Введение

Мечта о том, чтобы оказаться на необитаемом острове, по-прежнему неодолимо влечет нас, как ни малы наши шансы действительно попасть на какой-нибудь коралловый атолл где-то в Тихом океане. Но «Робинзон Крузо» – одна из первых книг, которые мы читаем в детстве, и фантазии не умирают. Нас очаровывают все эти проблемы выживания и задача по созданию действующей модели буржуазного общества со всем его обилием и комфортом – то, с чем так успешно справился Крузо. Это необитаемый остров в качестве приключения на выходные. С полным запасов разбитым кораблем, удобно засевшим на ближайшем рифе, словно магазин по соседству.

А если серьезно, то существует определенный вызов в том, чтобы вернуться к нашей более примитивной природе, лишиться моральной поддержки со стороны системы, утратить самоуверенность, привитую нам цивилизацией. Сможем ли мы одолеть свой страх, голод и одиночество, найдем ли в себе достаточно мужества и хитрости, чтобы справиться со всем тем, что направит против нас стихия?

А на более глубинном уровне существует и потребность господствовать над островом, потребность превратить эту безымянную территорию в продолжение нашего сознания. Таинственный, окутанный облаками пик, обманчиво тихая лагуна, гниющие мангровые заросли и укромный источник чистой воды – все это таится на периферии нашей психики, полнясь всевозможными соблазнами и опасностями, как, наверное, жило и в душе у наших первобытных предков.

Пусть атолл в Тихом океане недостижим, но существуют другие острова, гораздо ближе к дому, – иные из них всего в нескольких шагах от тротуара, по которому мы шагаем каждый день. Они окружены не океаном, а бетоном, огорожены бронированным забором и стенами из бомбонепробиваемого стекла. Каждому горожанину знаком постоянный подсознательный страх из-за аварии с электропитанием оказаться заточенным в туннеле метро или застрять на выходные в лифте на верхних этажах покинутого всеми учреждения.

Проезжая через испещренный знаками перекресток, где вроде бы предусмотрены все возможные опасности, за крутыми откосами мы мельком замечаем треугольник пустыря. А что, если по какому-то странному стечению обстоятельств у нас лопнет шина и нас выбросит через ограждение на забытый островок, засыпанный камнями и заросший сорной травой, вне зоны видимости камер наблюдения?

Лежа со сломанной ногой у перевернутой машины, как мы продержимся до прибытия помощи? Как мы привлечем внимание, как подадим знак отдаленным пассажирам, несущимся на автобусе в лондонский аэропорт? Как нам поджечь свой автомобиль, когда возникнет такая необходимость?

Но наряду со множеством ожидающих нас физических трудностей существуют еще и трудности психологические. Насколько мы решительны, насколько можем положиться на себя и собственные побуждения? Возможно, втайне мы надеемся оказаться на необитаемом острове, чтобы сбежать от семьи, от друзей, от ответственности. Современные технологии, как я попытался показать в «Аварии» и «Небоскребе», предлагают нам бесконечный ряд испытаний для самых причудливых сторон нашей личности. Оказавшись заключенными в учреждении или на островке рядом с автострадой, мы можем тиранить себя, испытать свои сильные и слабые стороны и, возможно, примириться с некоторыми аспектами своего характера, на которые всегда закрывали глаза.

А если обнаружится, что на острове обитает кто-то еще, то нас ждет интереснейшая, но крайне опасная встреча…

 

1. Через барьер

22 апреля 1973 года, в начале четвертого, тридцатипятилетний архитектор по имени Роберт Мейтланд ехал по скоростной полосе Вествейской транспортной развязки в центре Лондона. В шестистах ярдах от пересечения с недавно построенным ответвлением автомагистрали М4, когда «Ягуар» уже разогнался до 70 миль в час, его передняя шина, та, что ближе к обочине, лопнула. Отраженный от бетонного парапета хлопóк словно сдетонировал под черепом Роберта Мейтланда. За несколько секунд до катастрофы, ослепленный ударом о хромированную раму окна, Мейтланд вцепился в вырывающуюся перекладину руля. Машина виляла по пустым полосам, и его руки дергались, как у куклы, а изжеванная шина оставляла черный след на белых линиях разметки, идущих вдоль длинного изогнутого откоса. Потеряв управление, автомобиль врезался в стоявшие на обочине сосновые щиты – временное ограждение автострады. Съехав с дороги, машина покатилась по заросшему травой откосу и ярдах в 30 от него остановилась, наехав на ржавый остов перевернутого такси. Потрясенный скользящим ударом, по касательной задевшим его жизнь, Роберт Мейтланд лежал на рулевом колесе; его пиджак и брюки, как блестками, засыпало осколками ветрового стекла. В эти первые минуты, когда он приходил в себя, авария оставалась в памяти лишь звуком лопнувшей шины, бьющим в глаза солнечным светом при выезде из туннеля на виадуке, да осколками ветрового стекла на лице. Последовательность стремительных событий, занявших какие-то микросекунды, открылась и захлопнулась за ним, как дверь в ад.

– …Боже…

Расслышав свой тихий шепот, Мейтланд прислушался. Его руки по-прежнему лежали на треснувшей перекладине рулевого колеса, пальцы бессмысленно растопырились, словно рассеченные. Опершись ладонями о край руля, он выпрямился. Машина остановилась среди кочек, за окном виднелись лишь крапива и выросшая по пояс дикая трава.

Из разбитого радиатора с шипением вырывался пар и брызгала ржавая вода. Мотор издавал глухое рычание – механический предсмертный хрип.

Заметив неуклюжее положение своих ног, Мейтланд уставился в пространство под приборным щитком. Ступни лежали между педалей, словно их в спешке засунул туда таинственный диверсионный отряд, устроивший эту аварию.

Мейтланд пошевелил ногами, и когда они заняли свое обычное положение по обе стороны от рулевой колонки, более-менее успокоился. Педаль отвечала на нажатие ступни. Не обращая внимания на траву и автостраду снаружи, Мейтланд принялся тщательно обследовать свое тело. Он проверил бедра и живот, стряхнул с пиджака осколки ветрового стекла и ощупал грудную клетку – нет ли признаков перелома ребер.

В зеркало заднего вида он осмотрел свою голову. На правом виске виднелся треугольный кровоподтек в виде строительной кельмы. Лоб был забрызган грязью и маслом, попавшим в машину через разбитое ветровое стекло. Мейтланд потер лицо, стараясь втереть в бледную кожу и мышцы хоть какое-то выражение. Из тяжелой челюсти и жестких щек вся кровь отхлынула. Глаза глядели из зеркала бессмысленно, ни на что не реагируя, словно рассматривали психически ненормального близнеца.

Зачем он так мчался? Он покинул свой офис в Мерилебоне в три часа, собираясь избежать столпотворения в часы пик, и у него была куча времени, чтобы ехать с безопасной скоростью. Мейтланд вспомнил, как свернул в центральный круг Вествейской развязки и как направился в туннель виадука. До сих пор в ушах стоял шорох покрышек, когда «Ягуар» несся вдоль бетонного ограждения, гоня за собой пыль и сигаретные коробки. Когда машина выехала из склепа туннеля, апрельское солнце на мгновение ослепило его, радугой заиграв на ветровом стекле…

Ремень безопасности, которым он редко пользовался, висел на крючке у плеча. Мейтланд честно признался себе, что постоянно превышал скорость. Какой-то ген проказника, какая-то врожденная опрометчивость за рулем начинали преобладать над обычной присущей ему осторожностью и рассудительностью. Сегодня, мчась по автостраде, измотанный трехдневной конференцией и поглощенный мыслями о своей несколько двуличной роли при скорой встрече с женой после недели, проведенной с Элен Ферфакс, он чуть ли не сам задумал эту аварию, возможно, в какой-то причудливой рационализации своих поступков.

Укоризненно покачав головой, Мейтланд стряхнул с руки остатки ветрового стекла. Впереди виднелись ржавые остатки перевернутого такси, в которые врезался его «Ягуар». Наполовину скрытые в зарослях крапивы, рядом валялись и другие обломки, без шин и хромированных частей, с распахнутыми ржавыми дверями.

Мейтланд вылез из «Ягуара» и встал по пояс в траве. Когда он оперся о крышу, горячее целлюлозное покрытие обожгло руку. В укрытии за высоким откосом неподвижный воздух нагрелся от полуденного солнца. По автостраде двигалось несколько машин, над балюстрадой виднелись их крыши. Глубокая колея от «Ягуара», как надрезы гигантского скальпеля, прочертила грунт обочины, отметив место в 100 футах от туннеля, где он съехал с дороги. Эта часть автострады и ее ответвления на запад от развязки открылись для движения всего два месяца назад, и большую часть ограждения еще предстояло установить.

Мейтланд побрел по траве, чтобы осмотреть машину спереди. С одного взгляда стало ясно, что надежды выехать к дороге никакой. Вся передняя часть сморщилась, как вмятая морда. Три или четыре фары разбились, а декоративная решетка запуталась в сотах радиатора. При столкновении двигатель сорвало с креплений и вырвало с рамы. Когда Мейтланд наклонился проверить картер, в ноздри ударил резкий запах антифриза и горячей ржавчины.

Ремонту не подлежит. Черт побери, а он любил эту машину. Мейтланд прошел по траве к проплешине на земле между «Ягуаром» и откосом автострады. Удивительно, что никто так и не остановился помочь. Выезжавшим из темноты туннеля на ярко залитый солнцем крутой правый поворот водителям было не до разбросанных деревянных щитов.

Мейтланд посмотрел на часы. Было 18 минут четвертого – после аварии прошло чуть больше 10 минут. Бродя по траве, он ощущал бездумье, как человек, только что увидевший нечто ужасное вроде автокатастрофы или публичной казни… Он обещал восьмилетнему сыну, что приедет домой вовремя, чтобы забрать его из школы. Мейтланд представил Дэвида, терпеливо ждущего его за воротами Ричмондского парка, рядом с военным госпиталем. Мальчик и не догадывается, что его отец в шести милях оттуда разбил машину под откосом автострады. По иронии судьбы в эту теплую весеннюю погоду у ворот парка будет сидеть длинный ряд инвалидов войны в своих колясках, словно демонстрируя мальчику все разнообразие увечий, какие мог получить его отец.

Раздвигая руками жесткую траву, Мейтланд вернулся к своему «Ягуару». Даже от этих небольших усилий его лицо и грудь раскраснелись. Он в последний раз огляделся с неторопливым видом человека, осматривающего злосчастную территорию, которую собирается покинуть навсегда. Все еще потрясенный аварией, он уже начал ощущать ушибы на бедрах и на груди. Ударом его, как манекен, швырнуло на руль – вторичное столкновение, как скромно называют это инженеры по безопасности. Успокоив себя, он прислонился к багажнику. Хотелось сохранить в душе это заросшее травой место с заброшенными машинами, где он чуть не расстался с жизнью.

Рукой прикрыв глаза от солнца, Мейтланд увидел, что авария забросила его на остров посреди дорог. Треугольный островок на пустыре между тремя сходящимися автострадами протянулся ярдов на 200. Острая вершина его указывала на запад, на заходящее солнце, чьи теплые лучи сияли над отдаленными телестудиями Уайт-сити. Основанием же служил идущий с севера на юг виадук, протянувшийся в 70 футах над землей. Поддерживаемое массивными бетонными опорами, его шестиполосное полотно было скрыто из виду рифлеными металлическими щитами, установленными для защиты проезжающих внизу автомобилей.

За спиной у Мейтланда находилась северная стена острова, тридцатифутовый откос идущей на запад автострады, с которой он и слетел. Впереди, образуя южную границу, располагался крутой откос трехполосной примыкающей дороги, которая изгибалась под виадуком на северо-запад и вливалась в автостраду у острой вершины острова. Ее засеянный молодой травкой откос хотя и находился всего в какой-то сотне ярдов, но не был виден в перегретом свете острова из-за дикой травы, остовов машин и строительного оборудования. По примыкающей дороге двигались машины, но металлическое ограждение скрывало остров от водителей. Из бетонных кессонов на обочине вздымались высокие мачты трех указателей направлений.

Мейтланд обернулся. По автостраде ехал автобус в аэропорт. Направлявшиеся в Цюрих, Штуттгарт и Стокгольм пассажиры на верхнем этаже сидели, выпрямившись на своих сиденьях, как компания манекенов. Двое из них, мужчина средних лет в белом плаще и молодой сикх в тюрбане на маленькой головке, посмотрели сверху на Мейтланда и на несколько секунд встретились с ним глазами. Он поймал их взгляд, но решил не махать рукой. Что они подумали, чем он там занимается? С верхнего этажа автобуса его «Ягуар» вполне мог показаться невредимым, и его самого могли принять за дорожного смотрителя или инженера.

Под виадуком, на восточной оконечности острова, ограждение из проволочной сетки отделяло треугольник пустыря от неофициальной муниципальной свалки. В тени под бетонным пролетом виднелось несколько выброшенных мебельных фургонов, куча ободранных рекламных щитов, горы покрышек и металлического хлама. В четверти мили за виадуком сквозь ограду виднелся местный торговый центр. Вокруг маленькой площади мимо еще не покрытых материей навесов перед многочисленными магазинами ехал красный двухэтажный автобус.

Очевидно, с острова не было иного выхода, кроме как по откосу. Мейтланд вынул из замка зажигания ключи и открыл багажник. Шансы, что какой-нибудь бродяга или сборщик металлолома найдет здесь машину, были невелики – с двух сторон остров отделяли от окружающего мира высокие откосы, а с третьей – проволочная сетка. Местные власти еще не нашли, кого заставить благоустроить этот участок, и изначальное содержимое убогого пустыря с его ржавыми машинами и дикой травой оставалось нетронутым.

Ухватившись за ручку своей большой кожаной сумки, Мейтланд попытался вытащить ее из багажника, но от усилий тут же ощутил головокружение. Кровь моментально отхлынула от головы, словно кровообращение поддерживалось еле-еле. Он оставил сумку и бессильно прислонился к открытой крышке багажника.

Мейтланд посмотрел на свое искаженное отражение в полированных панелях заднего крыла. Его высокая фигура искривилась, как какое-то гротескное пугало, а белое лицо срезали кривые контуры кузова. Гримаса казалась безумной, а одно ухо на стебельке вытянулось на шесть дюймов от головы.

Потрясение от аварии оказалось больше, чем он решил сначала. Мейтланд посмотрел на содержимое багажника – набор инструментов, куча журналов по архитектуре и картонка с полудюжиной бутылок белого бургундского, которые он вез домой жене Кэтрин. Год назад умер его дед, и после смерти старика мать время от времени давала Мейтланду кое-какие его вина.

– Теперь, Мейтланд, выпивкой ты можешь воспользоваться сам… – вслух сказал он себе, запер багажник, залез на заднее сиденье автомобиля и взял свой плащ, шляпу и портфель. От столкновения из-под сиденья выкатилась куча забытых предметов – полупустой флакон лосьона от солнечных ожогов – память о дне, проведенном на Ла-Гранде-Мотте с доктором Элен Ферфакс, – сигнальный экземпляр статьи, подготовленной ею на педиатрическом семинаре, пакет миниатюрных сигар Кэтрин, которые он когда-то спрятал, пытаясь заставить ее бросить курить.

С портфелем в левой руке, в шляпе и с переброшенным через плечо плащом Мейтланд направился к откосу. Часы показывали 31 минуту четвертого; после аварии еще не прошло и получаса.

Он в последний раз оглянулся на остров. Трава по пояс с извилистыми коридорами, запечатлевшими его неуверенные блуждания вокруг машины, уже снова выпрямилась, почти скрыв серебристый «Ягуар». На остров падал чахоточный желтый свет, и неприятная мгла, словно поднимавшаяся от травы, гноем расползалась по земле, как будто заволакивая никогда не заживавшую рану.

По виадуку прогремел дизель грузовика. Повернувшись спиной к острову, Мейтланд шагнул к подножию откоса и стал взбираться по мягкому склону. Сейчас он взберется, остановит проходящую машину и доедет до дому.

 

2. Откос

Земля текла вокруг него, как теплая, рассыпчатая река. На полпути до верха Мейтланд заметил, что по колено увяз в оползающем склоне. Неукрепленный грунт был рассчитан лишь на то, чтобы удержать травяной покров, поверхность земли еще не связалась дерном. Мейтланд с трудом вытаскивал ноги, ища твердую опору, и пользовался портфелем в качестве весла. Карабканье утомило его, но он заставлял себя взбираться.

Почувствовав во рту вкус крови, Мейтланд остановился и присел. Сидя на пыльном склоне, он достал из кармана носовой платок и приложил к языку и губам. Трясущийся рот оставил на платке красное пятно, как тайный поцелуй. Мейтланд пощупал ушиб на правом виске и скуле. Кровоподтек шел от уха аж до правой ноздри. Палец нащупал поврежденную носовую пазуху и десны, расшатанный верхний клык.

В ожидании, пока восстановится дыхание, Мейтланд прислушался к шуму машин над головой. В туннеле виадука моторы шумели непрерывно. В дальнем конце острова примыкающая дорога была вся заполнена машинами, и Мейтланд помахал им плащом. Однако водители были сосредоточены на указателях и перекрестке с главной дорогой.

Вдали в послеполуденной дымке вздымались башни административных зданий. Присмотревшись к теплой мгле над Мэрилебоном, Мейтланд чуть ли не мог различить собственный офис. Где-то там, за стеклянной стеной на восемнадцатом этаже, его секретарша печатает распорядок встречи финансового комитета на следующей неделе; ей ни на мгновение и в голову не придет, что ее босс с окровавленным ртом сидит на этом откосе у автострады.

Его плечи затряслись, и по диафрагме пробежала быстрая дрожь. С усилием Мейтланд подавил спазм. Он проглотил подкатившую к горлу слизь и посмотрел вниз, на «Ягуар», снова задумавшись об аварии. Было глупо с его стороны превышать скорость. Стремясь поскорее снова увидеть Кэтрин, он предвкушал, как расслабится в их прохладном, официальном доме с большими белыми комнатами. После трех дней с Элен Ферфакс он чувствовал, что задыхается в этой теплоте комфортабельного номера и рассудительной женщины-доктора.

Мейтланд встал и двинулся наискось по склону. В 10 футах выше была твердая обочина автострады и ограждение из деревянных щитов. Мейтланд швырнул вверх портфель. Двигаясь по-крабьи на ногах и предплечьях, он взобрался повыше по ненадежному грунту, протянул руки к бетонной обочине и выполз на дорогу.

Изнеможденный подъемом, Мейтланд присел на деревянный щит и отряхнул руки о штаны. Портфель и плащ лежали у ног грязным узлом, как пожитки бродяги. Рубашка под пиджаком насквозь промокла от пота. Во рту было полно крови, но он непрерывно всасывал ее в себя.

Мейтланд встал и повернулся лицом против движения. На него неслись три ряда машин. Они появлялись из туннеля и устремлялись к скорому повороту. Начинались часы пик. Отраженный сводом и стенами виадука шум многократно усиливался и поглощал крики Мейтланда на автостраде. Иногда между мчащимися машинами возникал интервал футов в пятьдесят, но уже в первые минуты, что Мейтланд стоял там, размахивая портфелем и плащом, сотни машин, везущих своих водителей домой, сомкнулись теснее и ехали почти бампер к бамперу.

Мейтланд опустил портфель и оглянулся вслед движению. Спешащие машины отбросили красные сосновые щиты назад, выстроив их в неровный ряд. Низкое солнце на западном небосклоне ярко светило водителям прямо в глаза, когда они выезжали из виадука на крутой правый поворот.

Мейтланд посмотрел на себя. Его пиджак и брюки пропитались потом, грязью и машинной смазкой – вряд ли кто-то из водителей, даже если и увидит его, захочет его подвезти. Кроме того, затормозить и остановиться было почти невозможно. Задние машины, пользуясь тем, что наконец дорога свободна от долгих пробок, которые всегда закупоривали Вествейскую развязку в часы пик, безжалостно толкали замешкавшихся вперед.

Стараясь занять более заметную позицию, Мейтланд медленно продвигался по узкой обочине. Никакого пешеходного тротуара или аварийной площадки у этого поворота предусмотрено не было, и машины со скоростью шестьдесят миль в час проносились мимо всего в трех-четырех футах. Все еще с плащом и портфелем он двигался вдоль ряда щитов, отодвигая каждый с пути. Маша шляпой в насыщенном выхлопными газами воздухе, Мейтланд кричал через плечо в шум моторов:

– Крайняя необходимость!.. Стой!.. Отрули в сторону!..

Ему загородили дорогу два щита, сдвинутые проехавшим грузовиком. Ряды машин неслись мимо, поворачивая по указателям к перекрестку впереди. Мигали стоп-сигналы, и солнце расцвечивало ветровые стекла электрическими стрелками.

Когда Мейтланд пробирался мимо щитов, позади загудел клаксон. Машина пронеслась в дюйме от правого бедра, и рассерженный пассажир повернулся у окна. Мейтланд подался назад и увидел на дальней полосе белый корпус полицейской машины. Она двигалась со скоростью добрых 50 миль в час в нескольких футах от бампера впереди идущего автомобиля, но водитель через плечо оглянулся на Мейтланда.

– Затормозите!.. Полиция!..

Он замахал шляпой и портфелем, но полицейскую машину унесло потоком других автомобилей. Пока Мейтланд пытался догнать ее, его чуть не сбило крылом проходящее такси. Черный лимузин вылетел на него из туннеля, и ничего не ожидавший шофер заметил Мейтланда лишь в последний момент.

Поняв, что так его размажет по щитам, Мейтланд отошел от них. Кисть правой руки чем-то задело, и почувствовалась резкая боль. Кожу содрало острым краем ветрового стекла или выносным зеркальцем заднего вида. Он перевязал руку окровавленным носовым платком.

В 300 ярдах за восточным въездом на виадук находилась телефонная будка, но Мейтланд знал, что наверняка погибнет, если попытается пройти через туннель. Он двинулся назад по обочине и занял позицию на том месте, где «Ягуар» съехал с дороги. Надев плащ и аккуратно застегнувшись, Мейтланд поправил шляпу и спокойно махал рукой проезжающим машинам.

* * *

Он все так и стоял там, когда начало смеркаться. Мимо выворачивали фары, и их лучи хлестали его по лицу. Непрерывно гудя, машины, расцвеченные габаритными огнями, в три ряда двигались к перекрестку. Часы пик были в самом разгаре. Пока Мейтланд неприкаянно стоял на обочине, слабо махая рукой, ему казалось, что каждый идущий в Лондон автомобиль проехал мимо уже с дюжину раз, а водители и пассажиры нарочно не замечают его в каком-то охватившем их всех заговоре. Он прекрасно понимал, что никто для него не остановится – по крайней мере, до восьми часов, когда наплыв спадет. Тогда с долей везения он, возможно, привлечет внимание какого-нибудь одинокого водителя.

Мейтланд поднял левую руку с часами к свету проносящихся мимо фар. Было без четверти восемь. Сын уже давно добрался до дому один. Кэтрин или ушла куда-то, или готовит себе ужин, решив, что Мейтланд остался в Лондоне с Элен Ферфакс.

Представив Элен с офтальмоскопом в нагрудном кармане белого халата, критически смотрящую в глаза какого-нибудь ребенка у себя в клинике, Мейтланд взглянул на рану у себя на руке. Теперь он измучился и устал больше, чем когда-либо с момента аварии. Даже в теплом насыщенном выхлопными газами воздухе он раздраженно поежился и ощутил, как всю нервную систему скребут невидимые ножички, сдирая нервы с их основы. Рубашка прилипла к груди, как мокрый передник. В то же время его охватила холодная эйфория, и Мейтланд заключил, что эта легкость в голове – первый признак отравления угарным газом. Махая рукой мчащимся мимо в темноте машинам, он, как пьяный, ковылял туда-сюда.

На него чуть не налетел ехавший по крайней полосе сдвоенный бензовоз, эта желтая громадина заполнила чуть ли не весь туннель. Выруливая на поворот, водитель увидел маячившего меж фар Мейтланда. Пневматические тормоза зашипели и с шумом хлопнули. Мейтланд машинально отшагнул с пути бензовоза, снял шляпу и швырнул ее под огромные задние колеса. Смеясь про себя, он наблюдал за гибелью шляпы.

– Эй!.. – указал он портфелем. – Моя шляпа! У вас моя шляпа!..

Вокруг гудели сигналы. Какое-то такси почти остановилось и крылом задело Мейтланда за ноги. Взглянув на него, водитель постучал себя по лбу и двинулся дальше. Мейтланд любезно поклонился. Он уже понял, что слишком изнемог, чтобы владеть собой. Оставалась одна надежда – что его неуравновешенное состояние заставит кого-нибудь остановиться, просто чтобы он не повредил машину. Мейтланд посмотрел на кровь изо рта на костяшках пальцев, но поднял руку и повернулся к следующим мимо машинам. Глядя в ночных сумерках на освещенную путаницу бетонных дорог, он осознал, как же ненавидит всех этих водителей и их автомобили.

– Стойте!..

Окровавленным кулаком он погрозил какой-то пожилой женщине, подозрительно взиравшей на него поверх руля.

– Да, вы!.. Можете ехать! Уберите вашу чертову машину! Нет стойте!

Пинками выдвинув деревянные щиты на проезжую часть, он рассмеялся, когда проходящий грузовик отшвырнул их обратно на него, ударив по левому колену. Мейтланд выдвинул другие.

Его хриплые крики разносились на фоне шума машин озлобленным первобытным визгом.

– Кэтрин!.. Кэтрин!..

С холодной злобой он, как ребенок, выкрикивал автомобилям ее имя в свете пробегающих фар. Мейтланд снова метнулся на проезжую часть, перегородив крайнюю полосу и размахивая портфелем, как помешанный служитель на гонках. Удивительно, что движение отреагировало на это и слегка убавилось. Впервые в потоке автомобилей появился зазор, и сквозь туннель показалась Вествейская развязка.

Через дорогу находилась разделительная полоса – два бетонных ограждения со служебным проходом фута в четыре шириной между ними. Мейтланд прислонился к щитам, стараясь собрать все свое самообладание. Он понимал, что частью сознания наслаждается этим пьяным раздражением, но усилием воли собрался. Если удастся перейти дорогу, то он сможет пройти назад к Вествейской развязке и добраться до телефона.

Раздраженный, что зря теряет время, Мейтланд выпрямился и, прояснив мысли, стал дожидаться прогалины в потоке транспорта. На него кортежем двигалась дюжина машин, за ней следовала другая группа с автобусом в хвосте. Грузовик аварийной службы тянул на буксире разбитый фургон. Проезжая мимо Мейтланда, он загородил ему видимость, и тот отступил в темноту, следя за игрой фар на подъезде к туннелю.

Дорога была свободна, если не считать тягача с двухэтажным трейлером для перевозки легковушек. Водитель посигналил Мейтланду, словно бы предлагая подвезти, но тот не обратил внимания, нетерпеливо дожидаясь, пока длинный трейлер проедет мимо. Дорога была свободна до следующей группы приближавшихся фар. Схватив портфель, Мейтланд бросился через проезжую часть.

Он был уже на полпути к цели, когда услышал автомобильный гудок, и, оглянувшись, увидел приземистый корпус белой спортивной машины, почти невидимой из-за погашенных фар. Мейтланд остановился и повернул назад, но пошедшая юзом машина была уже рядом, и молодой парень-водитель, не справляясь с управлением, вовсю крутил руль. Мейтланд чувствовал, как автомобиль несется на него. Не успел он вскрикнуть, как машина врезалась в деревянные щиты, которые Мейтланд выпихнул на проезжую часть. На него полетела сосновая рама, и он почувствовал, как его сшибло с ног и швырнуло в темноту.

 

3. Рана и изнеможение

– Кэтрин, Кэтрин…

Сквозь безмолвную траву пробивались звуки, повторяя имя его жены. Лежа у подножия откоса, Мейтланд прислушался к эхом отдающимся в голове слогам. Когда они дошли до него, он понял, что произносит имя сам. Негромкие звуки ясно разносились в темноте. Шум машин прекратился, и наверху, над откосом, было тихо. Лишь вдали, за центральным кругом Вествейской развязки, какой-то ночной водитель поворачивал на север свой тяжело ревущий грузовик.

Мейтланд лежал в темноте на спине, положив голову на мягкий склон откоса. Его ноги скрывались в длинной траве. Трехрядная примыкающая дорога в сотне ярдов поодаль была пустынна. Над неколебимым желтым светом натриевых фонарей вздымались дорожные указатели. Подумав об имени жены, Мейтланд непроизвольно посмотрел на запад. Темные силуэты высотных административных зданий висели в ореоле вечернего города, как квадратные планеты.

Впервые с момента аварии в голове у Мейтланда прояснилось. Кровоподтеки на виске и верхней челюсти, как и ушибы на ногах и животе, остались сами по себе и не занимали мыслей. Он уже понял, что правая нога серьезно повреждена. Обширный ушиб распространился от ляжки до внешней поверхности бедра. Сквозь разорванную ткань брюк Мейтланд ощупал ногу, распухшую от сочащегося рубца, который замочил ему руку. Бедро как будто вдавилось в тазобедренный сустав, и смещенные нервы и кровеносные сосуды пульсировали в порванных мышцах, словно стараясь снова воссоединиться.

Мейтланд ощупал поврежденное бедро обеими руками. Было уже без четверти два ночи. В 20 ярдах поодаль серебристая крыша «Ягуара» отражала отдаленные огни автострады. Мейтланд сел и сжал кулаки, подавляя рвущийся крик. Он понял, что энергии в нем осталось не так уж много и его еще хватит лишь на полчаса усилий. Повернувшись на бок, Мейтланд подтянул с травы левую ногу и поднялся на колени.

Хватая ртом ночной воздух, он больше не пытался владеть собой и беспомощно прислонился к откосу, погрузив руки в холодную землю. Его рваный костюм уже покрылся легкой росой и холодил кожу. Мейтланд взглянул на крутой склон и вслух рассмеялся над собой.

– И как же, черт возьми, я взберусь туда?.. С таким же успехом я мог бы влезть на Эверест.

Когда он сел на корточки, стараясь преодолеть боль в поврежденном бедре, вся ситуация показалась ему какой-то глупой шуткой, которая зашла слишком далеко. Дефектная покрышка, удар по голове, – и он вдруг выпал из реальности. Мейтланд подумал об Элен Ферфакс, спящей в своей квартире, как всегда, с левой стороны двуспальной кровати, заполнявшей всю крохотную спаленку; ее голова лежит на правой подушке, словно она поручила различным частям тела представлять себя саму и Мейтланда. Любопытно, что эта спокойная и умелая женщина-доктор была неутомимой фантазеркой. Кэтрин же, в отличие от нее, спокойно спит в своей белой спальне, и на ее бледную шею под подбородком падает луч лунного света. По сути дела, весь город, часть бескрайней несознательной Европы, уже погрузился в сон, и лишь сам он ползает по забытому островку меж дорогами, как кошмар этого дремлющего континента.

На свод туннеля на виадуке упал свет фар. Где-то на безмолвной дороге зашумела машина.

– Помогите… Стойте…

Мейтланд, не думая, замахал рукой. Он слушал, как машина удаляется, унося своего сидящего в комфорте водителя с надежно спрятанным ключом в кармане к теплой постели в загородном доме.

– Ладно… Попытаемся снова…

Он на два фута вскарабкался на склон, волоча за собой поврежденную ногу, но тут же рухнул на мягкую землю. Даже это малое усилие многократно умножило боль в тазобедренном суставе. Не в состоянии двигаться, Мейтланд встал на колени и уткнулся лицом в примятую землю, прижимаясь щекой к холодному грунту. Он уже понял, что не сможет взобраться на откос, но все еще пытался ползти вверх, загребая ладонями рыхлую землю и заставляя себя двигаться по осыпающейся поверхности, как раненая змея.

– Кэтрин…

В последний раз он прошептал ее имя, прекрасно сознавая, что таким образом смутно винит ее за свое положение, за свою боль в поврежденной ноге и за ночной холод, обволакивающий его тело, как мокрый саван. На смену краткому приливу уверенности пришло чувство глубокой подавленности. Мало того что Кэтрин решит, будто он проводит ночь с Элен Ферфакс, но ей еще и наплевать на это. И все же он сам чуть ли не предумышленно создал эту ситуацию, словно специально подготовил почву для аварии…

Над системой автострад воцарились ночь и тишина. Натриевые фонари сверкали с высокого пролета виадука, вздымавшегося в воздухе, как какой-то заброшенный черный ход на небеса. Приподнявшись на левой ноге, Мейтланд оперся руками о склон. Правая нога повисла, как привязанное к ремню мертвое животное. Высокая трава колыхалась в ночном воздухе, и коридор сломанных стеблей отмечал проделанный за вторую половину дня путь. Ковыляя вдоль них и придерживая обеими руками покалеченную ногу, Мейтланд двигался сквозь траву.

Среди жалких обломков показался серебристый фюзеляж его автомобиля. Полуприкрытые травой, ржавые кузова почти скрывались из виду. Мейтланд добрался до задней двери «Ягуара». Изнеможденный от усилий, он уже собрался залезть на заднее сиденье, когда вспомнил про картонку с бутылками.

Он пробрался к багажнику и открыл его, вытащил оттуда одну бутылку белого бургундского и закопошился с оберткой. Из набора с инструментами он вытащил разводной ключ. Со второго удара горлышко отвалилось. В холодном воздухе на ноги выплеснулась прозрачная жидкость.

Примостившись на заднем сиденье «Ягуара», Мейтланд сделал первый глоток теплого бургундского и зажмурился, когда в пораненном рту защипало от алкоголя. Через несколько секунд вино согрело грудь, и почувствовалось, как кровь пульсирует в покалеченном бедре. Вытянув ногу на сиденье, Мейтланд равномерно прикладывался к бутылке. Постепенно боль в бедре начала отступать. Скоро он слишком опьянеет, чтобы сосредоточиться на часах, и потеряет всякое чувство времени. Колыхаемая ветерком трава прижалась к окну, заслонив откосы автострады. Мейтланд лежал с бутылкой в руках, положив голову на оконную стойку. Одна за другой болевые точки, созвездиями покрывавшие грудь и ноги, начали пропадать, и атлас ран, в который превратилось его тело, исчез, как погасшее небо.

Преодолев жалость к себе, он снова подумал о Кэтрин и сыне. Вспомнил свое холодное опьянение, когда шатался по автостраде, выкрикивая машинам имя жены. Как бы то ни было, нужно сказать ей спасибо за то, что его забросило сюда. Большинство самых счастливых моментов своей жизни он провел в одиночестве – когда в студенческие каникулы ездил по Италии и Греции, когда после получения диплома три месяца колесил по Соединенным Штатам. Уже несколько лет он создавал миф о своем детстве. Выдуманный образ маленького мальчика, непрерывно играющего сам по себе в длинном пригородном саду, окруженном высоким забором, странным образом как будто приносил утешение. В ящике стола на работе хранилась вставленная в рамку фотография семилетнего мальчика, но на ней был изображен не сын, а он сам, и в этом крылось не одно лишь тщеславие. Возможно, даже его женитьба на Кэтрин, неудачная по чьим-либо понятиям, оказалась удачей именно потому, что воссоздала для него этот воображаемый пустой сад.

Посасывая вино из разбитой бутылки, он уснул за три часа до рассвета.

 

4. Резервуар с водой

Он проснулся, когда уже вовсю стоял день. Об окно рядом с головой терлась трава, стебли плясали назойливый менуэт, словно уже давно старались его разбудить. На его тело падала полоса теплого солнечного света. Несколько секунд оставаясь не в силах пошевелиться, Мейтланд наконец вытер заляпанный маслом циферблат часов. Было без четверти девять. Он лежал, одеревенело растянувшись на заднем сиденье автомобиля. Откоса автострады не было видно, но постоянный грохот, угрожающий, но и некоторым образом успокаивающий, как звукозапись знакомого кошмара, напомнил ему, где он находится.

Уже начинались утренние часы пик, и тысячи автомобилей вливались обратно в центр Лондона. Гудки перекрывали гортанный рев дизелей и непрерывный гул машин, проходящих по туннелю виадука.

Под правой рукой лежала бутылка из-под вина, ее отбитый край впился в локоть. Мейтланд сел, вспомнив вызванную вином анестезию. Он также вспомнил, словно ослабшая память скрывалась на задворках сознания, краткий припадок жалости к себе.

Мейтланд взглянул на себя и еле узнал задрипанную фигуру, сидящую на заднем сиденье. Его пиджак и брюки были заляпаны кровью и маслом. Рубец на правой руке, где ее задела проходящая машина, покрывала машинная смазка. Правое бедро распухло от обширного ушиба и как будто бы накрепко застряло в тазобедренном суставе. Мейтланд перегнулся на переднее сиденье. Кровоподтеки и ссадины покрывали его тело, как клапаны оргáна, сдерживающие избыточное давление.

– Мейтланд, кто в это поверит?.. – Слова, произнесенные вслух как сигнал самоидентификации, только напомнили о повреждениях во рту. Помассировав разбитые десны, Мейтланд с усталым юмором улыбнулся себе и в зеркальце заднего вида посмотрел на свою физиономию. Всю правую часть лица по диагонали пересекал сине-красный синяк, как какой-то гротескный закрученный вверх ус.

Пора бы выбраться отсюда… Он оглянулся на откос автострады. По идущей на восток полосе двигались крыши двухэтажных автобусов и грузовиков с высокими кабинами. Полосы, идущие на запад, оставались почти пусты. По направлению к пригороду мчались пикап развозчика и два пассажирских автобуса. Если взобраться на откос, то вскоре он смог бы остановить машину.

– Добраться до телефонной будки – в Хаммерсмитскую больницу – позвонить Кэтрин и на работу… – Перечисляя этот список, Мейтланд открыл дверь и осторожно вынес себя на солнечный свет. Правую ногу он взял двумя руками и, как кусок мяса, опустил на землю, после чего неуверенно прислонился к двери в изнеможении от столь малых усилий. Глубокие шпоры боли проникали из ляжки в пах и ягодицы. Стоя неподвижно, он мог лишь балансировать на здоровой ноге. Мейтланд уцепился за желобок вдоль крыши и посмотрел на ехавшие по автостраде машины. Водители опустили солнцезащитные козырьки, прикрывая глаза от утреннего солнца. Никто из них не заметит изможденную фигуру среди брошенных машин.

Холодный воздух бил Мейтланду в грудь. Даже в бледном солнечном свете чувствовались холод и усталость. Только его мощное телосложение помогло ему перенести аварию и раны, полученные на автостраде. Краденая спортивная машина с незажженными фарами и водителем без прав – десять против одного, молодой человек за рулем не сообщит, что сбил Мейтланда.

Он поднял свою покалеченную ногу и поставил на траву перед собой. Подумалось о вине в багажнике «Ягуара», но Мейтланд понимал, что бургундское сразу же ударит в голову. Забудь про вино, сказал он себе. Упадешь в эту высокую траву, и никто никогда тебя не найдет. Будешь лежать здесь, пока не сдохнешь.

Выбросив в стороны руки, он сумел скакнуть вперед на здоровой ноге и схватился за высокую траву, чтобы не упасть.

– Мейтланд, у тебя уйдет на это целый день…

Он сделал второй шаг и, хватая ртом воздух, увидел, как по автостраде едет автобус в аэропорт. Никто из пассажиров не взглянул вниз, на островок. Собравшись с силами, Мейтланд сделал еще три шага и почти добрался до лежащего на боку автомобиля. Протянув руку к ржавому шасси, он зацепился здоровой ногой за старую покрышку, левое колено подогнулось, и он упал в высокую траву.

Мейтланд лежал не шевелясь в этом сыром приюте. Когда к нему вернулось дыхание, он собрал с травы влагу в свой разбитый рот. До откоса еще оставалось футов 20 – и даже если он доберется туда, то все равно не сможет взобраться по рыхлому крутому склону наверх.

Мейтланд сел, опершись руками на траву. Над головой у него возвышался ржавый мост старого автомобиля. Шины и двигатель были сняты, и из глушителя свободно свисала выхлопная труба. Мейтланд ухватился за нее и стал трясти. Ему удалось вырвать ее из крепления и вытянуть шестифутовый кусок из ржавого утолщения позади заднего моста. Сильными руками он согнул один конец в грубую рукоятку.

– Хорошо!.. Теперь мы куда-нибудь доберемся…

Мейтланд уже почувствовал, как к нему возвращается уверенность. Он поднялся по этому самодельному костылю и потащился дальше, переступая по земле здоровой ногой.

Добравшись до подножия откоса, он начал махать одной рукой и кричать машинам, проезжавшим по дороге на запад. Но никто из водителей не видел его, не говоря уж о том, чтобы услышать его хриплые крики, и Мейтланд прекратил попытки, сберегая силы. Он попытался влезть по откосу, но через несколько шагов рухнул, как куча, на грязный склон.

Умышленно повернувшись спиной к автостраде, он в первый раз стал осматривать островок.

– Бедняга Мейтланд, тебя забросило на этот остров, как Робинзона Крузо. Если ничего не придумаешь, то просидишь тут всю жизнь…

И эти слова просто отражали истину. Этот клочок пустыря у пересечения трех автострад поистине являлся необитаемым островом. Разозлившись на себя, Мейтланд замахнулся костылем на эту бессмысленную землю.

Он заковылял обратно к своей машине и в 20 ярдах к западу от автомобильного кладбища взошел на небольшой пригорок. Здесь он остановился, чтобы обследовать периметр острова в поисках служебной лестницы или какого-нибудь доступа к туннелю. Под виадуком один бетонный откос сплошным экраном отгораживала от другого проволочная сетка. Склон к примыкающей дороге был высотой более 30 футов и еще круче откоса автострады. Там, где дороги сливались, у западной оконечности земляные насыпи переходили в отвесные бетонные стены.

Мейтланд потащился обратно к своей машине, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы прибить путавшуюся под ногами высокую траву. Добравшись до машины, он открыл багажник и методично перебрал пять бутылок бургундского, по очереди вынимая каждую из картонки, словно это крепкое спиртное представляло собой единственную оставленную ему реальность.

Он потянулся к тяжелому гаечному ключу. Ну, Мейтланд, сказал он себе, для выпивки еще рановато, но бар уже открыт. Впрочем, погоди минутку. Подумай, тебе нужна вода.

Когда утреннее солнце встало выше и согрело его замерзшее тело, он снова напомнил себе, что даже несколько глотков вина натощак приведут его в пьяное отупение. Где-то среди этих машин должна быть вода.

Радиатор. Хлопнув крышкой багажника, Мейтланд взял свой костыль и потащился к капоту. Он залез под переднюю решетку и рассаженными руками стал нащупывать вдоль тормозных трубок нижний край радиатора. Отыскав сливной краник, он повернул его и подставил руки под хлынувшую жидкость.

Гликоль! Мейтланд выплюнул горечь и посмотрел на зеленое пятно на ладони. От резкого привкуса ржавой воды заболело горло.

Он уже почувствовал, как оживают рефлексы. Перегнувшись через переднее сиденье, Мейтланд отомкнул капот, оттянул его вверх, поднял тяжелую крышку и обследовал двигатель. Руки ухватили баллон с водой для промывки ветрового стекла. Одним концом костыля Мейтланд выломал металлическую арматуру и сорвал с пластиковой канистры крепежные скобы.

Это была почти полная, почти целая пинта чистой воды. Попробовав прозрачную жидкость, Мейтланд прислонился к машине и костылем помахал катящим по автостраде автомобилям. Как ни мал был этот успех, обнаружение воды оживило в Мейтланде уверенность и решительность. В первые часы на острове он слишком поспешно решил, что помощь прибудет автоматически, что даже такой незначительный жест, как махание проходящим машинам, вызовет незамедлительное спасение.

Мейтланд выпил половину всей воды, осторожно прополаскивая свой пораненный рот. В голове ощущалась приятная легкость, вода возбудила его нервы и артерии, как электрический стимулятор. Ковыляя вдоль машины, он с почти детской игривостью стучал по крыше. Мейтланд добрался до багажника и сел там, осматривая неровную поверхность острова у проволочной ограды. В автомобильном наборе было более чем достаточно инструментов, чтобы проделать дыру в проволочной сетке.

Тихо посмеиваясь про себя, Мейтланд улегся, прислонившись к заднему стеклу «Ягуара». Почему-то его вдруг охватило чувство облегчения. Он поднял вверх канистру и поболтал в ней чистую воду. Теперь он не сомневался, что вырвется отсюда. Несмотря на раны и разбитую машину, прежние страхи, что он всю жизнь просидит на этом острове, теперь показались паранойей.

Он все еще смеялся, когда через несколько минут на автостраде затормозила проезжавшая на запад машина с открытым верхом. Водитель, американский военный в форме, добродушно смотрел сверху на Мейтланда, которого явно принял за бродягу или бездельника, наслаждающегося первой утренней выпивкой. Он сделал жест, предлагая Мейтланду подвезти его. Но прежде чем тот пришел в себя и понял, что с момента аварии это был единственный автомобилист, который остановился ради него, американец вежливо помахал рукой и укатил прочь.

 

5. Ограда по периметру

Призвав себя к порядку, как усталый сержант рядового на плацу, Мейтланд слез с багажника. Невзирая на боль в бедре, он крепко оперся о машину и замахал костылем, пытаясь вернуть уехавшего водителя, но потом отрезвел и с отвращением посмотрел на больную ногу и драную одежду, злясь на себя, что из-за детской истерики упустил такой случай. Похоже, авария вышибла с креплений не только двигатель в машине, но и мозги.

Мейтланд оперся правой подмышкой на костыль. Он понял, что не готов выполнять что-либо кроме простейших физических действий. Грязная и увечная фигура, чье искаженное отражение мерцало в крышке багажника, точно соответствовала его положению на острове. Он оказался заключен среди этих бетонных дорог без каких-либо практических навыков и средств к существованию.

Да и психологических, собственно говоря, мало, подумалось Мейтланду. Нынче в мозгу нужно носить полный спасательный набор плюс аварийный курс по выживанию на случай всевозможных бедствий, реальных и воображаемых.

– Гаечный ключ, монтировка, пассатижи… – Мейтланд методично перебирал инструменты. Он вслух разговаривал с собой, словно запугивая неумелого новичка, и обращал свое раздражение на самого себя.

Распихав инструменты по карманам пиджака, он оперся на костыль и направился к виадуку, не обращая внимания на движущиеся по автостраде машины. Было начало десятого, и движение после утреннего часа пик чуть ослабло. Теплые солнечные лучи уже удалили с мокрой травы желтоватую мглу, которая висела над островом накануне, размывая окружавшие его стены.

Тащась мимо, Мейтланд вспомнил, что этим утром Кэтрин получает у японского дистрибьютора новую машину. Элен Ферфакс сегодня занята в своей педиатрической клинике при Гайской больнице – по иронии судьбы ни та, ни другая ему не позвонят, считая, что Мейтланд провел ночь у другой. Собственно говоря, на работе тоже никто особенно не встревожится его отсутствием, решив, что он, по всей видимости, заболел или уехал по какому-то неотложному делу. Мейтланд приучил сотрудников не задавать вопросов о его отлучках. Несколько раз он летал в Соединенные Штаты, преднамеренно никому на работе не сообщая об этом до возвращения. Даже если бы он отсутствовал целую неделю, секретарша не обеспокоилась бы, чтобы позвонить Кэтрин или Элен.

С мучениями он тащился по неровной земле к проволочной ограде. В траве вырисовывались очертания фундамента – остатки одноквартирного дома эпохи правления Эдуарда. Мейтланд миновал вход в бомбоубежище времен Второй мировой войны. Вход был наполовину засыпан землей и гравием, привезенными, чтобы насыпать откосы.

Добравшись до ограды в глубине тени от виадука, Мейтланд совсем выбился из сил. Он прислонил свой костыль к проволочной сетке и, усевшись на черную землю, достал из карманов гаечный ключ, монтировку и пассатижи. Тяжелые железные инструменты оттягивали плечи и колотили по ушибленной груди и животу.

Под виадуком трава не росла. Сырая земля потемнела от отработанного масла, сочащегося со столбов за оградой. Стоярдовая проволочная сетка удерживала кучи хлама. Груды автомобильных покрышек, сломанной офисной мебели и мешков с затвердевшим цементом, строительные формы, мотки ржавой проволоки и выброшенных частей двигателя громоздились так высоко, что Мейтланд засомневался, сможет ли пробраться сквозь эти джунгли, даже если преодолеет изгородь.

По-прежнему сидя, он повернул голову к сетке. Высоко над ним, почти касаясь ясного апрельского неба, маячил бетонный пролет виадука, и его широкое полотно слабо гудело под проходящими машинами. Взяв пассатижи обеими руками, Мейтланд набросился на металлические ячейки, проверяя на прочность стальные связи. В сумеречном свете он заметил, что пассатижи оставили на стали лишь слабую отметину. Мейтланд поежился на холодном ветерке. Передвигая гаечный ключ и монтировку по земле, он переполз к стальному столбу в 10 футах поодаль. Здесь соседняя секция сетки была прикреплена к столбу сплошной стальной закраиной, привинченной к задней пластине законтренными гайками.

Приладив разводной ключ, Мейтланд налег за одну из гаек, но уже слишком ослаб, чтобы надежно захватить головку, не говоря уж о том, чтобы повернуть ее. Он взглянул на высокую ограду – лет 10, да, возможно, и 10 дней назад у него хватило бы сил перелезть через нее с голыми руками.

Он швырнул гаечный ключ на землю и стал скрести сырую землю монтировкой, но темная земля, хотя и пропитанная маслом, оказалась непроницаемой, как намокшая кожа. Чтобы сделать подкоп, потребуется вынуть по крайней мере кубометр каменистого грунта, а потом еще придется проложить путь через 10-футовую груду автопокрышек, каждая из которых весит с сотню фунтов.

Воздух резал его отбитые легкие. Поежившись в отсыревшей одежде, Мейтланд засунул инструменты в карман. Когда он вышел на солнце, густая трава заколыхалась вокруг ног, словно стараясь передать ему часть своего тепла. Мейтланд неуверенно посмотрел на отдаленные откосы развязки. Он уже почти 24 часа ничего не ел, и от первых жестоких мук голода, до сих пор притупленных потрясением от аварии, закружилась голова. С усилием он сфокусировал глаза на крыше «Ягуара». Машина еле виднелась над травой, и казалось, за время его бесплодного путешествия к проволочной ограде трава выросла на несколько дюймов.

Собравшись с духом, Мейтланд двинулся через остров к южной оконечности. Через каждые 10 шагов он останавливался и костылем пробивал дорогу через густые заросли. Добравшись до невысокой стены, он взобрался по ступенькам, которые поднимались от остатков садовой дорожки. Только эти руины и остались от викторианского дома, снесенного несколько лет назад.

Поверхность острова была заметно неровной. Покрывавшая все своей мантией трава вздымалась и опускалась, как волны бурного моря. Вдоль центральной оси острова шла широкая низина, отмечая линию бывшей главной местной улицы. Заросшие травой фундаменты смутно очерчивали переулки по обе стороны от нее.

Мейтланд пересек центральную низину и поднялся на пригорок с южной стороны, направляясь к проходу между двумя кустиками бузины, боровшимися со вторгшейся крапивой. Костыль звякнул под ногами по чему-то железному, по какой-то железной табличке на упавшем надгробии. Мейтланд стоял на заброшенном церковном дворе. С одной стороны виднелась груда надгробных камней. Ряды неглубоких выемок отмечали могилы, и Мейтланд решил, что кости перенесли в склеп.

Впереди вздымался высокий откос примыкающей дороги. Движения машин в тридцати футах над головой не было видно за ограничительным барьером, но гул моторов смешивался с отдаленными звуками утреннего города.

Мейтланд потащился вдоль откоса. Земля здесь была усеяна пустыми сигаретными коробками, окурками сигар, конфетными обертками, использованными презервативами и спичечными коробками. В 50 ярдах впереди из откоса выступал бетонный кессон с дорожным знаком.

Мейтланд ускорил шаги, подскакивая на мягкой земле. Как он догадался, вдоль подножия кессона шел желоб. Узкая канавка, чисто вымытая дождем от всякого мусора, вела вокруг бетонной стены ко входу в дренажный коллектор. За его чугунной решеткой в откос уходил туннель и в сотне футов дальше выходил наружу.

Мейтланд постучал костылем по решетке. Было ясно, что взломать мощную металлическую конструкцию не удастся. Он посмотрел на прутья решетки, зачем-то оценивая, достаточно ли они широко отстоят друг от друга, чтобы можно было просунуть сквозь них руки. Потом повернулся и поковылял по мусору прочь, вороша костылем сигаретные коробки.

Тащась с опущенной головой, он ощутил прилив тупой хладнокровной злобы и про себя воззвал к невидимым автомобилям над головой:

– Остановитесь!.. Ради бога, с меня уже хватит…

Не дождавшись никакого ответа, он спокойно двинулся дальше. Вокруг больной ноги ветерок кружил конфетные обертки. Мейтланд ковылял по острову, а трава качалась и кружилась у него за спиной, перекатываясь бесконечными волнами. Ее коридоры открывались и закрывались, словно пропуская в свою зеленую обитель какое-то большое настороженное существо.

 

6. Ливень

Теплым полднем Мейтланд поспал в машине. На заднем сиденье рядом с ним стояла канистра с водой и новая бутылка бургундского. Он проснулся в два часа, когда водитель мусоровоза, проезжая по виадуку, несколько раз включил и выключил пневматические тормоза, вызвав резкие хлопки. Хотя от усилий при ходьбе по острову снова разболелась нога, голова оставалась ясной. Из живота к горлу стальной рукой поднялись спазмы голода, но Мейтланд спокойно сидел на заднем сиденье. Отдыхая в течение утра, он критически оценил свое положение.

Прежде всего он понял, что предположение, которое он неоднократно делал с момента прибытия на остров – якобы разбитую машину рано или поздно заметят проезжающие водители или полицейские и помощь прибудет так же неизбежно, как если бы он потерпел аварию посреди какой-нибудь пригородной однополосной дороги, – совершенно не соответствует действительности, а это просто часть целой системы утешительных иллюзий, которые он принес с собой. Учитывая особую топографию острова, его высокий травяной покров и густой кустарник, а также коллекцию разбитых автомобилей, не было никакой уверенности, что его здесь вообще когда-нибудь заметят. Принимая же во внимание обстоятельства его личной и профессиональной жизни, некогда столь удобное разделение между женой и доктором Элен Ферфакс, могла пройти по меньшей мере неделя, прежде чем у кого-то возникнут достаточные подозрения, чтобы позвонить в полицию. И даже самый сообразительный детектив, прослеживая путь Мейтланда с работы, запросто может не заметить его машину в этом море травы.

Мейтланд расстегнул брюки и осмотрел больную ногу. Сустав одеревенел, и сквозь грязь и масло просвечивали поврежденные кровеносные сосуды и огромный синяк.

Прополаскивая поврежденный рот, Мейтланд допил остатки безвкусной воды из резервуара для прысканья на ветровое стекло. Он посмотрел на административные здания, видные в дымке над центральным Лондоном. Конференция, на которой он должен присутствовать, снова соберется после обеда – интересно, у кого-нибудь из делегатов возникнет хоть какая-то мысль, что с ним могло случиться? Даже если теперь его спасут, пройдет, по крайней мере, несколько дней, а возможно, и недель, прежде чем он вернется на работу. Подумалось о цепи несостоявшихся деловых свиданий, отмененных встреч с клиентами, о комитете, в котором он состоял. Как от яда, укоризненно напоминающего обо всем этом, нога начала пульсировать.

– Ладно – посмотрим, что мы имеем… – Мейтланд приподнялся, подавляя непрекращающееся желание поспать, и поковылял вокруг машины к багажнику. Было слышно, как по автостраде движутся машины, но он не обращал внимания, понимая, что только зря потратит силы, махая им.

Он поднял крышку багажника и открыл свою большую сумку. Воздух наполнился ароматом лосьона после бритья. Мейтланд достал свои патентованные модельные туфли и смокинг. Сумка почти буквально представляла собой капсулу времени – по запаху и текстуре ткани он легко восстановил в мыслях прошлую жизнь.

Он выдвинул лезвие бритвы, разрезал голубое полотенце на полоски и одну из полосок смочил лосьоном. Едкая жидкость защипала оцарапанную руку, кусаясь в дюжинах порезов и ссадин. Мейтланд смыл грязь и масло, которые покрывали почкообразную рану, идущую от костяшек пальцев к основанию большого пальца, и перевязал руку полоской от полотенца, потом закрыл багажник и заковылял по траве вокруг заброшенных машин.

Вокруг «Ягуара» полукругом лежали пять автомобилей, пять брошенных на свалке развалин. Сквозь дыры в проржавевших поверхностях проросла трава, она пустила ростки в пустом картере перевернутого такси. Измятые крылья, кучи автопокрышек, одиноко лежащий в крапиве капот. Мейтланд двигался среди всего этого, то и дело поглядывая на откос, словно прикидывая, что сгодится для построения настила.

На шею обрушился дождь. Мейтланд заковылял обратно к «Ягуару». Солнце заволокли темные облака. Над центром Лондона уже вовсю лил дождь. Когда Мейтланд залез в машину, на остров тоже обрушился ливень. Порывы ветра с дождем прибивали рвущуюся траву к земле, дождь хлестал ехавшие по автостраде машины, сквозь водяную мглу светили фары.

Мейтланд сел на заднее сиденье, глядя, как дождь бьет в стекло в нескольких дюймах от лица. Он равнодушно смотрел на ливень, благодаря судьбу, что разбитая машина представляет собой хоть какое-то убежище. Дождь, колотя по капоту, брызгал сквозь разбитое ветровое стекло, и водяная пыль попадала Мейтланду на лицо.

– Давай! – Нарочно ударив свою больную ногу, он открыл заднюю дверь. Темный дождь стал хлестать его по голове и промочил разорванную одежду, когда Мейтланд вытянул ногу и, опираясь на костыль, заковылял по траве. Дважды он уронил ногу на землю. Тем временем крутящиеся струи дождя пробивали тонкую ткань пиджака и брюк. Мейтланд повернул голову и на ходу ловил воду открытым ртом.

Он споткнулся о какую-то лысую покрышку и упал на колени, но, схватившись за замеченный ранее брошенный капот, снова встал на ноги. Не обращая внимания на жалящий холодную кожу дождь и промокшую повязку на руке, он подтащил капот к «Ягуару», взгромоздил на капот и просунул верхней стороной вниз в разбитое ветровое стекло.

Когда по грязному металлу на приборный щиток «Ягуара» ручейком хлынула первая вода, Мейтланд отступил назад. Опершись на костыль, он беззвучно закричал в неистовом дожде, как буйный сумасшедший. Промокшая одежда липла к нему, ее прикосновения напоминали какое-то мертвое животное. Мейтланд забрался в машину и с канистрой в руках скорчился на переднем сиденье, направляя в горлышко ручеек с перевернутого капота. Когда дождь утих, в канистру набралось чуть больше полпинты пузыристой воды, но через пять минут он снова зарядил непрерывным потоком.

Дождь прошел через полчаса, и канистра наполнилась доверху. Все это время Мейтланд сидел, скорчившись, в мокрой одежде, шаря ободранными руками по переднему сиденью, и вслух разговаривал сам с собой, едва замечая, что в этих монологах свел вместе Кэтрин и Элен Ферфакс. Иногда, подражая их голосам, он дразнил себя за неумелость, а чтобы не заснуть, нарочно напрягал больную ногу, некоторым образом отождествляя боль с образом двух женщин у себя в голове.

– Хорошо… Почти полная, не порезать бы рот об этот чертов пластик. Неплохо – две пинты воды, хватит на пару дней. На Кэтрин бы произвело впечатление… Впрочем, она бы восприняла все это, как слишком затянувшуюся шутку. «Милый, ты всегда ездишь чересчур быстро, сам знаешь…» Хотел бы я увидеть ее здесь, сколько бы она действительно продержалась?.. Интересный эксперимент. Минутку, Мейтланд, для нее бы они остановились. 30 секунд остановки на этой автостраде, и машины бы заполнили бампер к бамперу все пространство до Вествея. Черт, о чем я говорю? Зачем ее упрекать, Мейтланд? Дождь утихает… нужно выбраться с этого острова, пока силы не кончились. Голова болит – наверное, сотрясение… Холодно… Чертова нога…

Когда снова выглянуло солнце, и его лучи пробежали по нестриженой траве, как зубья невидимой расчески, Мейтланд поежился в своей промокшей одежде и бережливо отпил из канистры. Дождевая вода была насыщена воздухом, но безвкусна, и Мейтланд задумался, не получил ли он легкого повреждения в мозгу, притупившего вкусовые ощущения. Он понимал, что физические силы убывают с ощутимым ускорением, и, потеряв интерес к воде, которую с таким трудом удалось набрать, вылез из машины и открыл багажник.

Мейтланд снял пиджак и рубашку. Мокрые тряпки выпали из рук в лужу грязной воды у ног. Прошло чуть больше суток с момента аварии, но кожа на руках и груди расцвела клумбой синяков, ярко расцвеченных рубцов и отметин. Мейтланд надел сменную рубашку, застегнул смокинг и поднял воротник. Бросив бумажник в багажник, он захлопнул крышку.

Даже на солнце было холодно. Стараясь согреться, Мейтланд продавил пробку через горлышко и отпил бургундского. Следующий час он бродил между автомобильным кладбищем и откосом, перетаскивая все автопокрышки, что мог найти. Пространство вокруг машин вскоре превратилось в месиво, в котором он скользил, как пугало, в своем заляпанном смокинге.

На высокую траву вокруг него падали последние лучи дневного солнца, отчего стебли поднимались еще выше. Эта роскошная растительность, казалось Мейтланду, нарочно старалась скрыть его. Он установил покрышки на склоне откоса и усердно разгреб землю костылем. Омытая дождем земля лавиной стекала вокруг. Крылья проваливались сквозь поверхность. Когда послышались звуки вечернего часа пик, Мейтланд сумел вскарабкаться до половины откоса, волоча за собой больную ногу, как умирающий альпинист на отвесном горном склоне.

Над головой шумели машины – не более чем в 20 футах непрерывная смесь гудков и рева двигателей. Иногда мимо проносились вытянутые лица двухэтажных автобусов, в окнах виднелись пассажиры. Мейтланд махал им, сидя в оползающей грязи.

До вершины оставалось футов 10, но он слишком изнемог, чтобы двигаться дальше. И тут он увидел, что частокол деревянных щитов поправили и укрепили. В нескольких шагах над головой, на кромке берега, который уже не принадлежал острову, остался отпечаток подкованного рабочего сапога, и даже в блекнущем свете можно было различить следы гвоздей в подошве. Мейтланд насчитал пять отпечатков. Возможно, дорожная служба переставила поврежденные щиты? Наверное, пока он бродил по дальнему краю острова, рабочие спускались с откоса в поисках раненого водителя или пешехода.

Солнце скрылось за жилыми кварталами Уайт-сити. На время сдавшись, Мейтланд пополз обратно в машину. Забираясь на заднее сиденье, он заметил первые признаки лихорадки. Сгорбившись в заляпанном грязью смокинге, он схватил бутылку вина, стараясь согреться. В темноте ехали машины, под указателями горели фары. Темноту прорезал вой полицейской сирены. Мейтланд ждал, что машина остановится и по откосу спустятся полицейские с носилками. В больной голове бетонный виадук и вся развязка, среди которых он оказался заключен, стали принимать угрожающие размеры. Освещенные указатели направлений кружились над головой, на них виднелись бессмысленные надписи, имена Кэтрин, его матери и сына.

К девяти часам лихорадка спала. Когда часы пик миновали и шум машин в стих, Мейтланд вернул себя к жизни несколькими глотками вина. Сев на переднее сиденье, он уставился на залитый дождем приборный щиток, прикидывая, сколько соображения и сил еще у него осталось. Он еще в состоянии придумать средство, как выбраться с этого острова. В полумиле на запад сверкали огнями жилые кварталы, где сотни семей заканчивали свой ужин. Любая из них могла ясно увидеть костер или вспышку.

Мейтланд посмотрел на огненную дугу от брошенного под откос окурка из проезжавшей машины. И тут до него дошло, что он буквально сидит на сигнальных средствах, которых хватило бы осветить весь остров.

 

7. Горящая машина

Сдерживая возбуждение, Мейтланд посмотрел на покатую поверхность бензобака. Он отодвинул кожаную сумку и набор с инструментами и начал колотить по ней раздвинутыми зубьями разводного ключа. Отлетавшие кусочки эмали кололи руки, и под слоем краски в темноте начал проблескивать металл. Толстая сталь под ударозащищенной рамой оказалась слишком прочной, чтобы пробить ее, и Мейтланд швырнул ключ в грязь под ногами. По туннелю виадука приближалась машина, и свет ее фар прочертил дугу в 20 футах над головой. Мейтланд опустился на землю и засунул голову под заднее крыло, ища с нижней стороны бензобака сливное отверстие.

Как же поджечь машину, спрашивал он себя. Клише в тысячах фильмов по телевизору. Сидя в сумерках у бензобака, он пытался вспомнить подробно хоть один эпизод. Если открыть сливное отверстие, горючее вытечет на сырую после дождя землю и через несколько минут испарится. Кроме того, не было спичек. Необходима какая-то искра. Мейтланд через плечо посмотрел на темный корпус автомобиля. Он представил в голове электрическую систему – высоковольтную катушку, новый аккумулятор, распределитель с прерывателем… Хотя фары и тормозные фонари разбились, с точки зрения электричества машина была жива.

Прикуриватель! Кое-как встав на ноги, Мейтланд заполз на место водителя. Включив зажигание, он проверил приборы на щитке и увидел, как они засветились в темноте. Он нажал на прикуриватель. Через десять секунд тот выскочил прямо в ладони. Красное свечение согрело изодранные руки, как кусочек солнца. Когда огонек погас, Мейтланд лег на спину и несколько секунд поспал.

– Кэтрин… Кэтрин… – Вслух бормоча ее имя, он нарочно не давал себе заснуть, играя на чувствах вины, враждебности или привязанности, какие мог вызвать в себе. Держа в руке гаечный ключ, он вылез из машины, отбросил в сторону водосборник, поднял капот «Ягуара» и заглянул в двигатель.

– Топливный насос… так.

Мейтланд постучал ключом по стеклянному конусу насоса. На пятом ударе, когда он уже был готов сдаться, стекло треснуло. Мейтланд сбил осколки, и бензин залил двигатель и стал капать на землю. Опьяненный его парами, Мейтланд оперся на двигатель, облегченно и изнеможенно качая головой, и постарался успокоиться. Через несколько минут он будет спасен, вероятно, уже будет на пути в больницу…

Мейтланд снова залез на место водителя и включил зажигание. Свет на приборном щитке и мягкое свечение в кабине отражались в лацканах его заляпанного смокинга. Из бардачка Мейтланд достал карту Лондона, свернул ее в двухфутовый жгут и, удовлетворенный, повернул ключ зажигания, запуская стартер. Механизм загудел, проворачивая двигатель, и автомобиль затрясся. Питаемый из резервуара в поплавковых камерах карбюратора, двигатель чуть было не завелся. Отпустив стартер, Мейтланд едва ли не почуял запах бензина, выкачиваемого насосом из бензобака и текущего через разбитый стеклянный колпачок. Было слышно, как бензин плещется на землю под машиной. Мейтланд запускал стартер секунд 30, пока кабина не заполнилась бензиновыми парами.

– Теперь осторожно… Вокруг много электричества… Здесь можно зажариться в шкварку…

Через открытую дверь свесив ноги наружу, он включил зажигание и нажал на прикуриватель. Когда тот подскочил, Мейтланд вытащил его из щитка, повернулся на сиденье и зажег бумажный жгут, потом выбросил прикуриватель и вылез на землю с костылем в левой руке, держа над головой горящий жгут.

Оказавшись в шести футах от машины, Мейтланд улегся на мокрую траву. Из мокрого двигателя тек бензин, между колес уже образовалась лужа. Прикрыв лицо одной рукой, Мейтланд метнул горящую карту в машину.

Неистовый огненный шар разорвал темноту, на мгновение осветив полукруг машин на автомобильном кладбище. Двигатель ярко вспыхнул, разбрызгивая бензин в разные стороны. Лужи разбрызганного бензина сами горели рядом с машиной. В свете огня Мейтланд видел стену травы вокруг, и стебли наклонились вперед, как внимательные слушатели.

Из-под поднятого капота «Ягуара» поднялся темный густой дым от горящего бензина. Первые машины, выехавшие из туннеля на виадуке, уже затормозили. Два водителя шли рядом по автостраде, глядя на яркое пламя. Мейтланд, опираясь на костыль, заковылял к ним. Два раза он упал, но каждый раз снова поднимался на ноги.

– Стойте!.. Остановитесь!.. Минутку!…

Сверху пронесся самолет, в затянутом дождливыми тучами небе пульсировали его посадочные огни. Пилот заходил на посадку в лондонский аэропорт, и шум четырех огромных турбовинтовых двигателей заглушал крики. Скача, как ожившее пугало, Мейтланд увидел, что машины отъезжают. Языки пламени уже опадали по мере выгорания топлива. Получился вовсе не длительный пожар, на который рассчитывал Мейтланд; огонь в уже выгоревшем двигательном отделении скорее напоминал большую печь, открытую жаровню вроде тех, какими пользуются рабочие на свалке. От подножия откоса виднелось лишь яркое свечение, отражавшееся от перевернутых обломков машин.

Охрипший и уставший Мейтланд торопливо доковылял до откоса и по инерции сделал несколько шагов по склону. Он уже хромал обратно вниз, когда наверху, прямо над ним, затормозил американский седан. Водитель, молодой парень с длинными, до плеч, светлыми волосами, жевал бутерброд. В свете последних языков пламени от «Ягуара» он сверху посмотрел на Мейтланда. Когда тот сделал умоляющий жест, уже не в силах кричать, парень помахал в ответ, выбросил бутерброд и, нажав на акселератор, скрылся вместе с машиной в темноте.

Мейтланд устало сидел на откосе. Очевидно, молодой водитель принял пылающую машину за какой-то праздник у бродяг или за костер, чтобы приготовить ужин. Даже оттуда, где сидел сам Мейтланд, теперь было совсем не видно, что машина горит.

Уже шел одиннадцатый час, и в квартирах на верхних этажах гасли огни. Слишком усталый, чтобы двигаться, размышляя, где же теперь провести ночь, Мейтланд уставился в землю. В десяти футах от него белел треугольник выброшенного бутерброда. Мейтланд посмотрел на него, забыв о боли в покалеченной ноге.

Не думая, он пополз к бутерброду. Мейтланд не ел уже 36 часов, и ему было трудно собрать мысли. Он не отрывал глаз от двух ломтиков хлеба, зажатой между ними курицы и майонеза с отпечатком зубов молодого парня.

Схватив бутерброд, Мейтланд жадно сожрал его. Опьяненный вкусом животного жира и влажной текстурой намазанного хлеба, он не делал попыток удалить крошки земли, а доев, облизал пальцы и исследовал склон, не найдется ли там еще кусочков курицы.

Когда он подобрал костыль и направился обратно к «Ягуару», пламя потухло, и в воздух поднимался последний дым из двигателя. Пошел мелкий дождик, и на головке цилиндров шипели капли.

Переднюю часть машины сожрал огонь. Мейтланд забрался на заднее сиденье. Прихлебывая из бутылки бургундское, он осмотрел обуглившийся приборный щиток, руль и обгоревшие до пружин передние сиденья.

Несмотря на неудачу с поджогом машины, Мейтланд ощущал тихое удовлетворение от того, что нашел выброшенный бутерброд. Как ни мало было это событие, оно запечатлелось в уме как еще один успех, которого он добился, оказавшись на необитаемом острове. Рано или поздно он заговорит с этим островом на равных.

Мейтланд спокойно проспал до рассвета.

 

8. Послания

Солнечные лучи, пробравшись через путаницу почерневших проводов, упали на приборный щиток машины. Вокруг задымленных окон на теплом ветру колыхалась высокая трава. В эти первые минуты после пробуждения Мейтланд лежал на заднем сиденье, глядя через закопченные стекла на откос автострады. Он стряхнул с лацканов смокинга засохшую грязь. Было восемь часов утра. Мейтланд удивился полной тишине окружающего пейзажа, жуткому отсутствию неустанного шума в час пик, разбудившего его накануне, – как будто какой-то разгильдяй-техник, ответственный за поддержание всей иллюзии этого заточения на необитаемом острове, забыл включить звук.

Мейтланд пошевелился. Тело задеревенело. Распухшая нога лежала рядом, как часть какого-то невидимого напарника. В отличие от ноги, остальное некогда мощное тело за ночь сжалось. Кости плеч и ребра торчали под кожей, словно старались отделиться от окружавшей мускулатуры. Мейтланд провел обломанным ногтем по щетине на лице. Мысли уже вернулись к съеденному перед сном бутерброду с курицей. К зубам пристал успокаивающий жирный вкус мяса и майонеза.

Мейтланд сел и посмотрел на переднее сиденье. Из обгоревшей кожи торчали пружины. Хотя физически он ослаб, голова работала ясно и четко. Он понимал, что какую бы попытку вырваться с этого острова ни решил предпринять, она не должна лишить его последних сил. Вспомнив, какую враждебность вызывало в нем его покалеченное тело, он придумал способ, каким будет мучить себя, чтобы продолжать движение. Отныне ему следует немного расслабляться и беречь себя. Чтобы придумать путь к спасению, понадобится еще несколько часов – возможно, целый день.

Основные проблемы, с которыми он частично уже встретился, – это как добыть питьевую воду, пищу и какое-нибудь сигнальное устройство. Кроме того, без помощи ему никак не выбраться с этого острова – откос слишком крут, и даже если лебедкой вытянуть себя наверх, к моменту подъема на балюстраду ему вряд ли удастся сохранить сознание. А выбравшись на дорогу, он запросто может попасть под грузовик.

Мейтланд толкнул дверь и подобрал свой костыль. Даже от этого малого усилия закружилась голова. Он прислонился к сиденью. Стебли измятой травы, просунувшись в открытую дверь, касались его ноги. Упругость этой жесткой травы являлась моделью поведения и выживания.

Его стошнило на дверь. Глядя, как комки серебристой слизи каплями стекают на землю, Мейтланд неуверенно оперся на костыль и прислонился к машине, сомневаясь, долго ли сможет простоять. Заляпанный смокинг на несколько размеров больше исхудалых плеч раздувался на ветру.

Мейтланд поковылял вперед, осматривая повреждения «Ягуара». Участки травы вокруг выгорели, обнажив круги черной земли. Огонь вывел из строя аккумулятор и электропроводку, прожег дыру в приборном щитке.

– Чертовски тихо… – пробормотал себе Мейтланд.

Ни машин, ни автобусов в аэропорт. Над жилыми домами одиноко маячили на солнце антенны.

Куда же, черт возьми, все подевались? Боже… Какой-то психоз. Мейтланд нервно покрутил костыль и заковылял по обгоревшей земле, стараясь найти на этом пустынном пейзаже хотя бы одного персонажа. Может быть, ночью разразилась мировая война? Может быть, где-то в центре Лондона обнаружился источник смертельной заразы? За ночь, пока он спал в сгоревшей машине, всеобщий тихий исход оставил его одного в покинутом городе.

В 300 ярдах к западу от острой вершины острова, за перекрестком, где к автостраде примыкала другая дорога, появилась одинокая фигура, толкавшая на восток мотоцикл. Человека почти не было видно за пустырем, но в ярком солнце Мейтланд ясно различил длинные белые волосы, ниспадавшие со лба на плечи.

Пока Мейтланд смотрел, как старик толкает свою заглохшую машину, его внезапно охватил такой страх, что заглушил чувства голода и усталости. Какая-то бредовая логика убедила его, что старик идет за ним – возможно, не прямо, а каким-то окольным путем через лабиринт дорог, – но в конце концов он придет в точку, где с ним, Мейтландом, случилась авария. Более того, Мейтланд был уверен, что машина, которую катит старик, – вовсе не легкий мотоцикл, а страшное орудие пыток, которое старик взял с собой в свой бесконечный кругосветный путь, и эти цепные передачи произведут свою кару над и так уже израненным телом Мейтланда.

Придя в себя, Мейтланд начал наугад бродить по автомобильному кладбищу, шатаясь и ковыляя в этом выгоревшем кругу. Белая голова старика по-прежнему виднелась на ведущей на восток полосе, его глаза не отрывались от пустой дороги перед собой. Солнце освещало потрепанную одежду и старый мотоцикл.

Мейтланд присел в траве, радуясь, что высокая трава скрывает его от приближавшейся фигуры. Он взглянул на циферблат календаря на часах в тот самый момент, когда из туннеля виадука, ревя дизелем, выполз пустой трейлер.

24 апреля…

Суббота! Начались выходные. Он разбился во второй половине четверга и уже провел две ночи на острове. Теперь наступило субботнее утро, и этим объяснялись тишина и отсутствие машин.

С облегчением Мейтланд поковылял обратно к «Ягуару» и попил воды, чтобы успокоиться. Старик со своим мотоциклом исчез из виду где-то за виадуком. Мейтланд растер руки и грудь, стараясь унять дрожь. Не померещилась ли ему эта одинокая фигура, не сочинил ли он сам этот призрак какой-то детской вины?

Мейтланд обвел взглядом остров, тщательно осматривая откос, не выбросил ли кто-нибудь за ночь чего-нибудь съедобного. Обрывки газеты, яркие конфетные обертки – но он должен найти что-нибудь поесть. В крайнем случае четыре бутылки бургундского дадут ему продержаться, а на острове должны расти съедобные ягоды – или, возможно, какой-нибудь забытый огород с грядкой одичавшей картошки.

Взгляд Мейтланда привлек кессон указателя на прилегающую дорогу. Вымытый дождем бетон ярко блестел на солнце, как пустая доска объявлений. Надпись, нацарапанную на нем трехфутовыми буквами, смогут прочесть водители…

Мейтланд потащился вокруг машины. Нужен какой-то пишущий материал или, если не найдется, что-нибудь острое, чтобы нацарапать на бетоне надпись и замазать царапины грязью.

Над капотом висел смрад горелой резины и масла. Мейтланд посмотрел на свисавшие с распределителя почерневшие провода. Одну за одной он вынул клеммы из свечей зажигания и набил карманы обгоревшими резиновыми шлангами.

Через полчаса Мейтланд пересек остров и сел у белого бока кессона, вытянув ноги перед собой, как искореженные шесты. От усилий по преодолению травы он быстро устал. Местами в центральной низине растительность поднималась до плеча. Несколько раз Мейтланд спотыкался о скрытые в траве камни и кладку и падал, но поднимался и упрямо двигался вперед. Он уже не обращал внимания на крапиву, которая жгла ноги сквозь разорванные брюки, эти ожоги он принимал наряду с собственным измождением. По мере продвижения он мог сосредоточиться на любой стоящей перед собой задаче – на следующем болезненном проходе через крапивные заросли, на трудном шаге через покосившееся надгробие – и каким-то образом эта сосредоточенность доказывала, что он может господствовать над этим островом.

Из карманов смокинга Мейтланд вытащил выкрученные из двигателя клеммы и обгоревшие резиновые шланги и, как играющий ребенок, разложил кусочки обгоревшей резины в два ряда перед собой.

Он слишком устал, чтобы стоять, но мог дотянуться фута на четыре над землей. Прыгающими 18-дюймовыми буквами Мейтланд тщательно вывел свое послание:

ПОМОГИТЕ РАНЕНОМУ ВОДИТЕЛЮ ВЫЗОВИТЕ ПОЛИЦИЮ

Прислонившись к холодному бетону, он осмотрел свое произведение и, как уличный художник в обносках богача, накинул на плечи сырой смокинг. Но голодные глаза вскоре с интересом обратились к сигаретным коробкам, рваным газетам и прочему мусору у подножия откоса.

В десяти футах от себя Мейтланд увидел грязный газетный сверток, выброшенный ночью с примыкающей дороги из проезжавшей машины. Рваная газета пропиталась маслом. Собравшись с силами, Мейтланд пополз к ней и крюком костыля подтянул сверток к себе. Лихорадочно ощупывая его, он порвал бумагу, и его оглушил запах жареной рыбы, приставший к грязным блеклым газетным фотографиям. Водитель, вероятно, купил себе поесть в одном из круглосуточно работающих кафе, образовавших целый городок у южного въезда на Западную развязку.

Рыбы не осталось – однако по тому, как аккуратно был свернут кулек, Мейтланд догадался, что там еще найдется пара десятков жареных ломтиков картошки.

Пока он почерневшими руками пожирал эти масляные кусочки, пыль у его ног прибили первые капли дождя. Хмыкнув про себя, Мейтланд засунул бумагу в карман смокинга, поднялся на ноги и двинулся через густую траву. Дороги вокруг острова по-прежнему были пустынны. Над головой неслись подгоняемые свежим северо-восточным ветром армады темных туч. Мейтланд коротко оглянулся назад на начерченные на откосе буквы, но они еле виднелись сквозь траву.

Прежде чем он добрался до центральной низины, на него налетел дождь и заставил остановиться, вцепившись в костыль. Под льющими струями Мейтланд посмотрел на свои дрожащие руки, двигающиеся, как у бессмысленного семафора, и понял, что не просто изнемог, а ведет себя довольно странным образом, словно не помнит, кто он такой. Кое-какие части сознания словно бы отделились от центра.

Он остановился, ища, где бы укрыться. Трава шумела и кружилась вокруг, словно заросли разговаривали между собой. Позволяя дождю хлестать себя по лицу, Мейтланд повернул голову так, чтобы хватать капли ртом. Ему хотелось вечно стоять так в окружении шквалов дождя, и он лишь с неохотой заставил себя двигаться вперед.

Сбившись с пути, Мейтланд споткнулся и упал в ограду, окруженную выросшей на разрушенном фундаменте крапивой. Стоя в этом каменном огороде, словно в неподвижном центре лабиринта, он попытался сориентироваться. Между ним и дорогой непроницаемым занавесом висела пелена дождя. Запекшаяся на смокинге грязь размылась и стекала на изодранные брюки, сквозь которые виднелось окровавленное правое бедро. Смешавшись на мгновение, Мейтланд сдавил свои запястья и локти, стараясь осознать, кто он такой.

– Мейтланд!.. – крикнул он. – Роберт Мейтланд!.. – И, сжав металлический костыль, заковылял из огорода.

В 10 футах слева, за кучей оцинкованных железных листов, обнаружился обрушенный вход в подвал. Мейтланда стошнило под струями дождя. Вытерев со рта слизь, он потащился по каменистой земле к подвалу. Истертые ступени спускались ко входу с покосившейся притолокой.

Мейтланд подтащил к ступеням железные листы. Тщательно уложив их между притолокой и верхней ступенькой, он построил грубую крышу, приспособив оцинкованные листы так, чтобы дождь стекал по уклону, после чего бросил костыль на ступени и спрятался под крышей своего нового убежища.

Сидя на ступеньках под дробь дождя по металлической крыше над головой, Мейтланд снял смокинг и изодранными руками отжал промокшую ткань. Грязная вода текла меж пальцев, словно он стирал детскую футбольную форму. Мейтланд разложил смокинг на ступенях и потер плечи, стараясь хоть немного разогреть их ладонями. Он чувствовал, как, распространяясь из горящего бедра, возвращается лихорадка. Тем не менее успех в постройке даже такого захудалого убежища придал ему бодрости и вновь разжег неколебимую решимость выжить. Как Мейтланд уже ясно понял, в этом и заключалась его воля к выживанию – в стремлении господствовать над островом и покорить его ограниченные ресурсы, и сейчас это казалось более важной целью, чем выбраться.

Он прислушался к дождю, бьющему по оцинкованному железу. Ему вспомнился дом, который его родители снимали в Камарге, на юге Франции, в свое последнее лето вместе. Интенсивный дождь, какие бывают в дельте Роны, обрушивался тогда на крышу гаража под окнами спальни, где маленький Роберт счастливо провел бóльшую часть каникул. И это было не просто совпадение, что когда он впервые овладел Элен Ферфакс на юге Франции, они поехали прямо в Ла-Гранд-Мотт, футуристический курортный комплекс на побережье в нескольких милях от Камарга. Элен тихо ненавидела ту жесткую, невыразительную архитектуру с ее стилизованными бетонными поверхностями, и ее раздражал цветистый юмор Мейтланда. К тому времени он обнаружил, что хотел бы оказаться здесь вместе с Кэтрин – ей бы понравились отели в виде зиггурата и обширные пустые стоянки, запланированные проектировщиками за годы до того, как туда приедет первый турист на машине. Это напоминало город, заранее, еще до своего появления покинутый людьми.

Через открытый дверной проем Мейтланд смотрел на лужи на заросшем травой фундаменте, в который провалился первый этаж. Когда-то здесь была маленькая типография, и у его ног лежали несколько матриц с медной задней стороной. Мейтланд поднял одну и посмотрел на смутные фигуры мужчины в темном костюме беловолосой женщины. Прислушавшись к дождю, он подумал о разводе своих родителей. Неопределенность того периода, когда ему было восемь лет, словно воссоздалась в зеркальном образе на матрице, в инвертированных тонах неизвестных мужчины и женщины.

Через час, когда дождь прошел, Мейтланд выбрался из своего убежища. Крепко держась за костыль, он поковылял обратно к южному откосу. Лихорадка все усиливалась, и он бездумно смотрел на пустынное полотно дороги.

Когда он добрался до откоса и посмотрел на оставленное на белом боку кессона послание, обнаружилось, что все буквы стерлись.

 

9. Лихорадка

На лицо Мейтланду упали последние капли дождя. Он смотрел на остатки своего послания, что нацарапал на мокром бетоне. Буквы превратились в черные пятна, горелую резину смыло на землю к его ногам.

Стараясь сосредоточиться, Мейтланд исследовал землю в поисках горелых трубок, которыми писал. Кто-то стер буквы? Неуверенный в себе и своей способности рассуждать здраво, Мейтланд стоял, опершись на металлический костыль. Его грудь и легкие наполняла лихорадка. Он заметил, что дугообразные пятна на бетоне в точности напоминают следы от дворников на ветровом стекле, и диким взглядом обвел остров и откосы дорог. Может быть, это салон машины? Весь остров уместился в «Ягуар», а его ветровое стекло и окна бред превратил в эти откосы? Возможно, сейчас он просто навалился грудью на руль, а дворники заело, и они болтаются туда-сюда, оставляя на запотевших стеклах какое-то бессвязное послание…

Сквозь скопление белых облаков на востоке от острова пробилось солнце, и его лучи, как прожектора на сцене, осветили высокий откос. По прилегающей дороге, натужно воя, тащился грузовик; над балюстрадой виднелся верх прямоугольного мебельного фургона. Мейтланд отвернулся. Ему вдруг не стало никакого дела до своего послания и стершихся букв, и он двинулся напролом через высокую, по пояс, траву, намочив об нее рваные брюки и смокинг. На ослепительно ярком солнце остров и бетонные автострады сверкали и вибрировали, и их дрожь пробегала по искалеченному телу Мейтланда. У его бедер и икр трава вспыхивала электрическим светом, а мокрая листва увивалась вокруг, словно не желая отпускать. Мейтланд перекинул больную ногу через разбитую кирпичную кладку. Каким-то образом ему удалось собраться с силами, и их хватило, чтобы двигаться.

Возвращаться к «Ягуару» нет смысла, сказал он себе.

Трава зашумела вокруг на ветерке, словно выражая свое согласие.

– Сначала обследовать остров, а потом выпить вина.

Трава возбужденно зашумела, разделившись на округлые волны и заманивая его в свои спирали.

Очарованный, Мейтланд пошел кругами, читая в этих узорах утешительный голос необозримого зеленого существа, стремящегося защитить и направить его. Спиральные изгибы вились в воспаленном воздухе – явная подпись эпилепсии. Его собственный мозг охвачен лихорадкой – возможно, повреждена кора головного мозга…

– Найти приставную лестницу?..

Трава хлестала по ногам, словно злясь, что Мейтланд по-прежнему хочет вырваться из этих зеленых объятий. Рассмеявшись над травой, Мейтланд ободряюще похлопал по ней свободной рукой. Ковыляя мимо, он отбивал льнувшие к талии шуршащие стебли.

Почти несомый травой, Мейтланд взобрался на крышу заброшенного бомбоубежища. Отдыхая там, он осмотрел остров повнимательнее. Сравнив его с системой автострад, Мейтланд увидел, что пустырь гораздо старше, чем окружающая территория, словно этот треугольный клочок выжил благодаря своей исключительной хитрости и упорству и будет жить дальше, незаметный и неведомый, после того как эти автострады рухнут и превратятся в пыль.

Некоторые части острова вели свою историю из времен задолго до Второй мировой войны. Самой древней была восточная оконечность, что под виадуком, – там находились церковный двор и дорожки меж домиками времен короля Эдуарда. Автомобильное кладбище с обломками машин наложилось на еще различимые улицы и аллеи.

В центре острова находились бомбоубежища, среди которых он и сидел. Виднелись остатки позже добавленного к ним поста гражданской обороны, которому было чуть более 15 лет. Мейтланд слез с бомбоубежища. Поддерживаемый стеблями травы, вьющимися вокруг, как стайка услужливых слуг, он поковылял на запад, к центру острова. Ему пришлось перебраться через ряд низких стен, частично засыпанных грудами старых покрышек и ржавой стальной проволоки.

Вокруг остатков бывшей кассы Мейтланд различил фундамент послевоенного кинотеатра, узенькой одноэтажной киношки, построенной из бетонных блоков и оцинкованного железа. В 10 футах поодаль, частично заслоненные зарослями крапивы, виднелись ступени, ведущие в подвал.

Увидев разбитую кассу, Мейтланд смутно подумал о собственных детских походах в местное кино с бесконечными программами про вампиров и прочие ужасы. Все больше и больше остров становился точной моделью его головы. Его прогулка по заброшенной территории была путешествием не только по прошлому острова, но и по своему собственному прошлому. Его детская злоба, когда он вслух кричал на Кэтрин, напомнила ему, как в детстве он неутомимо кричал на мать, когда она в соседней комнате нянчила его младшую сестренку. По какой-то причине, всегда его возмущавшей, мать никогда не приходила успокоить его, а давала ему, охрипшему от злобы и недоумения, вылезти из пустой ванны самому.

Слишком устав, чтобы идти дальше, Мейтланд уселся на каменную стену. Вокруг в солнечных лучах возвышались заросли крапивы, и их многоярусные зубчатые листья напоминали башни готических соборов или пористые скалы каменного леса на чужой планете. Внезапным спазмом желудок сдавило от голода, и Мейтланда стошнило прямо себе на колени. Он стер слизь и поковылял по кирпичной дорожке к южному откосу.

На короткие мгновения теряя сознание, он бродил туда-сюда, уставившись в пространство перед собой и следуя за смутным концом костыля.

Бродя так, Мейтланд обнаружил, что утратил всяческий интерес к своему телу и к боли, огнем охватившей ногу. Он начал отбрасывать отдельные части тела, забыв сначала про больную ногу, потом про обе ноги, потом стер всякое сознание об ушибленной груди и диафрагме. Поддерживаемый холодным ветерком, он двигался по траве, спокойно взирая на черты острова, которые за последние дни ему пришлось так хорошо узнать. Отождествляя остров с самим собой, он смотрел на машины на автомобильном кладбище, на проволочную сетку, на бетонный кессон за спиной. Теперь эти вызывающие боль места стали путаться с частями собственного тела. Мейтланд провел руками вокруг, пытаясь очертить остров, чтобы оставить эти части себя в тех местах, которым они принадлежали. Правую ногу он оставит там, где произошла авария, ободранные руки – на стальной ограде. Грудь положит там, где прислонялся к бетонной стене. В каждой точке маленький ритуал обозначит передачу своих полномочий острову.

Он говорил вслух – как священник, раздающий причастие из собственного тела.

– Я – остров.

Воздух струил свой свет.

 

10. Бомбоубежище

Над головой шумели проезжавшие автомобили. От брошенного на траву окурка, пролетевшего в нескольких футах перед глазами, поднимался дым. Мейтланд смотрел, как этот дым раздваивается в высоких стеблях, склонявшихся к лицу. Они качались в послеполуденных солнечных лучах и словно понуждали его встать на ноги. Он сел, стараясь прояснить мысли. Все тело пропитала лихорадка, и лицо под щетиной горело.

Со всех сторон вокруг острова по автострадам двигались автомобили. Пытаясь прийти в чувства, Мейтланд сосредоточил взгляд на отдаленных машинах. Он кое-как поднялся на ноги, повиснув на костыле, как скелет на крюке мясника. Высоко над ним, как огненный меч в темном небе, сверкала освещенная поверхность дорожного указателя.

Мейтланд нашел в кармане последний обгоревший резиновый шланг и на высохшем бетоне начертил:

КЭТРИН ПОМОГИ СЛИШКОМ БЫСТРО

Буквы вились вверх и вниз по склону. Мейтланд сосредоточился на правописании, но через 10 минут, когда он вернулся после неудачной попытки добраться до «Ягуара», буквы исчезли, словно их стер недовольный экзаменатор.

МАМА НЕ БОЛИТ ПОЛИЦИЯ

Мейтланд подождал в высокой траве у откоса, что будет дальше, но глаза сами закрылись. Когда он открыл их, послание уже стерлось.

Он сдался, не в состоянии разобрать собственную надпись. Трава успокоительно колыхалась, зазывая охваченное лихорадкой пугало в свое лоно. Стебли вились вокруг, открывая десятки проходов, каждый из которых вел в райские кущи. Понимая, что если не доберется до «Ягуара», то не переживет следующую ночь, Мейтланд направился через автомобильное кладбище, но через несколько минут уже безвольно следовал за травой, вьющейся спиралями вокруг.

К его удивлению, трава вывела его на более крутой холмик над самым большим бомбоубежищем. Мейтланд пополз вдоль, прислушиваясь к шороху травы. Западная стена бомбоубежища была обнесена каменной оградкой. Мейтланд задержался там. Покатая крыша ниспадала на обе стороны, исчезая в густой поросли, пробивавшейся со дна ямы.

Теперь трава молчала, словно ожидая, когда Мейтланд сделает знаменательный шаг. Спрашивая себя, зачем лезть в бомбоубежище, Мейтланд бросил взгляд на перевернутое такси и из последних сил свернул к «Ягуару», но не удержался и поскользнулся на мокрой от дождя крыше бомбоубежища. Упав, он заскользил с закругленного склона и, как ныряльщик, нырнул в траву и крапиву и исчез в глубинах подземной пещеры.

Погрузившись в этот зеленый шалаш, Мейтланд какое-то время лежал в гамаке из примятой крапивы. Густая трава и листва низкорослого кустарника скрывали все, кроме легкого свечения вечернего солнца, и он чуть ли не поверил, что лежит на дне спокойного, безмятежного моря, а сквозь океанское безмолвие проникают редкие лучи слабого света. Эта тишина и успокаивающий органический запах гниющих растений умерили его лихорадку.

По ноге пробежала какая-то маленькая тварь с острыми ножками, ее коготки цеплялись за поношенную ткань брюк. Короткими перебежками зверек продвинулся от колен до паха. Открыв глаза, Мейтланд всмотрелся и различил в тусклом свете длинную морду и нервные глазки бурой крысы, ее привлек запах сочащейся из ляжки крови. Форму крысиной головы искажала открытая рана, оголившая череп, словно крыса недавно вырвалась из капкана.

– Убирайся! А-а-а!

Мейтланд вскочил, из ветвей бузины над головой выхватил металлический костыль и стал неистово хлестать листву, сбивая стены своей зеленой клетки.

Крыса убежала. Мейтланд просунул левую ногу сквозь ветви на землю и вышел на меркнущий вечерний свет. Он стоял в заваленном проходе, шедшем вдоль западной стены убежища. Здесь растительность была скошена и открывала грубый склон, который вел к двери убежища.

– Инструменты!..

Возбужденно шевеля костылем, Мейтланд нетвердой походкой двинулся по проходу, забыв о лихорадке и больной ноге. Добравшись до двери, он стер струящийся по лбу и лицу пот. Дверь оказалась заперта на хромированный замок и цепочку. Мейтланд просунул под цепочку костыль, дернул и сорвал ее с креплений.

Толкнув дверь, он ввалился внутрь. Его встретил сладковатый, но довольно приятный запах, словно в логове какого-то большого смирного животного. В тусклом свете было видно, что убежище служило приютом какому-то бродяге. С потолка свисал ряд линялых тряпок, такие же тряпки покрывали стены и пол. Кипа одеял образовала небольшое ложе, а единственной мебелью были деревянный стул и стол. Со спинки стула свисало драное акробатическое трико, линялый костюм какого-то довоенного циркача.

Мейтланд прислонился к кривой стене, решив провести ночь в этом заброшенном логове. На деревянном столе стояло множество металлических предметов, как церковная утварь на алтаре. Все они были сняты с автомобилей – выносное зеркало заднего вида, обломки хромированной форточки, куски разбитой фары.

– «Ягуар»?..

Мейтланд узнал значок производителя – точно такой же, как был на его собственной машине.

Взяв значок, чтобы осмотреть, он не заметил широкую мощную фигуру, наблюдавшую за ним из дверного проема, по-бычьи опустив голову между ходящими вверх-вниз плечами.

Прежде чем Мейтланд успел поднести значок к свету, тяжелый кулак выбил его у него из руки. Вырванный из другой руки костыль взлетел в воздух. Сильные пальцы сжали его плечи и развернули к двери. Несколько секунд после того, как его швырнули на землю, Мейтланд видел в последних лучах дневного света лишь тяжело пыхтящую бычью фигуру, которая тащила его вверх по склону.

Незнакомец колотил Мейтланда кулаками и, похрюкивая, катал туда-сюда по сырой земле, словно стремился открыть какой-то секрет, таящийся в его израненном теле.

Теряя сознание, Мейтланд успел заметить проходящие по автостраде машины. Меж взмахами рук нападавшего он заметил рыжеволосую женщину в камуфляжной куртке, бегущую к ним, подняв в сильных руках его металлический костыль.

 

11. Спасение

– Отдыхайте, постарайтесь не двигаться. Мы послали за помощью.

Тихий голос молодой женщины успокоил Мейтланда. Ватным тампоном она протерла ему лицо. Мейтланд лежал на спине, и горячая вода щипала ободранную кожу. Он чувствовал, как в костях горит лихорадка. Когда молодая женщина приподняла ему голову, вода струйками потекла по щетине. Он открыл рот и распухшими губами попытался поймать обжигающие капли.

– Я дам вам попить – вас, должно быть, мучает жажда.

Женщина сделала локтем жест в сторону пластикового кувшина на ящике у постели, но даже не попыталась передать его Мейтланду. Ее крепкие руки двинулись вдоль его шеи к груди. На Мейтланде уже не было смокинга, а мокрая белая рубашка промаслилась и почернела.

На полу у двери стояла керосиновая лампа без абажура, и ее свет ослепил его, когда он попытался посмотреть молодой женщине в лицо. Мейтланд капризно заворочался, чувствуя боль в ноге, и женщина укутала ему плечи красным одеялом.

– Расслабьтесь, мистер Мейтланд. Мы вызвали помощь. Кэтрин – ведь так зовут вашу жену?

Мейтланд слабо кивнул. Облегчение и проявленная забота ошеломили его. Когда женщина подложила ему под голову руку и поднесла к его губам кувшин, он ощутил запах ее теплого сильного тела – смесь ароматов и запахов, от которых закружилась голова.

Он лежал в маленькой комнатке, чуть больше чем 10 на 10 футов, и почти всю ее занимала металлическая двуспальная кровать с матрацем, на которой он лежал. Из центра потолка поднималась вентиляционная шахта, но окон в комнате не было. За открытой дверью виднелся ведущий наверх лестничный пролет. На стене, в футе над постелью, висела выгоревшая киноафиша с Джинджер Роджерс и Фредом Астером. На стене напротив виднелись более современные вырезки из богемных журналов – психоделический постер в стиле Бердсли , зернистый крупный план мертвого Че Гевары, манифест «черной силы»  и безумно взирающий из-под голого черепа Чарлз Мэнсон на суде. Из мебели, кроме ящика у кровати, в комнате был лишь ломберный стол, уставленный косметическими баночками, флаконами с духами, тюбиками губной помады и запачканными лоскутами ткани. К стене был прислонен дорогой кожаный чемодан. На вешалках на его крышке висели юбка, свитер и нижнее белье.

Мейтланд собрался с силами. Лихорадка начала отступать. Он вспомнил неистовое нападение в бомбоубежище и как его вечером выволокли наружу, но боль от ударов утихла от первых же слов молодой женщины. В контексте его испытаний на острове даже эта убогая комнатушка – как он догадался, расположенная в зловредной близости от автострады – своим стилем и комфортом не уступала лучшим апартаментам где-нибудь на речном берегу в Савойе. Когда женщина села на постель, Мейтланд взял ее за руку, стараясь выразить всю свою благодарность.

– Мы… – проговорил он разбитыми губами. – Мы рядом с островом? – И, осознав, что она могла не знать его истории, добавил: – Я разбил свою машину… «Ягуар»… Я слетел с автострады.

Молодая женщина задумчиво пожевала жвачку, острыми глазами смотря на Мейтланда.

– Да, мы знаем. Вам повезло, что вы остались в живых. – Она положила свою сильную руку ему на лоб, проверяя температуру. – Вы были больны до аварии? Знаете, у вас лихорадка.

Мейтланд покачал головой. Ему нравилось чувствовать давление этой холодной ладони.

– Нет, она началась позже. Я думаю, вчера. Моя нога… она сломана.

– Да. Похоже на то. Бедняжка, я дам вам поесть.

Женщина полезла в сумочку и вытащила плитку молочного шоколада. Она сняла серебристую обертку, отломила несколько квадратиков и вложила один Мейтланду в губы.

Пока теплый шоколад таял во рту, Мейтланд впервые смог рассмотреть лицо молодой женщины. Она встала, посмотрелась в походное зеркало на стене и с плиткой шоколада в одной руке стала ходить туда-сюда. Освещенные керосиновой лампой, ее рыжие волосы сияли, как дикое солнце, в этой захудалой комнатушке. Сквозь самодельные завитки над ее высоким лбом пробивались лучи света. Девушке было лет двадцать, и у нее было смышленое лицо с угловатыми чертами и тяжелым подбородком. В своей почти нарочитой неухоженности она казалась симпатичной, а когда кормила Мейтланда квадратиками шоколада, оставляя на каждом отпечаток своего большого пальца, то держалась с ним одновременно грубовато и почтительно. Возможно, она возмущалась, что приходится ухаживать за этим состоятельным человеком, которого занесло в ее захудалую комнатенку, так как понимала, что он скоро отправится в гораздо более комфортабельные условия. И все-таки что-то в ее тоне, уверенные интонации ее голоса говорили Мейтланду, что она происходит из несколько иного окружения. В своих линялых джинсах и камуфляжной военной куртке, с Мэнсоном и «черной силой» на стенах она напоминала типичную недоучившуюся студентку, но это впечатление в свою очередь опровергалось кучей дешевой косметики, вульгарной прической и безвкусной одеждой на крышке чемодана – все это смахивало на экипировку уличной проститутки.

Ободренный водой и шоколадом, Мейтланд потер рукой рот. С минуты на минуту могла приехать карета «Скорой помощи» с санитарами, и его увезут в Хаммерсмит, на больничную койку.

– Вы вызвали «Скорую»? Они скоро приедут. Я бы хотел поблагодарить вас, мисс…

– Джейн. Джейн Шеппард. Я не так уж много сделала.

– Я уже почти забыл, как едят. Я бы хотел, чтобы вы позвонили по еще одному номеру. Доктору Элен Ферфакс, если не возражаете.

– Не возражаю, но у меня нет телефона. Постарайтесь расслабиться. Вы совершенно измучены.

Она села на постель, твердыми пальцами ощупала его правое бедро и поморщилась, посмотрев на горящую рану, видневшуюся сквозь дыру в брюках.

– Выглядит ужасно. Я постараюсь ее промыть.

Ее руки двигались вокруг его бедер и паха, расстегивая брюки. От тающего в животе шоколада в голове у Мейтланда стало легко.

– Все в порядке. В больнице разберутся с этим.

Он начал рассказывать девушке о своей аварии, стремясь запечатлеть свое кошмарное испытание в чьей-то еще памяти, прежде чем оно исчезнет.

– На три дня я оказался заключенным – теперь в это трудно поверить. Моя машина перескочила через ограждение. Думаю, поначалу я не был ранен. Но не мог выбраться. Никто не останавливался! Это удивительно – я умирал от голода на этом островке среди движущихся машин. Если бы не вы, я бы так и умер там…

Мейтланд прервался. Джейн Шеппард сидела к нему спиной, и ее бедро прижималось к его правому локтю. Ее руки умело работали над его брюками. Она разрезала их до пояса, но там прорезиненная ткань оказалась слишком крепкой для маникюрных ножниц в ее руках. Приподняв его правую ягодицу, молодая женщина стала резать подкладку заднего кармана.

Мейтланд видел, как она вынула ключи от машины. Внимательно посмотрев на них, девушка повертела каждый из трех и, поймав взгляд Мейтланда, со смешком положила ключи в ящик.

– Вам было неудобно… – Словно чтобы сделать объяснение более убедительным, она провела рукой по ягодице и несколько секунд растирала ушибленное место.

– Так значит, никто не останавливался? Наверное, вы удивились. Нынче мы не замечаем чужого эгоизма, пока сами не столкнемся с ним.

Мейтланд повернул голову и встретил ее спокойный взгляд. Он удержал себя от того, чтобы забрать ключи. Чувство облегчения и возбуждения начало гаснуть, и он осмотрел комнату, запечатлевая в уме ее реальность. Частью своего существа он все еще лежал под дождем, прислушиваясь к невидимому и нескончаемому движению машин. На мгновение он испугался, что комната и эта молодая женщина могут оказаться частью последней иллюзии.

– Вы очень добры, что позаботились обо мне. Вы уже вызвали «Скорую»?

– Да, я позаботилась о помощи. Мой друг ушел. С вами будет все в порядке.

– Где именно мы находимся? Неподалеку от острова?

– Острова? Что вы так называете?

– Остров меж дорог. Клочок пустыря под автострадой. Мы рядом с ним?

– Да, мы рядом с автострадой. Вы в совершенной безопасности, мистер Мейтланд.

Мейтланд прислушался к отдаленному шуму машин. Его часы исчезли, но он догадался, что, должно быть, около полуночи – жестокий опыт подсказывал ему, что последние идущие на запад машины покидают центр Лондона.

– Мои часы, наверное, выпали. Откуда вы знаете мое имя?

– Мы нашли кое-какие документы в портфеле рядом с машиной. И к тому же вы все время разговаривали сами с собой. – Джейн помолчала, критически глядя на него. – Вы за что-то страшно злитесь на себя, верно?

Мейтланд пропустил это мимо ушей.

– Вы видели машину? Серебристый «Ягуар»?

– Нет. То есть, да, видела. Вы меня запутали, когда все время повторяли про остров. – С долей обиды, словно напоминая Мейтланду, как он ей обязан, она проговорила: – Я принесла вас сюда. Вы чертовски тяжелый, знаете, даже для большого мужчины.

– Где мы? Машины…

Встревоженный, он попытался сесть. Молодая женщина встала у ножки кровати, ее рыжие волосы горели в свете керосиновой лампы. Она смотрела на Мейтланда, как потрепанная ведьма, которая какой-то необычной магической силой вызвала в свое логово слишком крупную жертву и теперь не уверена, как лучше всего воспользоваться возможностями мертвеца.

Встревоженный ее спокойным взглядом, Мейтланд оглядел комнату. В одном углу, подставленные под металлический таз с замоченным бельем, стояли три круглые жестянки, каждая размером с моток пленки.

Из стены за головой у девушки, как рога, торчали скобы какого-то намоточного устройства. Мейтланд посмотрел на вентиляционную шахту и афишу с Астером и Роджерс.

Джейн Шеппард тихо проговорила:

– Продолжайте. В чем дело? Вы, очевидно, силитесь что-то понять.

– Кино… – Мейтланд указал на потолок. – Ну конечно, это подвал разрушенного кинотеатра. – Он устало опустил голову на несвежую подушку. – Боже, я все еще на острове…

– Хватит твердить про остров! Вы можете уйти, когда захотите, я вас тут не удерживаю. Может быть, вас он чем-то не устраивает, но я сделала что могла. Если бы меня он не устраивал, вас бы тут не было и вы бы не жаловались!

Мейтланд поднес к лицу руку, чувствуя, как по нему течет пот.

– Боже мой!.. Послушайте, мне нужен врач.

– Мы вызовем врача. А сейчас вам надо отдохнуть. Вы несколько дней сами себя взвинчивали – я полагаю, намеренно.

– Джейн, я дам вам денег. Помогите мне выбраться на дорогу и остановить машину. Сколько вы хотите?

Джейн перестала ходить по комнате и внимательно посмотрела на Мейтланда.

– А у вас есть деньги?

Мейтланд устало кивнул. Сообщение этой простейшей информации словно вызвало сомнения у этой смышленой, но неискренней женщины. Очевидно, она ко всему относилась с подозрением.

– Да, я довольно богат… Я глава архитектурной фирмы. Вы получите сколько захотите без всяких вопросов. Ну, теперь вы пошлете за помощью?

Джейн пропустила вопрос мимо ушей.

– У вас есть деньги с собой? Скажем, пять фунтов?

– В бумажнике – в моей машине, в багажнике. Около 30 фунтов. Я дам вам десять.

– В багажнике… – Джейн задумалась над этим и проворно схватила ключи. – Я лучше присмотрю за ними.

Не в силах двигаться, Мейтланд смотрел на плакат с Чарлзом Мэнсоном. Он ощутил, что снова теряет волю к жизни. Ему нужно поспать в этой теплой постели с запахом дешевой парфюмерии, в этой комнате без окон глубоко под землей. Он слышал, как далеко наверху на ночном ветерке шумит трава.

По лестнице прогремели тяжелые башмаки и немного вывели его из дремоты. Джейн агрессивно шагнула вперед. Уступая ей, пришелец остановился за дверью и покрытой рубцами рукой прикрыл маленькие глазки от света керосиновой лампы. От спуска своего тучного тела по лестнице он тяжело дышал, и Мейтланд узнал хриплое дыхание человека, который на него напал.

Ему было около 50, и, очевидно, он страдал каким-то умственным расстройством. На низком лбу отражались прожитые в постоянной растерянности годы. Морщинистое лицо выражало детское недоумение, словно ограниченный ум, с которым он родился, так и не развился далее подросткового уровня. Все напасти тяжелой жизни собрались, чтобы произвести этого великовозрастного дебила, которого вечно шпыняли злые равнодушные взрослые, но который так и уцепился за свою невинную веру в простой и бесхитростный мир.

Его щеки и брови, почти сросшиеся над впалой переносицей, были покрыты серебристыми рубцами, а нос – комок аморфного хряща – требовал бесконечного внимания. Мощной рукой этот индивидуум вытер сопли и в свете керосиновой лампы посмотрел на них. При всей своей неуклюжести его тело обладало несомненной силой и атлетической осанкой. Когда он перетаптывался на своих маленьких ножках, Мейтланд заметил в нем искаженную грацию акробата или ошеломленного спарринг-партнера, пропустившего тяжелый удар. Этот человек все время касался своего лица, как боксер, смахивающий боль от полученного резкого удара.

– Ну, Проктор, ты их нашел? – спросила Джейн.

Человек покачал головой. Он перепрыгивал с ноги на ногу, как ребенок, не успевший сходить в туалет.

– Заперто, – объявил он хрипло. – Слишком крепко для Проктора.

– Удивляюсь – я думала, ты можешь сломать что угодно. Завтра при дневном свете пойдем посмотрим снова.

– Да, Проктор найдет их завтра.

Он посмотрел через ее плечо на Мейтланда, и она неохотно отступила.

– Проктор, он почти уснул. Не буди его, или у нас останется труп.

– Не буду, мисс Джейн.

Проктор с преувеличенной осторожностью шагнул вперед. Мейтланд повернул голову и заметил на нем смокинг. Тщательно разглаженные шелковые лацканы блестели.

Джейн тоже заметила его одеяние.

– Какого черта ты это напялил? – резко спросила она. – Собрался на вечеринку или просто переоделся к ужину?

Проктор захихикал и не без достоинства осмотрел себя.

– На вечеринку. Да… Проктор и мисс Джейн!

– Боже всемогущий… Ну-ка, сними.

Проктор недоверчиво посмотрел на нее, и его изувеченное лицо выразило обиду и мольбу. Он вцепился в концы лацканов, словно боясь, что они улетят.

– Проктор! Ты хочешь, чтобы тебя сразу увидели? В этом причудливом наряде тебя заметят за милю!

Проктор потоптался в двери, сознавая логику сказанного, но не желая расставаться со смокингом.

– Только на ночь. – Пошел он на компромисс. – Ночью никто не заметит пиджак Проктора.

– Хорошо, только на ночь. Но не забывай обо всем из-за этого пиджака. – Она указала на Мейтланда, который дремал на сырой подушке. – Я собираюсь уйти, и тебе придется присмотреть за ним. Просто оставь его в покое. Не возись с ним и не вздумай снова колотить. Вообще, не надо торчать в этой комнате – сядь на верху лестницы.

Проктор послушно кивнул. Как ярый конспиратор, он украдкой попятился из двери и поднялся по лестнице. Разбуженный стуком шагов по деревянным ступеням, Мейтланд заметил рабочие сапоги, отпечаток которых видел на откосе. Он попытался подняться, испугавшись, что останется наедине с этим контуженным островитянином. Теперь стало ясно, что этот бродяга поднимался по откосу и поправил щиты, чтобы скрыть следы аварии.

Когда Мейтланд забормотал, молодая женщина села рядом на кровать. Комнату наполнял запах сладкого одурманивающего дыма, длинными слоями висевшего вокруг ее лица. С неожиданной лаской она обняла Мейтланда за голову и стала укачивать.

Пять минут она утешала его, качала и баюкала.

– Все будет хорошо, милый. Постарайся уснуть. Когда проснешься, тебе будет лучше. Я присмотрю за тобой, дорогой. Тебе ведь хочется спать, правда, мой маленький? Бедный малыш, тебе так надо поспать. Спи, малютка, баю-бай…

Когда она ушла, Мейтланд полупроснулся в лихорадке, зная, что бродяга в смокинге следит за ним из дверей. Всю ночь Проктор топтался рядом, его толстые пальцы ощупывали Мейтланда, словно в поисках какого-то талисмана, ускользавшего от него. То и дело Мейтланд просыпался, ощущая горячее дыхание с запахом винного перегара, и видел над собой изуродованное лицо Проктора. В свете керосиновой лампы оно казалось сделанным из полированного камня.

За несколько часов до рассвета вернулась Джейн Шеппард. Мейтланд услышал ее отдаленный крик, когда она шла через остров. Молодая женщина отпустила Проктора, и он беззвучно исчез в шуршащей траве.

Послышался стук высоких каблуков по ступеням. Мейтланд бессмысленно смотрел, как Джейн нетвердой походкой подошла к постели. Слегка пьяная, она посмотрела на Мейтланда, словно не узнавая его.

– Боже! Ты все еще здесь? Я думала, ты ушел. Что за чертов вечер!

Напевая про себя, она скинула туфли. Где она была, он мог лишь догадываться по ее костюму – карикатуре на провинциальную шлюху сороковых годов – открывавшая бедра и края чулок юбка-брюки, выпирающие под люрексной блузкой груди.

Нетвердой походкой Джейн обошла кровать, разделась, свалив одежду в чемодан, и, голая, скользнула под изношенное одеяло. Посмотрев на плакат с Роджерс и Астером, она взяла Мейтланда за руку, отчасти чтобы успокоить его, отчасти просто за компанию. Остаток ночи и начало утра, лежа рядом с ней, Мейтланд чувствовал сквозь лихорадку прикосновение ее сильного тела.

 

12. Акробат

Утром Джейн Шеппард ушла. Когда Мейтланд проснулся, в подвале было тихо. Убогое ложе, на котором он лежал, освещал солнечный луч с узкой лестницы. На стенах, надзирая, как блюстители кошмара, висели портреты Гевары и Чарлза Мэнсона.

Мейтланд протянул руку и пощупал отпечаток тела молодой женщины. По-прежнему лежа, он осмотрел комнату, в том числе открытый чемодан, безвкусную одежду на вешалках, косметику на ломберном столе. Прежде чем уйти, Джейн все привела в порядок.

Лихорадка отступила. Мейтланд взял с ящика пластиковый стаканчик, приподнялся на локте и выпил тепловатой воды. Стянув одеяло, он осмотрел свою ногу. Какой-то непредсказуемый процесс выздоровления заблокировал бедро в тазобедренном суставе, но опухоль спала и боль утихла. Впервые он мог коснуться посиневшей плоти.

Мейтланд осторожно сел на краю кровати, глядя на плакат с Астером и Роджерс. Он попытался вспомнить, видел ли когда-либо этот фильм, и пустил мысли в годы юности. Несколько лет подряд он проглатывал почти всю голливудскую продукцию, сидя в одиночестве средь пустынных закругленных рядов в просторных пригородных «Одеонах». Мейтланд потер ушибленную грудь, понимая, что его тело все больше и больше напоминает то, каким было в юности – голод и лихорадка отняли, по крайней мере, десять фунтов веса. Широкая грудь и мощные ноги потеряли половину своей мышечной массы.

Мейтланд опустил больную ногу на пол и прислушался к движению на автостраде. Уверенность, что скоро он выберется с острова, оживила его. Проторчав на этом треугольном пустыре почти четыре дня, он заметил, что начал забывать жену и сына, Элен Ферфакс и своих сотрудников и деловых партнеров – все они отошли в тень где-то на задворках сознания, и их место заняли потребность в еде, в убежище, больная нога, а больше всего – потребность господствовать над этим клочком земли, непосредственно его окружавшем. Жизненный горизонт сжался до чуть более 10 футов. Пусть до освобождения оставался лишь час – несмотря на всю неохоту молодой женщины и Проктора помочь ему подняться на откос, – но мысль о господстве над островом наваждением преследовала Мейтланда, как будто он 10 лет искал это место.

– Чертова нога…

В ящике был примус и немытая кастрюля. Мейтланд соскреб присохший к кастрюле рис и жадно сунул в рот жесткие крупинки. На лице чувствовалась густая борода. Мейтланд посмотрел на грязную некогда белую рубашку и почерневшие брюки, разрезанные от правого колена до пояса. И все же эта коллекция лохмотьев все меньше и меньше казалась нелепым нарядом.

Прислонившись к стене, Мейтланд двинулся вокруг комнаты. Плакат с Геварой порвался под его рукой и повис на одной кнопке в углу. Мейтланд добрался до двери, повернулся на здоровой ноге и сел на крышку 50-литровой кадки, служившей баком для воды.

Десяток ступеней вели к яркому солнечному свету. По углу лучей Мейтланд догадался, что уже двенадцатый час. На автостраде было спокойное воскресное движение – часа через полтора семейства, в хорошем настроении выехавшие на воскресную прогулку, побеспокоит отощавший человек в изорванном вечернем костюме, шатающийся на проезжей части перед ними. Самое долгое похмелье в мире.

Мейтланд двинулся по ступеням к солнечному свету. Добравшись до верха, он осторожно поднял голову и сквозь окружавшие лестницу заросли травы и крапивы огляделся вокруг.

Он уже собирался шагнуть на остров, когда услышал знакомое хриплое дыхание. Мейтланд встал на четвереньки и пополз по земле к заброшенной кассе. Повернувшись на бок, он протянул руки и раздвинул заросли крапивы.

В 20 футах поодаль, на маленькой прогалине среди травы и крапивы, Проктор выполнял гимнастические упражнения. Тяжело дыша ртом, он стоял, поставив босые ноги вместе, напрягши мощные плечи и вытянув перед собой руки. На вытоптанной земле его тайного гимнастического зала стояли сапоги со стальными подковами и лежала скакалка. На Прокторе были потрепанные остатки гимнастического трико, которое Мейтланд видел на спинке стула в бомбоубежище. Серебристые полоски подчеркивали мощные плечи, а из-за правого уха, вниз по шее к плечу зигзагом молнии бежал лиловый шрам – след какого-то жуткого насилия.

После подготовки – сложного ритуала, состоявшего из пыхтения и крехтанья, словно запускался старый бензиновый двигатель, – Проктор сделал коротенький шажок вперед и исполнил переворот вперед. Его мощное тело перевернулось в воздухе. Он тяжело приземлился и едва удержал равновесие, согнув ноги и размахивая расставленными в стороны руками, но, в восторге от своего триумфа, счастливо затопал босыми ногами.

Мейтланд подождал, когда Проктор приготовится к следующему трюку. По сосредоточенности и по тому, как тщательно он примерялся, было ясно, что следующий акробатический трюк явит собой настоящее испытание. Проктор собрал все свои силы. Он отмерил расстояние и отшвырнул ногой валявшиеся камни, как большой зверь, отыскивающий лучшее место для засады. Когда бродяга наконец снова подпрыгнул в воздух, пытаясь выполнить переворот назад, Мейтланд уже знал, что у него ничего не выйдет, и пригнул голову, увидев, как он шлепнулся, разбросав сапоги.

Ошеломленный, Проктор растянулся на земле, потом встал, удрученно глядя на свое неуклюжее тело. Он несмело приготовился ко второй попытке, но не решился и стряхнул пыль с поцарапанных рук. Его правое запястье было рассечено. Пососав рану, Проктор попытался сделать стойку на руках, но упал на колени. У него явно была нарушена координация, и переворот вперед получился лишь случайно. Даже прыжки на скакалке ему не удавались, и через несколько секунд скакалка обмоталась вокруг шеи.

Тем не менее, как понял Мейтланд, бродяга не упал духом. Он лизнул порез на запястье и счастливо запыхтел, более чем удовлетворенный своими успехами. Встревоженный этим зрелищем, Мейтланд осторожно отполз.

Услышав, как Мейтланд движется мимо кассового аппарата, Проктор подозрительно оглянулся и, прежде чем Мейтланд успел добраться до лестницы, исчез из виду, шмыгнув, как вспугнутый зверь, в густую траву.

В крапиве за спиной возникло легкое шевеление. Мейтланд подождал, уверенный, что Проктор следит за ним и что если шагнуть, бродяга схватит его и скатит вниз по лестнице. Он прислушался к шуму машин на автостраде, думая о явной склонности бродяги к насилию и его врожденной враждебности к миру интеллекта, который так отыгрался на нем самом.

Мейтланд двинулся вниз по лестнице. Спустившись, он посмотрел на небо и колышущуюся траву, потом шагнул обратно в комнату и двинулся вдоль стены. Когда глаза привыкли к сумеркам, он посмотрел на богемные плакаты, линялую постель и кожаный чемодан с дешевыми шмотками. Кто были эти двое островитян? Какой нелегкий союз существовал между старым циркачом и этой неглупой молодой женщиной? Она представлялась классической хиппи, которая покинула зажиточную семью, забив себе голову вздорными идеями, и теперь скрывается от полиции из-за наркотиков или нарушения испытательного срока после условного освобождения.

Мейтланд услышал, как сквозь траву она зовет Проктора. Тот откликнулся своим хриплым придурковатым тоном. Мейтланд двинулся назад к постели и только лег, укрывшись одеялом, как в комнате раздались шаги Джейн.

В одной руке она держала мешок с продуктами из супермаркета. На ней были джинсы и военная куртка. На этот раз Мейтланд, увидев грязь на ее туфлях, заключил, что камуфляжная куртка была не просто юношеской причудой. Вероятно, девушка знала какой-то тайный путь через откос и примыкающую дорогу.

Она посмотрела на Мейтланда, и ее острые глазки в первую же секунду все заметили. Рыжие волосы были гладко зачесаны назад и плотно прилегали к голове, как у ткачихи, открывая высокий костистый лоб.

– Как здоровье? Не слишком, насколько я представляю. Но, во всяком случае, спали вы хорошо.

Мейтланд слабо пошевелил одной рукой. Что-то подсказывало ему, что лучше скрыть свое выздоровление.

– Мне чуть получше.

– Я вижу, что вы вставали, – заметила Джейн без неодобрения и поправила плакат с Геварой, прикнопив оборванный укол. – Наверное, вам не так уж плохо. Кстати, здесь вы ничего не найдете.

Она положила свою сильную руку Мейтланду на лоб и подержала, потом быстро вытащила примус и поставила его на солнце у нижних ступеней лестницы.

– Ваша лихорадка прошла. Мы беспокоились о вас ночью. Вы из тех людей, кто все время себя испытывает. А вам не кажется, что вы намеренно попали в аварию и оказались на этом острове? – Встретив терпеливый взгляд Мейтланда, она продолжила: – Я не шучу. Поверьте, самоубийства – это то, в чем я разбираюсь. Моя мать перед смертью так накачалась барбитуратами, что вся посинела.

Мейтланд сел.

– Какой сегодня день?

– Воскресенье. Индийские рестораны тут работают каждый день. Индийцы эксплуатируют себя и свой персонал сильнее, чем белые. Впрочем, об этом вы сами прекрасно знаете.

– О чем?

– Об эксплуатации. Вы ведь богатый предприниматель, верно? Так вы заявили вчера вечером.

– Джейн, не будьте наивны – я не богат, и я не предприниматель. Я архитектор. – Мейтланд помолчал, прекрасно видя, что этой бесцельной повседневной болтовней она просто заговаривает ему зубы. Но ее расчеты ее подвели.

– Вы вызвали помощь? – твердо спросил он.

Джейн не обратила внимания на вопрос и разложила скромный завтрак. Она аккуратно расстелила на ящике бумажную скатерть и расставила ярко раскрашенные бумажные стаканчики и тарелки; это напоминало миниатюрное детское чаепитие.

– Я… у меня не было времени. Я думала, сначала надо дать вам поесть.

– Да, действительно я проголодался. – Мейтланд развернул пакет с печеньем, который она ему протянула. – Но мне нужно в больницу. Нужно осмотреть ногу. И еще моя работа, моя жена – там не знают, куда я делся.

– Ну, они думают, что вы в командировке, – быстро возразила Джейн. – Полагаю, они вовсе по вам не скучают.

Мейтланд оставил это без комментариев.

– Вчера вечером вы сказали, что позвонили в полицию.

Джейн рассмеялась, увидев, как Мейтланд в своем рванье сгорбился на краю кровати, почерневшими руками разрывая пакет с печеньем.

– Не в полицию – мы здесь не очень любим полицейских. Во всяком случае, Проктор – у него остались о полицейских довольно неприятные воспоминания. Они всегда с ним плохо обращались. Знаете, один сержант из Ноттингхиллского участка помочился на него. Проктор никогда этого не забудет.

Она подождала, что Мейтланд ответит. Сернистый запах треснувших яиц опьянил его. Перекладывая дымящееся яйцо на его бумажную тарелку, Джейн прислонилась к Мейтланду достаточно надолго, чтобы он ощутил вес и упругость ее левой груди.

– Послушайте, вчера вечером вам было совсем плохо. Вы не могли двигаться. Ужасная нога, лихорадка, вы были совершенно измучены и бредили о вашей жене. Представляете, каково было бы нам тащиться в темноте, пытаясь поднять вас по склону? Я просто хотела, чтобы вы остались в живых.

Мейтланд разбил вареное яйцо. От горячей скорлупы защипало забитые машинным маслом порезы на пальцах. Молодая женщина опустилась на корточки у его ног и откинула рыжие волосы. Она так коварно пользовалась своим телом, что он смешался.

– Потом вы поможете мне выбраться отсюда, – сказал он. – Я понимаю, что вы не хотите впутывать полицию. Если Проктор…

– Именно. Он боится полиции и сделает все, чтобы не приводить ее сюда. Дело не в том, что он когда-то что-то натворил, а просто этот пустырь – все, что у него есть. Построив автостраду, они заточили его тут – знаете, он никогда отсюда не выходит. Удивительно, что он выжил.

Мейтланд затолкал в рот расползающееся и капающее на пол яйцо.

– Проктор чуть не убил меня, – заметил он, облизывая пальцы.

– Он подумал, что вы хотите занять его логово. Вам повезло, что я оказалась рядом. Он очень сильный. Когда ему было 16 или 17, он выступал на трапеции в передвижном цирке. Это было до того, как приняли законы об охране труда. Он упал с высоты и повредился в мозгах. С умственно дефективными и ненормальными обращаются ужасно – если они не подготовлены к отправке в приют, то совершенно беззащитны.

Мейтланд кивнул, поглощенный едой.

– И давно вы живете в этом старом кинотеатре?

– На самом деле я здесь не живу, – ответила она с высокомерным жестом. – Я живу с… друзьями неподалеку от Харроу-роуд. В детстве меня воспитывали одну, и я не люблю, когда вокруг много народу – вы, наверное, меня поймете.

– Джейн… – Мейтланд прокашлялся. От твердого печенья и обжигающих яиц дюжины ран во рту открылись. Отвыкшие от еды десны, губы и мягкое нёбо щипало. Он неуверенно посмотрел на молодую женщину, понимая всю свою зависимость от нее. В 70 ярдах поодаль по автостраде ехали машины, везя людей домой, на семейный обед. Сидение у примуса с молодой женщиной в этой убогой комнатенке почему-то напомнило ему первые месяцы брака с Кэтрин и их формальные застолья. Хотя Кэтрин сама обставляла квартиру, по сути, не советуясь с Мейтландом, он чувствовал такую же зависимость от нее и то же удовлетворение от нахождения среди чужой мебели. Даже их нынешний дом был спроектирован так, чтобы избегать риска чрезмерной фамильярности.

Мейтланд сознавал, что Джейн сказала правду насчет спасения его жизни, и вдруг ощутил свой долг перед ней. Его запутала смесь теплоты и агрессивности в этой девушке, ее переходы от прямоты к явной уклончивости. Он все чаще и чаще ловил себя на том, что смотрит на ее тело, и его раздражала собственная сексуальная реакция на ту бесцеремонность, с которой эта женщина выставляла себя.

– Джейн, я бы хотел, чтобы вы сейчас позвали Проктора. Вы и он можете поднять меня по откосу и оставить у дороги. Я сумею кого-нибудь остановить.

– Конечно. – Она прямо посмотрела ему в глаза и, чуть улыбнувшись, рукой отвела с шеи волосы. – Проктор вам помогать не станет, но я попытаюсь – а вы страшно тяжелый, даже несмотря на истощение. Слишком много дорогих обедов, возмутительное уклонение от налогов продолжается. А от переедания вы, наверное, получаете какую-то эмоциональную защищенность…

– Джейн! – В раздражении Мейтланд стукнул почерневшими кулаками по ящику, разбросав бумажные тарелки по полу. – Я не собираюсь звонить в полицию. Я никому не сообщу про вас и Проктора. Я благодарен вам – если бы вы меня не нашли, я бы, наверное, сдох здесь. Никто ничего не узнает.

Джейн пожала плечами, уже потеряв всякий интерес к словам Мейтланда.

– Придут люди…

– Не придут! Рабочему, который отбуксирует мою машину отсюда, наплевать на все, что здесь делается. Последние три дня 100 раз мне это доказали.

– Ваша машина стоит кучу денег?

– Нет – она теперь никуда не годится. Я сжег ее.

– Знаю. Мы видели. Почему же не оставить ее здесь?

– В страховой компании захотят на нее посмотреть. – Мейтланд резко взглянул на нее. – Вы видели огонь? Боже милостивый, почему же вы не помогли мне тогда?

– Мы не знали, кто вы такой. Сколько стоила машина?

Мейтланд посмотрел на ее открытое детское лицо с этим выражением наивной испорченности.

– И в этом все дело? Потому вы и не хотите, чтобы я ушел? – Он утешительно положил руку ей на плечо и продолжал держать, когда девушка попыталась убрать ее. – Джейн, послушайте меня. Если вам нужны деньги, я вам дам. Ну, сколько вам нужно?

Ее вопрос прозвучал по-деловому, как у усталого кассира.

– А у вас есть деньги?

– Да, есть – в банке. В машине мой бумажник с 30 фунтами. Ключи у вас – откройте багажник, пока туда не забрался Проктор. Вы выглядите довольно быстроногой.

Не обращая внимания на его враждебность, Джейн полезла в сумочку, достала оттуда заляпанный маслом бумажник и положила на постель рядом с Мейтландом.

– Все здесь – пересчитайте. Давайте! Пересчитайте!

Мейтланд открыл бумажник и посмотрел на пачку отсыревших банкнот. Сдержав себя, он начал заново:

– Джейн, я могу вам помочь. Чего вы хотите?

– От вас ничего. – Она достала кусок жевательной резинки и стала свирепо жевать. – Это вам нужна помощь. Вы слишком много напортачили самостоятельно. Давайте взглянем правде в глаза – вы несчастны с вашей женой. А здесь, в этом диком окружении, вам нравится.

Мейтланд ждал, когда она закончит.

– Хорошо, возможно. Только помогите мне выбраться отсюда.

Она встала перед ним, заслонив путь к двери; в глазах ее горела злоба.

– Вы все время так высокомерны! Никто вам ничего не должен, так что прекратите все эти «нужно, нужно, нужно»! Вы разбили свою машину, потому что слишком быстро ехали, а теперь жалуетесь, как ребенок. Только мы нашли вас вчера ночью…

Мейтланд отвел глаза от ее свирепого взгляда и вдоль стены направился к двери. Этой ненормальной молодой женщине был нужен кто-то, на ком вымещать злобу – старый бродяга слишком туп, но сам он, истощенный и с покалеченной ногой, представлял идеальную мишень. Первого же проявления благодарности хватило, чтобы завести ее…

Когда он проходил мимо, Джейн схватила его за локоть, положила его руку на свои узкие плечи и, как учитель танцев, ведущий беспомощного новичка, повела к лестнице.

Мейтланд ступил на яркое солнце. Высокая трава зашуршала вокруг его ног, ласкаясь, как обрадованная собака. Напитанная весенним дождем трава выросла на четыре фута и доставала Мейтланду до груди. Он неуверенно оперся на молодую женщину. В сотне ярдов на востоке протянулся высокий пролет виадука, и Мейтланд увидел бетонный кессон, на котором писал свои послания. Остров казался больше и с более четкими очертаниями – лабиринт низин и ям. На нем дико и буйно разрослись трава и кусты, словно остров двигался назад во времени к более ранним, первобытным временам.

– Мои надписи – это вы их стирали?

– Проктор. Он так и не научился читать и писать. Он ненавидит всякие слова.

– А деревянные щиты? – Мейтланд чувствовал обиду на обоих – и на Проктора, и на эту молодую женщину.

– Это он поправил их – сразу же после аварии, пока вы еще сидели в машине оглушенный.

Она поддерживала его, подпирая под плечи и прижав руку к его животу. Запах ее теплого тела контрастировал с запахом травы и выхлопных газов. Мейтланд сел на лежавшую на земле грузовую покрышку и посмотрел на высокую стену откоса. Недавно посеянная трава уже погуще покрывала склон. Скоро она скроет все следы происшествия, глубокую колею, оставленную колесами «Ягуара», и запутанные отпечатки его первых попыток влезть на откос. На краткий миг Мейтланд ощутил сожаление, что расстается с этим островом. Хотелось сохранить его навсегда, чтобы можно было привезти сюда Кэтрин и друзей, показать им место своих испытаний.

– Джейн…

Молодой женщины рядом не было. В 20 ярдах от него над травой виднелись ее голова и сильные плечи, она быстро шагала к бомбоубежищу.

 

13. Огненный сигнал

– Джейн! Идите сюда… Джейн!

Его слабый голос с чуть не сорвавшимся с губ проклятием затерялся в шуме травы. Мейтланд встал и на левой ноге поскакал за Джейн. Задыхаясь от гнева, он прислонился к разбитой кассе и, чуть успокоившись, потер живот, чувствуя выпирающий край ребер. Что ж, по крайней мере, девушка дала ему чего-то поесть.

В 15 футах перед ним на крыше какого-то рухнувшего флигеля лежала ржавая железная труба, один конец которой изогнулся грубой рукоятью. Костыль! Мейтланд пополз по каменистой земле, волоча за собой больную ногу. Его длинные руки перетащили тело через разбитую кладку флигеля, он потянулся и схватил выхлопную трубу.

Сев с ней в руках, Мейтланд перевел дыхание. Он махал костылем проезжавшим машинам, довольный, что снова чувствует гладкий ржавый металл знакомой опоры – средства выживания. Этот обломок трубы был его первым инструментом – и оружием, осознал он, подумав о Прокторе. Бродяга еще не появлялся, но Мейтланд осматривал траву и заросли крапивы, уверенный, что тот затаился где-то там.

Со вновь обретенной уверенностью в себе Мейтланд стал слезать с крыши флигеля. Опершись на костыль, он снова встал прямо. Брюки лохмотьями свисали с пояса, но он чувствовал в себе достаточно сил и решимости. От ощупывания черепа затянувшиеся раны на голове заболели. Сотрясение и лихорадка прошли, оставив после себя не более чем постоянную легкую головную боль.

Мейтланд посмотрел на откос автострады. Возможно, ему хватит сил влезть наверх, но он знал, что Проктор следит за ним, выжидая, что он предпримет. Еще одно физическое столкновение с бродягой выведет его из строя на несколько дней. Как-то нужно убедить девушку помочь. Только она имеет какую-то власть над Проктором.

Мейтланд направился обратно в разрушенный кинотеатр. Пробираясь через траву, он добрался до лестницы и протащил свою больную ногу по ступеням в подвал.

Сев на кровать, он в сумерках стал ломать руками печенье. Эта детская еда ранила ему рот, и он тщательно разжевывал острые сладкие кусочки. Протянув костыль, Мейтланд подтянул к себе девушкин чемодан и стал рыться в одежде и белье с мыслью, что у нее, возможно, есть какое-то небольшое оружие.

На дне чемодана, в остатках тюбиков косметики, шпилек и салфеток, оказалась пачка выцветших фотографий. Любопытствуя о прошлом этой странной женщины, Мейтланд разложил фотографии на кровати. На одной была изображена девочка-подросток с волевым лицом, без сомнения, Джейн, стоящая в напряженной позе на вытоптанной лужайке небольшого санатория рядом с выцветшей женщиной средних лет с затуманенным взглядом. На другой она посещала ярмарку под руку с коренастым мужчиной лет на 20 старше ее. Мейтланд решил, что это ее отец, но свадебная фотография изображала гордую Джейн на седьмом месяце беременности. Она стояла в церкви рядом с этим мужчиной, а на заднем плане, как безумный призрак, с обреченным видом маячила ее мать.

То и дело на фотографиях мелькал второй мужчина – щеголеватая фигура лет 50 в старом, но хорошо пошитом костюме, позирующий рядом с белым «Бентли» у подъезда к большому викторианскому дому. Ее отец, решил Мейтланд или, возможно, еще один пожилой любовник. Что же случилось с ребенком?

Мейтланд собрал фотографии и положил обратно в чемодан. Из пустой коробки из-под салфеток он достал коричневый бумажный мешок. Внутри оказались принадлежности из набора курильщика гашиша – обрывки закопченной фольги, обломки фильтров, табак из сломанных сигарет, маленький блок гашиша, папиросная бумага с приспособлением для скрутки и коробок спичек.

Вытащив бумажный мешок, Мейтланд взвесил на руке коробок спичек. Его глаза быстро обежали комнату. Он достал из ящика примус и в полумраке потряс его, прислушиваясь к плеску жидкости.

Через 10 минут Мейтланд, опираясь на костыль, ковылял к разрушенному флигелю. Плечи он обмотал красным одеялом, а в свободной руке нес керосиновый примус. Забравшись на крышу, он уселся на пологий черепичный склон и приготовил рядом примус и одеяло. Убедившись, что ни Проктор, ни молодая женщина не приближаются, Мейтланд привязал один край одеяла к костылю, а свободный край шерстяной ткани намочил керосином из примуса.

Движение на воскресной автостраде было непостоянным. Мейтланд с коробком в руке наблюдал, сдерживая нетерпение. Наконец появилась вереница автомобилей, ее замыкали автобус и бензовоз, они один за другим выехали из туннеля на виадуке.

Чиркнув двумя спичками, Мейтланд поджег одеяло. Теплый керосин с мягким гулом вспыхнул, и невысокие языки пламени стали лизать поношенную ткань. В воздухе поднялся черный дым. Мейтланд встал, балансируя на одной ноге, и начал размахивать горящим одеялом. Он закашлялся в клубах едкого дыма и сел, но опять поднялся и стал махать одеялом из стороны в сторону.

Как и ожидалось, вскоре на сцене появились Проктор и молодая женщина. Бродяга двигался в траве, глубоко присев, как какой-то настороженный зверь, раздвигая рубцеватыми руками стебли травы. Его хитрые, но тупые глаза уставились на Мейтланда, словно тот был дичью, которую оставалось заколоть и содрать шкуру. В отличие от Проктора, Джейн Шеппард степенно шагала по неровной местности, словно не питая никакого интереса к попытке Мейтланда сбежать.

– Я так и думал, что вы двое появитесь! – крикнул Мейтланд. – Ну, что, Проктор?

Он слез с крыши флигеля и помахал горящим одеялом перед лицом у бродяги, отчего тот заворчал и выругался. Мейтланд бросился на него, но закашлялся от дыма, упал на одно колено и схватил примус. Когда Проктор схватился за одеяло и вырвал клочок горящей шерсти, Мейтланд выплеснул из примуса керосин на землю и провел одеялом по разлившейся жидкости.

Двигаясь на четвереньках, Проктор осторожно заходил Мейтланду в тыл. Молодая женщина приблизилась к флигелю, раздвигая траву своими маленькими руками. Отмахиваясь от дыма, она крикнула Проктору:

– Положи клочок! Не обращай на него внимания! Они увидят дым!

Обгоревшее одеяло сорвалось с костыля. Мейтланд схватил кучу дымящихся обрывков, но Проктор бросился вперед, вырвал у него одеяло и стал затаптывать пламя и забрасывать землей тлеющие нити.

Мейтланд понуро оперся на костыль. Он махал проезжавшим машинам, но ни одна не остановилась. Никто даже не заметил этого краткого эпизода. Мейтланд повернулся к Проктору. Бродяга схватил обломок кирпича и по-боксерски кружил вокруг. Мейтланд бросился вперед и ударил его костылем по плечу. От поднявшегося давления из открывшихся ран на голове потекла кровь, но этот удар вызвал в нем радость. Левая нога поскользнулась на треснувшей плите у флигеля, но Мейтланд поймал равновесие и стал вертеть костылем над головой.

Присев на корточки и опустив плечи ниже колен, Проктор нырял своей головой на бычьей шее, уклоняясь от костыля. Его белое лицо, как высохшая тыква, ничего не выражало, а глаза оценивали длинные руки и ноги Мейтланда.

– Прекратите!..

Собрав рыжие волосы руками на затылке, как скучающая домохозяйка, утихомиривающая уличный гам, к Мейтланду подошла Джейн Шеппард и, схватившись за металлическую трубу, попыталась опустить ее на землю.

– Ради бога… – Она посмотрела на Мейтланда своими суровыми детскими глазами. – Вам не кажется, что вы слишком далеко зашли?

Мейтланд оглянулся на скудное движение на автостраде за спиной. Проктор стоял на корточках у зарослей крапивы по-прежнему с половинкой кирпича наготове. Они не рискнут убить его здесь на открытом месте. Трое оборванцев, жгущих старое одеяло, не привлекут ничьего внимания, но зверская драка может вызвать интерес какого-нибудь отдыхающего полисмена.

– Проктор, – сказал Мейтланд, указывая костылем на Джейн. – Ты знаешь, у нее есть ключи. Ключи от моей машины.

– Что? – Молодая женщина с искренним возмущением посмотрела на Мейтланда. – Какие еще ключи?

– Проктор…

Бродяга наблюдал.

– Ключи от багажника. Там лежит мой бумажник.

– Ерунда. – Молодая женщина повернулась, чтобы уйти. – Пошли.

– Ты ведь не смог открыть багажник, верно, Проктор?

Мейтланд поскакал вперед, держа в руке костыль, как копье. Глаза Проктора перебегали с девушки на него.

– В бумажнике 30 фунтов.

– Проктор, не слушай его! Он сумасшедший, он вызовет полицию.

Растерянная и рассерженная, она подобрала большой кирпич и протянула Проктору.

– Вы вдвоем обыскивали меня ночью, Проктор, – спокойно проговорил Мейтланд. Он находился всего в шести футах от бродяги, в пределах досягаемости бычьего рывка. – Ты прекрасно знаешь, что я не возвращался к машине – ты же все время следил за мной.

Пока Джейн терпеливо дожидалась, когда Проктор ударит его, Мейтланд достал из кармана бумажник и грязным веером развернул перед лицом Проктора фунтовые банкноты.

– Кто дал их мне, Проктор? Кто взял их из машины? Вот, возьми один…

Бродяга, как загипнотизированный, уставился на бумажки. Потом повернулся посмотреть на Джейн, стоявшую с новыми камнями в руках. Ее лицо превратилось в маску растерянной враждебности.

– Раньше никто никогда ничего тебе не дарил, Проктор, верно? – сказал Мейтланд. – Так вот, возьми.

Когда покрытая рубцами рука робко приблизилась к сырой банкноте, Мейтланд в изнеможении оперся на костыль.

Подозрительно поглядывая друг на друга, все трое пошли назад в кинотеатр. Молодая женщина взяла Мейтланда под руку и помогала ему пробираться сквозь траву, сердито бормоча что-то себе под нос. Следом плелся Проктор с потрепанным бумажником и примусом. Его изуродованное лицо ничего не выражало. Спускаясь по лестнице, Мейтланд увидел, как Проктор присел на корточки, словно боязливое животное, не уверенное, следует ли отстаивать свои права на остров.

 

14. Вкус яда

– Что еще за игру вы затеяли? – Молодая женщина твердой рукой направила его к кровати. Ее сильное тело посинело от сдерживаемых чувств. – Считается, что вы больной! Мне никакого интереса драться из-за бумажника. Черт возьми, я, пожалуй, оставлю вас здесь, а сама соберу вещи и уйду, прежде чем вы устроите новые неприятности.

– Он пытался меня убить, – сказал Мейтланд. – И вы его подстрекали.

– Я не подстрекала. И все равно Проктор полуслепой. Вы сожгли наше одеяло.

– Да, ваше. Я не остаюсь здесь на ночь.

– Никто и не хочет, чтобы вы оставались. – Девушка с непритворным негодованием покачала головой. – Вот она, благодарность капиталиста! Я только что спасла вас от Проктора, а вы рассказали ему про бумажник. Это вы неплохо придумали – дать ему денег. Но вам это не поможет: все равно Проктор никогда отсюда не уходит, а здесь, насколько я понимаю, их потратить негде.

Мейтланд покачал головой:

– Тут не требовалось большого ума. Бедный старик! Не думаю, что он знает, как с ними обращаться.

– Единственное, что ему давали в жизни, – это чужое дерьмо. Не думайте, что он будет вам другом. Если я оставлю вас одного с ним, вы скоро соскучитесь по мне.

Мейтланд смотрел, как она безостановочно шагает по комнате. Ее непрестанные упоминания об уходе с острова его обеспокоили. Он еще не чувствовал в себе готовности общаться с Проктором самостоятельно.

– Джейн, рано или поздно вам придется мне помочь. Мои друзья и семья, полиция, мои коллеги – им придется выяснить, что здесь произошло. Должно быть, они уже ищут меня.

– Ваша семья… – Девушка вырвала эти слова из контекста и сделала на них особый упор. – А моя семья? – Она отшагнула назад и отрезала: – Я не взяла у вас ни пенни – так и скажите им!

Усталый и замерзший, Мейтланд лежал на спине, положив голову на сырую подушку. Молодая женщина двигалась по тускло освещенной комнате. Она привела в порядок свой чемодан и снова развесила одежду. Вечерний свет уже гас, и Мейтланд пожалел, что спалил одеяло. Он понял, что получил небольшое преимущество перед девушкой и Проктором, настроив этих двух изгоев друг против друга и подпитывая их взаимное недоверие.

И все же пока что он оставался пленником этой молодой женщины, а ей в голову могло взбрести что угодно. Их отношения словно доставляли ей какое-то странное удовольствие. Ее чувства к нему менялись от нежности и добродушия до внезапной злобной мстительности, как будто в Джейн крылись два разных человека. Развесив одежду, она разожгла примус и заставила Мейтланда выпить сгущенного молока с горячим кипятком. Держа его голову в руках, она утешительно напевала, пока он пил из пластиковой чашки, и прижимала свою округлую грудь к его лбу, словно кормила собственного младенца. Но через минуту, круто сменив настроение, резко отстранилась, оттолкнула его и начала раздраженно рыскать по комнате. Она прикрутила примус с таким видом, будто винила Мейтланда за меркнущий свет дня.

– Джейн… – Мейтланд вытащил свой заляпанный маслом бумажник. – Хочешь эти деньги? Ты можешь воспользоваться ими, чтобы выбраться отсюда. – В приливе внезапной заботы об этой девушке он протянул ей бумажник.

– Я не хочу выбираться отсюда. С чего бы? – Она высокомерно повернула голову и подозрительно посмотрела на него.

– Джейн, будь серьезной. Ты не можешь оставаться здесь вечно. Где твоя семья? Ты ведь была замужем, правда? – Мейтланд указал на чемодан и честно признался: – Я видел твои фотографии. Твой муж – что с ним?

– Не суйся не в свое дело, – проговорила она твердо и спокойно. Ее пальцы одеревенели, как прутья. – Боже всемогущий, я пришла сюда, чтобы избавиться от всяческих моральных отношений. – Она неуверенно прошла по комнате, словно ища выход от приставаний Мейтланда. – Люди не знают большего счастья, чем изобретать новые пороки.

– Джейн, допустим, я пообещаю тебе 500 фунтов – ты поможешь мне выбраться?

Она оценивающе посмотрела на него.

– Зачем так много? Это же куча денег.

– Затем, что я хочу выбраться отсюда вместе с тобой. Думаю, нам обоим нужна помощь друг друга. Я дам тебе пятьсот фунтов – я серьезно…

– 500 фунтов… – Она как будто задумалась над его предложением, в уме пересчитывая пачку банкнот. И вдруг повернулась к нему, потрясая своим коричневым бумажным мешком любительницы гашиша. – А вы представляете, на сколько этого хватило бы, если снять дом какой-нибудь бездомной семье?

– Джейн, ты сама принадлежишь к бездомной семье. Твой ребенок…

Мейтланд сдался. Он устало лежал на спине, а Джейн раскладывала свой набор. Минуту она понуро сидела на краю кровати, не обращая внимания на руку Мейтланда, которую он, утешая, положил ей на локоть. Ее глаза уставились в обшарпанную стену. Девушка машинально приготовила две сигареты и засунула набор обратно в бумажный мешок. Потряся спичечным коробком, как будто чтобы пробудиться, она прикурила первую сигарету, глубоко затянулась сладким дымом, задержала его на несколько секунд в легких и, удовлетворенная, легла рядом с Мейтландом, подтолкнув его, чтобы подвинулся. Она накрыла его своей камуфляжной курткой, слабо улыбнулась своим мыслям и уставилась на плакат с Астером и Роджерс.

Мейтланд почувствовал, как под влиянием дыма его мысли поплыли. Сильное тело молодой женщины прижалось к нему, и кровать просела посередине. Рука Джейн поднялась и упала. Девушка поднесла сигарету к губам и предложила затянуться ему. Стараясь не терять бдительности и боясь уснуть, Мейтланд сосредоточился на меркнущем свете, падающем из лестничного пролета. С вечерним холодом возвращалась лихорадка.

Джейн улыбнулась ему и легко взяла за руку. Ее лицо с тяжелым подбородком казалось детским в окружении рыжих волос. Она выпустила изо рта дым и рукой направила на него.

– Хорошо?.. Знаешь, ты бы мог выбраться отсюда, если бы захотел.

– Как?

– С самого начала… – Она снова затянулась. – Если бы по-настоящему постарался, ты бы уже выбрался.

– Постарался? – Мейтланд с гримасой вспомнил свои страдания под дождем и потер грудь, прикрытую лишь заляпанной белой рубашкой. – Холодно здесь.

Молодая женщина протянула к нему руки.

– Ты мог бы уже выбраться, – повторила она. – Проктор этого не понимает, но ты его успокоил. Знаешь, мы оба подумали, что ты, наверное, уже был здесь раньше.

Она сквозь дым смотрела на Мейтланда и обвела масляное пятно на его рубашке. Он смотрел на нее, ничего не говоря. Ее тон был ничуть не насмешливым и не враждебным, но в то же время она словно испытывала и его, и себя, выискивая в Мейтланде какие-то ошибки собственного прошлого. Непогрешимым оком, видящим чужие грехи, она увидела, что он примет эту роль.

Не преднамеренно ли он в действительности оказался заключенным на острове? Ему вспомнился свой отказ перейти пешком туннель виадука к аварийному телефону, свое детское упрямство в мысли, что в часы пик какой-нибудь водитель остановится ради него, вылившуюся злобу… Он опять сидел в той пустой ванне, как ребенок, визжащий от такой же обиды.

Решив поиграть в предложенную девушкой игру, Мейтланд сказал:

– Джейн, это твой долг перед собой – уйти отсюда. Оставаясь на острове, ты сама себя наказываешь.

– Подумаешь, большое дело – я этого не замечаю. – Ее глаза блеснули на холодном опьяненном лице. – Все равно это легче, чем мириться кое с чем. Я никогда не отличалась умением мириться – я любила покипятиться несколько дней. Так можно по-настоящему разозлиться…

Она докурила сигарету и положила руку Мейтланду на живот, а потом повернула голову и поцеловала его в губы.

– Скажешь, не зацепила? – спросила она.

– Может быть, и зацепила. – Мейтланд попытался обнять ее за талию, но по его телу волнами проходила лихорадка. – Последние четыре дня были странные – будто зашел в сумасшедший дом и увидел самого себя, сидящего на скамеечке.

Он отодвинулся от нее и смутно видел, как она раздевается. Закурив вторую сигарету, девушка осмотрела в походное зеркальце свой живот и груди. Потом надела короткую кроваво-красную юбочку и люрексную блузку без рукавов. Он уже уснул, когда она прикрутила лампу и вышла из комнаты. По ступеням простучали ее острые, как стилеты, каблучки.

Через несколько часов, среди ночи, Мейтланд услышал, как она вернулась. Шум машин на автостраде стих, и когда Джейн спорила с Проктором, ее резкий голос отчетливо слышался сквозь шорох травы. Бродяга как будто выпрашивал что-то и скулил, якобы она что-то забыла ему принести. Джейн вошла в комнату, зажгла лампу и пьяным взором посмотрела на Мейтланда. Ее растрепанные волосы полыхали вокруг нее ярким светом, как сумасшедшее солнце.

Она прошла, гремя жестянками и кастрюлями и едва разбирая, где что. Мейтланд тревожно смотрел на нее. По ее поведению можно было предположить, что она, возможно, психически ненормальная, и даже сбежала из Бродмуровского института. Может быть, это сама Джейн, а не ее мать лечилась в санатории на фотографии? Слишком ослабший, чтобы защитить себя, он прислушивался, как девушка передвигает косметику по ломберному столу. Шатаясь, она направилась по комнате и рукой смяла плакат на стене, разорвав лицо Мэнсона. Когда она поднесла Мейтланду чашку и приподняла ему голову, он, охваченный лихорадкой, с благодарностью выпил.

Но тут же закашлялся, ловя ртом воздух. В чашке был разбавленный керосин. Мейтланда стошнило Джейн на руки. Давясь спазмами, он растянулся на кровати и попытался оттолкнуть девушку, когда она, шатаясь и смеясь ему в лицо, поднесла к его губам стакан молока.

У нее за спиной в комнату ворвался Проктор. Начищенные лацканы его смокинга сверкали, как зеркало, в слепящем свете. Оттолкнув Джейн, он склонился над Мейтландом и вытер керосин с его лица. Она закричала на бродягу, размахивая заблеванной камуфляжной курткой, а Проктор взял Мейтланда на руки, поднял по лестнице и положил на мокрую полуночную траву.

 

15. Подкуп

По автостраде, начиная неделю, двигались на восток утренние машины. Роберт Мейтланд сидел, прислонясь к изогнутой крыше бомбоубежища, в котором Проктор устроил себе жилище, и смотрел, как яркий свет солнца играет на полированных поверхностях автомобилей, направлявшихся в центр Лондона. Было начало девятого, и прохладный воздух освежил его после ночной лихорадки. Больную ногу Мейтланд вытянул перед собой. Сустав по-прежнему не двигался, и требовалось хирургическое вмешательство, но глубокие ссадины на бедре начали заживать.

Несмотря на неспособность ходить, Мейтланд чувствовал спокойствие и уверенность. Последние признаки лихорадки прошли. Живот был набит грубым завтраком, который приготовил Проктор – сладкий чай и на удивление вкусная каша из холодной жареной картошки, кусочков жирного мяса и овощного салата. Все это Мейтланд жадно проглотил. Вкус керосина все еще чувствовался во рту и в легких, но его перебивали свежие запахи окружавшего ноги травяного леса.

Мейтланд смотрел, как Проктор прибирается в убежище. Эта глубокая нора, где Мейтланд провел ночь, была чуть больше большой собачьей конуры, обитой обрывками стеганого одеяла. Проктор на своей мощной спине перенес его, полубессознательного, к двери и уложил на матрас, а сам начал бродить у своей берлоги, как усердное и встревоженное животное. Все в убежище было уложено в многочисленные деревянные ящики, накрытые стегаными одеялами и матрасами. В течение ночи, когда на Мейтланда наваливались тщетные позывы рвоты в потугах выблевать из легких керосин, Проктор начинал беспокоиться и суетиться. Он поднимал углы одеял и стягивал их в поисках какого-то забытого нужного предмета. Наконец он отыскал неглубокий тазик и рулон обтирочного материала. Целый час бродяга сидел рядом с Мейтландом, вытирая ему глаза и рот. В отраженном от ночной автострады свете его лицо со вселенским океаном морщин маячило над Мейтландом, как морда встревоженного зверя. Всю ночь бродяга тревожно ходил вокруг своей норы, не прекращая какой-то бессмысленной деятельности. Покрытый стегаными одеялами пол сливался со стенами, словно берлога специально рассчитывалась для того, чтобы приглушить всякие признаки внешнего мира.

Мейтланд смотрел, как по автостраде едут машины. Откосы словно тихо отступили со всех сторон и казались дальше, чем ему запомнилось. И покрытый густой, пышной растительностью остров казался гораздо больше. Мейтланд поежился на прохладном утреннем ветерке. Через дверь убежища виднелся висевший рядом с потертым трико смокинг.

Из норы высунулась голова Проктора. Она несколько секунд внимательно рассматривала Мейтланда, потом показалось тело.

Мейтланд обхватил руками плечи.

– Проктор, мне холодно. У тебя нет пальто? Я не прошу у тебя мой смокинг.

– А… пальто нет, – с сожалением проговорил Проктор и начал сильными руками растирать Мейтланду плечи. Тот терпеливо отстранил его.

– Послушай, мне нужно что-нибудь надеть. Ты же не хочешь, чтобы у меня снова началась лихорадка?..

– Больше не надо лихорадки…

Проктор посмотрел на часы Мейтланда у себя на руке, словно их блестящий циферблат мог решить его затруднение. Он вытянул головку часов, переставил стрелки как попало и, удовлетворенный, показал Мейтланду. Новое положение стрелок как будто бы устраивало его больше.

– У мистера Мейтланда больше нет лихорадки, – заявил он, но через мгновение шмыгнул в убежище и стал рыться под одеялами, после чего вернулся со старой шерстяной шалью.

Мейтланд завернул широкие плечи в желтую шаль, не обращая внимания на исходящий от нее сладковатый затхлый запах. Проктор переминался с ноги на ногу, словно ожидая указаний. Несмотря на внезапные приступы агрессии, бродяга был смирным и добродушным человеком с естественным достоинством большого простодушного животного.

Проктор отшвырнул ногой камни, валявшиеся на траве рядом с убежищем, и начал свои гимнастические упражнения, очевидно намереваясь произвести на Мейтланда впечатление. После неуклюжего переднего переворота он попытался сделать корявое колесо, но рухнул головой в землю. Сидя на земле, он осматривал свои руки и ноги, будто удивляясь, почему же они так его подвели.

– Проктор… – Мейтланд тщательно подбирал слова. – Я собираюсь сегодня уйти. Мне нужно домой – понимаешь? У тебя здесь свой дом, а у меня есть свой. У меня есть жена и сын – я им нужен. Я тебе благодарен, что ты позаботился обо мне…

Он замолк, осознав, что в уме у бродяги запечатлевается лишь одно последнее предложение.

– Выслушай меня, Проктор. Я хочу, чтобы ты помог мне взобраться на откос. Сейчас!

Он протянул руки Проктору, но бродяга неуверенно смотрел в сторону на разрушенный кинотеатр.

– Помочь мистеру Мейтланду… как же? Мейтланд болеет.

Мейтланд упорно сдерживал злость.

– Проктор, ты достаточно силен, чтобы меня вынести. Помоги мне, и я не скажу полиции, что ты здесь. Если ты и дальше будешь держать меня здесь, тебя уведут отсюда и посадят в тюрьму. Ты же не хочешь провести остаток жизни в тюрьме?

– Нет! – неистово завопил Проктор. Он опасливо осмотрелся, словно испугавшись, что какой-нибудь проезжающий водитель его услышит. – Не надо тюрьмы для Проктора.

– Не надо, – согласился Мейтланд. Даже от этого короткого разговора он утомился. – Я не хочу, чтобы тебя посадили в тюрьму. В конце концов, ты помог мне, Проктор.

– Да… – энергично закивал бродяга. – Проктор помог мистеру Мейтланду.

– Ладно. – Мейтланд поднялся, опершись на костыль, и покачнулся, так как кровь отхлынула от головы. Он попытался ухватиться за плечо Проктора, но тот отступил назад. Мейтланд направился к автостраде. Ведущая на запад полоса была почти пустынна, но на дальней стороне центральной развязки все три полосы заполняли машины, направлявшиеся в центр Лондона.

– Проктор! Оттуда – дай мне руку!

Бродяга стоял на месте, тихо качая своей огромной изуродованной головой.

– Нет… – выговорил он наконец, глядя на изможденную оборванную фигуру Мейтланда и словно больше не узнавая ее. – Мисс Джейн…

Прежде чем Мейтланд успел что-либо возразить, Проктор повернулся и, пригнув голову, нырнул в высокую колышущуюся траву.

Ободренный свежим воздухом, Мейтланд закутал грудь в шаль и в одиночестве уселся лицом к откосу. Отказ Проктора помочь и очевидный страх бродяги перед молодой женщиной не удивили его. Все это было частью все того же нелепого заговора, благодаря которому он оказался на этом острове и пребывал здесь уже пятый день. Мейтланд стал хлестать траву перед собой, отождествляя пышную поросль со всеми своими мучениями.

Даже эта недалекая прогулка через остров лишила его сил. После скудного завтрака из чего попало он уже снова зверски проголодался. Каждый день отнимал у него часть сил. Густая трава толклась со всех сторон, как враждебная толпа. Неуверенно ковыляя, Мейтланд пустился по центральной низине. Добравшись до автомобильного кладбища с полукругом ржавых машин, он так устал, что с трудом узнал свой разбитый «Ягуар».

На небе над головой сгущались тучи, и сквозь меркнущий солнечный свет посыпался мелкий дождик. Мейтланд забрался на заднее сиденье – свой дом в первые дни на острове. Пытаясь растереть одеревеневшие плечи, чтоб хоть немного согреться, он напряженно думал о Прокторе и Джейн Шеппард. Каким-то образом он должен найти средство, чтобы получить власть над ними. Ведь в любой момент они могут просто потерять к нему всякий интерес и оставить в этом обгоревшем автомобиле. Мейтланд взглянул на откос – он стал не только круче, чем запомнился, но обочина и балюстрада казались теперь на 20 футов выше.

Прежде всего нужна взятка. Выбравшись из машины, Мейтланд вытащил ключи. В картонке оставалось три бутылки белого бургундского. Он спрятал одну под шаль, закрыл багажник и направился к берлоге Проктора.

На двери в убежище висел замок. Переводя дух после путешествия через остров, Мейтланд оперся на костыль под моросящим дождем. Бродяга сидел на корточках у канавы рядом с откосом примыкающей дороги, терпеливо наполняя жестяное ведерко водой, капающей с указателя направлений в семидесяти футах над головой.

Увидев Мейтланда, он пустился назад к убежищу, двигаясь сквозь траву, как гигантский крот. На поясе у него болтались два котелка. В правой руке бродяга сжимал с полдюжины пружинных капканов, из которых свисали две небольшие крысы; их длинные хвосты раскачивались в такт. Посмотрев на них, Мейтланд вспомнил раненую крысу, перелезавшую через его ногу. Вероятно, Проктор дополнял свою постную диету этими полевыми грызунами. И все же где-то он имел доступ к другому источнику пищи. Открыв его, Мейтланд обретет более надежную власть над островом.

– Проктор, мне нужно поесть. Я скоро умру, если не поем чего-нибудь.

Бродяга настороженно посмотрел на него. Он поднял в руке крыс, но Мейтланд покачал головой.

– Еды нет, – без всякого выражения проговорил Проктор.

– Ерунда – мы же завтракали. Мясо, картошка, салат – откуда ты их взял?

Проктор отвел глаза, словно потерял интерес к разговору. Мейтланд вытащил из-под шали бутылку вина.

– Вино, Проктор. Вино на еду. Давай меняться.

Он протянул бутылку бродяге, тот поднес к носу пробку и понюхал фольгу.

– Хорошо. Проктор возьмет тебя туда, где еда.

 

16. Источник пищи

Они направились по центральной низине к виадуку. Мейтланд неуклюже ковылял, опираясь на металлический костыль. Больную ногу хотелось оторвать и выбросить. Проктор спешил впереди, согнувшись в поясе, чтобы не показываться над балдахином травы. Он намеренно выискивал самые высокие заросли, словно чувствовал себя уютно в этих невидимых коридорах, которые проделал во время своих бесконечных обходов острова.

Мейтланд и Проктор подошли к проволочной ограде под виадуком. Когда они вышли из травы, как пловцы на берег, Проктор неуверенно посмотрел на бетонный парапет вокруг. Усиленный шум машин беспокоил его, и теперь бродяга словно бы был ошеломлен тем, что покинул убежище острова с его зеленым колышущимся океаном. Мейтланд заметил, что Проктор крутит головой, будто с трудом мог сфокусировать взгляд на удаленных предметах и, как птица, полагался на способность замечать короткие быстрые движения на фоне неподвижного поля. Присмотревшись к нему, Мейтланд заметил, что радужные оболочки полуслепого акробата заросли катарактой и больше не в состоянии видеть окружающие потоки движущихся машин; он жил один в этом забытом мире, чьи самые отдаленные берега были очерчены лишь ревом автомобильных двигателей, шумом шин и скрипом тормозов. Для Проктора, как уже понял Мейтланд, высокая трава была средой обитания. Его покрытые рубцами руки читали по шороху окружавших его потоков. Мейтланд представил, как через несколько секунд после аварии Проктор появился из своего логова, услышав удар и шум несущегося по траве «Ягуара».

Подтолкнув его под локоть, Проктор ринулся в промасленную черноту под виадуком и поспешил к южному концу проволочной ограды. Там бродяга взобрался на пологий откос и лег на живот, прижав лицо к сетке. Потом повернулся и поманил Мейтланда к себе.

Улегшись рядом с ним, Мейтланд видел, как бродяга просунул пальцы сквозь стальную сетку. В тусклом свете виднелась бесформенная масса какой-то лоснящейся слизи, сваленной трехфутовой кучей на стопке автомобильных покрышек. Ближний край этой грязной кучи уже просачивался сквозь сетку. Просунув пальцы через ячейки, Проктор дотянулся до кусков мокрого хлеба, жирного мяса и овощей, прикрытых лавиной грязи.

Мейтланд понял, что какой-то местный ресторан или продовольственный магазин устроил тут тайную свалку отходов. Проктор отстегнул с пояса котелок и показал Мейтланду отполированную внутренность, демонстрируя ее чистоту. Он уже достал два куска мокрого хлеба и комок говяжьих хрящей. Не позволяя себе есть тут же, он все же на пробу облизал пальцы и повлек Мейтланда вперед, таща с собой котелок.

Мейтланд уставился на объедки в посудине у Проктора. Теперь он понял, откуда тот добыл сегодняшний завтрак. И все же не ощущал отвращения, а лишь простую жалость к бродяге. Мейтланд и сам был покалечен, но повреждения Проктора казались страшнее.

Стараясь придумать, как спасти обоих, себя и бродягу, он ждал, пока Проктор наковыряет себе пищи, лоснящейся в тусклом освещении под виадуком.

Когда они вернулись в логово Проктора, дождь закончился. Мейтланд сидел перед убежищем, глядя на проходящие машины. Часы пик прошли, но в солнечных лучах двигался ровный поток автомобилей и автобусов.

Проктор, глядя на ошметки пищи в двух котелках, радостно примостился на корточках, готовясь к раннему обеду. После тщательно отмеренной паузы он принял решение и протянул Мейтланду бóльшую порцию. Взмахом ножа бродяга срезал с бутылки вина пробку и уселся рядом с Мейтландом, предлагая ему поесть. Несмотря на всю свою щедрость, вином делиться он не собирался.

– Мистер Мейтланд, ешьте, – твердо проговорил Проктор, уже с аппетитом тыча в объедки. – Сегодня хорошая еда, это полезно для ноги мистера Мейтланда.

Он поднес к губам бутылку.

Через 10 минут Проктор был пьян. Хотя он опорожнил не более трети бутылки, даже это небольшое количество алкоголя ударило ему в голову и сбило с хлипких тормозов. Он стал кататься по земле туда-сюда, счастливо гогоча и строя страшные рожи. Увидев, что содержимое его котелка у Мейтланда осталось нетронутым, он подполз и стал неясно жестикулировать.

– Хочешь, Проктор? – спросил Мейтланд. – Держу пари, это вкусно.

Бродяга катался вокруг, с его губ капало вино. Он изобразил пантомиму, убеждая Мейтланда, что никогда не возьмет его порцию, но через мгновение схватил котелок и стал запихивать объедки в рот. Проктор ощупал руку и плечо Мейтланда в разных местах, словно запечатлевая его в своем затуманенном мозгу, после чего уселся рядом, явно довольный этой дружбой.

– Хорошо здесь, на острове, а, Проктор? – спросил Мейтланд, чувствуя прилив симпатии к бродяге.

– Хорошо… – отупело кивнул Проктор. По морщинам на его щеках и подбородке бежало вино. Он обнял Мейтланда рукой за плечи, ощупывая своего нового друга.

– Когда ты собираешься уйти с этого острова, Проктор?

– А-а-а… Никогда. – Бродяга поднес к губам бутылку, потом опустил и грустно уставился в землю. – Проктору некуда идти.

– Похоже, так оно и есть. – Мейтланд смотрел, как Проктор похлопывает его по плечу. – За тобой некому присмотреть – у тебя нет семьи или друзей?

Бродяга бессмысленно уставился в пространство, словно пытаясь вникнуть в вопрос, потом прислонился к Мейтланду, обхватив его за плечи, как пьяница в баре, и проговорил с грубым добродушием:

– Мистер Мейтланд – друг Проктора.

– Верно. Я твой друг. Я должен быть другом, ведь так? – Когда бродяга похлопал его по плечу, Мейтланд ощутил всю глубину незащищенности этого человека, его страх, что у него отнимут и это последнее убежище почти в центре враждебного города. В то же время Мейтланд догадался, что ум бродяги начал угасать и что сам он смутно сознает свою потребность в помощи и дружбе.

– Проктору нужен… друг. – Он поперхнулся вином.

– Думаю, да. – Мейтланд кое-как поднялся и выпутал левую ногу из объятий Проктора. Тот откатился к убежищу, улыбаясь себе за бутылкой вина.

Через центральную низину Мейтланд поковылял к возвышенности на северной оконечности острова. От вида машин на автостраде голод притупился, и хотя по-прежнему чувствовались слабость и неуверенность, но нервы успокоились. Мейтланд обозрел зеленый треугольник, в последние пять дней ставший ему домом. Его ямы и рытвины, кочки и холмики он уже знал, как собственное тело. Двигаясь через остров, Мейтланд словно следовал по какому-то контуру у себя в голове.

Вокруг тихо, еле-еле колыхалась трава. Остановившись, как пастух среди молчаливого стада, Мейтланд задумался о странной фразе, которую сам же пробормотал в бреду: «Я – остров».

Через 10 минут, добравшись до автомобильного кладбища, он увидел, как из туннеля на виадуке выехала оранжевая «Тойота». Она ехала на запад, и ее яркий корпус сиял на солнце. Через балюстраду было видно лицо водителя – блондинки с высокой переносицей и твердым ртом. Ее маленькие, но сильные руки в характерной позе держались за верх рулевого колеса.

– Кэтрин!.. Стой!.. – закричал Мейтланд.

Автомобиль, несомненно, принадлежавший его жене, затормозил, догнав вереницу автобусов. Неуверенный, что это не вызванная голодом галлюцинация, Мейтланд поспешил сквозь траву. Он остановился, чтобы помахать костылем, споткнулся и упал, а когда поднялся, злобно крича на траву, машина уже мчалась прочь.

Мейтланд отвернулся от автострады. Почти наверняка Кэтрин ездила к нему на работу – вероятно, чтобы обсудить отсутствие мужа с его двумя партнерами. Это означало, что никто из них не знает, что он попал в аварию на крошечном пустыре, буквально в пределах видимости из окна.

Сжимая железный костыль, Мейтланд направился к бомбоубежищу. Во что бы то ни стало, прежде чем силы оставят его, он заберется на откос.

В 50 футах от убежища он услышал голос Джейн Шеппард:

– Давай, Проктор! Это не его дело. Надень, пока он не пришел.

 

17. Дуэль

Когда Мейтланд приблизился к бомбоубежищу, Проктор и молодая женщина суетились на улице у входа. Проктор раскачивался, по-прежнему сжимая в толстой руке полбутылки вина. Его ноги то и дело высовывались из-за крышки кожаной сумки Мейтланда – очевидно, Джейн притащила ее из машины, когда искала бумажник.

Когда Мейтланд приблизился и встал, опираясь на костыль, бродяга отшатнулся. Оказалось, он снял свое лоскутное тряпье и засунул ноги в Мейтландовы вечерние брюки. В воздухе висел сладкий запах гашиша. Дым поднимался из окурка во рту у Джейн, которая стояла на коленях у ног Проктора, стараясь подвернуть брюки.

Проктор засучил рукава смокинга и застегнул на запястьях манжеты, которые Джейн оторвала от сменной рубашки. Воротник и манишка этой узорчатой рубашки уже были подогнаны по шее. Из-под уха лихо торчал черный галстук-бабочка Мейтланда, и бродяга вытирал рот от вина, счастливо ухмыляясь себе.

– Вот так! Просто загляденье!

Джейн отступила, чтобы полюбоваться своей работой. Ей понравилась эта пародия на официанта с бутылкой. Она серьезно улыбнулась Мейтланду и махнула ему рукой.

– Не смотрите так уныло, мистер Мейтланд. Подходите и присоединяйтесь – у нас прием.

– Вижу. И в честь кого же?

Мейтланд проковылял вперед и железным костылем ударил Проктора по неустойчивым ногам. Проктор отшатнулся, дружелюбно улыбаясь над своей бутылкой. Его сморщенное лицо, все покрытое венами, напоминало клоунскую маску. Он смотрел на Мейтланда со смесью достоинства и подобострастия, враждебность в его затуманенном уме путалась с острой потребностью в одобрении Мейтланда. Он в тосте поднял бутылку и неуверенно прислонился к покатой стене убежища, на его раздутом брюхе верхняя пуговица брюк расстегнулась. Когда Проктор в восторге схватился за брюки, Джейн затанцевала вокруг, прищелкивая пальцами. На ней был все тот же костюм шлюхи, как и в предыдущий вечер, и ее высокие острые каблуки вязли в каменистом грунте.

– Брось! – крикнула она Мейтланду. – Хватит смотреть с унылым видом. Ты сам-то не умеешь веселиться! – Она хлопнула Проктора по голове, но лишь полушутливо. – Боже, посмотрите на себя оба!

Мейтланд спокойно ждал, пока они дурачились перед ним. Из-за девушки Проктор облился вином и стоял, качаясь, в своем смокинге, черном галстуке и спадающих с рук манжетах.

– Давай спляши мне! – кричала Джейн в лицо Мейтланду. – Танец на одной ноге! Проктор, заставь его станцевать мне!

Проктор что-то пробурчал, его глаза уже не могли смотреть в одну точку. Джейн нагнулась и пошарила в сумке.

– Тут письмо от женщины-врача. Надо сказать, не слишком профессиональные отношения. Послушай-ка, Проктор…

Мейтланд шагнул вперед и оттолкнул его. Бродяга дыхнул ему в лицо кислятиной. В брызгах вина Проктор упал на спину и беспомощно уселся на земле. Когда Джейн стала переворачивать сумку, Мейтланд ткнул костылем в открытую крышку и выбил ее из рук девушки. Та в гневе разогнулась.

– Какого черта…

– Вот именно! – Он деловито поднял костыль и махнул Джейн, чтобы отошла. Она попятилась, указывая на лежащего на земле Проктора.

– Вот подожди, он проснется… Поверь, он…

– Он ничего не сделает. Ручаюсь.

Мейтланд шагнул к Проктору. Бродяга смотрел на него снизу вверх, встревоженный собственным опьянением. Он попытался поправить галстук под ухом и виновато улыбнулся Мейтланду. Проктор бессмысленно ждал, а Мейтланд подошел и расстегнул ширинку.

Когда моча ударила в лицо, Проктор поднял свои покрытые рубцами руки, заслоняясь, и только смотрел, как янтарная жидкость разбивается о ладони и стекает на лацканы смокинга. Не в состоянии двинуться, он только смотрел на Мейтланда. Струя мочи попадала бродяге в рот и в глаза, пенилась на плечах. Горячие капли булькали и шипели в пыли вокруг.

Мейтланд ждал, пока она кончится. Проктор, потупив глаза, растянулся на боку в луже мочи и одной рукой расстроенно водил по лацканам, стараясь отряхнуть свой смокинг.

Больше не глядя на Проктора, Мейтланд повернулся к молодой женщине. Она не двигаясь наблюдала за эпизодом. Он указал на разбросанные вещи из сумки.

– Все в порядке, Джейн? А теперь собери все.

Она беспрекословно опустилась на колени рядом с сумкой и быстро убрала вечерние туфли и полотенце. Протрезвев, Джейн спокойно посмотрела на Мейтланда.

– Он этого не простит.

– От него и не требуется. – Закрыв сумку, Мейтланд сделал жест в сторону кинотеатра. – Пойдем к тебе.

Когда Джейн овладела собой и ее глаза осмотрели покрытое щетиной лицо Мейтланда в поисках признаков лихорадки, он попытался дать ей оплеуху. Она ловко увернулась.

– Я не помогу тебе выбраться отсюда.

– Ну и ладно. В общем-то, мне и не хочется отсюда уходить. Во всяком случае, сейчас.

Не глядя на Проктора, неподвижно лежащего за спиной в луже мочи, он двинулся за молодой женщиной. Она шла впереди, опустив голову, с большой сумкой в руке.

 

18. Пять фунтов

– Где лампа? Давай немного осветим этот маленький притон.

Чуть не сломав Джейн плечи, Мейтланд протиснулся в дверь темного подвала, сел на растрепанную постель и вытянул больную ногу, как ободранный столб. Держа костыль в правой руке, он постучал по полу.

– И разожги примус. Мне нужно кипятку. Ты меня помоешь.

Настороженно смотря на Мейтланда, Джейн взялась за работу. Из 50-галлоновой кадки у лестницы она набрала в кастрюлю воды, накачала примус и зажгла огонь.

– Ты по-свински обошелся с этим старым придурком.

– Так и было задумано, – сказал Мейтланд. – Я не собираюсь терпеть, когда старый бродяга и беглая психопатка смеются надо мной.

– И все равно это было свинство. Ты, наверное, настоящее дерьмо.

Мейтланд пропустил ее слова мимо ушей. Его новая агрессивная роль, хотя и тщательно рассчитанная, подчинила молодую женщину. Он снял рубашку. Его руки и грудь были покрыты грязью и синяками.

– Тебе бы надо здесь прибраться, – сказал он девушке. – У тебя здесь был выкидыш?

– Это не имело никакого отношения к этой комнате! – Она встала, еле сдерживаясь, и с усилием подавила гнев. – Хочешь сыграть на моем чувстве вины? Как я понимаю, такая у тебя теперь стратегия?

– Я рад, что это так очевидно.

– Ну, не надо. Мне и так плохо, без твоего обоюдоострого меча в ране.

Мейтланд пнул ящик, внутри загремели банки.

– Мне нужно поесть – посмотрим, что у вас имеется. Кроме этой детской еды, которую ты мне носишь. Не собираюсь играть роль твоего ребенка.

Это задело ее:

– Ты, наверное, думаешь, для того я и держала тебя здесь.

– Я бы не удивился. Я не смеюсь над твоими маленькими приступами сентиментальности, в должном месте они бы были очень милы, но у меня на уме другое. Во-первых, во-вторых и в-третьих, я хочу выбраться отсюда.

Джейн закатала его грязную рубашку.

– Я выстираю ее для тебя. Послушай, я вызову помощь, когда буду готова. Ты все время думаешь только о себе. Как ты не можешь понять, что у меня могут быть собственные проблемы?

– С полицией?

– Да! С полицией! – В ярости она вытащила из-под кровати металлическое ведро и налила в него горячей воды.

– Что у тебя было? – спросил Мейтланд. – Наркотики, аборт или ты сбежала из-под ареста?

Джейн помолчала, неподвижно опустив руки в воду.

– Умно, – спокойно заметила она. – Вы, наверное, здорово ведете свои дела, мистер Мейтланд – но не личную жизнь, я полагаю. – И с трудом выдавила: – Я заняла денег. У друга мужа. В общем, довольно много. Вшивый ублюдок.

Руками она намылила Мейтланду всю покрытую синяками кожу, а потом взяла косметическую бритву и побрила его. Он сидел на краю кровати, наслаждаясь прикосновениями ее маленьких рук, порхающих по коже, как послушные птички. Мейтланд удивился, что ему доставляет удовольствие даже по мелочам унижать эту молодую женщину, играя на ее спутанных чувствах вины и смеясь над ней; он никак не ожидал от себя подобного. В отличие от этого, унижение Проктора было тщательно рассчитано. Он опустил старого бродягу самым грубым образом. Но даже этот скотский поступок доставил ему известное удовольствие. Мейтланд смаковал яростное столкновение, зная, что подчинит этих двоих. Отчасти он отомстил Проктору и молодой женщине, хотя и прекрасно понимал, что они оба по какой-то парадоксальной логике получали удовлетворение от этих оскорблений. Агрессивность Мейтланда ответила их ожиданиям, их полуосознанной оценке самих себя. Кроме того что эти мелкие жестокости приносили ему сомнительное удовольствие, Мейтланд сознательно сам подбивал себя на них. Полный решимости выжить несмотря ни на что, он пользовался своей склонностью к жестокости точно так же, как раньше жалостью и презрением к себе. Главное – добиться господства над старым бродягой и этой своевольной молодой женщиной.

Он дал Джейн вытереть себя. Ее руки, пробегая между ушибами, успокоили его.

– А что твой отец? – спросил он. – Он не мог тебе помочь?

– Он мне больше не отец. Я не думаю о нем. – Она посмотрела на пробиравшиеся по лестнице солнечные лучи и сцепила руки, словно в масонском жесте. – Самоубийство – это… внушаемое действие. Знаешь, оно перенимается. Когда кто-то из твоих родных доходит до той стадии, что не может сразу убить себя, а ждет пару лет – не торопясь, словно это важнее всего в его жизни, – то трудно удержаться, чтобы не начать смотреть на собственную жизнь его глазами. Иногда я боюсь за свой ум.

Решительным движением она встала.

– Давай разденься, я вымою тебя всего. Потом поедим, и ты меня трахнешь.

Потом, когда девушка вымыла его, Мейтланд лег на кровать в ее махровом халате, чувствуя себя освеженным и возрожденным. Когда он стоял голый на лестнице, Джейн сильными руками мыла ему бедра и живот, растирая синяки и смывая масляные пятна. Потом она приготовила скромный ужин, и он смотрел, как она двигается по комнате, счастливая в этом домашнем уединении. Она достала свой курительный набор и свернула себе сигарету.

– Джейн, ты слишком много куришь гашиша…

– Это хорошо для секса…

Она затянулась. Когда они закончили ужин, комната была полна дыма, и Мейтланд ощутил, что в первый раз расслабился после прибытия на остров. Джейн сняла юбку и положила на кровать рядом с ним, потом положила голову на подушку рядом с его головой и предложила ему неплотно набитую сигарету, но Мейтланду уже и так было хорошо.

– Хорошо… – Она глубоко затянулась и взяла его за руку. – Как ты себя чувствуешь?

– Гораздо лучше. Это может показаться странным, но сейчас мне не так уж и хочется выбраться отсюда… Джейн, куда ты ходишь по ночам?

– Я работаю в клубе – вроде как в клубе, скажем так. Иногда я подцепляю кого-нибудь на автостраде. Ну и что? Недостойно, да?

– Немного. А почему ты не приведешь свою жизнь в порядок, не начнешь ее заново с кем-нибудь?

– Ох, давай-давай… А почему ты сам не приведешь в порядок свою жизнь? У тебя в 100 раз больше заморочек. Жена, та женщина-врач – ты еще задолго до этой аварии жил на острове.

Она повернулась к нему лицом.

– Ну, мистер Мейтланд, я думаю, мне лучше раздеться самой – вряд ли вы справитесь с этой работой.

Мейтланд неподвижно лежал, положив руку ей на бедро. Пока она раздевалась, ее настроение любопытным образом переменилось. Живая улыбка погасла. Сознание своей наготы как будто отдалило ее от Мейтланда, словно включился какой-то защитный рефлекс. Она встала над ним на колени и ногами сдавила ему грудь. Мейтланд протянул руку, чтобы ободрить ее, но она отползла, резким голосом осадив его:

– Так не пойдет. Сначала деньги. Давай, плата за секс.

– Джейн… Ради бога.

– Плевать на бога – я трахаюсь не ради бога и не ради кого-либо еще. – Она протянула ему его бумажник. – Пять фунтов – я беру пять фунтов.

– Джейн, бери все. Можешь взять все.

– Пять! – Она руками схватила его за плечи, так что ногти вонзились в его посиневшую от ушибов кожу. – Давай – на неделе я в любую ночь могу получить на автостраде десять!

– Джейн, твое лицо…

– Плевать на мое лицо!

Смущенный этим взрывом, Мейтланд порылся в бумажнике. Когда он отсчитал фунтовые бумажки, Джейн вырвала их у него из руки и засунула под подушку.

Она села на него верхом, а он взял ее за груди. Мейтланд пытался запомнить каждое касание, каждое движение этого полового акта, тот оргазм, что молнией прошел по перенапряженным нервам всего тела. Он принял правила игры, установленные молодой женщиной, радуясь предлагаемой ими свободе, понимая потребность в этой игре, чтобы избежать любого намека на какие-либо обязательства друг перед другом. Его отношения с Кэтрин и своей матерью, даже с Элен Ферфакс, все тысяча и одна нагруженных эмоциями сделок его детства были бы терпимы, если бы он мог заплатить за них некой безразличной валютой, протянуть твердые наличные через прилавок этих дорогостоящих отношений. Он пользовался этой девушкой вовсе не для того, чтобы она помогла ему выбраться с острова, а по мотивам, которых никогда раньше не признавал, – из-за потребности освободиться от своего прошлого, от своего детства, от жены и друзей, от всех их привязанностей и требований, чтобы вечно блуждать по пустынному городу собственного сознания.

Однако в конце их короткого полового акта Джейн Шеппард полезла под подушку и вытащила пять фунтовых бумажек. Она пригладила волосы, судорожно подрагивая бедрами, и Мейтланд замешкался с деньгами в руках, а она выхватила их у него и засунула обратно в бумажник.

 

19. Зверь и всадник

– Погоди, Проктор! Стой!

Со своей выгодной позиции на спине у Проктора Мейтланд обозрел центральную низину острова. Во время своего послеполуденного патрулирования они добрались до заброшенного церковного двора на юге от автомобильного кладбища. Мейтланду был виден весь остров от проволочной ограды под виадуком до западной оконечности. Бетонное пересечение двух автострад сияло на солнце, как изящная скульптура, и Мейтланд часто мысленно представлял, как воспользуется этим высоким настилом, чтобы устроить себе милый висячий сад.

Проктор под ним терпеливо прислонился к покосившемуся надгробию. Одной рукой он сжимал здоровую ногу Мейтланда, держа калеку на своей широкой спине. Свое изуродованное лицо он прижал к стершимся буквам надгробной надписи, сделанной еще в XIX веке. Мейтланд заметил, что бродяга тайком трогает буквы иссеченными губами. Запах сладковатого пота от Проктора поднимался в неподвижном воздухе, как дух ухоженного домашнего животного. Левой рукой Мейтланд держался за воротник его смокинга, а в правой сжимал железный костыль, поднимая его, чтобы указать на различные особенности острова, привлекавшие его внимание. Постукивая Проктора прямым концом костыля, он мог править им, разъезжая по острову.

Бросив взгляд на послеполуденное движение машин – прерывистый поток легковых автомобилей, автобусов и бензовозов, – Мейтланд снова обратил взор на запад. Этот наблюдательный пост он посещал несколько раз в день. Отсюда было видно, не вторгся ли кто-то на остров. Вдобавок ему так и не удалось определить путь, которым остров покидала Джейн Шеппард – где-то на откосе прилегающей дороги должна быть утоптанная тропинка.

– Ладно, Проктор, поехали дальше. Напрямик обратно к «Ягуару». Ради бога, не урони меня. Не хотелось бы сломать вторую чертову ногу.

Проктор громко фыркнул и приготовился. Осторожно неся Мейтланда на спине, он осматривал густую траву перед собой, выискивая на церковном дворе изношенные ступеньки, ведшие на некогда проходившую внизу дорогу. Проктор пробирался сквозь траву, нащупывая путь покрытой рубцами рукой, и его толстые чувствительные пальцы определяли густоту, влажность и наклон стеблей, отвергая одни и выбирая другие хорошо знакомые коридоры.

– Проктор, я сказал: напрямик.

Мейтланд постучал бродягу костылем по голове, показывая путь, ведущий через пологий холмик. Проктор пропустил приказ мимо ушей. Он прекрасно знал, что этот прямой путь мог выставить Мейтланда на обозрение с автострады, и потому пустился по длинному извилистому маршруту мимо зарослей крапивы и разрушенных стен.

Мейтланд без лишних споров согласился на этот маршрут. Он приручил старого бродягу, но между ними существовало молчаливое соглашение, что Проктор никогда не поможет ему бежать. Мейтланд качался из стороны в сторону на спине у бродяги, балансируя костылем, как канатоходец. Его правая нога, ненужная, как ножны сломанной пике, волочилась позади.

Тяжело отдуваясь, Проктор пробирался к автомобильному кладбищу. Без этого вьючного животного Мейтланду было бы трудно вообще передвигаться по острову. После сильного ливня, который шел шесть дней после столкновения с Проктором, отовсюду лезли трава и крапива, бузина и колючая поросль. Хотя больная нога начала заживать, Мейтланд здорово ослаб. От то и дело начинавшейся лихорадки и несвежей пищи он потерял в весе больше 20 фунтов, и Проктор без труда носил его некогда грузное тело. Мейтланд чувствовал, как сквозь мышцы проступают кости тазобедренного сустава – это скелет посылал ему привет. Бреясь перед походным зеркальцем Джейн Шеппард, он сдавливал и растирал щеки и подбородок, но кости вновь собирались в маленькое, острое личико, с которого смотрели усталые, но свирепые глаза.

Несмотря на физическую слабость, Мейтланд чувствовал уверенность в себе и ясный ум. Теперь, с окончанием дождя, он мог вернуться к обдумыванию задачи, как же выбраться. Последние два дня холодного дождя Мейтланд просидел в подвале над примусом, прекрасно сознавая, что по текучей жидкой грязи забраться на откос не сможет.

Теперь он взглянул на подсыхающий склон. После двух дней одиночества в ожидании возвращения Джейн Шеппард (она вернулась лишь этим утром) тонкий, но отчетливый экран в сознании отделил его от движущихся мимо машин. Мейтланд нарочно заставлял себя думать о жене, сыне и Элен Ферфакс, вызывая в уме их лица. Но они все удалялись и удалялись, отступая, как далекие облачка над Уайт-сити.

Добравшись до автомобильного кладбища, Мейтланд приник к спине Проктора. Ворча про себя, тот двигался меж лежащих на траве покрышек. Мейтланд понял, что его столкновение с Проктором и Джейн случилось в последний момент, когда это еще было возможно. Теперь, неделю проболев и питаясь впроголодь, он бы не смог им противостоять.

– Правее – опусти меня здесь. Осторожнее!..

Мейтланд постучал Проктора костылем по голове. Как ни мелочно это казалось, но ему нравилось шпынять старого бродягу. Он добавил еще один удар, целясь костылем в серебристый шрам, шедший у Проктора по шее. Мейтланд сознательно поддерживал в себе злость и вспыльчивость, подзадоривая себя насладиться наказанием. Если он расслабится, Проктор его уничтожит.

Бродяга поднял широкую сгорбленную спину и опустил свой груз на землю рядом с «Ягуаром». Он смотрел на Мейтланда почтительно, но тусклые глаза выжидали одного неверного движения. Мейтланд пристроил костыль под правое плечо и, опираясь левой рукой на голову Проктора, неуклюже двинулся к багажнику разбитой машины. «Ягуар» уже скрылся в разросшейся вокруг траве, спрятавшей все следы на земле.

Мейтланд избегал взгляда Проктора, следя за своим лицом, чтобы оно ничего не выражало. Единственная надежда была на то, что кто-то придет осмотреть «Ягуар» – дорожный инспектор или рабочий, – чтобы сообщить номер какому-нибудь бдительному полисмену.

Мейтланд заглянул в закопченный салон, посмотрел на обгоревшее переднее сиденье и приборный щиток. Никто не потревожил пятна промасленной ткани и пустые бутылки. Мейтланд взялся за желобок на крыше и прижал ладонь к острому краю, стараясь взбодрить себя.

К своему удивлению, он оказался сильнее, чем ожидал. Несколько секунд ему удалось продержаться прямо без костыля. Правая нога, хотя и неподвижная в суставе, выдерживала вес, и, вертясь на левой ноге, Мейтланд мог неплохо ходить. Но он решил скрыть, насколько уже выздоровел. Пусть лучше Джейн и Проктор поверят, что он калека.

– Ладно, посмотрим, что у нас есть для тебя.

Мейтланд сделал Проктору знак отойти и открыл багажник. Бродяга смотрел на него хитрыми, выжидающими глазами, словно терпеливо дожидаясь какой-то ошибки. Иногда он словно предлагал Мейтланду себя, чтобы побить костылем, будто зная о его расчетливом удовольствии наказывать бродягу и побуждая его в надежде, что Мейтланд войдет во вкус и не захочет покидать остров.

Всего лишь несколько купленных молодой женщиной подарков – нарезанная буханка хлеба, жестянка с консервированной свининой из соседнего супермаркета – сделали Проктора ручным. Более всего авторитет Мейтланда поддерживали несколько бутылок дешевого красного вина. Проктор одновременно страшился этого вина и требовал его – вечерами, когда приносил Мейтланда в подвал к молодой женщине, подметал пол и зажигал лампу, он снова надевал свой смокинг, и Мейтланд награждал его, вручая бутылку алкогольной бурды. Потом Проктор удалялся в свое логово, где через несколько минут напивался. А Мейтланд, прежде чем Джейн уходила на свою регулярную вечернюю работу, лежал рядом с молодой женщиной и курил с ней сигарету, и они слышали, как над шепчущей травой разносится трубный голос Проктора и его подземной кротовьей музыке вторят мягкие растения этой зеленой арфы.

Проктор ждал в предвкушении, когда Мейтланд поднимет крышку. Багажник был для Проктора необычайно щедрым рогом изобилия – пара тяжелых галош, пара запонок из искусственного нефрита, что Мейтланд купил в Париже, потеряв свои, и старый номер журнала «Лайф» – все это Проктор утащил к себе, как бесценное и таинственное сокровище. Глядя на бродягу, Мейтланд убедился, что тому никогда в жизни ничего не дарили и что его власть над Проктором столь же зависит от подарков, как и от вечерней бутылки вина. Возможно, когда-нибудь они будут обходиться без собственно подарков, а оставят лишь сам ритуал раздачи и изобретут искусственную валюту из жестов и поз.

Мейтланд посмотрел в багажник. Там мало что осталось, кроме автомобильных инструментов, а их дарить не хотелось. Они могут еще пригодиться при побеге.

– Похоже, ничего не осталось, Проктор. Монтировка тебе ни к чему.

Проктор сделал тупой жест, его лицо напоминало морщинистую планету. Как голодный ребенок, неспособный смириться с реальностью пустой полки, он довел себя до пика ожиданий. Его лицо поочередно выражало противоречивые чувства – жадность, терпение, потребность. Перескакивая с ноги на ногу, он толкался рядом с Мейтландом и не слишком дружелюбно его подталкивал.

Встревоженный таким проявлением неблагодарности, этой расплатой за доброту – насколько смирнее Проктор вел себя, когда его били костылем по голове, – Мейтланд потянулся к картонке с вином. Бургундского оставалось две бутылки, и он собирался придержать их для себя, пользуясь услугами Джейн, которая покупала бродяге дешевый испанский кларет.

– Ладно, Проктор. Можешь взять их. Но до вечера не пей.

Он протянул бутылки бродяге, который схватил их дрожащими от возбуждения руками и на мгновение забыл о Мейтланде и разбитой машине.

Мейтланд молча смотрел на него, водя пальцем по костылю.

– Я нужен тебе, чтобы выдавать паек, Проктор, – не забывай об этом. Я изменил всю твою жизнь. Вино к ужину, вечерний костюм – все вы так и рветесь, чтобы вас эксплуатировали…

Двигаясь верхом на Прокторе к бомбоубежищу, Мейтланд взглянул на полотно виадука. После дождливых дней бетон быстро высох, и белый бок прочерчивал небо, как стена какого-то бескрайнего воздушного замка. Под пролетом виднелись подъездные пути к Вествейской развязке – лабиринту подъемов и примыкающих дорог. Мейтланд ощутил одиночество, как на чужой планете, покинутой ее жителями – расой дорожных строителей, которые давно исчезли, но завещали ему эту бетонную дикость.

– Теперь свободен уйти… – бормотал он себе под нос. – Свободен уйти…

Отдыхая на солнце, он уселся у стены бомбоубежища и закутался в желтую шаль. Проктор присел на корточки в нескольких футах поодаль, готовясь откупорить бутылку бургундского. Сначала он выполнил короткий, но тщательный ритуал, который выполнял над каждой банкой мяса и пачкой печенья, подаренными Мейтландом, – ножом соскоблил с бутылки этикетку и разорвал ее на мелкие клочки. Подарив бродяге найденный в багажнике экземпляр «Лайфа» трехлетней давности в надежде, что большие фотографии смогут вернуть мысли Проктора в мир за пределами острова, Мейтланд увидел, как журнал превратился в кучу тщательно измельченного конфетти.

– Тебе не нравятся слова, да, Проктор? Ты даже разучился говорить.

То же самое было справедливо и относительно его зрения. Мейтланд убедился, что Проктор не слепнет, а просто в этом безопасном царстве зарослей на острове предпочитает полагаться на свои рубцеватые пальцы и осязание.

Мейтланд повернулся к кессону у примыкающей дороги, на белой поверхности которого некогда чертил свои путаные послания.

Он щелкнул пальцами, наполнившись внезапным убеждением, что скоро выберется отсюда. Подняв костыль, как школьный учитель указку, Мейтланд указал на Проктора.

– Проктор, я хочу научить тебя читать и писать.

 

20. Присвоение острову имени

Сев на сырую землю рядом с кессоном, Мейтланд смотрел, как Проктор, словно счастливый ребенок, идет к бетонной поверхности. Через полчаса нерадивый ученик превратился в ревностного. Неровные буквы впервые написанного алфавита уже выпрямились и приобрели четкость. Обеими руками он чертил на бетоне, выписывая в ряд свои А и Х.

– Хорошо, Проктор, ты быстро учишься, – поздравил его Мейтланд. Он ощущал прилив гордости от достижений бродяги. Такое же удовольствие он испытывал, обучая сына играть в шахматы. – Это же великое изобретение – почему все мы не пишем сразу двумя руками?

Проктор восторженно взирал на плоды своих трудов. Мейтланд дал ему еще два косметических карандаша, взятых из комнаты Джейн Шеппард. Бродяга сжал Мейтланду руку, словно убеждая его в своей серьезности как ученика. Сначала, когда Мейтланд начертил первые несколько букв алфавита, Проктор отказывался даже смотреть на них и съежился в стороне, словно ему угрожало какое-то страшное проклятие, однако через десять минут уговоров преодолел свой страх, и нижняя часть поверхности кессона покрылась каракулями.

Мейтланд держался рядом.

– Это не долго, верно? Все эти годы, что ты потерял… А теперь позволь показать тебе, как пишутся некоторые слова. С какого хочешь начать – «цирк», «акробат»?

Проктор беззвучно шевелил губами. Потом робко выговорил:

– П… П… Прок-тор…

– Со своего собственного имени? Конечно же, я не подумал. Это исключительный момент. – Мейтланд похлопал его по спине. – Вот, смотри. Я хочу, чтобы ты переписал эти буквы в трех футах выше.

Он взял у Проктора карандаш и написал:

МЕЙТЛАНД ПОМОГИТЕ

– П… П… Проктор… – повторял он, водя пальцами по буквам. – Это твое имя. Теперь перепиши это крупно. Запомни: ты впервые пишешь свое имя.

Прослезившись от гордости, бродяга посмотрел на написанные Мейтландом буквы, словно стараясь запечатлеть их в своем угасающем уме, и начал обеими руками чертить такие же на бетоне. Каждое слово он начинал с середины, продолжая влево и вправо.

– Еще раз, Проктор! – крикнул Мейтланд в шуме взбирающегося по примыкающей дороге грузовика. В возбуждении бродяга путал буквы, и получались неразборчивые каракули. – Начни снова!

Захваченный собственным энтузиазмом, Проктор не слушал. Он шкрябал на бетоне, мешая разные части имени Мейтланда, восторженно выводя жирные буквы до земли, словно решил покрыть каждый квадратный дюйм острова надписями, которые считал своим именем.

Наконец удовлетворившись, бродяга отошел от стены и, сияя, сел рядом с Мейтландом.

– Боже всемогущий… – Мейтланд устало оперся головой на костыль. Хитрость не удалась отчасти из-за того, что он не учел неуемной благодарности Проктора. – Ладно, Проктор – я научу тебя еще некоторым словам.

Когда бродяга наконец успокоился, Мейтланд наклонился и прошептал с наигранным озорством:

– Новые слова, Проктор, такие как «жопа» и «говно». Ты сможешь написать такое, а?

Проктор нервно захихикал, а Мейтланд тщательно вывел:

ПОМОГИТЕ АВАРИЯ ПОЛИЦИЯ

Он смотрел, как Проктор неохотно переписывает слова. Бродяга работал лишь одной рукой, а другой прикрывал написанное, словно боясь, что его поймают за этим занятием. Но вскоре бросил и тыльной стороной руки все стер, поплевав на окрашенный бетон.

– Проктор! – попытался остановить его Мейтланд. – Никто тебя не увидит!

Проктор бросил карандаши на землю, но продолжал с гордостью смотреть на спутанные фрагменты имени Мейтланда, потом сел на землю. Мейтланд понял, что его лишь на время позабавило писание похабных слов на стене, а теперь он отказывается принимать участие в этом, как он считал, озорстве.

 

21. Бред

Усталый и подавленный, Мейтланд вцепился в плечи Проктору, носившему его туда-сюда по острову. Сгорбившийся зверь и бледный всадник, они блуждали среди шуршащей травы. Временами Мейтланд приходил в себя и выпрямлялся, сжимая железный костыль. Стараясь не заснуть, он ругал и колотил Проктора за малейшую запинку и колебание. Бродяга двигался вперед, будто не мог придумать ничего лучше этого бесцельного путешествия по острову, чтобы вернуть раненого к жизни. Временами он специально подставлял Мейтланду огненный рубец на шее в надежде, что удар по нему оживит калеку.

Во время третьего прохода по острову, когда они снова добрались до автомобильного кладбища, Проктор сгрузил Мейтланда на землю, потом поднял его своими сильными руками, прислонил к заднему бамперу «Ягуара» и потряс за плечи, стараясь привлечь его внимание.

Мейтланд отвернулся от мчавшихся по дороге машин. Автострады колыхались, преломляясь в знойном, нагревшемся за день воздухе; эхом отдавался шум колес и моторов. Проктор бродил по автомобильному кладбищу, снимая с пояса крысоловки и устанавливая среди разбитых машин. На пыльной крыше перевернутого такси он начертил пальцем кривой фрагмент имени Мейтланда.

Увидев, что тот наблюдает за ним, бродяга начал делать свои гимнастические упражнения в надежде, что успешная стойка на руках или кувырок вперед может восстановить в Мейтланде бодрость духа. Тот терпеливо ждал, глядя, как Проктор суетится и нервно вытирает нос, готовясь к каждому новому трюку. Над островом дул теплый ветерок, лаская траву и кожу, словно это были части одного тела. Мейтланд вспомнил свою попытку отбросить часть собственной плоти и оставить раны там, где они были нанесены. Поврежденное бедро, рот и правый висок теперь не болели, как будто эта волшебная терапия подействовала, и он благополучно избавился от этих повреждений, оставив их на предназначенных им местах.

Таким же образом он наконец начал отдавать части своего сознания, отбрасывая воспоминания о боли, голоде и унижении – об обочине, где стоял, крича, как ребенок, на жену, о заднем сиденье «Ягуара», где его переполнила жалость к себе… Все это он завещает острову.

Оживившись от такой перспективы, Мейтланд сделал Проктору знак, что хочет залезть ему на спину. Когда они еще раз пересекли остров, снова пройдя мимо церковного двора, Мейтланд увидел, что Проктор написал фрагменты его имени на разрушенных стенах и надгробиях, на ржавых листах оцинкованного железа у фундамента типографии – эти загадочные анаграммы, безмятежные послания Проктора самому себе, виднелись повсюду.

Мейтланд обвел взглядом границы острова в надежде увидеть хоть какой-то след молодой женщины. Ее тайный маршрут на остров и обратно являлся его главной надеждой на побег, и он ждал ее появления. Голодный, но не в состоянии есть, Мейтланд сел на откос у проволочной ограды, а Проктор доставал сквозь сетку объедки из недельной давности помойки. Мейтланд заметил, что не помнит, какой сегодня день – среда, а может быть, пятница.

Проктор вручил ему котелок и предложил ломоть мокрого хлеба со свиными хрящами. Бродягу явно беспокоили смутные планы Мейтланда убежать с острова.

Мейтланд ткнул в землю костылем и отшвырнул пищу. Он достал из бумажника фунтовую бумажку и огрызок голубого косметического карандаша, взятый с ломберного столика Джейн Шеппард.

– Проктор, мы можем купить что-нибудь поесть – и тогда мы не будем зависеть от нее… За фунт мы можем… – Он издал слабый крик, смеясь над собой. – Боже, ты предпочитаешь эти отбросы!

Мейтланд написал на краю банкноты краткий призыв о помощи, сложил ее и протянул Проктору.

– Теперь мы сможем достать настоящей еды, Проктор.

Бродяга взял бумажку и осторожно вложил обратно ему в руку.

Мейтланд лежал, прислонившись спиной к откосу и слушая шум машин. Солнце уже начало клониться к западу и сверкало на ветровых стеклах первых машин, покидавших город в часы пик.

Под виадуком ставший к вечеру похолоднее ветерок шевелил мусор. Мейтланд вынул бумажник и достал комок фунтовых бумажек. Пока Проктор, словно загипнотизированное животное, смотрел на деньги, Мейтланд, как карточный шулер, разложил 30 купюр в несколько рядов и придавил каждую камешком.

– Погоди, Проктор… – Мейтланд наугад поднял один камешек. Ветер подхватил бумажку и понес по острову. Взлетев вверх, она закружилась над проезжавшими машинами, упала и исчезла под колесами.

– Улетай, Питер…

Он поднял другой камешек.

– Улетай, Пол…

Проктор метнулся вперед, пытаясь схватить вторую банкноту, но ее унесло ветром. Не понимая, в чем дело, бродяга суетился вокруг Мейтланда, как беспокойная собака.

– Мистер Мейтланд… пожалуйста… больше не надо улетающих денег.

– Улетающих денег? Да! – Мейтланд указал на туннель виадука. – Там их много, Проктор, гораздо больше. – Зная, что внимание Проктора приковано к рядам купюр, трепещущих на вечернем ветерке, Мейтланд собрал их. – Я вез сумку с зарплатой. Сколько, ты думаешь, было в сумке? 20 тысяч фунтов! Это где-то там, Проктор. Ты видел ее в туннеле, когда выправлял ограждение? – Мейтланд помолчал, выжидая, пока притупленные образы в голове Проктора встанут на место. – Послушай, Проктор, ты можешь получить половину. 10 тысяч фунтов. Ты сможешь купить этот остров…

Он в изнеможении сел, а бродяга нетерпеливо вскочил на ноги; в его глазах горели обещание и немыслимые надежды.

Проктор направился к откосу, а Мейтланд в нетерпении ждал на крыше бомбоубежища. Стуча костылем, он смотрел, как в час пик из туннеля на виадуке выезжают машины. Осталась лишь одна надежда – что Проктор войдет в туннель и там его насмерть собьет автомобиль. Только тогда движение остановится.

Проктор стоял в густой траве у подножия откоса. Он оглянулся на Мейтланда, который помахал ему.

– Иди, Проктор! – хрипло крикнул Мейтланд. – Купи остров! – А про себя взмолился: – Боже, направь его…

Еле сдерживаясь, он смотрел, как Проктор карабкается вверх. От Вествейской развязки к туннелю неслись машины.

Но что это? Проктор шагнул на обочину и присел на корточки за деревянным ограждением. Он неуверенно оглянулся на Мейтланда, растерянно разводя руками, в то время как машины с ревом проносились в трех футах от него.

Со злобным криком Мейтланд встал на ноги и, размахивая над головой костылем, заковылял по каменистой земле к откосу.

Но Проктор уже возвращался. Наклонив голову, он боком, по-крабьи скользил по земляной насыпи, протягивая покрытые рубцами руки к приветливой траве.

Мейтланд заковылял скорее, хлеща костылем крапиву. Он в отчаянии опустился на землю, и к нему подошел Проктор. Широкое лицо бродяги появилось из зарослей, как морда встревоженного, но дружелюбного зверя.

Лежа в траве, Мейтланд поднял костыль, чтобы ударить Проктора по ногам.

– Возвращайся… Возьми деньги!

Тот, не обращая внимания на поднятую железную трубу, с ободряющей улыбкой протянул руку. Взглянув на него, Мейтланд понял, почему Проктор вернулся. В своем спутанном уме бродяга заключил, что если он найдет деньги, Мейтланд покинет остров, и потому вернулся позаботиться о нем.

Он нежно посадил Мейтланда себе на спину.

– Проктор… – Мейтланд неловко повис на своем коне. – Ты дожидаешься, когда я умру.

Он тупо приник к спине бродяги, его ноги болтались по шуршащей траве. Сладкий запах пота Проктора почему-то в сознании ассоциировался с запахом пищи. Мейтланд заметил, что бродяга несет его в подземелье среди травы и крапивных замков рядом с церковным двором. Когда дверь склепа открылась, он через голову Проктора заглянул в сумрачное помещение.

На одной из пустых полок для гробов лежали коллекция металлических частей от его машины, выносное зеркало заднего вида и значок производителя. Куски хромированной отделки были сложены на аккуратном алтаре, где некогда покоились мощи какого-нибудь почитаемого святого. Вокруг лежали запонки и галоши, что он подарил Проктору, флакон лосьона и пенка для бритья – безделушки, которыми Проктор украсит его труп.

 

22. Павильон из дверей

– Проснись! Ты в порядке?

Вокруг шумела трава, жесткие стебли хлестали по лицу. Мейтланд лежал на спине в лучах позднего солнца, раскинув руки и чувствуя, как солнце согревает кости в груди. По траве пробегал желтый свет, словно покрывая ее ровным толстым слоем лака.

– Просыпайся!

Крик молодой женщины разбудил его. Она стояла на коленях в густой траве и трогала его за плечо, ее глаза смотрели с подозрением.

– Эй, как ты себя чувствуешь? – Джейн через плечо оглянулась на Проктора, неловко присевшего на корточки у входа в подвал кинотеатра. – Проктор, какого черта ты с ним тут делал? Не знаю, может быть, нам бы следовало выставить его где-нибудь на дорогу и дать полиции найти его.

– Нет!

Мейтланд протянул скрюченную, как клешня, руку и сдавил девушке локоть.

– Нет, я хочу остаться здесь. Пока.

– Хорошо… – Она потерла локоть. – Оставайся. Но предупреждаю: я, возможно, решу уйти. Можешь занять мою комнату.

Мейтланд покачал головой, стараясь успокоить девушку. Сон освежил его, и он снова ощущал спокойствие и ясность в голове. Ему вспомнилось бесконечное путешествие по острову на спине у Проктора и множество фрагментов собственного имени, которое словно насмехалось над ним и сбивало с толку. Возможно, незаметно вернулась лихорадка или это голод вызвал у него умственное расстройство, толкнувшее на попытку убить Проктора. Что касается молодой женщины, она все меньше времени проводила на острове – и Мейтланду нужно было придумать, как удержать ее здесь.

– Джейн, если ты уйдешь, я здесь умру. Проктор уже готовит мне похороны.

Глаза молодой женщины напоминали задумчивые глаза ребенка, рассматривающего незнакомую тварь.

– Но с ногой у тебя, кажется, лучше. Сегодня утром ты чуть ли не ходил. – Она встала, качая головой. – Не знаю. Хорошо, я останусь. Я принесу вина. Дам Проктору.

– Пока не надо. – Окончательно придя в себя, Мейтланд сел и рукой указал на бродягу. – Я хочу, чтобы он принес свою кровать.

– Куда? Он же не будет спать с нами.

– Сюда. Попроси его принести ее сюда. А потом, я хочу, чтобы он построил мне убежище. Я расскажу ему, как это сделать.

Через два часа Мейтланд лежал в маленьком шалаше, ржавом павильоне, который Проктор соорудил из частей брошенных автомобилей. Стены образовал полукруг дверей, связанных между собой оконными стойками. Сверху два капота образовали примитивную крышу. Мейтланд с комфортом устроился у открытого входа, с удовлетворением наблюдая, как Проктор завершает сборку. Бродяга принес Мейтланду не только свою кровать, но и два стеганых одеяла, после чего уложил его на кровать и укрыл одеялами. На некоторых автомобильных дверях виднелись надписи, оставленные пальцем Проктора, но Мейтланд решил их не трогать.

– Он хорошо поработал. – Джейн расхаживала вокруг павильона, в то время как Проктор бегал туда-сюда. Куря свернутую сигарету, она вполглаза поглядывала на движение машин по автостраде. Хижину Мейтланда отгораживали от автострады высокая трава и развалины флигелей. – По крайней мере, не хуже, чем большинство дешевых домов, что нынче строят. Вижу, ты настоящий архитектор.

Она прислонилась к автомобильной двери и разговаривала с Мейтландом через окно, опустив стекло.

– Ты собираешься ночевать тут?

– Нет. Это мой… летний домик.

– А что с вином? Дать ему сейчас?

Проктор терпеливо сидел рядом на корточках, старым полотенцем вытирая пот с лица. Он держал в руках смокинг, словно не решаясь надеть его в страхе вызвать раздражение Мейтланда. Его глаза не отрывались от бутылки вина в руках у Джейн. Мейтланд указал на заброшенную кассу.

– Скажи ему, пусть подождет там. Чтобы мне его не видеть.

– Он здорово потрудился для тебя.

– Джейн… – Усталым жестом Мейтланд велел ей отойти. На его истощенное тело падал красный свет заходящего солнца. – Он больше меня не интересует.

Он взял у нее бутылку, поднес к губам и стал пить не отрываясь и еле ощущая вкус крепкого вина. Как нищий вождь пустыни, восседающий над своим бесплодным царством, Мейтланд поджал ноги и уселся на кровати в глубине ржавого павильона. Он уже преодолел усталость и голод и дошел до того состояния, в котором законы психологии и система физических потребностей и рефлексов приостанавливаются. Уставившись на красный диск солнца, садящегося за жилые кварталы, он прислушался к шуму машин. Застекленные стены сверкали в вечерних лучах, и казалось, что шум машин тоже исходит от солнца.

Мейтланд выпрямился и, пристально глядя на дальнюю оконечность острова, протянул вино Джейн Шеппард. На краткое мгновение перед ним мелькнула знакомая фигура седовласого старика с мотоциклом, двигающаяся вдоль ведущей на восток полосы. Заходящее солнце осветило седые волосы, и в просвете между двумя потоками машин показался мотоцикл. Мейтланд попытался снова отыскать его, но автомобили забили все пространство на автостраде, и он отказался от этой попытки. Ему вспомнилось свое давешнее чувство страха, когда он впервые увидел этого старика. Теперь же, наоборот, этот вид ободрил его.

– Проктор все ждет вина.

Молодая женщина стояла перед ним, агрессивно раскачиваясь и держа бутылку за горлышко. Вина оставалось меньше половины, и Мейтланд осознал, что последние 10 минут Джейн пила рядом с ним. В ее безобразном опьянении его молчание лишь провоцировало ее.

– Ты дерьмо. Умираешь? Не умирай здесь.

Мейтланд смотрел, как она раскуривает сигарету. Картинным жестом Джейн отбросила назад волосы, мешая Мейтланду любоваться заходящим солнцем.

– Ты думаешь, что собираешься выбраться отсюда. А я тебе скажу: ничего подобного. Ты воображаешь, что можешь просто лежать здесь, весь день размышляя. Никому нет дела, о чем ты думаешь. Ты сам никто.

Мейтланд отвернулся от нее, смутно слыша ее голос, гремящий в сгущающихся сумерках. Он не сомневался, что его тело больше не усваивает съеденного и выпитого – вино холодным озером лежало в желудке.

Чтобы привлечь его внимание, девушка дала ему оплеуху.

– Кого следующего ты собираешься ненавидеть? – агрессивно спросила она. – Что-то ты разборчив. Ты унижаешь меня таким разговором. Поверь мне, я разбираюсь в кроватях лучше тебя. По-моему, ты вшивый пожилой зануда, и я не собираюсь платить по твоим вонючим счетам. Боже, да ты ненормальный. Слабоумный.

Мейтланд повернул голову, следя, как она расхаживает туда-сюда перед павильоном, произнося для себя самой речи. Она раскачивалась под какую-то музыку у себя в голове, и он понял, что она разговаривает с кем-то.

– Я не собираюсь прыгать вокруг этого тупицы, я ухожу. Не важно, так будет лучше. Давай сохранять хладнокровие, и завтра ко второй половине дня мы расстанемся. Да, это действительно прекрасная музыка. Послушай, мне никто не нужен, чтобы нравиться кому-то. Это пройденный этап. Не будь ребенком. Как хорошо, что между мной и тобой все кончено. Я не хочу больше никогда тебя видеть. Считаю, что наши отношения закончены. Пожалуйста, не звони мне. Пожалуйста, не вмешивайся в мои профессиональные отношения. Это прекрасная запись. Великолепная для полового акта. Тебе надо бы когда-нибудь попробовать.

В моменты прояснения она смотрела на Мейтланда в красноватом освещении и узнавала его, пока гнев снова не помрачал ее сознания.

– Ты сам выдохся, малыш. Слава богу, скоро ты уйдешь из моей жизни. Тебе бы следовало жить на восточном базаре. Я любила тебя страстно, а ты все изгадил. Всего 12 часов, и тебя не будет. Кому нужны отношения? Ты мне уже надоел. Ты в детстве никого не любил и не знал привязанности. Сегодня ночью не нужно насилия. Здесь много милых детей. Почему же ты такое дерьмо? Эта вонючая американка. Она шлюха. Такая принципиальная. Она такая блестящая. Я знаю…

Ее голос затих. Джейн пошарила по земле, ища выроненную бутылку, нашла и с криком запустила ею в Проктора, который в меркнущем свете сидел на корточках у кассы аппарата. Бутылка ударилась о деревянные ставни, и осколки заблестели, как безумные глаза.

Проктор двигался от одного осколка к другому, слизывая вино обезображенными губами. Мейтланд безразлично слушал молодую женщину, а она начала дразнить его своей неразборчивостью, словно сама верила, что это он был отцом ее умершего ребенка.

Мейтланд встал и шагнул к ней. Отведя ее сильные руки, он притянул девушку за плечи к груди и стал успокаивать и утешать, отодвигая с ее лица мокрые волосы. Когда Джейн успокоилась, Мейтланд направил ее к входу в подвал.

Они вместе сели на кровать в теплой комнате. Джейн закашлялась в ладонь, ее глаза прояснились. Придя в себя, она настойчиво обратилась к Мейтланду:

– Слушай, ты не должен больше здесь оставаться. Ты же просто мешок с костями. И твоя голова… Тебе нужно к врачу. Я сейчас же позвоню твоей жене, они приедут и заберут тебя сегодня вечером…

– Нет. – Мейтланд спокойно взял ее за руки. – Не звони ей. Понимаешь?

– Ладно, – неохотно кивнула она. – Послушай, отдохни здесь этой ночью, а завтра я помогу тебе выбраться на дорогу. Мы положим тебя в больницу.

– Хорошо, Джейн. Мы останемся вместе. – Мейтланд положил руку ей на плечи. – Я не хочу, чтобы кто-то узнал, что я на острове.

Она устало прильнула к его груди.

– Проктор хочет уйти. Он просил меня взять его с собой.

 

23. Трапеция

Вскоре после рассвета первый солнечный луч блеснул сквозь бетонные опоры виадука. Опираясь на железный костыль, Мейтланд двигался по центральной низине. Ковыляя по неровной земле, он осматривал высокий откос острым глазом егеря, высматривающего браконьера.

Целый час он патрулировал остров, и его рваные брюки промокли от росы. Когда по автостраде двинулся последний ночной грузовик, Мейтланд присел у запертой двери Прокторова логова и посмотрел на спутанные тени и геометрические фигуры, образованные дорожными знаками и проводами, стойками фонарей и бетонными стенами. По пустынной полосе на запад двигалась одинокая легковая машина, и он помахал ей поднятым костылем. Несмотря на все разочарования от попыток вырваться с острова, его не покинула надежда, что вдруг какой-нибудь водитель все-таки остановится ради него.

Мейтланд оставил убежище и потащился по направлению к выглянувшему под виадуком солнцу. В 50 ярдах от проволочной ограды он от удивления разинул рот и уронил костыль в мокрую траву.

Посреди пустынного пролета остановилась ремонтная машина. Над бетонной балюстрадой виднелась лишь крыша водительской кабины и подъемная платформа, но Мейтланд уже видел, как рабочие вскоре перелезут через край, чтобы отремонтировать нижнюю часть пролета, где бетонные секции начали крошиться. С балюстрады свисала строительная люлька с перекинутыми через перила веревками, и петля одной из них болталась всего в шести футах над землей.

Ошарашенный появлением автомобиля, Мейтланд стал нащупывать свой костыль и машинально хриплым шепотом издал крик о помощи. Над балюстрадой мелькнули головы – водитель и двое рабочих направились к другой ремонтной машине, стоявшей в трехстах ярдах дальше по дороге.

Дрожа от возбуждения, Мейтланд подобрал костыль и поспешил вперед. Из густой травы в десяти футах за спиной у него метнулась какая-то фигура в черном. Споткнувшись о ржавый лист оцинкованного железа, Мейтланд обернулся и узнал Проктора. Бродяга бежал вперед, подняв над головой руки. Под смокингом виднелось акробатическое трико. Перепрыгивая через лежащие в траве старые покрышки, он несся к висевшей в шести футах от земли веревке.

– Проктор! Оставь!

Сжав костыль, Мейтланд заковылял навстречу, колотя им по земле в попытке отпугнуть Проктора. Но старый акробат уже подпрыгнул, схватился за висящую петлю и, перехватывая руками, полез вверх. Его мощные руки двигались, как поршни, а ноги обвивались вокруг свободного конца веревки, помогая лезть.

Почти потеряв дар речи от страха, Мейтланд ударил костылем по качающейся петле. Если Проктор уйдет, молодая женщина скоро тоже покинет его. Он не сомневался, что ее вчерашнее предложение вызвать помощь было не более чем уловкой. Взобравшись на откос, она исчезнет, и тотчас же за ней последует бродяга, а оставшись один, сам он протянет на острове от силы несколько дней.

Проктор взобрался на балюстраду. Подтверждая опасения Мейтланда, он с хитрой ухмылкой посмотрел на него сверху.

– Проктор! Спускайся!

Подтянувшись на сильных руках, бродяга перекинул ноги через балюстраду и осмотрел пустынную дорогу. Помахав рукой Мейтланду, он размотал привязанные к строительной люльке удерживающие тросы и опустил деревянную платформу на ее стальную раму, потом ухватился за веревки, прикрепленные к лебедке в ремонтной машине, перешагнул через балюстраду и прыгнул в люльку.

Когда Проктор стал опускать люльку на землю, Мейтланд понял, что бродяга вовсе не собирался ускользнуть от него, а пытался помочь ему выбраться. По-прежнему стараясь произвести на Мейтланда впечатление своей сноровкой акробата на трапеции, он стал раскачивать люльку из стороны в сторону.

– Прекрасно, Проктор… – пробормотал Мейтланд себе под нос. – Я впечатлен. А теперь спускайся.

Но Проктор уже забыл про него. В 20 футах над землей он раскачивал люльку все сильнее и сильнее. В каждом движении его мощного тела сквозила уверенность. Он сорвал с себя смокинг и швырнул вниз, на кружащуюся внизу землю, а потом профессиональным переворотом выскочил из люльки в крайней точке ее размаха и повис на сильных руках, ухватившись за металлическую раму. Вытянув ноги перед собой, он толкал люльку вперед, а в высшей точке следующего размаха разворачивался в воздухе, перехватывал руки и гнал ее в другую сторону. На его сморщенном лице застыла детская улыбка.

Сверху, с дороги, послышался крик. Хлопнула дверь кабины. Через мгновение завелся двигатель ремонтной машины. Вися на раскачивающейся люльке, Проктор неуверенно посмотрел вверх. Петли прикрепленной к лебедке веревки начали натягиваться и побежали вокруг его плеч. Мейтланд махал бродяге костылем, сигнализируя, что пора соскакивать. Ремонтная машина тронулась; водитель и не подозревал, что Проктор запутался в прикрепленных к лебедке петлях.

Водитель нажал на газ и переключил скорость. Прежде чем Проктор успел высвободиться, его дернуло вверх и оторвало от люльки. Веревки обвили его, затягиваясь на поясе и на шее. Связанный, как туша на скотобойне, он повис над люлькой и, дрыгая ногами в попытках освободиться, стал спиной вперед подниматься в воздух.

Ремонтная машина набирала скорость, ее двигатель заглушал крики Мейтланда. Проктор беспомощно висел, а она двигалась наверху, таща его к ближайшей бетонной опоре. Когда его тело ударилось об нее, раздался удар, как боксерской грушей по массивной колонне. Потеряв сознание, Проктор повис на обвившей шею веревке. Его тащило в воздухе вдоль виадука, пока веревки не зацепились за угловатую раму указателя направлений.

Послышался треск рвущихся канатов. Ремонтная машина поехала дальше, а тело задушенного Проктора упало на свалку под виадуком.

 

24. Спасение

Был час пик, и по автостраде ехали машины. Над островом раздавался громкий рев моторов. Защищенные высокой травой, Мейтланд и Джейн Шеппард сидели у тела Проктора. Как спины каких-то древних животных, закопанных во сне в землю, позади горбились крыши бомбоубежищ.

Проктор лежал лицом вверх, его лицо и плечи были накрыты одеялом в розочках, которое Джейн взяла у него в логове. Легкий ветерок приподнял верхний угол одеяла, открыв часть лица. Мейтланд наклонился и поправил потертую ткань.

Джейн, отдуваясь, вытерла о траву руки. Волочить тело через остров было нелегко. Ее лицо оставалось совершенно бледным, а острые скулы и лоб выпирали под кожей, как ножи. Она коснулась Мейтланда, словно неуверенная, ответит ли он.

– Я сейчас ухожу, – сказала Джейн. – Полиция скоро будет здесь.

Мейтланд кивнул.

– Да, тебе пора уходить.

– Я не замешана в этом – это остается между тобой и Проктором.

– Конечно.

– Что собираешься с ним делать?

– Похороню. Найду где-нибудь лопату.

Джейн толкнула Мейтланда в плечо, пытаясь пробудить его.

– Тебе нужна какая-нибудь помощь? Если не возражаешь… похороны всегда вызывают у меня содрогание.

– Не возражаю… – Ввалившиеся глаза Мейтланда смотрели сквозь грязь на его лице. – Просто оставь меня здесь.

– Что ты собираешься делать? Ты не можешь остаться.

– Джейн, я хочу жить сам по себе.

Она пожала плечами и встала на ноги.

– Просто мы говорили, что уйдем вместе… Как хочешь. – Она с отвращением посмотрела на Проктора. – Это, вероятно, был сердечный приступ. Жаль – по-своему он был неплохим акробатом. Как насчет еды? Я могла бы принести тебе что-нибудь.

– Все в порядке. Здесь есть еда.

– Где? – Джейн проследила за его взглядом к проволочной изгороди. – Не думаю, что тебе следует тут еще оставаться. Я помогу тебе подняться по откосу, и мы возьмем такси. – Не дождавшись никакого ответа, она пожала плечами: – Послушай! Я вызову помощь! Они будут здесь через полчаса!

Чистым голосом Мейтланд проговорил ей в последний раз:

– Джейн, не вызывай помощь. Я покину остров, но сделаю это в свое время, которое определю сам. – Он достал бумажник и вынул из него комок грязных купюр. – Бери все, мне они не понадобятся. Но обещай, что никому не скажешь, что я здесь.

С гримасой сожаления она отклонила деньги, отряхнула колени и пошла мимо бомбоубежищ к подвалу кинотеатра.

Через десять минут Джейн ушла. Мейтланд смотрел, как она взбирается по откосу к примыкающей дороге, и понял, что у нее не было никакой тайной тропы – с чемоданом в руке девушка поднималась прямо по склону, выбирая знакомые точки опоры. Вот она перешагнула через ограждение, а через минуту рядом остановилась машина, взяла ее и смешалась с грузовиками и автобусами.

Когда через час полиция так и не появилась, Мейтланд решил, что Джейн выполнила договоренность. Он подобрал лопату, которую девушка бросила к его ногам, прежде чем уйти, и, оставив костыль, пополз через траву, ощупывая путь вытянутыми руками и воспринимая более сильные вибрации высокой травы, растущей по пути к церковному двору.

К тому времени когда Мейтланд закончил похороны, утро уже было в полном разгаре. Он изнемог, перетаскивая тело бродяги, и лег на кровать в своем павильоне из дверей, глядя, как по автостраде едут машины. Проктора он похоронил в полу склепа и расставил вокруг могилы металлические предметы из «Ягуара», галоши, банку с аэрозолем и прочие подарки, которые делал бродяге.

Несмотря на напряжение и то, что мало ел, Мейтланд ощущал прилив физических сил, словно невидимые источники в его теле начали отдавать долго скрывавшуюся энергию. Его нога была вовсе не так страшно покалечена, как казалось раньше. Она даже немного двигалась в тазобедренном суставе, и скоро будет можно передвигаться без костыля. Мейтланд был рад, что теперь нет ни Проктора, ни молодой женщины. Их присутствие выводило наружу нежеланные свойства его характера, качества, не имевшие отношения к задаче примирения с островом.

Кроме этой вновь обретенной уверенности Мейтланд заметил и охватившее его тихое торжество. Он спокойно лежал в дверном проеме своего павильона, понимая, что теперь находится на острове действительно один и останется здесь, пока не сможет выбраться собственными силами. Мейтланд сорвал с себя остатки изодранной рубашки и лежал, подставив голую грудь теплому воздуху; яркое солнце оттеняло его выпирающие ребра. Он уже не чувствовал настоящей потребности покинуть остров, и одно это уже подтверждало, что он установил над островом свое господство.

По автостраде двигалась полицейская машина, напарник водителя вглядывался в высокую траву. Надежно укрытый в своем павильоне, Мейтланд подождал, когда она проедет, а потом встал и обвел остров самоуверенным взглядом. Голова кружилась от голода, но Мейтланд ощущал спокойствие и сохранял полное самообладание. Еды себе он наберет из-за ограды – и, возможно, в качестве жеста по отношению к старому бродяге оставит символическую порцию у его могилы.

Через несколько часов стемнеет. Мейтланд подумал о Кэтрин и своем сыне. Скоро он их увидит. Надо поесть, а потом придет пора отдохнуть и подумать о том, как выбраться с этого острова.