Вереща как изгоняемый злой дух, крупная летучая мышь с похожим на молоток носом воспарила из узкой бухточки у протоки и вильнула прямо в сторону катера. Сонар мыши был смущен лабиринтом гигантских паутин, расставленных поперек бухточки колониями волчьих пауков, — и она пронеслась в каком-то метре от проволочного колпака над головой Керанса, а затем поплыла вдоль череды затопленных административных зданий, то скрываясь, то снова появляясь среди массивных, как паруса, крон древовидных папоротников, что пустили побеги сквозь крыши. И вдруг, когда она пролетала над одним из выступающих карнизов, оттуда резко высунулась недвижная камнеголовая тварь и выхватила летучую мышь прямо из воздуха. Послышался краткий пронзительный писк, и Керанс успел заметить сломанные крылья, торчащие из пасти ящерицы. Затем рептилия снова незримо скрылась в листве.

По всей протоке, рассевшись на окнах административных зданий и универмагов, игуаны наблюдали за проплывающими мимо людьми, их твердые застывшие головы неловко дергались. Они совершали броски вслед катеру, хватая насекомых, изгнанных из надводной растительности и гниющих бревен, затем проплывали сквозь окна и взбирались по лестницам к своим прежним наблюдательным пунктам, составляя по три ряда друг напротив друга. Без рептилий лагуны и протоки меж административных зданий, наполовину погруженных в немыслимую жару, носили бы на себе печать странной, призрачной красоты, однако игуаны и василиски возвращали фантазию обратно на землю. Судя по местам их бдений в прежних залах заседаний, рептилии уже заняли весь город. Они снова сделались господствующей формой жизни.

Глядя снизу вверх на древние бесстрастные морды, Керанс мог понять загадочный страх, который они вызывали, вновь разжигая архаические воспоминания о жутких джунглях палеоцена, когда рептилии были побеждены появляющимися млекопитающими, и ощутить неукротимую ненависть одного зоологического класса к другому, узурпировавшему его власть.

В конце протоки они вошли в следующую лагуну, широкий круг темно-зеленой воды почти в полумилю диаметром. Ряд красных пластиковых буйков обозначал канал к проходу на другой стороне. Катер имел осадку немногим более тридцати сантиметров, и, пока они резали гладь лагуны, а косые лучи солнца падали сзади, открывая затопленные глубины, им ясно были видны очертания пяти- и шестиэтажных зданий, что высились под водой, как гигантские призраки. Когда прокатывали волны, тут и там поверхность разрывала поросшая мхом крыша.

В двадцати метрах под днищем катера меж зданий тянулся серый прямой променад, останки какой-то бывшей транспортной артерии; ржавеющие сгорбленные остовы автомобилей по-прежнему стояли у обочины. Многие лагуны в центре города были окружены замкнутым кольцом зданий — и в результате ила туда попало совсем немного. Свободные от растительности, не считая немногих дрейфующих комков саргассовых водорослей, улицы и магазины сохранились почти нетронутыми — подобно отражению в озере, которое невесть как утратило свой оригинал.

Большая часть города давным-давно исчезла, и лишь здания со стальными каркасами в центральных коммерческих и финансовых зонах пережили наступление паводковых вод. Кирпичные дома и одноэтажные фабрики пригородов полностью скрылись под дрейфующими массами ила. Там, где эти массы вырывались на поверхность, в пылающее тускло-зеленое небо тянулись гигантские леса, покрывая бывшие пшеничные поля умеренных поясов Европы и Северной Америки. Непроходимые «мато гроссо», порой ста метров в вышину, они образовывали кошмарный мир соревнующихся органических форм, что стремительно возвращались в палеозойское прошлое, где единственными путями для транзита военных отрядов ООН оказывались системы лагун, наложившиеся на прежние города. Но даже они теперь забивались илом, а затем зарастали джунглями.

Керанс прекрасно помнил нескончаемую процессию зеленых сумерек, что опускались позади них, пока они с Риггсом медленно двигались по Европе на север, оставляя один город за другим, когда миазматическая растительность заболачивала узкие каналы, теснясь от крыши до крыши.

Теперь они собирались оставить еще один город. Несмотря на мощную конструкцию главных коммерческих зданий, от него теперь осталось немногим больше, чем три основные лагуны, окруженные цепью небольших озерец метров по пятьдесят в диаметре, а также сетью узких проток и бухточек, которые в конечном итоге, приблизительно следуя первоначальному плану города, терялись во внешних джунглях. Тут и там они либо вовсе исчезали, либо расширялись в обильно испускающие пар полосы открытой воды — остатки прежних океанов. Эти полосы в свою очередь сменялись архипелагами, что срастались, образуя плотные джунгли южного горного массива.

Военная база, установленная Риггсом и его отрядом и дававшая пристанище биологической экспериментальной станции, располагалась в самой южной из трех лагун под прикрытием целого ряда самых высоких сооружений города — тридцатиэтажных зданий, в которых некогда размещался финансовый сектор деловой части.

Пока они пересекали лагуну, на ее ближней к солнцу стороне, почти скрытый отраженным светом, виднелся выкрашенный в желтую полоску цилиндр плавучей базы; вращающиеся лопасти вертолета на крыше цилиндра вонзали в воду сверкающие копья. В двухстах метрах дальше по берегу располагался меньший по размеру и выкрашенный в белое корпус биологической экспериментальной станции, пришвартованной к широкому горбатому зданию, что прежде служило концертным залом.

Керанс глазел на прямоугольные утесы, где сохранилось достаточно целых окон, чтобы напомнить ему репродукции озаренных солнцем променадов в Ницце, Рио и Майами, которые он еще ребенком разглядывал в энциклопедиях в Кемп-Берде. Курьезно, однако, что, несмотря на сильнейшую магию мира лагун и затонувших городов, Керанс никогда не испытывал никакого интереса к его содержимому, никогда не трудился выяснять, в каком именно городе они расположились.

А вот доктор Бодкин, на двадцать пять лет его старше, еще успел в нескольких из них пожить — как в Европе, так и в Америке — и проводил большую часть свободного времени, плавая на плоскодонке по более отдаленным водным путям, выискивая бывшие музеи и библиотеки. Пусть даже там и не содержалось ничего, кроме его воспоминаний.

Пожалуй, именно отсутствие личных воспоминаний делало Керанса столь безразличным к эффектному зрелищу утопающих цивилизаций. Он и родился, и вырос в пределах того, что прежде было Северным полярным кругом — где ныне располагалась субтропическая зона со среднегодовой температурой в тридцать градусов, — и перебрался на юг, только присоединившись к одной из экологических групп уже на четвертом своем десятке. Обширные болота и джунгли представляли собой сказочную лабораторию, а затопленные города — не более чем удобные пьедесталы.

Не считая немногих стариков вроде Бодкина, никто уже не помнил жизни в городах. Да и во времена детства Бодкина города уже были осажденными цитаделями, окруженными колоссальными дамбами и раздробленными паникой и отчаянием — Венециями, не желающими своего бракосочетания с морем. Их красота и очарование заключались именно в их пустоте — в странном соединении двух природных крайностей, как у отвергнутой короны, заросшей дикими орхидеями.

Последовательность глобальных геофизических сдвигов, что преобразила климат Земли, первое свое воздействие оказала лет за шестьдесят-семьдесят до текущих событий. Длившаяся несколько лет серия продолжительных и неистовых солнечных бурь, вызванная внезапной нестабильностью на Солнце, увеличила пояса ван Аллена и ослабила гравитационное удерживание Землей внешних слоев ионосферы. Когда эти слои исчезли в космосе, обескровливая земной барьер против более полного воздействия солнечного излучения, температура начала неуклонно расти, а нагретая атмосфера уходила в ионосферу, где завершался цикл.

По всему миру средние температуры каждый год поднимались на градус-другой. Большинство тропических зон стремительно становились необитаемыми, а все их население мигрировало на север или юг, спасаясь от температур в пятьдесят пять-шестьдесят градусов. Умеренные ранее пояса стали тропическими, Европа и Северная Америка изнемогали под постоянным натиском тепловых волн, теперь температура здесь редко опускалась ниже сорока градусов. Под руководством ООН началась колонизация антарктического плато, а также северных рубежей канадского и русского континентов.

В течение этого первоначального периода происходило постепенное приспособление жизни к требованиям изменившегося климата. Снижение достигнутого ранее ритма было неизбежно, и находилось очень мало свободной энергии для отпора наступающим джунглям экваториального региона. Более высокие уровни радиоактивности не только ускорили рост всех растительных форм, но и увеличили темпы мутаций. Появились первые аномальные ботанические формы, напоминавшие гигантские древовидные папоротники каменноугольного периода, произошел также радикальный подъем всех низших растительных и животных форм.

На появление этих далеких предков наложился второй глобальный геофизический сдвиг. Продолжавшая нагреваться атмосфера начала растоплять шапки полярного льда. Вечные ледяные моря антарктического плато потрескались и растаяли, десятки тысяч ледников Северного полярного круга, из Гренландии и Северной Европы, России и Северной Америки хлынули в море, миллионы гектаров вечной мерзлоты превратились в гигантские реки.

Но даже в таком случае подъем глобального уровня воды составил бы не более пары-другой метров, однако мощные извергающиеся каналы несли с собой миллиарды тонн верхнего слоя почвы. В устьях каналов сформировались массивные дельты, которые расширяли береговые линии материков и запруживали океаны. Их успешное распространение сжало территорию океанов от двух третей поверхности земного шара до половины с небольшим.

Неся перед собой подводный ил, новые моря полностью изменили контуры материков. Средиземноморье сжалось в систему внутренних озер, Британские острова снова слились с Северной Францией. Средний запад Соединенных Штатов, наполнявшийся Миссисипи по мере того, как она опустошала Скалистые горы, сделался колоссальной бухтой с выходом в Гудзонов залив, тогда как Карибское море преобразилось в пустыню ильных и соляных равнин. Европа превратилась в систему гигантских лагун, где центрами послужили основные низколежащие города, затянутые илом, который несли на юг все расширяющиеся реки.

На протяжении следующих тридцати лет миграция населения к полюсам продолжалась. Немногие укрепленные города бросили вызов поднимающемуся уровню воды и наступающим джунглям, выстраивая по своим периметрам сложные дамбы, но одна за другой все эти дамбы были проломлены. Жизнь теперь была сносной только в пределах бывших Северного и Южного полярных кругов. Косое падение солнечных лучей обеспечивало щит против более мощной радиации. Высоколежащие города в горных районах поблизости от экватора были также заброшены несмотря на более прохладную температуру — из-за уменьшившейся атмосферной защиты.

Именно этот последний фактор обеспечил решение проблемы расселения мигрирующих обитателей новой Земли. Устойчивое снижение плодовитости млекопитающих вкупе с растущим преобладанием форм амфибий и рептилий, лучше приспособившихся к водной жизни в лагунах и болотах, нарушило экологическое равновесие, и ко времени рождения Керанса в Кемп-Берде, городе с десятитысячным населением в Северной Гренландии, было подсчитано, что на полярных шапках все еще живут не более пяти миллионов человек.

Рождение ребенка стало относительной редкостью, и лишь один брак из десяти производил на свет хоть какого-то отпрыска. Как Керанс порой себе напоминал, генеалогическое древо человечества систематически само себя подстригало, явно перемещаясь назад во времени, и в конечном итоге могла быть достигнута точка, когда вторые Адам и Ева оказались бы одни-одинешеньки в новом Эдеме.

Фантазия заставила Керанса улыбнуться — и Риггс сразу же это подметил.

— Что вас так забавляет, Роберт? Очередная ваша туманная шутка? Нет-нет, не пытайтесь мне ее объяснить.

— Я всего лишь представил себя в новой роли. — Поверх аппарели Керанс взглянул на скользящие мимо в шести-семи метрах административные здания — волны от катера выплескивались в открытые окна вдоль береговой линии. Острый запах влажной известки составлял резкий контраст с приторными душками растительности. Макреди вел катер в тени зданий, где за разбивающимися брызгами царила приятная прохлада.

На другой стороне лагуны Керансу была видна тучная гологрудая фигура доктора Бодкина на капитанском мостике по правому борту экспериментальной станции. На поясе у доктора красовался пестрый кушак, а глаза защищал зеленый целлулоидный козырек, отчего он казался правдоподобной копией завзятого картежника с речного парохода, решившего взять утреннюю передышку. Бодкин срывал с нависавших над станцией папоротников ягоды размером с добрые апельсины и швырялся ими в мартышек, что тараторили на ветке у него над головой, тем самым подбивая их к новым шаловливым выкрикам и свисткам. Метрах в пятнадцати оттуда, на каменном карнизе, за всем этим безобразием с холодным неодобрением наблюдала троица игуан — выражая также и нетерпение, ящерицы медленно водили хвостами из стороны в сторону.

Макреди повернул румпель, и они с веером брызг заложили резкий вираж под прикрытие высоченного здания с белым фасадом, что поднималось из воды на все двадцать этажей. Крыша смежного, меньшего по размеру здания служила пристанью, к которой была пришвартована ржавая моторная яхта с белым корпусом. Наклонные плексигласовые окна кабины управления были сплошь в пятнах и трещинах, а из выхлопных отверстий в воду стекало мутное масло.

Когда катер, управляемый опытной рукой Макреди, пристроился позади моторной яхты, Риггс с Керансом взобрались к проволочной дверце, спрыгнули на пристань и прошли по узким металлическим сходням, которые вели в многоквартирный дом. Стены коридора были скользкими от влаги, пятна плесени расползались по штукатурке, но лифт, питавшийся от аварийного дизеля, по-прежнему работал. Медленно поднявшись до крыши, они оказались на верхнем уровне двухэтажной квартиры, а затем по служебному коридору вышли к наружной части апартаментов.

Прямо под ними находился нижний уровень, небольшой плавательный бассейн с крытым патио, где в тени у трамплина были составлены шезлонги. Желтые подъемные жалюзи скрывали окна по трем сторонам бассейна, однако сквозь щели в жалюзи видны были прохладные тени внутренней гостиной, мерцание серебра и хрусталя на журнальных столиках. В мутном свете под тентом в синюю полоску в задней части патио виднелась длинная хромированная стойка, столь же зазывная, как бар с кондиционером, видимый с пыльной улицы в минуту острого похмелья, бокалы и графины отражались в зеркале с ромбовидной рамкой. Все в этом персональном убежище казалось чистым и сдержанным — словно бы в тысяче миль от насиженной мухами растительности и тепловатой воды джунглей двадцатью этажами ниже.

За дальним концом бассейна, несколько прикрытый декоративным балконом, открывался широкий вид на лагуну — на город, что вырастал из наступающих джунглей, на гладкие полотна серебристой воды, что тянулись к зеленым кляксам вдоль южного горизонта. Массивные наносы ила вздымали свои спины над поверхностью, и светло-желтый пух у них на хребтах отмечал появление первых побегов гигантского бамбука.

Вертолет поднялся с площадки на крыше базы и по широкой дуге направился в их сторону. Меняя маршрут, машина покачала хвостом — а затем проревела у них над головами. Двое солдат у открытого люка разглядывали крыши в бинокли.

Беатриса Даль раскинулась в одном из шезлонгов, ее длинное маслянистое тело поблескивало в тени подобно спящему питону. Одна рука с розовым маникюром слегка касалась полного льда бокала рядом на столике, а другая тем временем медленно пролистывала страницы журнала. Широкие сине-черные очки частично скрывали гладкое, ухоженное лицо, однако Керанс подметил недовольную припухлость нижней губы. Судя по всему, подумал он, Риггс изрядно ее достал, навязывая логику своих аргументов.

Риггс помедлил у аппарели, весьма одобрительно разглядывая ее красивое гибкое тело.

Заметив его, Беатриса сняла черные очки, затем поправила ослабленные тесемки бикини. Глаза ее мирно поблескивали.

— Ну-ну, вы двое, валяйте дальше. Тут вам не стрип-шоу.

Посмеиваясь, Риггс потрусил вниз по лестнице белого металла. Не отставая от него ни на шаг, Керанс недоуменно раздумывал о том, каким образом он собирается убедить Беатрису покинуть ее персональное убежище.

— Любезнейшая мисс Даль, — начал Риггс, отводя в сторону тент и садясь в один из шезлонгов, — вам должно льстить, что я по-прежнему вас навещаю. Помимо всего прочего, как комендант данной территории… — тут он шутливо подмигнул Керансу, — я несу в отношении вас определенную ответственность. И наоборот.

Беатриса с пристрастием его оглядела, затем потянулась прибавить громкость радиолы у себя за спиной.

— А, ч-черт… — Она еле слышно пробормотала еще менее учтивое проклятие и перевела взгляд на Керанса. — А ты, Роберт? Ты-то что в такую рань сегодня принесся?

Приветливо улыбаясь, Керанс пожал плечами.

— По тебе соскучился.

— Вот это славно. А то я подумала, что этот гауляйтер пытался тебя всякими ужасами стращать.

— Вообще-то именно этим он и занимался. — Керанс взял прижатый к коленям Беатрисы журнал и лениво его пролистал. Сорокалетней давности номер парижского «Вог». Судя по ледяным страницам, хранился где-то в морозилке.

Керанс бросил журнал на зеленый кафельный пол. — Послушай, Беа, похоже на то, что через пару суток нам всем придется отсюда съехать. Полковник и его люди навсегда отчаливают. Нам тут оставаться после их отъезда — мало хорошего.

— Нам? — сухо повторила Беатриса. — Разве был хоть какой-то шанс, что ты останешься?

Керанс невольно скосил глаза на Риггса. Тот неотрывно за ним наблюдал.

— Не было никакого шанса, — твердо отрезал он. — Ты знаешь, о чем я. В ближайшие сорок восемь часов нужно будет массу всего переделать. Постарайся своими ненужными эмоциями ничего не усложнять.

Прежде чем девушка успела огрызнуться на Керанса, Риггс ровным голосом добавил:

— Температура, мисс Даль, по-прежнему поднимается. Вам будет весьма нелегко выдерживать пятьдесят-шестьдесят градусов, когда кончится горючее для вашего генератора. Мощные экваториальные пояса ливней движутся на север, и через пару месяцев они будут здесь. Когда они пройдут и рассеется облачность, вода в этом бассейне, — он указал на резервуар источающей пар, усеянной насекомыми жидкости, — будет чертовски близка к кипению. А с малярийными комарами, кожными язвами и игуанами, всю ночь визжащими внизу, у вас почти не будет сна. — Закрыв глаза, полковник задумчиво добавил: — Впрочем, это в том случае, если вам все еще будет хотеться спать.

От последнего замечания рот девушки мучительно скривился. Керанс понял, что легкая двусмысленность, с какой Риггс спрашивал, как биологу спится, не касалась его отношений с Беатрисой.

— Кроме того, — продолжал полковник, — кое с кем из гуманоидных падальщиков, вытесненных на север из средиземноморских лагун, вам будет не так просто найти общий язык.

Легким жестом Беатриса забросила длинные черные волосы за плечо.

— Ничего, полковник. Я запру дверь.

— Бога ради, Беатриса, — в раздражении рявкнул Керанс, — что ты пытаешься доказать? Сейчас с этими самоубийственным импульсами, должно быть, очень приятно играться. Но когда мы уедем, с ними уже будет не так забавно. Полковник только пытается тебе помочь — на самом деле ему глубоко плевать, останешься ты или нет.

Риггс испустил краткий смешок.

— Ну, я бы так не сказал. Но если вас слишком волнует мысль о моем личном участии, можете списать это на служебный долг.

— Как интересно, полковник. Я всегда понимала так, что наш долг — как можно дольше здесь оставаться и до самого героического конца приносить все необходимые жертвы. Или по крайней мере… — тут в глазах у Беатрисы мелькнул знакомый огонек насмешки, — именно такие аргументы власти привели моему дедушке, когда конфисковали большую часть его собственности. — Тут девушка заметила, что Риггс поверх ее плеча присматривается к бару. — В чем дело, полковник? Ищете мальчика с опахалом? Или выпить хотите? Нет, я вам предлагать не собираюсь. По-моему, вы, господа, только за выпивкой сюда и являетесь.

Риггс встал.

— Ладно, мисс Даль. Я сдаюсь. Увидимся позже, доктор. — Он с улыбкой отсалютовал Беатрисе. — Завтра в течение дня я пришлю катер забрать ваши вещи, мисс Даль.

После ухода Риггса Керанс развалился в шезлонге, наблюдая, как над смежной лагуной кружит вертолет. Время от времени машина ныряла к водкой кромке, нисходящий поток воздуха от ее лопастей проламывался сквозь колышущиеся ветви древовидных папоротников, сгоняя с крыш игуан. Беатриса достала из бара бокал и уселась рядом с шезлонгом Керанса.

— Лучше бы ты не анализировал меня в его присутствии, Роберт. — Она передала ему бокал и оперлась о его колени, положив подбородок на ладонь. Обычно Беатриса выглядела здоровой и ухоженной, но сегодня лицо ее выражало грусть и усталость.

— Прости, — извинился Керанс. — На самом деле я, пожалуй, себя анализировал. Ультиматум Риггса стал для меня сюрпризом; я не ожидал так скоро уехать.

— Так ты все-таки думаешь уехать?

Керанс замялся. Автоматический проигрыватель в радиоле переключился с пасторальной на седьмую симфонию Бетховена, Тосканини уступил место Бруно Вальтеру. Круглые сутки без перерыва радиола играла весь цикл из девяти симфоний. Керанс подыскивал ответ, и перемена настроения, мрачное вступление к седьмой симфонии, наложилась на его нерешительность.

— Думаю, я хотел бы остаться, но пока что не нашел подходящей причины. Удовлетворения эмоциональных потребностей недостаточно. Должен быть более веский мотив. Очень может быть, эти лагуны затонувшего города просто напоминают мне затопленный мир моего утробного младенчества. Если так, самое лучшее — как можно скорее уехать. Все, что говорит Риггс, — правда. Мало надежды пережить ураганные ливни и малярию.

Керанс приложил руку ко лбу Беатрисы, проверяя температуру, будто у ребенка.

— А что Риггс имел в виду, когда сказал, что тебе не будет спаться? Сегодня утром он уже во второй раз об этом упомянул.

Беатриса ненадолго отвернулась.

— Так, ничего. Просто мне в последнее время приснилось несколько странных кошмаров. Они тут многим снятся. Ладно, Роберт, забудь. Лучше скажи мне серьезно — если я решу остаться, ты останешься? Ты мог бы перебраться в эту квартиру.

Керанс ухмыльнулся.

— Пробуешь искушать меня, Беа? Ну и вопросец. Не забывай — ты здесь не только самая красивая женщина, но еще и единственная. Нет ничего важнее основы для сравнения. Адам не обладал эстетическим чувством — иначе бы сразу понял, что Ева была чертовски случайным изделием.

— А ты сегодня откровенен. — Беатриса встала и подошла к краю бассейна. Обеими руками она отбросила волосы со лба, ее длинное гибкое тело поблескивало в солнечном свете. — Но правда ли все так неотложно, как утверждает Риггс? У нас есть моторная яхта.

— Старая рухлядь. Первый серьезный шторм разнесет ее как ржавую консервную банку.

Ближе к полудню жара на террасе уже начала раздражать, и они ушли с патио внутрь дома. Двойные подъемные жалюзи профильтровывали в широкую гостиную с низким потолком минимум солнечного света, а охлажденный воздух приятно обдувал кожу. Беатриса растянулась на длинной бледно-голубой софе, покрытой слоновой шкурой, одной рукой теребя длинный ворс роскошного ковра. Эта квартира была одним из случайных пристанищ ее дедушки, а также домом Беатрисы со времени смерти ее родителей вскоре после ее рождения.

Она выросла под присмотром дедушки, одинокого и весьма эксцентричного магната (источник его богатства Керанс так и не установил; когда он спросил Беатрису вскоре после того, как они с Риггсом наткнулись на ее мансардное логово, она кратко ответила, что дедушка «просто был при деньгах»), а в более ранние дни — еще и страстного покровителя искусств. Вкусы его в особенности склонялись к экспериментальному и причудливому, и Керанс порой задумывался, насколько глубоко личность этого человека и его странные внутренние перспективы внедрились в его внучку. Над каминной полкой висело массивное полотно сюрреалиста начала XX века Дельво, на котором обнаженные до пояса женщины с пепельными лицами танцевали с щеголеватыми скелетами в смокингах на фоне призрачного, словно бы собранного из костей пейзажа. На другой стене безмолвно вопил один из вариантов самопожирающих фантасмагорических джунглей Макса Эрнста, подобных выгребной яме какого-то безумного подсознания.

Несколько мгновений Керанс молча смотрел на смутно-желтый круг эрнстовского солнца, что сверкало сквозь экзотическую растительность, — и любопытное ощущение чего-то памятного и знакомого пикало у него в мозгу. Много могущественней Бетховена, образ древнего солнца горел в его разуме, освещая мимолетные тени, порывисто пронзавшие самые потаенные глубины.

— Беатриса…

Она смотрела на Керанса, пока он к ней подходил, и слегка хмурилась.

— Что, Роберт?

Керанс заколебался, внезапно сознавая, что, пусть даже краткий и неуловимый, некий важный момент уже прошел, по мере своего прохождения перенося его вперед — в зону обязательства, от которого уже будет не отказаться.

— Ведь ты понимаешь, что если мы позволим Риггсу уехать без нас, мы уже не уедем отсюда позже. Мы останемся насовсем.