Глава 31

Кинофестиваль

Самурай на крыше отеля «Нога Хилтон» опустил свой меч, словно не в силах решить, сколько тысяч голов на Круазетт ему снести. Его черный шлем размером с небольшую машину наклонился в сторону моря и подергивался, пока рой техников-японцев возился у него за спиной, по локоть погружая руки в его электромеханическое сердце.

Но внимание толпы было приковано к тройке длиннющих лимузинов, появившихся из проезда от отеля «Мартинес». Зеваки прижимались к перилам, и в сердитых криках, прорезавших возбужденный гул, явственно слышалась угроза. Ладони хлопали по гладким крышам машин, к заляпанным окнам прижимались пальцы, оставляя на стекле смазанные отпечатки. Едва проехал последний «кадиллак», женщина средних лет в бейсбольной шапочке выстрелила из канистры жидким конфетти — и вьющиеся побеги радужных сорняков заплелись вокруг радиомачт. Со скоростью пять миль в час по Каннам шествовал шик-блеск — слишком быстро, чтобы удовлетворить любопытство масс, слишком медленно, чтобы утолить их мечты.

Я сидел за столиком в баре «Блю», дожидаясь Франсес Баринг. Она избегала меня целую неделю, пряталась за автоответчиком в Марина-Бе-дез-Анж, но наконец позвонила на мой мобильник. В голосе ее слышались нарочито заговорщицкие интонации. Она предложила встретиться с утра пораньше в Каннах и выпить по рюмочке, хотя Круазетт мало подходил для тайных свиданий.

В десяти футах от моего стоящего на тротуаре столика к Дворцу фестивалей между рядами охранников и полиции двигались лимузины. Над мысом Пальмовый Берег перед посадкой кружили вертолеты, словно штурмовики, готовящиеся с бреющего полета обстрелять толпу на набережной. Пассажиры в белых костюмах, спрятав лица за огромными солнцезащитными очками, смотрели вниз, как смотрят на восставший народ бандитские генералы какой-нибудь банановой республики. В двух сотнях ярдов от берега стояла на якорях армада яхт и катеров. Они были так переполнены охранниками и телевизионным оборудованием, что море, казалось, вот-вот выйдет из берегов, не выдержав их тяжести.

И все-таки, находясь в нескольких сотнях футов от Круазетт, можно было подумать, что Каннского фестиваля вообще не существует, в чем я только что убедился, проезжая по Рю-д'Антиб. Пожилые дамы в шелковых платьях и жемчугах шли неспешной походкой мимо кондитерских или обменивались сплетнями в salons de thé. Карликовые пудели гадили на своих излюбленных мостовых, а туристы озирали развернутые агентами по торговле недвижимостью стенды, возвещающие о новых жилых комплексах, и готовились вложить свои сбережения в блочную мечту о солнце.

В длину кинофестиваль имел около мили — от «Мартинеса» до «Вье-Пор», где директора по сбыту уплетали блюда с fruits de mer,— но в глубину — только пятьдесят ярдов. На две недели Круазетт и ее гранд-отели охотно стали фасадом, самой большой постановочной площадкой в мире. Сами не понимая этого, толпы под пальмами были статистами, приглашенными играть свои традиционные роли. Аплодируя и свистя, они вели себя гораздо увереннее, чем выставленные напоказ актеры, которые, выходя из своих лимузинов, казалось, чувствовали себя не в своей тарелке. Они были похожи на знаменитых преступников, доставленных на гласный суд, отправляемый жюри во дворце, — полномасштабный культурный Нюрнберг с целлулоидными километрами вещественных доказательств, зафиксировавших зверства, совершенные с их участием.

У бара «Блю» в пробке застрял лимузин с флажками «Эдем-Олимпии». Надеясь увидеть Джейн, я привстал из-за столика. Вместе с Симоной и Аленом Делажами она была приглашена на семичасовой показ франко-немецкого фильма, финансировавшегося одним из банков бизнес-парка. После премьеры они должны были посетить вечеринку с фейерверком на вилле Гримальди, дабы засвидетельствовать переход каннской ночи в новый день.

Лимузин медленно полз вперед, а по его крыше стучал целый оркестр кулаков. На заднем сиденье я увидел вальяжно развалившуюся тучную фигуру Паскаля Цандера. Три молодые женщины, бесшабашно самоуверенные, как старлетки, сидели рядом с ним, пытаясь все вместе раскурить его сигару. Они махали толпе, как молодые королевы, осознавая, что переступили порог, за которым наконец-то знаменитость и самозванство стали на несколько восхитительных часов неотличимы друг от друга.

Китаец с видеокамерой в сопровождении скандинавки с блокнотом прорвался сквозь толпу в поисках объекта для съемок. Он ринулся напрямик через бар «Блю», задел меня и чуть не сбил с ног. Я неуклюже рухнул на стул, морщась от боли в воспаленной коленке. Лимузин Цандера скрылся из виду, а я снова подумал о странностях жизни: в поисках жены оказаться на Каннском фестивале и подвергнуться нападению туристов.

За несколько месяцев, прошедших после отчаянной попытки Джейн оставить «Эдем-Олимпию», я видел ее все реже и реже. Мы пользовались одним бассейном, одной столовой и одним гаражом, но наши жизни бесповоротно расходились. Джейн целиком отдалась делам бизнес-парка. Ее мир ограничился долгими часами работы, диаморфиновыми ночами и уик-эндами с Симоной Делаж. Меня все еще беспокоили шприц-тюбики на ее туалетном столике, но в «Эдем-Олимпии» она делала профессиональные успехи. О ней сообщалось в лондонской медицинской прессе, и она завершала работу над диагностическими тестами, которые вскоре должны были охватить всех работников «Эдем-Олимпии» и «Софии-Антиполис».

И в то же время самая совершенная профилактическая медицина Европы ничего не могла поделать с моей больной коленкой. Инфекция непонятной природы вспыхнула с новой силой — на бактерии, зародившиеся в больнице, не действовали ни антибиотики, ни отдых, ни физиотерапия. Этот старый барометр моих недугов предсказывал шторм. Глядя, как я маюсь по ночам, хромая из комнаты в комнату, Джейн прониклась состраданием и решила прописать мне средство для релаксации мышц и болеутоляющее. Она научила меня делать самому себе инъекции, и умеренные дозы этой смеси принесли долгожданное облегчение, куда эффективнее всех лекарств, предлагавшихся мне высокооплачиваемыми врачами клиники.

Вертолеты стрекотали над берегом, операторы снимали сквозь открытые двери. Перед «Карлтоном» возникла небольшая потасовка. По словам американской пары за соседним столиком, крупнейшая голливудская звезда обещала появиться из главных дверей отеля, но обнаружила, что на огромном щите у него над головой рекламируется фильм конкурирующей студии. Звезда вернулась в отель и воспользовалась запасным выходом, оставив свою потрясенную агентшу извиняться перед публикой. Она что-то кричала в мегафон, а десятки рук раскачивали телевизионный фургон. Полицейский, распростертый на лобовом стекле, как каскадер, звал на помощь охранников отеля, а толпа одобрительно подвывала.

Ошалев от этого шума, я оставил столик немецкому туристу средних лет — он умудрился усесться на мое место еще до того, как я полностью встал на ноги. Я вытер руки о его плечи и захромал к туалетам в задней части бара. Запершись в кабинке, я вытащил из кармана пиджака кожаный футляр со шприцем, прислонился к сливному бачку, поставил больную ногу на крышку унитаза и закатал брючину до колена. Послеоперационные швы побледнели, но боль оставалась — крик о помощи, неумолчно доносящийся со дна моего сознания.

Я отломал горлышко немаркированной ампулы и втянул в шприц три кубика. Спереди кожа была сплошь исколота, а потому я ввел прозрачный раствор в складку под коленом. Досчитав до двадцати, я почувствовал, как инъекция приносит медленное, но глубокое облегчение, отводя боль все дальше и дальше от меня, словно мебель, задвигаемую в дальний конец сцены.

Спустив ногу на пол, я огрызнулся через дверь на нетерпеливую женщину, дергающую за ручку. Она прошла в другую кабинку, а я уселся на раковину умывальника спиной к зеркалу, пустил воду и подставил под струю руки. В груди у меня потеплело, и я подумал о Джейн — ослепительная, словно кинозвезда, в обтягивающем черном платье, с меховым палантином на плечах входит она во Дворец фестивалей с Аленом и Симоной Делаж.

А я тем временем торчу в сортире на Круазетт, как наркоман после дозы и с такой же способностью воспринимать действительность. На Пасху к нам в гости прилетал мой кузен Чарльз, и мы, к взаимному удовольствию, договорились, что больше не будем делать вид, будто я помогаю ему редактировать журнал. Ему у нас понравилось, на него произвела впечатление новая роль Джейн — врача, делающего международную карьеру, — однако поразила моя трансформация в загорелого, но растерянного супруга, не прекращающего прислушиваться к призракам в саду. Я ни слова не сказал ему о тайной жизни «Эдем-Олимпии».

А тем временем мое расследование убийств Гринвуда застопорилось. Между мной и истиной стоял улыбчивый головорез с обгрызенными ногтями. Хотя Уайльдеру Пенроузу и была по нраву моя компания и он великодушно позволял мне обыгрывать его в шахматы, я знал, что он смотрит на меня как на одно из своих подопытных животных, которого можно поглаживать через прутья клетки, где его откармливают для еще одного эксперимента.

Пытаясь выудить из него побольше сведений, я слушал, как он развивает свои психопатические теории. Он организовал еще десяток боулинг-клубов, и я надеялся, что скоро он сам себя перехитрит и доведет свои идиотские пророчества до полного абсурда. Он уговаривал меня вступить в одну из его лечебных групп, и я наконец согласился, намереваясь вести скрупулезный учет жертв и их травм.

Я сидел на заднем сиденье угнанной на вечер машины и смотрел, как оператор — финансовый аналитик из японского банка — записывает «ратиссажи» на видеокамеру. На Ка-д'Антиб был взломан и разгромлен пустой особняк, принадлежащий египетскому магнату — торговцу недвижимостью. Другая команда, составленная из старших администраторов «Эльф-Маритайм», занялась настоящим пиратством: прямо на набережной Гольф-Жуана захватила моторную яхту, принадлежащую семейству оманских арабов. На этом цветастом судне они доплыли до Иль-де-Лерана, где посадили его на мель и подожгли. С террасы виллы Гримальди мы смотрели, как в небо поднялись языки пламени. В глянцевитых костюмах для подводного плавания — что твой кордебалет Джеймса Бонда! — эти бизнесмены-правонарушители поднимали стаканы с виски за дело терапевтической психопатии.

Как я скоро заметил, предметом особых вожделений этих игроков в боулинг было золото. Я делал вид, что стою на стреме, когда в подземном гараже «Нога Хилтон» жестоко избили несчастного брокера из Саудовской Аравии. Сексуальные нападения дарили необыкновенные чувства. Особо доставалось проституткам постарше — это, видимо, было связано с какими-то детскими психологическими травмами. Я пытался забыть, что держал открытой дверь лифта в высотке в Манделье, когда красивая испанская шлюха, содержательница двухкомнатного борделя, пыталась защитить свою малолетнюю дочку.

Я тогда чуть не порвал с Пенроузом, предупредив его, что лечебная программа выходит из-под контроля. Но он знал, что ни я, ни кто-либо другой не пойдет в полицию. Он напомнил мне, что отснятые видеоматериалы связывают всех нас круговой порукой, а радикальная терапия явно приносит результаты. Игроки в боулинг сияли здоровьем, а «Эдем-Олимпия» процветала как никогда. Потоки адреналина, восторг вины и страх преследования перенастроили корпоративную нервную систему, и прибыли взлетели на небывалую высоту.

Даже мне стало лучше. Я сидел в кабинке туалета бара «Блю», слушая, как струя воды играет на моих руках. Когда боль утихла, я погрузился в воспоминания о Джейн и о нашем провансальском путешествии… Когда это было? Давным-давно, может быть, годы назад…

— C'est stupide… Monsieur!

— Пол, ты здесь? Подожди, не умирай…

Пробужденный к действительности голосами, я слез с раковины. По фанерной двери молотил кулак. Я щелкнул задвижкой, и внутрь ввалился официант бара. Он обвел взглядом кабинку, ища на полу какие-либо принадлежности наркомана.

За ним стояла Франсес Баринг, ее белые брови тревожно взметнулись вверх. Она прижала ладони к моим щекам, заглянула в мои все еще сонные глаза.

— Пол, ты что, прячешься здесь? Тебя кто-то преследует?

— Нет. А что такое? Извини, я уснул.

— Я подумала, может… — Она сунула в руку официанта пятидесятифранковую банкноту. — Мсье со мной. Всего доброго…

Франсес взяла меня под руку и вывела из кабинки. Запах ее тела, прикосновение ее рук быстро вернули меня к жизни. На ней были солнцезащитные очки и белый брючный костюм, словно она только что вышла из вертолета с мафиозными генералами. Она потянулась, чтобы поцеловать меня, но прежде, чем наши губы соприкоснулись, шмыгнула носом.

— Франсес, успокойся… — Я заметил футляр со шприцем, засунутый за кран умывальника, и сунул его в карман. — Я от этой коленки чуть не на стену лез — вот воспользовался болеутоляющим Джейн, и меня повело… о тебе думал.

— Ненавижу эту дрянь. В один прекрасный день мы встретимся в местном морге. Бармен сказал, что видел тебя — англичанин, très méchant. Мне не удалось развеять его подозрения. — Она закрыла дверь кабинки. — Пойдем-ка отсюда.

— Я в порядке, с коленкой никаких проблем. — Сон меня освежил, и я был близок к эйфории. Мы вошли в переполненный ресторан, и я показал на Круазетт. — Бог ты мой, там темно.

— Нормальное явление. Называется «вечер».

Франсес подтолкнула меня к табуретам у стойки.

Я был рад ее видеть и с удовольствием смотрел, как она роется в своей сумочке в поисках сигарет и зажигалки. Мне нравились ее шутки-каламбуры, ее внезапные сомнения в себе, когда она обвивала меня руками и ни за что не хотела отпускать из своей постели. Она все еще пыталась настроить меня против «Эдем-Олимпии», но одобряла мое участие в «ратиссажах», иногда сообщая о том, какой особняк может быть намечен к разграблению. За это она попросила меня представить ее кое-каким пилотам из аэропорта Канны-Манделье — обаятельной компании французских, американских и южноафриканских летчиков, которые таскали на своих «цесснах» рекламные вымпелы над Лазурным берегом и ходили пропустить по рюмке в тайский ресторан в Ле-Напуле. Она подрядила одного из французов сфотографировать с высоты долину Вар около технопарка «София-Антиполис», вроде бы для составления обзора имеющейся там недвижимости, а позже я видел его летную куртку в ее квартире. Но анестетическое средство Джейн заглушило и эту боль…

Я поцеловал жемчужную помаду ее губ, но ее отвлекал шум на Круазетт. Она придавила сигарету, превратив ее во влажную кашицу, и отодвинула от себя мартини.

— Жуткий шум, — пожаловалась она. — Давай найдем что-нибудь поспокойнее.

— Кинофестиваль — народ развлекается на всю катушку.

— Ужасно, правда? Тут запросто могут сшибить с ног самые старые в мире хулиганы.

— Франсес… — Я прижал ее руку к стойке бара. — Что с тобой? Ты дрожишь, как заяц.

Она заглянула в зеркальце своей пудреницы, изучая взглядом ресторан у себя за спиной.

— Мне кажется, за мной следят.

— Меня это не удивляет. Ты похожа на кинозвезду.

— Я серьезно. Поэтому-то меня и было не застать. Когда я выхожу из офиса, за мной кто-то наблюдает. Я уверена — это один из охранников Цандера.

— И что он делает?

— Ничего. Сидит в припаркованной машине около того места, где убили Дэвида.

— Может, он устроил там демонстрацию протеста?

— Пол, я серьезно.

— Он работает, Франсес. Ты — важная шишка в отделе управления имуществом. Ты им помогаешь организовывать… развлекательную сторону дела.

— Хорошенький эвфемизм. Запиши его. — Она нахмурилась, глядя на оливку в мартини, словно это был «жучок». — По крайней мере, мне это занятие не по душе. А ты готов принять все.

— Это неправда. Я жду, когда Пенроуз перейдет все допустимые границы. Когда этот гнойник лопнет, полиции, хочешь не хочешь, придется действовать. Я ненавижу эти расизм и насилие, но «ратиссаж» — это взрослая версия игры «позвони в дверь и беги».

— Очень мягко сказано для человека, который сам увяз в этом по уши. Я рада, что в мою дверь никто не звонит. — Она усмехнулась, пытаясь вернуть себе уверенность, а потом уставилась на меня, как захудалый боксерский менеджер, наставляющий одного из своих бойцов. — Ты под влиянием Уайльдера Пенроуза, я же вижу. Ты задумывался, куда это может привести? Куда он тебя тащит?

— Франсес, меня это никуда не может привести. Прекрати работать на них. Подай заявление на перевод. Кстати, наверно, это ты выбирала арабскую яхту, что они подожгли.

— Мерзость. Плавучий бордель. Я там побывала — она вся залита спермой. — Франсес ожила, в ее глазах чуть ли не засверкали искорки того пожара. — Нужно бы было и тебе поучаствовать, Пол. Тебе бы понравилось отлупить какого-нибудь богатого араба.

— Сомневаюсь. — Чтобы она успокоилась, я отобрал у нее сигареты, потом, понизив голос, сказал: — Ты с нашей самой первой встречи пыталась меня использовать. Почему?

— Кто знает? Месть, злость, зависть — изобрети какой-нибудь новый смертный грех. Нам он остро необходим. — Она придвинулась ко мне поплотнее и вытащила сигарету из пачки в моей руке. Словно невзначай сказала: — На сегодняшний вечер запланирована еще одна акция. Крупная.

— Звонки в дверь?

— Кое-что посерьезнее. Они взяли напрокат машины и карету скорой помощи. Из-за фестиваля пришлось обращаться за этим в Марсель и Дижон.

— Путь неблизкий. Откуда ты знаешь?

— Я заказывала обратные билеты на самолет для водителей. Если там есть скорая помощь, значит, будут раненые. Я думаю, они собираются кого-то убить.

— Вряд ли. Кого?

— Трудно сказать. — Она принялась разглядывать себя в зеркале за стойкой бара. — Может, меня. Или тебя. Вообще-то уж скорее тебя.

— Взяли напрокат машину и скорую? Заказали обратные билеты в Дижон?

— А почему нет? Им, наверно, надоело, что ты всюду суешь нос. Ничего такого о Дэвиде, что не было бы известно и им, ты не узнал. Ты принадлежишь «Эдем-Олимпии» не больше, чем эти уличные торговцы-африканцы, которым там всегда достается. Твоя жена практически живет с одной из главных местных шишек.

— Это неправда.

— Нет? Ну, извини. Не хотела тебя задеть за живое. — Она мечтательно улыбнулась, как умный ребенок, а потом схватила свою сумочку. — Меня от этого бара с души воротит. Давай смотаемся отсюда на какой-нибудь здоровый, жизнеутверждающий порнофильм…

Мы неторопливо фланировали по Круазетт; то и дело нам приходилось сторониться, чтобы нас не затоптали группки преследователей лимузинов, координировавшие охоту на знаменитостей по мобильным телефонам. Я думал о специальной акции, о которой сказала Франсес. Но я был слишком уж легкой добычей: калека, чья жена — одна из ключевых фигур в клинике, экс-пилот, с трудом выжимающий педаль сцепления своего старенького «ягуара».

Но угроза, как того и хотела Франсес, задела меня. Эта женщина постоянно играла моими эмоциями и привязанностями, искусно вплетая их в ткань собственных страхов. Лежа рядом со мной на постели в Марина-Бе-дез-Анж в объятиях безбрежной искривленной ночи, она посматривала, как я ласкаю ее бедра и стыжусь переполняющего меня чувства к ней. Она никогда не понимала тайной логики «Эдем-Олимпии» и все еще думала, будто старшие управленцы бизнес-парка идут на поводу у своей подспудной жажды убийства и насилия.

— Пол? — Когда я прекратил разглядывать машины на Круазетт, она вцепилась в мою руку. — Ты что-то увидел?

Я показал на центральную полосу, где росли пальмы, огороженные для защиты от мастеров граффити. На островке травы стоял плотный человек с рыжеватыми волосами и носом пьяницы и посматривал на толпу.

— Редактор «Ривьера ньюс»… — Франсес повернулась. — Это он?..

— Мелдрам. Хочешь с ним поговорить?

— Нет. Он за нами наблюдает. Он знает, сегодня должно что-то случиться.

— Так оно и есть. И ты в самом центре событий. — Австралиец записал что-то в свой блокнот. — Ведь он журналист. Ищет чего-нибудь жареного.

— Уйдем прочь. Давай сюда — куда угодно… — Она потащила меня вверх по лестнице, и я чувствовал, как ее бьет дрожь. В здании сдавались квартиры в краткосрочную аренду — снимали их маленькие независимые продюсеры, и на каждом балконе висело полотнище, рекламирующее последний фильм компании.

— «Когда учитель смеет»… «Убийцы школьниц»… — прочел я вслух. — Манила, Пукет, Тайвань. Мелдрам о них говорит: весь штат — один человек, мальчишка и собака.

— Мужчина держит камеру, а мальчишка… Пол, тебе это и в самом деле интересно? — Франсес уже успокоилась и теперь ждала моего ответа. — Это все есть на видео. Ты сидишь на кровати и выбираешь один из шести телеканалов.

— Групповой секс, ослы, водный спорт? Смесь Крафта-Эбинга и «Видео-восемь»?

— Прошу тебя… Здесь не Сурбитон или Мейда-Вейл. Все очень пристойно — пожилые мужчины с брюшком вполне нормальным способом сношаются с четырнадцатилетними девочками. Бога ради, никаких тебе извращений. — Она взяла меня за руку, как любезный гид — туриста. — «Cahiers du Cinéma» утверждает, что истинное будущее кинематографа — порнофильмы.

— В таком случае…

Мы вошли в вестибюль здания. За стеклянными дверями располагалась приемная, напоминавшая регистрационную стойку на конференции педиатров. Две средних лет азиатки с физиономиями отставных крупье сидели за покрытым байковой скатертью столом перед пультом с номерами комнат и логотипами фирм. На столе стопкой лежали брошюрки и рекламные листовки с изображением хорошо ухоженных и улыбающихся детей, едва достигших поры созревания, словно иллюстрации к семинару по краснухе или коклюшу.

— Франсес, постой.

— Что такое? Тебе не нравится выбор?

— Это не для меня.

— Откуда ты знаешь? Ты уверен?

— Абсолютно. Ты меня с самой первой встречи принимаешь не за того.

— Пожалуй. — Казалось, она почувствовала облегчение, но тут же невзначай добавила: — Дэвиду здесь нравилось.

— Гринвуду? Меня это удивляет.

— Это было что-то. Колоссальная шутка. Ему было любопытно — можно сказать, он сам работал на том же поприще.

— Это шутка? — Я посмотрел на азиаток. Одна из них пыталась улыбнуться, и на месте ее рта появилась какая-то странная щель — нора, ведущая в ад.

Я вышел на Круазетт в безопасность телевизионных огней. Рядом остановился лимузин с вымпелами «Эдем-Олимпии» — его дальнейшее продвижение застопорила толпа, которая вдруг выплеснулась на мостовую, словно волна, бьющаяся между причалами тропической гавани. Я отчетливо увидел Джейн на заднем сиденье между Аленом и Симоной Делаж. Все — в вечернем платье, на плечах у Джейн норковый палантин Пенроуза. Она смотрела в сторону моря, словно забыв о фестивале и погрузившись в собственные мысли о модемной сети и массовом медицинском тестировании. Она казалась усталой, но из-за этого еще более красивой, а я гордился ею и радовался, что я — ее муж, несмотря на все то, что сделала с нами «Эдем-Олимпия».

На откидном сиденье расположился Паскаль Цандер, не сводивший глаз с декольте Джейн. Он был пьян и вел себя нахально; грубовато жестикулируя, он говорил что-то Алену, которому, кажется, изрядно надоел. Симона держала Джейн за руку и, стараясь отвлечь ее от Цандера, комментировала ей на ухо поведение толпы.

Когда машина застряла в пробке, Ален что-то сказал шоферу. Передняя пассажирская дверь открылась, и из машины вышел Гальдер, одетый в изысканный смокинг с черным кушаком; на его манжетах поблескивали золотые запонки. Он заметил меня на ступеньках здания, скользнул взглядом по названиям фильмов на полотнищах, свешивающихся с балконов, и, чуть помедлив, взметнул в ночной воздух ладони, как будто обескураженный моим кинематографическим выбором на этот вечер.

— Пол, кто это был? — Франсес махнула вслед тронувшемуся лимузину. — Кажется, Гальдер…

— Джейн с Делажами и Паскалем Цандером. У нее был такой счастливый вид.

— Отлично, на просмотре никто не умер от скуки. Они едут на вечеринку на виллу Гримальди.

— Цандер, кажется, пьян. Слишком пьян для шефа службы безопасности.

— Кое у кого он вызывает беспокойство. Поговаривают, что его сменят. Пожалей меня, Пол. Мне нужно будет разговаривать с ним на вечеринке. Этим блудливым рукам самое место там, на крыше «Нога Хилтон», у самурая…

Я провожал взглядом удаляющиеся габаритные огни лимузина, и на какое-то мгновение мне показалось, будто Джейн оглянулась и посмотрела на меня.

— Вилла Гримальди? Я поеду с тобой.

— А приглашение у тебя есть?

— Я протараню ворота.

— Ты не видел тех ворот. — Она мрачным взглядом скользнула по моей грязной рубашке и кожаным сандалиям. — Я тебя могу туда провести, но без вечернего костюма нельзя.

— Они решат, что я — один из охранников.

— Все охранники одеты, как Кэри Грант. — Она размышляла, как найти выход из этого тряпичного тупика, чтобы я смог сыграть свою роль в ее сценарии. — Мы вернемся в Марина-Бе-дез-Анж. Там есть старый смокинг Дэвида. Думаю, тебе позволительно его позаимствовать.

— Старый смокинг Дэвида?.. — Я взял ее под руку. — Да, я бы его надел. У меня предчувствие, что он будет мне впору…

 

Глава 32

Смокинг мертвеца

Марина-Бе-дез-Анж укуталась в ночь, а искривленные фасады башен стали вместилищем еще большей тьмы — сновидений, мечтаний и секонала. Мы направились в Антиб по шоссе «эр-эн-семь» — слева от нас лежали пляжи Вильнев-Лубе. На волнах лавировал серфер, за ним наблюдали его жена и сын-подросток, расположившиеся возле автомобиля на галечном склоне. Парус, поймав переменчивый ветер, казалось, исчезал на несколько секунд, потом появлялся опять, словно возникал из какого-то разлома в пространстве — времени.

Морщась при мысли о предстоящей вечеринке на вилле Гримальди, Франсес наклонялась к баранке БМВ, следуя лучам фар, которые высвечивали крутые подъемы и спуски. Я откинулся на спинку пассажирского сиденья, и ночной воздух накатывал на меня стремительной волной, выдувая из смокинга остатки запахов Гринвуда.

Смокинг мертвеца оказался мне маловат — когда я его надел, швы под мышками затрещали. Франсес вытащила его из гардероба в своей спальне и прижала к плечам, не желая с ним расставаться. Она села на кровать и смотрела, как я разглаживаю помятые лацканы. Ткань впитала в себя запахи ушедших времен; воспоминания об обедах медицинского общества в Лондоне, дыме сигары и давно забытом лосьоне после бритья сочились из-под поношенной шелковой подкладки.

Но мне было на удивление удобно в докторских обносках. Я разглядывал себя в зеркале гардероба и чувствовал, что стал Гринвудом и уже начал играть его роль. Франсес смотрела на меня чуть ли не с благоговением: ей казалось, что в моей шкуре бывший любовник вернулся в ее спальню.

Я надел одну из ее спортивных белых рубашек и черный галстук из креповой шляпной ленты — и в конце концов был признан годным. Мы уже выходили из квартиры, когда я вспомнил про свои кожаные сандалии.

— Господи, Франсес! А мои ноги?!

— Ну? У тебя их две.

— Посмотри — пальцы словно клешни омара.

— Там будет полно народу. На них никто не обратит внимания. — Франсес бросила взгляд на пальцы моих ног. — Они у тебя приспособлены для хватания. Это наследственное?

Совершенно случайно у нее оказалась пара черных эспадрилий, которые мне пришлось подогнуть, чтобы они приняли нужную форму. В лифте, спускавшемся в подземный гараж, Франсес прикасалась к смокингу, пытаясь успокоить взволновавшегося призрака. Несколько секунд на ее лице было такое выражение, будто она видела меня в первый раз.

Мои собственные воспоминания о Гринвуде были не столь сильны. Ядерная доза болеутоляющего, которую я ввел себе в туалете, погрузила меня в приятную апатию. Пусть мир сам решает свои дела и разбирается с рехнувшимся доктором. Когда мы, миновав гавань и скромный многоквартирный дом, где провел свои последние годы Грэм Грин, добрались до Антиба, я подумал о двух азиатках, которые, будто фурии, сидели за этим столиком с байковой скатертью и охраняли свою уродливую пристройку к кинофестивалю, пока Гринвуд как по кругам ада бродил по этим видеоужасам.

Мы долго простояли под красным сигналом светофора у автобусного вокзала в Гольф-Жуане. Франсес одобрительно улыбнулась в натриевом сиянии фонарей:

— Отлично выглядишь, Пол. Даже собственная жена, чем черт не шутит, от тебя забалдеет.

— Я теперь сплю в детской. Она такая солнечная и веселенькая. Я словно вернулся в младенчество — меня охраняют Бабар, Тинтин и медвежонок Руперт…

— Очень миленькие. Это я помогла Дэвиду их расклеить.

— Зачем? Он же не был женат. Странная штука для холостяка.

— К нему приезжали друзья из Лондона.

— А девочки из приюта в Ла-Боке — они бывали у него в доме?

— Со своими дядюшками — время от времени…

— Арабские рабочие-эмигранты? В это трудно поверить. — По ровно вымощенной дороге, петлявшей между роскошными виллами, которые светились, словно призраки, в огне фейерверков, мы взбирались на вершины Суперканн. — Что за глупая идея с Алисой — давать такую мудреную книжку девочкам-подросткам. Он был Британский Совет в одном лице, и проку от него было не больше. Для этих крутых девчонок книжки про Алису все равно что китайская грамота.

— Так зачем ему это было нужно? Давай, Пол, напрягись… Явно же думаешь о преподобном Доджсоне и других его интересах.

— Мне это и в самом деле приходило в голову.

Мы добрались до виллы Гримальди и у ворот попали в натуральную пробку. В темноте важные гости, сидевшие в своих лимузинах, казались отпрысками свергнутых королевских династий. Охранники в формах «Эдем-Олимпии» взяли у Франсес приглашение и указали путь на дорожку, где она вверила свой БМВ целому отряду сверхуслужливых парковщиков.

Три выложенные мрамором террасы (нижняя — с бассейном) выходили на лужайку, спускавшуюся к заливу Ле-Напуль. Под нами лежали Канны — средоточие света; Круазетт спускалась к морю — словно огромный поток лавы, скатившись с горы, поджег кромку воды. Дворец фестивалей напоминал вторичную кальдеру, а вращающийся стробоскоп на его крыше выплескивал на Вье-Пор красочный фонтан.

Мы с Франсес двинулись вперед, ослепляемые вспышками неестественного цвета фейерверков. На террасы набилось пять сотен гостей, некоторые танцевали под африканскую музыку, другие угощались шампанским и канапе. На вечеринке царила атмосфера вымученного приятельства, иллюзия веселья, которая казалась частью сложного социального эксперимента.

На нижней террасе расположились наименее важные гости — начальники местных полицейских отделений, магистраты и ведущие муниципальные чиновники. Они и их ухоженные жены стояли, повернувшись спиной к Круазетт, и мрачно взирали на артистов, режиссеров и прокатчиков, расположившихся на средней террасе. Никого из артистов я не узнал — это были честолюбивые дебютанты, еще готовые брататься с публикой, но уже проявляющие нервную кокетливость знаменитостей, вынужденных мириться с тем, что никто их не узнает и не видел их внеконкурсных фильмов. Они же в свою очередь ревниво наблюдали за верхней террасой. Там находилась элита продюсеров, банкиров и инвесторов, которым приходилось сносить этот шум — коллективный гул неразборчивых голосов. Каннский кинофестиваль, как и фестиваль Американской киноакадемии в Лос-Анджелесе, мгновенно породнил их с заблуждением, будто кино и деньги — вещи между собой никак не связанные.

— Ну, гости-то здесь, — прокричал я на ухо Франсес. — А где хозяева?

— Эта вечеринка из разряда тех, на которых не бывает хозяев. — Франсес провела рукой по моему смокингу. — Мне пора работать, Пол. Надеюсь, ты найдешь Джейн. Если нет — можешь отвезти меня домой…

Она нырнула в толпу, и сразу же за ней потянулась свита похотливых ухажеров. Сориентировавшись, я понял, что она старается избежать куда как более серьезного обожателя, видевшего ее прибытие. С верхней террасы по ступенькам неуверенно спускался Паскаль Цандер, которого поддерживал вездесущий Гальдер с рацией в руке. На шефе службы безопасности был смокинг и галстук, но вид у него был растрепанный — одеваться ему явно пришлось в спешке. Он обильно потел и озирался, как водевильный актер, который, появившись через люк, вдруг понял, что оказался не на той сцене.

— Гальдер, — я поймал его за руку. — Джейн здесь?

— Мистер Синклер?.. — Удивленный Гальдер скользнул взглядом по моему смокингу, отметил потертые швы и английский покрой. Он заглянул мне в лицо, решив, что я неубедительно пытаюсь выдать себя за кого-то другого.

— Гальдер, моя жена?..

— Доктор Джейн? Она появилась два часа назад. Я думаю, она уже уехала домой.

— Она что, устала?

— Возможно. Фильм был длинный. — Гальдер отвечал уклончиво. — Ей нужно было… отдохнуть.

— Но она не заболела?

— Я не врач, мистер Синклер. Она была в порядке.

Мне на плечо опустилась тяжелая рука.

— Конечно, она в порядке. — Паскаль Цандер качнулся в нашу сторону и столкнулся с Гальдером. Потом выровнялся и прислонился ко мне, словно дирижабль — к причальной мачте. — Я видел ее пять минут назад.

— На вилле Гримальди? Отлично.

— Для меня не отлично. — Цандер покорно пожал плечами. — Найдите ее, мистер Синклер. Она хороший врач.

— Знаю.

— Знаете? — Цандер смерил меня косоватым взглядом, заинтересовавшись моим смокингом. — Да, вы — муж. Я ей звоню каждый день. Мы говорим о моем здоровье.

— У вас что-то не так?

— Все не так. Но не с моим здоровьем. Я наблюдаюсь у Джейн, мистер Синклер. Она берет у меня анализы мочи, изучает мою кровь, заглядывает мне во всякие интимные места.

— Она человек очень дотошный.

— Она очень серьезная женщина. — Цандер прислонился ко мне и грубо прошептал в самое ухо: — Как мужчина может жить с серьезной женщиной? У нее не хватает одного — постельного воспитания.

Он сжал мое плечо свое крупной рукой, потом, обретя равновесие, вдохнул ночной воздух. Ему все надоело, и он был пьян, но не так сильно, как делал вид, а еще он чувствовал, что Гальдер наблюдает за ним, как собака-охранник на поводке у нового хозяина. Как ни ловок он был, меня удивляло, что этого упитанного пляжного Берию назначили исполняющим обязанности шефа службы безопасности. Его сила заключалась в тактической нахрапистости.

— У людей в «Эдем-Олимпии» слишком много игрушек, — доверительно сообщил он и, взяв меня под руку, подвел к краю террасы, где оркестр и фейерверк производили не так много шума. Компания жен полицейских начальников принялась раскачиваться под музыку, пританцовывая вокруг своих снисходительных мужей; Цандер сделал брезгливый жест в их сторону. — Мне приходится быть их нянькой, их nounou, которая зовет их домой из садика. Мне приходится вытирать им сопли. А если попка грязная — то и попку. А они меня за это не любят.

— Вы знаете, где они прячут свои игрушки?

— Они слишком маленькие, чтобы играть в опасные игрушки. Уайльдер Пенроуз превращает их в детей. Это глупо, мистер Синклер. Если бы кто-нибудь отправился в Токио или Нью-Йорк и рассказал, в какие игрушки здесь играют… что бы они об этом подумали?

— Полагаю, они бы заинтересовались.

— Добрые имена их компаний… «Ниссан», «Кемикал Бэнк», «Ханивелл», «Дюпон». Они бы дорого заплатили, чтобы сохранить свои добрые имена. — Цандер показал на группку стоящих поблизости магистратов, по-судейски хранивших молчание, пока официант наполнял их бокалы шампанским. — Мы должны предоставить преступления профессионалам. Они счастливы работать на нас, но психиатрам они не верят. Психиатрия — для детей, которые писаются в кроватку…

— Поговорите с Пенроузом. Ему будет интересно это услышать.

— У него политические амбиции. В душе он — Бонапарт. Он считает, что теперь все — психология. Но его собственная психология… он никак не решится приступить к настоящей проблеме — собственной психологии. — Цандер, словно заинтересовавшись выделкой шва, помял пальцами лацкан моего смокинга. — Вы неплохо поработали, мистер Синклер. Столько всего узнали о вашем друге. Этот трагический английский доктор…

— Вы почти все и так знали.

— Я пытался вам помочь. Разве Гальдер не был полезен?

— Как и всегда. Он бы мог возглавить туристическое бюро. В последнем действии он отвел себе ведущую роль.

— Я об этом слышал. Он очень честолюбив — хочет занять мое место. — Он махнул Гальдеру, который наблюдал за ним с другой стороны бассейна. — Милый парнишка. Думает, что он — немец, так же как я думаю, что я — француз. Мы оба ошибаемся, но моя ошибка побольше. Он для французов nègre, а я — араб. — Он скользнул мрачным взглядом по собравшимся, потом взял себя в руки; он прекрасно осознавал собственную порочность, и это придавало ему уверенность. — Мы можем быть полезны друг для друга, мистер Синклер. Теперь, когда вы работаете на меня…

— Я на вас работаю?

— Естественно. Загляните ко мне, я вам расскажу кое-что о докторе Гринвуде. А может, и о ваших соседях…

Он, покачиваясь, пошел прочь сквозь толпу гостей, любезный и хитрый, таким он мне почти нравился.

За шефом службы безопасности наблюдали не только мы с Гальдером. На балконе третьего этажа виллы Гримальди, оглядывая собравшуюся на верхней террасе публику и поправляя запонки своей рубашки, стоял Ален Делаж. Рядом с ним был Оливье Детивель, пожилой банкир, сменивший убитого Шарбонно на посту председателя совета директоров холдинговой компании «Эдем-Олимпия». Они оба наблюдали за перемещениями Цандера, который продирался сквозь толпу, обнимая каждую улыбнувшуюся ему женщину. Детивель поговорил с кем-то по мобильному телефону, а потом вместе с Делажем удалился в дом. Несмотря на заверения Гальдера, я был уверен, что Джейн где-то рядом — на вилле Гримальди, как сказал Цандер.

Я поднялся по ступенькам на верхнюю террасу и направился ко входу, где стрелочки указывали расположение туалетов. Лакей в парчовой ливрее охранял лестницу, сверкая глянцевыми лентами своих белых перчаток.

— Toilettes?

— Tout droit, monsieur.

Дверь дамского туалета открылась, и оттуда вышла молодая немецкая актриса, ее подвижные ноздри ходили над верхней губой, как шланги, втягивая последние пылинки порошка. Она перекинулась несколькими словами с лакеем, дав ему возможность оценить ее декольте.

Я стал подниматься по лестнице, утопая по щиколотку в темно-бордовом ковре. Успел добраться до промежуточной площадки, когда лакей оторвался от созерцания прелестей актрисы и прокричал:

— Monsieur, c'est privé…

Стараясь не замедлять шага, я произнес:

— Monsieur Destivelle? Troisième étage?

Приветственным жестом он позволил мне продолжать движение: подниматься следом за мной ему было лень. Я помедлил на первом этаже; миновал роскошные гостиные с позолоченными карнизами и мебелью в стиле ампир. Столы в столовой уже были накрыты, серебряные приборы лежали на своих местах. Дверь в буфетную была отворена, и оттуда доносились голоса кухонного персонала, перекрикивавшие всплески музыки с террасы. Официант, который, напевая что-то себе под нос, расставлял серебряные графинчики на сервировочном столике, даже не обратил внимания, как я вернулся на лестницу.

Следующий этаж имел заброшенный вид, неосвещенные коридоры были перегорожены деревянными барьерами. Я направился на третий этаж, где площадка переходила в просторную приемную, освещенную люстрами под высоким потолком. Вблизи слышались голоса — мужские и многоязычные. В боковой комнате на лакированном столике лежали карты и аэроснимки, и я остановился, чтобы рассмотреть подробный план Вара между Ниццей и Грасом. Участки, помеченные красным мелком, предполагалось включить в «Эдем-Олимпию», которая таким образом становилась крупным городом — больше самих Канн.

Открытые двери передо мной выходили в парадную гостиную. На столике черного дерева стоял телевизор, перед которым развалился на позолоченном кресле мужчина в смокинге. Не оборачиваясь, тот поднял руку и поманил меня. Я приблизился к своему отражению в каминном зеркале; под мягким воротником одолженной Франсес рубашки у меня болтался креповый галстук — что твой поэтический шейный платок.

— Заходите, Пол… Я как раз надеялся, что вы меня здесь найдете.

Уайльдер Пенроуз любезно приветствовал меня, отрывая свое массивное тело от кресла. Как и всегда, я был поражен тому, насколько он рад меня видеть. Он поднялся и обнял меня, ощупал карманы моего смокинга, словно в поисках спрятанного оружия. Пошлепал ладошкой по моей щеке, прощая меня за маленький обман, с помощью которого я пробрался на виллу. И я снова понял, что мне здесь предназначается роль наивного и впечатлительного младшего брата.

— Присоединяйтесь-ка ко мне. — Пультом от телевизора он указал на ближайшее кресло. — Ну, как там вечеринка?

— Нелегкий труд. Нужно бы мне было позаимствовать у вас кресло-каталку. Лакей вам сообщил, что я иду?

— Охранник, Пол, мы здесь помешаны на охране. Вы приходите сюда в костюме убийцы и спрашиваете, как найти председателя. Вам еще повезло, что вас не пристрелили.

— Я ищу Джейн. Она где-то здесь.

— Она отдыхает в одной из спален. Я вам объясню, как ее найти. — Пенроуз снова повернулся к телевизору. — Посмотрите-ка на эти съемки. Ручные камеры все время дергаются, но общее впечатление о происходящем получить можно.

— Последние лечебные классы?

— Ну да. Команды прекрасно работают.

Он нажал кнопку на пульте, и сцены насилия замелькали у меня перед глазами в быстрой прокрутке; все смешалось — несущиеся машины, бегущие ноги, двери, выбиваемые с петель, испуганные сонные арабы, онемевшие женщины на измятых постелях. Звук был выключен, но мне казалось, я слышу крики и удары дубинок. Лучи фар высветили троицу с оливковой кожей в подземном гараже — они лежали на бетонном полу, вокруг их голов растеклись лужицы крови.

— Жестокая штука. — Пенроуз поморщился и, выключив видео, с облегчением взглянул на темный экран. — Руководить лечебными классами становится все труднее. Хватит на сегодня.

— Если вы ради меня, то не выключайте.

— Не думаю, что вам стоит злоупотреблять этим. Это плохо для вашей нравственности.

— Я тронут. Вероятно, это единственный фильм в Каннах, подвергающийся цензурным изъятиям. И тем не менее вы смотрите и в самом деле мерзкие кадры.

— Не забывайте о контексте, Пол. Вы должны помнить об их терапевтическом воздействии. Обычная операция на сердце со стороны может показаться жутким кошмаром. Видеосъемки обманчивы: камера жадна до красного цвета, а потому все превращает в кровавую баню. — Поняв, что его аргументы не очень убедительны, он сказал: — Это ради доброго дела — ради «Эдем-Олимпии» и будущего. Более богатого, разумного, совершенного. И гораздо более творческого. Что такое несколько жертв, если в результате мы создадим еще одного Билла Гейтса или Акио Мориту.

— Жертвам было бы приятно это услышать.

— А знаете, может, и приятно. Мелкие преступники, клошары, шлюхи со СПИДом — они и не ждут к себе другого отношения. Мы делаем для них благое дело — удовлетворяем их подсознательные ожидания.

— Значит, для них это тоже терапия.

— Отлично сказано. Я знал, что вы поймете. Жаль, что это не всем доступно. — Казалось, Пенроуз отвлекся на минуту — не прячась, он вгрызался в свой ноготь. — Все держать под постоянным контролем довольно затруднительно. Я чувствую, что грядут перемены. Слишком многие начинают смотреть на терапию как на спортивное мероприятие. Я пытаюсь им объяснить, что мне совсем ни к чему организовывать тут футбольную лигу. Я хочу, чтобы они больше пользовались воображением, а не ногами и кулаками.

— Цандер с вами согласится. Он считает, что вы возвращаете их в детство.

— Цандер — да. Его представление о преступлении связано с секретным счетом в швейцарском банке. Он никак не может понять, почему мы развиваем это направление, не используя его ради какого-нибудь полезного дела. В некотором смысле он довольно опасен.

— Но в его рассуждениях есть что-то здравое. Любая игра возвращает человека в детство, особенно если вы играете с собственной психопатией. Начинаете с того, что грезите об «юберменш», а в конце концов размазываете свое говно по стенам спальни.

— Вы правы, Пол. — Пенроуз торжественно пожал мою руку, кивая в сторону пустого телевизионного экрана. — Нашим друзьям в кожаных куртках надо работать еще напряженнее и научиться прокладывать дорогу в самые темные глубины своих сердец. Мне самому противно, но я должен жать на собачку, пока нервные струны не запоют от злости…

Он повернулся к окну — ракета фейерверка просвистела в ночном воздухе и взорвалась гирляндой малиновых огней. На его щеках заиграли цветные тени, поблекшие, когда ракета, истратив свой запал, упала на землю. Он, казалось, был заведен больше, чем когда-либо прежде, его раздражала лень администраторов, их недостаточная воля к безумию. Сидя в своем официальном тронном зале, он чувствовал, что готов сдаться на милость победителю — осторожности административного разума. И хотя я ненавидел все, что он сделал, и ненавидел себя за то, что не донес о нем французским властям, я едва ли не жалел его. Человечество, погрязшее в своей посредственности, никогда не поднимется до тех высот безумия, какие нужны Уайльдеру Пенроузу.

— Пол… — Он вспомнил обо мне, о том, что я сижу рядом с ним в смокинге Гринвуда. — Ведь вы искали Джейн?

— Гальдер видел ее. Он сказал, что у нее усталый вид.

— Это был не фильм, а пытка. Швейцарские банкиры не понимают, что нужно людям, — они общаются только с миллиардерами и военными преступниками. Джейн слишком много работает. Ей бы нужно поступить в одну из лечебных групп для женщин.

— Есть и такие?

— Я шучу, Пол… по крайней мере, надеюсь, что шучу. — Он проводил меня до двери — радушный член клуба и его дорогой гость. — Если говорить о женщинах, то система навязываемой психопатии у них уже есть. Она называется «мужчины».

Я остановился у столика-карты с его видением разросшейся «Эдем-Олимпии».

— Жать на собачку… убийства, которые мы видели, — часть этого?

— Убийства?

— На видео, что вы смотрели. Три араба в гараже — они были чертовски похожи на покойников.

— Нет, Пол. — Пенроуз опустил голову, его зрачки избегали моего взгляда. — Уверяю вас, все они живы. Как и всегда, они получили крупное денежное вознаграждение. Смотрите на них как на статистов в кино, получающих деньги за несколько неприятных минут.

— Постараюсь. Значит, убийств не было?

— Нет. С чего вы взяли? Вы там поосторожнее с Цандером. Он несчастный человек, раздираемый чувством обиды. Некоторые его привычки просто отвратительны. Возможно, он единственный природный психопат в «Эдем-Олимпии».

— И именно он — шеф нашей собственной полиции?

— Как ни печально, эти роли издавна совмещаются. Полицейские начальники либо философы, либо сумасшедшие…

Комнаты на четвертом этаже были темны и пусты. Следуя указаниям Пенроуза, я прошел длинным коридором, где в золоченых рамах висели потускневшие от времени зеркала. На входе в западное крыло я заметил распахнутую пару резных дубовых дверей. Прошел сквозь них, включил настольную лампу и обнаружил, что нахожусь в богатой оружейной. Шкафчики с решетками были заполнены дробовиками и спортивным оружием. В одном из шкафчиков стояли шесть армейских автоматических винтовок. Они были связаны цепочкой, пропущенной через предохранители спусковых крючков.

Объявление на стенде перечисляло мероприятия стрелкового клуба «Эдем-Олимпии». Имена членов (все — старшие администраторы бизнес-парка) составляли несколько соперничающих групп, которые, как я решил, действовали независимо от Уайльдера Пенроуза. К стенду были пришпилены фотографии мужчин крепкого телосложения лет пятидесяти — пятидесяти пяти. Фотографии были вырезаны с финансовых страниц местной арабоязычной газеты.

В углу за одной из двойных дверей стоял мусорный бачок из тех, что устанавливают в супермаркетах. Поначалу мне показалось, что он заполнен мишенями в форме различных зверей. Я поднес несколько игрушек к свету и узнал чайную соню, Шляпника, маленькую Алису.

Я положил Алису назад в бачок — ее безжизненные зрачки шевельнулись и закатились. Пожалуй, впервые за все время в «Эдем-Олимпии» мне удалось увидеть, как кто-то спокойно спит.

В задней части западного крыла — вдали от толпы на террасах и фейерверков — официант выкатил в коридор сервировочный столик с бутылками. Я остановился подле него и кинул взгляд на груду бокалов и смятых салфеток. В винном стакане вместе с пробкой от бутылки шампанского лежал шприц-тюбик.

— Мадам Делаж? — спросил я. — Доктор Синклер?

— Они сейчас спят, мсье.

— Хорошо. Как Алиса… — Я сунул ему в руку несколько монет, шагнул мимо него в комнату и закрыл дверь. Пустую гостиную освещала обычная лампа, ее свет согревал груду палантинов, сваленных в кресло.

В воздухе висел грубый мужской запах — смесь пота и генитальных стероидов, безошибочный дух самца во время гона. На камине стояла бутылка «Лафроэга», и я решил, что страстный любовник подкреплял силы перед постельными подвигами. Ножки массивных часов купались в лужицах виски, тут же плавала захватанная программка фестиваля.

Из ванной доносился звук льющейся воды. Я прислушался, держась за дверную ручку, — застать Симону Делаж за стрижкой ногтей на ногах мне совсем не хотелось.

— Джейн?..

Она сидела на кафельном полу между ванной и биде — подбородок уперт в колени, левая рука ловит струю воды из крана. На ней был черный шелковый мужской халат, отпахнутая пола которого тенью лежала на белой плитке. Лицо у нее было спокойно, но на щеке все еще горел след пощечины. В чаше биде стояла кожаная сумочка, служившая Джейн докторским саквояжем в нерабочие часы. Ее ладонь прикрыла шприц, лежащий на фаянсовом бортике.

— Пол? — произнесла она, и губы ее задрожали. Она подняла подбородок, осмотрела мои глаза, потом рот, потом взяла мои руки, словно поэтапно воссоздавая узнаваемый образ мужа. Она, казалось, почти спала, и голос ее звучал невнятно. — Хорошо, что ты пришел. Я не знала…

— Я должен был прийти. Я тебя вычислил.

— Сегодня в Каннах столько вечеринок. Мы смотрели фильм «Эдем-Олимпии».

— Ну и как?

— Гнетущее впечатление. В Каннах все так счастливы, а фильмы делают гнетущие. Ты видел какой-нибудь?

— Один или два. Из внеконкурсной программы.

— Гнетущее впечатление?

— Очень. — Я сел на край ванны и закрутил кран. Показал на дверь. — Она?..

— Симона? Она спит в спальне. — Джейн запахнула халат, и ее детские плечики утонули в его черном шелке. — Ты отлично выглядишь, Пол. Мне нравится этот смокинг.

— С Дэвидова плеча. Вообще-то он мне мал.

Она кивнула и прикоснулась к моему рукаву:

— Он тебе идет. Носи его всегда.

— Это мне Франсес Баринг одолжила. Одному богу известно, зачем она его хранит.

— Чтобы не забыть Дэвида. Ведь он все еще повсюду, правда? — Она посмотрела в зеркало на стене и расправила волосы. — В этом доме слишком много зеркал. Скажи мне, Пол, как из них выбраться.

— Тебе никуда не нужно выбираться. Смотри на вещи не так серьезно. Уайльдер согласился со мной, что ты слишком много работаешь.

— Уайльдер с тобой во всем соглашается. Так он заставляет тебя делать то, что нужно ему. — Впервые с того дня, как мы решили остаться в Эдем-Олимпии, она улыбнулась мне по-настоящему нежно. — Дорогой мой Пол. Ты совершил здесь аварийную посадку и никак не можешь выбраться.

Я прислушался к грохоту рок-музыки — тупое, монотонное биение, как головная боль недельной выдержки. Странный запах ударил мне в ноздри.

— Джейн… А Цандер здесь был?

— Цандер? — Она закрыла глаза. — Почему ты спрашиваешь?

— Я видел его на террасе. Одеколон, которым он пользуется… я его почувствовал, когда вошел сюда.

— Ужасный, правда? Напоминает ему о Бейруте. — Она потрогала красное пятно на щеке. — Это не имеет значения, Пол. Здесь, на высоте Суперканн, ничто не имеет значения.

Я взял ее руку, холодную от воды из-под крана, и увидел, что запястье расцарапано, а между сухожилиями запеклась кровь.

— Это Цандер?

— Я упала. Цандер был сильно пьян. Он считает, что у него серьезные проблемы в «Эдем-Олимпии».

— Они хотят, чтобы он убрался. Он знает, где закопаны трупы, а они видели, как он затачивал лопату. Что он здесь делал?

— Ален организовал одну из своих маленьких игр. Но не сказал мне, что Цандер будет участвовать.

— И что случилось?

— Его затолкали в спальню и заперли дверь.

— А ты где была?

— В постели. — Джейн передернуло, и шелк халата пошел волнами. — Он был слишком уж пьян.

Я сел на пол и прикоснулся к ее разордевшейся щеке.

— Джейн, нам нужно уехать отсюда.

— Сейчас? — Она схватила свою сумочку, словно уцепилась за спасательный круг. — Я не могу, Пол. Я приняла лекарство.

— Опять диаморфин. Ты себя убьешь.

— Я в порядке. — Джейн сжала мою руку — врач, успокаивающий взволнованного родственника. — Я знаю, сколько можно. Вот для чего полезно медицинское образование. Всем врачам в клинике нужно что-нибудь, чтобы расслабляться…

— Давай сегодня соберемся и уедем в Лондон. Утром мы уже можем быть в Лионе. Джейн, мы слишком задержались в «Эдем-Олимпии».

— Я останусь, — говорила она сонным, но твердым голосом. — Я здесь по-настоящему счастлива. А ты — разве нет? Поговори с Уайльдером.

— Я уже говорил. Он внизу, смотрит свою порнуху.

— Счастливчик. А мне приходится возиться с какой-то бельгийской туфтой. Ален и Симона слишком уж целомудренны — в своем роде…

— Ты из-за них деградируешь.

— Я знаю. Поэтому-то я и стала хиппи — хотела узнать, смогу ли сладить с собой. Потом все эти халаты и грязные ноги начали доставать, вот я и пошла во врачи.

— Грязные ноги у тебя остались.

— А ты все же влюбился в меня. Я не мылась неделями. Теперь у меня чистые ноги, но я снова становлюсь грязнулей. Правда, я делаю свое дело, и это не имеет значения. — Устав от разговора, она приткнулась щекой к кафельной стенке. — Уезжай, Пол… Просто возьми и уезжай отсюда. Возвращайся в Лондон.

 

Глава 33

Прибрежное шоссе

В ночное небо устремились фейерверки — рубиновые и бирюзовые зонтики образовали над Суперканнами огромные купола, балдахины впору для халифского трона. Они бледнели, как наркотический сон, и сливались с чернотой. Мерцание вспышек вдоль Круазетт ознаменовало окончание еще одной премьеры, и, прорезая светом автомобильных фар листву пальм, кавалькада машин тронулась от Дворца фестивалей. Толпы не обращали внимания на самурая с крыши «Нога Хилтон», который направил свой меч в сторону прибрежных ресторанов, где вовсю шли приемы, организованные отдельными студиями.

Я взял бокал с шампанским у курсирующего в толпе официанта и подумал о Джейн, которая спала, притулившись к биде в номере на четвертом этаже. Несмотря на мою коленку, я был в силах отнести жену в такси, потом перегрузить в «ягуар» и, прихватив паспорта, отправиться на север. Но мною опять овладели сомнения, как и в тот раз, когда я отложил свой визит в полицию с доносом на Уайльдера Пенроуза. Отчасти я был в обиде на Джейн за то, что больше ей не нужен. Я знал, что она уйдет от меня на первой станции обслуживания по дороге в Париж, остановит первую попавшуюся машину, идущую в Канны, и даже назад не оглянется. Если я кому и был теперь нужен, так это Пенроузу и его боязливой мечте о социальном безумии — той же авиакатастрофе, из-под обломков которой, как заметила Джейн, мне еще предстояло выбраться, но в большем масштабе.

Группа выкрутила мощность усилителей на максимум, в воздухе вибрировали исполинские волны звука. Социальное расслоение гостей наконец дало слабину. Предприняв крестьянский бунт на новый лад, юристы, чиновники и полицейские начальники поднялись на вторую террасу, и актеры с прокатчиками потерялись в их толпе. Словно готовясь к худшему, банкиры и продюсеры на третьей террасе заняли позицию спиной к вилле Гримальди. «Ансьен-режим» оказался перед лицом революции, которой страшился более всего: восстанием профессиональных каст, работавших по кабальному найму.

На нижней террасе остались Франсес Баринг и Цандер — они танцевали у бассейна. Цандер держал свой смокинг, как плащ матадора, а Франсес словно бы пыталась его боднуть. Потом другая игра — он гонялся за ней вокруг бассейна. За ними с трамплина для прыжков наблюдал Гальдер, его темная фигура почти растворялась на фоне ночи.

Увидев меня, Франсес махнула сумочкой. Она шепнула что-то Цандеру, увернулась от него и пустилась прочь от бассейна. Она обняла меня — от нее так и несло одеколоном Цандера.

— Пол, никогда не танцуй с агентом секретной службы. Возможно, я беременна. Ты не против, если мы поедем?

— Давай. — Я был рад ей, но повернулся к Цандеру, который пытался попасть в рукава своего смокинга. — Только мне нужна одна минута.

— А что такое?

— Мне нужно перекинуться парой слов с Цандером. — Я повел плечами. — Он сейчас станет первым в моей жизни полицейским, которому я дал по морде.

— За что? — Франсес ухватилась за мою руку. — Я пошутила. Ты говоришь, как какой-нибудь викторианский папаша. Да он ко мне даже не прикоснулся.

— Он прикоснулся к Джейн. — Я смотрел, как Цандер приближается к нам, улыбаясь во весь рот своей порочной улыбкой, словно наш совместный вечер должен только начаться. — Франсес, подожди меня здесь. Я быстро.

— Пол! — ее крик на мгновение заглушил музыку. Она тряхнула головой, когда Гальдер поравнялся со своим шефом. — Не хватало мне только смотреть, как вы тут будете махать кулаками.

— Ты права… — Я увидел, как Гальдер предостерегающим жестом поднял свою тонкую руку. С Цандером я бы еще мог разобраться, но Гальдер для меня был слишком резв. — Мы уходим — с Цандером я поговорю в другой раз.

— Как там Джейн? — Франсес вела меня по дорожке к автомобильной парковке. — Что с ней случилось?

— Ничего. Цандер чуть переборщил, ухлестывая за ней.

— Сочувствую. — Франсес протянула билет парковщику, а потом вцепилась в мою руку. — Забудь о Цандере. Он не имеет никакого значения. Никто из нас не имеет значения.

— Именно это мне и сказала Джейн. И я почти поверил…

Мы ехали по дорожке к выходу, следуя за «кадиллаком» саудовского посла. Заставляя себя не думать о Цандере, я отдавал себе отчет в том, что еще раз спасовал перед более сильным противником, каким была «Эдем-Олимпия». Бизнес-парк устанавливал свои правила и эффективно нейтрализовывал наши эмоции. Насилие и агрессивность были позволительны только в рамках лечебного режима, установленного Уайльдером Пенроузом, который дозировал их, как опасное и редкое лекарство. А вот драка у бассейна виллы Гримальди на глазах у собрания судей и полицейских начальников, с участием немного истеричного Гальдера и барахтающегося в воде Цандера, стала бы чем-то из ряда вон, настоящим сюрреалистическим зрелищем, истинным прорывом к свободе. У меня возникло искушение попросить Франсес вернуться.

— Пол… — Она похлопала по моей больной коленке, пробуждая меня от моих грез наяву. — Посмотри-ка…

Она показала на пятачок между ухоженной лужайкой и оранжереей, где мы оставили машину после происшествия в Фонде Кардена. Два новехоньких черных «мерседеса» — словно только-только из автосалона — стояли на цветочных клумбах. За ними виднелась карета скорой помощи: окна задернуты занавесками, сигнальный маячок выключен, водитель и санитар дремлют на переднем сиденье.

Франсес нащупала выключатель дальнего света, стараясь увидеть номер на карете.

— Тулонский… — Ее это вроде бы озадачило. — Я тебе говорила — они взяли напрокат кучу машин. Но зачем гнать карету скорой помощи из Тулона?

— Осторожнее, «кадиллак»… — Я крутанул баранку, чтобы не врезаться в бампер араба. — Скорая помощь здесь на всякий случай. В этих пожилых банкирах нужно поддерживать жизнь — пока пульс есть, денежки текут.

Франсес заглушила двигатель, а потом неумело завела его.

— Сегодня что-то затевается. «Ратиссаж»…

— Пенроуз мне бы сказал. Он хочет, чтобы и я участвовал.

— Ну, ты ему нужен только для детских акций, легких развлечений. А сегодняшнее — серьезное. Пенроуз был здесь? Обычно он не ходит на вечеринки.

— Франсес, расслабься. — Пытаясь ее успокоить, я снял ее нетерпеливую руку с переключателя скоростей. — Он сидел наверху, смотрел свои видео. Отвратительное зрелище — его терапия теперь сплошное насилие.

— Так сделай что-нибудь. Сегодня на приеме было человек шесть старших судей.

— И несколько полицейских комиссаров. На многих из этих видео — моя физиономия. Я не хочу провести следующие десять лет в марсельской тюрьме. И потом, они предпочитают ничего не замечать. Они ни за что в этом не признаются, но верхушка французского общества — расисты до мозга костей.

Мы выехали за ворота виллы Гримальди на горную дорогу. Франсес, хотя и нервничала, машину вела медленно, не торопясь переключаться со второй передачи. Я откинулся на сиденье, подставляя грудь набегающему потоку ночного воздуха, чтобы он унес запах Цандерова одеколона.

Когда мы добрались до поворота на Валлорис, Франсес остановилась под зеленым сигналом светофора. Не поворачивая головы, указала в зеркало заднего вида.

— Что там, Франсес? Поехали.

— За нами машина.

Я оглянулся на дорогу, выхваченную из темноты очередным залпом фейерверка. К нам приближался автомобиль, вихляя от обочины к центральной линии, словно водитель плохо видел в темноте, — но при этом у него был включен только ближний свет.

— Что это?

— Все в порядке. Он ищет какую-нибудь виллу.

— Нет. Он едет за нами. У него номера «Эдем-Олимпии».

Машина — серый «ауди» — была ярдах в пятидесяти от нас, когда свет сменился на красный. Франсес отпустила сцепление и рванулась через пустой перекресток, повернув направо к Гольф-Жуану. Водитель «ауди» проехал перекресток на красный и в последний момент повернул следом за нами, задев левым колесом за бордюрный камень.

Я показал на первое же ответвление:

— Сворачивай здесь налево. Он проскочит прямо.

Мы свернули в проулок и поехали вдоль маленьких домиков, окруженных густыми садами. В свете наших фар сверкали отражатели на дисках припаркованных машин. «Ауди» остановилась, словно водитель потерял нас, а потом свернула за нами и возобновила неспешное преследование.

— Ты права, — сказал я Франсес. — Он едет за нами. Возможно, это один из дружков Гальдера — ведет за тобой обычное наблюдение. Никакой он не профессионал — мы скоро оторвемся от него.

— От него? Может, это женщина.

— Джейн? Да она была такая удолбанная — даже кран в ванной не могла закрыть. И вообще, ей на нас наплевать.

Я приник к двери и смотрел на «ауди» из-за подголовника. Машина, вихляясь, преодолевала крутой подъем, ее боковое зеркало задело припаркованный фургон. Водитель взял себя в руки и выровнял машину, но скоро заложил очередной виток синусоиды.

Впереди замаячило «эр-эн-семь» — ярко освещенное прибрежное шоссе, соединяющее Канны и Гольф-Жуан. Мы проехали под виадуком и притормозили на въезде. В янтарном сиянии натриевых фонарей я увидел, как наш преследователь остановился в тридцати ярдах за нами. Из водительского окна высунулась рука и попыталась поправить разбитое боковое зеркало.

— Франсес, у тебя усталый вид… — Мне стало жалко ее, и я попытался взять дело в свои руки. — Притормози-ка здесь, а я выйду и поговорю с ним.

Но Франсес нажала на газ и выехала на береговую дорогу к Жуан-ле-Пену и Антибу. Она сидела, вцепившись в баранку, и время от времени, словно убегая от ночи, оглядывалась через плечо.

— Франсес, остановись.

— Не сейчас, Пол. Наш друг не один.

В хвост «ауди» пристроились два мощных «мерседеса» — такие же точно лимузины, как мы видели на вилле Гримальди. «Ауди» не отставала от нас, и «мерседесы» — сомкнутым строем, с затененными фарами — тоже выехали на «эр-эн-семь». Водитель «ауди» словно не замечал своего черного эскорта и продолжал возиться с поломанным креплением зеркала.

Мы миновали старый дом Али Хана за железнодорожными путями — разрушающийся призрак в стиле арт-деко высоко над морем. Железнодорожные пути пересекала объездная дорога, которая вела в гавань и к отмелям Гольф-Жуана. Франсес набрала скорость, и маленький БМВ ракетой прорезал тьму, едва касаясь колесами неосвещенной щебенчатой дороги. В последний момент, когда мы подъехали к железнодорожному мосту, она сбавила ход. Теперь «ауди» отставала от нас на сотню ярдов; водитель явно был раздражен тем, что «мерседесы» пытаются скинуть его с объездной. Я увидел, как он погрозил кулаком через открытое окно, как замигали его фары, когда похожий на танк лимузин ударил его в бампер.

— Тормози! Резче! — Я перегнулся через Франсес и выключил наружные огни, затем перехватил у нее баранку и направил машину наискось через дорогу. Мы влетели на парковку «Тету» и с визгом покрышек остановились, напугав молодого сторожа, дремавшего в открытом «бентли».

«Ауди» пронеслась мимо нас, ее дюжий водитель сутулился над баранкой, а за ним, включив на полную мощность фары, сигналя и маневрируя, мчались два «мерседеса» — ни дать ни взять гонки колесниц.

Говорить Франсес не могла — у нее перехватило дыхание, и она успокаивающе махнула рукой сбитому с толку сторожу. Она полулежала в темноте, глядя на посетителей прибрежного ресторана через дорогу. Хотя вид у нее и был ошарашенный, она, казалось, испытывала облегчение, словно прокатилась на захватывающих дух американских горках и теперь была готова воссоединиться с прогуливающейся толпой.

— Пол. — Она пригладила волосы, чувствуя, что я с интересом смотрю на нее. — Что это такое?

— Ничего… Поехали. Они направляются к Жуану. Давай за ними.

— Зачем? Мы их, слава богу, потеряли. Эти большие машины смотрятся страшновато.

— Они гнались не за нами. Их цель — «ауди». Ты была права. Это «ратиссаж»…

Под взглядом встревоженного сторожа мы покинули парковку Тету и взяли курс на Гольф-Жуан. Несмотря на фестиваль, большинство ресторанов, расположенных на набережной, закрылись на ночь. С вечеринки на яхте расходились визитеры, нетвердыми ногами ступая по трапу, — гости похожего на плавучее кладбище белого городка, сиявшего желтоватым светом.

— Их нет. — Франсес вглядывалась в темноту в поисках поворота. — Давай вернемся на «эр-эн-семь».

— Они впереди. Я хочу знать, что будет.

— Да забудь ты об этом! Ты видел, кто сидел за рулем «ауди»?

— Какой-нибудь усталый дантист, возвращающийся домой.

— Он преследовал нас. Почему?

— Тебя, а не нас. Полуночная блондинка возвращается с фестиваля домой со своим сутенером. Наши виджиланте, наверно, засекли его, и он им не понравился. Он похож на магрибца — они дадут ему урок расового уважения.

Франсес неохотно ехала по темной набережной. У восточной оконечности Гольф-Жуана, на том самом месте, где когда-то стояла фабрика керамики, которую я посетил вместе с родителями, вырос новый жилой комплекс. «Ауди», преследуемая одним из «мерседесов», мчалась по кольцевой развязке. Чуть не опрокидывая лимузин на бок, водитель бодал «ауди» сзади. Второй «мерседес» заблокировал выезд на дорогу к Гольф-Жуану. Его фары освещали жестокую игру, приватное дерби выживания под пальмами. На дороге лежали осколки задних фонарей «ауди», рассыпавшиеся, как угли костра, когда на них наезжали покрышки.

— Притормози, — я попытался привести Франсес в чувство; она при виде происходящего на дороге, казалось, совсем потеряла голову. — Он хочет удрать по прямой.

«Ауди», сбив бордюрный камень, вырулил с объездной и направился к Жуан-ле-Пену. Два «мерседеса» пустились за ним, их двигатели по-слоновьи взревели, фары выхватывали из темноты свою жертву.

— Франсес, поехали.

— Зачем? — Она недвижно сидела за баранкой, не поднимая глаз на лобовое стекло. — Они сумасшедшие, Пол…

— Они пытаются быть сумасшедшими — в этом-то все и дело. Нам нужны еще улики против них.

— Улики? — Франсес никак не удавалось включить передачу, наконец я взялся за рычаг и послал его на место. — Ко всему тому, что уже есть?

— Езжай.

Мы последовали за свихнувшимся кортежем по береговой трассе. На песчаный пляж набегали волны и вскипали пенными разрывами вокруг мусора — банок из-под пива и забытых резиновых ласт, валявшихся там, где когда-то стареющий Пикассо играл с Дорой Маар и ее детьми. Вращающийся луч ле-гарупского маяка прочесывал берег, высвечивая закрытые кабинки ларьков и низкий волнолом.

Франсес сбросила газ, когда один из лимузинов поравнялся с «ауди» и попытался столкнуть его с дороги; второй тем временем наезжал сзади, а потом притормаживал, бодая его в задний бампер. Слева от нас, за веткой железной дороги, стоял жилой комплекс Антиб-ле-Пена. Над одним из балконов горел единственный огонек — там, в квартире за семью замками, сидела какая-нибудь страдающая бессонницей соседка Изабель Дюваль. Я скользнул взглядом по балконам, но тут меня отвлек шум экспресса Ницца — Париж, внезапно возникшего из темноты. Он оглушил нас лязгом стальных рельс и скрылся в ночи.

От неожиданности Франсес на миг потеряла управление машиной, словно черная пустота, образовавшаяся за последним вагоном поезда, засосала в себя БМВ. Наконец она сжала баранку и закричала:

— Смотри! Сейчас свалится!

— Где?

Она показала на дорогу впереди, где тревожно моргали стоп-сигналы. «Ауди» перепрыгнула через бордюрный камень, ударилась о волнолом и подлетела вверх, а потом свалилась вниз на береговую полосу.

Я схватился за руль, оттеснив Франсес, и направил БМВ на пешеходную дорожку. Два «мерседеса» развернулись и замерли и, выключив фары, на несколько мгновений исчезли в темноте. Мы остановились у заброшенного бара, деревянные стены которого были обклеены выцветшими объявлениями, возвещавшими о джазовом фестивале в Жуане. Я заглушил двигатель и вышел на волнолом. Франсес неподвижно сидела на водительском месте, уставившись на приборный щиток. Она уронила руку на рычаг ручника, словно считая, что это ее неумелая езда привела к катастрофе.

Оставив ее в машине, я пошел вдоль берега, ступая по кромке холодной воды, которая тут же пропитала веревочные подошвы эспадрилий. Я побежал по темному песку, чувствуя, как в разошедшиеся швы гринвудова смокинга проникает ночной воздух.

«Ауди» лежала брюхом кверху на мелководье, из-под капота выбивалось пламя. Когда вода отступила, я увидел тело водителя — его заклинило под задним сиденьем, к стеклу пассажирского окна прижималась рука. По поверхности воды, волновавшейся вокруг машины, плавали умирающие языки огня.

Из первого «мерседеса» вышли двое в смокингах, приблизились к кромке воды, и один из них, дождавшись луча ле-гарупского маяка, начал снимать сцену видеокамерой. Когда я, запыхавшийся, в разбухших эспадрильях, был от него ярдах в двадцати и остановился спиной к огням Гольф-Жуана, он направил объектив на меня. Я пошел им навстречу, показывая на водителя, застрявшего в машине, но парочка взобралась наверх и скрылась в своей машине.

— Пол! Помоги ему!

По песку бежала Франсес, держа в руках туфли на высоком каблуке. Видно было, как ходят ходуном ее шейные мышцы, когда она ловит ртом ночной воздух. Она шагнула в набегающие волны и махнула туфлями в сторону машины:

— Боже мой! Они его убили!

Волны ударили по нашим коленям — я успел подхватить оступившуюся Франсес и вытолкнуть ее на берег, преодолевая откатный вал. На дороге со стороны Гольф-Жуана показался автомобиль с мигающим маячком. Приблизившись к горящей машине, он остановился.

— Пол, это полиция… Расскажи им.

— Это не полиция. — Из автомобиля вышли люди. — Эта та самая карета скорой помощи, что ты заказывала. Мы видели ее у виллы Гримальди.

Мы стояли у кромки воды и смотрели, как санитары вытаскивают из «ауди» мертвое тело. Это был крупный, тучный мужчина лет пятидесяти, и, глядя на него, можно было подумать, что его бледное тело несколько дней пролежало в воде. Смокинг держался на нем одним рукавом, как крыло утонувшей птицы. Санитары уложили его на спину и начали делать ему искусственное дыхание. К лацканам белых халатов были приколоты бирки с именами санитаров и телефонным номером службы скорой помощи в Тулоне.

Заглянув через их плечи, я узнал побелевшие черты Паскаля Цандера.

Я посмотрел в глаза шефа службы безопасности. Совсем недавно такие проницательные и хитрые, они теперь уставились в никуда, а плоские зрачки стали похожи на пустые окна. Все сведения о его профессиональной жизни, секретных кодах и маленьких подлостях смыло море. Один из санитаров, молодой блондин, сложенный как серфингист, показал на мою ногу, и тут я понял, что стою на руке Цандера. Я взглянул на короткие пальцы — на их коже отпечаталась подошва моей эспадрильи — и осознал, что всего несколько часов назад они, быть может, ласкали грудь моей жены.

Оставив попытки воскресить мертвеца, санитары вернулись в машину, закурили сигареты и связались с кем-то по своей рации. Я слышал, как хрипловато дышит Франсес, стоящая рядом со мной, потом повернулся и увидел, что она бежит по песку к своей машине.

— Франсес, подожди! Мы вызовем полицию.

С ее туфлями в руках я направился к БМВ, но, когда до него оставалось футов пятьдесят, я услышал рев двигателя. Франсес, показав мне, чтобы я не мешался, преодолела бордюрный камень и направила машину мимо кареты скорой помощи. В слабом свете, отраженном волнами, я видел ее лицо — от пережитого оно стало похожим на какую-то застывшую маску. Она объехала два лимузина и помчалась к Жуан-ле-Пену.

За эспланадой Гольф-Жуана, приблизительно в миле от места трагедии раздался вой полицейской сирены. Водитель второго «мерседеса» вышел из машины и, открыв пассажирскую дверь, поманил меня. Я скользнул взглядом по лежащему на песке мертвецу — его дородное тело как-то съежилось. Когда волна наплывала на берег, рукава его смокинга всплывали, посылая морю сигнал о смерти. Я прижал туфли Франсес к лицу, вдыхая аромат надушенных стелек и свежий запах морской воды.

Шофер ждал, пока я взбирался на волнолом. На нем была куртка для боулинга, а под ней — смокинг, и, подойдя ближе, я узнал его лицо и светящиеся глаза.

— Гальдер? Вы что здесь делаете?

— Пора уезжать, мистер Синклер.

— Так это вы вели машину? Я думал, вы Цандера охраняете…

Я махнул в сторону мертвеца на песке — его обнаженный торс лизали волны. Лицо Гальдера было непроницаемым. В свете фар приближающегося полицейского автомобиля он был похож на свидетеля происшествия, которому все это уже успело надоесть — и перевернутая «ауди», и покойник, и волны. Слишком занятый своими мыслями, чтобы отвечать на мои вопросы, он дистанцировался от любых оценок происходящих событий.

— Мы уезжаем, мистер Синклер, — кивнул он на открытую дверь. — Вам лучше поехать с нами.

Из двери высунулась чья-то рука и, как клещами, ухватила мое запястье. Я был слишком слаб, чтобы сопротивляться, и сел в машину.

— Пол… — Ален Делаж показал мне на откидное сиденье. — Я рад, что мы вас дождались. Я так и сказал Джейн — вы к нам присоединитесь.

Его спокойное лицо светилось в лучах фар полицейского автомобиля. Когда я сел, он улыбнулся дежурной улыбкой спасателя, протянувшего руку тонущему.

На заднем сиденье лицом ко мне бок о бок сидели Джейн и Симона Делаж, видеокамера лежала у них на коленях. На Джейн был все тот же черный шелковый халат, и она дремала на плече Симоны. Узнав меня, она приветственно подняла руку и сложила свои бескровные губы в какое-то слабое подобие улыбки. Я понял, что все еще держу в руках туфли Франсес Баринг, и поставил их на пол рядом с Делажем.

В полумиле за нами маячок полицейской машины выхватывал из темноты стоящие на берегу лачуги. Когда Гальдер завел двигатель «мерседеса», я постучал в стекло за его спиной.

— Ален, сюда едет полиция. Мы должны поговорить с ними.

— Не сейчас, Пол. — Делаж дал знак Гальдеру. — Санитары все им расскажут. У вас был нелегкий день…

Он откинулся к спинке сиденья и показался мне крупнее и увереннее, чем прежде. Перевернутый «ауди» сполз на большую глубину, и санитары вернулись на берег. Они встали на колени рядом с мертвым шефом службы безопасности и взяли кровь на анализ у него из бедра. Смокинг Цандера наконец-то отделился от его руки. Он поплыл прочь, прокладывая себе путь среди волн, разводя рукавами, как пловец брассом, в открытое море — там безопаснее.

А мы устремились в еще более глубокую ночь.

 

Глава 34

Аннотация и танго

— Мистер Синклер, вы нам очень помогли. — Сержант Жюко помедлил у двери, засовывая свой блокнот в карман куртки. — Паскаль Цандер был близким другом каннской полиции.

— Да, он говорил… Я рад сообщить вам все, что мне известно…

Я пожал руку молодого детектива и взглядом проводил его до машины. Он остановился у «ягуара», восхищаясь его обводами, а потом опустился на колено у заднего крыла. Его взгляд профессионала был привлечен чем-то необычным, может быть — неоплаченной квитанцией за парковку, засунутой за ручку багажника. Маленьким ножом он соскоблил чешуйку краски с хромового бампера, потом поднял ее к солнечному свету и успокаивающе махнул мне рукой. Вмятины и царапины на видавшем виде кузове «ягуара» были слишком уж незначительны — едва ли машина перенесла серьезное столкновение. Злополучная чешуйка краски, должно быть, откололась от двери пенроузовской машины, которая все еще выставляла напоказ свою открытую рану — как дуэлянт, гордящийся полученным шрамом. Да и потом, сержант Жюко понимал, что я никак не мог столкнуть «ауди» в море, да еще задним ходом.

Стараясь сохранять спокойствие и чувствуя облегчение после первой утренней инъекции, я так же дружелюбно махнул сержанту, дождался, когда он уедет, и поковылял назад к бассейну. Я разглядывал свое отражение в воде, пытаясь как-то примириться с тем, что битых двадцать минут разговаривал с сержантом, но так ничего и не сказал ему об истинных причинах смерти Цандера.

Рекламный самолет совершал свой утренний облет «Эдем-Олимпии», зазывая желающих в тир для стендовой стрельбы в горах за Грасом. Я лежал на топчане, чувствуя, как вина и боль выходят из меня через колено. Легкая струйка пара поднималась над влажным отпечатком ноги Джейн, оставшимся на кафельной плитке. Глядя на крошечные следы ее предплюсны, я вспомнил о туфлях Франсес Баринг с их запахом пальцев и полуночного моря — теперь они, завернутые в полиэтиленовый мешок, лежали в багажнике «ягуара».

За пять дней, прошедших со смерти Цандера, Франсес ни разу не появилась в офисе. Ее секретарша сказала мне, что та взяла двухнедельный отпуск, но ее телефон в Марина-Бе-дез-Анж был отключен. У меня в ушах все еще стоял ее полный ужаса крик, когда она признала в мертвеце Цандера, я все еще видел ее искаженное лицо, когда она в панике, ничего не видя вокруг, бежала к своей машине. Мне нужно было встретиться с ней и попытаться каким-нибудь образом уверить, что смерть Цандера была несчастным случаем. Себя в этом я уже успел убедить.

Тот убийственный вечер перешел в не менее странную ночь. Я помню, как мы возвращались в «Эдем-Олимпию», после того как мне не удалось — я был слишком ошарашен случившимся — заставить Гальдера остановить машину и сообщить обо всем полиции. Я вглядывался в ночь, в закрытые бензозаправки и супермаркеты; Ален Делаж тем временем разминал мышцы ног, а женщины жались друг к дружке на заднем сиденье «мерседеса» — как островок безопасности в жестоком мире мужчин. Симона покровительственно поглядывала на Джейн, как мать на уставшего ребенка; она не позволила мне взять Джейн за руки, когда я было попытался это сделать.

Мы приближались к «Эдем-Олимпии», где, как я предполагал, нас будет ждать взвод французской жандармерии. Я чувствовал себя слишком усталым и не пошел с другими выпить рюмочку на сон грядущий, а поднялся в свою спальню и уснул, не выключив света. Я проснулся через час — меня разбудил звук разбрызгивателей и стрекот цикад под окном. Из гостиной доносилась танцевальная музыка — мелодичные мотивы и аккорды танго сороковых годов. Так и не сняв Гринвудова смокинга, на котором остались следы морских водорослей, я спустился в гостиную и обнаружил, что Джейн ожила. Она танцевала с Гальдером, выставляя руку в сторону, когда партнер через свое бедро запрокидывал ее назад.

Делажи сидели друг подле друга в креслах и наблюдали за танцем, как импресарио в захудалом дансинг-холле Буэнос-Айреса на репетиции сцены нового мюзикла — трагической истории разлученных любовников. Гальдер двигался со свойственной ему легкой грациозностью, но ему было явно не по себе: он понимал, что танец может не прекратиться, когда музыка смолкнет. Ален Делаж снимал танго, и на лице его, наполовину скрытом видеокамерой, было то же выражение, что во время избиения африканского торговца бижутерией.

Я понял, что на моих глазах намечается следующая жертва. Шагнув через сигаретный дым, я обнял Джейн за талию — она двигалась, как сомнамбула, и вряд ли заметила смену партнера. Реагируя на мои неуклюжие па, она улыбнулась, словно узнав старого знакомого, который когда-то ненадолго вторгся в ее жизнь. Но Гальдер поклонился мне от двери, прекрасно понимая, какая опасность ему грозила.

Ален Делаж стал шефом службы безопасности «Эдем-Олимпии»; самый способный ученик Уайльдера Пенроуза теперь был самым ярым его подручным. Замкнутый и робкий бухгалтер, которого так презирала Франсес Баринг, превратился в самоуверенного и высокопоставленного социопата.

Я лежал на топчане, слушая, как Джейн принимает душ, и радуясь возможности разделить с ней поздний завтрак. Сержант Жюко появился в семь часов, потому начало ее рабочего дня отодвинулось, а я получил призрачную возможность реанимировать умирающий брак. Сидя с нами на кухне, сержант спрашивал меня о «душевном состоянии» Цандера — так он деликатно называл его пристрастие к рюмке. Анализ крови покойного показал высокое содержание алкоголя в его организме. Жюко сообщил нам, что свидетелей происшествия нет и скорее всего Цандер в пьяном виде уснул за баранкой своего «ауди» и встретил смерть в одиночестве на ночном берегу.

Джейн согласно кивала, но я был удивлен, узнав, что именно она подписывала свидетельство о смерти. По официальной версии, она проезжала мимо, увидела санитаров у перевернутого автомобиля, вышла и подтвердила, что Цандер умер от обширных повреждений головы и грудной клетки.

Я молча слушал все это. Сержант Жюко был выпускником элитарного полицейского коллежа и явно не принимал никакого участия в заговоре между «Эдем-Олимпией» и каннской полицией. Но одно случайно брошенное замечание вывело меня из равновесия. Полицейские начальники, приглашенные на виллу Гримальди, сообщили, что я, вероятно, был последним, кто говорил с Цандером, и даже, кажется, угрожал ему.

Джейн вышла с веранды, одетая в кремовый льняной костюм, волосы подвязаны черной шелковой лентой. В руках у нее была чашечка кофе, но стимуляторов ей явно не требовалось — шла она легкой амфетаминовой походкой. Я в который уже раз подивился тому, как быстро она восстанавливает внешнее спокойствие и энергию. Она весело помахала рукой мсье Анверу, садовнику, и бросила крекер воробушку, наблюдавшему за ней с розовой беседки. И опять я почувствовал прежнюю любовь к ней, тепло, сохранявшееся, несмотря на «Эдем-Олимпию» и все, что случилось с нами.

И в то же время я не мог не отдавать себе отчет в том, как сильно она изменилась. Она раздобрела, а кожа на ее лице стала землистой и блеклой. Она часто извинялась за то, что забывает спускать после себя воду в уборной, а стул у нее был кровянистый: она объясняла это крепящим действием диаморфина. Она машинально выплеснула остатки кофе в бассейн.

— Пол, как ты думаешь, Жюко остался доволен?

— Наши с тобой легенды совпадали. Ты говорила очень убедительно.

— Какие еще легенды? Это был несчастный случай.

— Ты уверена?

— Я же там была. — Джейн запрокинула голову, чтобы солнце согрело ее бледную кожу. — Мы его обгоняли, а он потерял управление. Я не сказала об этом Жюко, а то бы всех потащили на допросы.

— Очень предусмотрительно. А кто сидел за рулем?

— Ален, кажется. Цандер был ужасно пьян. От него на берегу так и несло.

— Мне этот одеколон тоже не понравился. Удивительно, что ты почувствовала его из машины. Ты ведь так из нее и не выходила.

— А вот и выходила. — Джейн испытывала непритворное возмущение. — И Ален, и Симона сказали, что я подходила к Цандеру с моим саквояжем.

— Вероятно, я не обратил на это внимания. А само происшествие ты видела?

— Более или менее. Все произошло так быстро. Машины даже почти не коснулись друг друга.

— В этом не было нужды. — Я смотрел, как кофейная гуща оседает на дно. — Представь — у тебя на хвосте трехтонная черная махина. Да тут любой предпочел бы освободить дорогу. А кто был в первой машине?

— Ясуда и кто-то из «Дюпона». И шофер — этого я раньше и не видела.

— Хороший шофер. Высокопрофессиональная агрессивная езда. Вероятно, Ален для этого случая пригласил специалиста-гонщика из полиции.

— Пол… — Джейн заглянула мне в зрачки, словно проверяя, не принял ли я слишком большую дозу. — У тебя опять навязчивая идея. Сначала Дэвид, теперь этот несчастный случай. Ужасно, конечно, но…

— Цандера никто не любил?

— Как на мой вкус, он был слишком толстый. — Джейн скорчила гримаску, и слой косметики на ее лице пошел мелкими трещинками. — Но все же он был человек.

— Настолько человечный человек, что играл с тобой в игры Алена.

— Пол, мы договорились не трогать эту тему. Надо же мне как-то расслабляться. Мужчины начинают так дергаться, когда мы задираем юбки. Они думают, что мамочка собирается трахнуться с молочником.

Я взял ее бледную руку с обгрызенными ногтями.

— Джейн, послушай меня хоть раз. Ален опасен. Я видел его глаза, когда ты танцевала с Гальдером. Я видел кое-что такое, чего твоя телеметрическая система никогда не заметит — чистейшей воды плантаторская жилка. Бельгийское Конго времен Леопольда Второго — мерзость и расизм. У Конрада есть роман об этом.

— Он входит в школьную программу.

— Так ты его читала?

— Только аннотацию. Уж больно было страшно. — Она встала и поправила юбку. — Я опаздываю. Пол, почему бы тебе не съездить ненадолго в Лондон?

— Я должен за тобой присматривать.

— Очень мило с твоей стороны. Нет, правда, мило. Как поживает Франсес? Что-то она давно не звонила.

— Она уехала. Она после смерти Цандера сама не своя.

— Найди ее. Она тебе нужна, Пол.

— Может, мне жениться на ней?

— Если хочешь. Я за тебя буду рада…

Я дошел с Джейн до подъездной дорожки, посмотрел, как она дает задний ход, восхищаясь ее лихим переключением передач. В своем льняном костюме выглядела она очень элегантно и невозмутимо, но на рукаве у нее я заметил кофейное пятно. Я был вознагражден ее долгой улыбкой, ее медленный взгляд скользнул по мне на прощанье — вот так все и было в наши счастливые деньки. Скоро наш брак прикажет долго жить, но тем тверже я решил ее спасти.

Коленка моя снова запульсировала, отсчитывая часы с надежностью Биг Бена. Я сидел на своей кровати в комнате Алисы, положив рядом чехол со шприцем и прислушиваясь к звуку двигателя «пежо» — Джейн вывела машину из жилой части анклава и направилась к клинике. На третьей передаче движок завывал на французский лад: Джейн переняла эту манеру езды. Самая высокая передача была признаком слабости, боязливой езды, свойственной старикам и неуверенным в себе людям, эволюционным реликтом, сохранившимся и в более развитую эпоху. Джейн принадлежала к поколению, которое давило на газ и тормозило, но никогда не каталось.

В окно мне была видна Симона Делаж на своем балконе, она — словно фигуры на шахматной доске — расставляла на столике свою косметику. На лице у нее толстым слоем был нанесен крем — маска, которая ничего не скрывала. Мы встретились на следующий день после смерти Цандера, подойдя к своим машинам, но выражение ее лица было таким же непроницаемым, как и искусственные озера «Эдем-Олимпии». Только присутствие Джейн привносило какое-то подобие жизни в ее флегматичные черты.

И тем не менее в ее отношении к Джейн не было ничего чувственного. Они с Аленом смотрели на зоны свободной любви, как умудренные туристы — на ряды арабского рынка в незнакомом городе, где их могут ждать изыски какой-то новой кухни. Для этих просвещенных путешественников даже человеческая плоть — лишь повод ненавязчиво поинтересоваться рецептом. В «Эдем-Олимпии» экзотические блюда им на заказ готовил Уайльдер Пенроуз.

Я знал, что меня они считают скучноватым, склонным к созерцательности мужем, который находит удовольствие в том, что жена ему изменяет. Они ничуть не удивились, когда я вошел в комнату, пропахшую марихуаной, и забрал Джейн у Гальдера, — они решили, что я испытывал сексуальное возбуждение при виде этой танцующей парочки. Глядя, как наши жены занимаются любовью с другими, мы развенчали тайну эксклюзивной любви и развеяли последнюю иллюзию — что каждый из нас по-своему неповторим.

Оставив Симону, я обратился к своей коленке, которая свербела и коробилась, как ствол расщепленного молнией дуба. Вставив иглу в ампулу с болеутоляющим, я втянул прозрачную жидкость в шприц. Проверяя свой мениск, скользнул взглядом по изображению Алисы на дверце шкафа. Каким только испытаниям не подвергал Кэрролл психику своей юной героини, но ее непобедимый здравый смысл, преодолев все ловушки, вышел победителем.

Размышляя над этим, я вспомнил слова сержанта Жюко — люди, мол, видели, как я на повышенных тонах разговаривал с Цандером. Детектив пришел допросить меня на пятый день, а из этого следовало, что его сведения вполне могли быть частью некоего продуманного плана. Он сделал вид, что восхищается «ягуаром», а на самом деле искал следы столкновения.

Меня что, хотят выставить убийцей Цандера? Я буду тут хромать по бизнес-парку с мозгами набекрень от болеутоляющего, этакое накачанное наркотиками подопытное животное, которое будут сохранять для последней инъекции и принесут в жертву, когда через месяц, два или три им понадобится козел отпущения. Я мог бы рассчитывать на защиту Уайльдера Пенроуза, но, возможно, Ален Делаж захочет меня убрать, чтобы Джейн принадлежала только им.

Я прощупывал вены у себя под коленкой, Мандельбротово множество хрупких сосудов — географическую карту, наглядно показывающую мою личную разновидность наркомании. Я снова подумал об умненькой Алисе, о том, как она глотнула из бутылочки с надписью «выпей меня», и посмотрел ампулу на свет. На бирочке было напечатано мое имя — с таким же успехом жирным шрифтом можно было написать: «уколись мной».

Моя коленка ждала облегчения, но на сей раз я отложил шприц и закрыл кожаный чехол. Чтобы не быть обвиненным в убийстве Цандера и не попасться в расставленные силки (ведь скоро будут и другие убийства), мне нужна свежая голова. Нужно, чтобы инфицированные связки и железные штыри терзали мою коленную чашечку. Мне нужно думать, и мне нужна боль.

 

Глава 35

Анализ

Супермаркет на главной дороге в Антиб-ле-Пен был полон множества заманчивых товаров — мясные закуски, оливковые приправы, пирамиды новых моющих суперсредств, солнечники и морские петухи такой свежести, что в их чешую вполне можно смотреться, как в зеркало. Вот только покупателей не было. Обитатели жилого комплекса повышенной безопасности, вероятно, так глубоко отступили в свое оборонительное пространство, что у них и потребности-то не возникало ни в еде, ни в приправах, ни в вине. Рекламные щиты офиса по продаже недвижимости на кольцевой развязке «эр-эн-семь» имели вид музейных экспонатов, а представление создавшего их художника о городском торжище, не продвинувшееся дальше Елисейских Полей с их бутиками и богатыми клиентами, казалось, реанимировало забытый мир двадцатого века.

Только в киберкафе по соседству были хоть какие-то клиенты. Бездействующие компьютерные терминалы были повернуты мониторами к стойке бара, но за столиком на улице сидели три байкера в подбитых железом ботинках, затянутые в кожу а-ля Безумный Макс. Они являли собой зловещую часть сверхсовременного комплекса — аналог восседающих на карнизе небоскреба грифов-падальщиков, заполнивших непредусмотренную нишу в экологии будущего.

Меня мало волновало, что супермаркет пуст, удивительным было воздействие этих пустых проходов на мой зрительный нерв. За те недели, что прошли со дня моего отказа от болеутоляющего, мое восприятие окружающего мира обострилось, словно прежде замороженный анестетиками мир теперь очнулся и стиснул меня в своих объятиях. Недавно расфокусированный объектив, сквозь который я воспринимал реальность, внезапно стал давать резкое изображение, и впервые за много месяцев я сумел задействовать те уровни моего разума, которые были закрыты, как этажи опустевшей телефонной станции. Каждое утро после отъезда Джейн в клинику я вытягивал из ампулы приготовленную мне дозу, а потом спускал бледную жидкость в унитаз. Странно, но я не только стал мыслить яснее, но и боли в коленке у меня прекратились. На сей раз пример Алисы оказался отнюдь не лучшим…

Я увидел Изабель Дюваль, как только она вошла в супермаркет. Облачившись в головную косынку и солнцезащитные очки, она бродила у полок с деликатесной кошачьей едой, как начинающий магазинный воришка. Она была бледна и хорошо владела собой, но настороженно поглядывала через плечо, словно чувствуя у себя за спиной преследователя; правда, оглянувшись, она понимала, что испугалась собственного отражения в зеркале.

Я был рад снова увидеть ее. Поговорив с ней по телефону, я отправил ей маленькую посылочку из почтового отделения в Ле-Канне и предполагал, что ей потребуется не меньше месяца, чтобы разобраться. Но она позвонила мне уже через неделю.

— Мадам Дюваль… вы прекрасно выглядите. — Я ухватил ее за руку, прежде чем она успела ее отдернуть. — Спасибо, что помогли мне.

— Не за что… — Она посмотрела на меня поверх своих солнцезащитных очков — мои навязчивые и нетерпеливые манеры выводили ее из равновесия. — Я рада сделать все, что в моих силах. Вы были другом Дэвида.

— Именно. И он все еще не выходит у меня из головы. Поэтому-то я и вспомнил о вас. Тут рядом есть кафе — там мы будем меньше привлекать внимание.

Мы прошли мимо мелкого контейнера, полного омаров, которые толкались и теснили друг дружку, как самолеты, ищущие взлетную полосу. Я взял мадам Дюваль под руку и повел ее к выходной двери. Она нахмурилась, посмотрев на байкеров, бездельничающих на солнышке, — их близость раздражала ее.

— Мистер Синклер, эти молодые люди — они не посыльные?

— Надеюсь, что нет. Даже думать не хочется о том, с каким известием их могли бы послать. — Мы сели за пустой столик, и я заказал официантке минеральной воды. — Мадам Дюваль, нет никаких причин, почему нам нельзя было бы встречаться.

— Никаких? — в ее голосе слышалось сомнение.

— Моя жена была коллегой Дэвида, а вы — из числа последних людей, которые его хорошо знали. Так вы принесли анализ?

— Как и обещала. — Она сняла очки, и я увидел, что взгляд ее обращен куда-то в себя — как всегда при разговоре о Гринвуде. — Когда мы познакомились, вы исследовали обстоятельства смерти Дэвида. Позвольте узнать, вы нашли что-нибудь?

— Если откровенно, то ничего. Его все любили.

— Это хорошо. Он был замечательный доктор. — Она отважилась сделать глоток воды. — Время в Антиб-ле-Пен не двигается. Но мертвецы продолжают открывать нам глаза.

— Изабель, пожалуйста, анализ…

— Извините. — Она вытащила из сумочки конверт и достала листок с печатным текстом. — Позвольте сначала узнать, почему вы обратились ко мне.

— Я не хотел связываться с клиникой. Никогда не знаешь, какие могут последовать осложнения.

— Это можно было сделать в любой аптеке. Таких в Каннах полсотни как минимум.

— Верно. Но я понятия не имел, что было в этом образце. Обычная аптека может сообщить в полицию. Мне пришло в голову, что вы, вероятно, знаете какую-нибудь лабораторию, где не…

— Не будут задавать лишних вопросов? — Мадам Дюваль покачала головой, сочтя, что конспиратор из меня никудышный. — А что это за ампула?

— Я нашел ее дома. — Чтобы ложь выглядела убедительной, я добавил: — Среди вещей Дэвида. Ее содержимое могло объяснить настроение, в котором он пребывал. Если у него был диабет…

— У него не было диабета. Я обратилась в маленькую лабораторию в Ницце. Дэвид пользовался их услугами, пока в клинике не появилось такое же оборудование. Должна вам сказать, что главный провизор был удивлен.

— Почему?

— Это какой-то необычный коктейль. — Она надела очки для чтения и пробежала листок. — Там были витамины группы B и E, противовоспалительный состав и послеоперационное болеутоляющее.

— Отлично. — Я подумал о том, как Джейн колдует над этим зельем, отмеряя ингредиенты, словно мать, готовящая кашку ребенку. — Значит, с этим все в порядке?

— Не совсем. — Мадам Дюваль положила листок на стол, подозрительно наблюдая, как я кручу в руках стакан с минералкой. — Все эти вещества были в очень низкой концентрации и составляли всего пятнадцать процентов от общего объема. Остальные восемьдесят пять процентов — это мощный транквилизатор, амитриптилин. Его используют в клиниках для душевнобольных как успокоительное длительного действия.

Я взял у нее листок и принялся изучать французский текст и цифры с их скачущими десятичными дробями.

— Похоже, довольно большая доза.

— Очень. Если принимать по пять кубиков в день, то пациент будет жить как в тумане. Его ничто не будет трогать — ни его собственное состояние, ни события, происходящие вокруг.

— Похоже, полезная вещь.

— Для тех, у кого стресс или душевный кризис, который они не хотят разрешать. — Мадам Дюваль сделала глубокомысленную паузу. — Такие мощные транквилизаторы обычно не прописывают послеоперационным больным. Им рекомендуют двигаться, а не сидеть целыми днями на одном месте.

— Могут быть и другие причины… — Я взял листок и сунул его к себе в карман. — Благодарю вас, мадам Дюваль. Вы очень мне помогли.

— Не думаю, — Она положила руку на столешницу, которую сотрясала моя дрожащая левая коленка. — Вы по-прежнему счастливы в «Эдем-Олимпии»?

— В целом — да.

— Жизнь там нелегкая. Кажется, что все ясно, но… по крайней мере, боль обостряет ум.

Я тепло пожал ей руку, радуясь тому, что мне нет нужды рассказывать этой умной женщине обо всем.

Когда мы выходили из кафе, байкеры меняли позы за своим уличным столиком. Мадам Дюваль перешагнула через вытянутую ногу в ботинке, а я дождался, когда его владелец отобьет об асфальт расшатавшуюся подковку. Прислонясь к двери, я заметил русоволосого человека с соломенной шляпой в руке — он стоял у припаркованного «рено». Листок, прикрепленный к внутренней стороне лобового стекла (для умиротворения дорожной полиции), извещал, что за рулем доктор или ветеринар, спешащий по срочному вызову. Он повернулся спиной к кафе и принялся изучать карту Лазурного берега.

— Мелдрам…

Я узнал австралийского редактора «Ривьера ньюс». Он наблюдал за отражением мадам Дюваль в стекле пассажирского окна, и я догадался, что ему уже известно, кто выйдет за ней из киберкафе.

Я простился с мадам Дюваль и дождался, когда она доберется до входа в свою парадную. Шествуя к лифту парковки, я увидел, что теперь Мелдрам сидит в «рено» в пятидесяти ярдах от выезда из гаража.

Я спустился на нижний этаж, где был припаркован мой «ягуар», и, когда открыл дверь, к моим ногам упала карточка. Кто-то отпер дверь, а потом осторожно закрыл ее, прижав карточку к порожку. Запасной набор ключей от «ягуара» был только у одного человека. Я прочел:

Пол, оставь «ягуар» здесь. Моя машина с поднятой крышей в соседнем ряду. Ключи под твоим сиденьем. Постарайся, чтобы тебя не видели, когда будешь выезжать. Встретимся в ле-гарупской церкви, около маяка на мысе Антиб.

 

Глава 36

Признание

Осенявшая мрачную тишину этих сводов позолоченная деревянная статуя Богоматери Благополучного Возвращения была почти невидима в темноте, которая заполняла боковые приделы скромной церквушки. Две женщины в бомбазиновых платьях и темных косынках сидели на передней скамье, погруженные в свои мысли об умерших мужьях или детях. Я купил десятифранковую свечу и понес дрожащий огонек по боковому проходу. Десятки пожертвований висели на стенах — напоминания о морских катастрофах, воздушных или дорожных происшествиях; рядом со многими были выцветшие фотографии или газетные вырезки. Лица мертвецов обрамляли латунные медальоны и пластиковые рамки: смеющаяся школьница — с затонувшего в Ницце парома, моряки, погибшие во время войны, антибские рыбаки, потопленные танкером, три аквалангиста, утонувшие в море неподалеку от церкви, которая увековечила память об их смерти. Среди старомодного скопления пыльных шелковых флагов и моделей паровых яхт девятнадцатого века была коробка с прозрачной крышкой, под которой виднелась вылепленная из пластилина модель потерпевшего катастрофу самолета. На поломанных крыльях можно было различить отпечатки детских пальцев.

Открылась дверь, и короткий луч света проник в это хранилище скорби. Женщина в широкополой шляпе и черном брючном костюме закрыла за собой дверь и вгляделась в темноту.

— Франсес? — Со свечой в руках я, пройдя между скамеек, поднес пламя к лицу женщины. На ее нервных губах и приспущенных веках заплясали тени. — Мадам, извините, вы?..

— Пол? Наконец-то. Пойдем отсюда.

Она открыла деревянную дверь, и на нее хлынул поток света — как на труп в открытом гробу. Сзади со своих мест поднялись две женщины и направились к выходу. Когда они вышли на солнце, я узнал мадам Кордье и мадам Менар, шоферских вдов, которых я видел в квартире в Пор-ла-Галер.

Заговорив с Франсес, они повернулись ко мне спиной, словно опасаясь, что я сообщу о них властям «Эдем-Олимпии». Наскоро поблагодарив ее, они сразу же заторопились к такси, ожидавшему их на парковке.

Франсес помахала им вслед, но, чтобы взглянуть на меня, у нее словно не осталось сил. Ее рука беспомощно упала. Она похудела с тех пор, как я видел ее в последний раз, и не сразу прикоснулась к моему плечу, сомневаясь — тот ли перед ней, кого она знала прежде. Она на секунду задержала мою руку в своей, пытаясь напомнить себе, что когда-то мы были любовниками. Призраки былых чувств, казалось, собрались вместе на ее встревоженном лице — и сразу же рассеялись.

— Франсес?.. Я рад тебя видеть.

— Подожди. Я здесь не могу дышать.

Я пошел за ней по неровной площадке, вокруг церкви — к соснам, защищавшим ле-гарупское плато. Мощная подзорная труба на штативе была направлена на мыс Антиб: опусти монетку — и увидишь панораму Ривьеры от Суперканн до Жуан-ле-Пена, от забитой судами Антибской гавани за крепостной стеной, построенной при Наполеоне, до жилого комплекса Марина-Бе-дез-Анж. На посадку в аэропорт Ниццы заходил воздушный лайнер — его крылатая тень скользила по зданиям отелей, стоявших фасадами к глиссаде.

— Франсес, успокойся, пожалуйста. Никто за мной следом не ехал. — Я хотел ее обнять, но она отошла в сторону и ухватилась за подзорную трубу. Я знал, что она думает о чем угодно, только не обо мне. Постукивая рукой по корпусу, она смотрела, как отъезжает такси с двумя вдовами. — Шоферские вдовы? — спросил я. — Что они здесь делали?

— Хотели посмотреть церковь. Она посвящена душам путешественников. Я их подобрала на вокзале в Антибе.

— И я испортил им впечатление?

— Вряд ли. А почему ты так решил?

— Они смотрели на меня…

— Они очень подозрительные. Слухи-то всякие ходят. Тебя видели на некоторых «ратиссажах». Они считают, что ты из «Эдем-Олимпии».

— Я и есть из «Эдем-Олимпии».

— Вот поэтому-то я и здесь. — Она выдавила натужную улыбку, пытаясь уверить себя в том, что, мы все еще близкие друзья. — Пол, мне нужно было уехать. Эта ужасная история с Цандером. Я удрала через ближайший выход.

— Я чувствовал то же самое. — Я пытался заглянуть в ее глаза под ниспадающими полями соломенной шляпки. — И куда же ты делась?

— В Ментону. Поселилась в гостиничке у старого города. Там живет мой друг, которого я хотела увидеть, — отставной судья. Мне нужен был его совет.

— Надеюсь, ты им воспользовалась. В «Эдем-Олимпии» все начинает трещать по швам.

— Только теперь? — Она кинула на меня встревоженный взгляд. — И года не прошло.

— Это неправда. Я только ждал подходящего момента.

— Ждал? Это слишком просто. Ты мог так ждать бесконечно.

Мы шли под деревьями к объездной дороге у маяка, где я припарковал БМВ. Когда она брала у меня ключи, я заметил ее нестриженые облезшие ногти.

— Ты уверен, что за тобой никто не ехал? — спросила она. — А этот тип у киберкафе?

— Мелдрам? Да нет. Он выслеживал «ягуар». Журналисты не любят платить за парковку.

Мы сидели в машине — в тени поднятой крыши, Франсес с силой вцепилась в баранку — словно надеялась таким образом спастись при столкновении. Пытаясь успокоить ее, я взял ее за руки и, сняв их с руля, опустил ей на колени.

— Франсес, зачем Мелдраму следить за мной?

— Вероятно, он чует скандал. Кто-нибудь в Антиб-ле-Пене мог видеть то происшествие. Дома там стоят близко к берегу.

— Никто никогда не смотрит из окон на берег. И потом, Мелдрам работает на «Эдем-Олимпию». Им принадлежит большая часть радиостанции.

— Ну и что? Если на этом можно заработать, он будет служить и нашим и вашим. Ему нужна по-настоящему скандальная история, которую можно продать агентствам новостей. Пожалуй, одна такая у меня для него есть…

Она кивнула своим мыслям и уставилась на маяк, терпеливо ожидая, что он придет к ней на помощь и зальет темноту Лазурного берега своим пронзительным светом. После нескольких недель, проведенных в Ментоне, она стала беззащитнее — но решительнее. Я вспомнил изящную, но неуверенную в себе женщину, которую встретил на конференции ортопедов, и понял, что ничего не изменилось. Тогда начался наш роман, но проведенное нами вместе время было украдено у «Эдем-Олимпии», а потому подлежало возвращению.

— Если Мелдрам сел ко мне на хвост и довел до Антиб-ле-Пена, — сказал я, — то он профессионал высокой марки. Я его не видел.

— Ты и не смотрел. Какая-нибудь консьержка вполне могла навести его на след. У многих влиятельных людей есть любовницы в Антиб-ле-Пене.

— Но ты-то там как оказалась?

— Изабель Дюваль сообщила мне, что встречается с тобой. Но не объяснила для чего.

— Ты с ней поддерживаешь связь?

— Всегда поддерживала. Осталось всего двое-трое людей, кому я еще доверяю. — Она задрала подбородок, демонстрируя частичку своей прежней целеустремленности. — Мне нужно было тебя увидеть, но я не хотела пользоваться телефоном или электронной почтой. Джейн могла сказать Уайльдеру Пенроузу. И вообще, следить за твоим антикварным «ягуаром» — плевое дело. Я должна была встретиться со вдовами, а потому припарковалась в гараже и воспользовалась запасными ключами, чтобы оставить тебе записку.

— Значит, ты следила за мной?.. Почему-то это кажется мне странным.

— Бедняга. Ты такой наивный. Наверно, поэтому ты до сих пор и жив еще. — По ее лицу пробежала тень сочувствия. — За тобой следили с самого твоего приезда в «Эдем-Олимпию». Ты хоть изредка-то поглядывай в зеркало заднего вида.

— Непременно. У меня в голове была какая-то каша — слишком много принимал болеутоляющих. Тебе будет приятно узнать, что я их бросил.

— Хорошо. Вид у тебя теперь более понятливый. А кто тебе прописал эти болеутоляющие?

— Джейн. Коктейль ее собственного производства. Изабель Дюваль по моей просьбе сделала анализ этой бурды. В основном она состоит из мощного транквилизатора.

— Она тебя накачивает успокоительными, чтобы ты не задавал слишком много вопросов. Мне Джейн нравится… но ты подумай об этом, Пол.

— Уже подумал. — Я заглянул Франсес в лицо. Она немного успокоилась, мое присутствие больше не выбивало ее из колеи, и я понял, что теперь она готова к откровенному разговору. — Ну, так зачем мы здесь? Странное место для встречи.

— Я хотела тебя увидеть. Даже скучала без тебя. Ле-Гаруп далеко от «Эдем-Олимпии» и всех этих длинных «мерсов» и водителей-убийц. И потом, я договорилась встретиться здесь со вдовами.

— Но почему в Ле-Гарупе? Мужья их были застрелены в моем саду вместе с Жаком Бурже. И никто, из них — я готов на что угодно спорить — не был убит Дэвидом Гринвудом.

— Вдовы это знают. Они хотели увидеть ковчежек, посвященный приятелю Бурже — младшему менеджеру из «Эдем-Олимпии».

— Парню, которого сбила машина? Несчастный случай, когда Дэвид оказался рядом и пытался помочь бедняге. Странное совпадение.

— Никакой это не несчастный случай. И никакое не совпадение. Дэвид не хотел признаваться, но он чувствовал себя виноватым. Это было самое начало «ратиссажей», и он не понимал, что происходит. Шоферы назначались на работу, и им не нравилось то, что они видели. Поэтому-то они и присоединились к Дэвиду и к Жаку Бурже. Все они видели, как людей сбивают просто ради удовольствия, и хотели вывести на чистую воду тех, кто это делал.

— Захватив частную телевизионную станцию?

— В «Эдем-Олимпии» проводится множество важных конференций. Там есть прямая связь с «Те-эф-один» и «Си-эн-эн». Они собирались транслировать в эфир разоблачение и вынудить министра внутренних дел действовать.

— Значит, ты знала о намечавшихся убийствах заранее?

— Нет. — Франсес взяла меня за руку и прижала мою ладонь к своей шее, словно для того, чтобы не дать ей соврать. Я почувствовал, как словно в беззвучной молитве дрожат ее голосовые связки. — Я не знала. Поверь, не знала. Но, когда Дэвид сказал, что отдал свою винтовку и боеприпасы на хранение Филиппу Бурже, я догадалась — что-то должно произойти. Я сказала ему, чтобы он никого не трогал, но он горел жаждой мести.

— За то, что они сделали с приятелем Бурже?

— Нет, он хотел отомстить за то, что «Эдем-Олимпия» сделала с ним.

Франсес, побуждая себя к действию, постучала по баранке кулаком. Задрав подбородок, она через лобовое стекло смотрела на береговую линию Ривьеры — полководец, готовый захватить береговой плацдарм, но опасающийся нарваться на подводные оборонительные сооружения.

— Франсес, а что «Эдем-Олимпия» сделала с Дэвидом? Он был здесь счастлив, возглавлял работу в приюте, давал Алису из своей библиотеки девочкам.

— Алису? Ты шутишь. — Франсес задрала поля своей шляпы. — Дэвид не был счастлив. Он себя ненавидел так сильно, что ненависть била через край, и меня он тоже начал ненавидеть.

— Почему он убил всех этих людей — доктора Серу, Башле, Ольгу Карлотти? Франсес, ты ведь знаешь почему.

— Да, знаю. — Говорила она чуть ли не с бахвальством. — Кроме меня, никто не знает. Все остальные не уверены. Даже Уайльдер Пенроуз. Поэтому-то они и использовали тебя.

— Использовали меня?

— Да, тебя. Пол Синклер, скучающий экс-пилот, потерявший лицензию и ищущий возможности снова подняться в небеса. Женатый на эксцентричной молодой докторше. Невероятный брачный союз.

— Они ничего обо мне не знали, когда приняли на работу Джейн. Я выпускал книги по авиации.

— Но охотники за головами раскопали твою предысторию, и «Эдем-Олимпия» не упустила своего шанса. Пенроуз, профессор Кальман и Цандер решили провести эксперимент. Они состряпали специальную программу с целью выяснить, что же случилось с Дэвидом. Ты был их лабораторной крысой.

— Все, что я делал, — это валялся у бассейна и покуривал травку с Джейн.

— Именно это им и было нужно. Торопиться им было некуда, и они знали, что скоро тебя одолеет скука. Такая скука, что ты начнешь участвовать в их воскресных играх. Почему они поселили тебя в дом Дэвида? Тебе это не показалось странным?

— Показалось. На самом деле мне это показалось удивительно жестоким. Значит, дом был частью эксперимента?

— Пенроуз хотел, чтобы ты думал о Дэвиде. А разве для этого есть место лучше, чем кровать Дэвида? Они знали, что, занимаясь любовью со своей девочкой-женой, ты будешь слышать винтовочные выстрелы. Эти убийства погрузили мир корпораций в шоковое состояние. Все понимали, что произошло что-то жуткое и может произойти еще раз. Твоя задача состояла в том, чтобы воскресить тот кошмар. Они вычистили дом, но повсюду оставались следы Дэвида — та же ванная, та же кухня, шезлонги со следами его солнцезащитного крема. Пенроуз хотел, чтобы ты сыграл роль Дэвида, чтобы ты начал думать, как он. А на случай, если ты отвлечешься на что-то постороннее, они подсунули тебе горничной сеньору Моралес. Такая словоохотливая испанская дама. Она видела мертвых Башле и доктора Серу в ванной Ги, всю эту кровищу, и наркотики, и Доминику в ее эротическом белье. У нее просто зуд был — так хотелось выложить тебе всю подоплеку.

— Значит, они открыли дверь и втолкнули меня в лабиринт. Но откуда Пенроузу было известно, куда я пойду?

— Он не знал. Ты начал с того, что потянул носом, и тебе не понравился запах. Ты стал поговаривать о возвращении в Лондон. Тебе надоели Канны и жена, которая работает без продыху. Но потом ты нашел пули в саду. Люди Цандера их пропустили, но эти пули им сам Бог послал — ничего лучше для отвода глаз и придумать нельзя было.

— Значит, с того времени я был у них на крючке?

— Ты изображал из себя детектива. Но Пенроуз догадался, что это не единственная причина. Ты стал идентифицировать себя с Дэвидом. Ты знал, что «Эдем-Олимпия» изменила его, и тоже хотел измениться.

— А Дэвид принимал участие в акциях? В нападениях на черных и арабов в Ла-Боке?

— Нет. — Франсес сложила руки чашечкой и скорчила в них гримаску. — Ему это очень не нравилось. Пенроуз и Башле не посвящали его в свои планы. Но он тем временем работал над собственной системой расслабления.

— Какой? Ты же была с ним. Что его заводило — изнасилования, нападения на проституток?

— Это он терпеть не мог.

— Наверно, Уайльдер с ним говорил. Он бывает очень убедителен, когда рекламирует свой садистский мир, свой психопатический набор «сделай сам».

— Мы все получали эту дозу вливаний. Можешь не сомневаться, Дэвид видел все плюсы. «Эдем-Олимпия» процветала. Но Дэвиду не нравилась цена, которую приходилось за это платить.

— И мне тоже.

— Только поначалу, Пол. — Франсес укоризненно взглянула на меня. — Потом ты начал меняться. Теперь ты не присутствуешь, а участвуешь. Ты похож на всех других мужчин — по-настоящему тебя возбуждает не секс, а насилие. Пенроуз тебя дразнил, подкармливал намеками на тайную «Эдем-Олимпию», позволял увидеть смачные сценки мордобития. Вроде того избиения торговца бижутерией, что они устроили на парковке клиники. Все это было поставлено специально для тебя. Они знали, что ты пойдешь к запаркованному наверху «ягуару». Гальдер дал знак, когда ты, оставив Джейн, был на подходе. Они прижали русского и африканца к стене и постарались, чтобы ты услышал крики.

— Я их до сих пор слышу. Кошмарно, но…

— Действенно? Но вот налет на Фонд Кардена тебя завел по-настоящему. Без этих вопивших гейш мы бы с тобой никогда не оказались в постели.

— Это неправда, Франсес.

— Да ты чуть не кончил прямо на полу в кухне. А Пенроуз тем временем капал тебе на мозги: дескать, «узнай свои извращенные наклонности». А ты хотел это услышать. Джейн слишком уставала, и ей было не до секса с тобой, но, приняв немного петидина, она расслаблялась с Симоной Делаж. Это было интересно, и ты не очень возражал.

— Тебе легко говорить.

— Тебя это интриговало, впервые в жизни ты мог отойти в сторону и насладиться новым странным ощущением. И ты все больше сближался с Дэвидом. Каждый раз, когда ты начинал пробуксовывать, они подбрасывали тебе что-нибудь новенькое. Список пациентов в компьютере Дэвида. Ты быстренько сообразил, что это на самом-то деле список намеченных жертв.

— Так это мне его Пенроуз подсунул?

— Конечно же. Как только ты его увидел, тебя уже было не остановить. Потом была эта запись специального репортажа на «Ривьера ньюс»…

— От журналиста, который проработал сезон и уехал в Португалию?

— Не было никакого журналиста. И репортаж этот никогда не был в эфире.

— Кто же его написал?

— Я. Цандер и Пенроуз набросали для меня план. Они попросили Мелдрама передать этот план тебе и намекнуть, что в «Эдем-Олимпии», мол, творятся жуткие дела. — Франсес говорила обыденным тоном, словно объясняя заблудившемуся туристу, как он потерялся в незнакомом городе. Она вроде бы успокаивалась, делясь со мной накопившимся; ее гнев растворялся в прохладных водах правды. Она продолжала, не давая мне вставить ни слова: — Я добавила несколько любопытных контактных номеров — Изабель Дюваль и шоферские вдовы. Ты первым делом помчался к ним на встречу. Как только ты их увидел, тебе стало ясно, что в официальной истории большие дыры.

— Так оно и было. Версия помешательства ничего не объясняла.

— Ты начал обследовать маршрут смерти, чувствуя себя Дэвидом, который отправился в путь, вооружившись своей винтовкой. Ты вечно твердил о Ли Харви Освальде, Хангерфорде и Колумбайн-скул. Поэтому-то Цандер и подрядил Гальдера в экскурсоводы.

— Моя персональная Дили-Плаца. Ну и денек был. Фотографии места преступления свидетельствовали о порочных наклонностях «олимпийцев».

— Эти наклонности были предписаны им Пенроузом в качестве лечебного средства. Вот почему кое-что там выглядит жуткой любительщиной. Берту со своими старомодными весами и чемоданчиком контрабандиста. Он разыгрывал из себя наркодельца, но у него это плохо получалось. Ги Башле с украденными ювелирными изделиями, от которых ему было никак не избавиться. Посмотрев эти фотографии, ты еще больше завяз. Ты чувствовал, что Гальдер знает больше, чем говорит.

— Он убил Дэвида. А заложников он пристрелил?

— Нет. Расстрельным взводом руководил Цандер. Они их арестовали у телецентра и отвезли в дом. А потом Келлерман расстрелял их из винтовки Дэвида. Кто-то мне говорил, что Кордье и Бурже пытались бежать и все пошло насмарку. Поэтому-то ты и пули нашел.

— А Гальдер в это время все еще был на крыше гаража?

— Его никак не могли оторвать от тела Дэвида. Он рыдал над ним. — Франсес прижала кулак ко рту, отчего ее белые губы стали еще белее. — Теперь он использует тебя, чтобы отомстить. Будь осторожен, Пол, — ты пешка на шахматной доске Гальдера.

— Я знаю. — Я взял ее за руку и поцеловал в запястье. — А ты разве не в ту же игру играешь, Франсес? Разве не Цандер и Пенроуз организовали нашу встречу во Дворце фестивалей?

— Нет. Это я сама. У меня было время подумать о Дэвиде. Наше расставание было очень болезненным. Он меня просто измучил.

— Но почему? Я думал, вы были близки.

— Слишком. В этом-то все и дело. Я боялась его потерять. А потому давала ему узнать о самом себе такое, что было ему не известно.

— Например?

— Сейчас это не имеет значения. — Франсес отвернулась и уставилась на горы за Каннами. — «Эдем-Олимпия» развратила и уничтожила его. Настоящей жертвой двадцать восьмого мая был он. Я видела, как он умирает, корчась от боли. После этого я собиралась разоблачить Уайльдера Пенроуза, Цандера, профессора Кальмана, но мне нужны были убедительные улики.

— А фотографии? А правда о заложниках?..

— Это не слишком убедительно. Я несколько месяцев была любовницей Дэвида, моя квартира полна его вещей. Цандер хотел и против меня сфабриковать дело, чтобы покончить со мной раз и навсегда. Если бы не вмешался Пенроуз, меня бы привлекли как сообщницу. И уж точно признали бы виновной.

— Двадцать лет во французской тюрьме. Или что похуже. Благородно со стороны Пенроуза.

— Он знал, что я ему пригожусь. Вот почему я была вынуждена работать на них. Я служу в отделе управления собственностью и в курсе всех операций с недвижимостью на Лазурном берегу — какой оманский миллиардер переезжает в какую виллу в Калифорнии, какой турецкий банкир покупает ювелирный магазин в Вильнев-Лубе или сдает где-нибудь часть складских помещений. Я дала информацию для ограбления в Фонде Кардена и для угона яхты в Гольф-Жуане. Я с самого начала глубоко в этом увязла — хотела отомстить за Дэвида, но ничего не могла сделать.

— Пока мы с Джейн сюда не приехали?

Она раскрыла мою ладонь и принялась изучать линии, потом закрыла ее — как книгу, от чтения которой решила отказаться.

— Извини, Пол, но так оно и есть. Если они тебя использовали, то почему бы и мне этого не сделать? Решила построить свой собственный лабиринт. Их лабиринтом была «Эдем-Олимпия». Мой находился в твоей голове.

— И я с удовольствием начал в нем играть?

— Ты снова стал маленьким мальчиком. Потом ты начал мне нравиться, что не входило в мои планы. Но на мою истинную цель никак не повлияло.

— И что же это была за цель?

— Та же, что и у Пенроуза. Я хотела тебя спровоцировать, устроить для тебя… как это называется — разрушающее испытание. Я хотела вызнать твой самый грязный секрет, а потом собиралась исподволь шантажировать тебя, пока ты не начнешь испытывать к себе отвращение и не взорвешься. Ты бы пошел к британскому консулу, поговорил с членом Европарламента от твоего округа, отнес бы эту историю на Флит-стрит.

— Тебе это почти удалось.

— Поначалу ты действительно подавал надежды. Посмотрел на те ортопедические штуковины и нашел, что в них есть что-то противоестественное.

— А какой бы мужчина не нашел этого?

— Ах, как это верно. Завести мужчину сексуально может все что угодно. Ты ведь носил скобы, когда впервые положил глаз на Джейн. Но потом ты стал волочиться буквально за всеми. Пошел за маленькой шлюшкой на Рю-Валентин. Пенроуз и Цандер даже поверить не могли в такую удачу. У тебя был такой вид, будто ты не прочь ее оттрахать.

— Нет, не в этом смысле.

— Можешь не волноваться. Я тебя понимаю. — Франсес потрепала меня по загривку, словно я был пожилой спаниель, тварь бессловесная, верно послужившая хозяину. — Ты начинал тосковать по Джейн, а маленькая Наташа напомнила тебе о твоей первой любви — дочери доктора на Мейда-Вейл. Пенроуз решил, что ты — законченный педофил и только и ждешь, как бы тебе втиснуться в эту маленькую коробочку.

— Я обманул его ожидания. Как печально.

— Не бери в голову. Тебе по вкусу молоденькие женщины — по виду совсем девочки, только и всего. Педофильная линия завела в тупик. Последняя надежда у меня была на кинофестиваль — думала, ты клюнешь на сочное детское порно, что показывают эти тайские умельцы. Но я по их глазам видела: они сразу поняли, что тебе это не интересно.

— Извини, Франсес. Я искал Джейн.

— Тебе не хватало ее, но ты вполне мог удовлетвориться и созерцательством. Тебе было любопытно наблюдать за Джейн с другими ее любовниками — это освобождало тебя от старомодной ревности, которую ты испытывал, когда твою мать ласкали ее дружки. Меня только удивляет, что Цандер в роли ее любовника вызывал у тебя такое раздражение.

— Шеф безопасности? Ну, должны же у человека быть хоть какие-то принципы. Он хотел трахать мою жену так, чтобы за этим могли наблюдать Ален и Симона.

— Я потрясена. Это и в самом деле слишком.

— Не смейся. Мне это было невмоготу. Но при этом я не желал ему смерти. Франсес?.. — Она отвернулась и закрыла лицо, когда на парковку завернул туристический автобус. — Нас кто-то увидел? Мелдрам?..

— Нет. Я вспомнила о Цандере и о той ужасной дороге… о том, как вода горела вокруг машины. — Ее голос замер, и она повернулась ко мне почти с умоляющим выражением, словно в моих силах было собрать мозаику ее воспоминаний в одно целое. — Этот кошмарный свет фар перед происшествием…

— Франсес, это не было происшествием. Они его убили.

— Да… — Посмотрев в зеркало заднего вида, она увидела, как кровь ударила ей в лицо. В смущении она открыла дверь и вышла из машины, потом наклонилась ко мне и сказала: — Да, они его убили. Но я им помогла, Пол. Я все это для них подстроила…

 

Глава 37

План действий

Я нашел Франсес неподалеку от подзорной трубы; она ходила туда-сюда под деревьями, теребя сорванную с ветки сосновую шишку. К церкви шли одетые в черное женщины; скорбящие жены и матери наносили свой ежегодный визит Деве Марии Ле-Гарупской.

Франсес с раздражением поглядывала на женщин — этот кордебалет плакальщиц угнетал ее. Она чувствовала себя белой вороной — светлые волосы и сшитый на заказ брючный костюм. Она застегнулась на все пуговицы и, шурша по гравию, направилась к медной трубе. Наклонившись к объективу, она принялась разглядывать берег Гольф-Жуана в поисках перевернутого автомобиля Цандера. Я понял, что она выбрала для нашей встречи Ле-Гаруп, чтобы наказать себя.

— Франсес, брось ты. Скажи по-честному — ведь ты ненавидела Цандера…

— Где же она? — Она оттолкнула меня и принялась перебрасывать шишку из одной руки в другую — Я не вижу серую «ауди»…

— Она в полицейской лаборатории — им нужно проверить тормоза и рулевое управление.

— Зачем? Мы можем сообщить все, что им нужно знать. Только вот сообщим ли, а, Пол? Что-то я сомневаюсь… — Она похлопала рукой по трубе, и ее колечко громко цокнуло, так что вдовы обернулись от церкви. — Дай-ка мне монетку. Машина должна быть там…

Я взял ее за плечи и направил к деревянной скамейке на обзорной платформе.

— Давай-ка присядем. На берегу ничего нет — я ездил посмотреть. Франсес, мы были в двух сотнях ярдов, когда это случилось.

— Это все было подстроено. Неужели ты не догадался? — Паника у нее прошла, и теперь она говорила спокойно. — Я была приманкой. Ты искал Джейн, а я тем временем обольщала Цандера. Я сказала ему, чтобы он ехал за мной в Марина-Бе-дез-Анж.

— Поэтому-то он нас преследовал? Он не мог не заметить меня на пассажирском сиденье.

— Это его не останавливало. Я ему сказала, что ты большой любитель секса втроем.

— Вот, значит, что это за погоня в темноте по Суперканнам? Улочки около дороги на Валлорис?..

— Я должна была дать им время подтянуться. Ален Делаж сказал, чтобы я ехала вдоль берега на Жуан-ле-Пен. Пьяные водители нередко слетают с дороги прямо в море. — Она размахнулась и бросила шишку; та, подпрыгнув несколько раз, исчезла в папоротниках. — Поверь, я ведь и не думала, что они собираются его убить.

— Ну, видишь — ты ничего не знала. Тебе не в чем себя винить.

— Должна была знать! — Испытывая отвращение к самой себе, она отвернулась от берега. — До тех пор я еще худо-бедно могла мириться с «Эдем-Олимпией». Но это уж любую чашу переполнит. Пол, это было предупреждение — этих людей нужно остановить, или вслед за Цандером будут умирать другие.

— Теперь они лягут на дно. Делаж рисковал, убивая Цандера. Тот ведь был шефом службы безопасности.

— Он действовал на опережение. Цандер слишком много знал, а потому становился жадным. У него были все эти видеозаписи, и он начал оказывать давление на компании помельче. Он хотел, чтобы в его жалованье включили огромный пакет акций. И потом, против него было и еще кое-что.

— То, что он был арабом? Но ведь Ясуда — японец. В каждом совете директоров есть китаец из Гонконга или Сингапура. Неподалеку от меня живет директор-мексиканец.

— Но они — официальные члены новой элиты. Это люди, выбранные корпорациями. А Цандер, прежде чем обосноваться здесь, возглавлял одну охранную фирму в Пирее. Техническое обеспечение — что-то вроде дворников. Руководители «Эдем-Олимпии» — расисты до мозга костей, но на новый лад. Для них имеет значение только корпоративная иерархия. Они знают, что мир без них рухнет, а потому считают, что им все сойдет с рук.

— Может, и правда, сойдет.

— Нет! — Франсес вцепилась в мою рубашку. — Послушай меня. Некоторые лечебные группы начинают накапливать оружие. Они организуют «охотничьи домики» вблизи иммигрантских поселений в Ла-Боке и Манделье. Считается, что это хранилища для лекарств и промышленных алмазов, и охранники будут хорошо вооружены.

— А на самом деле их цель — провоцировать местных преступников и лоботрясов?

— А потом взбудоражить все иммигрантское сообщество. Мы вернулись в Веймарскую Германию, когда по выходным фрайкоровцы лупили красных. Рано или поздно из недр корпораций возникнет какой-нибудь рейдер с мессианской жилкой, за ним будет стоять весь природный газ Якутии, и он решит, что социальному дарвинизму нужно дать еще один шанс. Послушай, о чем говорят Ален Делаж и Пенроуз, и ты поймешь — они только и ждут его прибытия.

— Ждут, значит, дождутся — свято место пусто не бывает. Сколько всего директоров участвует в лечебных классах?

— Около трех сотен. Многие — в командировках, но на уик-энд, как правило, собирается человек сто. Они орудуют вплоть до Ниццы и Сен-Рафаэля. Творятся жуткие вещи — мерзкое детское порно, изнасилования молодых арабских жен…

— Но полиция когда-нибудь все же вмешается.

— Они смотрят на это иначе. «Эдем-Олимпия» расширяется. Детивель и холдинговая компания покупают тысячи гектаров земли к западу от «де-сто три» — до самой «Софии-Антиполиса». — Франсес мрачно махнула рукой в сторону от моря. — «Эдем-Олимпия» платит миллиарды франков налогов. Они оплачивают новые школы, коллежи и стадионы. Поэтому-то им всюду зеленый свет. Уайльдера Пенроуза и Делажа необходимо остановить вместе с их безумной идеей. Не потому, что она сумасшедшая, а потому, что она работает. Скоро весь мир станет колонией бизнес-парка, а руководить им будет кучка тонкогубых негодяев, которые по уик-эндам притворяются психопатами.

Она пожирала глазами берег Жуана и Кань-сюр-Мера — словно в надежде, что сейчас возникнет цунами и вся прибрежная зона погрузится под воду. Я вспомнил скучающую женщину, которую встретил во Дворце фестивалей, — она проявляла ко мне деланный интерес, рассчитывая с моей помощью отомстить «Эдем-Олимпии». Но после смерти Цандера у нее совсем сдали нервы. Впервые в жизни она опустила очи долу — и, похоже, готова была прыгнуть вниз с откоса.

— Мы их остановим, Франсес. Но нам нужны стопроцентные улики. Свидетельских показаний Филиппа Бурже и двух шоферских жен будет маловато.

— Улики есть. Все «ратиссажи» сняты на пленку. На вилле Гримальди не меньше тысячи пленок. В Ментоне я встречалась с отставным судьей, с которым познакомилась, когда мы покупали его старый дом. Он когда-то был вице-президентом Совета по развитию «Альп-Маритим», но поссорился с Жаком Медесином и его дружками-гангстерами. Они вынудили его уйти в отставку. Его очень заинтересовал мой рассказ.

— Ты только поосторожнее с этим, Франсес. Я должен позаботиться о Джейн. Постараюсь увезти ее в Лондон.

— Она не поедет. Ты же знаешь. — Франсес, уставшая от моей тупости, принялась стучать кулаком о кулак. — Джейн — одна из их основных целей. Ей поручили этот колоссальный диагностический проект.

— Тут же не война. Система и без нее будет работать.

— Естественно! Это же блестящий способ набирать новых членов для лечебных занятий. «Слишком часто простужаетесь летом? Чувствуете слабость? Попробуйте-ка нашу особую разминку. Резиновая дубинка прилагается». Джейн им идеально подходит.

— Она довольно вспыльчивая.

— Была вспыльчивая… Бога ради, Пол, ведь она же наркоманка. Им нужен уступчивый врач, который будет поставлять им сильнодействующие наркотики, не задавать вопросов о странных царапинах и положит на больничную койку любую шлюху, которую покалечат во время этих садистских игр. Их устраивает педиатр, который может лечить несовершеннолетних мальчиков и девочек, подхвативших триппер. И потом, всегда полезно иметь врача, который без лишних слов подпишет свидетельство о смерти, когда в этом возникнет необходимость. Джейн все это для них сделает.

— Она уже начала. Она засвидетельствовала смерть Цандера.

— Она видела, что случилось?

— Нет. Она спала в «мерседесе» Делажа. Но она была там.

— Для этого-то Ален и взял ее. Она и в самом деле считает, что это был несчастный случай?

— Не уверен… — Я смотрел, как первые старухи выходят из церкви и возвращаются к автобусу. — Франсес, есть одна вещь, которую я так толком и не понял. Почему Дэвид пытался убить тебя?

Франсес в упор уставилась на меня, едва скрывая презрение к самой себе.

— Разве он пытался?

— Ты об этом прекрасно знаешь. Он пытался проникнуть в здание «Сименса», чтобы убить тебя.

— Может, он искал кого-то другого. Не знаю. Я его предала.

— В это трудно поверить. Ты его любила, но он с тобой порвал. А несколько недель спустя попытался тебя убить.

— Жаль, что у него это не получилось. Он знал, что я зашла слишком далеко. Я предъявила ему тайную часть его самого, которой он не знал.

— Если не наркотики, то что? Что-нибудь связанное с приютом?

— Да самое главное и было в этом приюте. Со всеми этими испорченными тринадцатилетками, жаждущими секса и готовыми на что угодно ради новой стереосистемы. Поначалу я думала, что эту мысль в его голову вбила я. Но она там и раньше была. Уайльдер Пенроуз лишь слегка подтолкнул его в нужном направлении, а дальше все пошло само собой. А потом он осознал вдруг весь ужас происходящего. Ах, бедняга. Он был слишком честен.

— Тринадцатилетки? Ты хочешь сказать?..

— Да! — выкрикнула Франсес чуть ли не в лицо вдовам, будто хотела вывести их из этого состояния благочестивой скорби. — Об этом я и говорю! Я подталкивала его к этому точно так же, как и тебя. Я любила Дэвида и хотела, чтобы он был счастлив. Если ему хорошо с тринадцатилетней девчонкой, то почему бы и нет? Поначалу Дэвиду это не нравилось, и тогда он пошел к Пенроузу.

— А Уайльдер сказал, что ему, мол, как раз это и требуется? И когда же это началось?

— За шесть месяцев до его смерти. Эта была наша с ним общая тайна. Мы об этом никогда не говорили, хотя и знали, что происходит.

— А монахини не пытались его остановить?

— Они ничего не знали. Девочки быстро вырастали, и менялись они, как в калейдоскопе. Все это происходило в «Эдем-Олимпии».

— В доме?

— Там все начиналось. Он привозил какую-нибудь девочку на уик-энд, чтобы заниматься с ней английским. Они вместе читали «Алису в Зазеркалье», и все девчонки просто умирали со смеху. Дэвид оборудовал для них одну из спален. А потом — сказал «а», говори «б». Пенроуз его убеждал, что, мол, не нужно чувствовать себя виноватым. То, что он не обманывал себя, шло ему на пользу, воспламеняло его воображение. Поначалу все это было очень невинно.

— А потом? Догадаться нетрудно.

— Пенроуз сказал, что знает одного директора, который не прочь позаниматься с девочками английским. В нашем высшем звене Льюис Кэрролл был чертовски популярен. Девочки могли догадаться, к чему идет дело, но им нравились подарки. Они понимали, что встречаются с очень важными дядьками.

— И значит, вскоре здесь был настоящий…

— Подростковый публичный дом. — Франсес потрясла головой, словно читая странный газетный репортаж и не веря написанному. — Дэвид все и организовал. Он распространял книги об Алисе, а библиотека стала системой заказов. Если ты хотел дать урок английского, то брал свой любимый экземпляр. Дэвид устраивал дело так, что ты получал ту девочку, которую заказывал. Доставка товара на дом. Куда там твоему багдадскому калифу!

— Так книги Кэрролла были системой заказов? Теперь понятно, почему в дом приходил этот русский. Он решил, что делом руковожу я, и предложил мне маленькую Наташу. Я хотел отвезти ее в полицию.

— Это многих поставило в тупик. Педофилия — это мы понимали, но как быть с поступком совершенно бескорыстным? Это для «Эдем-Олимпии» слишком оригинально.

— Но Дэвиду ведь сироты были небезразличны. Все об этом говорят. Если ты знала, что происходит, почему не остановила его?

Франсес выпрямилась и крепко сжала подзорную трубу. Она смотрела на жилые дома в Антиб-ле-Пене, будто сгорая от желания спрятаться навсегда за их стенами. Казалось, эта исповедь окончательно вымотала ее, но она твердо решила рассказать все до конца.

— Почему? Я ведь его любила. Я была как те преданные жены, что отворачиваются, когда мужья подходят слишком близко к привлекательному молодому мужчине. Мы почти всегда встречались в моей квартире. Я ничего не хотела знать.

— Но этого было недостаточно, чтобы оставить тебя в живых?

— Он обвинял меня в излишней снисходительности. Я была частью болезни, так глубоко поразившей «Эдем-Олимпию». Когда мы виделись в последний раз, он уже не мог скрыть своего отвращения ко мне. Я была его Хиндли или Розмари Вест, это я сделала его растленным библиотекарем. Он хотел уничтожить всех этих больных людей, играющих в свои сумасшедшие игры. Уайльдера Пенроуза, нашего доктора Смерть с обкусанными ногтями. Ги Башле, шефа службы безопасности, который возглавлял службу грабежей. Ольгу Карлотти с ее девочками по вызову. Шарбонно и Робера Фонтена с их расистскими планами. И всех других.

— Доминику Серру? Его помощницу по приюту. Она участвовала в педофильном бизнесе?

— Она занималась новыми кадрами. Ходила по приютам в окрестностях Канн и Ниццы и подыскивала новые таланты. Девочек, которые жили с «жестокими» дядюшками или имели венерические заболевания.

— И это врач? Не могу поверить.

— Она была уязвима. — Франсес сочувственно всплеснула руками. — Заурядная женщина, чувствующая приближение старости. Каждый день умирает частичка тебя. Она видела, что Башле теряет к ней интерес и удаляется, как лодка у затянутого туманом берега. Она на все была готова, лишь бы его вернуть. Пенроуз убедил ее, что здоровье управленческой верхушки зависит от специальных лечебных программ. Она с этим смирилась.

— А поэтому была включена в список целей. Значит, двадцать восьмого мая Дэвид совершил попытку очистить конюшни и покончить с изводившей его ненавистью к самому себе.

— Он хотел убить тех, кто его растлил. Должны были умереть, по крайней мере, пять или шесть человек, тогда скандал дойдет до прессы и замолчать его не удастся, — Франсес села рядом со мной и взяла мои руки в свои; лицо у нее было сердитое, как у уставшего ребенка. — Если бы он не пришел за мной, то, может быть, его план и удался бы. Он всего на несколько секунд утратил бдительность, но Гальдеру этого хватило, чтобы его застрелить.

— Не вини себя, Франсес. Ведь не ты нажала на спусковой крючок.

— Может, нажала и не я. — Пытаясь взять себя в руки, она вдохнула сосновый запах. — Но я должна закончить дело Дэвида. По «Эдем-Олимпии» продолжают расхаживать сумасшедшие. Пол, мне нужна твоя помощь.

— Я в твоем распоряжении. Но я пока не знаю, что мы можем сделать. Люди видят индексы Доу-Джонса и Никей и считают, что все в порядке. «Эдем-Олимпия» очень сильна.

— И слишком самоуверенна. Пенроуз и Ален Делаж считают, что их ничто не может остановить. Нам нужно достать видеозаписи специальных акций, и чем больше насилия в них будет, тем лучше. С их помощью можно обвинить всех — директоров больших компаний, охранников и местных полицейских, действовавших в свободное от работы время.

— И меня. Об этом тоже не стоит забывать.

— Ты — наблюдатель. Ты сидишь на заднем сиденье «мерседеса», пока эта банда делает свою работу. Мы сделаем копии с видеозаписей и направим их в штаб-квартиры «Шелла», «Монсанто» и «Тойоты».

— Именно это и собирался сделать Цандер. Пленки спрятаны на вилле Гримальди. Охрана там — муха не пролетит.

— Мы не собираемся взламывать замки. — Франсес раздраженно пнула носком туфли землю. — Ты близок к Пенроузу. Он тебе симпатизирует, потому что на тебя так легко произвести впечатление. Ты наполовину уверовал в его жуткие идеи. Поддакивай ему побольше, почаще участвуй в их акциях.

— Франсес, я не могу.

— Они не ждут, что ты будешь насиловать каких-нибудь старых шлюх. Просто пересядь на переднее сиденье «мерседеса». Помогай в планировании, предложи приглядывать за камерами. Так ты будешь поближе к записям. Выясни намеченные цели, особенно с расистским душком. Мы пошлем на место действия своих собственных операторов, каких-нибудь перебежчиков из Би-би-си. Рано или поздно Пенроуз сделает тебя своим помощником. Как и все великие мечтатели, он хочет иметь ученика.

— Тут ты права. Беда только в том, что, кажется, он его уже нашел.

— Тебя?

— Может быть.

— Пол, объясни, на что ты намекаешь.

— Я думаю о Джейн.

— Отлично. Она — любовница Симоны Делаж. Ален теперь в центре всех событий. Попробуй подобраться к нему поближе с помощью Джейн.

— Я не хочу использовать ее. Она — моя жена. Я хочу спасти ее и отвезти в Лондон.

— Ну и отвезешь. Пол, это единственный способ.

— Единственный способ, чтобы ее выставили за дверь. А потом надолго упрятали во французскую тюрьму. Нет, я не могу ее втягивать в эти дела.

— Справедливо. Но с чего вдруг такая забота о любимой женушке? — Франсес внимательно изучала меня своими на удивление трезвыми глазами. — Ты ведь спокойно наблюдал, как она превращалась в наркоманку.

— Она не наркоманка. Врачи много работают, и многие из них принимают что-нибудь, чтобы снять стресс. Она говорила об этом с Уайльдером — они контролируют ситуацию. А ты просишь, чтобы я втянул ее бог знает во что. Джейн…

— Дело не в Джейн! К ней это не имеет ни малейшего отношения. — Франсес потрясла меня за плечи, словно пытаясь разбудить спящего. — Ты думаешь о Пенроузе. Ты боишься повредить ему.

— Это неправда.

— Ты ведь и сам уверовал в его бредовую идеологию. Поэтому-то ты с самого начала и был таким пассивным. Они совратили твою жену, а ты сидел и смотрел. Я все время себя спрашивала — почему.

— Ты же сама говоришь, что я созерцатель.

— Причина не в этом. В глубине души ты считаешь, что Пенроуз прав и здесь зарождается новый мир, основанный на психопатологии. «Эдем-Олимпия» завораживает тебя. Эти огромные компании, чьи управляющие, как минотавры, сидят в своих стеклянных атриумах. Раз в год в жертву должны быть принесены шесть дев. Только гораздо чаще, чем раз в год. Каждый уик-энд — в закоулках Ла-Боки. Ну и что с того — кого волнует, что еще несколько маленьких шлюшек исчезнет в лабиринте?

— Меня волнует, Франсес. Я вижу изъяны в схеме Пенроуза.

— Неужели? — Она повернулась ко мне, словно впервые поняла, что я сказал. — Я знаю его гораздо лучше, чем ты.

— Не сомневаюсь. У тебя был с ним роман?

— Почти. — Она мрачновато кивнула собственным мыслям, выведенная из равновесия воспоминаниями. — Он помог мне после развода. Мне нужна была поддержка, а он не жалел своего времени. Уайльдер Пенроуз может быть очень привлекательным.

— Но и очень опасным?

— Он меня испугал. Как-то раз он весь лучился улыбками, был сплошное обаяние, этакий добрый великан с новым необычным взглядом на мир. А мгновение спустя он чуть не ударил меня. Я рассмеялась над ним по какому-то поводу, а он замахнулся кулаком. Я быстренько убралась.

— Он был боксером. Как и его отец.

— Он хотел стать боксером. Но что-то у него не получилось. Он как-то начал мне рассказывать эту историю — драка с вышибалой ночного клуба после вечеринки членов гребной секции. Вышибала был старый профи, перенесший мозговую травму, Уайльдер сразу это понял. Тот тип ничего не видел левым глазом…

— И Уайльдер его поколотил. Здорово, наверно, отделал?

— Здорово. Но дело было не в этом. Он увидел в себе всю эту подавляемую страсть к насилию — к тому виду насилия, который не понравился бы его отцу. И тогда Уайльдер решил: пусть эта его страсть находит выход через других людей, и стал искать систему, с помощью которой это можно было бы осуществить. Оказалось, что психиатрия словно придумана специально для него. Когда это его философское обоснование было готово, ему оставалось только сидеть и смотреть, как его пациенты расквашивают себе морды — все эти зачуханные директора вроде Алена Делажа, из которых он выковал доморощенных «нациков». Теперь Уайльдер считает себя новым мессией, а наша роль — воплощать его фантазии в жизнь. Цандер был прав насчет Уайльдера Пенроуза.

— Поэтому-то его и убили. — Я взял ее за руки и, прижав к себе, почувствовал, как бьется в груди ее сердце. Мы покинули обзорную площадку и направились назад к БМВ. — Давай-ка уедем отсюда, пока никто не заметил номер машины — у этих вдов острый взгляд. Послушай, что я тебе скажу. Дэвид умер ради того, во что верю и я. Я хочу, чтобы «Эдем-Олимпия» предстала перед судом. Я хочу, чтобы Уайльдер Пенроуз давал показания как главный свидетель обвинения.