Абстрактное изображение парусника, плывущего по покрытому пятнами, мутному и как будто нарисованному морю, окруженное горячим мерцающим контуром, вызывающе зависло между раскаленным небом и пылающей гладью воды — галера «Лунный цветок» со спущенными парусами медленно ползла к горизонту, находясь в семи днях пути от Меро, одного из пяти городов Скорсо. В отсутствие ветра, который хоть как-то развеял бы крайнюю затхлость кубрика, зловоние распространялось повсюду, заставляя и хозяев и работников переходить с места на место, обмахиваться провонявшими насквозь косынками и прочищать носы, давным-давно забитые не упоминаемыми в приличном обществе, хотя и вполне естественными человеческими запахами.
Какая головокружительная перемена! Лязгнули челюсти, сомкнулись объятия когтистых лап, и Джек Уолли — бедный, доверчивый, сластолюбивый Джек Уолли — оказался в ловушке.
К тому же абсолютно все, что предшествовало этим мгновениям крайнего отчаяния, было делом его собственных рук!
О, несчастный Джек Уолли!
Когда его поймали в западню и заперли в клетку, он еще пытался сопротивляться — и был равнодушно выпорот кнутом, причем удары сыпались ниже спины. Теперь же, проснувшись с гудящей головой и закованными в кандалы руками, жестоко избитый и умирающий с голоду, он старался примириться с изменившимися обстоятельствами. Миновали счастливые и беззаботные дни у Друбала и Мими, а он и не заметил этого. Закончилось время веселых разгульных походов по лесу с Крочем и Саломеей — он и этого не понял. Промелькнули даже многообещающие и хмельные мгновения, проведенные в трактире у Долли, — но и тут он только хлопал глазами. Но вот теперь, сидя на борту галеры, готовый превратиться под ударами кнута в послушный механизм с горой мускулов и широкими плечами, Джек понял все. Понял — но слишком поздно.
И все же он был молод, силен и крепок. Следовало бороться за свою жизнь. Джек решил, что, сидя с развевающейся по ветру бородой и махая веслами вместе с другими товарищами по несчастью, он станет разрабатывать план будущей битвы и тренироваться — ему нужны были мускулы из железа, сухожилия из стали и сердце из гранита. А затем он непременно возглавит мятеж и будет безжалостно уничтожать чопорных женоподобных господ, разодетых в шелка и атлас, сберегая все самое лучшее… Впрочем, времени на обдумывание у него будет предостаточно…
О, упрямый Джек Уолли! Он определенно был избран для того, чтобы изобретать утешения, находясь прямо в гуще страданий…
Весь первый день ветер быстро гнал их вперед, и до слуха Уолли доносились стоны блюющих новобранцев, непривычных к морю и не ведавших, подобно ему, о межзвездных просторах. Затем ветер стих.
Наверх Уолли шел с почти трогательной готовностью, горя желанием поскорее вступить на путь испытаний, которые должны были укрепить его тело и руки, развить мускулы и подготовить сердце к великому дню восстания.
— Почему вы не снимите кандалы с моих рук? — вопрошал он, потрясая шестидюймовым стержнем, жестко скреплявшим его запястья. — Я же не смогу так грести.
— Грести? Иди в клетку, ты, жалкий топтун!
Уолли оглядывал галеру «Лунный цветок» с крайним изумлением. Судно было небольшое, но неплохо оборудованное. Волнуясь и дрожа, он шагнул внутрь. Его товарищи — такие же бородатые и полуголые, как и он, — бормоча проклятия, забирались в клетку, которой предстояло стать местом их общих страданий.
Джек сразу вспомнил о белых мышах и волнистых попугайчиках.
Поперек палубы располагалось всего шесть похожих на сачки для омаров цилиндрических клеток, изготовленных из деревянных балок, прочно соединенных шипами и веревками. Клетки были сдвинуты от центра судна так, что образовывали нечто вроде дополнительных бортов. За бортами с обеих сторон находились огромные зубчатые колеса — по крайней мере, этот заслуженный технический термин древности лучше всего передавал облик данных узлов — связанные посредством небольших шестереночных приводов, защищенных от морских волн крышками, с ведущим валом, к концу которого было приделано тяжело хлюпающее гребное колесо. Завербованные на работу забирались в клетки и занимали свои места на узких перекладинах. На небольших ровных участках палубы, укрепленных на осях внутри этих вращающихся клеток, стояли надсмотрщики. Человек должен был проворно переступать со своей ступеньки на следующую, спускаться на ней, словно на эскалаторе, а затем опять переходить на очередную ступеньку, съехавшую к этому моменту на шаг вниз. Ступеньки устремлялись вниз, проскакивая под ногами у пленников, а затем вновь поднимались, проезжая над их головами, и опять стремительно обрушивались вниз — и так без конца.
— Да это адская мельница! — завопил Уолли, отчаянно сопротивляясь. Что-то чрезвычайно холодное легло на его плечи, словно тонкая шелковая паутинка, и в следующее мгновение ее нити вспыхнули, как будто через них пропустили ток с напряжением в миллионы вольт. — А-а-а! — заорал Джек, как только снова обрел дар речи.
Он почувствовал, как чья-то рука играючи приподняла его над полом и встряхнула. Перед ним стоял звериного вида мужчина с кнутом, тот самый, который и приветствовал его по прибытии.
— Ты будешь шагать и шагать, пока не свалишься, топтун! — Широкая, грязная, совершенно бандитского вида физиономия проплыла перед Джеком. — Ползи на свои ступеньки, скотина! Топ! Топ! Топ! Ты будешь шевелить ногами — это так же верно, как то, что мой кнут может запросто содрать с тебя кожу! Или я выпущу из тебя кишки, вышибу мозги, уничтожу!..
И Уолли был вынужден шагать, шагать, шагать…
Куда девались мечты о могучей мускулистой спине? О удалой силе рук? О широченных плечах, позволяющих вытащить из грязи застрявший там автомобиль? Где теперь недавние грезы о великом восстании?
Бег — единственное, для чего можно было тренировать мышцы в этой беличьей клетке. Тренировать мышцы для побега.
По его бедрам стекала расплавленная лава. Лодыжки трещали. Ступни распухли и покрылись волдырями, которые затем полопались и начали кровоточить. Колени тряслись, издавая отчаянный скрип. Но он продолжал шагать — топ, топ, топ…
Гребное колесо вращалось, хлопая по воде и вздымая белую пену. Галера, покачиваясь на волнах, продвигалась вперед. А гребцы в своих каторжных клетках все шагали и шагали — топ, топ, топ.
Все семь дней мучений Уолли думал только о том, как бы повыше поднимать ноги и побыстрее ставить их на очередную опускающуюся ступеньку, чтобы не получить крайне болезненный удар шершавой доской по коленям. Даже в краткие минуты отдыха Джек не мог избавиться от этих мыслей, поскольку жуткая мельница снова и снова возвращалась к нему в кошмарных видениях.
Зверюга с кнутом — грязный, волосатый, ненавистный великан и мучитель — регулировал ритм их каторжного труда. В рукоятке его кнута находилось небольшое устройство, возвещавшее о начале очередного этапа мучений веселым надтреснутым «динь-динь».
«Динь-динь» — звенел колокольчик, и завербованные на работу вскакивали со своих мест, пробуждаясь от полубезумного сна, спотыкаясь ползли к клеткам и взбирались на вечно вращающееся колесо, подгоняемые ударами похожего на змеиный язык кнута. Зверюгу звали Хлыстом — имечко весьма ему подходившее, которым он к тому же очень гордился, весело гогоча и показывая черные гнилые зубы. «Динь-динь» — звякала рукоятка, «вжик-вжик» — свистел кнут, и сломленные, стонущие люди, словно загнанные крысы, расползались по местам для принятия очередной порции мучений.
— Я больше не могу двигаться, — тяжело выдохнул Уолли утром седьмого дня. — Мое тело совершенно одеревенело. Хлыст…
— Зови меня «господин Хлыст», ты, пузатое ведро вонючих помоев! Ха, он не может двигаться! Что ж, сейчас я помогу тебе встать, топтун! Шагай, ты, никчемная крыса! Шагай, килька безмозглая! Шагай, грязная скотина!
Вжик — взвизгнул кнут. «Шагай!» — Вжик. — «Шагай!» — Вжик. — «Шагай!» Три полосы из огня и льда обрушились на обнаженную изрубцованную спину Уолли. Взвыв, как побитая дворняжка, и отчаянно хрустя конечностями, он бросился в клетку, взобрался на ступени и зашагал…
Господин Хлыст зазвенел рукояткой своего кнута и, хохоча во всю глотку, принялся десятками отсчитывать шаги гребцов.
В любое время — днем и ночью, утром и вечером — весело разносилось это ужасное «динь-динь».
«Динь-динь» — звенел колокольчик, «вжик-вжик» — свистел кнут, «топ-топ-топ» — раздавался топот гребцов…
Деревянные брусья, непрерывно вращаясь, проплывали мимо головы Джека, мимо его груди, мимо бедер, мимо бедных, распухших и покрытых нарывами ног, мимо онемевших, израненных и потерявших чувствительность ступней. Бесконечно вращающиеся брусья, динь-динь, вжик-вжик, топ-топ-топ… Но он был еще жив. Пока.
Спустя две недели Джек, чувствуя себя человеком, бредущим в темноте по незнакомому опасному переулку, обнаружил, что он уже способен думать о чем-то помимо ужасного колеса. Кормили пленников хорошо — сила их ног была ценным товаром для хозяина корабля. Однажды, когда ступни Джека совершенно разболелись, корабельный доктор — полный круглый мужчина с женскими руками — вскрыл нарывы скальпелем, протер тампоном поврежденные места и перебинтовал их чистыми желтыми тряпками.
Итак, теперь, совершая свое бесконечное восхождение по ступеням, Уолли думал.
Он думал. Господин Хлыст щелкал кнутом, и узкая палуба отражалась золотыми искрами в его глазах. Море ритмично ухало, когда широкие сверкающие лопасти поднимались из глубины, с шумом рассекая воду.
Он думал и думал.
Бомба.
Это был единственный выход.
Бомба. Такая миленькая симпатичная бомбочка — грохочущий сноп огня и дыма, который разнесет днище «Лунного цветка».
Уолли не знал, да и не желал знать, в честь какой из лун было названо это судно. У данной планеты их было по меньшей мере шесть, но поскольку никто из тех, с кем Джеку доводилось общаться, похоже, не знал, что они живут на чем-то, что являлось планетой, — как правило, ему рассказывали всякую чепуху типа историй о плоском блине на спинах черепах и слонов — но он не хотел искушать судьбу и рисковать быть сожженным на костре во имя торжества законов Вселенной. Итак, бомба. Да.
Когда их выпустили из клеток, он забрался в свой обычный угол ненавистного трюма и вскоре стал обладателем горки пыли, нескольких волосков, одной-двух щепок и кучки ногтей, обгрызенных с собственных пальцев. На ноги он даже не решился смотреть…
Собирая и припрятывая свое богатство, Джек все время думал о неудачной попытке получить от Пи-Айчена межзвездный передатчик и боялся худшего. Надсмотрщики — уменьшенные копии господина Хлыста — без устали рыскали повсюду, бдительно прислушиваясь, не произнесет ли кто имя Пи-Айчена.
Джек не искал союзников. Ему хотелось знать, что, когда днище этого отвратительного дьявольского судна разлетится вдребезги, он и только он будет тому причиной…
О, самонадеянный Джек Уолли…
Смена языка не оказала воздействия на таинство превращения, исполняемое Пи-Айченом, — просьба на галактическом наречии оказалась столь же действенной, как и обращения на керимском. Мысль преодолевала языковой барьер.
Никто не вправе держать ближнего в рабстве… Эта бессмысленная расхожая фраза, без конца повторявшаяся во всех уголках межзвездного сообщества, к которому принадлежал Джек, вызывала лишь раздраженную презрительную усмешку, поскольку все знали, что в каком-то смысле один человек всегда является рабом другого… Так, Джек Уолли, рожденный свободным на Земле, был рабом своего желудка, а заодно и солидных дядей из крупной фирмы, которые могли способствовать его наполнению. Жизнь порождала рабство самим фактом своего существования.
Но все это были завуалированные, скрытые и облеченные в приличную форму разновидности рабства. Что-нибудь вроде: «На этой неделе ваш заработок придется урезать на десять процентов, Джек. Впрочем, если вы не согласны, то сами знаете, что можете сделать…» На Земле и в других Солтерранских мирах это звучало даже несколько грубовато, но здесь подобная вещь казалась комариным укусом по сравнению с мучениями, выпадавшими на долю узников. Здесь люди превращались в рабов ударами кнута и прекрасно знали при этом, что они — именно рабы. На этой планете люди действительно были рабами, и факт их рабства никак не маскировался, хотя и облекалось оно в лицемерную форму «договора».
Да, Джек Уолли был рабом…
«По крайней мере, — с горечью говорил он самому себе, пока надсмотрщики с кнутами разносили жидкую кашу и порции мяса с хлебом — обильные, хотя и слишком грубые, — я теперь смогу сам выбирать для себя форму рабства!»
Он попросил Пи-Айчена сотворить вторую округлую металлическую миску, которую затем ловко запрятал, затолкав наполовину в щель в деревянной палубе и прикрыв сверху соломой, служившей им единственным одеялом. Вот когда эта солома действительно смогла пригодиться…
Если бы кто-нибудь нашел миску, он так и решил бы, что это — просто миска для еды, брошенная кем-то и забытая…
Хозяева судна беспрестанно шастали туда-сюда, подобострастно поглядывая на господина Хлыста с его повелительно позвякивающим кнутом и прислушиваясь, ради своей же собственной безопасности, не нашептывает ли кто-нибудь украдкой имя Пи-Айчена.
Подвыпившие, надушенные пассажиры нежились на корме под шелковым тентом, подчеркнуто вежливо беседуя друг с другом, весело поблескивали вращающиеся лопасти гребного колеса, рабы скорбно шагали по бесконечным ступеням, наполняя клетки жалобными стонами, похожими на придушенные крики морских чаек, — галера «Лунный цветок» во всей своей элегантной и сдержанной красе сверкающего на солнце судна величественно входила в белокаменную гавань Фирея…
— О Фирей, город прекрасных женщин, прекрасного вина и прекрасных грез! — бормотал старик с лошадиным лицом, глазами, похожими на яичные желтки, и сухими, покрытыми перхотью волосами.
Зубы у него были великолепные, и, казалось, он мог запросто слопать любого из своих менее зубастых товарищей. — Золотой Фирей…
— Золотой-то он золотой, да не про твою честь, старый плут! Небось, забыл уже и как женщина-то выглядит! — зло усмехнулся юноша с бешеным взглядом, растрепанными волосами и неуклюжими клешнями вместо рук.
Судно бросило якорь. Гребцы, скованные цепями, лежали в трюме. Шум лопастей и деревянный скрип гребных колес, визжавших словно несмазанная телега, которые терзали и без того раскалывавшуюся голову Уолли, наконец прекратились. Тяжелое громыхание настолько заполняло слух, что теперь, когда его не стало, Джеку показалось, будто он оглох.
Для окружавших его людей — товарищей по несчастью — вся жизнь сводилась к одному лишь непрерывному топтанию на колесе да еще к вынашиванию планов кровавой мести, и угасшее было чувство сострадания постепенно стало вновь возвращаться к Уолли. Большинство из них угодило в кабалу в результате проделок Зеленых Братьев, других, как и Джека, заманили хитростью, третьи попали сюда из-за неладов с законом. Мореплавателям было необходимо как-то заполнять свои клетки рабочей силой.
— Сколько мы пробудем здесь? — спросил Джек у мужчины с хмурым тяжелым взглядом, толстыми влажными губами и торсом, густо поросшим черным волосом.
— Может, дня два-три — кто его знает? Да и зачем?
— Вот бы Пи-Айчен показал им всем… — начал было старик с лошадиным лицом. Надсмотрщик с размаху ударил его рукояткой кнута по лицу так, что рассек губы, а когда тот со стоном начал оседать на землю, пнул его ногой в живот.
— Не смей упоминать здесь это имя! — прохрипел он, и его жирное лицо перекосилось, а губы вытянулись, подобострастно копируя мимику господина Хлыста.
Лицо чернявого мужчины пылало ненавистью, а из горла вырывался глухой рык.
— Если бы я только обладал этой силой! Этим даром, которым владеют лишь немногие в Брианоне, — прошептал он.
Уолли понимал, что тот имеет в виду, и в его голове зародился дерзкий и самонадеянный план.
— А что бы ты сделал, если бы Он обратил эту солому в топоры и мечи, копья и арбалеты? — спросил он.
— Что бы я сделал? — Лицо мужчины покрылось лилово-синими пятнами, отражая клокотавшую в груди бурю чувств. — Да я бы…
Но Уолли не мог так поступить. Точнее, мог, но не хотел. Эти закованные в цепи бедолаги отправились бы на дно подобно французским рыцарям при Креси, а он не имел права обрекать их на такой конец, пусть даже многие, имея перед собой подобный выбор, и предпочли бы гибель в бою смерти от непосильного труда. Джек почувствовал себя неуютно, размышляя о своих поступках и их воздействии на других людей. Это ощущение было для него новым.
— …им головы поотрывал, — закончил волосатый, брызгая слюной.
Ожидая наступления сумерек, Уолли клевал носом. Внезапно он понял, что многие подробности кошмарной жизни на галере прошли мимо его сознания, оглушенного каторжным трудом крутильщика колеса и только теперь приходящего в норму. Джек смутно припомнил светлоголового юношу, порешившего одного надсмотрщика, и эхо тихого всплеска воды за бортом. И еще он вспомнил, как крепко спал однажды ночью под стоны и рвоту трех мужчин средних лет, братьев, напавших на господина Хлыста и жестоко наказанных за это кнутом. А наутро со стороны океана донеслись еще три всплеска.
Да и его собственная спина несла на себе причудливый узор, подтверждавший, что господин Хлыст действительно был мастером своего дела.
Нос Джека служил теперь только для дыхания — функция обоняния была им давно утрачена.
Галера, несомненно, заслуживала того, чтобы быть взорванной. Джек Уолли был достоин побега. Любые действия в отношении господина Хлыста и его подручных вполне оправдывались целью предприятия. Но как же другие узники, его товарищи по несчастью? Что будет с ними?
Сгорбившись в своем углу на грязной соломе, Джек обратился со спокойной и краткой речью к собравшимся вокруг волосатому старику с лошадиным лицом и светловолосому пылкому юноше. Все время, пока он говорил, юноша безуспешно пытался расправиться с полчищами одолевавших их местных тараканов и прочих ползучих тварей.
Уолли выбрал именно этих троих потому, что они производили на него наибольшее впечатление. Вся троица — волосатый Брил, старик Кларк и пылкий юноша Стрем — уставились на Джека во все глаза, когда тот сотворил из соломы три новеньких, сверкающих, остро отточенных напильника.
— Что это?.. Как?..
Он достал четвертый напильник и тихо сказал:
— Начинайте пилить и не задавайте вопросов. У нас есть друзья.
На какое-то мгновение Джек с болью подумал, что ошибся в выборе, но тут все трое принялись потихоньку пилить, вопреки его опасениям не поднимая большого шума, что вполне можно было ожидать от переполненных ненавистью людей.
Азотнокислый калий… Сера… Древесный уголь…
Пыль, огрызки ногтей, пучки грязной соломы исчезали и появлялись опять в новом обличии…
Уолли готовил смесь в своей миске, пытаясь поточнее припомнить проказы давно минувших дней на Лэзенби-Три, чтобы соблюсти нужные пропорции. Не зная точно, насколько полученный черный порошок был устойчив к детонации, он обращался с ним с величайшей осторожностью, чувствуя, что одно неловкое движение могло стоить ему жизни. Пот разъедал глаза.
Брил прикрыл Джека своим обнаженным волосатым торсом, и за этим внушительным экраном тот мог работать с полной сосредоточенностью.
— Я передал напильники дальше! — сообщил Кларк, старик с лошадиным лицом, усмехаясь и брызгая слюной.
— Да? — мечтательно отозвался Стрем, и его дикий взгляд вдруг стал пугающе тусклым. — Вот только доберусь до господина Хлыста…
— Больше он не будет звенеть своей штуковиной, — ухмыльнулся Кларк.
Наступила ночь. Тусклое стекло иллюминатора не пропускало ни лучика закатного солнца, и только бледное тусклое мерцание фонарей, расположенных в верхней части ведущих на палубу трапов, позволяло разглядеть обутые в форменные сапоги ноги надсмотрщиков. Их плечи и головы находились в тени, а кровожадные кровавые языки кнутов свисали на ступени.
Все было готово и находилось под рукой. В соломе лежал целый арсенал боевых топоров, стрел и мечей, из этой же соломы и изготовленных. Оружие взывало к восстановлению справедливости. Уолли потрогал запал и попытался унять дрожь в руках. Остальные не могли понять, почему им следовало держаться подальше от тайника и что еще за чертовщина должна была появиться оттуда…
Уолли чиркнул спичкой… Желтое пламя затрещало и зашипело. Он коснулся запала, и искорка, свистя и извиваясь, побежала вперед — крошечная искорка, слабый зародыш грядущих свершений, подобный семени могучего дерева. Ее пламя должно было зажечь факел свободы.
— Что там происходит? — Надсмотрщик поднял фонарь и, помахивая кнутом, начал спускаться вниз. Его обутые в сапоги ноги громко топали по ступеням, словно насмехаясь над каторжным трудом узников.
Кто-то протянул руки и схватил его за ногу. Другой без лишней торопливости нанес удар копьем. Еще кто-то подхватил выпавший из рук надсмотрщика фонарь.
Шнур запала продолжал отчаянно шипеть, отбрасывая вокруг похожие на призраков черные пляшущие тени.
Другой надсмотрщик заорал громким резким голосом. Обутые в сапоги ноги застучали по палубе. Решетки со звоном полетели в сторону, и холодный, несказанно приятный воздух хлынул в трюм. Свет озарил белые напряженные лица, спутанные бороды, грозно поблескивающее оружие…
— Сигнальте тревогу! Зовите солдат! Бунт! Бунт!
— Это не бунт, — проворчал Джек, отступая назад вместе с Брилом, Кларком и Стремом. — Это день расплаты!
— Чего же мы ждем? — взревел Брил. — В любую минуту могут появиться солдаты с арбалетами!
Тень страха скользнула по потным лицам замерших в напряжении людей…
— Мы ждем… — начал Уолли.
Продолжать не было необходимости.
Бомба с оглушительным грохотом взорвалась, разнеся половину борта и нос корабля. Все вокруг было объято обжигающим пламенем и заполнено дымом. Холодная зеленая морская вода, покрытая седой пеной, водопадом низвергалась внутрь и с рычанием разбивалась о палубу.
— Все наверх!
Зажав в кулаке боевой топор, Брил бросился вверх по ступеням. Вслед за ним, крича и толкаясь, ринулась толпа остальных узников. Блеск оружия создавал нечто вроде ореола над их головами. Взвились стрелы арбалетов. Потекла кровь. Страха больше не было…
Пробил час расплаты! Наступил день Страшного Суда, безумный и кровавый! Узниками овладело одно желание — отомстить! Отплатить ударами мечей и копий за каждый щелчок ненавистных кнутов!
Впоследствии Уолли с большой неохотой вспоминал подробности того вечера.
Люди, с которыми обращались как с животными, начинают вести себя подобно животным. «Только Я один вам судья», — говорил Господь, но те, кто отвернулся от Господа, заслужили человеческое отмщение.
Вода вокруг «Лунного цветка» окрасилась в багровый цвет. Изуродованные человеческие тела летели за борт. Все смешалось — крики, вопли, мольбы о пощаде, сиплый рык и хрипы. Мечи взлетали в воздух и, сверкая лезвиями, обрушивались вниз…
Уолли заметил господина Хлыста.
Позвякивая кнутом, тот стоял в клетке, окруженный плотным кольцом изможденных, растрепанных, грязных людей с ослепительно блестевшим оружием в руках, которые обступали его, словно злые духи. Кнут натолкнулся на острый клинок, и лишенная силы плеть упала на землю. Еще кто-то из этих Эвменид в мужском обличии резко рубанул мечом, и рука господина Хлыста бессильно повисла. Прохныкав прощальное «динь-динь», рукоятка кнута полетела в море.
То, что произошло потом, заставило Уолли поперхнуться. Он отвернулся в сторону и перезарядил свой арбалет.
Мимо пронесся Стрем с окровавленной и неестественно болтающейся левой рукой. Все тело его было мокрым от крови, а рот широко раскрыт в крике, который, однако, не доходил до слуха Уолли. Брил размахивал топором с обагренным кровью серебристым лезвием, убивая направо и налево и выкрикивая что-то громким и резким голосом, но Джек и его не слышал.
В водосточном желобе у ног Уолли валялся один из надсмотрщиков. Голова его была отделена от шеи.
— Вы сами навлекли это на себя, — прошептал Джек, роняя арбалет в залитый кровью желоб. — Этот гнев копился долгое время вашими же стараниями, и теперь, когда чаша весов качнулась в другую сторону, вы пожинаете плоды собственных усилий. — Он взобрался на бортик. — Мне жаль вас и жутко смотреть на эту бойню, но вы сами во всем виноваты. — И он нырнул в воду.
«Лунный цветок» уже погружался в море, красное от огня и крови, но вакханалия неверия в божественное возмездие все еще продолжалась на его накренившейся палубе.
Холодная зеленоватая вода обступила Уолли, охлаждая и очищая тело словно чудесный бальзам, но она не могла изгнать из сознания заполнявшие его образы и унести прочь звуки, которые Джеку не суждено было забыть уже никогда.
— Вы сами виноваты, — снова и снова повторял его возбужденный разум. — Вы не должны были этого делать… Но раз уж вы начали, иного конца быть не могло… Проклятые глупцы!