Хэп Лодер крайне обрадовался, увидев меня.

По правде говоря, я ожидал некоторой скованности при встрече.

Но Хэп Лодер заплясал, закричал, хлопнул меня по плечу, схватил за руку, угрожая оторвать ее, и заревел:

— Вина!

Он обнял меня, заржал и поднял такой шум, что сбежался весь лагерь клана.

Все были тут. Ров Ковно, Арк Атвар, Локу, мои верные кланнеры. В первый вечер никаких дел не обсуждалось. Горели громадные костры; забили чункру и зажарили мясо. Оно было способно привести в восторг любого гурмана, жир — коричневый и с хрустящей корочкой, соки — пикантнее, чем все соусы Парижа и Нью-Йорка, вместе взятые.

Танцевали девушки в вуалях и мехах, звеня золотыми колокольчиками и цепочками, сверкая белыми зубами, с горящими от возбуждения глазами и разрисованной светом костров загорелой кожей.

Передавались и опустошались кубки, бурдюки и кувшины с вином. Фрукты лежали, наваленные огромными кучами на золотых тарелках, сияли звезды, и не меньше шести из семи лун Крегена освещали наш пир.

О, да. Я вернулся домой!

На утро Хэп завалился ко мне в шатер, провозгласив, что голова у него как копыто зорка.

Я бросил ему ветку палин, и он принялся жевать эти похожие на вишни ягоды. Когда приходит время похмелья, они творят чуть ли не чудеса.

Ожидавшаяся мной неловкость положения проистекала из моей предполагаемой смерти. Зоркандером должен был стать Хэп Лодер. Между званиями зоркандера и вавадира разница в одну ступеньку; вавадир считается более высоким, но мои кланнеры все равно считали меня вавадиром, хотя, строго говоря, такой титул полагался вождю четырех и более кланов. Хэп объяснил, что кланнеры не были уверены в моей смерти, считали, что я вернусь, и что он стал полу-зоркандером. Я положил руку ему на плечо.

— Я хочу, Хэп, чтобы ты был зоркандером кланов. Если я попрошу людей помочь мне, то буду просить как один из них, а не как зоркандер и командующий. Я знаю, что вы поможете, Хэп. Но хочу, чтобы вы знали — я не приказываю вам и не считаю выполнение само собой разумеющимся. Я искренне благодарен.

Он бы оскорбился, если бы я не дал ему этот шанс.

— Но ты наш зоркандер, Дрей Прескот. Всегда и навек.

— Да будет так.

И я сообщил ему о плане, а потом вошли и другие — мои джиктары, и я обрадовался, увидев среди них Локу. Джиктар не обязательно командует тысячей воинов, это касается и других званий, кратных десяти. Это названия чинов. Подобно центурионам Древнего Рима, джиктары командуют таким числом солдат, какого требует данная военная задача.

Когда план представили для обсуждения, раздались громкие крики радости. Он был по-детски прост, как большинство хороших планов, и успех его зависел от внезапности, бесшумности и ужасающей боевой мощи кланнеров.

Локу, смеясь, вскочил на ноги.

— Мы можем найти Ната, маленького вора. Он поможет, ибо знает город, как вошь подмышку.

— Ната? — притворно удивился я. — Локу, ты хочешь сказать, что не перерезал ему глотку?

Локу весело заржал.

— Будет очень неплохо, — произнес со свирепой многозначительностью Ров Ковно, — вернуться с оружием в руках.

— Главным образом, с луками, — уточнил я, снова делаясь вавадиром. — И секирами. Я считаю, что если вы выступите против шпаг и кинжалов горожан с палашами, у них будет над вами преимущество. Хотя гладиусы…

Последовали кивки. Эти люди понимали разницу в технике, требовавшейся для боя на вавах при массированной кавалерийской атаке среди равнин с одной стороны и для ближнего боя на улицах города с другой. Они обладали чистой скоростью и ударной мощью для победы над бойцом со шпагой и кинжалом, и я знал, поскольку настоял на поддержании этого искусства, что они умели держать гладиус в левой руке, когда применяли палаш или секиру. Возможно, лучше всего будет полагаться только на хорошо известную им технику, поэтому я не предполагал, что каждый воин будет иметь при себе мэнгош. Однако я закинул на пробу удочку.

— Конечно, если пользоваться длинным палашом как двуручным мечом, то можно попытаться пощекотать шпажиста прежде, чем он доберется до тебя.

Откровенно говоря, я отчаянно беспокоился при мысли о своих кочевых воинах, выступающих против прожженных шпажистов города.

В конце концов, боевая шпага — ловкое оружие, совершенно непохожее на шпагу, применяемую для фехтования французского стиля. Но, может, мои ребята проскочат за счет большего веса и мускулов?

— Если бы только вы сочли возможным пользоваться щитами, ваши гладиусы стали бы смертельными… — начал я, но дружная реакция кланнеров задушила идею в зародыше. Я вздохнул. При столкновении культур обычно побеждает более молодая. Впрочем, кланнеры не были младенцами при оружии или новичками. Теперь я вижу то, что не видел тогда — как комично я реагировал на предстоящую схватку: столь многое было поставлено на кон, а меня заботило главным образом благополучие этой самой крутой, крепкой и страшной компании бойцов, с какой я когда-либо имел счастье встретиться.

Первоначально я собирался провести с кланнерами только сутки. Я уже убедился, насколько действенным оказалось руководство Хэпа Лодера. Возможно, доля его успеха в управлении кланами проистекала из обучения, которое он прошел в качестве моей правой руки, но я не особо ставил это себе в заслугу. Хэп — большой мастер поглощать оби. Он поглощает их так же, как клановые вина. В разгар битвы он может пить из фляги в левой руке и размахивать острой, как бритва, секирой в правой. Я это видел. Конечно, я и сам такое проделывал, но сомневаюсь, что с таким же шиком, как Хэп Лодер.

Вышло так, что я провел с кланнерами не только эту, но и следующую ночь, в течение которой мы весьма много пили, кричали и хлопали плясавшим для нас девушкам. Они ни в коем случае не были танцовщицами, и человек, назвавший бы их так, получил бы терчик в горло прежде, чем произнес второй слог ошибочной фразы. Мы во все горло орали клановые песни мчавшимся над нами лунам.

— Запомните, — приказал я, вытащив из седельной сумки зелено-синий костюм. — Этот цвет — за нас. А если увидите изумрудно-зеленый — окрасьте его в алый кровью владельца.

— Да! — проревели они. — Небесные цвета всегда пребывали в смертельном бою!

Наконец — не без последних десяти-двенадцати прощальных чаш, навязанных джиктарами и столпившимися кланнерами, я попрощался и направился обратно в Зеникку. Я намеревался найти в нескольких милях от города караван, переодеться в зелено-синий наряд и таким образом миновать ворота, не привлекая внимания. В наряде кланнера я, конечно же, вызвал бы самые серьезные подозрения.

Караван оказался большим, медлительным, красочным и сверкал крегенской пышностью. Он благополучно прошел равнинные пределы кланов. В охране каравана служили не только чулики, но также и наемные кланнеры. Мой зелено-синий наряд легко смешался с пестротой цветов.

Наряду с неутомимыми калсаниями и длинными вереницами степных ослов, в караване брело еще много вьючных мастодонтов. Каждый из этих голиафов мог везти две тонны поклажи — по тонне с каждой стороны. Они неторопливо брели, словно истинные корабли равнин. Я восхищался перекатывающимися мускулами и тяжелой поступью. Я надеялся, что, когда они доберутся до места назначения, их не забьют, как это часто случается, ради бивней и шкур, и они опять смогут неустанно брести по непроторенным путям Великих равнин.

Случайное открытие, что поклажа мастодонтов во многом состояла из бумаги — множества пачек, и все прекрасно упакованы, — возбудило во мне сильное любопытство. Я вспомнил тайну, окружавшую производство и распространение бумаги в Афразое. Монеты же, с тех пор как я стал проживать в Доме Эвард, образовали в последнее время часть моих отношений с жизнью. Саванты не применяли никакой формы денежного обмена, а кланнеры интересовались монетами только как добычей из разграбленных караванов, которую могли использовать для меновой торговли с городом. Пока я был рабом, у меня не нашлось времени обрести мелкие медные монеты, что часто находят путь к рабам. Теперь же, благодаря подобающему вложению в дело нескольких серебряных монет с лицом Ванека на одной стороне и крегенским символом двенадцати на другой, а также баклаги с дьявольским напитком под названием «дона», я смог провести осмотр бумаги.

Она оказалась прекрасной, гладкой по текстуре от каландрирования и прочной из-за тряпочно-волоконной основы. Кровь застучала у меня в висках, когда я определил, что бумага сделана в Афразое. Я выяснил, что она поступала уже упакованной с кораблей, приплывавших в порт Парос, что за полуостровом в трехстах милях отсюда — последний порт перед Зениккой. Я слышал про этот Парос, мелкий морской порт, обслуживающий достаточно удаленную от Зеникки глубинку, чтобы не беспокоить великий город. Парос не был крупным городом, и я недоумевал, почему привозящие бумагу корабли причаливали там, а не в Зеникке. Купцы в ответ подмигивали, поблескивая глазами, и прикладывали пальцы к носу. Они таким способом избегали портовых пошлин, налагаемых на иностранные корабли Домом Эстеркари. Бумагу же облагали особенно разорительными пошлинами. Увы, нет, они понятия не имели, из какой страны приплывают корабли.

Бумагу они покупали по нелепо низким ценам и могли ожидать выколотить в Зеникке тысячепроцентную прибыль.

Когда мы преодолевали последние несколько миль до города, произошло тревожное событие. Я не имею в виду головореза, который попытался заколоть меня ночью, когда увидел потраченные мной серебряные монеты Эвардов. Я откатился, уворачиваясь от клинка, схватил молодчика за горло и слегка придушил, а потом сломал его клинок о его же голову. Затем поднял негодяя повыше и дал довольно сильного пинка под зад, отчего тот полетел, спотыкаясь и голося, в группу привязанных калсаниев, и те проделали над ним то, что делают всегда, когда возбуждены. Я не испытывал желания марать о него сталь.

Я говорю о другом событии, о появлении блистательного ало-золотого орла, описывающего круги высоко над караваном. Великолепная птица, как я был уверен, явилась в знак того, что Звездные владыки продолжают интересоваться мной. Несомненно, они сыграли решающую роль в перенесении меня на Креген во второй раз, и я полагал, что с савантами они не советовались. Саванты выкинули меня из своего Рая, о чем мне часто приходилось с удивлением напоминать себе — настолько сильна была память об их доброте. Звездные владыки, рассуждал я, должны рассматривать меня, как самый подходящий инструмент, если пожелают действовать против савантов.

Караванбаши, поджарый чернокожий с острова Ксунтал, опытный и честный житель равнин, поднял взгляд вместе со мной. Он носил одежду и плащ янтарного цвета, а на боку — фальшон. Звали его Ксолтемб.

— Будь у меня сейчас лук, — медленно произнес он, — я бы его не поднял. Думаю, я мог бы даже зарубить поднявшего лук на эту птицу.

Несколько вопросов убедили меня, что Ксолтемб ничего не знал об этой птице. Ему внушило трепет лишь ее алое великолепие да ходившие среди бивачных костров рассказы об этом величественном и невозмутимом призраке.

Я заплатил Ксолтембу вознаграждение, которое он заработал, как ему подумалось, за защиту, которую караван распространял на меня и четырех моих зорков. Вознаграждение было вполне умеренным, и путешествовал я с караваном недалеко. Когда мы отдали честь друг другу и расстались, он сказал:

— Буду рад твоему обществу, если ты снова отправишься путешествовать по Великим Равнинам. Мне всегда нужен хороший клинок. Рембери.

— Буду об этом помнить, Ксолтемб, — пообещал я. — Рембери.

Принц Варден, его отец Ванек, его мать и тетка Шуша не скрывали радости, что я вернулся целым и невредимым.

— На Равнинах небезопасно, — пожурила тетя Шуша. — Я каждый год должна совершать паломничество к горячим источникам Бенги Десте. И я не уверена, что не теряю из-за тревог в путешествии все полезное, что там получаю.

— А почему, — спросил я, — ты не отправишься на аэроботе?

— Что? — вскинула она брови. — Рисковать бедной старой шкурой на одной из этих хрупких страшных штуковин?!

Затем они все вдруг приняли необычайно мрачный вид. Варден выступил вперед и положил руку мне на плечо.

— Дрей Прескот, — проговорил он, и я понял.

Я помню тот миг столь отчетливо, словно это случилось сегодня утром. А тогда — тогда я сразу понял, что он собирается сказать, и, кажется, сердце у меня в груди заледенело.

— Дрей Прескот… Делия с Синих гор взяла твой аэробот и покинула нас. Она не сказала, ни куда улетает, ни о том, что вообще улетает. Но она улетела.