есть приказ! Что бы такое поделать?.. Придумал: сделаю замок с секретом для тумбочки, где лежит мой дневник. Посмотрим, как моя милая сестрица удовлетворит тогда свою любознательность! Пусть попробует вытащить!
Тому, кто ведёт дневник, а это, по-моему, очень интересное дело, советую запомнить устройство замка. Тогда не страшны никакие сёстры.
Тумбочка, в которой я прячу дневник, на высоких ножках, красновато-коричневого цвета и чуточку источена червями, но, в общем, довольно крепкая. Она осталась от моего прадеда и стояла у нас на чердаке. Когда я начал вести дневник, то с разрешения мамы поставил её к себе.
От старой бельевой корзины, которая тоже валялась на чердаке, я снял запор и приделал к тумбочке. Потом поменялся с Балинтом Балогом: дал ему увеличительное стекло и брусок олова, а он мне замок, который, «сам господь бог не откроет». Это Балинт сказал. Выходит, моя сестрица хитроумнее бога, потому что выкрала ключ и очень легко открыла.
А вот теперь пусть попробует — замок-то будет с секретом.
Во внутреннюю сторону дверцы я вбил два гвоздя на расстоянии пятнадцати сантиметров один от другого, чтоб концы торчали наружу. Между гвоздями натянул кусок толстой проволоки и на проволоку надел четыре перепиленных пополам веретена. В нескольких местах перед этими половинками выдолбил в дверце дырки и так приладил, чтобы нижняя часть половинки веретена чуточку выступала над дыркой. Позади веретён с внутренней стороны я приделал задвижку — обыкновенную планку, которая тянулась от стенки до стенки и проходила через скобу, вбитую в дверцу. Чтобы открыть тумбочку, надо было потянуть за цепочку с наружного конца планки и высвободить планку из скобы. Потом я вбил в планку гвозди, так что они выступали между половинками веретён и не давали планку выдернуть… На каждой половинке веретена я выпилил по кусочку. Когда повернёшь веретено, отпиленная часть оказывается перед выступающими зубьями. Только тогда запор открывался.
На рёбрышках веретён я написал буквы, из которых складывались слова «дикая кошка». Сложишь два слова — и открывай тумбочку. Но веретённых половинок было только восемь, и поэтому получилось «дикая кош».
Вот чертёж. Кто посмотрит, сразу поймёт устройство.
Всю работу я проделал на чердаке, чтобы Аги не видела. А после ужина положил ключ от тумбочки на самое видное место — как будто забыл.
Улёгся я в постель…
Выждал несколько минут. Потом притворился, будто заснул, даже похрапывать начал. А сам в темноте за Аги подглядываю.
Вот она встаёт, подходит к столу, хватает ключ и тихонько крадётся из комнаты.
Иди, иди, голубушка…
Возвращается она минут через пять и с такой злостью бросается в кровать, что пружины стонать начинают.
А я говорю:
— Ты положила на место ключ, Агика? Чтобы завтра мне не пришлось искать.
Она — ни звука. Здорово я её поддел.
Утром я встал очень бодрый, вскочил на велосипед и вместе с Моржи покатил на вокзал. Мне было так весело, как будто я отправился на прогулку, а не в военный поход.
Моторизованный спецотряд по крутой горной тропе сам тащился пешком и вдобавок тащил велосипед. Мы прошли мимо «Кручи Моржи» — это мы так на картах обозначили склон, где Моржи сломала ногу, — и, проделав почти шесть километров, вышли на «Лужайку дикой кошки». Там мы соединились с другими отрядами ХВС.
Лали Дока зачитал приказ.
Начальниками отрядов назначались Банди Боднар (северный отряд), Янош Адам (южный отряд), Режё Риток (восточный отряд), Петер Папп из шестого (западный отряд), Иштван Хиди (моторизованный спецотряд). В каждом отряде, кроме моего специального, было по четыре парня из пятого и шестого классов.
Лали Дока был главнокомандующий и остался с моим отрядом на «Лужайке дикой кошки». Ещё оставался маленький Адам — он был связной. Отряды с четырёх сторон оцепили гору. Лали свистнул, и войска, услышав сигнал, начали прочёсывать местность.
Мы условились так: если какой-нибудь из отрядов заметит врага, то свистом сообщит главнокомандующему, чтобы тот мог вовремя изменить маршрут остальных.
Мы стоим у края лужайки и ждём сигнала. Проходит десять, двадцать, тридцать минут — ничего. Сегодня, наверно, вора здесь нет, и завтра придётся начать сначала.
Лали отдаёт приказ обойти лужайку и проверить, нет ли чего-нибудь подозрительного.
Мой отряд приближается к краю лужайки, откуда виден другой берег реки, смотрит — вон он, наш враг! Далеко-далеко на велосипеде катит…
Малый, наверно, наловил рыбы и ехал домой. Но не по той дороге, что ведёт на вокзал, а в другой конец города. Эта вторая дорога намного длиннее, она проходит через две деревни и петляет по горам… Если хорошенько нажать, догнать можно.
Я мигом доложил обстановку, и главнокомандующий отдал приказ:
— Отря-яд, в погоню! Марш!..
Но пока я спустился к реке, пока нашёл переправу и перетащил велосипед, неприятель скрылся из глаз. Но я его всё равно догоню. И вот я вскочил на велосипед, нажал на педали, и мы помчались. Моржи в корзине сжалась в комочек. Недаром она навострила уши, когда папа объяснял про сопротивление среды: потому-то она и свернулась в комок, чтобы сделать как можно меньше поверхность столкновения с воздухом.
Хо-хо! Вон за поворотом наш враг. Мне всё ясно: это «летний» велосипедист. В школе мы так называем ребят, которые не очень-то хорошо что-нибудь умеют.
В общем, не велосипедист, а лапша. Держится скованно, за руль цепляется судорожно и ногами дёргает, когда крутит педали. Настоящий велосипедист развивает скорость спокойно и плавно.
Ну, этого «летнего» я через метров пятьсот догоню.
Расстояние сокращается…
Моржи уже на взводе: обнюхивает воздух, вытягивает уши — словом, чувствует, что дело будет…
Ещё несколько метров, и я его догоню. Я уже различаю ремешок с транзистором.
И вдруг…
ГАДЮКА
Вы помните Эмми, подружку Карчи, которая была «прессовочной машиной»?
Так вот. К родителям Эмми приехали гости — дядя и тётя. Им захотелось побродить в горах. Эмми увязалась с ними, потому что очень любила гулять, особенно в лесу. Один раз она там видела белочку; белочка ни капельки не испугалась и, сидя на дереве, поглядывала на Эмми весёлыми, любопытными глазками. И с маленькими ящерицами Эмми здорово подружилась. В негустом лесу, которым порос склон горы, где повсюду лежали обломки скал, было много-много ящериц. Ящерицы жарились на солнышке и не убегали, когда приходила Эмми. Они тоже смотрели на неё маленькими выпуклыми глазками, блестящими как жемчужины. А если и убегали, то совсем не от Эмми, и при этом так смешно извивались, как будто исполняли какой-то танец. Скрывались они очень быстро, и Эмми не успевала за ними уследить.
Спинки ящериц украшали узоры, которые всё время менялись и так блестели на солнце, как будто были покрыты глазурью.
«Самые красивые зверюшки на свете!» — думала про ящериц Эмми. А какую необыкновенную ящерицу видала она в прошлый раз! С двойным хвостиком, как у ласточки. Эмми спросила у Пишты Хиди: почему такая странная ящерица? А Пишта учил про них в школе и всё знал. Он сказал, что эту ящерицу, наверно, поймали нехорошие дети, и ящерица, чтобы спастись, сбросила с себя хвост. Хвост остался в руках у детей, а у ящерицы вырос новый, похожий на вилку.
Эмми была хорошая девочка, она никогда не ловила ящериц и всех своих друзей просила, чтобы они их не обижали.
А однажды случилось вот что. Какая-то ящерица грелась на солнышке. Вдруг, откуда ни возьмись, ёж. Крадётся, крадётся, сейчас — ам! — и съест ящерицу. Но Эмми увидела злого ежа, стала размахивать палкой и прогнала. Вот какая храбрая девочка Эмми!
Отправившись на прогулку с тётей и дядей, Эмми стала просить, чтобы они повели её в лес с ящерицами.
— Это далеко. Ты устанешь, Эмми, — сказал дядя.
— Я не устану. Мы с папой ходили много раз, и я не уставала, — настаивала Эмми.
Сперва они ехали в автобусе, а потом шли пешком. Взбирались на гору, спускались с горы по дорогам, тропинкам и перевалам. Эмми держалась молодцом и ни разу не пожаловалась на усталость.
Когда они пришли наконец в лес, Эмми потащила тётю и дядю смотреть ящериц.
Ах, какая прелесть!
Это была старая, очень старая ящерица, огромная-преогромная. Брюшко у неё было зелёное-презелёное, а рисунки на спине такие красивые, каких Эмми ещё не видывала. Ящерица подняла голову, посмотрела по сторонам и высунула маленький двурогий язычок. Тут Эмми увидела у неё на шее голубое пятнышко, оно блестело и переливалось, как эмалевое. Наверно, эта ящерица была королева, потому что такой красивый наряд мог быть только у королевы.
Вдруг Эмми видит: отвратительная змея тихо-тихо, так что Эмми раньше её и не заметила, подкралась к прекрасной ящерице и ка-ак куснёт её в шею, в самое голубое пятнышко.
В ручонках у Эмми была длинная палка. Эмми как размахнётся да как трахнет змею по голове!
— Ты зачем, злая змея, обижаешь мою ящерицу?! — крикнула девочка.
А гадюка метнулась к Эмми и — та даже моргнуть не успела — вонзила ей жало в ногу.
Эмми заплакала, закричала. Дядя бросился к ней и, узнав, в чём дело, схватился за голову.
— Что же делать? Что же нам делать?.. — твердил он растерянно. — Её надо сейчас же везти к врачу! До автобусной остановки два с половиной часа ходу. Вот что, — сказал он жене. — Выйди на дорогу, может быть, остановишь мотоциклиста… Машины едва ли здесь ходят… А я пока перевяжу ногу, отсосу кровь…
Тётя вышла на дорогу, остановилась у дуплистого дуба и через несколько минут увидела серебристый велосипед и велосипедиста с транзистором на ремешке.
— Пожалуйста, остановитесь! — закричала тётя. — У нас несчастье! Гадюка укусила ребёнка!
Но велосипедист даже головы не повернул и промчался мимо.
А через несколько секунд показался ещё один серебристый велосипед. На этом велосипеде мчался мальчик и вёз… собаку в корзине.
Неужто и он проедет, не остановится?..
— Помогите! — крикнула тётя. — Гадюка укусила ребёнка!
В тот же миг зашуршали затормозившие колёса, велосипед остановился, и велосипедист соскочил на землю.
— Чем я могу помочь? — спросил он.
Тут появился дядя с маленькой Эмми на руках. Девочка, как только увидела велосипедиста, радостно закричала:
— Это же Пишта Хиди!
ВОТ ЭТО СКОРОСТЬ!
Расскажу, что случилось, когда я погнался за вором.
Он уже заметил погоню, хотя, может быть, не догадывался, что мне нужен транзистор. Но совесть у него наверняка была нечиста, потому что он здорово жал…
Но как бы он ни старался, ещё несколько минут, и я бы его накрыл…
А сейчас… Сейчас я думал о том, что Моржи легко возить в корзинке, а вот как везти ребёнка, да ещё с такой быстротой, чтобы вовремя успеть в больницу.
— Мальчик, — говорит Эммин дядя, — может быть, ты одолжишь мне велосипед, и я сам её повезу. По-моему, так будет лучше.
Я подумал: лучше или не лучше? Взрослому человеку, конечно, легче удержать в равновесии велосипед и ребёнка. Но этот дядя, слово даю, съедал на обед не меньше десяти порций второго. Ух и толстый он был! Где такому разогнать машину!
А тут Эмми как закричит:
— Пусть Пишта везёт! Папа сказал, что быстрее его никто на велосипеде не ездит!
Дядя всё ещё думал, а я говорю:
— Я всё-таки легче вас и потому поеду быстрее. Можете на меня положиться.
Раздумывать было некогда.
Моржи соскочила на землю, в корзину мы втиснули Эмми, выломав при этом два прута, чтобы она могла свесить ноги.
— Только, ради бога, поосторожней, — взмолилась тётя. — А мы поспешим за вами, как только сможем.
Дядя вытащил из брюк ремень, привязал Эмми к рулю — и в путь!
Если бы тогда мой велосипед был таким, как сейчас, с узкими колесами, я бы, наверно, развил умопомрачительную скорость. А был бы мотор с мопеда…
Зато у меня был другой мотор. Не смейтесь, пожалуйста, я говорю всерьёз. Этот мотор с булавочную головку был в моём сердце, и он помогал мне гнать так, что я брал повороты на бешеной скорости и железными руками удерживал руль, когда машина почти плашмя ложилась набок. Поворот кончался, она выпрямлялась и неслась как стрела по неровной лесной дороге и ни разу не опрокинулась.
Вот это скорость!
Я мчался вперегонки со змеиным ядом, и от меня зависела жизнь Эмми.
— Это же Пишта Хиди!
Вот это была скорость!
Я не чувствовал ног — это были не ноги, а механизмы, они крутили педали с такой быстротой, что глазом за ними не уследить. Руки были не руки, а автоматы: они ни на миг не выпускали руля, подпрыгивавшего на буграх, камнях и ухабах. Кисти совершенно онемели, но я приказал себе: держись! И тогда не стало ни боли, ни онемения, руки стали как сталь, спаявшаяся со сталью руля. Мы летели.
Вот это была скорость!
Телеграфные столбы проносились мимо нас и казались планками длинного забора.
Камешки разлетались из-под колёс с такой силой, что, попади они в бегущего зайца, уложили бы его на месте.
Не слышно было ни дребезжанья, ни лязганья, которые всегда сопровождают велосипед, когда он несётся по ухабистой дороге. Наверно, безумная скорость ослабляла силу толчков, а может, мы уносились быстрее звуков и они не успевали долететь до моих ушей. Или я просто ничего не слышал от напряжения и волнения.
Вот это была скорость!
Я опять догнал вора. Он обернулся, увидел меня в двух метрах от себя, охнул и стал бешено крутить педали, чтобы хоть это расстояние удержать. Он не знал, что в тот момент не было на свете такого велосипедиста, которого я бы не обогнал… Ещё секунда, и я промчался мимо него, даже не повернув головы. Он, наверно, удивился…
Я не чувствовал никакой усталости.
Холмы наконец стали более пологими, леса поредели, дорога становилась всё более гладкой, и через несколько минут я выехал на шоссе.
Ш-ш-ш… Велосипед скользил как будто сам по себе, но я продолжал крутить педали — быстрее, быстрее…
Ещё один холм, а за ним город.
С середины холма я увидел трубы папиного завода. Сначала одни верхушки, потом на синем небе красный столб стал расти, расти — и вот подо мной весь город с поблёскивающими железными крышами, белеющими стенами…
Я въехал в город. Скованное нервным напряжением тело стало расслабляться, и тут я почувствовал усталость. Ноги сделались как палки, и я двигал ими с неимоверным трудом; руки просто отваливались, и теперь уже надо было думать о том, чтоб на первом повороте не опрокинуться с велосипедом и Эмми.
Я увидел больницу, и силы мои иссякли.
Крутнул разок педали, подъехал к самым воротам и больше уже не мог. Привратник позвонил, выбежала сестра, я передал ей Эмми…
Потом прислонил велосипед к стене, опустился у ворот на скамью. Сидел, ничего не чувствовал, ни о чём не думал.
Выдохся…
А немного погодя пришла сестра, сказала, что врач сделал Эмми укол и опасность миновала.
— Но если бы на пятнадцать минут вы опоздали… — и последовал выразительный жест.
Только тут я стал приходить в себя.
Надо идти домой. Сказать родителям Эмми…
Попытался подняться — ноги не слушаются, подкашиваются. Я опять сел, стал разминаться. Всё-всё болело. Наконец я встал. Но на велосипед сесть не мог.
— Можно его оставить здесь до завтра? — спросил я привратника.
— Поставь в мою будку, ничего с ним не будет.
Я поплёлся к родителям Эмми, а потом домой. Иду, спотыкаюсь, вхожу в калитку, а навстречу несётся голос Аги:
— А Пишта без велосипеда! Что, сломался твой драндулет?
Я ни звука.
Сел на веранде, смотрю. Ласточки летают. Вон их гнездо между балками веранды. Они влетают и вылетают.
А Аги не унимается, трещит:
— Говори, сломал драндулет, а?
Я скрестил на груди руки и ни слова.
Как же ей станет стыдно, когда она узнает о том, что было!
СКВОЗЬ ЗЕМЛЮ ОН ПРОВАЛИЛСЯ, ЧТО ЛИ!
Велосипед выдержал испытание — спас человеку жизнь! Зато вор улизнул. Но не беда, мы с ним ещё посчитаемся.
Целых пять дней мы искали вора, а он, наверно, был настороже и за сто километров обходил «Лужайку дикой кошки» и все окрестности, где ему грозила опасность. Тогда мы решили по крайней мере не показываться в тех местах неделю. Вор осмелеет, и тогда мы его возьмём.
Неделя передышки была мне очень нужна. Я ведь как следует ещё не занимался велосипедом, а у меня уже накопилась тысяча идей, как сделать его лучше, чем сделали на заводе.
И вскоре на нём появились другие колёса, другой фонарик, с которым даже ночью можно отправиться в путь, широкое седло, два тормоза и два звонка. А потом прибавилось зеркальце, чтобы видеть, что делается сзади, и дальномер. Так что теперь я точно знаю, какое расстояние от нашего дома до папиного завода: тысяча двести семнадцать метров двадцать три сантиметра.
Техническая подготовка была основательная.
Наши разведчики изредка выходили в окрестности «Кручи Моржи», но неприятеля и в глаза не видели.
Да что он, сквозь землю провалился, что ли?..
А дни шли и шли.
Пора было созывать военный совет, но мы как будто про него забыли.
Днём играли в шахматы, в домино или потешались, глядя на петуха Пишту. Но все мы были скучные, вялые и втихомолку побаивались, что навсегда потеряли след вора.
Обидно же, правда? Сколько старались, сколько приключений и трудностей пережили, а дела не закончили…
САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ ВЫЛАЗКА СПЕЦОТРЯДА
Единственное, что меня утешало: Аги притихла. Как узнала, что я спас Эмми, так и притихла. Сообразила наконец, что меня ей не победить. Хоть она и старше на год, да только не в этом дело. «Видно, исправляется, — думал я. — Чем тратить куриные мозги на дурацкие шутки над братом, лучше бы поучилась у него жить».
Ведь вон до чего дошло: я начинаю разбирать велосипед, а она подходит, смотрит, расспрашивает, что, как и зачем. Может, она потому укротилась, что её подружка Петер уехала отдыхать? Наверно, эта Петер на неё плохо влияет…
Я совсем уже примирился с Аги и ни капельки не противился, когда она втиралась в нашу компанию, чтобы вместе играть.
Уже начал созревать виноград. Пришёл ко мне как-то Шани Сас, выходим мы с ним во двор, а он говорит:
— Посмотри, Пишта, ваш петух стал виноделом.
Я посмотрел и вижу: топчется Пишта у виноградных лоз, высматривает виноградину поспелее. Высмотрит — да как подскочит! Мы просто умирали от смеха. Потом Шани сказал, что надо отработать петушиную акробатику. Сорвал несколько виноградин и давай подбрасывать перед Пиштой. Пишта дико подскакивал и ловил их. Тогда Шани стал подбрасывать то вправо, то влево, и Пишта прыгал вправо и влево: бросок — подскок, бросок — подскок. Со стороны казалось, что петух пляшет чардаш.
Вдруг подбегает Моржи. Посмотрела на петуха и на ягоды и тоже давай скакать. Получилось, что собака с петухом пляшет. Ох и представление было! Я просто корчился от смеха.
Но скоро нам это надоело, и мы решили поиграть в «Берегись!». Это настольная игра с фигурками разных животных. Каждый выбирает себе фигурку и бросает счётный кубик. Какое число выпадет, столько кружочков надо пройти фигуркой по длинному полю и внимательно следить, чтобы не натолкнуться на препятствие, опасное для этого животного. Препятствия нарисованы на доске. Рыба, например, может попасть в сеть, волк — в яму. Если рыба попадёт в пустыню, для неё это тоже гибель. Кто не уследил, тот выбывает из игры и начинает сначала.
В эту игру надо играть вчетвером.
Но так как нас было двое, то папа согласился быть третьим, а четвёртой я позвал Аги. Она, конечно, тут же примчалась.
Все мы выбрали по фигурке.
Шани взял шимпанзе, я — волка, папа — орла. Мы спрашиваем у Аги:
— А ты кем будешь?
Тут она ехидно ухмыльнулась и говорит:
— Я буду дикая кош.
— Что такое? — удивился папа. — Может быть, дикая кошка?
— Нет-нет, дикая кош. Только дикая кош! — заявила Аги и так нахально на меня посмотрела, что меня дрожь пробрала. Конечно, пронюхала секрет замка и рылась в дневнике!
Ух как я её возненавидел! Мне сразу же расхотелось играть. Но надо было скрывать свои чувства, чтобы не обидеть папу — ведь он так охотно согласился с нами играть.
А папа говорит:
— Не дурачься, Аги. Вот дикая кошка.
Мы начали игру.
В душе я кипел и злился со страшной силой. Я почти не смотрел на доску, а проклятая «дикая кош» три раза выбивала моего волка. Вдобавок у меня не выходила шестёрка, и я долго не мог войти в игру.
Первым выиграл Шани. Здорово у него выходит: захочет и выкинет шестёрку и ни капли не жульничает — просто ловко кидает кубик. А я страшно обрадовался, что выиграл Шани, потому что моей сестрице до смерти хотелось стать первой. Ух как она кипятилась! Но и со второго места слетела, потому что вторым стал папа. А я был на последнем месте. Но это всё ерунда. Зато вот дневник…
Потом Шани ушёл домой. У них должны были чинить телевизор, и он спешил, чтоб не пропустить такое интересное дело. Аги смылась. Наверно, испугалась расправы. А я так расстроился, что пошёл в сарай, на своё всегдашнее «грустное» место, уселся на чурбан и давай страдать. Через минуту слышу: скребётся Моржи. Просит впустить. Открыл я ей дверь мрачный-мрачный и на неё не смотрю. Вдруг чувствую, Моржи суёт мне что-то в руку. Я посмотрел, да ка-ак вскочу — даже с чурбаном поцеловался, и так крепко, что зуб шатается до сих пор.
Знаете, что это было?!
Шапка! Шапка того негодяя, который украл транзистор!
Я ведь однажды её разглядел и хорошенько запомнил. Это была серая кепка в полоску с тремя масляными пятнами на рубль двадцать пять. Одно пятно, сзади, было с пятак; второе, сбоку, — в двадцать копеек; и третье, на макушке, — в железный рубль. И вот эта шапка у меня в руках. Значит, где-то поблизости он, шапкин хозяин. Молодчина-премолодчина Моржи! Всё-таки выследила! Замечательная собака и настоящий член ХВС! Не зря мы её учили. И выучили!
Эх, Моржи, умела бы ты говорить!
Но всё равно, хоть она и не говорит, ума у неё больше, чем у всех девчонок из класса Аги. За исключением Кати, конечно.
Моржи вцепилась зубами в мои полуботиночные шнурки и давай тянуть. Хочет вести на след.
Чего мне артачиться? Я пошёл.
Эй, Моржи, куда мы идём? В подвал? Разве вор в нашем подвале? Ты даже дверь скребёшь… Неужели он здесь?
Сердце у меня застучало чуть-чуть сильнее. Вхожу… Никого. А Моржи за мной и пошла скакать вокруг велосипеда — он у меня хранится в подвале.
Умница, Моржи! Значит, ты предлагаешь сесть на велосипед и ловить вора? Тогда забирайся в багажник — и в путь!
Мы выехали на улицу. Теперь куда?
Я повернул наугад руль вправо, но Моржи сердито заворчала и оскалила зубы. Тогда я повернул налево — Моржи довольно тявкнула и лизнула мне руку.
Ясно, направление правильное.
Но что будет дальше? Вдруг Моржи захочется что-нибудь сказать? Как я её пойму? Ладно, пока едем прямо, а если понадобится свернуть, Моржи наверняка подскажет. Тут я взял и назначил её своим адъютантом.
Кончилась городская окраина, а Моржи сидит и замечаний не делает. Значит, направление верное. Но вот мы доехали до развилки, и Моржи забеспокоилась. Я мигом сообразил, что надо свернуть. Свернул, и Моржи посмотрела на Меня так ласково, как будто сказала: «Умница у меня хозяин! Ему бы ещё капельку мозгов, и он мог бы быть настоящей собакой».
Едем мы, едем, уже одолели крутой подъём. Но что это с Моржи? Выскочила из корзины, подбежала к оврагу, замерла — и ни звука…
Я спрыгнул с велосипеда, подхожу тоже.
На другой стороне оврага, раскинув руки, спит-храпит тот негодяй.
Рядом в траве его туфли и велосипед. А на плече у негодяя ремешок, а на ремешке транзистор. А на транзисторе снизу мелкими буковками выжжено: «Лайош Дока».
Вот это повезло! Вот это здорово!
Спит малый так, что его, наверно, из пушки не разбудишь.
А мне что делать? Поскорее раскрыть перочинный нож, срезать с ремешка транзистор и проколоть велосипедные покрышки.
Нож в руках. Это отличный нож из блестящей нержавеющей стали. Под стать моему велосипеду. Мне подарил его дядя, когда я был у него в гостях. Это было три года назад, а ножик совсем как новый. Я дважды в неделю его точу, поэтому он острый как бритва, даже острее.
Ну, парень, теперь держись!
Я тихонько пробирался в овраг. Моржи следила за каждым моим движением, и хвост у неё от напряжения дрожал…
И вдруг я остановился, задумался.
Достойно ли порядочного человека вообще, а члена ХВС в особенности, выкрасть вещь? Слов нет, конечно, это транзистор Лали, и больше ничей. Лали купил для него детали, Лали ломал над ним голову, Лали его собрал и прославился на всю школу… Но если я потихоньку срежу транзистор, что скажет этот тип, когда проснётся? «А-а, — скажет он, — сразу видно, что эта шатия из трусливых. Трус на трусе. Они тоже крадут, когда люди спят, и выходит, они не лучше, чем я. Так что нечего мне стыдиться…»
Это одно. А второе: стоило ли тратить столько усилий, чтобы сперва купить, потом столько возиться, чтобы усовершенствовать велосипед? Стоило ли тратить время, чтобы сделать из Моржи ищейку, а потом обо всём забыть, взять перочинный нож и — фьюить! — одним махом срезать транзистор, пока малый спит?
— Нет, — говорю я себе и своему адъютанту, — такие дела нас не устраивают.
Срезал я с орешника длинный прут. Вытянул руку и давай водить прутом по ушам и носу противника. А он дрыхнет и думает, что это муха по нему гуляет. Раз смахнул, два смахнул, а у меня снова идея блеснула. Заострил я прут получше и давай щекотать его по голым пяткам.
Он вмиг проснулся и как стал хохотать! Ногами дрыгает, корчится, взвизгивает… И вдруг увидел меня. Смолк, а рот остался растянутым. Смотреть на его рожу было просто умора: губы от смеха ещё дёргаются, а глаза остановились, и в них ужас и злость. Сидит и, как говорится, ни проглотит, ни выплюнет.
Но я резину тянуть не стал и сразу ему всё объяснил.
— Ты самый настоящий подонок! Ты украл наш транзистор. Пока ты здесь спал, я сто раз мог его срезать и унести. Но я красть не хочу. Даже у тебя, хотя ты и вор. Я хочу отнять его в честном бою. Надевай свои лапти и садись на велосипед. Даю тебе сто метров форы. Я двину за тобой, когда ты будешь вон за тем телеграфным столбом.
Он таращил на меня глаза и молчал. Что у него там варилось в башке, неизвестно. Может, он сейчас вскочит, и мы схватимся врукопашную. С виду он года на два старше меня…
Ах вот как! Оказывается, ты не только трус, но и самолюбия в тебе ни на грош: драться не собираешься, транзистор не отдаёшь и предложение принимаешь.
А я-то думал, отдашь и скажешь, что больше красть никогда не будешь…
Вот подонок!
Он надел туфли и вскочил на велосипед, не проронив ни единого слова. Сто метров форы этот хитрец ехал медленно-медленно, чтобы не растрачивать сил, а потом как нажмёт!..
Я стоял наготове. Моржи в корзине, нога на педали. Сейчас он проедет последний столб — и тогда держись!
Когда мы добрались до вершины холма, я сократил уже расстояние метров на тридцать.
Потом мы перевалили через вершину, и я зажмурил глаза — ух и крутизна!.. Я мчался вниз, крутил педали, а они крутились вхолостую. Надо было притормозить. Но если нажать на ножной тормоз, слишком резко снизится скорость. Оставался ручной. Я нажал на него, но от бешеной гонки из тормозной колодки выскочила резинка, и велосипед продолжал нестись, не сбавляя хода. Сейчас я его догоню. Но придётся притормозить, иначе Моржи не сможет выскочить из корзины. Жму на ножной тормоз, а он не действует… Что за чёрт! Жму изо всех сил — всё равно не действует… И раздаётся какое-то непонятное шипение, в нос ударяет запах горелого масла. Я обернулся и увидел тоненькую полоску дыма, которая тянулась следом за мной. Должно быть, от скорости загорелся тормоз.
В этот миг я догнал своего противника и, промчавшись мимо, услышал позади себя возглас, в котором звучали ужас и удивление. Ещё бы не кричать! Ведь за мной тянулась полоска дыма, как бывает при запуске ракет. Он, наверно, подумал, что у меня реактивный велосипед. А я подумал, что наверняка сломаю себе шею.
Я промчался вперёд метров на пятьдесят и тут вспомнил про свой второй тормоз.
Здорово, что я его тогда приделал, а то бы вовсе остался без тормозов. А теперь, когда ручной сломался, а ножной загорелся, у меня есть запасной. Я нажал на него, велосипед проскользил ещё метра два и с режущим визгом остановился.
Я обернулся.
Вот это да! Малый-то повернул назад и дунул в другую сторону. Но там опять был крутой подъём, так что далеко он от меня не уйдёт — догоню!
Внизу, у подножия холма, дорога довольно отлогая, и мы оба неслись с одинаковой быстротой, но через несколько минут я его догнал.
— Моржи, хватай!
Моржи выскочила как пуля и вцепилась в его лодыжки. А он выхватил на ходу насос, размахнулся, но потерял равновесие и растянулся на дороге.
Мы с Моржи вдвоём — на него.
У него оказалась бычья сила, — даже удивительно, что он такой трус. Он стряхнул нас обоих, как букашек, вскочил и пошёл на меня.
А Моржи!.. Честное слово, Моржи так усвоила стратегию и тактику боя, будто закончила военную академию.
Она не ринулась в атаку вместе со мной, а сделала обходный манёвр: протрусила бочком и притаилась в тылу врага. И только тогда, когда я бросился на него, она сзади вцепилась в его лодыжку. Он поднял ногу, чтоб её оттолкнуть, а я как поддам, и он сразу с копыт. Мы с Моржи навалились на него с двух сторон, придавили к земле, и он лежит ни живой ни мёртвый.
Теперь-то он транзистор отдаст без звука…
И вдруг меня по ушам резанул автомобильный гудок. В пылу драки мы не заметили, что идёт грузовик. Наверно, он уже раньше нам гудел — смутно я, кажется, что-то слышал. Шофёр хотел нас объехать, но мы, как услышали сигнал, так вдвоём и рванулись, не расцепившись. И отлетели не в сторону, а под колёса: перед самым моим носом блеснула мощная фара машины. Ещё бы секунда — и конец.
Но в тот же миг страшно скрипнули тормоза, пронзительно завизжали колёса, и пятитонный грузовик остановился.
С треском распахнулась дверца кабины, с криком и бранью выскочил шофёр, красный как перец, и на нас:
— Эй, щенки проклятые! Другого места не нашли?! Только посерёд улицы. Ух, мерзавцы! A-а, ясно, из-за приёмничка дерётесь. Ну-ну! Но из-за него вы больше драться не будете!
Не успел я и рта раскрыть, как он дёрнул к себе транзистор, спихнул с дороги ногой оба велосипеда, хлопнул дверцей кабины, включил мотор, и здоровенная пятитонка грузно тронулась с места. Всё это произошло в одну минуту.
Тут я только пришёл в себя.
— Эй, подождите! Постойте! Отдайте транзистор!..
Грузовик уехал.
Мой противник стряхнул со штанов пыль и ухмыльнулся до самых ушей.
— Ну что, добился своего? Теперь ты доволен?
И тут… хотя я сам понимаю, что это стыдно, в особенности для пятиклассника, но как только малый это сказал, я заплакал. Заплакал от бессилия и злости. А Моржи, увидев мои слёзы, завизжала так жалостно, как затянутый рывком велосипедный тормоз.
Малый разинул рот и тупо уставился на нас.
— Вот комики. Ревут из-за какого-то паршивенького транзистора…
Мы стояли с ним почти рядом, и теперь я мог рассмотреть его как следует. Ну и рожа! Вся в острых углах, с толстыми губами и глазами, от которых, как говорят, добра не жди.
Он был года на три старше меня и до жути похож на Фуллайтара, одного нашего школьника, которого учителя и ребята прозвали «Школьный кошмар». Его даже на год исключили из школы… Может, и этого тоже. Он, конечно, понятия не имеет, как сделать транзистор. Да ему такое и в голову не придёт. Вот ножку подставить другому — это он может.
Но я всё-таки с ним заговорил. Пусть хоть знает, какой он подлец, — сперва украл транзистор, а теперь насмехается. А может, и не поэтому. Может, я так переполнился переживаниями, что обязательно надо было выложиться — всё равно перед кем…
— Да? Паршивенький транзистор? А ты знаешь, какой это транзистор?! Ты знаешь, что вся школа ахнула, когда он его сделал?!
Торопливо и сбивчиво, размахивая руками, я рассказал про транзистор и Лали Дока. А пока я говорил, случилась совсем непонятная вещь. Этот малый нагнулся, медленно поднял велосипед, зажал ногами переднее колесо и выпрямил свёрнутый руль. Потом стал смущённо крутить на ручке руля резину. Я умолк, а он так тихо и невесело говорит:
— Ладно, скажите вашим ребятам, чтобы не сердились…
Он обратился ко мне и Моржи. Потом поставил на педаль ногу, подумал секунду и говорит:
— Хочешь, скажу тебе номер грузовика? БК-26-58.
Вот здорово!
— Как ты запомнил в такой свалке?
— А мне это ничего не стоит. Один раз увижу какое-нибудь число и на всю жизнь запомню. Хочешь, дай мне два трёхзначных, а я помножу? Ну ладно, сейчас это ни к чему. Привет.
— Привет, — задумавшись, нерешительно протянул я.
Он сел на велосипед и медленно покатил.
Я смотрел ему вслед. Он взбирался по склону холма, потом перевалил вершину и исчез.
С номером-то он мне подкинул идею.
Может, удастся догнать грузовик, кто знает! Он уехал минут двадцать назад. Нет, наверно, не догнать даже на моём велосипеде.
Или попробовать?
Я подумал, подумал и решился.
И вот почему.
Когда мой папа работал над смолой Ф-40, у него тоже не всё шло гладко. У него тоже сперва не получалось. И кое-кто на заводе говорил, что у папы вообще ничего не выйдет. Папа, конечно, волновался, переживал. А мама говорит: «Перестань изводить себя, Иштван. Старая смола была хороша и теперь хуже не стала». Но папа тряхнул головой и сказал: «Нет, это дело чести. И я её сделаю».
По-моему, вернуть транзистор Лали — тоже дело чести.
Я стал осматривать велосипед.
Что за машина! После такой отчаянной встряски осталась целёхонькой, без единой царапины, даже руль выпрямлять не надо. Только здорово запылилась. Я вынул из сумки тряпку, протёр все части, и Моржи, мой верный друг, тоже лизнула его раз-другой, чтобы было побольше блеска. Велосипед заблестел как новенький.
Ну, Моржи, забирайся в корзину, попробуем разыскать грузовик с номером БК-26-58.
Вперёд!
НОВЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ
Куда же поехал грузовик?
Наверняка в соседний город. Значит, и мне надо туда.
Я посмотрел на дорожный указатель — до города семнадцать километров. Ну что ж, до сумерек можно управиться.
Я ехал не очень быстро, потому что путь был немалый и силы надо было беречь.
Едем, едем. Моржи спокойно подрёмывает в корзинке. Проехали уже четыре деревни. Вдруг Моржи забеспокоилась, начала ёрзать. А на Моржин инстинкт положиться можно. Тогда я затормозил и высадил её на землю. Моржи сразу принялась рыскать, принюхиваться; чуть-чуть постояла, подумала, потом бросилась к обочине дороги, остановилась, повернула голову ко мне и тявкнула. Мы стояли на вершине холма, и склон был довольно крутой. Я глянул вниз — там стоял грузовик БК-26-58.
Как Моржи удалось разыскать его, непонятно. По запаху машину не выследишь, потому что запах у всех машин одинаковый. Так, по крайней мере, нам, людям, кажется. А Моржи, наверно, думает иначе. Может быть, даже иронически усмехается: «Какая наивность! Разве можно сравнить мой тонкий нос со здоровенным нюхателем хозяина…»
Но как бы там ни было, грузовик стоял, под ним был расстелен брезент, а на брезенте лежал шофёр!
Ага, у него заглох мотор. Теперь он с ним повозится… Очень хорошо, так ему и надо, пусть не увозит чужие транзисторы!
Ладно, Моржи, не так уж всё плохо. Как-нибудь справимся.
Ну, давай — теперь или никогда!
Я медленно подъехал к машине и самым вежливым голосом говорю:
— Дядя, а дядя! Пожалуйста! Будьте добры, наш транзистор…
Молчание.
— Дядь, а дядь! Транзистор…
Тут шофёр как вскочил, как пошёл ругаться и гаечным ключом размахивать — прямо жуть.
— Транзистор захотел? — заорал он потом, когда обругал меня всякими словами. — А больше ты ничего не хочешь? Скажи спасибо, что остался цел, а то бы попал под колёса, а мне отвечать за тебя…
— Дядя, а вы не злитесь. Я вам сейчас расскажу, как всё было, и про транзистор…
Я и сам понимал: дорога не место для драки. Но он же не знает, как было дело.
Шофёр повернул ко мне лицо и несколько секунд помолчал. Я уже подумал, что он смягчился и ждёт, когда я начну свой рассказ. Я приготовился, а он вдруг опять завёлся, да как закричит:
— Ты мне тут сказками голову не морочь! Тоже сказочник выискался. Про транзистор, про Красную Шапочку… Отвали, а то стукну ключом, тогда не обрадуешься…
Кричит, орёт, а сам глаз с колеса не сводит. И тут я увидел: в шине прокол, колесо спустило. Так вот почему он опять вскипел.
Выходит, надо человеку помочь. Мысль у меня лихорадочно заработала, и вмиг родилась блестящая идея.
Когда я купил велосипед, папа подарил мне специальную резиновую мастику, которая моментально склеивает и никакой просушки не требует. Наложил заплату — и накачивай колесо сколько хочешь. Папа так и сказал, а он-то знает, что говорит. Я склеил для пробы два кусочка резины — всё было так, как он сказал. Я даже пожалел, что велосипед совсем новый и нельзя воспользоваться прекрасным клеем.
Тюбик с мастикой лежал у меня в велосипедной сумке. Сейчас я об этом тюбике вспомнил.
— Дядя, снимите, пожалуйста, колесо. Пока вы будете чинить мотор, я дырку заклею.
Моржи, услышав моё предложение, удовлетворённо заскулила. А шофёр поскрёб в затылке и уже совсем беззлобно сказал:
— Отвяжись, малый. Нет у меня с собой клея. В гараже утром оставил.
— А мне вашего и не надо. У меня свой есть. Не клей, а чудо. В одну секунду свяжет…
Шофёр повертел в руках тюбик, выдавил каплю на палец, два пальца сжал, а разжать… После этого он даже повеселел, поднял машину, снял колесо и молча положил передо мной.
Заклеил я ему прокол — пустяковое было дело! — потом помог накачать колесо. Пока мы вдвоём работали, я выложил ему всё: про Лали, про наш союз, про транзистор и про погоню. А он совсем успокоился, подобрел.
Пока мы вдвоём работали, я выложил ему всё…
— Ну и чуднó у тебя получается, — говорит он. — Что ни вещь, то чудо. Чудо-транзистор, чудо-клей… А уж эта крохотная помесь, само собой, тоже чудо…
Я не обиделся. Пусть насмехается. Не хотелось мне тратить время на доказательства, что Моржи действительно собака необыкновенная. Я только ждал, когда он отдаст транзистор…
Наконец я перекинул ремешок с транзистором через плечо, вскочил в седло и что есть сил стал крутить педали моего чудо-велосипеда. Я уже на целый час опоздал домой.
ПОБЕДНЫЙ МАРШ
На следующий день в восемь утра у нас был назначен военный совет. Сбор на лесной лужайке. Но я проспал. Вскочил, взглянул на часы — четверть девятого. Вышел во двор — Моржи спит. Пришлось её разбудить.
Мы наспех позавтракали, вскочили на велосипед и понеслись на совет. Настроение у нас было отличное.
А когда приехали в лес, стало ещё радостней. В лесу было очень здорово! Светло, спокойно и ясно. Пели птицы, весело повизгивала Моржи, шуршала под колёсами опавшая хвоя.
Ребята уже собрались и ждали нас. Но мы не поехали прямо к ним. Я спрятал велосипед в кустах, сделал знак Моржи молчать, и мы с ней тихо подкрались к краю лужайки. Транзистор я повесил на ветку, а сам стал за деревом. Слушаю и смотрю.
Все сидят скучные. Потом Лали говорит таким грустным, унылым голосом:
— Ребята, пропал мой транзистор. Видите, Пишта Хиди даже не пришёл на военный совет. Потому что он тоже не верит…
Тут я включил транзистор.
«Слушайте отрывки из опер…» — сказал диктор из Будапешта. А Лали как встрепенётся.
— Ребята, это мой транзистор! Я его по звуку всегда узнáю! — крикнул он и бросился к кустам, где стояли мы с Моржи.
Все ребята вскочили и побежали за ним.
Раздвинули кусты…
— Ура! Ура! Мой транзистор! — заорал Лали Дока.
— Качать Пишту! — рявкнул большой Адам.
— Качать спецотряд! — завопил Шани Сас.
Мы с Моржи стоим и помалкиваем.
А по радио передают зажигательную песню из «Ласло Хуньяди».
Она звучит в лесу как марш, победный марш друзей ХВС.
«ВЕСНА ЕЩЁ В ЦВЕТУ…»
Кто знает стихи Шандора Петёфи «В конце сентября»?
В школе мы их ещё не учили, но я сто раз читал их в старом, потрёпанном томике, который принадлежал когда-то дедушке.
Мы с Моржи катили на велосипеде на собрание союза ХВС, и эти стихи почему-то всё время всплывали в памяти. Наверно, потому, что в воздухе пахло осенью, хотя август ещё не кончился.
Но лето кончилось.
Солнце светило жарко, но оно было уже не жёлтое, а белёсое. И река стала темнее и плещется как-то ласковее и мягче. И небо уже по-осеннему синее. А цветы ещё цветут по-летнему. В скверике перед вокзалом пылают красные гладиолусы, и лепестки их похожи на гребешок петуха Пишты, когда его дразнят, а он злится. На берегу ручья сверкают лиловые акониты, цветы которых покрывают стебель, как прекрасное бархатное платье… Тополя зеленеют таким свежим цветом, как будто листья на них только что распустились… А у меня в ушах звенит строка: «Весна ещё в цвету…»
Такое настроение бывает только в конце лета. Два дня назад, когда я гнался за тем парнем, а потом за грузовиком, было ещё настоящее лето…
На военном совете я всё рассказал друзьям, и они решили собраться сегодня, чтоб послушали и другие ребята, которых тогда не было.
Я приехал на вокзал намного раньше. Что-то со мной случилось, а что, и сам не знаю. Но какой-то я не такой. Может быть, Риток сказал правду, что пятиклассником можно считать себя только с первого сентября… А первое сентября на носу — и я изменился.
Начал-то я меняться давно, но когда, не припомню. То ли когда вез Эмми в больницу… То ли когда второй раз гнался за вором. Но я знаю точно: что-то во мне по-другому. И то, что я делал раньше, мне уже казалось ребячеством.
Потом я опять бывал прежним: злился на Аги, дрался с тем парнем, гнался за грузовиком…
А теперь опять изменился. Наверно, я становлюсь взрослым.
Я часто думаю о том парне, который украл транзистор, и мне его очень жалко. Он же совсем не злой и даже способный. Только не знает, к чему свои способности приложить.
Он ведь не настоящий вор, а просто непутёвый малый. Мне кажется, всё дело в том, что у него нет хороших друзей. Были бы хорошие друзья, он бы и красть не стал.
Надо его найти, кое-что втолковать и помочь человеку. Вот было бы здорово так обработать парня — не сразу, конечно, а постепенно, — чтоб ему не хотелось красть, а делать всё самому. А найти его — плёвое дело, если за это возьмётся Моржи.
По-моему, это просто здорово — воспитать человека. Конечно, потрудней, чем изобрести смолу под названием Х-1, зато куда интересней!
Я становлюсь взрослым…
Только я об этом подумал, как увидел Кати. Она вышла из зала ожидания и остановилась у двери. Потом повернула голову, увидела меня и смутилась.
Я тоже смутился. Стоим мы оба, молчим, а потом она говорит:
— Привет!
— Привет! — говорю я. Очень трудно начать самому, но так как первая начала она, то я делаюсь смелее. — Ты кого-нибудь ждёшь? — спрашиваю я.
— Сейчас с московским поездом приедет мой папа, — говорит Кати.
Мы опять помолчали, потом Кати перевела дух и говорит:
— Скажи, Пишта, почему ты так странно себя ведёшь? Может быть, ты меня боишься?
— Нет, не боюсь, — говорю я чуть-чуть стеснённо, — но… но иногда… знаешь ли… я немного стесняюсь.
— Стесняешься? Ну ладно. Теперь, когда я приду к Аги, а ты войдёшь в комнату, я сразу же спрячусь под кровать.
Кати так смешно это сказала, что я затрясся от смеха. Кати тоже стала смеяться, и нам было очень здорово.
— Зачем под кровать? Не надо, — сказал я, когда мы перестали смеяться. — Я не так стесняюсь…
— А как?
— М-м-м… По-другому. Знаешь, Кати, я пишу дневник. А Аги вечно суёт в него нос. Я сделал даже замок с секретом, но она и его открыла. Прочтёт, а потом, наверно, болтает. И тебе тоже.
— Мне про дневник она не говорила.
Не может быть. Неужели Аги лучше, чем я о ней думал? А может, Кати не хочет меня расстраивать? Но если Кати и приврала, мне уже всё равно, теперь меня это не очень волнует.
— Она только чуть-чуть рассказала, — говорит Кати.
Я всполошился:
— А что?
— Про замок.
— Да? Ну расскажи.
— Не могу. Аги рассердится.
— Наверняка… Но она не узнает.
— Всё равно не могу. Я ей обещала.
— Но мне-то ты можешь сказать?..
Кати чуть-чуть помялась, а потом рассказала. Аги увидела, что я берусь за дневник, влезла в шкаф — а он как раз стоит против тумбочки — и давай оттуда подсматривать. И подсмотрела «дикую кош».
— Вот видишь, Кати, какая она! — сказал я с негодованием. — Как уберечь от неё дневник, ты скажи! То ключ украдёт, то шифр подсмотрит…
А Кати говорит:
— Ты запри, а ключ отдай мне. Я его спрячу. А когда захочешь писать, придёшь ко мне и возьмёшь, а потом опять принесёшь.
— Вот это здорово! — сказал я, потому что знал, что на Кати можно положиться.
Я бы мог разговаривать с ней целую вечность, но тут послышался гудок московского скорого, дорогу перекрыл шлагбаум, и в следующую минуту из-за поворота показались два красных дизельных паровоза и длинная змея зелёных вагонов. Поезд остановился, и из вагона вышел Катин папа. Кати торопливо простилась со мной и побежала к нему. Они, радостно посмеиваясь, отправились в город, а Моржи с таким сожалением смотрела им вслед, как будто прочла мои мысли. Ладно, Моржи, всё в порядке… Я ведь теперь пятиклассник…
Через несколько минут появились ребята, и мы все отправились на «Лужайку дикой кошки». Взобравшись на гору, мы гуськом пошли по извилистой лесной тропинке. Мы шли молча, задумавшись. Кругом была тишина, и только изредка дребезжал звонок моего велосипеда, когда я перетаскивал его через ложбину, да весело повизгивала носившаяся взад и вперёд и гонявшаяся за полёвками и землеройками Моржи, когда ей удавалось схватить какую-нибудь за хвост.
Вот и лужайка. Мы вяло перекидывались словами и говорили о всякой ерунде в ожидании чего-то более важного. Потом замолчали.
— Ребята, я хочу вам кое-что сказать, — начал я и вдруг заметил, что мы давно уже не говорили друг дружке «вы» и «товарищ».
— Я хочу вам сказать кое-что, ребята, — повторил я. — По-моему, то, что мы делали в ХВС до сих пор, теперь уже просто неинтересно. Надо всё по-другому…
— Как? Почему? — закричали они.
— Потому что… мы довели наше дело до конца. Транзистор вернули. А что делать теперь?
Ребята молчали.
— Давайте займёмся тем парнем, который украл транзистор…
И я выложил им свой план.
— Здорово! Здорово! — закричали все, и даже Риток не стал перечить.
— По-моему, ребята, — сказал Лали, — нам не надо стыдиться того, что мы делали до сих пор. А наш спецотряд и вовсе молодец.
— Правильно! — крикнул Хомоки, тот, что когда-то проверял дневники у членов ХВС.
— Моржи! — сказал Лали. — Ты вела себя умно и храбро и была верным другом всего ХВС. Ты заслужила право носить нашу эмблему.
Я взял из коробочки эмблему и прикрепил её к ошейнику Моржи.
— Пиштин велосипед, — продолжал Лали, — тоже велосипед особый, не такой, как все другие велосипеды. К тому же Пишта его переделал, и он уже всё равно не «Прогресс». Пусть он будет «ХВС». Это значит, что он самый лучший и самый быстрый велосипед нашего края.
— Велосипеду гип-гип-ура! — смеясь, закричали ребята.
Я взял перочинный нож, открыл отвёртку, свинтил с рамы фирменный знак со словом «Прогресс» и вместо него прикрепил нашу эмблему.
— Командир спецотряда тоже заслуживает награды, — продолжал Лали. — Но эмблема у него уже есть. Как нам его отличить, не знаю.
Тогда Шани Сас очень скрипучим голосом говорит:
— Дать ему орден Великой Дикой Кошки — алмаз с крысой.
Тут мы все давай хохотать, и сразу нам стало очень весело. Последнюю эмблему ХВС мы посадили на транзистор Лали.
А потом подошли к краю лужайки и посмотрели вниз на город. Отсюда всё было очень хорошо видно. Вон наша школа. Через несколько дней мы войдём в неё с книжками и тетрадками, начнутся уроки, но мы ещё долго будем вспоминать о наших летних делах. Мне кажется, когда мы уже навсегда уйдём из школы, то по-прежнему будем дружить и вспоминать обо всём, что вместе делали в детстве. Однажды моего папу навестил его бывший одноклассник. Они не виделись двадцать лет. А потом, когда гость ушёл, папа сказал: «Друг детства, одноклассник — это самый большой друг на свете. Нет в жизни более светлых, более святых отношений, чем дружба, связывающая людей с детства».
Тогда я не очень-то понял, что чувствовал папа, а теперь понимаю.
Я буду уже совсем взрослый, инженер-химик, и вдруг придёт ко мне мой старый школьный товарищ. На несколько часов мы с ним забудем о нашей взрослой жизни и окунёмся в детство. Вспомним про это лето, про союз ХВС; как мы собирались на лесной лужайке, как бежала по следу моя Моржи… «А помнишь, — скажу я ему, — как мне хотелось иметь велосипед?» Он улыбнётся и скажет: «Пойдём посмотрим его». И мы войдём в сарай и погладим облезлый, старенький драндулет, вместе с которым пережили столько приключений.
Так вот. Мы стояли на краю лужайки, думали и молчали. Все ребята, наверно, думали о том же, о чём и я.
Сейчас мы молчим, грустя о прошедшем лете, и считаем, что мы уже взрослые, старшеклассники. А через минуту Шани Сас не удержится, скажет какую-нибудь шутку, и мы опять начнём хохотать, как дети.
Лето кончилось, начинается осень, а цветы ещё цветут, как весной. «Весна ещё в цвету…»
Уже темнеет, солнце заходит. Вон оно зацепилось за нашу школу, и её старинные стены вдруг посветлели и стали весёлыми от белёсого солнца.
