Глава девятнадцатая

ГОРОД ПРИЗРАКОВ

Нас было всего лишь двадцать человек, но все мы были крепки, выносливы и молоды. И цель у нас была одна: Далекие Королевства. И правило у нас было одно: «один за всех, все за одного». Было хорошо то, что все участники экспедиции относились к ней очень серьезно, потому что, как только мы сразу после окончания зимы вышли из Ориссы, ничто в этом путешествии не проходило гладко и спокойно.

Еще когда мы вышли из устья реки Ориссы на одном из самых лучших моих кораблей, недавно построенном торговом двухпалубном судне, капитаном на котором был Л'юр, всеми нами овладело странное беспокойство. Словно видишь, как вокруг осеннего костра собираются призрачные видения. Мы быстро пересекли Узкое море с намерением высадиться, не доходя несколько лиг до места обитания прибрежного народа. Янош и я собирались посетить Черную Акулу, выяснить, сможет ли он обеспечить нас кое-чем, в чем мы нуждались, и расспросить, не будет ли он и его народ возражать против нашего присутствия на их землях. Мы разгрузили судно и принялись приторачивать поклажу на вьючных животных. На каждого человека приходилось по два осла, заклинаниями обреченных на безголосие. Мы собирались бережно обращаться с этими животными, словно они сами по себе были богатством, поэтому в составе экспедиции были два конюха, известных своими блестящими познаниями в ветеринарии.

Мы с Яношем вдвоем пешком направились в деревню Черной Акулы. К счастью, мы туда добрались засветло, иначе бы так и прошли всю деревню насквозь, не заметив, что и сама деревня, и ее жители исчезли. Все хижины были разрушены до основания, сожжены. Мы вышли к месту впадения реки в море. Из всех лодок туземцев осталась только одна — старое каноэ, полузатопленное у берега. Я спросил Яноша, что, по его мнению, могло случиться. Он покачал головой, не зная, что и сказать. Серый Плащ забрел в реку и попросил меня помочь вытащить старое каноэ. Потом он обнажил кинжал и, отрезав несколько щепок, сунул их в сумку на ремне. Мы вернулись к нашему отряду и все вместе двинулись в поход.

До начала отбора и подготовки добровольцев мы с Яношем провели много времени, обсуждая предстоящую экспедицию. Это было главное дело нашей жизни, и относиться к нему всем участникам следовало соответствующим образом. Несмотря на катастрофу второго путешествия, добровольцами вызвалась половина Ориссы. Мы отбирали только молодых, крепких, выносливых, уживчивых и с чувством юмора. В их число пыталась попасть и Рали, но я убедил ее, что должен же остаться хоть один распорядительный Антеро, поскольку в мое отсутствие дело запросто могло повернуться и так, что вернулись бы старые порядки. Сжав зубы, она согласилась. Двадцатка добровольцев подобралась разношерстная: были двое, служившие прежде в пограничной разведке, был один лесник, были два брата, как я подозревал, занимавшиеся попросту браконьерством, и так далее. Среди нас находился даже довольно изнеженный с виду учитель музыки, но умевший великолепно забираться на гладкие крепостные стены без веревки и клиньев. Последним в наш отряд попал Лион. Просьбу о зачислении принес его тюремщик. Очевидно, парень так и не научился ладить с людьми и оказался теперь в камере для осужденных. Может быть, у него и не было чувства юмора и в общении он был не очень-то приятен, но мужество и выносливость перевешивали остальные недостатки. Я заплатил за него выкуп, и он стал двадцатым.

В первый же день, когда двадцатка собралась в одном из моих отдаленных поместий, Янош предупредил, что мы должны отныне жить так, словно против нас все человечество. Он сказал, что мы должны думать о себе как об отряде нерегулярных войск, попавшем в смертельно опасное окружение, должны научиться выживать так, чтобы каждый стоил десятерых.

Этим и занялся Мэйн, как оказалось, сущий дьявол в образе человеческом, который гонял нас по полям так, что мы просили пощады. И тогда он милостиво разрешал нам индивидуальные упражнения — лазанье по деревьям или по скалам. Играли мы и в игры, нацеленные на умение ориентироваться и прятаться на местности. Есть такая детская игра «заяц и собаки». Только здесь правила были изменены так, что пойманного «зайца» швыряли в пруд. В конце зимы такое наказание выглядит совсем не смешным. Когда мы совершенно выматывались, Мэйн заставлял нас рисовать карты или решать сложные головоломки. Так мало-помалу мы превращались в единую команду. Возвращались ко мне мои ночные кошмары о неизвестной пещере, но я был настолько утомлен тренировками Мэйна, что они лишь пару раз потревожили меня.

Теперь, продвигаясь по лесам и горам за Перечным побережьем, мы чувствовали себя увереннее, чем когда бы то ни было прежде. Мы прекрасно ориентировались на местности, могли по поведению животных и птиц определить, есть ли впереди опасность. Только вот животные и птицы попадались очень редко, словно здесь прошла грандиозная охота, и это было зловещим признаком. Словно все попрятались в предчувствии какого-то разрушительного урагана. Те немногие деревни, которые попадались нам во время первого путешествия, оказались заброшенными, нам вообще не встречалось ни одного человека.

Мы добрались до верховий реки без особых приключений, хотя все ощущали вокруг присутствие каких-то последствий недоброй магии. Хорошо хоть нас не тревожили те мелкие козни неизвестных колдунов, которые досаждали нам в первом путешествии. Возможно, размышлял я, наши недруги чувствовали, что этим нас не проймешь, и готовили какое-нибудь великое заклинание, чтобы уничтожить нас позже. Несколько раз видели мы наблюдателей и прятались от них. Поскольку мы так и не узнали, что у них на уме, добрые намерения или злые, мы сочли за лучшее просто оставаться незамеченными.

Мы никогда не продвигались так, как естественно было бы от нас ожидать. Так, несмотря на то, что легче было бы идти по дну долины, там, где сохранилась дорога, которой мы пользовались раньше, мы даже и не приближались к этому маршруту. Также мы никогда не показывались на вершинах холмов, особенно потому, что там, как правило, чаще всего замечались наблюдатели. Мы продвигались обычно зигзагом, не удаляясь от мест, известных нам по прошлым путешествиям, но и не повторяя предыдущих маршрутов. К тому же эта экспедиция не была испытанием на выносливость, как предыдущие. Мы находились на марше в течение шести часов, а затем три часа отдыхали. Усталость, постоянно твердил Янош, сравнима с врагом, затаившимся в засаде; усталый человек спотыкается, идет медленно, его внимание ослаблено, он очень уязвим для неожиданной опасности, а паче того — нападения врага. Как и раньше, пищу мы готовили только днем и старались, чтобы костер не очень дымил. Иногда обходились зернами, вымоченными в вине, или свежепойманной сырой рыбой с фруктовым соком местных плодов. Мы добрались до пустынных земель быстрее, чем первая экспедиция, не говоря уж о второй. Дальше мы пошли с еще большими предосторожностями, поскольку маскироваться стало труднее.

По прошествии четырех дней там, где степи переходили в пустыню, мы наткнулись на разбойников-работорговцев. Как и раньше, их всадники обложили наш отряд по бокам. Янош приказал остановиться и отвел меня в сторону.

— У нас есть выбор, — сказал он. — Мы можем подождать, пока они бросятся в атаку сами или с помощью магии, и там уже действовать по обстоятельствам. Или ударить первыми. Я высказываюсь в пользу последнего. Мне надоели эти бездельники кочевники. В будущем, когда здесь пойдут большие караваны на восток, от них житья не будет. И я полагаю, что надо дать им уже сейчас такой урок, чтобы им неповадно было впредь трогать путешественников из Ориссы.

Я колебался, полагая, что у нас мало сил для сражения. Не лучше ли оторваться от них или как-нибудь обмануть? Но затем я припомнил, сколько мы натерпелись от их «благих деяний», и представил, каково бы нам пришлось, если бы мы выбрали тогда плен, а не сражение. Затем я подумал о Диосе, и гнев охватил меня.

— Делай как считаешь нужным, — сказал я, но и по сей день я иногда сомневаюсь в правильности этого решения.

— Отлично. Уничтожим этих гиен, — сказал он. — Не только при помощи оружия, но и более убедительными средствами.

Мы сменили курс, направляясь прямиком на всадников, ничем не выказывая наших намерений. До сумерек они так и держались в отдалении. Но нам понятно было, куда они направляются — к очередному оазису, где нас поджидали главные силы их отряда.

— Нападем, когда они заснут, — сказал Янош.

Он приказал нам отдать ему наши кинжалы. На песке он нарисовал букву V, направленную острием к оазису. Вторая V, поменьше, была вписана в первую, это было изображение наконечника копья или стрелы. В то время уже никто не обвинял Яноша в том, что он творит заклинания и выполняет в нашем отряде функции воскресителя, хотя такие действия были запрещены в Ориссе человеку, не принадлежащему к сословию воскресителей. За фигурой наконечника копья он нарисовал большой круг и по границе его разложил наши кинжалы остриями внутрь. Затем он взял из наших запасов десятка два боевых стрел и также разложил их в круге. Из трех копий он выложил на песке треугольник. Он произнес какие-то слова, и копья задымились, а потом загорелись, при этом не обугливаясь. Он осторожно достал из своей дорожной сумки пузырек и открыл двойную крышку. Хотя мы стояли от него футах в десяти, нас накрыл такой запах из пузырька, что меня чуть не стошнило. Невероятно сильно воняло гниющим мясом. Янош вылил часть этой мерзостной жидкости в центр круга, составленного из кинжалов, затем быстро закрыл пузырек и отошел к нам. Вонь, казалось, его нисколько не беспокоила. Он задумчиво осмотрел свою работу.

— Не помешало бы немного крови, — пробормотал он. — Но не нашей. А то направление будет выбрано неправильно. Может быть… да! Ты, Лион, возьми этот сосуд, — он протянул воину крошечный золотой кубок, свой очередной магический атрибут, — и добудь в него крови одного из ослов. Но не больше, чем сюда влезет.

Я видел, как дрожала рука Лиона, когда он брал кубок. Но подчинился беспрекословно, и вскоре лезвия кинжалов и наконечники стрел были окроплены ослиной кровью. Янош встал возле круга и принялся творить заклинание. Как обычно, оно состояло из непонятных слов, наверное, имен богов, произносимых на колдовском языке, вперемешку с фразами, которые я мог разобрать:

— Этот… дар… за… жизнью… смерть… червь разложения… И смерть сама по себе… дар… Белый мир… после… Пока не придут шакалы.

Тут треугольник из копий вспыхнул и… исчез. Янош обернулся к нам:

— Заклинание завершено. Теперь разберите свои кинжалы, а лучники пусть разделят между собой эти стрелы. Можете пользоваться стрелами и кинжалами по вашему усмотрению, но пока я не сотворю противозаклинание, если вам дорога жизнь, ни в коем случае не обрежьтесь сами. А теперь подождем, пока не погаснут в их лагере костры. Затем подползем поближе. Даже если у них расставлены часовые, будьте уверены, они нас не заметят. Занимаем позицию с этой стороны лагеря. Каждый лучник выбирает себе цель и по моему сигналу поражает ее. Затем бросаемся в атаку. Пользоваться только этими кинжалами, если не возникнет крайней необходимости взяться за что-нибудь другое. Чтобы поразить противника, достаточно просто коснуться его лезвием. Я покажу вам одного человека в лагере. За него отвечаю я. Не трогать его, иначе будете иметь дело со мной. А теперь есть и отдыхать.

Поздно ночью мы двинулись из нашего лагеря к оазису. Я вновь вспомнил о Диосе, накатила волна гнева, и я превратился в длинный нож и бесшумную тень. То ли из-за нашей осторожности, то ли из-за заклинания, но только двое часовых действительно не увидели нас. Янош показал на одного Лиону, а другим занялся сам. Оба часовых были убраны без звука. Мы вошли в их лагерь. Палаток там не оказалось. Около пятидесяти кочевников безмятежно спали, положив головы на седла вместо подушек. Один человек похрапывал в стороне от остальных, и Янош указал на него, как и предупреждал. Лучники изготовились, и Янош махнул рукой. Стрелы поразили свои цели. Мы тут же бросились в атаку. Передо мной возник какой-то полупьяный человек, пытающийся выбраться из одеял, и я погрузил клинок в его тело, забыв наставление Яноша лишь касаться врага. Другой раненый кочевник с воплем упал к моим ногам. Я приготовился прикончить его… но он был уже мертв. Более того — в мгновение ока произошло то, на что уходит порой неделя: труп скорчился, съежился, почернел, плоть начала исчезать, и вот уже на песке лежал только скелет. Тут и там вскоре валялись одни кости. Вот почему в заклинании Яноша звучали слова «Белый мир».

Я огляделся в поисках врага. Какой-то работорговец, пригнувшись, пытался скрыться в темноте. Просвистела стрела и попала ему в руку. Но и этот человек, завопив, скончался и мгновенно сгнил. Наконец лишь один человек остался в живых среди скелетов. Их вожак, трепеща от ужаса, стоял на коленях перед Яношем.

Янош приказал привязать его к ближайшей пальме.

— Ты говоришь на языке торговцев? — спросил Янош. Человек кивнул. — Тогда хорошенько посмотри вокруг. Такова судьба всех моих врагов. Такова… а то и похуже. Тебе дается шанс выжить. И не потому, что мне не доставит удовольствия лицезрение твоих костей среди остальной твоей банды, а потому, что я хочу, чтобы ты поведал всем своим соплеменникам о том, что происходит с теми, кто выступает против Ориссы. Я иду здесь первым. Но за мной пойдут и другие путешественники тем же самым маршрутом. Запомни, что случилось этой ночью, и держись подальше от моих людей. Ты понял?

Человек пробормотал, что понял. Янош вытащил из своей сумки маленький перочинный нож и воткнул его в песок футах в трех перед привязанным человеком.

— Я оставлю тебе лошадь и бурдюк с водой. Если постараешься, то дотянешься до этого ножика и освободишь себя. А затем садись верхом и расскажи о том, что видел и слышал.

Он махнул рукой, и мы покинули лагерь, предварительно надежно привязав одну из лошадей, остальных разогнав и прихватив отсюда все запасы пищи и воды, за исключением одного бурдюка. Никто из нас не проронил ни слова. Но не из желания произвести впечатление на работорговца, а от ужаса перед тем, что мы только что сделали. Конечно же, у Яноша были убедительные причины поступать так, но все же это была черная магия наихудшего сорта, и у каждого из нас после этой ночи на душе остался неприятный осадок.

К тому времени, когда было сотворено противозаклинание и наши кинжалы и оставшиеся наконечники стрел стали вновь нормальными, наступил рассвет. Мы через силу поели, нагрузили осликов и двинулись дальше. Но, не пройдя и одной шестой части лиги, услыхали вопли. Заржала лошадь, закричал человек. Мы увидели, как в оазис неведомо откуда слетелись громадные стервятники. Но из-за расстояния никто из нас не мог определить точно, какие это птицы. Крики из оазиса становились все громче, но потом резко оборвались. Это не пустыня, подумал я, а сама смерть. Никогда не слышал, чтобы стервятники, питающиеся падалью, нападали на живое животное и здорового человека. Янош выругался — попытка заклинания оказалась не так хороша, как он ожидал. Затем пробормотал вполголоса, что последние слова заклинания могли привести к оазису этих тварей — он мог в сотворении его допустить и ошибку.

Немного погодя мы увидели, как над оазисом, покончив с трапезой, поднимается туча стервятников. Они полетели в нашу сторону. Я прищурился, пытаясь разглядеть, что же это за чудовищные птицы, и тут моему изумлению не было предела. Все остальные закричали в испуге. Хотя стервятники и находились на приличном расстоянии, можно было разобрать, что это вообще не птицы и даже не летучие мыши, появляющиеся в сумерках. У этих тварей было подобие человеческого тела: виден был торс, ноги и, как мне показалось, даже руки и головы. А вот крылья были не столь велики для такого туловища, как бы им полагалось, и, видимо, в воздухе эти создания удерживались с помощью какого-то колдовства. Мэйн натянул свой лук и выпустил по ним стрелу. Выстрел оказался удачным, в самый центр стаи, и стервятники, подобно напуганным голубям, сломали свой строй. Но поначалу показалось, что от выстрела Мэйна никто не пострадал. Только один остроглазый солдат увидел, как что-то упало с неба. А кошмарные летучие твари скрылись вдали. Мы подъехали к тому месту, куда упал предмет. Это оказалась человеческая рука. Я закопал ее в песок, и мы двинулись прочь. Даже работорговец не заслуживал того, чтобы в этом пустынном месте скитался его призрак.

Несколько дней спустя мы увидели, что приближаемся к тому кратеру, который ненадолго стал для нас раем. Мы не стали подъезжать, придерживаясь первоначального замысла не повторять маршрут, рассматривая возвышенность лишь как ориентир на местности. Янош пытался с помощью магии скрыть наше присутствие. Все теперь ощущали, что за нами наблюдают, но пока никто не чувствовал прямой угрозы. Мы отыскали ручеек, бегущий из волшебного кратера, и пополнили запасы воды.

Янош сотворил еще одно заклинание защиты для отряда. Из двух сучьев ивы, растущей у ручья, он сделал дугу, вкопал ее вертикально, прошептал нужные слова, и в этой арке закрутился маленький смерч. Янош приказал каждому пройти сквозь этот смерч. Он посмеивался, видя, как песок набивается нам в глаза, уши и волосы. Потом он провел через смерч и наших животных. Те упирались, но шли. Закончив операцию, он объяснил: заброшенные земли, куда мы сейчас вступаем, выжжены магией. Здесь нас скорее всего могут заметить. Но теперь любой, кто наблюдает за нами посредством магии, не увидит ничего, кроме череды пыльных смерчей.

У Мэйна появился вопрос:

— А наблюдатели, капитан? Они нас будут видеть?

— Вот этого, сержант, я не знаю, — сказал Янош. — Я уверен в том, что это заклинание ослепит колдовское видение, но я понятия не имею, физические ли существа наблюдатели или нет и как они вообще «видят». Если мы заметим их здесь, то мой совет — заставить осликов опуститься на колени, накинуть на них плащ, а самим зарываться в песок.

Другой вопрос последовал от Хебруса, нашего учителя музыки:

— Господин Серый Плащ, неужели за все эти годы так и не удалось определить природу наблюдателей? Или тех, кто их направляет? Я-то надеялся, что у вас уже есть кое-какие догадки, как я, например, могу по звукам лиры определить, у кого из моих бестолковых учеников отсутствует слух.

Янош покачал головой:

— Я по-прежнему не знаю. Разумеется, архонты Ликантии, как наши враги, посылают нам вслед заклятия. Нису Симеон наверняка может себе позволить нанять лучших воскресителей, магически преследующих нас. Может быть, кто-нибудь и из Ориссы. Ведь не всем воскресителям нашего города по душе происшедшие перемены. — Он пожал плечами. — А может быть, это сами боги. Или чародеи Далеких Королевств.

— Мне кажется, Далекие Королевства место священное, — сказал Лион. — Ну, может быть, не священное, но… хорошее. Там хотят мир сделать лучше. Помогать людям.

— Так легенда и говорит, — сказал Янош. — И у меня нет причин сомневаться в этом. Но если бы у вас было такое же могущество, как у правителей Далеких Королевств, разве вы бы не выставили лучших часовых вокруг своих владений, чтобы попристальнее разглядеть, кто же это приближается?

Судя по выражению лица Лиона, которое напоминало лицо ребенка, слушающего сказку, такой ответ его удовлетворил.

Прикрытые таким образом, мы двинулись через выжженную землю. Природа физическая нам не угрожала. Чудовища из ям, поскольку мы знали о них, были нам не страшны, и я благодарил наш опыт. Но однажды я ощутил укол ревности. Янош вел себя так, словно он был единоличным командиром экспедиции. Но я оборвал себя и побранил, списав такие мысли на усталость. Если он желает себе славы первооткрывателя, что ж, у него на это столько же прав, как и у меня. К тому же мне и богатство, и почет были даны, а ему, в свое время всего лишившемуся, пришлось начинать с нуля. Утомленный мозг всегда становится жертвой темных мыслишек.

Мы намеревались на несколько дней остановиться в Долине, чтобы восстановить свои силы. Но то ли в наш маршрут, то ли в карту вкралась ошибка. Мы достигли района округлых холмов, откуда должны были бы увидеть их утес, но ничего не увидели. Мы определили наше местонахождение и ночью, по звездам, и днем, по солнцу, и даже пересчитали количество узелков на веревке, которым отмеряли количество дней похода. Получалось, что мы находились на расстоянии дюжины бросков копья от наших друзей. Но их не было. Я изучил карту, нарисованную мною в первом открытии, и она подтвердила, что Долина рядом. Но ее не было. Янош и я пришли к единому мнению, что мы южнее той Долины. И поэтому еще пару дней шли на север, но так ничего и не обнаружили и вынуждены были вернуться на прежнее место. Наши люди были разочарованы — Мэйн и Лион все уши прожужжали остальным об этой Долине и их радушных женщинах. Пришлось нам с этими грустными мыслями о таких потерях двигаться дальше.

Но все эти разочарования рассеялись, когда первый человек увидел громадную горную цепь. Нас охватило волнение. Кулак Богов. Даже я испытал новый приступ восторга, когда заметил перевал между «большим пальцем» и «указательным». Но предосторожность взяла верх над изумлением: мы находились на опасной территории, впереди лежал город Вахумва. Мы продвигались с исключительной осторожностью, так что у нас на одну лигу уходило по четыре часа, хотя местность была ровной. Мы обходили все развалины, поскольку там мог скрываться и человек, и какое-нибудь заклинание.

Я отдал приказ остановиться и собраться на военный совет, поскольку, по оценкам Яноша, до Вахумвы оставался день пути. Но не было видно ни кавалерийских разъездов, ни разведчиков, ни мирных жителей. Однако иного пути не было, этот вероломный город закрывал доступ к перевалу. После недолгих размышлений мы решили, пока светло, подобраться к городу как можно ближе, а там затаиться. Подождем, понаблюдаем, а ночью проскользнем мимо городских стен к горам. Если окажется, что впереди ведется усиленное патрулирование, то мы разбиваемся на четыре группы, и в течение ночи каждая группа, как мы отрабатывали, добирается до цели самостоятельно. Янош предложил мне идти с первой группой в авангардную разведку, а сам он всю ночь будет перемещаться от группы к группе, осуществляя общее руководство. Я вспомнил о моем эгоизме и ревности сейчас, когда этот человек добровольно вызвался служить прикрытием для других, наблюдая за общей безопасностью.

Продолжая продвигаться вперед, мы вскарабкались на последний холм. За ним лежал Вахумва, по словам Яноша. Он отправился вперед с сержантом Мэйном. Мэйн должен был вернуться к нам с сообщением, что делать дальше. Ожидали мы его через несколько минут, прошел же целый оборот песочных часов. Больше я ждать не мог. Вытащив саблю, я отправился в том же направлении, пробираясь от укрытия к укрытию. Может быть, мои друзья попали в плен? Я добрался до густого кустарника и увидел их. Они стояли на самом гребне холма, ясно видные снизу, ведь город располагался сразу за холмом. Я испугался, что они попали под действие какого-нибудь заклинания, и поспешил вперед, не зная толком, что делать. Вдруг заклинание охватит и меня? Я подошел ближе и понял, от чего они застыли.

— Вот это, — спросил я ошарашенно, — и есть Вахумва?

Оба резко повернулись. Видимо, они не услыхали, как я подобрался, и Янош даже схватился за саблю. Но тут же они расслабились, увидев, что это я.

— Да, — кивнул Янош.

— Или, по крайней мере, была она, — уточнил Мэйн.

Да, внизу был когда-то город, но теперь от него остались лишь руины. Большая стена вокруг него в нескольких местах была пробита. На дорогах и улицах проросли деревья. За стенами виднелись каменные дома наподобие ликантианских. Время и погода основательно поработали над ними, и теперь эти каменные остовы без крыш тупыми пальцами тянулись к небу.

Я запутался в вопросах, которые хотел бы задать, но Янош вдруг мрачно покачал головой.

— Здесь поработало заклинание, — прошептал он. — И разумеется, великое заклинание. Позовите людей, пусть поднимутся сюда. Я хочу… Я должен войти в город.

Сержант Мэйн сходил и вернулся с остальными членами отряда. Те тоже были весьма изумлены открывшейся картиной. Затем Янош скомандовал идти вперед, держа оружие наготове. В сумерках мы подошли к воротам. Вахумва была некогда сильной крепостью. Обитые железом мощные ворота на мраморных столбах теперь свисали на проржавевших петлях. Впечатляла ширина улиц, по которым свободно могли бы разъехаться четыре повозки, Но теперь булыжные мостовые поросли травой, кустарником и даже деревьями. Когда-то здесь возвышались величественные здания. Но теперь это были лишь развалины, а то и вовсе груды камней. Янош шел так уверенно, словно точно знал, куда направляется. Мы оставили позади центр города и пошли по какой-то заросшей улочке по направлению к полуразрушенному громадному зданию на вершине холма. Мэйн был бледен. Я понял, он догадывается, куда ведет нас Янош.

Мы вступили в зал, и послышались испуганные восклицания наших людей. Я уже догадался, что нас ожидает, но картина все равно открылась ужасная. Помещение заполняли человеческие кости, лежащие посреди обломков мебели. Черепа были проломлены, кости были разбросаны так, что не оставалось ни одного целого скелета.

— Должно быть, сюда потом приходили дикие собаки да слетались стервятники, — сказал Янош.

Он подобрал длинную берцовую кость и показал мне. Она была расколота вдоль каким-то гурманом, добиравшимся до костного мозга.

— Нет, ни одна дикая собака так не делает, — сказал он, отбрасывая кость, загремевшую на камнях. — Как я и сказал на холме, здесь действовало великое заклинание. И кстати, еще до того, как наша вторая экспедиция добралась до этого города.

— Так, значит, все те, кого мы здесь встретили, с кем жили, — хрипло проговорил Мэйн, — были… кем?

Янош пожал плечами:

— Привидениями, ты думаешь? Может быть. А может, тот чародей, что сотворил все это, как художник, для развлечения добавлял всякие детали, чтобы убедить тебя, что ты действительно сидишь на человеческом пиру.

— Но ведь у вас же дар, капитан, — сказал Мэйн. — Как же они и вас смогли одурачить?

На это Янош тоже не знал, что ответить. Что же касается меня, то мне еще не доводилось слышать о чародействе такой силы. По сравнению с этим разрушение стен Ликантии воскресителями Ориссы выглядело как выступление фокусника на рынке. Сделать так, чтобы почти две тысячи человек увидели город там, где на самом деле лежали лишь руины, наполнить этот город фантомами людей и животных, которые ели, пили, разговаривали, ходили и даже занимались любовью, чтобы затем, кровавой ночью, убить людей и съесть? Тем более что эти вахумвиане оказались не призраками, а оборотнями-людоедами. Это представлялось немыслимым. Но так было.

Я содрогнулся.

— Мы не будем ночевать в этом городе, Янош, и даже лишней минуты здесь не останемся, — решительно сказал я. — Уходим немедленно. Никому ни до чего не дотрагиваться, ничего не брать, ни косточки, ни камешка с этого проклятого места.

Никто не возражал. Стараясь, чтобы для невидимых соглядатаев это не походило на бегство в панике, мы быстро прошли через город до других ворот, за которыми дорога начинала подниматься к перевалу нависшего над нами Кулака. И никто из нас, ни один человек — ни я, ни сержант Мэйн, ни Янош Серый Плащ — не осмелились бросить взгляд назад.

 

Глава двадцатая

СПОРНЫЕ ЗЕМЛИ

Перевал через Кулак Богов оказался ровной дорогой, которой он нам с Яношем и казался с расстояния во много лиг. Взбираясь вверх, она огибала «сустав указательного пальца», уходя в глубь гор. Как и прежде, но не как в моем видении, Кулак стоял без снега на вершинах. Вспомнив, что Янош во время зимовки второй экспедиции в Вахумве предпринимал несколько попыток разведать проход, я спросил, как далеко ему удавалось забираться, пока бураны не заставляли отступать.

— Я даже до этой точки не доходил, — сказал Янош. — Однако не снег препятствовал мне, а ураганный ветер и осколки льда, которые он нес с собой. Зимой эти горы продуваются свирепыми ветрами, так что снег тут долго не задерживается.

Идти было легко: для такой прогулки не надо быть спортсменом, с удовольствием размышлял я, здесь пройдет не спеша и торговец, делая остановки, чтобы поддержать себя поджаренным бифштексом и глотком доброго вина. И тяжело груженным вьючным животным, даже лошадям, будет здесь двигаться легко, везя товары из Ориссы в Далекие Королевства. На пути встречались каменные осыпи, но они не могли перекрыть дорогу шириною в два броска копья. По склону сбегала каскадом небольшая речка, и в одном месте кто-то даже выложил камнями небольшой пруд. Значит, этим путем ходили раньше и будут ходить впредь.

Наша дорога шла вверх, огибая крутые скалы. Проклятый город позади нас уже не был виден. Дорога становилась уже. Я уже начал бояться, не зашли ли мы в тупик, но, к моему облегчению, перевал впереди вновь расширялся.

Янош шел впереди отряда, я сразу за ним, а остальной отряд растянулся позади. Откуда-то послышался звук упавшего камня. Один из наших лучников, натянув тетиву, поглядел вверх. Но ничего на сером фоне гор не было видно. Возможно, камень сам по себе сорвался, но мы стали осторожнее.

Там, где перевал расширялся, подъем стал круче, и я обнаружил, что дышу с трудом. Впереди показался гребень перевала, и я решил, что как доберемся туда, то сделаем привал, вон там, где посреди прохода стоят два больших камня. Я загорелся нетерпением, но, как не уставал поучать нас Мэйн, «спешка приводит только к несчастным случаям, попаданиям в засады и к брачным узам — ко всему тому, чего надобно избегать». Вскоре явилось тому и подтверждение. Сосредоточив все внимание на том, чтобы дышать ровнее, я вдруг услыхал чей-то предупредительный крик и увидел, как один из этих громадных камней с гребня катится на нас. Он был все ближе, подскакивая на препятствиях, набирая скорость. Но предупреждение прозвучало вовремя, и мы успели убрать с его дороги животных и убраться сами. Камень прогромыхал дальше, не причинив нам ущерба, и исчез внизу. Я подошел к Яношу.

— Такие камни, — подчеркнул он и так очевидный факт, — сами по себе не скатываются.

Он приказал всем лучникам быть наготове и идти по краям каравана, внимательно наблюдая по сторонам. А вторым теперь шел Лион. Мы приблизились к гребню, надеясь с него увидеть открывающиеся внизу долины и величественные города Далеких Королевств. Вместо этого дорога продолжала карабкаться дальше в горы.

Мы тщательно осмотрели то место, откуда простоявший вечность камень вдруг устремился вниз. Не было никаких отметин от рычага, с помощью которого можно было бы отправить эту глыбу вниз. Возможно, маленький подземный толчок или, скорее всего, магия. Возможно, наши невидимые враги продолжают строить нам козни. Но никто из нас, даже Янош, не ощутил и малейшего присутствия колдовства. Мы осторожно двинулись вперед и вверх между сблизившимися скалами. Дальше дорога становилась шире и маячил новый гребень. Неужели и он не самый верхний? Мы оказались как раз посреди этого узкого участка, когда загрохотали небеса. Я решил, что грянул гром, но, подняв голову, увидел безоблачное небо. И тут понял причину звука: на нас рушилась лавина. Я закричал, мне ответило эхо, и бросился вперед, стремясь вырваться из этой западни. Надо успеть добежать до того места, где скалы отступают от дороги… Вниз летели камни размером с дом. Последний из нас, Мэйн, хладнокровно подгонявший ослика, едва успел выскочить на безопасное пространство, когда на узкий участок перевала с демоническим грохотом обрушилась лавина.

Когда грохот стих, смолкло в горах звонкое эхо и улеглась пыль, я быстро произвел подсчет. После этого облегченно вздохнул и вслух пообещал, пройдя горы, устроить священное жертвоприношение Тедейту. Все остались целы, включая животных, и весь груз был цел. Лавина обрушилась с небольшим запозданием. Никто уже не верил в такие случайности, которые происходят в течение одного часа. По крайней мере, там, где мы теперь стояли, скалы были более пологими, и опасность камнепада уменьшилась. Я уже собирался спросить Яноша, что делать дальше, как послышался такой громкий крик, словно подали голос сами горы.

Вот тут-то мы и увидели гиганта. Обычно в каждом народе находятся люди выше обычного роста. Но такого я еще не видел. Даже учитывая разреженный горный воздух, искажающий истинные размеры предметов, надо было признать, что он раза в три превосходил ростом самого высокого из ориссиан, а в ширину и того больше. Можно сказать, что это существо было огромной обезьяной, поскольку было покрыто шерстью. До него было не больше одного броска копья. Мы схватились за оружие, и гигант нырнул за обломок скалы. Он вновь что-то выкрикнул на своем языке, словно взвыл горный ветер. Когда мы все тоже попрятались в укрытия, я с гордостью ощутил, что не потерял самообладания.

— Бьюсь об заклад, это подлинный хозяин этих гор, — сказал я, — который призывает нас убираться назад.

Янош согласно кивнул.

— Их может быть много, — сказал он Мэйну. — Скорее всего, другие нам готовят новую ловушку, пока этот задержал нас.

Янош предложил свой план дальнейших действий. Я ничего не говорил, слушая вполуха и думая иначе. По мнению Яноша, три человека — он, Мэйн и наш лучший скалолаз, учитель музыки Хебрус, — должны были пойти вперед налегке на разведку. И если получится, убить чудовище стрелами.

— Остальные же под вашим, господин Антеро, командованием, — сказал он вдруг официально в присутствии подчиненных, — пусть не спеша, осторожно продвигаются за нами по дороге. А мы в случае опасности просигналим вам.

— Янош… ты сочтешь меня сумасшедшим, но… — сказал я. — Отойдем в сторону.

Я отвел его и изложил ему совершенно другой план. Он задумался.

— Не нравится мне это, — сказал он, с тревогой глядя мне в глаза. — Очень опасно. Очень. Ты можешь погибнуть, и тогда все, чего мы достигли, разлетится в прах.

— Нет, не разлетится, — сказал я. — Если же произойдет худшее, то ты возглавишь экспедицию и примешь все необходимые меры. И никто тебя впоследствии ни в чем не обвинит. Я оставил соответствующие распоряжения Рали, братьям и Эко. Все мы смертны, а ты мой преемник в этой экспедиции.

Янош посмотрел в сторону. Голосом, глухим от охвативших его чувств, он сказал:

— Это… это безмерная честь для меня. Но, — он кивнул вверх, — неужели ты думаешь, что справишься? Эта обезьяна-переросток может просто размазать тебя по скалам. Это будет так глупо, тем более когда мы так близки к цели.

— У меня два серьезных довода, — решительно сказал я. — Во-первых, это чудовище явно предупреждало нас, а не делало попыток напасть сразу же. Я все размышлял, что представляет из себя та лавина? Попытку уничтожить нас или предупредить? Значит, оно миролюбиво. А во-вторых, я просто думаю, что, как потомственный купец, обязан разбираться в психологии примитивных существ.

Был еще и третий довод, о котором я не упомянул. Меня по-прежнему беспокоил тот случай с уничтожением кочевников. Я не мог смириться с тем, чтобы миссия открытия Далеких Королевств в моей жизни связывалась бы с резней в чужих краях.

— Но я по-прежнему думаю, что ты поступаешь неблагоразумно, — сказал Янош.

— Очень хорошо, — сказал я. — Я неблагоразумен. Но ведь я хочу лишь, прежде чем ты приведешь в исполнение свой план нападения, чтобы ты подождал сигнала от меня или от этого существа. Более того, ваша троица сможет продвигаться незаметно вслед за мной.

— Да с этим-то проблем не будет, — сказал Янош. — Но должен предупредить тебя, друг мой, если тебя по этой твоей глупой прихоти убьют, я с тобой по-другому поговорю.

Я усмехнулся и хлопнул его по плечу. Янош, Мэйн и Хебрус вернулись чуть назад и исчезли в узкой расщелине. Остальные оставались на месте. Мы подождали около часу. Гигант ничем себя не проявлял, разве что еще раз крикнул, чтобы мы убирались. И это служило мне лишним доказательством незлых намерений существа. Я покопался в нашем грузе, размышляя, что может помочь в общении с этими гигантами, ведь с такими мне еще не приходилось иметь дело. Смешно сказать, но больше всего я руководствовался характерами сказочных великанов, о которых мне в детстве рассказывала нянька.

Наконец мы заметили, что гигант показался на скале впереди ярдах в двухстах. Я снял плащ и оружие и закатал рукава рубашки, поеживаясь на свежем горном воздухе. И двинулся вперед, неся в руке кожаную сумку с отобранными мною предметами.

Гигант встревоженно подпрыгнул, когда увидел меня, и закричал. Я молча продолжал очень медленно двигаться вперед. Шерсть у него поднялась дыбом, конечности напряглись, точь-в-точь как у испуганного домашнего кота.

Чем ближе я подходил, тем менее привлекательно выглядел мой друг. Похоже, в его длинных волосах на теле скрывалось немало блох, отчего он постоянно почесывался. Был он безобразен, с очень длинными руками и ногами меньшего размера, чем можно было бы ожидать при таком теле. У него была массивная голова со впалыми щеками. Из-под верхней губы выступали огромные желтые клыки. Он поднялся во весь свой рост, размахивая громадной дубиной, скорее даже стволом молодого дерева с оборванными сучьями. Я не стал подходить ближе. Гигант обильно потел, словно находился в жаркой пустыне, а не на этих студеных высотах. Воняло от него так, что меня чуть не стошнило. Но я не стал обращать внимания на мой чересчур цивилизованный нос — купцу, который не может примириться с привычками тех племен, с которыми торгует, лучше оставаться дома.

Я опустил сумку и открыл ее, осторожно извлекая содержимое. Руки мои были обнажены, показывая, что скрывать мне нечего, я старался не делать резких движений. Гигант вроде бы расслабился. Я сел, поджав под себя ноги, как какой-нибудь рыночный торговец, и стал ждать. Гигант не двигался. Он явно стал мне доверять.

Я вытащил шкатулку, положил ее на плоский камень и нажал на рычажок. Механически открылась крышка, обнажив яркую раскраску коробочки изнутри, что хорошо контрастировало с фоном серых гор. Существо хрюкнуло, заинтересовавшись. Следующей я достал золотую цепочку на шею и внутренне содрогнулся, вспомнив, сколько она стоит и то, что предназначалась она в дар какой-нибудь принцессе. Я повесил цепочку на запястье. Затем мягко бросил ее в сторону моего нового партнера по торговле. Тот испуганно подался назад. Но затем осторожно подобрался к ней, поднял, осмотрел, что-то бормоча про себя, и повесил себе на запястье. Он осматривал ее так и эдак и наконец захихикал. Ему понравился новый браслет. Сказки говорили правду — великаны падки на блестящие безделушки, как сороки.

Потом дикий горец решил, что нужно сделать ответный шаг. Осмотрев близлежащие камни и даже потрогав лишайник на одном из них, он наконец догадался и положил на то место, откуда взял цепочку, свою дубину. Теперь-то я уже более уверенно мог сказать, что он не представлял для меня опасности. Я покачал головой, давая понять, что мне не нужна его дубинка, и показал, что дарю ему цепочку. Он подошел поближе. И я увидел, что его нос морщится от отвращения. Я улыбнулся, припомнив, как отец рассказывал о торговле с племенем людей столь примитивных, что они никогда не мылись и не меняли шкуры, которые носили, пока те просто не сгнивали; так вот эти люди утверждали, что запах чистого человека отвратителен.

Последовали другие мои подарки: некоторые ему не понравились, например, такие, как духи; другие понравились, такие, как маленькие серебряные фигурки, которыми я играл в детстве. Он опять засмеялся и взял одну фигурку. Я подумал, что она станет игрушкой его ребенка. Золотые цепи нашей дружбы потихоньку крепли. Но самый грандиозный успех выпал на долю коробки конфет, которые я прихватил с собой после некоторого раздумья. Он обнюхал всю коробку и украдкой оглядывался, как ребенок, который не желает делиться лакомством со своими приятелями.

Когда все мои подарки были приняты, я убрал отвергнутые, встал и показал на себя, потом за спину на моих товарищей и махнул рукой в направлении дороги, уходящей дальше. Пальцами изобразил шаги… Я просил разрешения пройти. Он хрюкнул и что-то проревел. Сверху донеслись ответные крики. Гигант поднялся, обнажив в дружеской улыбке устрашающие клыки, и показал мне, что путь свободен. Оставалось еще одно небольшое дело. Я окликнул моих друзей. Гигант встревожился, затем испугался, увидев, как на скале над нами показались Янош, Мэйн и Хебрус с луками в руках. И прежде чем гигант успел подумать, что это предательство, по моему сигналу все трое положили луки, разломили пополам стрелы и бросили их вниз. Даже мой не шибко смышленый визави понял — они могли убить его, но не стали. Сломанные стрелы должны были означать, что мы идем с миром и дальше будем проходить так же. Гигант рассмеялся непонятно над чем, подхватил свои дары и припустил к ближайшей лощине. Янош и его соратники спустились с выступа вниз, и мы продолжили наш путь. Больше мы не видели ни этого гиганта, ни его товарищей.

Вечером Янош подошел ко мне.

— Я кое-что понял, — уныло сказал он. — Сабля не всегда лучшее средство для развязывания узлов.

Я пожал плечами, отмахиваясь — успех одного такого дела вовсе не повод быть менее осторожными. Но я действительно заметил, как Янош изменился. Я-то думал, что тот самый Янош, который сопровождал меня в моем открытии, с такой же легкостью может торговать, как и проливать кровь, но, возможно, я ошибался. Тем не менее очередной наш барьер мы преодолели без потерь.

И я по сей день горжусь, что нерушимо существует тот торговый договор, который я заключил между Ориссой и горными гигантами. Отправляющиеся через перевал караваны заботятся о том, чтобы прихватить с собой подарки, дабы не встретить на пути обвал или обломок скалы, блокирующий путь. Никто, правда, никогда не видел более одного гиганта, который мог оказаться тем, с которым я заключил договор. Но вкусы этого и его соплеменников за это время не изменились. По-прежнему они обожают конфеты, и чем слаще, тем лучше. Все остальное не представляет особого интереса для этих странных и до сих пор не изученных существ.

Три дня мы еще поднимались под облака, преодолевая этот огромный горный кряж, а затем дорога начала потихоньку, петляя, уходить вниз. И прошло еще два дня, прежде чем мы увидели, что лежит внизу. К нашему величайшему разочарованию, там нас не ждали золотые города. Вместо этого во все направления тянулись бесконечные горные ущелья и вершины. Нами овладело смятение — неужели мы отправились в поход, который будет продолжаться и продолжаться, пока мы не умрем от старости? Но мы продолжали шагать, следуя ведущей нас дороге. Решить, какой путь избрать дальше, мы могли, только оказавшись на ровной земле. А тут решать было нечего — дорога уходила в узкое ущелье. Там она пошла вдоль стремительной горной речки. Когда река вырвалась на простор, оказалось, что мы на верном пути. Тут начиналась дорога, настоящая дорога, аккуратно вырубленная в склоне горы, ровная, шириной в двадцать футов. Через каждые две лиги в скале были вырублены углубления, чтобы караван мог разбить тут ночной лагерь. Дорога шла по-прежнему вдоль реки, возвышаясь на бросок копья над уровнем воды. Иногда встречались ступени, чтобы проезжающие могли спуститься и пополнить запасы воды. Никто из нас, включая и Яноша, не слыхивал, чтобы даже в землях, считавшихся цивилизованными, проводилось такое грандиозное благоустройство в горах.

Частенько принимался идти дождь, но нависшие скалы не давали нам промокнуть, словно мы шли по крытому мосту. Мы даже пожалели, когда вышли наконец в долину, поскольку ничто нас теперь сверху не прикрывало. Впрочем, путешествие здесь, среди зеленой травы и деревьев, радовало глаз и компенсировало промокшую одежду. Теперь мы двигались по каменистой дороге, петляющей по долине. Мы обсудили, благоразумно ли с нашей стороны идти по этой дороге не скрываясь. Но выбор у нас был небогатый — по обе стороны появился лес, такой густой, настоящие джунгли. У нас недели уходили бы на то, чтобы продвигаться там невидимыми, да и треск стоял бы такой, что уж слышно бы нас было издалека.

Ночевать пришлось тоже прямо на дороге, после того как и здесь мы столкнулись с первой опасностью. До этого я приказал идущему впереди разведчику присматривать место для лагерной стоянки, и он обнаружил таковое: небольшую заманчивую низинку в стороне от дороги. Виден был пруд, где мы могли помыться и набрать воды, деревья для развешивания тентов и зеленая трава для осликов. Янош уже собирался отдать приказ разгружаться, когда я увидел, что лужайка движется. Словно трава ожила и медленно ползет в нашу сторону. В неподвижном воздухе на деревьях шевелилась листва. Сначала я подумал, что тут дело не обошлось без магии, но потом понял, что это — пиявки. Я еще не видел таких здоровенных — длиной почти в человеческую руку. Почуяв кровь, они двинулись на нас, как полчища встревоженных муравьев. И висящие на деревьях листья тоже оказались пиявками. В таком местечке самый отважный храбрец чувствует себя законченным трусом, и потому мы со всей возможной скоростью пустились наутек. Этой ночью мы улеглись спать посреди дороги, и то только после того, как Янош сотворил отпугивающее заклинание. Тем не менее наутро пришлось развести небольшой костер и горящими прутьями заставить отвалиться несколько подобных кровососов, которые все же выследили нас и каким-то образом прорвались сквозь заклинание. Напившись нашей крови, они потолстели. После того как они отпадали, оставались глубокие раны, которые кровоточили и требовали перевязки.

А несколько часов спустя нас отыскали наблюдатели. Долина стала шире, речка уже медленно петляла у подножия зубчатых гор. Дорога стала прямой, как полет дротика, так что можно было разглядеть, что делается далеко впереди. Было жарко и тихо. В воздухе лениво стрекотали цикады. И тут впереди, там, где дорога уходила вниз, показались всадники. По сверкающим доспехам на людях и лошадях я мгновенно понял, кто это такие. Наблюдателей было, по крайней мере, двадцать, а столько мне еще видеть не доводилось. Они заметили нас до того, как мы сообразили, что хорошо бы сбежать с дороги и спрятаться. Их командир опустил копье в боевую готовность. Но мы не услыхали ожидаемого звона оружия, криков команд или цоканья копыт по дороге. Призрачный патруль бесшумной рысью устремился на нас.

— Если они собираются атаковать нас без предварительных переговоров, — заметил Янош, — то командир прикажет им перейти в галоп, когда они скроются от нас вон в том углублении на дороге.

Такую ситуацию мы отрабатывали в свое время. Мы достали из нашего снаряжения специально сделанные удлинители и насадили на них копья. Шесть человек встали поперек дороги, припав на колено, выставив эти удлиненные копья под углом и подняв щиты. Позади встали лучники и наши животные. Остальные вытащили сабли, готовясь дать отпор с любой стороны. Хоть мы и ощетинились как ежи, но мы вовсе не были настроены к обязательной стычке. Если бы наблюдатели выразили готовность к миру, мы бы пошли на переговоры.

— Стоять твердо, — спокойно приказал Янош. — Не волноваться, не бежать. Не было еще такой лошади ни в жизни, ни в легенде, которая бросалась бы на стену из копий. Держаться, держаться.

Голос его был спокоен, словно на очередной тренировке в моем поместье.

Колонна всадников рысью скрылась из виду в выемке на дороге.

— Ну вот, — сказал Янош, — наконец-то мы узнаем, что у них на уме.

Но мы не узнали. Секунды переходили в минуты, а всадники так и не появлялись на взгорке.

— Любопытно, — отметил Янош, — куда же они делись? Два человека! Вперед, к той выемке! Посмотрите. Правда, боюсь, там уже ничего нет.

Как он и предполагал, два разведчика, добравшись до выемки, прокричали, что там пусто.

— Еще интереснее, — беспечно сказал Янош. — Первое, и сомнительное, предположение: они удивились нашему появлению здесь и нашей готовности к схватке. Второе: они или те, кто их направляет, решили ослабить нашу готовность. Третье, логическое предположение: командир их отряда так же не уверен относительно наших намерений, как и мы относительно их. Четвертое, и самое привлекательное для меня: вряд ли какой-нибудь их великий воскреситель будет останавливать нас. Это все равно что против ветра мочиться — сначала вроде чувствуешь удовлетворение, а потом дела принимают мокрый и неприятный оборот. Приказываю выступать! Мы идем вперед!

Так мы и сделали, не особенно переживая, но пошли медленнее, держа оружие наготове.

А на следующий день мы угодили в засаду. Ловушка была задумана толково, как раз в том месте, где дорога с одной стороны прижималась к скале. А с другой стороны — открытое пространство, на котором негде спрятаться. За последними кустами нас и ждали враги. Но они совершили одну ошибку — не стали дожидаться, пока середина нашего отряда войдет в зону убойного огня, а ударили по нашим разведчикам, идущим впереди. Зазвенели тетивы, двое ориссиан вскрикнули и упали. Из-за кустов полетели копья. Кто-то завопил от боли, а из засады послышались воинственные крики, полные жажды нашей крови. На мгновение мы застыли в нерешительности. Один из осликов, получив две стрелы в бок, заорал и стал пятиться назад. И тут Янош закричал:

— Вперед! В атаку, ублюдки!

Мэйн, выхватив саблю из ножен, перепрыгнул через раненого и смело устремился в бой. Стрела со звоном отскочила от камня рядом с ним, и он метнулся за какой-то валун. Я тоже побежал с саблей в руке туда, проломился сквозь кусты, обогнул валун и увидел там человека, выпускающего из лука стрелы. Я рубанул его по руке. Брызнул фонтан крови, и человек закричал. Рядом оказался другой, который, подняв саблю, парировал мой удар. Я чуть не упал, стараясь избежать, в свою очередь, его выпада, и затем неловко ткнул ему в бок. Удар пришелся в доспехи, а мы столкнулись грудь в грудь. Я боднул головой, разбивая ему нос, и человек отшатнулся. Не давая ему обрести равновесие, я сделал полный выпад, и сабля по эфес ушла в пах противника. Тот упал, и я сам чуть не упал вслед за ним, но с ним было покончено. Рядом в землю ткнулась стрела, я поднял голову и увидел лучника, стоявшего на камне наверху. На нем был стальной колпак, и его рука доставала очередную стрелу, прилаживая ее на лук, и пальцы уже плавно оттягивали тетиву… В его глазах застыла моя смерть, смерть на конце боевой стрелы, нацеленной мне в лицо. И тут брошенный Яношем кинжал угодил лучнику в грудь. Лучник выронил лук, оступился и рухнул назад. Он завопил от боли. Я тут же подскочил к нему и изо всех сил рубанул по лицу, тут же залившемуся кровью. Больше врагов вокруг не осталось. Я сел на камень, меня била крупная дрожь. Наконец я успокоился и огляделся. Среди камней валялись восемь трупов наших врагов.

— Восемь против двадцати, — не без восхищения противником сказал Янош. — Они не испугались, зная, что элемент внезапности удваивает силы. Почему-то, — в задумчивости продолжил он, — в эпосе, когда герой бросает нож, он всегда попадает негодяю прямо в сердце. Что ж, значит, я герой, раз попал в него. А очень боялся угодить в камень.

Я поблагодарил его. Вновь мне спасли жизнь. Янош улыбнулся и попытался шуткой разрядить обстановку:

— На самом деле я бросил кинжал потому, чтобы иметь потом возможность обсудить с тобой тот удивительный выпад, которым ты поразил того воина. Тебе следовало бы присудить победу… если бы это было на тренировке. А если бы мы находились в казармах, я привел бы тебя как пример необыкновенно глупой храбрости и отправил бы на недельку на кухню.

— Благодарю вас, капитан Серый Плащ, — рассмеялся я. — Вы говорите как один из моих стариков наставников. Хотя, насколько я помню, он был один из немногих, кто хоть иногда говорил что-то толковое.

Я перевел взгляд на убитых мною лучника и бойца с саблей. К тому времени я уже обрел достаточный опыт, чтобы не зеленеть при виде трупов.

— А у них хорошие доспехи и неплохое вооружение, — сказал я. — И обмундирование нарядное. Стало быть, не разбойники. И я не думаю, что это пехота наблюдателей.

Янош вдруг побледнел.

— А я могу тебе сказать, кто это такие, — сказал он. — Ликантиане. Посмотри на того малого в сапогах. На сапоги его. Или на доспехи, или на эфес вон той сабли. Я носил такую саблю, когда только начинал служить у них.

— Но что они делают здесь? Не могли же они нас выследить? — сказал я. — Не могли же они проделать вместе с нами все наше путешествие? Я, например, в это не верю.

Янош встал на колени над телом бойца с саблей и осмотрел его. В кошельке нашлось несколько ликантианских монет.

— А ты не обратил внимания, — сказал он, — что, хоть они все и ликантиане, у них не было знамени или штандарта. И никаких нагрудных знаков. — Он поднялся. — Сержант Мэйн!

— Да!

— Обыщите все трупы. Соберите их в кучу. Осмотрите имущество и все, что найдете, несите мне.

— Слушаюсь!

В ожидании результатов мы занялись подведением грустных итогов. Но, к нашему изумлению, убитых у нас не было. Первые двое, попавшие под стрелы, не только остались живы, но позднее быстро поправились; хотя один потерял много крови от раны в бедро, понадобилось лишь несколько заклинаний Яноша, чтобы рана затянулась, а затем ее помазали и забинтовали. У второго рана оказалась еще менее серьезной — стрела пробила панцирь и застряла в нем. Другие пострадавшие от сабельных ударов, а один и от кинжала хотя и выглядели плохо, но быстро исцелились при помощи искусства Яноша. Раненного в бедро и еще одного пришлось везти, а остальные вполне оказались в состоянии продолжить путь пешком. Неосторожное появление наблюдателей подготовило нас к встрече с засадой. Если только это действительно была неосторожность.

Мои размышления об этих призрачных всадниках и об их намерениях были прерваны. Сержанту Мэйну удалось кое-что найти: небольшую эмблему, которую носили на цепочке на шее. Янош без слов покрутил ее. Да и не нужны были никакие объяснения. Я уже видел такие медальоны на солдатах, которые встречали нас в одном поместье в Ликантии. Видел я эту эмблему и на мраморных столбах большого здания в центре этого злого города.

Это был геральдический знак дома Симеонов.

Дорога вновь повернула к реке и уткнулась в небольшие каменные причалы, предназначенные для малых судов, бегающих по реке. Но сейчас причалы стояли пустыми. Янош обнаружил обрывок веревки, свисавшей с одного кнехта; веревка была грязной и старой. Значит, в этой гавани суда уже давно не швартовались. Отсюда мы могли бы отправиться в путешествие более легким способом, нежели отмерять лиги ногами. Я уже собирался отдать приказ разбить лагерь и отправиться в лес за бревнами для плотов, как вдруг вспомнил о тех щепках, что Янош отколол от затонувшей лодки у берега, где некогда жил прибрежный народ.

А он уже сам извлек эти куски дерева и готовился к заклинанию.

— Это просто, — сказал он, рисуя мелом на каменной площадке таинственный символ и выводя рядом с ним шесть замкнутых эллипсов. — Это не такая уж революционная мысль, что часть может стать целым. Если же боги посмеются над моими попытками, то я добавлю еще заклинание возрождения.

Он положил по кусочку дерева в каждый эллипс и принялся творить заклинание. Это теперь я понимаю, что в искусстве Яноша не было ничего особенного. Но тогда был другой случай. Я быстренько распорядился, чтобы осликов разгружали и всю поклажу делили на равные по весу шесть куч, чтобы лодки были одинаково устойчивы, а затем подошел к Яношу и стал наблюдать. Заклинание заняло несколько минут, затем воздух задрожал, стал сгущаться, и на причале оказались шесть плоскодонок. Шесть новеньких, сияющих, надлежащим образом сколоченных, покрашенных и просмоленных лодок.

Этот небольшой сеанс магии, который для Яноша оказался простым, произвел на участников экспедиции большее впечатление, чем предыдущие заклинания. Янош улыбнулся, видя их благоговение.

— Теперь-то вы поняли, почему воскресители большую часть своих занятий проводят в темноте и тайне. Каждый, кто видел, как я создал эти лодки, поневоле задумается, почему такое событие не может быть общим достоянием. И почему ваша жена должна платить гончару за новый горшок, когда можно за медяк попросить кого-нибудь живущего по соседству двумя-тремя словами возродить его из черепка?

— Отличный вопрос, — сказал я. — В самом деле, почему?

— Если бы ты был гончаром, или рудокопом, или кораблестроителем, ты знал бы ответ. Вообще проблема глубже, чем может показаться на первый взгляд, — магия существует, но она способна служить и злым делам, а не только добрым!

— В самом деле, господин капитан, — сказал бесшумно подошедший к нам сержант Мэйн. — Ах, если бы у каждого из нас был магический особняк и мы жили бы словно в Далеких Королевствах, то мы бы сидели себе развалясь, приказывали феям принести очередной кувшинчик вина и только потом уже устраивали бы дискуссии.

— Ну, там бы нам это было ни к чему, — сказал, улыбаясь, Янош.

— Тем не менее разве не так? Мы подготовили груз, и если господа философы не возражают, то можем отправляться.

Лодки спустили на воду, загрузили и составили экипажи так, чтобы в каждом был хоть один человек, знакомый с речным делом. Самым тяжелым оказалось расставание с нашими преданными животными. Но воды и травы кругом было вдоволь, растущие вокруг лиственные деревья указывали на мягкий климат. Вряд ли зима превращала эту долину в промерзлую тундру. Хищников не было видно, а если и найдутся, то ослы не такие уж тупые, чтобы не суметь за себя постоять. Путешествие с нами ничего не приносило нашим животным, кроме усталости, жажды, боли и даже смерти. Здесь они смогут отъесться, размножиться и даже покричать вволю, поскольку Янош снял с них заклинание безголосия. Тем не менее когда мы отплывали, четверо животных стояли на причале, следя за нами печальными глазами, и кричали. Мы с грустью оглядывались на них.

Река становилась все многоводнее по мере того, как в нее впадали новые потоки. Наши лодки несло вниз по течению, иногда опасно подбрасывало на порогах и водоворотах, поднимая тучи брызг, пока мы не приспособились к управлению ими. Мы двигались то быстро, то медленно. Нас то несло по стремнинам, где мы отчаянно выгребали среди острых камней, то мы еле тащились на спокойных участках. Дважды лодки опрокидывались, и нам приходилось выуживать людей и груз. К счастью, никто не утонул.

Иногда приходилось выбираться на берег и на себе перетаскивать груз и суда, когда было слишком опасно испытывать судьбу на особо крутых порогах. Три или четыре раза на пути вставали рухнувшие скалы, через которые вода пробивалась по естественным туннелям. Там мы тоже решали не рисковать и прибегали к волоку. Несмотря на эти трудности, никто не пострадал, и даже более того, наши раненые окрепли. Затем потихоньку река стала шире, глубже и спокойнее. Как ни странно, но нам по-прежнему не встречалось признаков жизни — даже хотя бы заброшенной деревушки. Тут и там попадались каменные причалы наподобие того, от которого мы начали плаванье, но ведущие к ним дороги выглядели заросшими и заброшенными. Местность изобиловала зеленью, земля, очевидно, была плодородной. Непонятно, почему отсюда ушли люди? А затем мы обнаружили и человека, и причину такого запустения.

Сначала мы услыхали громкие крики и звон оружия издалека. Грохот сражения усиливался. Мы выплыли из-за поворота и все увидели. От одного берега реки, примерно на три четверти ее ширины, тянулась дамба к небольшому островку, а от островка к другому берегу аркой изгибался широкий мост. Здесь течение сильно ускорялось, и нас тащило туда. Мы приблизились к берегу, заросшему кустами, чтобы осмотреться.

Мы попали к финальному моменту сражения, участники которого в пылу не обращали ни малейшего внимания на шесть наших посудин. Тела заполняли дамбу, лежали на островке, кучей громоздились на мосту. Кровь стекала в реку. На дальнем берегу, скалистом, воины, терпящие поражение, со всей очевидностью готовились к смерти. Я увидел знамя, настолько окровавленное, что невозможно было разобрать рисунок на нем. Вокруг него сплотились воины, готовые погибнуть, но не сдаться. Впереди всех рыцарь огромного роста размахивал друручным мечом. Он потерял свой шлем, а может, и не носил его из презрения к смерти. На солнце серебрились его седые волосы и борода. Король? Вождь? Рядом с ним сражались его последние сторонники, а нападавшие накатывали на них вновь и вновь, как штормовые волны на берег. На наших глазах седовласый упал, знамя закачалось и поникло, и раздались крики победителей.

Люди в моей лодке сидели пораженные и притихшие. Река ниже моста была красной от крови, и на каменных опорах сверкали зловещие пятна.

— Теперь вперед, — приказал я. — Осторожнее, а то врежемся в опору моста. И молитесь, чтобы нас не заметили.

Лодка Яноша оказалась следующей за моей, когда течение увлекло нас под мост… Сверху, с парапета, свисал человек, и он испустил дух как раз в тот момент, когда я поднял голову и взглянул в его вытаращенные глаза.

Но нас уже несло дальше. Я слышал какие-то крики с моста, а кто-то впоследствии утверждал, что вслед нам выпустили стрелу, но река уже делала следующий поворот, на берегу встали стеной, деревья, и мы скрылись целыми и невредимыми.

Так мы плыли почти до темноты, затем подгребли к острову посреди реки, вытащили лодки на берег и затащили их в кусты подальше от посторонних глаз. Все мы были напуганы и ошеломлены — плыть так долго, не видя никого, и вдруг угодить к сцене такой вот резни, непонятной и дикой.

— Правильно, дикой, — вставил слово Лион. — Вы, может быть, не заметили, но сразу за сражающимися солдатами продвигался отдельный отряд, который кинжалами добивал раненых, которых, наверное, можно было бы вылечить. И они так деловито переходили от одного раненого к другому, как на работе.

— Солдатская участь, — сказал Мэйн.

— Какая уж тут участь, — возразил Лион. — Просто убийство.

— Окончание какой-нибудь давней вражды… — предположил я.

— Или, может быть, — мрачно сказал Янош, — эти Спорные земли так устроены и так удачно названы, что здесь бьются до победного конца, то есть до могилы.

— Во всяком случае, — сказал я, пытаясь внести хоть какую-то ясность в тревогу этого дня, — теперь-то мы знаем, почему Далекие Королевства не рассылают по свету своих дипломатов или торговцев, которым пришлось бы путешествовать по землям таких вот мясников.

Тут наши люди оживились.

— И потом, мы наконец добрались хоть до каких-то населенных стран, пусть и таких жестоких, — продолжал я. — Должно быть, устье реки и сами Далекие Королевства уже неподалеку.

Разумеется, я мог только предполагать.

Полтора дня спустя мы вошли в контакт с местным государством. Или, вернее, оно вошло в контакт с нами. От небольшого встречного островка отошли четыре длинные военные галеры. Я насчитал по двадцать весел с каждого борта этих окрашенных в зеленый цвет судов. На палубах стояли вооруженные люди. На носу каждого судна стояли по две баллисты, нацеленные на нас. Ориссиан надежно и ловко поймали в ловушку. Мужчина с окладистой бородой, в латах и шлеме, поприветствовал нас.

— Добро пожаловать, путешественники! — крикнул он. — Добро пожаловать, гости дорогие!

Но улыбка у него была уж никак не радушной.

 

Глава двадцать первая

ПОЖИРАТЕЛЬ ДУШ

Этот город не походил ни на один другой: звуков не слышно, цвета неестественно ярки. Жилища из бледного камня с единственными черными отверстиями дверей составляли основной фон. Длинные красные транспаранты, сплетаясь вокруг зеленых отлакированных столбов, тянулись по обе стороны этих жутковатых улиц.

Пока мы плыли к городскому порту, наши хозяева отказывались отвечать на все вопросы. Более того, когда мы обращались к ним, они просто отворачивались в сторону, словно нас и не существовало. В порту нас передали в руки отряду поджидавших нас солдат под командой смуглолицего капитана. Наше оружие и весь груз поместили в повозку, которая последовала за нами, когда нас повели по главной городской улице. Мы, двадцать встревоженных человек, старались подбодрить друг друга. Солдаты, встав по бокам, конвоировали нас навстречу судьбе. Встретившие нас хозяева были так же молчаливы, как и предыдущие. Если бы не грохот их сапог, глухое позвякиванье оружия да редкие тычки в спины, можно было бы подумать, что их просто нет.

Людей на улице попадалось мало, а встречные мужчины и женщины двигались молча или застывали каменными изваяниями, таращась на чужестранцев, когда мы проходили мимо. На некоторых были надеты обычные туники, на других — богатые белые шелка; попадались люди в солдатских доспехах, фермеры в холщовых штанах и рубахах, нищие в тряпье. На меня уставилась юная девчушка. Я улыбнулся ей, она улыбнулась в ответ, и мне пришлось вздрогнуть от ужаса — у этого невинного дитя не было носа! И тут я стал подмечать, что и у многих обитателей города чего-нибудь да не хватает: у кого руки, у кого ноги, замененной деревянным протезом.

Я услыхал шепот Мэйна:

— Похоже, местечко тут не самое веселое.

Янош шагнул поближе к нам и сказал приглушенно:

— Когда доберемся до места назначения, смотрите на меня и делайте как я.

Улица сделала поворот и устремилась к высокому зданию с огромной красной трубой наверху. Из трубы вылетали искры и валил черный дым. В воздухе распространялось зловоние. Когда мы подошли поближе, я понял, что здание даже больше, чем мне вначале показалось. К нему вел длинный крытый проход с круглым входом. Оттуда вышел коренастый человек в красной тунике из тонкой ткани. На его груди висела небольшая черная пластина с вычеканенным гербом. Он поднял руку в приветствии; на руке не было большого пальца, а вместо остальных — лишь обрубки.

Он заговорил зычным голосом:

— Добрый день, благородные странники. Мой повелитель просит вас пожаловать к нему и любезно предлагает свое прославленное гостеприимство.

— Благодарим, — сказал Янош. — И кто же ваш любезный повелитель?

— Ну что вы, — последовал ответ, — его имя знают везде. Это великий Мортациус. Правитель этого города и всех земель Гомалалеи.

— Простите наше невежество, господин, — сказал Янош. — Мы прибыли из стран столь далеких, что даже имя вашего великого повелителя не доходило до наших берегов. И для нас будет огромной честью рассказать первыми нашему народу о нем, когда мы в целости и невредимости вернемся к нашим очагам.

— Ну так вам очень понравится эта первая встреча, — сказал человек. — Пойдемте. Мой повелитель ждет вас за столом.

Мы пошли за ним, девятнадцать безмолвных мужчин, обращающих мольбы к богам осенить мудростью Яноша. Я слышал, как гудит вверху труба, и вдыхал отвратительный запах. Человек в красном подвел нас к пиршественному залу и широко распахнул двери. Длинное и узкое помещение было освещено так ярко, что заболели глаза. Украшено оно было все теми же красными неприятными транспарантами, протянутыми вдоль высоких стен. От одного конца зала к другому тянулся огромный стол из черного дерева. Стол был обильно уставлен различными блюдами: жареным мясом в разных видах, тарелками с запеченной рыбой, горами пышного хлеба, большими хрустальными графинами с красным вином, аромат которого заполнял весь зал. Приборы были, по-видимому, золотыми. За столом сидело человек сорок, и ближе ко входу оставались незанятыми места как раз для нашей экспедиции.

Во главе стола в роскошном кресле восседал мужчина с суровыми чертами лица. Увидев нас, он встал, поднял руки, и полы его красного халата распахнулись, сделав его похожим на огромного пустынного демона-стервятника. Должно быть, именно он и был Мортациус, пригласивший нас сюда. Для начала он обратился к своим сотрапезникам:

— Господа! Сегодня нам выпала честь принимать у себя в гостях выдающихся людей.

За столом послышался смешанный гул восклицаний, и на нас устремились любопытные взгляды.

— Господа, позвольте представить вам рыцаря капитана Яноша Серый Плащ из Ориссы.

Янош вздрогнул. Я почувствовал, как и у меня лицо удивленно вытянулось.

— И надо полагать, что стоящий рядом с ним мужчина с великолепными рыжими волосами — Амальрик Антеро. Также из Ориссы.

Я низко поклонился, стараясь сохранять спокойствие, а в мозгу вихрем крутились вопросы. Откуда он знает нас? Чего он добивается?

— Для нас это также большая честь, господин Мортациус, — сказал Янош.

Я повторил за ним эти слова. Позади кто-то из наших людей нервно засмеялся. Сердито зашипел сержант Мэйн.

У Мортациуса вокруг шеи был обернут шарф из дорогого черного шелка. Он улыбался радушной улыбкой хозяина, но в глазах стояла мертвенная пустота. И я понял, что он чародей.

— Прошу вас разделить с нами ужин, — сказал он, указывая на почетные места, пустующие по обе стороны его кресла. — А ваши люди сядут там, у дверей.

Мы с Яношем прошли вперед. Остальные расселись там, где им указали. И с каждым шагом, отделяющим нас от товарищей, я ощущал, как тоньше становится связующая нас общая нить безопасности. Мортациус был сама любезность. Он захлопотал вокруг нас, наливая нам по стакану вина. Я пробормотал что-то в благодарность и отхлебнул глоток. Вино оказалось настолько сладким, что я чуть не подавился, но из вежливости вынужден был отхлебнуть еще раз. На этот раз вкус оказался терпимее, в желудке стало горячо, голова сразу затуманилась. Но я изо всех сил сохранял бдительность.

— Скажите, господин Мортациус, — поинтересовался Янош, — как вы узнали о таких ничтожных путешественниках, как мы?

Мортациус ухмыльнулся, теребя пальцами черный шарф на своей шее.

— Ничтожных? Вот уж не думаю. Что же касается моей осведомленности, то для мага это нехитрый фокус. А для правителя такого государства, которому завидуют многие, такие познания просто необходимы.

Янош внезапно расслабился; он пил вино и причмокивал губами от удовольствия.

— Чтобы быть уж совершенно откровенным, мой повелитель, должен сказать, мы испугались при первом появлении ваших людей, что наши намерения будут неправильно истолкованы. Попали мы в ваши места случайно. А цели у нас исключительно мирные.

— Так-то оно так, — заметил Мортациус, — но только за вами тянется кровавый след, что свидетельствует об обратном.

— Если бы на нас не нападали, — сказал Янош, — мы бы и пальцем никого не тронули.

Эта реплика вызвала скорее изумление, чем гнев. Мортациус улыбнулся:

— Да, да, дорогой Серый Плащ. Случаются фатальные ошибки… — Он наполнил нам бокалы. — Когда я услыхал о вашем приближении к нашим землям, меня охватил любопытство. Я должен был встретиться с людьми, которые так упорно ищут Далекие Королевства.

В зале стояла тишина, разговаривали только Янош и Мортациус. Его люди ели и пили как сомнамбулы, не разговаривая друг с другом и не глядя по сторонам. Наши же спутники, сидящие дальше, беспрерывно перешептывались и посматривали вокруг. Но я видел, что у них при этом хватало здравого смысла налегать на хлеб и мясо так, словно это была последняя трапеза в их жизни. Я решил, что в чем-то они наверняка правы, и посмотрел на мою по-прежнему пустую тарелку.

Мортациус заметил мой взгляд и захлопотал вокруг:

— О, простите, дорогие гости, что забыл о вас. Позвольте, я помогу вам выбрать пару лакомых кусочков.

Он отрезал нам с Яношем по толстому ломтю мяса и церемонно возложил их на наши тарелки. Я ощутил ароматный запах, под который так и просился глоток вина. Я отрезал тонкий кусочек и поднес ко рту. Но помедлил, озадаченный зловещим хихиканьем Мортациуса.

Внезапно желанный кусок на вилке превратился в шипящую, извивающуюся гадюку, с клыков которой закапал яд, прожигая стол.

— Амальрик Антеро, ты всегда был слишком нетерпелив, — сказал Янош неожиданно спокойным голосом. — И всегда тянулся к самым лучшим кускам. Позволь же хоть тут сначала мне немного откусить, — он небрежно снял у меня с вилки гадюку. — Видимо, немного недожарена, — сказал Янош.

Другой рукой, изогнув пальцы в магическом жесте, он помахал над гадюкой. И та вновь превратилась в кусок безобидного мяса. Он закинул его в рот и запил стаканом вина.

— Вкуснятина, — сказал он и прикрыл рот ладонью, учтиво скрывая отрыжку.

Мортациус помрачнел. Он дернул себя за шарф, раздраженный демонстрацией искусства Яноша. Но мой друг на этом не успокоился.

— Что это за блюдо такое перед вами, господин Мортациус? — насмешливо воскликнул он. И щелкнул пальцами над пустой тяжелой золотой тарелкой, стоящей перед нашим хозяином. Мортациус в испуге откинулся назад, когда блюдо вдруг превратилось в золотого скорпиона, выгнувшего хвост дугой, и жало его поблескивало ядом столь же смертоносным, как и у гадюки.

— Иди ко мне, крошка, — позвал Янош, и скорпион резво промчался по столу и взбежал к нему на руку.

Затем сердито дернул хвостом, когда Янош похлопал по нему, и превратился в маленькую пищащую мышку с мягкой белой шерсткой и нежным розовым носиком. Янош посадил ее на стол.

— Бедняжка, ей придется жить с мозгами скорпиона, — сказал он.

Мортациус зашипел и уставил длинный костлявый палец на мышку. Та пронзительно пискнула и заполыхала; через мгновение на ее месте была лишь кучка золотого пепла. Чародей размазал кучку по столу. Частички золота, кружась и сверкая, вновь собрались вместе и превратились в прежнюю тарелку. Правда, в одном месте краешек, ранее безупречный, оказался со щербинкой. Но Мортациус был так горд своим финалом фокуса, что ничего не заметил. Чародей дотронулся до шарфа, который стал зеленым и широким, и изо рта у него повалил дым и засверкало пламя. Этим он давал понять, что превосходит Яноша.

Янош опустил голову, признавая свое поражение, но при этом быстро сунул руку в карман и тут же вытащил ее.

— Боюсь, я не смогу ответить соответствующим образом, — сказал он, застенчиво улыбаясь.

Мортациус откинулся назад и расхохотался. До меня донесся запах его дыхания — воняло так же отвратительно, как и снаружи здания.

— Ну, довольно игр, мой друг. А теперь давайте есть и пить. За этот ваш визит, который обещает быть весьма занимательным.

Он хлопнул в ладоши. Состояние его сотрапезников резко изменилось. Они зашевелились, принялись вести между собой обычные застольные праздные беседы. Я заметил, однако, что ели они как-то через силу, словно поужинали до нашего появления. Тут и там замечал я лица и руки, обезображенные ранениями, которые мы уже видели на улицах. Мортациус, глядя на меня, взял с тарелки горбушку хлеба и отломил маленький кусочек. На мантию его посыпались крошки. Обмакнув кусочек в вино, он отправил его в рот. Меня тут же внезапно охватил такой голод, что я волком набросился на еду. Но то, что было аппетитно на глаз, оказалось безвкусным на языке; мясо было сухим и даже после вина оставалось в желудке твердым комом.

Мортациус загадочно мне улыбнулся, словно тая какой-то зловещий секрет.

— Надеюсь, вы не сочли мою шутку грубой, господин Антеро? — спросил он и кивнул в сторону своих гостей. — Они представляют из себя такую тупую компанию, что я не мог удержаться от того, чтобы развлечься с умным человеком. И я был просто в восхищении от вашего изумленного вида.

— Да как же я могу обижаться? — ответил я. — Чем же мне еще и отплатить такому радушному хозяину, как не участием в его невинной забаве?

— И вас не пугает мое искусство? — спросил он, поправляя шарф; я успел заметить под материей нечто похожее на уродливую рану.

— Вовсе нет, — сказал я, размышляя о том, что если это действительно рана, то какова ее причина? — Когда-нибудь я стану это с удовольствием вспоминать и рассказывать о вашем искусстве своим внукам.

Губы Мортациуса растянулись в невеселой улыбке.

— Ну, до этого еще надо дожить, — многозначительно сказал он.

— О, я полностью убежден в этом, — ответил я и увидел, как Янош одобрительно кивнул. — Ведь боги до сих пор были так милостивы к нам. Правда, когда ваши воины задержали нас, у меня появились кое-какие сомнения. — Я поднял стакан за хозяина. — Но теперь вместо мучений боги даровали мне возможность оказаться вот в вашей приятной и почетной компании.

Мортациус рассмеялся.

— О да, да, да! — преувеличенно радушно проговорил он. — Пути богов неисповедимы для всех, а уж их благословение достается лишь избранным. — Он тоже поднял за меня бокал, и мы выпили. Затем он наклонился ко мне поближе с выражением живейшего сочувствия на лице: — Но не боитесь ли вы гнева богов, путешествуя в компании человека, чье магическое искусство получено незаконно?

Если он хотел удивить меня своей осведомленностью, то добился этого, если же хотел сбить с толку, то тут не преуспел.

— Да как же такое может быть, мой повелитель? Разве не благословили нашу экспедицию воскресители Ориссы, включая старого и мудрого Гэмелена?

Мортациус скривился и дернул за шарф. Я понял, что это успокаивающий для него жест, но одновременно и предательский — выдает эмоции, которые хозяин хотел бы скрыть.

Он обратился к Яношу, который пережевывал свой безвкусный кусок.

— Ваш приятель не только приносит вашему предприятию удачу своими рыжими волосами. Он еще и весьма разумен.

— Вот потому-то мы и дружим так долго, — сказал Янош. — А ведь у него еще и покладистый характер, и изысканные манеры.

Мортациус насмешливо покачал головой.

— Такое замечательное содружество в таком замечательном приключении. Молю вас, храните вашу дружбу. Уж если такая дружба прокисает, то становится горьким напитком.

Янош не ответил, а лишь улыбнулся и отхлебнул вина.

— Даже странно, — сказал Мортациус, — что вы еще спрашиваете, откуда мне известно о цели вашего путешествия. Вы ищете разгадки этой тайны, но ничего не расспрашиваете о повелителе земель, ближе всех лежащих к Далеким Королевствам.

Янош изобразил одну из самых очаровательных улыбок.

— Я бы стал расспрашивать, мой повелитель… если бы мог надеяться, что получу ответ.

Мортациус рассмеялся, на этот раз по-настоящему весело.

— Вы совершенно правы, — ответил он. — Не много получишь ответов у тех любезных людей, которые обитают на Спорных землях.

Янош пожал плечами:

— Да уж, все было ясно без слов. Вею дорогу мы видели только стычки или следы стычек. А как раз перед встречей с вашими людьми мы стали свидетелями настоящего сражения. И если бы я жил в стране, сплошь окруженной врагами, я бы тоже подозрительно относился к любому пристающему с расспросами. — Янош дерзнул сам взяться за графин с вином и налить себе и ближайшим соседям. — Но есть, однако, один вопрос, который так и просится, и я надеюсь, что не будет никакого вреда, если я задам его. Вот какой: зачем вы пригласили нас к себе?

Мортациус разгладил шарф:

— Но ведь я уже ответил на него. Чтобы удовлетворить мое любопытство.

— И после того, как оно будет удовлетворено?.. — не отставал Янош.

Чародей глядел на него, поглаживая шарф, словно тот был телом его любовницы. На фоне шарфа его руки с длинными пальцами смотрелись мертвенно-бледными. Наконец он ответил:

— Ну… тогда вы покинете мое королевство в целости и невредимости… и с моим благословением. Но пока этот час не настал, у меня тоже есть к вам вопросы.

— Прошу вас, задавайте, — сказал Янош. — Я простой солдат, у которого нет секретов, а единственные слова, которые я нашептываю на ухо, — это комплименты какой-нибудь девушке.

— Ну, если бы это было так, — сказал Мортациус, — вы бы не находились за моим столом. А ведь в руках моих воинов вас могла ожидать и совсем иная участь.

Янош пожал плечами, соглашаясь, что такой оборот дел допустим.

— Я слышал, мой любезный Серый Плащ, — продолжал Мортациус, — что у вас с детства были способности к чародейству, но официального курса обучения вы не прошли. Так же, как и не было у вас разрешения заниматься практикой ни от одного из существующих магических обществ. Кроме того, мои информаторы сообщают, что вы один из искуснейших в своих краях, да к тому же ваше искусство подкрепляется умением здраво рассуждать.

— Что ж, вы правы, — сказал Янош. — Хотя, боюсь, мои способности преувеличены. Меня хватает лишь на то, чтобы защитить себя да моих товарищей… или позабавить сотрапезника за дружеским обедом.

Мортациус скривился на это замечание и продолжил:

— Меня интересуют ваши методы, капитан. Одни учатся тупо зубря, а вы — проверяя теорию на практике.

— Но ведь у меня и выбора не было, — ответил Янош. — Никто не предлагал мне манускриптов для изучения, и еще меньше у меня было возможностей посещать школу воскресителей.

— Но я не слышал ни об одном смертном, которому бы в магии удавалось подобное тому, что делаете вы, — сказал Мортациус.

— Тут ничего не могу сказать, не знаю, — отвечал Янош. — Но, как я уже говорил, ни один воскреситель не брал меня в ученики.

— Значит, мне предстоит стать первым, — сказал Мортациус. — У меня есть свои теории. Может быть, они дополнят ваши.

— Для меня это такая честь, господин Мортациус, — сказал Янош. Он в ожидании откинулся назад и улыбался, но я видел, как настороженно поблескивают глаза моего друга.

— Как вы думаете, преследует ли магия некие священные цели? — спросил Мортациус. — Цели, понятные только богам, которые даруют магу жизнь? Ответьте честно. Я не обижусь.

— Я не думаю, что они священны, — сказал Янош. — Я полагаю, что магия так же естественна, как, скажем, ветер. Она столь же доступна, как огонь, который вы разжигаете, чтобы согреться, когда этот самый ветер становится холодным. Что же касается богов — увы. Они не существуют… разве что в наших умах.

Мортациус нахмурился. Он сильно дернул шарф, и я вновь заметил рану.

— Но почему же тогда, когда мы обращаем к ним мольбы или приносим священные жертвы, то иногда они отвечают нам?

— Дело в сосредоточении, — ответил Янош. — Жертвоприношение помогает сосредоточиваться. Как и бормотанье заклинаний. Но я могу производить магические действия молча, просто сосредоточившись в себе. И мне не нужен бог, чтобы превратить это блюдо в скорпиона, да и вам ни к чему было бормотать какую-нибудь чушь, чтобы вернуть его в первоначальную форму.

Мортациус задумчиво разглядывал Яноша.

— Должно быть, это интересно, быть таким магом, как вы. Никто не обучал вас никаким правилам, никого вы ни о чем не расспрашивали, а все сделали по-своему. Вы проникаете сквозь вещи, которые другого бы заставили остановиться в нерешительности, а то и просто повернуть назад. И все потому, что для вас нет богов и страха наказания; вы даже не можете себе представить какой-нибудь невыполнимой задачи, которую нельзя было бы одолеть силой воли. Вот таков Янош Серый Плащ, и теперь я понимаю, почему вам удалось дойти так далеко.

Янош рассмеялся:

— Приятно все это слышать, господин Мортациус, но я замечаю в ваших словах недовольство.

Мортациус кивнул:

— Да, да, именно так. Хотел бы я, чтобы мои воззрения совпадали с вашими, тем более что само ваше присутствие здесь служит доказательством ваших больших возможностей. Признаю, что у вас имеется великий талант, но не столь великий, как вы полагаете. Как любой истинный маг могу вас заверить: есть и определенные границы, есть и страхи. Я знаю моего учителя, а он знает меня. У нас заключена сделка, которой я верен, а он обеспечивает меня таким могуществом, о котором даже такой человек, как вы, и мечтать не можете.

— Я так понимаю, что вы говорите о черной магии, — сказал Янош. — И вы служите одному из тех богов, чье имя запрещено произносить?

— Это вас беспокоит? — спросил Мортациус. И, довольный, погладил свой шарф.

— Вовсе нет. Черная ли, белая… С точки зрения моей философии, между ними нет разницы. Если нет богов, нет священных целей, какая разница?

— Да. Я это понимаю. Очаровательно. Просто очаровательно. Мне нравится, как ваши идеи, пусть они и ошибочны, вели вас по обсаженной розами тропинке… на которой встретились мы оба.

— Но я считаю, говоря о черном искусстве, — сказал Янош, — что пользоваться им надо с осторожностью. Наши представления о таких вещах, как добро и зло, настолько глубоко укоренились в нас, что представляют большую преграду для вашего дела. И с моей точки зрения, когда совершается акт так называемой черной магии, эта преграда может привести к тому, что пострадает сам практикующийся в этой магии. С течением времени такой маг слабеет, а на душе его остаются неизгладимые следы, рубцы собственных деяний. Возможно, постепенно маг даже превращается в существо, которое ему самому не очень-то и нравится. Как вам такой довод? Вы-то чувствуете — остались ли вы прежним человеком после того, как вошли в эту таинственную дверь?

— Что касается меня, то со мной все лучше некуда, — усмехнулся Мортациус. Но усмехнулся как-то натужно.

— Но, возможно, вы видели какие-то предзнаменования? — спросил Янош. — Я размышлял над моими собственными. Они предостерегали меня на случай, если я займусь подобной практикой.

Мортациус вцепился в шарф, при этом притворяясь беззаботным.

— Я в них не нуждаюсь, — ответил он.

— Хорошо вам, — пробормотал Янош. Хоть он и вел себя учтиво, видно было по нему, что он считает нашего хозяина придурком, заключившим невыгодную сделку. — Вы сказали, господин Мортациус, что я могу свободно вы сказываться. И что на меня не обидятся. А то я в нерешительности, задавать ли вопрос, который более всего волнует меня?

— Не надо бояться, — сказал чародей. — Спрашивайте все, что сочтете нужным.

— Ваше государство Гомалалея лежит в краю непрекращающихся войн. Мы видели раны, от которых страдают ваши люди. И мне удивительно, если ваш бог так велик, то почему же он не избавит вас от врагов?

Мортациус разразился хохотом. Но это был какой-то необычный звук, словно смех доносился из самой преисподней, где обитает Черный искатель.

— Да ведь он помогает нам, дорогой мой… Очень помогает.

Шарф обвис, и я увидел скрытую от глаз рану. Гнилостное незаживающее отверстие в горле. Мортациус не заметил моего взгляда и поправил шарф. Выражение лица его было насмешливым.

— Каким вы себе представляете наивысшее могущество, мой маленький кудесник? — спросил он. — Отвечайте быстро и честно.

Янош ответил без колебаний:

— Понимать сущность вещей. Быть способным оторвать взгляд от частностей и увидеть все величие мироздания. И я отдал бы все, что у меня есть — а это лишь моя жизнь, — чтобы иметь возможность хотя бы мельком бросить такой взгляд, полный ясного понимания.

— Ну так вы глупы, — сказал Мортациус, — поскольку сумма всех знаний слишком велика для постижения, а количество частностей таково, что их и богам не сосчитать.

Янош широко раскрыл глаза и погладил бороду, как бы соглашаясь с великим мудрецом.

— Так каков же ваш ответ, повелитель? Скажите мне, в чем я ошибаюсь?

— Да он же прост, как вот этот обычный хлеб, — сказал чародей, надуваясь от важности. — Величайшее могущество, которое может приобрести смертный, — властвовать над душами других людей.

— Я не совсем понял, — сказал Янош. — Прошу вас, расскажите подробней, чтобы я мог продолжить мое образование.

Но кудесник вдруг насторожился, боясь, что и так рассказал слишком много. Он покачал головой, словно человек, уставший от болтовни детворы. Разгладил шарф, поднял свой бокал и опустошил его. И со стуком поставил на стол.

— Я думаю, это ни к чему, — сказал он наконец. Смахнув крошки с мантии, он встал:

— Надеюсь, дорогие гости, вы поужинали хорошо. Теперь же, если вы простите мою бесцеремонность, я попрошу вас покинуть меня. А я помолюсь, чтобы отведенные вам жилища оказались удобными, а сон безмятежным.

Прежде чем он удалился, я набрался мужества спросить:

— Благодарю вас, владыка Мортациус, за ваше гостеприимство. Но я не хотел бы злоупотреблять им. Не позволите ли нам отбыть завтра, испытывая глубочайшее сожаление от кратковременности общения с вами?

Чародей впился в мое лицо пронзительным взглядом пустынного стервятника. Я же лишь вежливо и искательно улыбался.

— Посмотрим, — наконец сказал он и вышел.

Как только он удалился, Янош собрал те крошки, которые чародей смахнул с себя, и спрятал в карман. Янош подмигнул мне. И тут появился тот человек, который привел нас к Мортациусу.

— Прошу вас следовать за мной, господа, — сказал он.

Нас разместили в просторной комнате без окон, со стенами из голого камня. Тут были расставлены койки с мягкими покрывалами, выглядевшими странно среди этой скудости каменного барака. В одном углу висел большой рукомойник, в другом — располагалась дыра для естественных нужд. Как только прислужник Мортациуса с лязгом захлопнул тяжелую дверь, Янош дал всем сигнал молчать. Мы услыхали, как задвигается мощный засов. Следовательно, теперь мы не гости, а пленники. Янош подкрался к двери и ощупал ее поверхность. То, что он выяснил, удовлетворило его, он кивнул. Янош вернулся к нам и знаками дал понять, что помещение прослушивается при помощи заклинания. Затем предложил всем попытаться уснуть, а к себе подозвал меня и сержанта Мэйна.

— Случилось то, чего я и боялся, — прошептал он. — На двери нет запирающего заклинания. Только механический засов.

— Так в чем же проблема? — спросил Мэйн.

Я тоже недоумевал. Ведь для побега, если есть такая возможность, недостаток охраны как раз нам на пользу. И тут я внезапно ощутил необоримую усталость и потребность прилечь на койку. Сержант Мэйн боролся с зевотой и я услыхал, что и все остальные в помещении отчаянно зевают.

Янош ткнул кулаком Мэйна в бок, чтобы привести его в чувство.

— Набери немного воды, — прошептал он, — и побыстрей.

Сержант, пошатываясь, направился к рукомойнику, а Янош встал на колени. Я прилег рядом, борясь со сном. Ясно было, что произошло: Мортациус наслал на нас сонное заклинание. Янош достал из кармана крошки, которые смахнул с себя чародей, и рассыпал их на полу. Он наклонился и подул на них: раз, другой, третий. Когда вернулся Мэйн с черпаком, Янош полил крошки водой и слепил из них кусочек теста. Я видел, что он и сам сражается с зевотой, разделяя полученную лепешку на двадцать равных частей. Он запустил руку в другой карман, и, когда вытащил ее, я увидел, что пальцы его вымазаны в золотой пыли от блюда чародея. Янош прошептал заклинание, посыпая пылью хлебные катышки, и они слегка увеличились в размерах, превратившись в небольшие галеты. Дурманящий страх накатил на меня, когда сержант Мэйн осел на пол, и я почувствовал, как на меня опускается сонная пелена.

— Ешь, — прошипел Янош, пихая мне в руку галету. Я взял ее, сердясь, что меня заставляют что-то делать, когда так хочется спать. Я откусил небольшой кусочек, и он оказался удивительно вкусным после той преснятины, которой нас угощали за столом, даже проснулся аппетит. Мозг прояснился, вкус хлеба доставлял наслаждение и побеждал сон. Янош пошел по комнате, заставляя каждого есть эти галеты. Вскоре все бодрствовали, а Янош вернулся ко мне. Он вновь поднес палец к губам, но на этот раз это был магический жест, касающийся меня и сержанта Мэйна. Тем же самым пальцем Серый Плащ очертил круг над нашими головами. Он повторил этот жест, и я увидел, как воздух замерцал.

— Тишина, — прошептал Янош. Мерцающие частицы воздуха закружились в сверкающем вихре. — Тишина, — проговорил он громче, и кружение обернулось тусклым ровным светом. И тут он рявкнул: — Тишина! — И хотя этот крик молотом ударил по моим ушам, но дальше барьера из тусклого света не прошел. Эхо не отразилось ни от стен, ни от стоящих рядом наших людей, наблюдающих за всем с благоговейным интересом. — Всего-то и требуется против простейших заклинаний Мортациуса, — сказал Янош нормальным голосом. — Вот теперь мы с удобствами можем обсудить план побега.

— А как же наши люди? — спросил Мэйн. — Неужели они ничего не услышат?

— Размеры нашего противозаклинания могут встревожить Мортациуса, — сказал Янош. — Мы не должны недооценивать этого человека. У него мало ума, но слишком много коварства, и как маг он весьма могуществен. Только потому, что я позволил ему выиграть нашу маленькую застольную игру, а себе — раскусить сонное заклинание, мы не можем быть уверенными, что в безопасности проведем эту ночь.

— Что ж, трудности, возможно, и есть, — сказал Мэйн, — но преодолимые. Допустим, у него преимущество, и немалое. Но ведь сейчас на нашей стороне элемент внезапности. А его людишки — они же в основном все какие-то ущербные. — Он фыркнул. — Вот уж никогда не видел такого количества инвалидов сразу.

Но Янош уже не слушал его, сосредоточившись на чем-то своем. Затем он побледнел.

— Какой же я дурак, — простонал он. — Этот негодяй обхитрил меня!

Мы спросили, что случилось. Янош отчаянно замотал головой.

— А вы просто попытайтесь подумать о побеге и поймете, что случилось, — сказал он дрожащим голосом. — Сосредоточьтесь на этом. Сосредоточьтесь, как можете. Представьте шаг за шагом. Сначала дверь… затем по улицам… затем обратно по той дороге, по которой они провели нас.

Я закрыл глаза и последовал его наставлениям. Дверь поддалась легко; вскоре мы все бежали по дороге к гавани. Я представил себе подходящее судно, которое можно было бы угнать; и тут, когда я вместе со всеми уже был на борту и готовился отплыть, ужасный беспричинный страх выпрыгнул из самых темных закоулков моей души и зубами вонзился в мои внутренности. Я не видел это чудовище, но прямо физически ощущал его присутствие и горячую боль от вгрызающихся в меня ядовитых клыков. И у меня была только одна возможность укрыться от него: бежать обратно по улицам, назад в это здание, в эту камеру, ставшую нашей тюрьмой, как можно крепче запереть за собой дверь. Я открыл глаза. В глотке стояла желчь, в душе царила паника, и тот же самый ужас я увидел в глазах Мэйна.

— Поняли, что он сделал? — проскрежетал Янош. — Я говорил о его низком коварстве; но, клянусь всеми богами, над которыми я смеюсь, я и не подозревал о существовании такого коварства.

Мортациус не только наложил сонное заклинание. Мы должны были спать, пока он не подготовится. И другое заклинание не позволяло нам сбежать. Мы были в ловушке в этом призрачном городе, и замком тюрьмы служил наш собственный страх.

— Есть только один путь разрушить это заклинание, — сказал Янош. — Моя собственная магия тут бессильна. Поэтому надо выкрасть часть у него.

Мы не стали обсуждать, отчего да почему, поскольку понимали, что дальнейшее обсуждение бесполезно. Придется действовать просто: один шаг, затем другой, пользуясь любой предоставившейся возможностью. С дверью проблем не было, да и снаружи отсутствовали охранники. Янош сказал остальным, чтобы дожидались нашего возвращения, и мы втроем тайком выбрались наружу.

Не скажу за своих товарищей, но если быть честным, то надо признать, что этой ночью Мортациус полностью лишил меня мужества. Я вовсе не походил на того храброго воина или героя, о которых слагают легенды. Всю дорогу я ощущал на моей спине прикосновение холодных пальцев чародея и слышал его презрительный смех. Отчаяние стало моим неизбывным врагом, каждая тень пугала. Мы представляли из себя лишь трех дрожащих от страха подростков, шарахающихся от любой тени, охваченных трусостью, этой двоюродной сестрой стыда.

Мы двигались вдоль мрачных коридоров, минуя темные пустые помещения, пропитанные болью; двери в них были широко раскрыты, как пасти, стремящиеся проглотить нас. Некоторые двери были закрыты на засовы, и из-за них доносились приглушенные стоны их обитателей. Недалеко от входа в здание я ощутил знакомый запах металла и кожи. Сержант Мэйн с благословенной сноровкой старого солдата быстро отыскал след: пахло из последней комнаты главного коридора, непосредственно у выхода. Дверь оказалась открытой. Мэйн распахнул ее и исчез внутри. Вернулся минуту спустя и сквозь страх изобразил легкую ухмылку. Там располагается арсенал, шепотом сообщил он. Это известие согрело нас маленькой надеждой, и мы вышли наружу, на улицу, где стояла холодная, звездная ночь.

Вокруг не было ни души, но страх наш от этого не рассеялся. Напротив, через пустынную площадь, стояло здание с дымящейся трубой. Как мы, уже входившие в него, теперь оказались вне, было непонятно. Осторожно перебегая из тени в тень, мы направились туда. Воняло тут невыносимо, а из трубы вверх, в безлунное небо, взлетали искры. Когда мы торопливо приблизились, я решил ничему не изумляться, иначе любая мысль помимо необходимой в данный момент для дела окажется темной ямой, из которой не выбраться. Может быть, единственный бог Яноша — здравый смысл — сжалился над нами; возможно, помог маленький слепой проводник, живущий в груди любого живого существа — чувство самосохранения. Нужно было выяснить, что в этом, здании, и мы это сделали.

Сооружение громадой нависло над нами, точно скала из полированного камня. В конце длинной крытой пристройки чернел глаз арочного входа с двумя колоннами, поддерживающими эту арку. Вход напрочь перекрывался железными воротами. В этот момент показалось, что удача отвернулась от нас. С грохотом солдатских сапог, скрипом и постукиванием колес тяжело груженных повозок сюда приближался целый караван. Мы застыли в еще большем испуге, спрятаться было негде, а свет факелов направлявшейся в нашу сторону длинной процессии был все ближе. Мы нырнули за одну из колонн и взмолились, чтобы удача вернулась и спрятала нас от внимательных взоров наших врагов.

Из нашего потайного местечка приближающаяся процессия была видна хорошо. Она состояла примерно из двадцати больших фургонов, но влекомых не животными, а людьми, закованными в цепи: мужчинами и женщинами, едва прикрывающими свою наготу грязными тряпками. По бокам шли здоровенные люди с кнутами, подстегивая каждого, кто спотыкался. Когда они приблизились к железным воротам, те пришли в движение, распахиваясь в обе стороны по смазанным маслом направляющим дугообразным полозьям. Мы вжались в короткую тень от колонны, когда совсем рядом засвистели кнуты и фургоны потащились мимо. Послышался трупный запах, и я с ужасом увидел, что в фургонах грудой навалены человеческие тела. Но среди них были и живые, они шевелились и стонали, о чем-то моля.

Когда мимо нас проезжал третий фургон, одна из тащивших его женщин, закованных в цепи, споткнулась и упала на колени. Ее лохмотья были бурыми и заскорузлыми от засохшей крови. Тряпки распахнулись, и я разглядел открытую рану на ее животе и лоснящиеся от влаги внутренности. Она подняла голову, и на мгновение наши взгляды встретились, но у нее в глазах было пусто, как у вьючного животного. Щелкнул хлыст, оставив кровоточащий рубец на ее щеке. Она не выказала ни боли, ни другого чувства, просто поднялась, вцепилась в цепь и продолжала тянуть фургон.

Когда прошел последний фургон, Янош сделал знак последовать за этой процессией. Мы прыгнули на подножку повозки и ухватились за пропитанный кровью борт. Ворота с грохотом закрылись, и мы оказались внутри. Я оглянулся назад и с удивлением отметил, что воротами никто не управляет. За несколько мгновений до того как фургон, дернувшись, начал поворачивать за угол, я разглядел странное отверстие возле одной из громадных петель ворот. Кусок металла там был выгнут, и я указал на это Яношу. Щель была достаточно широкой, чтобы выбраться наружу. Мы еще долго ехали по длинному коридору. Внутри фургона непрестанно стонал человек; затем послышался детский плач. Этот плач расшевелил мою злость, а злость прожгла дыру в черной магии Мортациуса. Это была крошечная дыра, в лучшем случае с булавочную головку, но и ее было достаточно, чтобы вернулось мужество. Я по-прежнему боялся Мортациуса, тело мое сжималось в холодных тенетах его заклинания, но если бы он сейчас напал на меня, то имел бы дело с мужчиной, а не с удирающим зайцем. С грохотом отворилась дверь впереди, и в коридор хлынул поток яркого света. Вслед за светом выплеснулась и волна жара. Мы спрыгнули с фургона. Жар проникал в легкие и покалывал иголочками у корней волос. Янош подал знак, чтобы мы подлезли под медленно ползущий фургон и остаток пути преодолели под ним, ползя на четвереньках.

Мы оказались в огромном зале. Пол и стены были частью зеркально гладкими, отражавшими свет и пламя, а частью изрисованы чудовищами, ужаснее которых и представить нельзя. Причем весь этот изображенный кошмар двигался, оживленный черной магией, и повсюду мелькали разинутые пасти с ядовитыми зубами, хвосты и когти, дробя кости людей и разрывая плоть. Одну треть этого зала занимала чудовищных размеров печь. В ней горел огонь с языками голубого пламени выше человеческого роста, трепещущими и свивающимися в кольца, словно змеи, разбуженные непрошеным вторжением в их логово. Пламя раздувалось огромными кузнечными мехами, приводимыми в движение неведомой силой; при каждом движении мехов вылетала струя громко шипящего воздуха, иногда завывающего, как штормовой ветер. Бесконечная металлическая лента, подобная той, что вращает токарный станок, но широкая, как городской переулок, и снабженная зубцами, тянулась сквозь огонь, приводимая в движение шестернями, которые крутились невидимыми колдовскими силами. Высоко вверх, как жерло вулкана, устремлялась здоровенная труба. И вся печь вообще походила на разинутую пасть с острыми зубами. Это был настоящий, действующий идол темного божества, демона — повелителя преисподней. Все, что мы видели перед собой — зал, печь, огонь, ремень и труба, — все это являло собой воплощение черного могущества Мортациуса. Мы спрятались за фургоном, груженным окровавленными телами, и увидели, чем же питается этот агрегат и что производит.

Люди с кнутами приказали истощенным рабам разгружать все фургоны. Тела свалили в одну окровавленную кучу возле ленты. Если из фургона вдруг выволакивали кого-то живого, охранник доставал из-за пояса нож и исправлял эту ошибку. Когда куча достигла определенного размера — я не берусь вести жуткий подсчет тел, — рабам приказали бросать трупы на движущуюся ленту. Языки пламени подскочили вверх, нетерпеливо набрасываясь на свою пищу. Взвизгнули мехи, пропев свою демоническую песню. Я отвернулся, когда первое тело отправилось в гущу пламени, но Янош попросил меня не отворачиваться и быть свидетелем злодейств Мортациуса.

Когда пламя сомкнуло свои объятия вокруг тела, труп подпрыгнул, словно в агонии, и начал корчиться, выворачивая руки и ноги в разные стороны. Затем он взорвался пламенем, искрами и дымом и устремился вверх, а зал заполнил тот самый отвратительный запах, с которым мы столкнулись, когда только прибыли в этот ужасный город. Дым со сгоревшим телом скрутился в толстую колонну, внутри которой плясали искры. И эту колонну радостно приветствовал зев трубы. У меня желудок сжался, когда я увидел, как по краям этого зева появились гигантские зубы и начали постукивать, смыкаясь, утоляя аппетит механического чудовища. Слышался отвратительный звук, производимый этим гигантом, чавкающим, смакующим свою горящую жертву.

По ленте уносился в печь очередной труп. И вдруг вместо того чтобы загореться и обуглиться, он остался без изменений. На нем сохранились только те раны, которые он получил при жизни. Лента, пройдя через пекло, вывезла труп с другой стороны. Когда тело упало на пол, один из охранников подошел к нему и нанес мощный пинок. Он бил и бил его, словно смерти для погибшего было недостаточно. И тут мой разум завопил, прося какого-нибудь доброго бога унести меня из этого страшного места, потому что тело ожило. К первому охраннику присоединились еще трое, и все вместе принялись избивать человека, вернувшегося к жизни. Его рывком подняли на ноги. Он зашатался, крупный мужчина, явно ощущающий боль от избиений. Теперь я хорошо мог его разглядеть. У жертвы этих истязателей были седые волосы и того же цвета длинная борода. Я вспомнил то сражение, свидетелями которого мы были перед нашим пленением, и узнал в этом человеке предводителя, рыцаря, погибшего под знаменем. И вот он стоял перед охранниками, вновь живой.

В это время над очередным трупом полыхнуло пламя, вновь донеслись звуки чудовищной трапезы. Янош склонился ко мне поближе и прошептал:

— А этот седой не жив. Он по-прежнему мертв.

Я поднял брови, не понимая. Но не было времени для объяснений. Янош махнул нам с Мэйном рукой, показывая, что пора уходить.

— Мортациус не оживляет, — сказал Янош, когда мы покинули зал. — Он делает из мертвецов беспрекословно послушных кукол, способных двигаться и понимать приказания! Он сам сказал мне об этом, когда заявил, что властвует над душами людей. И мы с вами были свидетелями того, как эта власть осуществляется. Он скармливает души этих несчастных своему черному божеству, а взамен получает от него магическую силу и трупы в качестве рабов.

Позади, из зала, донесся звук, с которым еще одну душу высосали из очередного горящего тела. Янош покачал головой. Поистине это был город ужасов.

— И получается, что с того времени, как нас пленили, мы не встретили здесь ни одного живого человека. Они все покойники! Все, за исключением Мортациуса.

И тут я вспомнил рану на горле чародея и шарф, которым он ее старательно прикрывал. Очевидно, исключений не было. Все были мертвы, включая и Мортациуса. Единственным живым хозяином этого края было то чудовище в трубе, и Мортациус был тут главным рабом. Я сообщил об этом Яношу, и он согласился со мной.

— А что же будет с нами? — сказал Мэйн. — Конечно, мы грешны перед богами, но еще не хочется умирать. Как нам избежать печи?

Замысел колдуна был ясен. Утром нам предстояло пополнить число мертвых рабов-автоматов. И мы станем движущимися и работающими трупами; и хоть я не сказал вслух, но задумался, а что же в таком случае будет с моей душой?

— Решение находится там же, в зале, — сказал Янош через несколько секунд. — Если мы пройдем сквозь этот огонь как живые люди, мы украдем его магию. Ведь Мортациусу нужны души мертвецов.

Это решение задачи было крайне опасным, но Янош, похоже, оставался, как всегда, прав.

— Остается, правда, одна серьезная загвоздка, — сказал Янош. — Когда все двадцать пройдут через огонь и выйдут с той стороны, Мортациус мгновенно узнает об этом. Несколько человек — скажем, мы трое — могут сбежать незамеченными. Но зато всем отрядом мы устроили бы ему такой звон, какого не производил ни один колокол.

Оказывается, Янош даже был готов пожертвовать своими товарищами. Что ж, его цель — Далекие Королевства — была превыше всего и оправдывала, по его мнению, любые средства.

— Единственный способ живыми попасть к ленте, ведущей в печь, — убить тех живых мертвецов, что охраняют ее, — сказал я, стараясь руководствоваться логикой, а не эмоциями. — А справиться с этим мы можем только все вместе.

— Наши силы и силы Мортациуса неравны, — заметил Мэйн. — Но лучше смерть в бою, чем в сонном плену у этого чудовища.

Янош кивнул.

— Ну, значит, так и поступим, — сказал он. — У меня руки чешутся сокрушить этого колдуна. Он нас прогнал по городу, как стадо баранов. Попробуем вырваться все вместе. И сделаем это как и подобает воинам.

Мы вернулись к остальным. Янош сообщил людям, что их ждет. И я был изумлен, что ни один не впал в панику и не стал задавать лишних вопросов. Возможно, пребывание в этом городе мертвых душ придало всем смелости не бояться гибели. Мужества добавила и новость об арсенале, обнаруженном Мэйном, где хранилось конфискованное у нас оружие. Сталь моей сабли была так же крепка, но я сомневался, будет ли она эффективна против уже мертвых врагов.

Страх придал нам силы этой ночью, когда живым людям впервые пришлось схватиться с этими несчастными бездушными созданиями, вооруженными кнутами и короткими саблями и едва соображающими, что происходит. В зале, куда мы ворвались с воинственными криками, стояла тишина, и наши противники во время всей этой яростной схватки продолжали хранить молчание. Мы их безжалостно рубили, а когда они падали, еще и пронзали копьями. Но когда мы бросались дальше, позади вставали поверженные. Мы убивали уже мертвых людей, и убивали их снова и снова. Мы отрубали им конечности, но у них оставались зубы, чтобы кусаться. Даже отрубленные руки, отыскав на полу сабли, вслепую продолжали искать нас, ползая по полу, как змеи. И потому приходилось перерубать каждый сустав, раскалывать каждую голову, крошить в куски каждое тело, стремящееся сбить нас с ног. Мы превратились в двадцать мясников, полуобезумевших от страха, мечущихся по скотобойне среди мяса, не предназначенного для еды, сражаясь даже не столько с этими молчаливыми несчастными созданиями, сколько с ненавистью сотворившего их колдуна.

В конце концов мы покончили с этой кошмарной работой. Одеяния наши пропитались кровью, вместо лиц были кровавые маски. Каждый понимал, что эту кровь с нас не смыть даже целой рекой чистой воды. Но иначе поступить было невозможно. Ужасный рок поставил нас в эти обстоятельства, но желание жить требовало выхода.

Теперь впереди ждала печь, а в ней — демон, питающийся душами. Янош встал рядом с лентой, со звоном движущейся сквозь адский огонь, поджаривающий души, чтобы угодить вкусу демона. Янош уговаривал нас поторопиться, и мы потащились к печке, словно неуклюжие рабы Мортациуса. Я глянул вдоль ленты и увидел подпрыгивающие в нетерпении языки голубого пламени и услыхал щелканье зубов демона наверху. На той стороне этого страшного конвейера, сказал Янош, ждет спасение; на этой — вечное рабство. Он сказал, что пойдет первым, чтобы доказать верность своей догадки, и предупредил, чтобы мы поскорее последовали его примеру, ибо он чувствовал, что чародей не дремлет. Я должен был по плану Яноша идти последним.

И тут один холодный, рассудочный довод заставил меня поразмыслить и обернуться. План Яноша казался хорош, но его надо было перевернуть с головы на ноги; ведь если Янош ошибается и эта ошибка отберет его у нас, то мы останемся без защиты перед гневом чародея. Первым должен идти я, а Янош последним… если я выживу. И тут я понял, что смотрю в печальные и полные знания глаза незримо стоящего рядом Халаба. Он прошептал теплые слова поддержки, согревая меня от холода доводов рассудка. Халаб оставался рядом со мной, когда я подошел к Яношу и остановил его, уже собиравшегося взобраться на ленту. Когда я представил свои логические соображения, Халаб улыбался мне одобрительно. Янош заспорил, но в конце концов согласился со мной. Эмоции редко одолевали его. Но я успел заметить слезы, когда он отвернулся, чтобы скрыть их. Затем он обнял меня и прошептал, что я — единственный, кто поверил ему с самого начала. Он назвал меня другом и братом и поблагодарил за доверие. Я позволил себе принять эту ложь, понимая, что в сундучке, где он хранит такие сокровища, отнюдь не битком набито. За все то время, что я знал Яноша, я еще не встречал ни мужчины, ни женщины, которых он назвал бы настоящими друзьями. Я понимал, что человек ему может только нравиться, но он никогда никого не полюбит, поскольку выбранная им жизненная цель все остальное в его глазах лишала ценности. Я держался сейчас за руку Халаба, и именно эта рука поддерживала меня, когда я двинулся по громыхающей ленте, и именно Халаб шептал мне на ухо, что моя рыжая удача собьет с толку поедателя душ. Янош остался сзади, а Халаб находился рядом, когда конвейер потащил меня в огонь.

Я был брошен в страшный жар, который украл воздух прежде, чем я успел вдохнуть; высушил мои силы раньше, чем я успел собраться с ними. Жар обрушился молотом, разбив меня, как яйцо, одним ударом; в течение нескольких секунд он сокрушил меня, превратив в трепещущую массу, ощущающую лишь боль и страх. Огонь плевался, ревел, и меня несло в туннель, где со, всех сторон кусались змеи голубого пламени. Я чувствовал, как с меня содрали плоть, и теперь пламя набросилось на обнаженные нервы; а когда и они превратились в золу, колдовская печь вскипятила мою кровь и расколола кости, чтобы добраться до костного мозга. Все, из чего я был сделан, даже крик, было пожрано огнем. Если у меня что и оставалось, так это глаза, чтобы видеть жующую пасть демона, уши, чтобы слышать клацанье зубов, и душа, охваченная пониманием настоящего, наполненного болью, и будущего, наполненного страхом. Затем надо мной склонился Халаб, заслоняя меня от взора демона. Он запел песню, ту, которую я больше всего любил в детстве, и звуки ее заглушали все громыхавшее вокруг. Он поглаживал мое исстрадавшееся тело, и я чувствовал, как восстанавливаются и нервы, и кости, и кожа. Затем он сказал мне, что осталось совсем немного, чуть-чуть потерпеть… и все закончилось. Я почувствовал громадное облегчение и то, что остался невредим. И тут я понял, что на какой-то момент душа действительно покидала мое тело. Оно с радостью приветствовало ее возвращение. И мгновение спустя я спрыгнул с ленты таким окрепшим и бодрым, как никогда в жизни. Я закричал своим спутникам не бояться ревущего пламени и поторопиться вслед за мной. Ведь нам еще предстояла схватка с чародеем.

Следующим был сержант Мэйн; затем, один за другим, пошли остальные. Но каждый, совершавший свой путь мимо пасти демона, вовсе не испытал тех страданий, которые выпали на мою долю: я видел, как они лежали в пламени без движений, безмятежно. Позже они сказали, что поначалу испытывали и муки и страх, но чей-то добрый дух склонялся над ними, облегчая страдания и исцеляя боль. Они сказали, что дух был очень похож на меня.

И вот настала очередь Яноша. Он вспрыгнул на ленту, собираясь ехать стоя, с руками, скрещенными на груди, широко расставив ноги. И я заметил, какое сосредоточение было написано на его лице, это была вовсе не бравада. Внезапно все его тело осветилось золотым. Голубые языки пламени стали выше и жарче, а демон завопил в голодном раздражении; но против этого золотого света пламя было бессильным. И тут языки пламени стали уменьшаться, захлебываться, моргать и гаснуть. Демон вверху смолк, зубы прекратили щелкать, и зев стал закрываться. Янош, ставший теперь величайшим из похитителей магии, спрыгнул с ленты.

Но не успели мы поздравить друг друга, как громадное помещение зала наполнил яростный вопль.

— Что ты наделал, Серый Плащ?! — Это был Мортациус. Маг бодрствовал. Голос загремел вновь: — Ну подожди у меня, маленький фокусник. Я доберусь до тебя.

Но Янош не стал ждать, как и я. Мы изо всех сил помчались прочь из этого места. Мы бежали по мостовым с оружием наготове. Позади послышался взрыв. Я глянул назад и увидел, как дверь дворца чародея отлетела в сторону, отброшенная могучей силой. Через дымящееся отверстие вылетел шар пламени такого же голубого цвета, как и в печи. Этот огромный шар, испускающий молнии и выжигающий камни мостовой, помчался за нами. Изнутри доносился голос Мортациуса:

— Беги, маленький кудесник, беги!

Слышался хохот.

Мы с удвоенной скоростью помчались вперед вдоль этих улиц, по которым нас вси мимо мертвых обитателей этого города. Но постепенно мы стали уставать от этой бешеной гонки. Расстояние между нами и шаром стало сокращаться, а смех Мортациуса становился все громче. От его огненного шара далеко вперед уносились наши тени с такой скоростью, на которую мы были не способны. Рядом тяжело дышал Янош. Казалось, он споткнулся. Но лишь для того, чтобы подхватить на бегу булыжник. Тут же он отстал, и я обернулся, думая, уж не упал ли он. Но Янош остановился, преграждая путь Мортациусу. Вслед за этим он вытащил саблю и ударил булыжник лезвием. Искры полетели из-под зазвеневшего металла. Он еще раз ударил. На этот раз искры получились длиннее. Они отлетали по дуге к приближающемуся горящему шару.

Мортациус закричал:

— Ну вот ты и мой, маленький фокусник!

Но после третьего удара Яноша искры просто взорвались. Вылетая по дуге наружу, они звали за собою остальных, и вот уже вскоре на дорогу перед нашим преследователем посыпался целый звездный дождь. Они упали на шар, и тот взорвался с громовым хлопком, выбросив из центра Мортациуса. Тот зашатался и рухнул на дорогу.

Какое-то мгновение чародей не шевелился, лежа в своей красной мантии, раскинувшейся по мостовой. Если бы он еще чуть-чуть подождал, он бы овладел нами, поскольку мы уже собирались броситься на него и прикончить. Но тут мантия дернулась и раздулась в два огромных красных крыла. Мы развернулись и вновь побежали, а крылья подняли в воздух Мортациуса, испустившего такой вопль, что воздух, казалось, разлетелся на кусочки как стекло. Этот вопль означал призыв к охоте, и призыв этот был услышан. Из мрачных жилищ повыскакивали на улицу рабы чародея. Они принюхивались к нашей живой крови и бросались за нами. Мы одолели последний поворот перед гаванью, а за нами уже неслась целая стая этих безмолвных волков. И стало ясно, что до лодок уже не успеть. Было слишком поздно, оставалось только сражаться.

Сержант Мэйн выкрикнул приказ, и мы все построились в боевой порядок и выдержали первый яростный натиск, отбросив врага назад. Наша боевая цепочка медленно отступала по узкому причалу, заставляя противника атаковать нас малыми группами. В ночном небе кружил Мортациус, призывая своих рабов к решающей атаке. Мы уже имели опыт такого сражения с мертвецами в зале с печью, но против такого их количества выстоять, казалось, будет невозможно.

Трое наших выкатили с одной баржи бочки со смолой и подожгли причалы, когда на нас снова двинулась эта толпа. И их атаку встретил огонь мира живых, а не мертвых. Разожженная не заклинаниями, а кресалом смола обрушилась на них, как бурная река. Она сжигала их тела и оружие в серую золу. Но поскольку они не могли чувствовать боли и понимать, что происходит, то следующая шеренга терпеливо дожидалась, пока сгорит предыдущая, и устремлялась навстречу пожирающему их пламени. Мортациус сверху сыпал проклятиями и призывал других рабов занять место сгоревших.

Ими кишел уже весь берег, а еще больше торопилось по улицам к месту сражения. Мортациус заклинаниями возводил мост из пепла. Вот-вот они по мосту доберутся до нас и вновь возьмут в плен. Впрочем, для этого им надо было поторопиться. Ведь этот огонь был никому не подвластен. С одной стороны, он прикрывал нас, а с другой — являлся нашим врагом, пожирая остатки причала и заставляя нас отступать к воде. Мортациус направил людей в реку вдоль горящих причалов, чтобы они зашли к нам в тыл. Сам чародей спустился ниже, издевательски смеясь над нами и над нашими глупыми надеждами.

Сквозь разломанные доски причала протянулась чья-то рука и вцепилась в ногу Яноша. Я рубанул по руке саблей. Мортациус рассмеялся и сверху устремился на нас. Янош подхватил отрубленную руку, вставил в скрюченные пальцы рукоять своей сабли, и пальцы крепко ухватились за нее. Янош изо всех сил метнул саблю вверх. Вместе со вцепившейся в рукоять рукой лезвие представило из себя жуткого вида оружие, направленное при помощи магии в Мортациуса. Смех его прервался на середине, когда удар пришелся в глаз. Он камнем рухнул с неба, завывая от боли, и врезался в воду. Мы увидели, как он тонет среди волн, но облегчения это нам доставило мало, поскольку оставались еще тысячи живых мертвецов. А те по мосту из отвердевшей золы перебирались через сгоревшие причалы. Собираясь с последними силами, мы понимали, что еще вот-вот — и из волн восстанет их хозяин, полный ненависти к незваным ориссианам.

Я молился всем богам и больше всего — Халабу. Из пламени вырвался клуб дыма, и я поднял саблю, приветствуя брата.

И тут с реки, неся нам спасение, подул ветер. Глубокий, чистый звон гигантского магического колокола разнесся над волнами. Звук был настолько силен, что заглушил все вокруг. Мы ощутили, как нас окатила волна покоя. Огонь угас. Звонкая, мелодичная песнь магического колокола победила этих покойников. Они остановились, прислушиваясь. Когда стихло последнее эхо колокола, рабы Мортациуса побросали оружие, развернулись и побрели прочь.

Из темноты появился удивительный корабль с сияющими парусами и фонарями, развешанными вдоль бортов. Это был самый грациозный из виденных нами кораблей, и он несся к нам на волшебных парусах, поскольку ветер, который мог бы наполнить обычные паруса, стих. Я услыхал, как вскрикнул от восхищения Янош, а может быть, это был и мой крик, когда стал виден герб на парусах: огромная змея, свернувшаяся кольцом на фоне солнечного луча.

И пока приближался корабль, эдакий лебедь на черных волнах, я понял, что все, с чем мы столкнулись, было лишь проверкой. И Мортациус был главной проверкой. Я возблагодарил богов, что мы выдержали эти проверки.

С палубы нас окликнул голос:

— Привет вам, путники.

Голос был столь же мелодичен, как и звон того колокола. На палубе стоял красивый мужчина в сверкающих белых одеждах. Он еще раз обратился к нам:

— Мы привезли вам этот привет из Далеких Королевств.

Янош в восторге схватил меня за руку, остальные радостно закричали. И только когда корабль спустил лодки, чтобы перевезти нас, я понял, что выражаю свой восторг громче всех.

 

Глава двадцать вторая

ДАЛЕКИЕ КОРОЛЕВСТВА

Надежда — богиня с непостоянным характером, но известно и то, что как только она зажигает свои манящие огни, то от ее призывов не спрятаться. Излюбленное ее орудие — обещание; чем дольше оно танцует впереди, тем нетерпеливее ты стремишься за ним. Я знавал скорбь, когда не видел этого танца, но знавал я и великую радость, когда, сжалившись, Надежда раскрывала мне свои объятия. Надежда довела меня до Далеких Королевств, и Надежда же, многократно усиленная, давала яркие обещания тем, кто ждал меня дома. Их мечты я нес с собой, когда корабль, рассекая сияющие воды моря, в которое впадала река, шел к дальним берегам.

Я часто представлял себе, как выглядят Далекие Королевства, когда они мне откроются впервые. Иногда мне казалось, что я увижу город из ослепительного золота, с изящными зданиями и устремленными вверх шпилями. Иногда же мне казалось, что я увижу тучные поля и пышные луга с мирными деревушками и белостенными виллами, утопающими в цветах. Но какой бы облик ни принимала эта картина, мне всегда казалось, что я увижу ее как бы с высоты — например, с перевала Кулака Богов. Но до цели я добирался так, как привычно гражданину Ориссы — на реке начиналось наше путешествие, на реке и заканчивалось.

Когда мы пересекли море, покинув злые земли Гомалалеи, большой колокол корабля возвестил о нашем прибытии. Раздулся грот-парус, демонстрируя герб Далеких Королевств. И когда мы оказались в устье широкой, красивой реки, издалека нам отозвался другой колокол. Мы толпились у борта, держась за леера, нетерпеливо вглядываясь в тот берег, к которому так стремились. Но его скрывала дразнящая вуаль бледно-голубого тумана. Вдруг, словно смилостившись над нами, перед кораблем пробежал легкий бриз, разгоняя туман и открывая перед нашими глазами долгожданное зрелище. Мы были полностью очарованы.

Первое, что я увидел в Далеких Королевствах, — изумрудную башню, встающую над устьем реки. Башня плавно сужалась на конус, и в верхней ее точке находилось волшебное зеркало, осыпающее судно порхающими лучами света. Я почувствовал приятное покалывание, когда такой лучик осветил мое лицо. Мои намерения проходили магический досмотр. Свет заколебался в нерешительности, обнаружив защитное заклинание, наложенное на нас Яношем, когда мы ступали на борт этого корабля, но никаких препятствий не последовало, и лучики упорхнули восвояси.

Первое, что я услышал, оказавшись в Далеких Королевствах, — мелодичное пение тысяч птиц. Они вылетали из леса, с высоких тенистых деревьев, пахнущих мятой, и порхали над нами такие же красочные, как и их мелодия. Когда я присмотрелся внимательнее, то увидел, что у этих птиц, размером с охотничьих орлов, на кончиках когтей имеются металлические острые наконечники, а клювы хищно изогнуты.

Берега реки и острова на ней были покрыты самой разнообразной цветущей растительностью. Когда один из таких цветущих и сладко пахнущих островков проплывал мимо, судно окликнули из густых зарослей лиловых цветов. Наш капитан отозвался, и я увидел, как в растительности прячутся острия копий.

Первой мыслью, посетившей меня в этих землях, была та, что протянутая нам рука в бархатной перчатке скрывает стальную хватку. Я даже вздрогнул, когда вторая подозрительная мысль посетила меня: хорошо, что эти люди называют нас друзьями, а не врагами. Но когда мы обогнули холмистый берег, открывшийся перед нами вид разогнал все дурные мысли. Река, делая плавные изгибы, подобно гигантской змее, струилась посреди туманных полей и зеленых лесов. В глубине этой картины, подобно маяку; вздымалась живописная гора, голубая, как эта слепящая нас река. У подножия этой горы, как нам сказали, и находится цель нашего путешествия — город Ирайя, где великий король Домас правит всеми Далекими Королевствами.

Несколько дней плыли мы по этой реке, и с каждым днем усиливалось наше изумление. Мы миновали, не приставая к берегу, многолюдный портовый город размерами с три Ориссы. Лодки и суда так и сновали у причалов, загружая и разгружая самые немыслимые товары и продукты. Но порт был на удивление чист и лишен обычного для таких городов отталкивающего запаха. Здания и жилища не имели какого-то единого принципа постройки, но, наоборот, радовали глаз разнообразием форм, размеров и расцветок. Капитан Юториан, наш хозяин и посланник короля, поведал, что этот порт является главным торговым центром государства, которое тянется от реки в обе стороны и за те горы на много лиг. Он сообщил нам, что владения короля Домаса состоят из одиннадцати княжеств, каждым из которых правит принц, присягнувший на верность королю. По этим княжествам разбросано около семидесяти больших городов и множество мелких. Самый величественный из них — Ирайя, где располагается верховная власть. Вся земля, что мы называем Далекими Королевствами, носит среди его жителей название Вакаан, в память тех мудрых старейшин, которые давным-давно правили этими землями, а потом таинственно удалились. Он сказал, что руины древних городов находят по всему Вакаану. Есть остатки древнего города и рядом с Ирайей, а на вершине горы находится старинный алтарь.

Юториан оказался очень радушным хозяином: он старался отвечать на столько вопросов, на сколько физически был в состоянии ответить; при этом были и такие вопросы, что другой бы усомнился, а стоит ли нас вообще везти в Ирайю. После того как он окликнул нас, стоящих на горящем причале Гомалалеи, он встревожился, что наши раны потребуют длительного лечения, что нам понадобятся горячие ванны и удобные помещения для отдыха. А единственными словами, которыми он владел из нашего языка, были только те, с помощью которых он предложил ориссианам покинуть ужасный город Мортациуса на его судне. Но как только мы оказались на борту, один из его офицеров принес нам волшебные губки и показал жестами, что надо обмыться содержащейся в них жидкостью. И как только мы сделали это, то оказалось, что теперь мы в состоянии легко говорить на их языке и понимать его.

В первые же часы нашего пребывания на борту судна Янош сотворил над каждым из нас защитное заклинание. Хотя капитан и весь экипаж казались добрыми и приятными людьми, Янош напомнил нам, что мы только что уже побывали в «радушных» гостях и лучше сохранять осторожность на случай, если наши новые хозяева окажутся такими же коварными, как и прежние. Пришлось немного поспорить. Янош воспользовался новыми силами, приобретенными в столкновении с Мортациусом, чтобы сотворить охранное заклинание. Он сказал, что это заклинание не сможет отвернуть в сторону клинок наемного убийцы, но сможет предупредить о приближении смертельной опасности. А предупредив, даст время для выбора решения — спрятаться, сражаться или бежать за подмогой. Это заклинание было мудрой мерой, но через несколько часов пребывания в компании капитана Юториана я сразу забыл, что нахожусь под защитой, и вспомнил лишь тогда, когда встретился с исследующими лучами изумрудной башни.

Когда мы немного пришли в себя после неожиданного спасения, Юториан позвал Яноша и меня в свою каюту, где мы сдвинули бокалы горячего бренди, у которого был отменный вкус, особенно после всей преснятины угощения у Мортациуса. В каюте, обставленной удобными креслами и столом, стоящим несокрушимо при любой качке, царил художественный беспорядок. Переборки каюты были обшиты драгоценным деревом, детали которого соединялись так искусно, что даже этим можно было любоваться целый день. На самой широкой переборке раскинулось знамя с изображением голубой, свернувшейся в кольца змеи, освещенной солнечным лучом. Такой же герб был и на белом камзоле Юториана. Помимо койки в углу, застланной светлым покрывалом под цвет кресел, в каюте находились пустой столик для карт и закрытый шкафчик, где, очевидно, хранились карты и навигационные инструменты капитана. Из дыры в потолке свисала золотая веревка. Юториан сказал, что она тянется к колоколу, звук которого обратил в бегство орды рабов Мортациуса.

Но перед тем как мы забросали его вопросами, Юториан объяснил причину своего появления. Он рассказал нам, с каким интересом король Домас и его младший брат принц Равелин следили за нашим путешествием. Юториан не скрывал, каким образом его правителям удавалось это делать. Информация поступала не только от магических приборов, устройство которых он слабо себе представляет, но и от хорошо замаскированных разведчиков и тех таинственных наездников, которых мы называли наблюдателями. Он сказал, что эти наблюдатели не являются воинами его короля, но представляют из себя племя кочевников-магов, с отвращением относящихся ко всяким смертоносным битвам и скитающихся по землям со своими собственными целями. Королевства заключили с ними договор давным-давно в обмен на магические, необходимые им товары, получая от них информацию о нежелательных для Вакаана визитерах.

Затем Юториан сказал:

— Вы должны знать, что до сего времени, когда я получил приказ забрать вас, все гости к нам считались нежелательными. Насколько я знаю, вы первые люди извне, посетившие нашу страну, не так давно возродившуюся из руин. Не могу сказать, почему король изменил своему обычаю. Но как свободный и законопослушный подданный, я заверяю вас, что цели у него самые благородные, в чем вы и убедитесь, когда поговорите с ним, и что никто не будет препятствовать вашему благополучному возвращению домой. Хотя я не знаю замыслов Домаса, но могу догадываться. Не является большим придворным секретом тот факт, что король Домас полагает — длительная изоляция от окружающего мира привела к тому, что воздух в королевстве застоялся. И я верю что ваше устремление к новым знаниям лишь укрепит его в этой мысли.

Капитан сказал, что сразу же по прибытии в Вакаан ничто нас не привязывает к кораблю. Мы можем расспрашивать любого о чем угодно и идти туда, куда хочется. Единственное исключение распространялось на требование находиться по каютам в то время, когда он будет определяться с местоположением корабля. Он искренне и без конца извинялся, говоря, что никак не может позволить взглянуть на его карты и инструменты в запертом шкафчике, поскольку они являют собой строго охраняемый секрет. Хотя, как он сказал, после того как мы переговорим с королем, большинство их этих секретов и запретов будут наверняка сняты.

Юториан вновь наполнил наши бокалы, и мы выпили за светлое будущее, которое ожидает наши народы. Но, судя по нему, я мог предположить, что большая выгода ожидает все-таки Ориссу. В этом я убедился позже в многочисленных общениях с гражданами Далеких Королевств. Жители их почти не проявляли любопытства по отношению к тому миру, привет от которого мы привезли. Их больше интересовало само наше путешествие, и они постоянно расспрашивали о деталях наших приключений. Но затем и это любопытство пропало.

Причины были очевидны: Вакаан оказался страной стольких чудес, что все не перечислить на этих страницах. Земля была благословенна обильными урожаями; количество болезней, от которых людей успешно исцеляли воскресители, было ничтожно, там почти не болели. Люди жили в мире, казалось, бесконечного разнообразия наслаждений и занятий. К тому же они считали себя народом, в развитии и могуществе настолько превосходящим остальные, что даже представить себе не могли, что же полезного могут они получить еще от кого-то. Когда я заикнулся об искусных ремесленниках, философах и художниках, составляющих гордость Ориссы, мне дали понять, что в их краях найдется такое, от чего мы быстро сникнем, если начнем сравнивать со своим. Поначалу я мало обращал внимания на такое отношение к чужеземцам, считая его даже забавным. Но позже я понял, что это весьма серьезный недостаток вакаанцев.

Говоря это, я, однако, не могу не признать, что, пока мы поднимались вверх по реке, увиденные мною по берегам чудеса превосходили все виденное мною ранее. И одним из чудес была сама река. Я уже сравнивал ее со змеей, и это сравнение оказалось уместным, ведь именно река была той змеей, что изображена на гербе Далеких королевств, в то время как солнечный луч означал волшебную мудрость, охраняющую эти земли.

Представьте себе эту змею, изогнувшую свое тело сверяющими голубыми изгибами, не касающимися друг друга, с головой и хвостом на одной линии. Теперь представьте ее вновь рекой, где вместо змеиной головы — гора, к которой мы и направлялись, и вы поймете, что хоть расстояние и достаточно велико для корабля, но птица напрямую пролетит его быстрее. Правда, лично я не стремился к тому, чтобы быстрее добраться до Ирайи, поскольку, пока мы плыли то в одном направлении, а потом совсем в другом, следуя излучинам реки, она проносила нас рядом со всеми чудесами Далеких Королевств.

Река текла, послушно омывая весь Вакаан. При этом на ней не было никаких шлюзов и каналов. Лишь ровная гладь блестящих и прозрачных вод, одинаково глубоких почти на всем протяжении. Юториан рассказал, что давным-давно их маги так сотворили эту реку, чтобы она отвечала общим целям всех жителей. Здесь не было снегов в горах, и дожди служили только для равномерного пополнения запасов воды. Реке можно было приказать поднять уровень воды или опустить, в зависимости от требований ирригации, для получения обильного урожая. Кстати, семена будущих злаков обрабатывались заклинаниями против болезней и вредителей. Пока мы проплывали мимо тучных пастбищ и изобильных фруктовых садов, я вспомнил о наших крестьянах, трудящихся в поте лица своего, зависящих от капризов природы, вспомнил о недавно пережитых наводнениях и голоде. И я взмолился: пусть это путешествие облегчит их труды и избавит их сердца от разочарований.

Мы видели леса, полные дичи; холмы в жилах металлических руд и драгоценных камней; пасущиеся и отдыхающие домашние стада в густой и сочной траве. Мы видели самых разнообразных людей: крестьян и рабочих, купцов и жрецов. Это были спокойные, красивые люди, чей безмятежный смех и песни разносились над рекой, когда мы проплывали мимо. Даже старики были красивы, а на их женщинах время откладывало лишь отпечаток мудрости и опыта. Дети казались бесконечно счастливыми, они бегали и играли где хотели, и именно их звонкий смех мы слышали чаще всего.

Юториан сказал, что все дети получают хорошее образование, а те из них, кто проявляет особую сообразительность и талант, попадают под особое внимание и учатся в высших школах. И уж после этого им открыта любая дорога, и они могут подняться до любой ступени общества. Когда он сказал это, я подумал о Халабе и пожалел, что ему не довелось родиться в этих краях.

Мы во все глаза разглядывали крупные города, стоявшие на берегах реки. Каждый из них представлял из себя удивительное зрелище. Некоторые поражали разнообразием строений, как тот порт, мимо которого мы проплывали в первый день. А некоторые изумляли особенностями: то были кварталы со стенами домов из белого мрамора, то сплошь из богато разукрашенной древесины или из крепкого сверкающего металла. Архитектура их была очень разной — от приземистых зданий, гармонично вписанных в окружающие леса, до устремляющихся ввысь башен, увенчанных тонкими шпилями; в удобных домиках с остроконечными крышами по вечерам за окнами сияли веселые огоньки. Каждый увиденный город завораживал нас по-своему, и когда уже казалось, что нас ничем больше не удивить, мы выплывали из-за очередного поворота и натыкались на новое диво. И наконец мы прибыли в Ирайю, самый знаменитый город из всех.

Он открылся нам внезапно. Русло повернуло на восток, и вдруг вспыхнули огни. Берега реки широко раздвинулись, насколько хватало глаз, превратившись в далекие зеленые полоски. Река превратилась в озеро, в котором отражалась величественная Ирайя. Наши чувства затрепетали в том очаровании, которое город насылал на нас, как мелодию, извлеченную из струн руками великого арфиста. Казалось, Ирайя целиком состоит из огня и воды. Солнце садилось, и Ирайя пылала во всей своей славе. Свет играл разноцветными огнями на хрустальных башнях и прыгал по золотым крышам домов. А со всех сторон расплавленным зеркалом в лучах уходящего солнца раскинулась вода. Благоухающий ароматами вечерних цветов воздух звенел от колоколов и пения птиц. Посреди этой красоты робкими просителями божественного благословения природы тихо проплывали маленькие суда.

Вот такие виды и являются вином для путешественника; вкусив его однажды даже в небольшом количестве, он так и будет страдать далее, пока не отведает еще раз. И мы упивались им допьяна, пока не опустилась ночь. Но у Ирайи против тьмы — грабительницы красоты была заготовлена своя хитрость, и мы вновь задохнулись от изумления, когда вдруг весь город осветился огнями. Хрустальные башни превратились в фонтаны, вздымающие потоки света: золотые дома вспыхнули изнутри. Сквозные каналы-улицы города осветились гирляндами маленьких ярких шариков. Не смолкали звуки оживления в городе, и я понял, что с окончанием дня жизнь города благодаря магии воскресителей Ирайи продолжалась.

Этой ночью мы спали на борту корабля. Волнение было столь велико, что я не мог и подумать об отдыхе, но усталость взяла свое. Меня разбудила какая-то безумная музыка и крики, словно я оказался в таверне. Удивительно все-таки, подумал я, как бы ни был величествен город, но у причалов всегда найдется местечко с крепкими напитками и грубыми развлечениями. И тут же я снова погрузился в спокойный сон.

Наутро Юториан повел нас к королю. Дворцовые владения раскинулись на половине из того десятка островов, на которых раскинулась Ирайя. На дворцовых островах среди ухоженных лужаек благоухали чудесные цветы. Сердце услаждало пение птиц, глаза отдыхали на красивейших статуях. Дворец представлял из себя на диво сложный и дорогой архитектурный комплекс, каждый чудо-дом которого имел золотые детали в таком количестве, что мне и не снилось. Колонны и арки были из золотого сплава, а стены — из хрусталя, который в зависимости от солнечного освещения то темнел, то светлел.

Солдаты в бело-золотых туниках и бриджах охраняли коридоры дворца. Янош отметил, что их ярко разукрашенные декоративные копья и сабли скорее были предназначены для церемоний, чем для сражений. Мы вступили в огромный — тронный зал. Он казался еще больше из-за полупрозрачных хрустальных стен и сводчатого потолка. Еще его увеличивало огромное количество зеркал, отражавших в себе толпы тех, кто явился снискать внимание короля или по делам. Зал имел три яруса и широкие лестницы, ведущие к каждому ярусу. Внизу, где мы сначала оказались, было людно, и, судя по одежде, здесь собирался народ попроще; на втором ярусе располагались небольшие группки людей средних слоев; последний был почти пуст, он предназначался для магов и других высокопоставленных лиц. И над всем этим великолепием возвышалась платформа с величественным золотым троном, на высокой полукруглой спинке которого сиял королевский герб.

На этом троне в свободной позе сидел король Домас, которого благодаря зеркалам можно было разглядеть и с нижнего яруса. Даже издали было видно, что размеры зала и трона не могут уменьшить величия этого человека. Корону свою — простой золотой обруч, как я потом рассмотрел поближе, — он небрежно крутил в руке, прислушиваясь к выступлениям советников; и если их речь иногда тонула в шумах толпы, то грохот его голоса заглушал все. Я на время потерял его из виду, когда Юториан повел всю нашу двадцатку вперед. Судя по тому, как толпа вежливо расступалась, Юториан, очевидно, был здесь важной фигурой. Умеренно любопытные взгляды устремлялись вслед нам, пока мы добирались до ограждения, отделяющего третий ярус. Юториан велел нам подождать, а сам стал оглядываться во все стороны, выискивая кого-то в толпе. Мы прижались к ограждению, вытаращив глаза, как крестьяне, впервые попавшие в город.

Но наше особенное любопытство, еще до того как мы подняли глаза, чтобы подивиться на трон, привлекло хитроумно устроенное углубление с позолоченными стенками. Оно занимало большую часть третьего яруса; вокруг него проходила дорожка, по которой расхаживали чиновники, по ступенькам можно было спуститься пониже. Здесь были изображены в миниатюре все Далекие Королевства. Приглядевшись, я понял, что все было живое! Каждая подробность — от извивающейся голубой ленты реки до городов, ферм и полей — проецировалась сюда в уменьшенном виде. Можно было заметить суда на реке и даже догадаться, что крошечные движущиеся точки — это люди и животные. Но еще более поразительным было то, что сюда перенесли и копию настоящего неба; я даже различал, как среди облаков, гонимых ветрами, летают птицы. По извилистой тропке вниз спустились несколько магов и занялись, видимо, привычной работой. Они обсудили положение большой черной тучи, готовой разразиться грозой, и приказали ей переместиться в другое место. Там сверкнули молнии и обрушился ливень. Я не сомневался, что где-то в реальном месте, проекция которого в миниатюре была представлена здесь, сейчас действительно идет этот ливень.

Король повысил голос на какого-то чиновника, и я, подняв глаза, впервые увидел Домаса близко. Его советники перед троном развернули жаркий спор. То ли королю надоел их спор, то ли он потерял интерес к этой теме, но я заметил, как он борется с зевотой и вновь играет своей короной. Король был высок — пожалуй, на голову выше Яноша, — и его простая белая туника обтягивала мощное, стройное тело. У него были светлые волосы и открытое лицо. Настолько просто он был одет, что только корона указывала на то, что этот парень правит всем могучим государством.

Рядом с троном находился еще один человек. Такой же высокий, как Домас, со столь же мощным телосложением, но с темными волосами. Костюм его был богато расшит золотом, с гербом принца на груди. В отличие от короля он был увешан драгоценностями, а его длинные черные волосы охватывал изумрудный обруч, указывающий, что человек этот тоже королевской крови.

— Принц Равелин, — прошептал Янош.

Я тоже так подумал. Янош придвинулся ко мне поближе и взволнованно зашептал:

— Он маг. Самый могущественный маг.

И об этом я догадался: темные глаза его сверкали глубинным огнем тайного знания воскресителя, и в его присутствии я чувствовал себя скованно. Но все же, несмотря на весь свой внешний лоск, он уступал Домасу в величественности, и, когда они находились рядом, можно было без ошибки сказать, кто король, а кто лишь его благородный брат.

Наконец к Юториану подошел небольшой человечек с на редкость непривлекательной внешностью, в белых бриджах не первой свежести и поношенной тунике. Поверх туники у него висел потертый золотой крест. Однако, несомненно, человечек обладал властью. Капитан быстро наклонился к нему, напрягая спину и внимательно вслушиваясь в его шепот. Человечек приподнялся на носках и приблизил губы к уху капитана, нисколько не стесняясь своей непрезентабельной внешности. Пока он говорил, Юториан кивал, поглядывая на нас, затем быстро указал на меня и Яноша, как бы выделяя нас среди остальных. Может быть, это и какая-нибудь мышка, думал я, глядя на маленького человечка, но мышка смышленая и не боящаяся котов, поскольку питается за столом короля. Закончив разговор, коротышка поднырнул под ограждение, обошел миниатюру своей страны и поднялся по ступеням к трону. Юториан дал нам понять, чтобы мы были наготове. И пока король, обратив свою приветливую улыбку к своему фавориту, выслушивал его, мы поправляли одежду и приглаживали волосы.

Домас махнул рукой, отсылая прочь толпу советников, а коротышка еще что-то прошептал королю на ухо, при этом вцепившись для сохранения равновесия в край королевской туники. Пока король слушал, черты его лица прояснились, а выражение скуки исчезло. В ответ он воскликнул:

— Что ты говоришь? И давно они здесь? — Голос был столь мощен, что разносился по залу. Он нахмурился, продолжая прислушиваться к нашептываниям. Вновь раздалось: — Что же ты не сказал мне раньше, Бимус?

Я постарался быстренько, пока возможно, оценить короля, полагая, что этот громкий голос и есть ключ к его характеру. Домас говорил открыто, лаконично и не заботясь, какую реакцию вызывают его слова у окружающих. В ответ на вопросы короля Бимус что-то нашептывал, по всей видимости докладывая, что кто-то проявил нерасторопность, сразу не доложив о нас. Если этот растяпа наблюдал сейчас за королем, то должен был испугаться за свою карьеру, ибо король покраснел от гнева и нахмурил брови. Но Домас совладал с гневом, и, должно быть, растяпа вздохнул с облегчением.

Домас широко улыбнулся и хлопнул Бимуса по плечу, сказав:

— Не обращай внимания. Я позже с этим разберусь. А теперь давай их сюда, Бимус. И побыстрее. Мы и так уже проявили бестактность.

Бимус понесся выполнять повеление. Король обратился к оставшимся советникам:

— Ну хватит! Мы уже и так давно копаемся с этой ерундой. Пришла пора для новых дел. Для действительно новых.

В предвкушении он потер руки. К нему неторопливо поднялся и принц Равелин, изо всех сил, как я подумал, скрывающий нетерпение. Я вновь переключил внимание на Домаса, последний раз прикидывая, как вести себя перед лицом такого величия. Человек он прямой, размышлял я, неуступчивый, и слово у него не расходится с делом. Ему наплевать, что думают о нем. Я король Домас, говорили его манеры, и буду выглядеть так, как захочу. И в этом, на мой взгляд, скрывалась его некоторая недальновидность. Когда до нас добрался Бимус, во мне уже вовсю проснулись инстинкты торговца. Такой уверенный в себе человек, подумал я, по крайней мере выслушает, если предлагаемая сделка не содержит явных нелепостей. Затем мы поспешили к королю и все двадцать выстроились перед троном. Мы принялись было низко кланяться, думая, что так положено, но король взмахом руки остановил нас.

— Дело делается не поклонами, — сказал он, — а ясными позициями сторон и уважением друг к другу. — Он обратился к брату: — Что-то многовато церемоний развелось у нас при дворе. У меня от этих поклонов голова идет кругом.

Равелин рассмеялся от души:

— Но стоит только это прекратить, и ты увидишь, как много потеряешь.

Домас ласково посмотрел на него.

— Ты сегодня остроумен, — сказал он. Затем вздохнул. — А вот я нет. — Он посмотрел на Бимуса. — Придумай что-нибудь умное для меня, Бимус. Чтобы я его перещеголял. Ты у нас специалист по этой части. — Бимус прошептал, что обещает, а Домас вновь обратил внимание на нас. — Итак, это те самые парни, из-за которых и поднялась такая суматоха? Хорошая компания. Как по-твоему? — сказал он брату.

Равелин по-своему изучал нас. Глаза мага высматривали что-то, невидимое прочим, ненадолго замерли на мне, затем на мгновение дольше задержались на Яноше.

— Полностью согласен, — сказал принц. Он говорил почти так же громко, как и король. И улыбался он почти так же открыто, разве что в улыбке таилась хитрость. Мне он сейчас показался похожим на охотничью собаку, напавшую на свежий след добычи.

Король поднялся с трона и в сопровождении семенящего рядом Бимуса спустился вниз, чтобы рассмотреть нас поближе. Мы с Яношем напряглись, полагая, что он сначала подойдет к нам. Но вместо этого король прошелся вдоль строя, никого не выделяя.

— Крепыши как на подбор! — гудел он восхищенно. — Теперь понятно, почему им удалось это предприятие. И одеты исправно.

— Немного поисхудали, наверное, — заметил Равелин. — Да и поистрепались.

— А кто бы не исхудал, — возразил Домас, — совершив такое далекое путешествие в поисках нас? — Он взглянул на Бимуса. — Ты все еще думаешь? — Бимус сказал, что думает. — Хорошо, — сказал король. — Только пусть это будет весело, резко и в цель.

Затем Домас резко повернулся и замахал рукой, крича на весь зал:

— Друзья! Друзья! Прошу вашего внимания!

Его обращение раскатилось по огромному залу без помощи магии. Царедворцы без всякой необходимости подхватили крик:

— Король говорит! Король говорит!

Толпа застыла в ожидании.

— Я хочу, чтобы вы все поприветствовали этих парней, — сказал король. — Вы, вероятно, слышали, что я интересовался ими, и вот они здесь, во плоти. Они храбрые путешественники. И путешествие удалось на славу! Они прошли весь путь от Ориссы. Бросив вызов пустыням, бандитам и прочим опасностям.

Обращаясь к толпе, Домас продолжал расхаживать, и рядом терпеливо семенил Бимус.

— Не хотите ли поговорить с ними? И узнать, откуда такое величие духа?.. — Он помолчал. — Духа, которого многим из вас, к сожалению, не хватает.

Выражение озабоченности на его лице вновь сменилось улыбкой. Но в отличие от брата он улыбался широко и искренне.

Взгляд короля задержался на сержанте Мэйне.

— Скажите-ка нам ваше имя, — король указал на него пальцем.

Мэйн полиловел от смущения. Смущение усиливалось еще и тем, что он не мог сразу решить, как лучше представиться, с военным салютом или поклоном. Наконец Мэйн отсалютовал и молодецки гаркнул:

— Сержант Мэйн, ваше величество!

Король прокричал толпе:

— Слышали? Сержант Мэйн, он сказал. А я догадался о его звании. По боевым шрамам видно, что это храбрый сержант.

— Благодарю вас, ваше величество, — сказал Мэйн.

— Скажи нам, честный сержант, что ты думаешь о нас теперь, когда ты здесь? Как тебе понравился Вакаан?

Мэйн побурел, отыскивая достойный ответ. Наконец он выпалил:

— Изумительно, ваше величество! Просто изумительно!

Домас разразился хохотом.

— Слышали? — заорал он. — Он полагает, что мы… изумительные! — Он вновь расхохотался. — Простые солдатские слова. Побольше бы здесь таких.

Мэйн вспыхнул. Затем король спросил:

— А есть то, что тебе не понравилось? Что-нибудь… не изумительное?

Мэйн честно задумался, пока не отыскал небольшой изъян.

— Пища, ваше величество, — сказал он.

— Пища? — удивился Домас. — Что же тебе не понравилось в нашей пище?

— Да нет, ваше величество, в том-то и дело, что она великолепна. Но, прошу прощения, иногда я думаю, что она чересчур… роскошна.

Домас от этого ответа пришел в совершенное восхищение.

— И я тоже так думаю, сержант, — сказал он. — Они всегда возьмут кусок хорошего свежего мяса, а потом превратят его приправами да подливами неизвестно во что. В следующий раз заставлю приготовить без всей этой дряни. Хотя наши повара не умеют готовить без выкрутасов. А я их несчастный король.

Вмешался принц Равелин.

— Думаю, сержант, в лице моего брата вы обрели друга, — сказал он. — И я понимаю почему. Вы человек в его вкусе.

— Благодарю вас, ваше величество! — сказал Мэйн. Домас уперся рукой в бедро.

— Ты не должен называть принца «ваше величество», — предупредил он. — Это все равно что перепутать офицера с сержантом. Величествен только король. А мой брат — принц. А принцы… — Он помолчал, подыскивая объяснение, затем лицо его вдруг прояснилось. — Принцы, — прокричал он во всеуслышание, — менее величественны!

И тут он расхохотался до слез. Толпа смеялась вместе с ним. Равелин изобразил кривую ухмылку. Бимус что-то прошептал Домасу. Тот кивнул и сказал:

— Это было остроумно, разве нет? А ты продолжай думать, Бимус. Вскоре мне еще что-нибудь понадобится. — Он стрельнул глазами на брата и фыркнул: — Доброе старое маленькое величество.

Продолжая смеяться, он поблагодарил Мэйна и пошел дальше, останавливаясь то возле одного нашего солдата, то возле другого, расспрашивая их и, в свою очередь, расхваливая. Наконец он встал передо мною и Яношем.

Он впервые обратил внимание на мои рыжие волосы.

— Итак, господин… Не говорите вашего имени. Я знаю… — Он нахмурился, вспоминая. Бимус зашептал ему на ухо, и Домас усмехнулся. — Ну конечно, Антеро… Амальрик Антеро.

— Для меня большая честь приветствовать вас, ваше величество, — сказал я.

Домас задумался, глядя на меня, затем сказал:

— Вы ведь торговец? — Я кивнул. — А торговцы, как правило, не относятся к храбрецам. Их больше заботит выгода. — Я сказал, что меня волнует не только выгода. Король оглядел меня с ног до головы, и я понял, что он этому поверил. Он сказал Бимусу: — Я хочу подробнее поговорить с ним. Выкрои нам немного времени завтра или в ближайшие дни. — На это последовал залп торопливого шепота со стороны Бимуса. — Я знаю, знаю, — сказал король. — Тем не менее сделай это для меня. Парень он больно хороший.

Покончив с этим, он обратился к Яношу:

— Я знаю и ваше имя. Вы Янош Серый Плащ, солдат и маг.

— Да, ваше величество, — сказал Янош.

— А кто же вы больше, Серый Плащ, воин или маг?

— Оба они помогали нам добраться сюда, ваше величество, — ответил Янош.

Король остался недоволен.

— Ну, ну, без увиливаний. У меня при дворе нет тайн. Все-все говорят без утайки. Как я. Как и мой… менее величественный брат, — он усмехнулся этой шутке.

— Я был солдатом всю мою жизнь, — сказал Янош. — Но в течение всего этого времени фактически служил только одному знамени. Это знамя — мечта о Далеких Королевствах, ваше величество. Ну а теперь, когда я здесь, больше всего меня, с вашего разрешения, привлекает магия.

Домас испытующе поглядел на него, медленно кивнул и сказал:

— Ну что ж, почему бы и нет? — Он обратился ко всем присутствующим: — На этом довольно. Теперь я хочу уединиться. Ну а вы возвращайтесь к тому, чем занимаетесь. К трате моих денег, надо полагать. А, да. Эти ребята погостят тут какое-то время, так уж вы окажите им полнейшее уважение. Понятно?

Толпа загомонила, и к нам обратились дружеские улыбки. Домас вернулся на трон, а остальные стали покидать зал.

Король, подумав минуту, сказал:

— Как я уже сказал, мне нравится, как вы выглядите. И понравится еще больше, когда я узнаю вас поближе. Хотя, впрочем, только время может сказать, прав я или ошибаюсь. А теперь вот что я собираюсь сделать. Бимус, ты здесь? Найдешь им место, где расположиться. Антеро и Серый Плащ, как почетные гости, наверное, захотят остановиться в каком-нибудь дворце. И что-нибудь не слишком… роскошное, — он усмехнулся, глядя на Мэйна, — для остальных. Ну а если я о чем-нибудь забыл или возникнут трудности, обращайтесь к Бимусу, он все устроит.

Мы поклонились, рассыпая слова благодарности. Король кивнул, принимая их.

— Ну и соблюдайте наши правила. Ведите себя прилично, но не настолько прилично, чтобы растерять свое веселье. Кроме того, я хотел бы видеть вас естественными, и могу вам признаться, не нравятся мне чересчур уж скромные ребята.

Он посмотрел на Яноша:

— Вы, Серый Плащ, желаете, наверное, изучать нашу магию. Посмотрим, какой из моих магов захочет вас взять под свое крыло. — Он предостерегающе помахал перед Яношем пальцем: — Но не вздумайте заниматься черной. В моем королевстве эти демоны запрещены. И впредь я собираюсь держаться того же курса.

Янош в знак согласия опустил голову; глаза его разгорелись от предвкушения. И тут вперед выступил Равелин.

— Я был бы счастлив заняться им, брат, — сказал он. — Я слышал, что он удивительно талантлив.

— Я думаю, у тебя получится, — сказал Домас. — Да и мне будет приятно. — Он вновь посмотрел на Яноша. — Принц Равелин мой главный маг. И к тому же действительно хороший. Хотя и не настолько хороший, как он сам думает. На самом деле если бы я немного подучился, то превзошел бы его. Но в Вакаане не принято совмещать правление и волшебство. Так что мы с самого начала разделили с ним эти обязанности, и так будет впредь.

— К тому же я делаю за короля всякую грязную работу, — рассмеялся Равелин.

— И весьма неплохо с этим справляется, — сказал Домас. — Жаль только, что она доставляет тебе слишком большое удовольствие. — Затем он опять обратился к нам: — Я знаю, что в своем дворце он занимается этим черным искусством. И он знает, что я знаю, и так по кругу. К сожалению, это неизбежное зло. Нас окружает множество врагов. Только с помощью его нечестивых трудов нам и удается удерживать их в узде.

— Такая оценка, дорогой брат, просто потрясает меня, — сказал Равелин.

Король не обратил на него внимания.

— Что ж тут такого? Вы должны знать все, что знают мои подданные: мне весьма не нравится мой братец. Так же, как и он ненавидит меня. И мы только потому еще не убили друг друга, что все в Вакаане тоже это знают, так что тут у нас изначальный запрет на открытую вражду. Если только один из представителей королевского рода убьет другого или хотя бы подговорит на убийство своего вассала, тут же нашей династии придет конец, — король смешливо фыркнул. — Мой менее величественный брат более нуждается в том, чтобы убить меня. Видите ли, больше всего он хочет быть королем, а у меня десять детей, прямых наследников трона. — Он вновь рассмеялся. — Тебе придется совершить еще десять убийств, о мой менее величественный.

Равелин улыбнулся в ответ.

— Что же, буду наслаждаться моей грязной работой, — сказал он.

При такой словесной перепалке нам оставалось лишь сохранять спокойствие в этой очень неловкой ситуации, в которой проявлялась длительная и злобная вражда, и ничем не выдавать свое сочувствие той или иной стороне, хотя лично для меня выбор не составлял труда. Пока два высокородных господина вели сражение языками, я внимательно изучал Равелина. Юториан сказал, что принц являлся младшим братом. Мне же казалось наоборот: если Домас выглядел так, словно только что разменял четвертый десяток, то Равелин уже надежно зацепился за пятый. Его лоб над и под обручем-короной, менее широким, чем у Домаса, пересекали глубокие морщины. Под глазами набухли мешки в сеточках тонких морщин; чувственные губы говорили о любовном опыте. Его смех был раскатист, но все время имел какой-то ироничный и даже лукавый оттенок. Король же хохотал всегда искренне, как ребенок.

Моя неприязнь к Равелину не накапливалась медленно в процессе его изучения, она сразу же пустила корни и вымахала в полную высоту с первого взгляда. Если бы я взялся описывать принца в следующую же минуту после того, как мы познакомились, мое перо и по сей день было бы отравлено ядом. Тогда получился бы портрет человека, носящего маску, под которой скрывается лицо коварного негодяя, добивающегося своей цели с помощью магии. И ему в самом деле приходилось тяжело, чтобы соответствовать своему брату, поддерживать любезное выражение лица и сдерживать эмоции, сохраняя такую мину. Выражался он резковато и был покладист лишь с королем. Но у меня на покупателя был наследственный взгляд купца, и этому покупателю я не доверял. Однако же недоверие может на равных правах с доверием участвовать в сделке, просто надо уметь ими пользоваться. Я глянул на Яноша и встревожился, видя, как он внимательно прислушивается к каждому слову Равелина. Хотя, впрочем, это было лишь вежливое внимание. Кроме того, теперь он собирается учиться магии у Равелина. Что лее тут странного?

Братья между тем закончили свару, и я не стал терять времени. Я привлек внимание короля и спросил:

— Позволено мне будет задать один вопрос, ваше величество?

— Валяйте, — сказал Домас.

— То, что мы имеем и будем иметь от общения с вами, очевидно. Но мне интересно — будет ли какая-то выгода от нас вам?

Домас даже вздрогнул. Откинув голову на спинку, он долго рассматривал меня. Затем рассмеялся и обратился к Бимусу:

— Помнишь, что я просил тебя выкроить время? Чтобы мы с Антеро потолковали?

Бимус прошептал что-то утвердительное. Домас сказал:

— Ну так выкрои побольше. — Он развел руки широко в стороны. — Немного побольше. — И повернул ко мне свое широкое лицо. — Вот тогда и поговорим. На этом наша аудиенция закончилась.

 

Глава двадцать третья

НЕВИДИМЫЕ ЧАСТИЦЫ

Королевское обещание не чета слову другого человека. Я, например, должен держать мое слово, иначе только дурак тогда будет продолжать со мной торговать. А король может себе позволить отступиться от слова и ни капельки от этого не пострадает. У него уникальное положение: даже если он выполнит одно обещание из десяти, все равно к нему будут пробиваться локтями сквозь толпу, чтобы добиться хоть такой малости. Король сам источник права, и выбирать — быть верным или нет собственному слову — в его власти.

И две недели спустя после того, как король Домас дал свое обещание, я все еще продолжал пробовать на зуб эту сомнительную монету, чтобы убедиться в ее истинной стоимости. Я так и не услыхал от Бимуса сообщения об обещанной аудиенции, несмотря на мои многочисленные запросы во дворец. Янош тоже слегка тревожился. Хотя ему обещание дал «менее величественный» принц, но и его послания к Равелину остались без ответа. Король Домас, по крайней мере, оказался верен слову в бытовой части обещания. Наши люди были с удобствами размещены на вилле недалеко от причалов, где помимо прочих развлечений попадались не слишком целомудренные девицы им на утеху. Яношу и мне отвели по целому дворцу, чтобы скрасить нам время, проводимое здесь. Но безмятежное и роскошное настоящее отгрызало потихоньку куски у будущего, и каждая секунда, проведенная в ожидании, становилась мучительной для нас.

— Я почти дошел до того, что согласился бы на отказ Равелина от своей затеи, — однажды сказал Янош. — Поскольку принц объявил, что я его ученик, никто из тех, кто обладает настоящим знанием, не отважится сказать мне ничего, кроме «доброе утро».

Я был рад, что Янош соглашается с моей неприязнью к Равелину, но дружба вынудила меня сочувственно вздохнуть.

— Оба наших августейших брата оказались недостижимы, как та гора, — сказал я, указывая на священную вершину, на которую открывался вид с моего балкона. Вообще-то в моем дворце было много балконов, но этот стал любимым, поскольку именно с него было видно, как в голубой реке отражается Священная гора. — А я все призываю себя к терпению, — продолжил я. — Но если кроме терпения нет других шансов, такие призывы мало помогают.

Янош потянул себя за бороду и рассмеялся.

— Хороший ты друг, Амальрик. Но ведь и я твой хороший друг. И потому я чувствую, как в настоящий момент ты что-то от меня скрываешь.

Я пожал плечами и рассмеялся вместе с ним. Я высказал Яношу откровенное мнение о принце, но он отмахнулся от него.

— Если мне удастся поговорить с королем, — сказал я, — я попытаюсь убедить его, чтобы он предоставил… более надежного наставника для тебя.

— Если ты поговоришь с королем, — сказал Янош уже без смеха.

Я еще раз вздохнул.

— Н-да… если! Я уже ненавижу это слово. Как только задумаюсь, тут же выскакивает это «если» и ловит меня в капкан. Если мне удастся увидеться с королем. И если я все-таки увижусь с ним, если он выслушает меня… И если он выслушает, и если мне удастся убедить его… И если удастся…

— Я понял, — сказал Янош. — Но хватит. А то это слово начнет мне сниться. Если я смогу уснуть.

Смех немного рассеял наши переживания. Я устроился удобнее среди мягких подушек и вновь посмотрел на Священную гору. Я размышлял об алтаре старейшин, о котором упоминал Юториан, и о тех церемониях, которые совершали там воскресители, когда кого-то из них забирал к себе Черный искатель. Я представил себе огромный костер и дым от него, уносимый ветром на восток, как говорил Юториан.

— Почему на восток? — пробормотал я в задумчивости.

— Что на восток? — спросил Янош.

— Ничего, — сказал я, смущенный таким бесцеремонным возвращением к реальности. — Так, небольшие глупости, проистекающие от праздности ума.

Янош задумался о чем-то своем. Он махнул в сторону реки, которая по приказу магов текла безмятежно и величественно.

— Вакаанцы думают, что они прямо такие всех превосходящие люди, — сказал он, — и демонстрируют нам эти чудеса, как эта речка, чтобы доказать свое превосходство.

— Но она действительно потрясает меня, — сказал я. Янош фыркнул:

— Только масштаб и потрясает. А принцип столь же прост, как обыкновенное мыло. Наши воскресители тоже могут успокаивать небольшие участки водной поверхности вокруг кораблей, когда есть соответствующие условия. Точно так же мы пользуемся мешками с ветром, купленными на рынке, чтобы надувать паруса. Пусть это небольшой ветер, но ведь нет принципиальной разницы между нашим магическим укрощением ветра и их изменением погоды по желанию.

— И ты так смог бы? — спросил я. Янош пожал плечами:

— Да при соответствующей практике я вообще бы превзошел их. Но одно я пока не могу понять, откуда они берут необходимую для этого энергию. Даже если бы тысяча воскресителей собрались и сконцентрировались на одной цели, то и тогда они получили бы только одну десятую необходимой энергии.

— Но наши воскресители послабее их, — сказал я.

— Ерунда, — ответил Янош. — О, я согласен, у них больше знаний, а Равелин обладает еще и собственной естественной мощной энергией. Но у меня ее не меньше, а я способен на гораздо большее. — Я понимал, что сейчас он не хвастает. — Но даже если бы все воскресители были бы столь же могущественны, как Равелин, все равно полученной энергии недостаточно. Следовательно, они должны ее откуда-то брать. Ну а когда я узнаю откуда, то и сам смогу брать оттуда же.

— Но мы видели нечто большее, чем только река и погода, — сказал я. — Куда ни глянь, повсюду примеры удивительного волшебства.

— Игрушки и забавы для таверны, — фыркнул Янош. — Повторяю, все дело только в масштабах. Для всех заклинаний, результаты которых мы видели, уже давно известны правила. Если бы — опять это проклятое слово — мне позволили взглянуть в манускрипты их древних магов, я бы тоже выделывал такие фокусы.

— И тебя здесь вообще ничто не впечатляет? — спросил я.

— Наоборот, я чуть ли не в отчаянии. Я видел так много, что чуть ли не болен, стремясь к их познаниям. Например, знаешь ли ты, что они могут производить золото из чего угодно?

Я рассмеялся:

— А тебе что за забота? Насколько я знаю, золото тебя интересовало лишь как средство для достижения одной цели.

Но Янош ответил серьезно:

— Дело не в ценности. Ведь они делают его из песка, из такого обычного вещества, которого кругом полно. И делают это с такой легкостью и в таких количествах, что могут себе позволить применять золото в обычных вещах. Они даже предпочитают ювелирные украшения из сплавов, которые не столь мягки. Вот что меня интересует.

— Но я однажды видел, как ты превращал скорпиона в мышку, — сказал я. — А Мортациус из этой мышки сделал золотое блюдо. Что же удивительного, что его делают из песка?

Янош задумался, как объяснить сложную вещь непросвещенному, человеку.

— Я не изменял скорпиона, чтобы он стал мышкой, — сказал он наконец. — Я отставил скорпиона в сторону. В другое… место, если можно так выразиться. Я не видел это место, оно находилось у меня в мозгу. И, умом отыскав это место, я открыл его, а затем положил туда скорпиона, как в коробочку. Так же я взял мышку. Хотя и из другого места. Возможно, это несчастное создание было взято из кухни Мортациуса. А может быть, и… из другого мира.

Он посмотрел на меня, стараясь понять, ясно ли мне. Я был настолько невежествен, что решил, что мне все ясно, и кивнул.

— Хорошо, — сказал Янош. — Итак, ты видишь, это было некое подобие обмена. А золото Ирайи — совсем другое дело. Они на самом деле как-то манипулируют с песком. То есть они действительно получают золото из песка. Превращают его частицы в частицы золота.

— Но самая маленькая частица песка, — сказал я, — это песчинка.

— Не совсем, — сказал Янош. — Я не хотел бы, чтобы у тебя сложилось мнение, будто я это знаю наверняка. Просто одна из моих новых теорий. Она пришла ко мне, когда я стал размышлять над тем, что им удалось сделать и каким образом это сделано. И я думаю теперь: все, что мы видим вокруг нас, — этот стол, этот балкон для отдыха, эта гора, даже наши собственные тела — сделано из одинаковых частичек, настолько маленьких, что по сравнению с ними песчинка выглядит горой. И формы тел зависят от разного порядка расположения в них частиц. Я думаю, что вакаанским магам каким-то образом удается менять этот порядок в песке и тем самым получать золото. И это действительно золото, без остатков того материала, из которого оно получено. Я протяжно выдохнул.

— Я следил за твоей мыслью, сколько мог, друг мой, — сказал я. — Но боюсь, что потерял ее в том месте, где ты сказал, что песчинка — это не одно тело, а куча еще более мелких частичек, которые я уже не могу рассмотреть.

— Если ты понял только это, — с улыбкой сказал Янош, — ты понял все. Сейчас ты столь же мудр, как и я, — он вновь помрачнел. — Ты только не подумай, что я недооцениваю достижений этого народа. Я нисколько не преуменьшаю их достижений. Просто рассматриваю их развитие в перспективе. Здесь много действительно стоящих тайн. И я не сомневаюсь, что здесь немало умных людей. Вот мне бы только встретиться с ними. Если бы мне разрешили.

Я расхохотался, чувствуя, что эти «если» захватили и его. Янош понял и тоже засмеялся. Затем он глянул мимо меня, я услыхал на балконе чьи-то шаги, обернулся и увидел своего нового здешнего слугу с письмом.

— Что это? — спросил я, протягивая руку. Слуга покачал головой, говоря:

— Извините, мой господин, но это не вам. Это для господина Серого Плаща.

Янош торопливо схватил послание, едва пробормотав слова благодарности. Когда он прочитал бумагу, озабоченность на его лице сменилась ликованием.

— От кого это? — спросил я. Янош победно взмахнул листком.

— От принца Равелина! — вскричал он. — Он хочет видеть меня немедленно! — Янош вскочил и обнял меня. — Ну наконец-то. Он один из тех умных людей, с которыми я мечтал пообщаться. Теперь-то мы увидим то, что мы должны увидеть.

Он торопливо попрощался и помчался, бросив через плечо обещание обязательно рассказать все, что узнает. Я сидел, мрачно наблюдая, как Янош выскочил из дворца и помчался к своей гондоле, привязанной у моего причала. К моему мрачному настроению примешивались ревность и подозрения относительно намерений Равелина. И я уже не видел ничего смешного в этом горьком нескончаемом припеве: если бы только король принял меня. Если бы только он принял меня, если бы…

Но припев оборвался, когда я вдруг увидел, что навстречу лодке Яноша идет другая и как раз к тому причалу, от которого он только что отошел. На бортах у нее были королевские гербы. Когда она подошла к берегу, из нее, не дожидаясь, пока лодку должным образом привяжут, выпрыгнул какой-то человек. Я пригляделся, навалившись на перила, и увидел маленького человечка с непривлекательной внешностью, который карабкался по ступеням к дверям моего дворца. Я узнал его — это был Бимус. Он приехал, чтобы пригласить меня к королю.

Меня прямиком провели в личные апартаменты короля. Я почти не обращал внимания на великолепие покоев, пока шел по коридорам; мысли были заняты фразами, которые я сочинял соответственно случаю и тут же отбрасывал. Долгий путь и переживания от слишком долгого ожидания начисто запутали все мои предварительные планы.

Я почти не заметил огромных дверей, перед которыми мы в очередной раз остановились, не заметил я и того, что возле них нет стражи. Я просто воспринял эту дверь как очередное препятствие и протянул руку, чтобы толкнуть и открыть. Шепот Бимуса остановил мою руку. Приложив палец к губам, он приставил ладонь к уху, предлагая и мне прислушаться.

И тут я услыхал доносящиеся из-за двери звуки дивной музыки. Негромкая мелодия флейты зачаровывала сразу так, что, услышав лишь малость, хотелось еще и еще. Бимус жестом предложил следовать дальше, прочь от этих дверей, по длинному узкому коридору, кольцом опоясывающему королевские покои. Мы подошли к небольшой двери, вошли в нее и оказались в вестибюле, отгороженном от остального помещения портьерами. Та же музыка зазвучала громче, став от этого еще более чарующей. Бимус раздвинул портьеры и пригласил пройти. В покоях стоял полумрак, но я сразу увидел грузную фигуру, в которой без труда узнал короля. Он сидел спиной к нам, подперев голову рукой. Бимус подтолкнул меня вперед, и я, споткнувшись, подошел к свободному креслу рядом с королевским. Домас, похоже, не расслышал, как я запнулся, не обратил он внимания и на то, как вздохнули подушки, когда я уселся. Бимус неслышно устроился на своем месте слева от короля. Мне стало неловко от королевского молчания, но тут я разглядел, что глаза его закрыты, а на губах плавает легкая улыбка. Затем мое внимание вновь привлекла музыка, и теперь я смог рассмотреть, кто же извлекает столь сладостные звуки.

Сначала я увидел только ее увеличенную тень на темно-красном занавесе позади. Она сидела боком ко мне, прижав флейту к губам. Руки ее были длинными и тонкими, особенно в запястьях, а пальцы изгибались, порхая над инструментом, как птички. Волосы, зачесанные назад, открывали прекрасный профиль, ее ресницы трепетали, а верхняя губа подрагивала, когда девушка делала вдох. Сцена была слабо освещена, что делало искусницу загадочней и прелестней. На ней было простое белое платье, перетянутое золотым пояском. Руки обнажены до плеч, а вокруг шеи сделан неглубокий скромный вырез. На первый взгляд, черты ее лица были резки, словно высеченные скульптором из твердого камня, но потом становилось заметно, что они смягчены и утончены, словно остаток жизни скульптор провел за их полировкой. В этом освещении волосы ее казались темными, но, когда она чуть изменила позу, я разглядел, что волосы рыжие, прямо как у меня.

Король прошептал:

— Разве это не чудесно?

Он словно слышал мои мысли. Глаза у него оставались закрытыми. Риторический вопрос касался конечно же музыки, а не исполнительницы. Хотя кто знает?

Я всегда предпочитал музыку всем остальным искусствам, но эта музыка, кажется, была уже божественным, а не человеческим творением. Звуки флейты были тем воздухом, которым я дышал, наполнили паруса небесного корабля, на котором я плыл в страну еще более прекрасную, чем Далекие Королевства. Я еще никогда не чувствовал себя таким счастливым, и я хотел навсегда остаться на этом корабле.

Музыка слегка изменилась, и я вновь вернулся в королевские покои, прислушиваясь к новой мелодии. Странное чувство охватило меня. Мне казалось, что я знаю, что произойдет дальше. Каким-то образом я понял, что сейчас флейтистка поднимет голову, и, когда она действительно так сделала — не выпуская инструмент из губ, — я понял, что сейчас ее взгляд ищет меня. Озноб, который охватил меня, когда наши взгляды встретились, был сильнее, чем от осознания того, что я до этого предугадал ее действия. Я был уверен, что и она потрясена, увидев меня, и даже подался вперед, когда мне показалось, что музыка задала мне вопрос. Ноты звучали настойчиво, но одновременно робко: тревога, пробивающаяся сквозь тайную боль. Музыка пыталась отыскать ответ во мне, и, если бы это удалось, артистка была бы счастлива. Меня вдруг окатила волна счастья, и я увидел, как заблестели глаза девушки, а я ощутил нежность к этим любимым и таким знакомым пальцам, которые могли быть только пальцами моей Диосе. Но вдруг образ Диосе исчез, а пальцы флейтистки словно обожгло жалом вины. Я попытался отшвырнуть от себя эту музыку, словно внезапно появился ядозубый демон, грозящий заточить меня в неподвижном одиночестве в той пещере, где я пребывал так долго. Глаза женщины отразили такой же болезненный шок, и все тело ее обмякло, словно ей невыносимо тяжело было играть эту преисполненную чувств мелодию. Затем она собралась с силой и подхватила ноты, словно камни, чтобы швырнуть их в предателя своей любви. Но как я ни заставлял себя не смотреть, все же я увидел, как она внезапно кивнула мне и сменила злость на манящую улыбку глазами.

В покоях надолго воцарилась тишина, та тишина, которой почитают великую артистку. Я слышал, как король что-то одобрительно шепчет. Исполнительница встала, благодарно поклонилась и исчезла за портьерой. Но как раз в тот момент, когда резко вспыхнул свет, она успела послать мне прощальный взгляд; он поразил меня выражением сожаления от расставания, и тут она исчезла. Я повернулся к королю, потрясенный, но исполненный решимости набраться сил и добиться-таки своего. Он посмотрел на меня, сначала как бы даже не узнавая, но тут же взгляд его смягчился, и король улыбнулся.

— Это была Омери, — сказал Домас.

Я вновь испытал озноб от пережитых чувств.

— Благодарю вас, ваше величество, — сказал я. — Теперь я знаю, чье имя превозносить, когда буду рассказывать товарищам о том, какую удивительную музыку довелось мне послушать.

Домас рассмеялся и коснулся моего колена.

— Ну, ну, боюсь, ты чересчур увлекся. И не только музыкой, как я подозреваю. — Я начал отнекиваться, но он еще больше развеселился. — Да что ты, напротив. Своей игрой и красотой она могла бы не привлечь только полного болвана. Но скажу тебе, как добрый человек: Омери не куртизанка, если вдруг ты так подумал. Она одна из самых прекрасных артисток моего королевства и сама выбирает, кто ей нравится.

Еще сильнее заикаясь, я поблагодарил его за информацию, в которой действительно нуждался. Но король оставил эту тему и обратился к делу.

— Ты хотел бы открыть торговлю, — сказал Домас напрямую, как обычно. — И я скажу тебе прямо — без намеков и экивоков: я смотрю на это с одобрением.

— Это такая честь для меня, и мне, как и всей Ориссе, очень приятно согласие вашего величества, — сказал я. — Но что я должен пообещать вам, чтобы ваше одобрение превратилось в письменный договор?

Домас подтолкнул Бимуса.

— Цена этого парня растет на глазах. — И король дружески ткнул меня в ребра большим пальцем. — Если бы он не был торговцем, я сделал бы его советником. Ты заметил, как он сразу берет быка за рога, особенно не задумываясь о церемониях? — Бимус прошептал, что он заметил. Король обратился ко мне: — А теперь я хочу, чтобы ты сам ответил на тот вопрос, который задал мне при нашей первой встрече. Я попрошу Бимуса напомнить твои слова.

Бимус зашептал на ухо королю. Домас, как рупор, передал мне мои же собственные слова:

— То, что мы имеем и будем иметь от общения с вами, очевидно. Но мне интересно — будет ли какая-то выгода от нас вам? — Король оттолкнул Бимуса. — Вот и ответь на это. И ответь как следует.

Я рассмеялся, не смущаясь присутствия короля, поскольку король так же бесцеремонно поступил с рогами быка, как и я. И он обрадовался, что я реагирую так открыто.

— Хорошо, ваше величество, попытаюсь, — начал я. — Не буду прикрывать наши нужды восхвалениями нашего города и его торговцев, доказывая, что с нами торговать выгоднее, чем с кем-либо еще. Не буду я расхваливать и достижений моего семейства и его честную репутацию. Вы обо всем этом знаете, иначе я не находился бы здесь; а если бы и не знали, все равно эта информация не того рода, которая вас бы привлекла. — Король кивнул, а я, воодушевленный, продолжил: — Мною руководит не прибыль, ваше величество. И не прибыль руководила моим народом, пославшим меня снискать вашего благоволения. А хочу я вот чего. И постараюсь изложить это так ясно, как смогу.

Я рассказал ему об Ориссе и тех честных людях, которые построили ее. Я поведал ему о наших мечтах и надеждах, как и о наших пороках. Я описал ему наши бедствия, особенно последних лет, честно не забыв и свои собственные потери и горести. Признался в том, что когда плыл вверх по их реке и оглядывал все эти чудеса, как я страстно хотел, чтобы и мой народ был освещен и согрет существованием таких чудес и был бы так же защищен от врагов. Я все рассказывал, не колеблясь и не желая думать о том, что король может за эту откровенность просто принять меня за дурачка. Когда я покончил с этим вступлением, я откинулся на спинку кресла, чтобы перевести дыхание, а заодно и посмотреть, какой эффект произвели мои слова.

Домас молчал долго, так что я подумал, что, может быть, мне удалось его растрогать. Наконец он сказал:

— Вот теперь я по-настоящему понял, зачем ты прибыл сюда, Амальрик Антеро. Почему вы все были готовы рисковать жизнью, а может, и большим. Твои доводы и желания вовсе не оскорбительны для королевства, как и цели вашего путешествия. Мы с тобой похожи, ибо такие же чувства, как ты, я испытываю к моему народу. Хотя иногда мне кажется, что мои подданные не помнят, что я делаю для них, но я делаю. — Он усмехнулся. — Разумеется, я не такой уж альтруист, каким хочу казаться. Я король. А короли эгоистичны по натуре. Приходится заниматься и грязной работой, вот почему мой брат находится рядом, а не заточен в какой-нибудь башне. Он мой цербер. Он служит моей эгоистичной натуре, которая хочет, чтобы имя мое восхваляли, и он натягивает вожжи, когда среди нас объявляются смутьяны.

Он замолчал, когда Бимус зашептал ему что-то на ухо. Он кивнул, бормоча:

— Да. Да. Я дошел до этого. — Он продолжил: — Бимус напоминает мне, что твоя речь, в целом весьма приятная, оказалась слабовата в отношении главного пункта. Должен признать, я испытываю жалость к твоему народу и его проблемам. Но, Амальрик Антеро, мне-то и всему Вакаану что с того?

— Да все, ваше величество, — ответил я. — Поскольку без нашего содействия вы не найдете ничего для себя ценного в той торговле, которую предлагаю я.

— Ну так покажи тогда свои товары, купец.

И вот я открыл лавку моего воображения и заполнил ее различными вещами. Я рассказал ему о ноздреватом камне с севера, из которого тамошние жители высекают идолов, которые перед дождем испускают благоухание. Я рассказал ему о нежных раскрашенных тканях, которые ткут женщины юга, и как каждый рулон отличается от другого, и о том, как по-новому чувствует себя тело в одежде из этой материи. Я рассказал ему о громадном разнообразии вин, фруктов и овощей, которые прибывают в Ориссу из заморских стран. И хотя в Далеких Королевствах я вижу изобилие, но их кухне не помешает большее разнообразие. Вот почему, поделился я, ваши повара так изощряются в приготовлении различных соусов и приправ, у них ограниченный выбор продуктов. Говорил я долго, но Домас не проявлял признаков усталости, пока я разворачивал перед ним коммерческую карту всех известных в Ориссе стран и народов, всех чудес столь же далеких для Вакаана земель, как и его Далекие Королевства были для меня.

Закругляясь, я закончил следующим:

— Не буду провидцем, ваше величество, если скажу, что вы скучаете в ваших изолированных и защищенных краях. Да я и сам слышал, как вы страшитесь, что ваши люди теряют боевой дух, что у вас тут пахнет затхлостью. А у товаров, которые я предлагаю для торговли, есть три качества за одну цену: волнующие кровь путешествия, жажда познания неизведанного и голод по недостающим приключениям. — Я был взволнован собственной речью. — Вот почему, ваше величество, я уверен, что в этой сделке вы приобретете не меньше нашего. Вот почему я уверен, что этот договор будет иметь для нас обоюдную ценность.

Глаза короля Домаса показали, что он тоже взволновался. Он кивнул сам себе, затем еще раз и еще. Я решил, что победа за мной. Но тут осторожность взяла верх над королем, взволнованный блеск исчез.

— Но в Вакаане не может быть места торговле, — сказал он. — Появление иноземцев, как неустанно предупреждает мой брат, может вызвать недовольство нашего народа.

— Мы легко сможем открыть нейтральную торговую точку, — сказал я. — Место, удобное для обеих сторон.

— Да, можем, — сказал Домас, но голосом тоже достаточно нейтральным.

И тут я широко и беспомощно развел руки, говоря:

— Что же еще я могу сказать, чтобы убедить вас, ваше величество? Я уже воспользовался всей той малой премудростью, которую вбил в мою тупую голову мой отец.

К королю вернулось веселье. Он захохотал, хлопнув себя по колену. В его глазах вновь загорелось возбуждение.

— Ничего больше, мой добрый приятель, — сказал он. — Ты хорошо потрудился для своего города, и тебе не за что стыдиться. Мне нравится твое предложение. Настолько нравится, что я готов одобрить его сразу. Однако… — он оборвал себя, поскольку Бимус стал ему что-то нашептывать. — Однако, как говорит Бимус, прежде чем мы поставим печать на соглашение, надобно рассмотреть все детально.

— Я думаю, это наиболее мудрое решение, ваше величество, — сказал я вставая, поскольку и без намеков понимал, что пора удалиться, — Как говорил мой отец: «Все сделки при первом ударе по рукам ярко светятся, но большинство из них превращаются в куски холодного тусклого льда, когда кладешь их в карман».

— Мудрый человек, — сказал король.

— Благодарю вас, ваше величество. Он действительно был мудрым человеком. Ну а теперь, с вашего позволения….

Я начал отступать к двери. Домас поспешно махнул рукой, а Бимус спрыгнул с кресла, чтобы проводить меня.

— Ну и как, получилось у меня? — спросил я, когда мы оказались в коридоре. Бимус прошептал, что да, мол, разумеется, получилось, и даже очень хорошо. По этому ответу я понял еще и то, что этот маленький человечек на моей стороне. Для одного дня удач было чересчур много.

Я рассказал Яношу о нашей встрече со всеми подробностями, умолчав лишь о музыке и Омери. Закончив рассказ, я понял, что он заметил упущения в нем. В обычной ситуации Серый Плащ выжал бы из меня недосказанное, и мне пришлось бы признаться. Но сегодня и у него были новости, которыми ему предстояло поделиться. Но для начала он оценил проделанную мною работу, не нашел в ней ошибок и похвалил меня, а я заверил его, что надеюсь довести ее до счастливого конца.

Когда же я начал его расспрашивать, как прошла его встреча, он с таким энтузиазмом принялся излагать, что даже стал заикаться. Он пытался рассказать мне сразу о всех чудесах, которые продемонстрировал ему принц Равелин. Наконец он выбрал один момент для более подробного рассказа: заклинание из манускриптов старейшин, которое превращает воду в лед.

— И это вновь была манипуляция! — вскричал он. — Как с превращением песка в золото, но не так сложно, поскольку вода… — И тут он стукнул себя по голове. — Клянусь богами, теперь я понял! — заорал он, оживившись еще сильнее, словно поймал за хвост постоянно ускользавшую мысль. Но тут же Янош покачал головой, когда мысль опять пропала. — Ну вот, опять потерял! — Он поддал взгляд, увидел растерянное выражение на моем лице и расхохотался. — Не обращай внимания. Бывает. — Он подлил вина. — Равелин приглашает меня завтра и послезавтра. Так что впереди меня ждет многое.

— Так он рассказал тебе о своем источнике энергии?

Янош помрачнел:

— Нет… Не рассказал.

Он был разочарован, и это меня обрадовало. Зря я тревожусь, что Равелин втянет его в какие-то темные дела. А Янош поднял свой бокал:

— За Далекие Королевства!

Я отозвался эхом, как в прежние дни:

— За Далекие Королевства!

С этих пор я погрузился в светскую жизнь Ирайи. Аудиенция у Домаса открыла мне поток различных приглашений: я ел и пил за столами у благородных господ, разучивал новые танцы в бальных залах и смущался от тех почестей и подарков, что обрушились на меня. По ночам я плавал по серебристым каналам-улицам этого грандиозного освещенного города и, обнимаясь с новыми друзьями, во всю глотку распевал песни. Днем я бродил по изумительной красоты паркам и совершенно поразительным музеям, где было представлено искусство Вакаана. Однажды я увидел Омери — она рассматривала статую великого арфиста. Мистическая связь между нами вспыхнула моментально, Омери ощутила мое присутствие и уже начала поворачивать голову в мою сторону… Но внезапно я вспомнил о ране, нанесенной смертью Диосе, и быстро пошел прочь, пока Омери не увидела меня.

Эта встреча словно пробудила меня от забытья, и я вновь начал тревожиться, Подписание договора с Домасом все откладывалось, и меня не звали на следующую встречу с королем. Я заваливал дворец посланиями. На некоторые из них вообще не реагировали, на большую же часть приходил краткий ответ: «Вы должны понимать, что дело это непростое». И просили меня набраться терпения.

В этой борьбе с бюрократией и в светских развлечениях я как-то не сразу обратил внимание на то, что давно не вижу Яноша. На отправленные в его дом приглашения я получал примерно такие же ответы, что и на послания к королю. Слуга Яноша, Гатра, постоянно отвечал, что сожалеет, но господин занят с принцем и приказал не беспокоить. Может быть, в другой день? Но наступал к другой день, и оказывалось, что опять я выбрал неподходящее время.

Наконец я отправился в таверну, где любили бывать наши ориссиане. Она располагалась в шумном районе у озерных пассажирских причалов. После долгого пребывания среди роскоши Ирайи вид обыкновенных домиков и гомон простого люда как-то освежали. А может быть, я просто соскучился по торговому порту Ориссы с его смесью запахов и звуков и ощущением того, что все здесь равны, будь то рыбак, торговец или грузчик.

Сержант Мэйн и остальные пришли в восторг, увидев меня. Лион взмолился, чтобы я убрал свои денежки подальше, и сам купил всем посетителям выпивки в мою честь. Пока мы выпивали и обменивались новостями, я убедился, что нашим ребятам живется тут недурно. В их компании было много симпатичных женщин и юных девушек. Мне даже показалось, что кое у кого из ориссиан вроде бы затеваются и браки, и шутливо поинтересовался, кто из них останется здесь, а кто вернется домой, когда придет время отправляться восвояси. Посетителями таверны в основном были местные рабочие и матросы. Но даже здесь, в этом благословенном городе, за столиками можно было заметить несколько криво ухмыляющихся рож мелких воришек. Сержант поинтересовался, как дела у Серого Плаща.

— Я надеялся, что ты расскажешь мне, — сказал я. — Я его уже давно не видел.

Мэйн нахмурился, но потом усмехнулся:

— Вы же знаете, мой господин, каким временами бывает господин капитан. Он же иногда забивается как барсук в нору, если какая-то мысль его поглотила. Не беспокойтесь. Так или иначе, он выберется повеселиться со старыми друзьями.

— Но, может быть, кто-нибудь слышал, чем он занят? — спросил я.

Лион игриво сверкнул глазами.

— Ох, не думаю я, чтобы все это время он был занят только наукой да делами. Серый Плащ парень не промах. — Он подмигнул мне. — Если не сказать больше.

Мэйн кивнул:

— В самом деле, господин Антеро. Может быть, Серый Плащ закрутился на вечеринках. Просто чтобы развеяться. Почему бы не позабавиться?

— А не связаны ли эти… гм… вечеринки каким-то образом с принцем Равелином? — спросил я, зная уже ответ, но надеясь на ошибку.

Воцарилось неловкое молчание. Наконец Мэйн сказал:

— Что ж… мне кажется, да, мой господин. — Он нахмурился и вздохнул. — И я слышал, что уж больно нечестивые у них занятия. — Но тут же он нервно рассмеялся. — Но тревожиться, мне кажется, не стоит. Это всего лишь преходящий каприз. Я не думаю, чтобы капитан Серый Плащ поддался влиянию принца Равелина.

Послышался чей-то пьяный окрик:

— Что это за собачье имя я тут слышу? Принца Равелина, не так ли? — К нашей группе, покачиваясь, подошел здоровенный краснорожий малый. — Это моя таверна, господа. И я не хочу, чтобы стены моего дома поганило это имя.

Я поглядел на этого хозяина, заинтересованный, чем вызвана такая ненависть. Да и все остальные посетители повернулись к нам. Мэйн счел за лучшее сделать хозяину предупреждение:

— Послушай, приятель, мы пришли сюда по-дружески выпить и поболтать. А если ты собираешься обсуждать тут политику, то мы найдем себе другое место.

Хозяин таверны выглядел здорово пьяным и агрессивным.

— Если мне хочется назвать принца собакой, так я назову, и будьте вы прокляты! Хотя даже собаке должно быть стыдно за то, что натворил этот человек!

Ему не дали продолжить. Несколько его приятелей-клиентов вцепились в него, пытаясь увести. Он вырывался и отбивался, но его все же оттащили. Две женщины — как я подумал, жена и дочь хозяина — вывели его из зала, закрыв за собой дверь. Но все равно из коридора в глубине дома еще какое-то время доносился поток ругани в адрес принца и его деяний.

Мы чувствовали себя неловко и тревожно после такой вспышки ненависти, причем больше, всех встревожился Мэйн. Он нервно огляделся. Я тоже это сделал и заметил, что те парни, которые до этого криво ухмылялись и которых я принял за мелких воришек, теперь лишь пьяно таращились друг на друга, плохо изображая полное отсутствие интереса к происходящему.

— Пожалуй, нам надо отыскать другую таверну, да поскорее, — пробормотал сержант, обращаясь к Лиону. — Этот хозяин устроит нам неприятности.

Лион согласно кивнул.

— Послушайте, — сказал я, — ну я согласен, что этот парень грубиян. Но какие же от него могут быть неприятности? Может быть, его слова кому-то и неприятны, но король сам приветствует, когда его подданные говорят что думают. Даже требует. Да ведь ты же сам это слышал от него.

Мэйн неловко заерзал. Затем наклонился ко мне поближе и тихо заговорил:

— Король-то может сказать такое, мой господин, но здесь, — он похлопал по столу, — эти слова ничего не значат. И, судя по тому, что я слышал, внизу все выглядит не так, как говорится наверху.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи, — заинтересовался я. Мэйн покачал головой:

— Распространяться об этом долго неразумно, мой господин. Тут кругом уши. — Он указал на одного из этих якобы пьяных, который уже подсел к нам поближе. — Но я все же скажу. Может быть, добрые намерения короля наталкиваются на иные намерения другого человека. И этот другой, а вы понимаете, кого я имею в виду, весьма обидчив. И темные дела случаются, как известно, когда порочат его имя.

Я хотел расспросить подробнее, но слухач уже сидел совсем близко, по-прежнему выказывая спиной полное равнодушие. Поэтому я громко сказал:

— Ну что ж. Позвольте теперь мне угостить вас. И давайте выпьем за наших радушных хозяев.

Мой тост поддержали, а потом Мэйн подмигнул мне, показывая жестом, чтобы я уходил, а они последуют за мной через некоторое время.

Я вернулся домой в большой тревоге. Что же это за «вечеринки», как их назвал Мэйн, которые устраивает Равелин? Оргии, наверное, сексуальные забавы и шокирующие магические фокусы. Я знал, насколько привлекательны такие штуки для Яноша. Да к тому же я своими собственными глазами только что убедился, что не все так уж светло и чудесно в Ирайе.

Но тут я вспомнил о важности торгового договора с королем. Я знал, что Домас не лгал относительно своих интересов и не замышлял ничего темного. Надежда вновь выросла во весь рост. Ведь я ничего тревожного не видел, а только слышал. И не то что я не доверял словам Мэйна, но ведь он и сам их получил из третьих или четвертых рук. Да к тому же, может, и антипатия к Равелину так действует на меня? В конце концов, на чем она основана, эта антипатия? Принц ничем ее не заслужил в моих глазах.

И пока я боролся со своими сомнениями, вновь появился Янош. Он просто ворвался в мой дворец, излучая энергию, ум и хорошее настроение.

— Как же я скучал по тебе, друг мой! — воскликнул он, хлопая меня по спине. — Я так зарылся в пыль манускриптов и наслушался столько заклинаний, что, боюсь, мои уши уже просто невосприимчивы к нормальной беседе.

— Так твои занятия были успешными? — спросил я.

— Чертовски успешными, — сказал Янош. Манеры у него всегда были грубоватые, но сейчас я ощутил, что он немного обезьянничает, копируя наигранно-бесхитростное поведение, модное в королевской семье. Но подозрение пропало, когда он снова хлопнул меня по спине и сказал, что мы должны посмотреть, что делают наши люди, и выпить с ними по рюмочке.

Мы нашли их в другой таверне, такой же большой и столь же излюбленной матросами и рабочими. Теперь, с Яношем, нас опять стало двадцать, и встреча была шумной и радостной. Воспоминания об испытанных вместе приключениях были более чем достаточным поводом, чтобы напиться. Но пока мы совсем не окосели, Мэйн успел переговорить со мной с глазу на глаз.

— Помните того болтливого хозяина таверны? — спросил он.

— А, той? — Он кивнул. Новая таверна мне нравилась больше. — И хорошо, что вы там теперь не бываете. Эта ничуть не хуже.

— Так вот, он исчез тем же вечером. И с тех пор о нем ни слуху ни духу. А таверну приказали закрыть.

— А кем подписан приказ? — спросил я.

— На документе этот начальник не проставил своего имени, — сказал Мэйн. — Но всякий знает, что это не кто иной, как принц Равелин.

 

Глава двадцать четвертая

ОМЕРИ

Встречи Яноша и Равелина, кажется, прекратились, но с моим другом я по-прежнему виделся редко. А в моем дворце вскоре объявился Бимус. Он сказал в обычной своей таинственно-шепчущей манере, что король занят важными делами, но не более важными, по мнению Бимуса, чем наше с ним дело. И обсуждение договора стоит уже следующим в очереди.

— А вы не могли бы хоть намекнуть мне, к какому решению склоняется король? — спросил я.

Вместо ответа Бимус пожал плечами, но при этом уголок его рта дернулся в ухмылке, которую я расценил как ободряющую.

— А когда он объявит о своем решении? Хотя бы приблизительно?

Еще одно пожатие плечами, и при этом без ухмылки. Это должно было означать, что он точно не знает.

— Но хотя бы не очень долго ждать?

Бимус на секунду задумался, затем помотал головой — не долго.

После его ухода я чувствовал себя более обнадеженным. Я отправил послание Яношу, полагая, что нам надо обсудить наши дела и перспективы. Но, увидев знакомое выражение на лице его слуги Гатра, я не стал дожидаться ответа, сообразив, что Янош вновь занят. Я окликнул своего лодочника и отправился в праздное путешествие по Ирайе.

Вид воды всегда успокаивал меня, и я несколько часов провел в одиночестве, лишь с лодочником, плавая по каналам. Ближе к вечеру я оказался в одном из тех районов, где мне еще не доводилось бывать. Это был почти самый центр города. Каналы здесь сужались, проходя под густо нависшим сводом ветвей деревьев, в воде колыхались изломанные отражения растений. Дома, хоть и явно принадлежащие далеко не беднякам, были небольшими, но каждый имел свои индивидуальные архитектурные особенности. Я вдыхал запах свежей краски, только что обтесанного камня, недавно обработанной древесины.

Так мы плыли среди лабиринта каналов, а в домах начали зажигаться огни. В освещенных комнатах виднелись красивые ковры и картины. Тут же попадались мастерские, где за работой сидели художники. Лодочник указал мне на открытый двор скульптора, где в творческом беспорядке стояли его произведения в разной стадии завершения.

Мы свернули в тихий, уединенный канал, и я откинулся назад, прислушиваясь к пению птицы над головой. И тут я с внезапным уколом сердечной боли понял, что мелодию выводит не птица. Исполнение не оставляло никаких сомнений: это была Омери. Я неожиданно севшим голосом велел лодочнику, чтобы он поворачивал назад, но тот, слишком увлеченный музыкой, казалось, не слышал меня. Вдруг я понял, что флейта почувствовала мое присутствие, потому что зазвучала та самая мелодия, которую я уже слышал во дворце Домаса. Более того, в музыке послышались веселые ноты приветствия.

Низко нависшие ветки раздались, и показался небольшой причал, сидя на котором болтала обнаженными ногами в воде Омери. Лодка подошла ближе, и последовала финальная нота, нота радости. Затем она опустила флейту и посмотрела на меня. Рыжие волосы, как золотой оклад, обрамляли бледное лицо. А когда солнце освещало ее сзади, они колыхались пышным золотым ореолом. На ней была белая короткая туника, тесно облегающая тело. Она робко улыбнулась мне, так что я вспыхнул, но тут же меня охватила печаль: я ведь запрещал себе ее видеть.

— А я знала, что ты придешь. — Голос ее звучал так ясе легко и мелодично, как и ее музыка. И она не хитрила, она действительно знала, и я неизвестно почему, но тоже знал, что приду. Она указала флейтой на небольшой белый коттедж с покатой светло-голубой крышей. — Зайдешь?

Я должен был дать только один ответ, но, когда я с трудом начал было его выговаривать, он вдруг сам по себе изменился, и я услышал, как говорю:

— Да. И с огромной радостью.

Я выбрался на причал и затрепетал, когда ее рука, помогая мне, коснулась моей ладони. Так мы и застыли, чуть ли не прижимаясь друг к другу. Она была высока, так что ей не надо было задирать голову, чтобы посмотреть мне в глаза. У нее они были голубыми. Но потом слегка дрогнул ее подбородок, и глаза стали зелеными. Еще раз дрогнул, и глаза стали серыми. У нее были слегка припухлые губы от долгих упражнений на флейте. Как, должно быть, приятно их поцеловать.

Она взяла меня за руку и повела к коттеджу. Позади я услыхал добродушный смех лодочника, скрип уключин, когда он оттолкнулся от причала, и я чуть не обернулся и не окликнул его, чтобы он подождал, ведь я всего на минутку. Но я уже входил в дом, а позади слышался удаляющийся плеск весел. В коттедже царил полумрак. На стенах висели старые, тонкие, искусно вытканные ковры. В самой большой комнате повсюду были разбросаны подушки неярких расцветок. Кружочком они были разложены и возле невысокой скамеечки. Омери села на скамейку и предложила мне возлечь рядом. Я опустился, не зная, что сказать. Это было выше моих сил. Я чувствовал себя околдованным.

Зазвучал ее мелодичный голос:

— Ты понимаешь, что происходит? — Я покачал головой. Она подняла флейту. — Я играю для тебя одного, — сказала она. Я по-прежнему ничего не понимал. Она приблизила флейту к губам. — С первого же дня, когда я начала играть, передо мной постоянно стоял образ одного человека. И для него я только и играла. — Она замолчала, смешавшись. — Нет, не так. — Она крепко прижала флейту к груди. — Я играла для себя. Но играла и для… тебя. Ты — тот самый образ, который я видела перед собой. — Она вновь приблизила флейту к губам. — А ты был со мной с тех пор… с тех пор… всегда.

Она начала играть. Музыка создала образ маленькой, бледной девочки, молчаливой, серьезной и мечтательной. Когда я пишу, что видел этот образ, представьте себе, что моими глазами были уши, а мелодия создавала форму и цвет ярче любых красок. Девочка находила красоту в звуках, любых, будь то крик птицы или скрип дерева на причале. Я видел, как она извлекала из обычных вещей необычные звуки. Я видел, как из этих звуков получалась первая ее песня. Она всегда играла перед зеркалом, и я видел в этом зеркале образ, который никак не мог отчетливо разглядеть.

Видение помутнело, и я увидел, как девочка выросла в девушку, с наметившейся грудью и бедрами. Она сидела перед зеркалом, склонившись над новой флейтой, и рыжие волосы волнами ниспадали вниз. Она сочиняла прелестную мелодию, но, судя по нерешительности звуков, при этом брала какие-то новые высоты искусства. Омери посмотрела в зеркало, словно ища у него одобрения. Сначала я подумал, что вижу в зеркале ее собственное отражение, но рыжие волосы были не того оттенка, а улыбающееся доброе лицо определенно носило мои черты.

Музыка увлекла меня еще дальше: я увидел, как девушка превратилась в женщину, увидел, как искусство ее превзошло все известное до сих пор, увидел, как женщина играет перед важной и положительно настроенной публикой. Но всегда оставался только один человек, одобрение которого так ценилось этой женщиной, и этим человеком был я.

Музыка смолкла, я открыл глаза и увидел ее слезы. Но то были слезы счастья.

— А эту пьесу про тебя я услыхала впервые в шуме ветра, — серьезно сказала она. — Но никак не могла сыграть ее… до сих пор. Слушай.

Она вновь подняла флейту, и меня закружила мелодия. Ни один из этих аккордов я не слышал раньше, но мелодия казалась странно знакомой. Мелодия отыскивала потайные места в душе, и каждое такое место радовалось тому, что его отыскали. Флейта Омери подхватила меня, и мы вместе вознеслись над землей, над неведомыми горами, реками и морями. Флейта смолкла, и пока в воздухе еще звучала последняя нота, я понял, эта пьеса действительно обо мне.

— Ну теперь ты понял? — спросила она встревоженно.

Едва я раскрыл рот, чтобы ответить, как увидел, что между нами разверзлась глубокая черная яма и Омери превратилась в маленькую фигурку, стоящую на дальнем краю. Горькие воспоминания о Диосе и Эмили накатили на меня. Печаль обрушилась как удар, и грудь мою сотрясли беззвучные рыдания. Погрузившись в скорбь, я тут же понял, что эта скорбь принесет мне печаль новых больших утрат. Ибо как я мог просить Омери терпеть эту мою боль?

Халаб услыхал меня и сжалился. Я ощутил его присутствие и услыхал шепот:

— Ты обретешь их здесь, — сказал он. — Посмотри получше.

Я поднял голову. Яма исчезла. Лицо Омери приблизилось, и я увидел в ее глазах возрожденных Диосе и Эмили. Любовь Омери воскресила их, и они втроем стали единым целым.

— Ты понял? — вновь спросила она.

— Да, — сказал я. — Я понял.

Я подхватил ее со скамеечки, и она с восторженным стоном оказалась в моих объятиях. Мы упали на подушки, до боли желая друг друга, с горячими руками и трепещущими бедрами. Мои пальцы, словно делая это не первый раз, с легкостью распахнули ее тунику. Они ласкали нежное тело, одновременно неизведанное и знакомое. Я услыхал, — как говорю:

— Я люблю тебя, Омери.

И услышал, как она шепчет в ответ:

— Я любила тебя всегда, Амальрик.

После этого несколько часов мы провели молча, лишь изредка повторяя эти слова. Мы до утра погрузились в страстное обладание друг другом. А наступившим прохладным утром Омери еще раз сыграла ту мелодию. Она играла, я слушал, и больше нам ничего не надо было от жизни.

Говорят, влюбленные часов не замечают, живя словно во сне. И это верно: последующие недели мы провели как загипнотизированные, упиваясь друг другом, и каждая неделя казалась многими годами, составляющими целую жизнь. Нам надо было так много узнать друг о друге, но ведь многое уже было и известно, и оставался главный вопрос: как жить дальше, в том будущем, которое отмеряли нам боги?

— А может быть, мне поговорить с королем? — однажды спросил я. — И попросить его сделать меня его подданным, чтобы я мог остаться с тобой?

— Только если ты хочешь этого, — сказала Омери. — Но не соверши ошибку, сделав это в угоду мне.

— А разве ты не хочешь остаться с твоим народом? — спросил я, думая о Диосе и о том, как бы сложилась ее судьба, если бы мы перебрались к ее сородичам. — Ведь тобой здесь так восхищаются. А в Ориссе, боюсь, твое искусство не оценят.

— Я не ставила себе цели добиться восхищения, — сказала Омери. — Только свободы творить ту музыку, которая мне нравится.

— У тебя будет это в Ориссе, — сказал я. — Как и восхищение. Просто там музыка не в той цене, как в Вакаане.

Омери помрачнела.

— Неудивительно, что ты поверил в это, — сказала она. — Король может говорить, что он всячески поощряет искусство, но на практике все немного не так. В Вакаане существуют негласные границы, сдерживающие искусства. И если ты их нарушаешь… может произойти кое-что. И еще хорошо, если ты внезапно останешься без покровителей и без аудитории.

— Как же такое может быть? — спросил я. — Здесь, в Вакаане, где люди искусства пользуются таким уважением? Когда их работы так совершенны, так чарующе неповторимы. Когда каждое творение остается навсегда уникальным…

— Это прирученное искусство… и, следовательно, уникальность мнимая, — тихо ответила Омери. — Поживи здесь подольше, и ты поймешь — запрещено все, что выходит за определенные рамки, что вызывало бы у публики вопросы или затевало дискуссию. Художнику позволено экспериментировать только формой или красками. Но никак не темой. Налажена целая система, ищущая таланты у юных. Затем они проходят хорошую государственную школу. И во время обучения им ненавязчиво вбивают в голову: делай так, а не иначе.

— А что происходит с тем, кто не слушается? — спросил я.

Она содрогнулась.

— В один прекрасный день, — негромко сказала она, — такой человек просто исчезает.

Озноб, не отпускавший ее, охватил и меня. Я вспомнил о пропавшем хозяине таверны… и Равелине.

— И мы все прекрасно знаем, что лучше не расспрашивать о том, что с пропавшим случилось, — продолжала Омери. — Старательно избегаем упоминать его имя. — Она вздохнула и поудобнее устроилась в моих объятиях. — Но теперь у меня есть ты. И если нас не разлучит что-то ужасное, я буду жить и творить совершенно свободно.

Так было решено, что она едет со мной в Ориссу. Это решение вытолкнуло меня из любовного забытья, и я вновь вернулся к своим делам. Омери переехала в мой дворец, а я возобновил сражение с королевскими чиновниками. И вновь нахлынули тревоги, связанные с Яношем и Равелином. По ночам, во сне, стал возвращаться старый кошмар, но теперь мои мучения смягчались любовью Омери и ее музыкой. Ее присутствие освежило мои мысли. Возникали какие-то новые идеи, которые нуждались в обсуждении. Наконец я отправил Яношу решительное письмо с требованием увидеться. Где-то через день я получил ответ: «Серый Плащ согласен встретиться с Амальриком Антеро немедленно».

Я застал его в напряженных трудах в подземелье старого здания, где пахло пылью веков и заклинаниями. Он удивленно вытаращился на меня, и я понял, что он уже забыл о назначенной встрече.

— Амальрик, друг мой! — вскричал он, вскакивая из-за стола и роняя на пол свитки. — Какое удачное совпадение. Я только что думал о тебе.

Одежда его была в полнейшем беспорядке и так запылена, что, рванувшись ко мне, он даже расчихался.

— Ты выглядишь как мой любимый наставник в детстве, — рассмеялся я. — И голос у тебя такой же, как у него. — Он тоже всегда чихал и был весьма рассеян. Я очень жалел, когда отец уволил его. Старик никогда не знал, где я нахожусь.

Янош вытер лоб.

— Какой же я тупица, — сказал он. — Ну точно, ведь я же пригласил тебя, да?

— Совсем ты тут обалдел, — сказал я.

— Ты прав, — сказал Янош и теперь стукнул себя по лбу.

Я осмотрел большое помещение. С пола до затянутого паутиной потолка оно было битком набито свитками различных размеров и форм. Одна рукопись лежала развернутой на столе Яноша. Она была на незнакомом мне языке и с какими-то геометрическими фигурами на полях.

— Это «архивы старейшин» еще тех времен, когда эта страна не называлась Вакааном, — пояснил Янош. — Насколько я понял, здесь полный перечень их заклинаний, с самых первых.

— Должно быть, ты произвел на принца более сильное впечатление, чем я полагал, — сказал я сухо, — если он доверил тебе столь древние секреты.

— Да. Я постарался, — сказал Янош, столь погруженный в свои мысли, что даже не заметил насмешки. — Хотя, мне кажется, сам он в этих архивах не видит ничего ценного. — Он опустился в свое кресло и взял свиток в руки. — С точки зрения магов Вакаана, они тут уже со всем разобрались. Но когда первые короли только еще обосновались здесь, на костях старейшин, все это представляло для них неоценимое богатство.

Я обвел взглядом это хранилище знаний.

— Жаль, что Ориссе такое не досталось, — сказал я. Янош взволнованно отбросил свиток.

— Вот именно, — сказал он. — Народ Домаса невежествен, как варвары. Сам Равелин признает это. Они загнали в тупик и выхолостили то, что некогда было великим искусством.

— Похоже, ты так и не встретился с теми умными людьми, о которых мечтал.

Янош вспыхнул:

— Представляешь, ни с одним. Я уже готов поверить, что их вообще не существует. Нигде.

— И даже твой наставник, принц Равелин, не таков?

— О, он-то считает себя умником, — сказал Янош. — Но я узнаю больше, заглядывая ему через плечо, чем слушая. То, что я вижу сам в каком-нибудь предмете, и то, что говорит он, частенько не совпадает.

Я показал на свитки:

— А как насчет старейшин? Среди них попадались смышленые ребята?

Янош вздохнул.

— Я понимаю, ты посчитаешь меня хвастуном, — сказал он, — но я должен ответить тебе откровенно: нет. И среди них нет.

— Неужели они споткнулись на том пути, по которому ты сейчас следуешь?

— Некоторые могли бы пройти и дальше. Но по каким-то причинам не стали продолжать. — Янош фыркнул. — Я подозреваю, что именно этим самым великим мудрецам древности старейшины построили Священную гору. Хотя за что им такая честь, я понять не могу.

— Итак, ты остался в одиночестве, — сказал я. Янош бросил на меня странный взгляд, значение которого я не смог понять. Наконец он решительно ответил:

— Да… Я остался один.

— Только потому, что одни были слепы, а другие отреклись.

— Я не знаю, в чем тут дело… Но еще никто не заходил так далеко, как я. Все они ходили по кругу, который очень медленно расширялся с каждым поколением. Но никто из них не выпрыгнул за его пределы, поскольку не хотел задать один-единственный вопрос: «Почему?»

— А ты задал?

— Да.

— А знаешь ответ?

Янош отчаянно помотал головой:

— Нет. Но я близок к нему! Близок. Я уже понимаю такие вещи, приблизиться к которым никто и не мечтал, — Янош все сильнее волновался. — Помнишь, мы говорили о фокусе со скорпионом и мышкой? Как я положил скорпиона в одном месте, а мышку взял из другого? — Я кивнул. — И вот теперь я знаю, как это получается и почему. Друг мой, параллельно нашему миру существует еще множество других. И каждый из этих миров живет по своим законам. У духа свои законы существования. У нас свои. Когда мы вызываем духа, мы пользуемся законами, если знаем их, и манипулируем духом в своих интересах. Точно так же и он может управлять нами, если он активная сторона.

— Как Мортациус? — спросил я.

Янош помрачнел:

— Да. Как Мортациус.

— Но разве не может быть так, что ты вызываешь существо из параллельного мира, чтобы управлять им, а оно вдруг начинает управлять тобой?

— А на это, друг мой, существует один закон, который управляет вообще всем. Он прост, но в познании его сбивает с толку то обстоятельство, что у этого единого закона множество проявлений.

— И ты уже знаешь этот закон? — спросил я. Глаза Яноша разгорелись охотничьим азартом:

— Нет. Но, как я уже сказал, я близок, мой друг. Очень близок к его познанию.

Я с облегчением вздохнул:

— Ну хорошо. А теперь послушай меня, Серый Плащ. Все в этом Вакаане не так, как выглядит. И если мы здесь задержимся еще, Вакаан может превратиться в опасное местечко. И я полагаю, что нам надобно покинуть, его, как только я закончу мои дела с королем.

— Покинуть? — в изумлении сказал Янош. — Но я сейчас не готов его покинуть. Я же сказал тебе… Я очень близок.

— Условия моей сделки могут здорово отодвинуть тебя от обретения этого знания, — сказал я. — Но у меня есть план, который обещает гораздо больше.

— И что же это за план? — спросил Янош тоном, которым разговаривают с малыми детьми.

Но я не стал обращать внимания на тон.

— Когда мы вернемся в Ориссу, я открою школу для изучения магии. Возглавлять ее будешь ты. Только представь, сколько у тебя будет истовых помощников в твоих занятиях и поисках. И если вы все вместе начнете бить в одну точку, то стена невежества падет и ты обретешь искомое.

Янош нахмурился:

— Но тогда… и другие узнают!

— Вот именно! — сказал я. — В этом-то и прелесть моего плана. Если все узнают, то мы все будем равны. И все вместе обустроим Ориссу, как Вакаан, а то и лучше. А поскольку у нас не будет тех слепцов, о которых ты все скорбишь, мы сможем осуществить все быстро.

— На это может уйти целая жизнь, — сказал Янош. — Моя жизнь.

— А разве ты не получишь удовлетворения, зная, что когда-нибудь этот день все равно наступит?

Янош закашлялся и стал собирать рукописи.

— Я боюсь, ты очень уж упрощаешь слишком сложную вещь, — сказал он.

— Ну, Янош, — засмеялся я. — Ведь ты же сам настаивал всегда на обратном. Простое всегда делают слишком сложным, чтобы сохранить невежество и чтобы при этом маги казались еще мудрее, чем они есть на самом деле. Опять же, исходя из того, что ты мне уже рассказал, я понял, мы можем взять для начала в союзники какого-нибудь добросовестного воскресителя в Ориссе и наставить его на путь, по которому ты идешь. Если, к примеру, я или ты поведаем все Гэмелену, всю эту историю о множественности миров, находящихся рядом с нашим, и добавим сюда твою теорию, что один закон правит всеми силами, видимыми и невидимыми, то даже в его старом мозгу может что-нибудь замерцать. И кто знает, куда это мерцание заведет Гэмелена?

Янош вновь бросил на меня тот же странный взгляд.

— Действительно, кто знает? — пробормотал он.

— Теперь ты понимаешь мои намерения? — спросил я.

— Да, похоже, понимаю, — сказал Янош.

— Так ты согласен с моим планом? — настаивал я.

Янош накручивал на палец бороду. Он взялся за какой-то свиток, рассеянно уставился на письмена, но тут же что-то его опять отвлекло. Я понял, что мысли его вновь далеко.

— Янош, — снова подтолкнул я разговор, — ты согласен?

Он посмотрел на меня и обаятельно улыбнулся.

— А, ну, конечно, согласен, друг мой. Приходи ко мне, когда закончишь дела с королем. И мы вновь поговорим.

— Да о чем же говорить… если ты согласен?

Янош пожал плечами:

— Ну, видишь ли, я ведь продолжаю свою охоту. И даже если я с ней не покончу к тому времени, когда ты закончишь… что ж, тогда нас тут ничто не задержит. Почти ничто…

Пришлось мне удовольствоваться этим, поскольку он опять увлекся чтением старой рукописи, вслух произнося непонятные слова. Я попрощался с ним, получил в ответ невнятный жест и ушел.

Час или два я находился в некотором раздражении под впечатлением нашего разговора, но, оказавшись в успокаивающих руках Омери, перестал переживать. И чем больше я размышлял, тем более убедительным казался мне мой план, и вскоре я поверил, что он настолько безупречен, что мой друг, который боготворил здравый смысл, не может этого не понять. Теперь всего-то и оставалось — закончить с королем Домасом, и мы все вернемся в Ориссу, унося с собой даже больше, чем мы мечтали, отправляясь в это путешествие к Далеким Королевствам.

На следующий день мне пришло официальное приглашение. Но звал не король, а его брат, принц Равелин.

 

Глава двадцать пятая

РАВЕЛИН И ЯНОШ

В назначенный час к причалу моего дома подошла гондола. Она была большой и запросто могла бы перевезти двадцать таких, как я. Но на борту я был единственным пассажиром. Находились здесь, кроме гребцов, еще четыре человека: рулевой, прислужник в роскошной застекленной каюте, да еще двое на носу с фанфарами, дающие предупредительный сигнал остальным судам убираться с дороги. С каждого борта торчали по восемь весел; гребцы скрывались в трюме. Если это были люди, то настолько вымуштрованные, что весла работали с точностью часового механизма. Но фанфары нам не требовались. Любое судно, завидев красные, золотые и черные цвета герба принца Равелина, улепетывало со скоростью водяного паука, к которому с намерением поживиться подплывает старая жаба.

Лодка свернула с главной магистрали и устремилась по каналу, который вел за город, к Священной горе. Странно было плыть между совершенно незаселенными берегами, ухоженными так же, как королевский парк. Здесь не было ни ферм, ни фермеров, не видел я ни домов, ни дорог, ни даже какой-нибудь тропинки. Канал красиво изгибался и заканчивался круглым озерцом.

Меня поджидал приземистый изящный экипаж. В него были впряжены шесть подобранных в масть черных лошадей со свирепыми мордами, четверо лакеев проводили меня до экипажа и раскланялись, когда я влез внутрь. Они устроились по местам, и лошади, не дожидаясь сигнала кучера, тронули с места. Несмотря на дурные предчувствия, я нетерпеливо всматривался в окна, желая побыстрее увидеть, как же выглядит поместье принца Равелина.

Дорога, по которой мы ехали, была выложена каменными плитами шириною в пять человеческих ростов. Все они были тщательно подогнаны. Я ждал, что дорога приведет к высоченным стенам с резными воротами, но их все не было. Вокруг меня расстилался аккуратно выстроенный пейзаж с деревьями и прудами, расположенными так искусно, словно мастера-садовники трудились тут не один век. Но удовольствия от этого я не ощущал. Более того, чем дальше мы ехали среди этого мирного ландшафта, тем сильнее становились мои тревоги. И я не мог понять, в чем причина моих страхов — то ли от какого-то заклинания, то ли от того, что мне никак не удавалось догадаться — что же нужно от меня принцу.

И тут я увидел первый пост охраны, по всей видимости, магической. По обеим сторонам дороги стояли две фигуры стражниц. В каждой из них было чуть ли не по сто футов росту, и сделаны они были из темного полированного камня. Статуи изображали обнаженных женщин, державших вертикально перед собой мечи. Я понял, что моделью для создания этих скульптур служило неземное существо — женщины были невероятно красивы, но холодной, бездушной красотой, с выражениями лиц такими безжалостными, как у какого-нибудь варвара из королевства Варварских Льдов. После того как мы миновали эти грозные фигуры, я оглянулся на них, и у меня перехватило дыхание. У каждой из статуй было и второе лицо, глядящее назад, и это было лицо жуткого, злобного демона с оскаленными зубами. Можно было подумать, что это только плод воображения скульптора, хотя, судя по тому, что я слышал о принце Равелине, такие демоны могли встречаться в его владениях.

Я успокоился, увидев в придорожных кустах, впереди, движение. Ну наконец-то, наверное, кавалерийский разъезд, подумал я. И ошибся. На дорогу выбралась стая чудовищных волков. Было их около дюжины. Они трусили прямо на нас, и я обругал себя за то, что не прихватил с собой оружия. Эти огромные убийцы мгновенно разорвут лошадей, и я сомневался, сможем ли мы вшестером устоять против них хоть несколько секунд. У каждого из них в холке было росту около восьми футов, а смертоносные клыки мерцали зловещим блеском. Я вцепился в стенки кареты, ожидая, что лошади сейчас понесут, увидев волков. Но ничего подобного не произошло. Волки, подобно кавалерийскому эскорту, окружили нас и последовали рядом. Их когти звонко клацали по камням. Одна из зверюг, бежавшая рядом с окном экипажа, заглянула внутрь. Глаза ее были почти человеческие и преисполнены злобы.

Наверху послышался шорох рассекающих воздух крыльев, и я увидел, как патрулем нас облетают те чудовищные орлы, которых мы видели, поднимаясь вверх по реке к Ирайе. Неплохо охраняется замок Равелина, подумал я, когда показалась крепость.

Огромное сооружение, скорее всего восьмиугольной формы, с круглыми башнями на каждом углу стояло посреди абсолютно плоского поля. Каждая стена, по моей оценке, тянулась примерно на треть лиги. Любой из замков, которые мне приходилось видеть, включая и замок архонтов, запросто уместился бы внутри этого сооружения. Ни на стенах, ни вокруг я не заметил и следов стражи.

У разинутой пасти ворот нас поджидал лишь один человек — сам принц Равелин. Никаких других гостей, никаких слуг. Вот теперь я действительно испугался, ощутив во рту металлический привкус. Кучер остановил экипаж, лакеи соскочили на землю и низко склонились перед своим хозяином. Тот кивнул, подошел к дверце и сам ее распахнул.

— Господин Антеро, — сказал он, — ваш приезд — большая честь для меня.

Я выбрался наружу, низко поклонился и дотронулся губами до протянутой мне руки.

— Это вы мне оказали честь, — сказал я. — Меня еще не приглашал в свой дом ни один принц, не говоря уж о таком знаменитом, как вы. И мог ли я помыслить, что сам принц откроет передо мной дверцу экипажа!

— Ну хорошо, — сказал Равелин. — На этом покончим с комплиментами. Я решил, что мы обойдемся без пышных церемоний.

Он улыбнулся, но глаза оставались холодными. Он взял меня за руку и повел в замок.

— Я долго размышлял, стоит ли приглашать еще кого-то. Мне не хотелось бы думать, что вы сочтете себя обиженным, не видя пышного окружения, но нам предстоит обсудить слишком важные дела, свидетелями которых не должен быть ни один человек из окружения моего брата. — Он зловеще ухмыльнулся. — Не могу же я, — сказал он, словно беседуя сам с собой, — приказать отрезать язык каждому придворному болтуну. А стоило бы.

Я постарался, чтобы на моем лице ничего не отразилось. Мы вошли в замок. Принц извинился, что не предлагает мне полного осмотра его дома, поскольку на это уйдет несколько дней, и пообещал, что этим зрелищем мы насладимся в следующий раз.

— Кроме того, — сказал он, — я не уверен, знаю ли сам толком расположение всех помещений.

Вот почему я не могу сделать пространного описания чудес логова этого черного принца. Упомяну лишь о нескольких. Одно из них состояло в том, что все стены и полы казались высеченными из единой скалы и отполированы до зеркального блеска. Другим чудом было тепло. Я просто не понимаю, как вообще такой огромный замок можно защитить от холода и сырости, но здесь в каждой комнате было уютно и тепло. При этом не ощущалось ни чада, ни чрезмерной жары, которую, например, я ощущаю сейчас, когда пишу эти строки в моем кабинете, где вовсю пылает камин.

Я с изумлением разглядывал по пути дивные богатства: ковры, светящиеся внутренним светом; мебель, так отполированную, что на ощупь она казалась сделанной из шелка; картины — от реалистических до абстрактных пятен краски, но все равно впечатляющих. Конечно, видел я и многое другое, но в спешке не рассмотрел всего внимательно, и лишь позднее, в сновидениях, эти удивительные вещи вновь являлись мне.

Равелин провел меня через громадный зал, увешанный военными трофеями и знаменами предков. После него мы оказались в маленьком помещении. В центре стоял стол, сервированный на двоих. Вся посуда была сделана из жадеита различных оттенков, от красного и зеленого до белого. Рядом стоял столик поменьше, уставленный бутылками и графинами со спиртными напитками разных стран.

Принц Равелин спросил, что я буду пить. Я сказал, что полностью полагаюсь на его вкус, но хочу предупредить, чтобы он не обижался, если я не буду усердно налегать на выпивку.

— Просто так уж у нас заведено. А человек я к алкоголю не особенно стойкий и поэтому стараюсь не злоупотреблять вином, пока дело не закончено. Поскольку вы предупредили, что нам предстоит обсудить важные дела, мне было бы стыдно проснуться утром и обнаружить, что вся обращенная на меня ваша мудрость осталась в осадках похмелья. Ну, а после того, как я выслушаю предложения, а вы — мои и мы найдем взаимоприемлемое решение, мы можем распить хоть целую бочку, если ваше высочество пожелает.

Равелин улыбнулся, но ничего не сказал, наливая два бокала вина.

Мы уселись, и он без вступления сразу приступил к делу:

— Вам, разумеется, известно, что за всеми вашими путешествиями к нашим землям велось наблюдение, начиная с того дня, как вы потерпели крушение у Перечного побережья, и до того, как мы оказали вам помощь в Гомалалее.

Сохраняя спокойное выражение лица, я отвечал, что нам уже рассказали о том, как интересовались нами Далекие Королевства, но я не знал, что даже кораблекрушение судна Л'юра было зафиксировано.

— Но, ваше высочество, из бесед с его величеством я понял, что народ Вакаана мало интересуется тем, что лежит далеко за его границами.

— В основном верно, — сказал Равелин. — Но встречаются и исключения. Я — одно из этих исключений, и именно об этом мы в основном и будем говорить. Но для начала вернемся к первой теме: за вами не только наблюдали, но временами и испытывали. Например, в Гомалалее.

— Разумеется, если бы мы не оправдали ваших ожиданий… — сказал я, не заканчивая предложение.

— Да, тогда вряд ли бы вы были достойны того, чтобы стать одними из тех, кто действительно добрался до Вакаана.

Я разозлился, вспомнив убитых, покалеченных, заболевших и отчаявшихся людей, которых ждала смерть от жажды или магии, но я совладал со своими чувствами. Однако же не без сарказма я выразил удовольствие по поводу того, что нас все-таки оценили.

— Но продолжим, — сказал Равелин. — Значит, вы прекрасно осознаете, что интересы королевства Вакаан к западным землям невелики, распространяясь разве что на то, чтобы обменивать наши знания или товары в какой-нибудь точке за пределами наших границ на ваши товары и произведения искусств, которые покажутся нам интересными.

Я ощутил легкое волнение. Несмотря на пренебрежительный тон, сам брат короля взялся за мое дело, а значит, я могу рассчитывать на успех. Я скромно улыбнулся. Надо ли говорить, что мне ни в коем случае не стоило болезненно реагировать на то, что я малоинтересен Далеким Королевствам.

— Вы выглядите довольным, — заметил Равелин. — Хотя сам я, например, полагаю, что такая сделка слишком ничтожная награда за то, что все вы, и в особенности капитан Серый Плащ, вытерпели за эти годы. И поэтому после трапезы давайте обсудим, как могут сложиться отношения между западными землями и этим королевством в случае, если обстоятельства… изменятся.

С этими словами он поднял крышку над одним из блюд и принялся раскладывать еду. Я не запомнил, что за яства мы вкушали, могу отметить лишь их совершенство и то, что каждый кусочек взрывался букетом вкуса на языке. Больше всего меня поразила манера обслуживания. Слуги отсутствовали, но каждый раз, когда Равелин снимал крышку с какого-нибудь блюда, там оказывалось новое кушанье. Не слыхал я и звуков какого-нибудь механизма, подающего смену блюд снизу, и потому решил, что все совершается магическим путем. К тому же и наши тарелки всегда оставались чистыми. Я отведывал от каждого блюда, отвлекаясь лишь на то, чтобы рассмеяться над очередной остроумной шуткой Равелина, и, словно чувствуя, что этого деликатеса я вкусил достаточно, тарелка тут же становилась вновь чистой. Я подумал — интересно, Равелин всегда трапезничает таким образом, что не появляется ни улыбающийся слуга, ни хорошенькая служанка, не виден сияющий от похвал повар? Может быть, так было заведено из-за особенностей характера хозяина, но скорее всего, решил я, для того, чтобы пресечь распространение слухов по городу о том, что обсуждается за этим столом.

Не помню я, о чем мы болтали во время трапезы, но только мы ни словом не коснулись ни торговли, ни Ориссы, ни даже нашего пребывания в королевстве. Большая часть разговора вилась вокруг придворных интриг, впрочем не опускаясь до неприличных деталей. Также обсуждали мы живопись и музыку Вакаана. Выяснилось, что принц знает о нашей с Омери любви. Он тактично поведал мне, что она по праву может считаться для меня подарком судьбы, впрочем, как и Янош и остальные бойцы нашего отряда. Я благодарно кивнул и не расценил его слова как угрозу, хотя понял, что Равелин просто старался убедиться, понимаю ли я, что есть много возможностей повлиять на меня.

Когда мы покончили с едой, мы перешли в другое помещение. Здесь стояли кушетки, и когда я опустился на одну из них, она меня приняла так мягко, как руки любовницы. Рядом появился столик с напитками, и мы с Равелином взяли по рюмке фруктового ликера. Напротив кушеток висело большое, слегка выпуклое, изумительно чистое зеркало. Я понял, что это волшебное зеркало, и приходилось лишь гадать, что же собирается продемонстрировать мне Равелин. Прежде чем сесть, он коснулся зеркала рукой, и оно ожило. Я увидел небольшой отряд людей, идущих вдоль реки. Я наблюдал за моим собственным открытием, как мы продвигались по пустынным землям долины за Перечным побережьем. Так видеть нас мог один из наблюдателей.

— Да вы не шутя наблюдали за всеми моими странствиями, — только и смог я выговорить.

— Каждый раз, как вы пересекали Узкое море, тут же появлялись наши наблюдатели. Признаю, однако, что последняя ваша экспедиция была организована очень мудро. Наши соглядатаи вас не заметили до самой Вахумвы.

Он махнул рукой, и на поверхности зеркала появилось новое изображение. Теперь я смотрел на Ориссу, словно находясь на невидимой башне высотою в тысячу футов в самом центре города. Меня захлестнула тоска по дому, тем более что я понял — я вижу сегодняшнюю Ориссу. Там как раз только-только наступал рассвет, но кое-где еще виднелись огоньки. Я узнал улицу Богов, цитадель магистрата, храм Воскрешения. Постарался отыскать мой собственный дом.

— Повторю: я больше интересуюсь западными землями, чем мой народ, — сказал Равелин. — Вот почему после некоторого периода моего скептического отношения к вам и вашим намерениям я стал вашим самым ревностным сторонником. Я понял, что в будущем Вакаан должен развиваться в новом направлении… вместе с Ориссой и Ликантией.

— Какую же форму приобретут интересы Вакаана? — спросил я осторожно.

Равелин сделал глоток:

— Не думаю, что способен ответить вам на ваш вопрос подробно. Но достаточно сказать, что вскоре после того, как некий дисбаланс при нашем дворе будет выправлен, отношения с Ориссой станут намного теснее. — Лицо его стало серьезным и жестким. — Я не допущу, чтобы Вакаан упустил такую возможность. Мы используем этот момент. Вот для чего мне потребовалась ваша компания этим вечером. Я предполагаю употребить все мое влияние, чтобы открыть двери на запад. — Он снова стал благодушным. — Когда все свершится так, как я задумал, мне понадобится представитель, мой личный представитель в ваших землях. И этот пост я предлагаю вам, дорогой Антеро.

— Но ведь я торговец, — сказал я. — А вы, насколько я понял, с пренебрежением относитесь к торговому делу.

— Нет, я весьма уважаю людей, которые занимаются честным товарообменом, хотя сам предпочитаю другие способы добычи денег. Но дело тут не в торговле. Мне нужен здравый смысл, ваше ясное понимание вещей, уважение, которым вы пользуетесь в Ориссе. Мне нужен человек, которому бы я доверял, человек, занимающий верховное положение в вашем магистрате. Вы будете моим рупором в Ориссе, а может быть, и в Ликантии.

Я не мог позволить, чтобы Равелин видел чувства, отразившиеся на моем лице, поэтому встал и прошелся. Мне было ясно, что интересы Вакаана, по замыслу принца, могут быть только завоевательские. А я никак не собирался участвовать в покорении собственного отечества, тем более из низкопоклонства перед каким-то кудесником. Но я быстро отбросил все эти мысли, полагая, что в этом месте не обошлось без заклинаний, читающих чужие мысли. Не зная в точности намерений Равелина, я должен был тщательно выбирать мысли, слова и жесты. И не только потому, что я чувствовал ответственность перед родиной, как человек, впервые вошедший столь неожиданно в опасный контакт с Далекими Королевствами, но и потому, что, открыто выказав Равелину враждебность, я мог запросто оказаться там же, где и остальные исчезнувшие.

Наконец я нашелся и сказал принцу:

— Я весьма польщен. Но, откровенно говоря, мои устремления никогда не простирались так высоко, если я правильно понял ваше предложение… А я думаю, что правильно.

— Кто богат, у того и власть, — сказал он. — Все равно в Ориссе найдется кто-нибудь, кто подойдет мне, так почему же это не вы?

Итак, Равелин уже все предусмотрел, и от того, соглашусь я или нет, в общем-то ничего не зависело.

— Кто-нибудь? — спросил я. — Но почему же не мой друг, Янош Серый Плащ?

— Причин тому несколько. Первая, и не самая важная, в том, что вряд ли ваш народ признает своим правителем полукровку. Хотя быть такими уж непримиримыми просто глупо. Во время ваших путешествий вы несколько раз проходили через заброшенные земли. Уверен, что Янош чувствовал, что некогда эти земли были зелеными и плодородными. Но их народы выступили против Вакаана. С тех пор прошли века. Но до сей поры ничего не растет на этих землях, и да будут они служить примером другим до скончания времени! — Равелин понизил голос. — Вторая причина в том, что у Серого Плаща есть собственные устремления и амбиции, которые полностью меня устраивают. Серый Плащ произвел на меня огромное впечатление. Он желает познать… все, что придумано в мире в области магии. Где же ему еще набраться этой премудрости, как не в Ирайе? Я собираюсь взять его к себе на службу, предварительно, разумеется, получив ваше согласие освободить его от принятых обязательств перед вами. Ну а если он достигнет необходимых высот в познаниях, то он будет удостоен такой чести, которую Орисса ему просто не в состоянии предоставить. Я же собираюсь наделить его такой властью… ну чуть меньше моей. Мой брат король называет меня своим цербером. Такую же роль я отведу Яношу, он будет моим цербером!

Я осушил бокал, затем начал осматривать бутылки в поисках бренди, делая вид, что волнуюсь, чувствуя, что вот-вот Равелин меня убедит. Я налил себе бренди и повернулся к принцу.

— Все это настолько неожиданно, ваше высочество. Надеюсь, ответ вам не нужен немедленно.

— Я надеялся получить его сразу, — сказал Равелин, мрачнея.

— Простите, ваше высочество, но я не могу его дать. Я не один год добирался до вашего королевства, и все это время рядом со мной был товарищ. Я должен с ним посовещаться. И должен добавить, что Янош не должен мне ничего и нас не связывают никакие обязательства, помимо дружбы и общей цели.

Равелин хотел что-то сказать, но передумал и улыбнулся, соглашаясь.

— В самом деле. Я и забыл, что на западе иерархия власти выстроена не так строго, как у нас здесь. Ну хорошо. Подумайте над нашим разговором и моими предложениями. Подробно обсудите его с Серым Плащом. И разумеется, я предпочел бы, чтобы об этой встрече никто не знал, кроме Яноша.

— Разумеется, ваше высочество, — сказал я.

Равелин наполнил два бокала бренди и поднял свой, произнося тост:

— У крестьян, которые живут у нас на Змеиной реке, есть такая пословица: «Мудрый человек, попавший в реку, позволит увлечь себя течению вниз и найдет там богатства, а глупый начнет барахтаться и потонет». За мудрость!

После этого разговор сам по себе завершился, и я попросил прощения, откланиваясь и говоря, что настолько взволнован предложениями принца Равелина, что всю ночь буду обсуждать их с моим другом… если он еще бодрствует.

Это позабавило принца:

— Он не спит, господин Антеро. Я прикажу моим слугам отвезти вас прямиком в его дворец.

Кучер уже ждал. Когда мы отъехали, я оглянулся. Принц Равелин еще стоял у входа. Несмотря на расстояние, несмотря на опустившуюся ночную тьму, я ощущал, как его взгляд впивался в меня. Я откинулся на спинку, пытаясь разобраться в ситуации. Но несколько ценных минут я потратил на то, чтобы обругать себя, Яноша и всех ориссиан, от Эко до бедняков Чипа, и в особенности тех базарных рассказчиков и моих нянек, которые наболтали мне в детстве всяких сказок. Ни один из них не усомнился, что такая могущественная и замечательная страна, как Далекие Королевства, может оказаться не такой уж доброй и что вовсе не ожидает она, пока доберется до нее какой-нибудь ориссианин, чтобы благословить его знаниями, которые позволят моей стране вернуться к золотому веку, где каждый был сам себе король и подчинялся лишь богам. Я даже попробовал себе представить, что в своей жизни вообще не встретил Яноша и превратил мое открытие в обычную дорожную оргию со шлюхами и попойками. Но тогда я бы не встретил Диосе. И Омери. Ладно, что было, то было. И не будем тратить время. Лапы мои крепко увязли в кувшине с медом, и надо было думать, как их оттуда вытащить.

Когда мы проехали мимо двух гигантских скульптур, я снова оглянулся. И тут же судорожно отвернулся. Разумеется, было темно, я чувствовал себя уставшим. Но я мог бы поклясться, что видел, как головы этих двух чудовищных фурий повернулись и посмотрели на меня своими демоническими лицами.

Уверенность Равелина в том, что Янош не спит, оказалась справедливой, и, когда гондола подходила к причалу у его дома, я увидел, как горят огни в его покоях. Двое слуг Равелина пришвартовали судно и помогли мне выйти. Тут я заметил некоторую странность — рядом с моей гондолой оказалась привязана и небольшая лодка, полускрытая тьмой. Я бы и не заметил ее, если бы все мои чувства не были обострены ощущением опасности. Из суденышка доносились звуки негромкого плача. Я приказал одному из слуг повыше поднять факел, чтобы лучше видеть. В лодке виднелся какой-то ком тряпья. Но эти тряпки зашевелились, и я разглядел прикрытую ими женщину. Я впервые увидел в Ирайе человека, одетого столь бедно. Слуга уже собирался прогнать ее, но я запретил ему это делать. У нас не было времени, а она даже и не замечала нашего присутствия.

Мы поднялись по ступеням ко входу в дом. Второй слуга дотронулся до небольшой бронзовой пластины, и я услышал, как зазвенел мощный сигнал. Слуге пришлось позвонить еще дважды, прежде чем открылись главные ворота и показались четверо стражников во главе с управляющим. Это был Гатра, неизменно извиняющийся за отсутствие Яноша.

— Господин Антеро, — сказал он, — простите, что сразу не открыли, произошла ошибка. Но мы просто не ожидали удовольствия видеть вас.

— Я и сам не ожидал, — сказал я. — Мне нужно немедленно переговорить с вашим хозяином о делах чрезвычайной важности.

Гатра неловко замялся:

— Господин Серый Плащ давно уединился в своем кабинете с пожеланием, чтобы его не беспокоили. Но поскольку это вы, мой господин… извините, я на минутку.

Двери затворились, и управляющий надолго пропал. Затем двери открылись, и он кивком пригласил меня войти.

— Еще раз простите, что заставил вас терять время, — сказал он. — Но вас, как всегда, ждут с нетерпением. Господин Серый Плащ в башне.

Я отпустил слуг Равелина и последовал за Гатрой. Но тут же кое-что вспомнил.

— Гатра, внизу привязана маленькая лодочка, а в ней женщина рыдает так, словно только что все потеряла. Это как-то связано с вами или вашим домом?

На лице управляющего отразилась злость:

— Я не знаю, почему она рыдает. С ней обошлись честно.

Мне стало любопытно, и я пожелал узнать подробности.

— Несколько дней назад мы решили расширить штат слуг, при этом рассматривали и кандидатуры из числа крестьян. Поскольку подготовка хорошей служанки требует много времени, нам нужна была девочка не старше десяти лет, неиспорченная. Одной из них и оказалась дочь этой женщины. Мы ее приняли, но позавчера она совершила у нас кражу и умудрилась сбежать из дома в город. И я понятия не имею, почему эта женщина решила плакать именно здесь. После того как я провожу вас к господину Серому Плащу, я ее прогоню.

Я подивился, как Гатра не блуждает в этом огромном здании и знает о доме все, включая и поведение ученицы судомойки, но ничего не сказал. Когда он повернулся, чтобы пригласить меня пройти вперед, я разглядел ленточку, пришитую к отвороту его туники. Ленточка из трех цветов: красного, золотого и черного. Гатра вел меня по извилистым коридорам к внутреннему двору. Я сморщил нос, уловив какую-то вонь.

Гатра посмотрел на меня.

— Эта ночь вообще какая-то необычная, — сказал он столь извиняющимся тоном, что я понял — он врет. — Не далее как час назад у нас на кухне вспыхнул пожар, когда жарился жирный ягненок. Потребовалось не одно ведро воды, да еще и заклинание господина Серого Плаща, чтобы потушить огонь. И я боюсь, что дымом пропитался весь дом.

Когда мы оказались во внутреннем дворе, вонь стала не столь ощутимой. Здесь, в центре двора, и стояла башня, где Янош выбрал себе рабочий кабинет.

— Поднимайтесь наверх, — сказал Гатра. — Господин Серый Плащ сказал, чтобы вас никто туда не провожал, поскольку он очень занят и посторонний человек, помимо вас, будет его только отвлекать. Он в самой верхней комнате.

Я поблагодарил его и стал подниматься по винтовой лестнице, опоясывающей башню изнутри. Открыв дверь кабинета, я услыхал громовой бас, который не столько говорил, сколько резонировал с моим телом и окружающими меня камнями.

— Заходи, но молчи, — сказал Янош. — Мой гость капризен.

Раньше я этого не замечал, но крыша здесь, оказывается, раздвигалась, и теперь она была раскрыта навстречу небу и звездам. В комнате горела лишь одна тоненькая свечка на большом письменном столе. Янош сидел за столом нахохлившись, как коршун в клетке. В комнате находилось что-то еще. Это «что-то», твердое на вид и абсолютно черное, висело в воздухе и вращалось, испуская мириады искорок. Янош даже не посмотрел на меня; для него сейчас существовала только эта вращающаяся темнота. Я испугался, сам не зная почему. Я вдруг почувствовал, что отступаю спиной вперед.

— Ты вне опасности, — сказал Янош, по-прежнему не глядя на меня. — Мой друг заключен в пентаграмму и к тому же только что получил то, что искал.

Только тут я заметил рисунок Яноша, вырезанный на каменном полу. Вокруг и внутри геометрической фигуры располагались какие-то завитушки в виде сложного орнамента. Внутри пентаграммы оплывали под огнем три небольшие свечи, а между ними стоял большой бронзовый кувшин с темно-розовой жидкостью. Пока я это все разглядывал, жидкость закружилась и стала подниматься вверх, к черному предмету, как водяной смерч, который я однажды наблюдал у причалов Ориссы. Чернота всосала ее в себя, словно выпила. Пробирающий до костей гул стал громче. Кувшин стал пустым. Черное увеличилось, заискрило ярче и стало вращаться еще быстрее. Янош встал и протянул к нему руки — сначала ладонями вниз, затем развернул их навстречу черноте и повернул ладони вверх. Чернота стала подниматься вверх, закрывая звезды, и исчезла. Затих и гул.

Янош взмахнул руками, и в помещении без всякой посторонней помощи вспыхнули другие свечи. Еще одно движение рук, и крыша сомкнулась у нас над головой. Теперь комната, если не обращать внимания на пентаграмму; выглядела как кабинет какого-нибудь безобидного ученого.

— Дружище Амальрик, — сказал Янош. — Этой ночью я проник глубоко в неизведанное. И оттуда пришло это создание. Теперь, когда оно получило самое желанное, оно вновь явится ко мне по моему повелению.

— Что же это за создание?

— Я пока не знаю, — сказал Янош. — Но о его существовании, о привлекающем его внимание заклинании и даже о намеке на то, что оно требует взамен при заключении сделки, я прочитал в архивах Вакаана. Все эти знания я отыскал в свитке, запечатанном печатью, рисунок на которой внушил мне ужас сам не знаю почему. И вид у этого свитка был такой, словно до него не дотрагивались со времен старейшин. Никто — даже принц Равелин, похоже, не знает об этом создании и о том, что оно может. Как я говорил тебе недавно, тут находятся такие знания, о существовании которых никто в королевстве и не подозревает. Знания только для того, кто отважится постичь их. И сегодня ночью я пошел по этому пути.

Янош вышел из своей экзальтации и несколько смутился:

— Я расхвастался, друг мой. А Гатра сказал, что, судя по тону твоего голоса, надвигается какая-то катастрофа.

— Боюсь, что именно так.

— А вино тебя немножко не успокоит? Или будет хуже?

Я попытался улыбнуться. Янош открыл шкафчик, достал графин и бокалы и небрежно смахнул какие-то бумаги с кресла, чтобы я мог сесть.

— Так что же случилось? Когда мы разговаривали последний раз, ты и словом не упомянул, что приближается конец света.

И я рассказал все по порядку. Когда я дошел до приглашения от принца Равелина, Янош помрачнел, но промолчал, и я продолжил. Несколько раз в процессе моего рассказа он порывался сделать какое-то замечание, но сдержался, пока я не дошел до конца.

— Это все? — спросил Янош.

Я прикинул — может, что пропустил, — и кивнул. Я описал все подробно, насколько смог.

— Проклятье… — начал он. Я прервал его:

— Янош! Ты понял, что я только что сказал? Он знает, что ты не спал и что ты не у любовницы. Так что будь аккуратнее в высказываниях.

— Мы еще разберемся с принцем Равелином и его шпионами, — пробормотал Янош, подошел к письменному столу и достал какую-то фляжку. Рассыпая из нее по комнате порошок, он быстро приговаривал заклинания.

— Ну а теперь, если наш черный принц подслушивает, он услышит лишь нашу с тобой пьяную болтовню о том, стоит ли в Ориссе открыть таверну, где бы подавали блюда Вакаана.

— Не насторожит ли это принца Равелина?

— Этот человек заразился подозрительностью с первым вдохом при своем рождении, — сказал Янош. — Поэтому он всегда настороже, о чем бы мы ни говорили. Ну а теперь позволь я вернусь к тому моменту, где ты прервал меня. Проклятье на голову этого человека! Ведь когда он только впервые заикнулся о своем проекте будущего Ориссы и способе его осуществить, я сразу ему сказал, что тебя нельзя подкупить, как какого-нибудь воскресителя на таможне! Пусть даже в качестве взятки предлагается целое королевство!

Я почувствовал, как во мне поднимается злость, но сдержался.

— Ты хочешь сказать, что знал о плане Равелина уже давно, но ничего мне не сообщил?

Янош вспыхнул:

— Да, знал, друг мой. Но не хотел тебя сразу тревожить, когда впервые услыхал об этом. И на это была своя причина.

— Какая?

Янош оглядел свой бокал, затем осушил его.

— Мне придется выбирать слова, Амальрик. И пообещай мне, что дослушаешь меня до конца не перебивая.

— Я… хорошо. Обещаю.

— Давай предположим худшее — пусть мне и не хотелось бы делать этого, — и примем как факт твое несколько истеричное утверждение, что Равелин намеревается взять железной рукой власть как в Ориссе, так и в Ликантии. Даже если это и правда, то мне доводилось встречать и более серьезных правителей в обоих этих краях, и я даже могу назвать их имена. А здесь мне довелось достаточно почитать об истории Вакаана. Я знаю Равелина чуть получше, чем ты, Амальрик. Равелину никогда не стать королем в Вакаане, и это здорово уязвляет его. Когда он понял это, то повел себя как недокованный раскаленный металл, опущенный в воду для закалки. В том смысле, что это разрушило его, а не закалило. Равелин по натуре энтузиаст, бросающийся от одного грандиозного проекта к другому, по мере того как очередной замысел кончается крахом.

— Но нас-то он ждал много лет, — сказал я.

— Я же просил тебя дослушать. Ну пожалуйста! Итак, его манят наши земли, и, как ты считаешь, довольно давно. Но я думаю, только потому они его манят, что он не может до них дотянуться. Как ребенок, который желает другую сладость, а не ту, которая у него во рту. Как только зонтик Далеких Королевств накроет Ориссу и Ликантию, его энтузиазм переключится на что-нибудь другое. Возможно, это будет исследование еще более дальних земель, а может быть, исследование собственного гарема. Но он увлечется другим, поверь мне. Мы же, ориссиане, станем к тому времени богаче, чем кто бы то ни было.

Я подождал, но Янош не продолжал. Тогда решил высказаться я.

— Он хочет, чтобы мы служили ему. А каково наказание, если мы не уважим его? Я не знаю, хватит ли у него могущества устроить еще одни такие заброшенные земли, которые, как он утверждает, результат деятельности вакаанцев, но я ясно понял, что он был бы счастлив это сделать с тем, кто выступает против Вакаана. То есть, точнее, против принца Равелина. Далее он сказал, что проверял нас, подвергая испытаниям… но не слишком усердствовал. Хотел бы я знать более точно, что это за испытания? И какой воскреситель сотворил заклинание, воскресившее Вахумву? Не его ли магия уничтожила лучших солдат Ориссы?

— Нет! — громко сказал Янош и смолк. — Хотя… если быть честным, — продолжил он уже спокойнее, — я не уверен. Я не думаю. Но если он и сделал это, что тогда? Какие меры мы, ориссиане, сможем принять, если к нашим границам двинется огромная армия?

— Для начала надо хотя бы выяснить их намерения.

— Ладно, — сказал Янош. — Ладно. Уж коли мы заговорили об Ориссе, давай-ка подумаем, на что мы с тобой способны. Ведь мы — ты и я — не так давно одержали победу над воскресителями и их сторонниками в Ориссе. Они представляли давно умершее прошлое и использовали это прошлое, чтобы удержать настоящее и лишить народ будущего. И ты думаешь, все эти бесплодные дураки исчезли вместе с Кассини? Я уверен, что они постараются установить свои дряхлые традиции снова, сразу же, как только мы вернемся в Ориссу, а скорее, даже до нашего возвращения. А что в Ликантии? Я знаю этот народ. Я знаю их архонтов. Они же до сих пор толкуют о реконструкции их чудовищной стены. А увеличение численности армии? А новые жадные взгляды в сторону Ориссы?

— Что с того? — спросил я. — Мы их побили однажды, побьем и еще раз.

— Не уверен, — сказал Янош. — Что-то в последнее время не встречал я в Ориссе людей той храбрости, которую выказывали твой отец и его поколение. Нет, Амальрик, Равелин нам нужен. Прошу прощения, но позволь выразиться точнее. Нам необходимо то, что он с собой несет. Нам нужны знания этого города и этих земель. Я чихаю от пыли их архивов и библиотек, но там на одной полке больше знаний, чем во всем нашем храме Воскрешения. С этими знаниями, с этим могуществом мы можем принести золотой век, тот самый золотой век, в котором человек уже жил, но недооценил его. За несколько лет мы овладеем всеми этими знаниями и пойдем дальше. Мы молодой народ, а вакаанцы стары и привыкли к своей наезженной колее. И вообще я рассматриваю Вакаан, Ирайю и Равелина как мираж, предвещающий новое, живое время, век лучше, чем золотой, но так и оставшийся миражем.

— Хорошо звучит, — отозвался я. — Но только сейчас не время для восторженных речей. Давай вернемся к реальности. Ты действительно думаешь, что Орисса когда-нибудь потом сможет восстать против правления Далеких Королевств, если принц Равелин или кто-то другой отсюда нас покорит? Я вот гляжу на вакаанцев и вижу только удовлетворенные лица, как у тех сытых коров, которые не понимают, что их содержат только ради потомства и украшения стола хозяина. А может быть, ты надеешься на восстание народа Вакаана против своих королей? Да если и так, какой у них выбор? Или ты хочешь видеть в ориссианах, в народе, который стал почти родным тебе, таких же жвачных животных?

— А почему ты о них такого высокого мнения? — спросил Янош. — Не торопись с ответом. Вспомни о том дерьме, с которым мы столкнулись по возвращении в Ориссу. Чип. Видел ли ты в этих землях хоть подобие той нищеты? А Чип далеко не худший район Ориссы. Я уж не говорю об этих каменных муравейниках Ликантии. И я нисколько не сомневаюсь, что, если ты предложишь большинству ориссиан золотые цепи этого королевства или продолжать жить так, как они жили, — они громко потребуют кузнеца, цепи и кандалы.

Я сдержал злость, налил себе вина и заставил себя отпить. Но почему-то еще больше разозлился:

— Я помню, как несколько лет назад в пустыне мы освободили Диосе, мою будущую жену, и пытались освободить других от рабства… и как мы разъярились на тех, кто выбрал цепи. И теперь ты полагаешь за благо отыскать себе рабовладельца? Постой! У меня есть еще одно заявление. Ты сказал, что большинство ориссиан выберет правление Далеких Королевств, если их хорошенько одарить. А что же остальные, меньшинство? Как быть с Эко, Гэмеленом и даже с Мэйном и остальными нашими солдатами здесь, в Ирайе? И что будет с нашими женщинами? С моей юной гувернанткой Спото? С моей сестрой Рали? И с Отарой, ее любовницей? Или с другими маранонками? Ты думаешь, они будут приветствовать приход тирании? Что с ними сделает Равелин?

— У всех королей для поддержки их правления существуют соответствующие законы, — немного неуверенно сказал Янош. — И чем закон Вакаана, где мятежник просто исчезает, хуже Каменного поцелуя? Или призыва архонтов?

— Что касается первого пункта, — сказал я, — то есть Ориссы, то казнь совершается открыто. Не знаю, как в Ликантии. И уж совсем ничего не могу сказать о том, каким мукам, может быть, подвергались исчезнувшие здесь.

— Может быть, — медленно сказал Янош, — нам стоит вызвать дух такого исчезнувшего и расспросить его? Хотя должен предупредить, говорят они ужасным языком. — Но тут же он сменил тему разговора. — Допустим, ты прав, оплакивая нашу судьбу. Что ты предлагаешь?

Я несколько раз глубоко вздохнул, вновь пытаясь успокоиться.

— Нет у меня никаких планов, разве что одна задумка… Но прошу присоединиться к разработке хотя бы ее. Принимаются и другие предложения, — сказал я. — Пока же мы оба должны тянуть время, общаясь с Равелином. Давать туманные обещания, как делают торговцы, когда товар запаздывает. По-моему, король Домас близок к тому, чтобы начать торговлю. Теперь, поскольку Равелин, как ты говоришь, человек увлекающийся, может быть, нам дать ему обещания быть послушными и использовать это как повод для возвращения в Ориссу? Как только окажемся дома, настоятельно необходимо сразу же начинать готовиться к войне… Ты, Янош, берешь в свои руки всю гильдию воскресителей… Нет, не к немедленной войне, ведь Равелин может вообще передумать покорять нас. А если не передумает… Я что-то не могу понять, каким образом Равелин может организовать нападение на нас, будь то магически или физически, если местных жителей вообще ничего не интересует. Я согласен, эти вакаанцы ужасно ограниченные люди. И полагаю, что, просто торгуя с ними, мы и так узнаем все, что нам надо. И ты будешь возглавлять систематизацию этих знаний. — Внезапно я выдохся и откинулся на спинку кресла. — Вот все, что у меня есть… Больше никаких планов, особенно если Равелин вообще не собирается нападать на нас.

— Но, боюсь, он собирается, — твердо сказал Янош. — Так или иначе. Однако, в конце концов, это ни к чему не приведет. — Он потянул меня за руку, чтобы я встал, и подвел к обыкновенному круглому зеркалу. — Посмотри в зеркало, друг мой. Посмотри на нас. Когда мы познакомились, ты был мальчиком, а я был юношей, отвечавшим лишь за роту копейщиков. А теперь мы добрались до Далеких Королевств, и в наших руках все могущество и вся мудрость богов, которых не существует. Все, что нам мешает, это просто один человек, с которым, я знаю, мне удастся разобраться в соответствующее время — не могу высказаться точнее. Если же мы сейчас покажем длинный нос Равелину и рванем к границе… Я сомневаюсь, что нам дадут добраться даже до Перечного побережья. И если мы погибнем в заброшенных землях, Орисса вернется в первоначальное состояние. Амальрик Антеро, мы избраны, чтобы привести Ориссу в новый век, и ты должен понять это. Если надобно тянуть время с Равелином — быть посему. Мы еще не старики, у нас вся жизнь впереди, да и времена меняются.

Я хотел ответить что-то такое важное, но затем пригляделся к изображению в зеркале. В данную минуту я выглядел как угодно, только не молодо: на лице отразились все пройденные лиги, все страдания и все смерти; волосы уже не пылали как прежде; глаза глядели в пустоту, словно насмотревшись на слишком многое, а душа просилась отдохнуть. Но по сравнению с Яношем я выглядел младенцем. Он всего на несколько лет был меня старше, но сейчас, в этом освещении, он по возрасту годился мне в отцы. Поредевшие волосы и бороду тронула седина, причем какая-то желтоватая седина, словно Янош недавно поднялся с больничной койки. Время избороздило морщинами его бледное лицо, щеки начали обвисать. Но больше всего мое внимание привлекали его глаза — покрасневшие и глубоко запавшие. Этот охотничий блеск сочетался с опытом и… внушал ужас. Я совсем недавно видел такие глаза и вспомнил где — на пиру у Мортациуса, когда впервые встретился со взглядом чародея. Я подавил в себе содрогание, отвел взгляд, вновь ощущая злость.

— Ты веришь, что мы действительно сможем устоять против человека, сотворившего кошмар Вахумвы? — сказал я. — И не только устоять, но и уничтожить его со временем или хотя бы лишить могущества? Янош, очнись. Если я всерьез соглашусь на его план, то он позволит мне жить, только если я буду слепо повиноваться каждому его желанию, словно они исходят из моего сердца. Пешки с хозяином не спорят. Но есть кое-что поважнее той роли, которая отведена мне в новом мире Равелина. Янош, мне очень бы не хотелось верить, что ты в конце концов станешь таким же. Откровенно говоря, я не уверен, действительно ли он человек. Принц Равелин провел всю свою жизнь в королевской игре в смерть и власть. Он слопает тебя, как легкую закуску! — Голос мой громко звучал в полуночной тишине.

Янош тоже разозлился:

— Ты думаешь, я так уж слаб?

— Я думаю, что тебя одурачили! — огрызнулся я. — Ты кривляешься, привлекая внимание Равелина, как я когда-то добивался этой шлюхи Мелины. Но только я не вижу капитана Серый Плащ, который бы спешил на помощь тебе, так что, в конце концов, ты окажешься болваном почище меня.

— Да как ты смеешь? — прошипел Янош. — Ты… сын торговца, даже и не мужчина, который и в настоящей-то схватке ни разу не побывал. Для которого самая большая проблема — повыгоднее продать рулон материи. Ты советуешь быть умнее мне, Яношу Кетеру Серый Плащ, чья родословная восходит к началу истории. Как ты смеешь?

Помимо моей воли мой кулак сжался, и я размахнулся. С губ моих уже собирались слететь слова о том, что вот, дескать, наконец-то я узнал, что ты обо мне думаешь… Но тут я посмотрел в зеркало и увидел лицо, красное, как волосы, и, вместо того чтобы ударить, я вдавил ногти в ладонь. Я задыхался, словно только что прибежал к финишу соревнований по бегу. И ко мне вернулось какое-то подобие спокойствия.

— Мы оба оказались в дураках, — выговорил я. — И мы ни до чего не договорились. Продолжим завтра. Когда решим, как вести себя.

Яношу удалось коротко кивнуть в знак согласия. Он даже пытался что-то сказать, но замолчал. Не прощаясь, я повернулся и поспешил вниз. Еще находясь во внутреннем дворе, я начал окликать Гатру и гондолу.

В мой дворец я вернулся поздно ночью. Я не знал, что делать. Я сбросил одежду на берегу пруда и бросился в холодную воду. Три раза я переплыл пруд, пытаясь разогреть мышцы и остудить голову. Я выбрался на берег. Предрассветный ветерок холодил кожу. Я почувствовал себя немного лучше, но не умнее.

Что-то подсказывало мне, что теперь важен каждый час. Мне надо было обсудить ситуацию с единственным человеком в этом королевстве, пребывавшем в здравом рассудке. Я прошел на кухню и разогрел котелок чая, не поднимая дремлющего слугу. Я понес чай в наши покои, собираясь разбудить Омери и рассказать ей, что произошло. Но она и не спала, встревоженно стоя у окна. Я опустил поднос и обнял ее, не желая ничего более, как только поменять вечность на это мгновение. Но она вскоре отодвинулась от меня.

— Случилось плохое?

Я все ей рассказал: и о посещении дворца Равелина, и о встрече с Яношем. Когда я закончил, то увидел, что на рассказ ушло два часа. Омери налила холодного уже чая и выпила.

— В Вакаане нашлись бы такие, — сказала она, — кто счел бы смешной такую ситуацию, когда полусумасшедший чужестранец обращается за мудрым советом к артистке.

— Но ведь ты же знаешь меня лучше всех, — сказал я. — И только тебе я могу довериться до конца.

Омери поцеловала меня и сказала:

— Ну тогда ладно. Начнем с твоего друга? Давай рассмотрим такую ситуацию: если бы кто-нибудь пришел ко мне, как, вероятно, пришел принц Равелин к Яношу, и сказал, пообещал, что я буду знать все аккорды, все возможные постановки пальцев, смогу играть на всех музыкальных инструментах, которые только существуют в мире, и смогу использовать эти знания для создания величайшей музыки всех времен и народов… возможно, и я бы оказалась настолько слепой, что не смогла бы отвергнуть такой дар и дарителя. Кроме того, в его словах есть доля истины. Не то что злобу Равелина можно трансформировать в добро, как это делается с веществами, превращенными в золото. Но Равелина можно сбить с курса.

Во мне проснулась надежда:

— Каким образом? Может быть, мне пойти к королю?

Омери задохнулась в ужасе:

— Даже не думай об этом, любимый! Если только ты отправишься к королю Домасу и расскажешь ему обо всем, что произошло, он наверняка призовет Равелина и сурово его накажет. Он может даже потребовать, чтобы принц сам сослал себя в отдаленное поместье, сказав, что вид его оскорбляет зрение приличных людей. И тебя даже наградят. Но Равелин вернется в Ирайю через несколько месяцев, а ты можешь исчезнуть. И пусть один брат ненавидит другого, но никому не позволено ставить в неловкое положение королевскую фамилию. Никому. Кроме того, в Вакаане привыкли более деликатно относиться к таким вещам. По моему мнению, нам надо бы переговорить с некоторыми нашими друзьями, которых король считает людьми мудрыми. И чтобы эти друзья перемолвились со своими друзьями. И беседы эти должны проходить в интимной обстановке и без шума. Через какое-то время — через неделю или через месяц — мы переговорим и с Бимусом. Так слушок доберется и до королевских ушей. Он проведет свое тайное, негласное расследование. А как только он узнает правду, причем сам узнает, тогда-то принца Равелина и прихватят под уздцы. И возможно, он получит неожиданный приказ отправиться на борьбу с разбойниками куда-нибудь на север.

Я не поверил.

— И таким образом ситуация нормализуется, а мои проблемы и проблема Ориссы разрешатся?

Это было невероятно.

— Как я уже сказала, Равелина приведут в чувство, а это для нас, по крайней мере, важнее, нежели судьба двух варварских городов на западе. Прости, Амальрик, любимый, но именно так думают в Вакаане.

Я ничего не понимал, особенно там, где дело касалось гарантий. Но Омери предлагала единственный план, в котором было какое-то разумное зерно. А завтра я схожу к Яношу, и мы пересмотрим наши аргументы. Хоть я и был еще зол, помня о его несправедливых оскорблениях, но я сказал себе, что все мы не идеальные, да и, потом, Далекие Королевства стали его навязчивой идеей гораздо раньше, чем моей. И, уже лежа в постели, я подумал, что теперь нашей дружбе придется перенести самое серьезное испытание.

Проснулся я час спустя с воплем, рвущимся из груди. Крик просился наружу, но так и не вырвался. Омери беспокойно заворочалась рядом. А я как бы одновременно и уже не спал, и в то же время пребывал в каком-то лихорадочном состоянии из-за этого вещего сна.

Две мысли жгли мой мозг. Одну я уже понял, по крайней мере в принципе: вскормлен какой-то черный колдун, созданный из боли, страха и смерти. Если Равелину удастся осуществить его план, то и Орисса, и Ликантия обратятся в хаос. По нашим землям будут бродить армии бандитов и мародеров. И со временем от нас не останется ничего, кроме заброшенных земель, таких, как Спорные земли и другие, что мы видели. И я даже представлял себе лицо Равелина, нависшее над этой кровавой разрухой, ухмыляющееся этому разрушению, жажду которого он впитал в себя с молоком матери.

Если позволить Равелину осуществить его план… И тут я вспомнил о том, что Равелин хотел бы превратить Яноша в своего цербера. И я задумался: в цербера или в наемного убийцу? Ничто не помешает Яношу принять участие в заговоре против короля Домаса. Пусть так, но ни в каком кошмаре я не мог себе представить Яноша, крадущегося по королевскому дворцу с отравленным клинком в поднятой руке. Однако разве не может Янош сам организовать, возглавить и осуществить переворот? Чтобы в момент победы его умертвил свежекоронованный король, безмерно скорбящий об убийстве брата? Нет. Это было слишком фантастичным.

Я попытался взять себя в руки и посмотрел в окно. Хотя было еще темно, пока неуверенно, но уже начали перекликаться птицы в саду. И не надо было бы засыпать, но я не удержался. Не помню, как упала голова на подушку. Запомнил лишь последнюю мысль: предстоит день, ни на что не похожий.

 

Глава двадцать шестая

ПЕЩЕРА

Это больше напоминало кошмар, но все-таки было явью. Где-то сбоку горели факелы. Я лежал на холодном влажном камне. В ноздри набивался запах плесени, во рту ощущался солоноватый привкус крови. Я знал, где я: опять в подземелье архонтов, глубоко под их дворцом в Ликантии.

Я только что очнулся от сновидения, в котором прошла чуть ли не половина жизни и каждую деталь которого я помнил наизусть. Нам с Яношем так и не удалось сбежать из этого подземелья, мы не сражались с воскресителями за души людей Ориссы и никогда не путешествовали далеко от Перечного побережья к Далеким Королевствам. Я вспомнил о женщине по имени Омери, которая мне снилась, понял, что ее никогда не было, и глаза мои увлажнились. По крайней мере, боги сжалились, подарив мне кусочек воображаемого счастья в этом затянувшемся сновидении.

Я почти совсем проснулся в этом кошмаре. Но из сна той степени погружения я запомнил не только то, что мы уже бежали из подземелья, но и как мы бежали. Я окончательно проснулся и оглядел этот проклятый подвал в поисках Яноша. Я должен поведать ему мой сон, особенно ту часть его, которая связана с этим ликантианским подземельем, и, возможно, из этой моей иллюзии удастся составить план настоящего побега.

Чей-то голос проскрежетал:

— Очнись же, Антеро! Это заклинание не может действовать вечно.

Нет, я не был в подземелье архонтов. Я был в другом сыром каменном подвале, маленьком и тесном. Вокруг не было никого — ни охраны, ни собратьев по заключению, ни Яноша. Не было и орудий пыток напротив камеры. Я пребывал в одиночестве… если не считать Грифа. Он сидел сгорбившись на массивной скамье у стены. Он улыбался. Я заставил себя встать.

— Господин Антеро, — насмешливо сказал он, — очнулись? Позвать девок, чтобы они вас помыли? Слуг, чтобы одели в шелка? А может, ту актерку сисястую, с которой вы славно исполнили вместе не одну мелодию? Стоило бы, чтобы вы поглядели, как она мне доставит удовольствие. Жаль, нельзя.

Я молчал, ничего не понимая. Я даже не мог сдвинуться с места. Гриф поднялся и подошел ко мне. И я увидел его пустую глазницу, в которой что-то шевелилось. Значит, удар тупым концом копья лишил-таки его глаза. Гриф понял, на что я вытаращился, и своей мускулистой рукой нанес мне удар в живот. Я задохнулся и опустился на колени, прижав руки к животу.

Толчком ноги он опрокинул меня на спину и уставился на меня сверху вниз.

— Да, — сказал он. — Ты действительно вышиб мне одну моргалку. Но я нашел получше способ глядеть. Мой хозяин одарил меня… неким даром. Поделился со мной могуществом, чтобы я, глядя на людей, мог понимать их намерения.

Гриф хлопнул себя по пустой глазнице и расхохотался, так что эхо запрыгало по каменному мешку.

И в этот момент я увидел в его глазнице красный огонек, крошечный дергающийся огонек. И понял, что попал в реальность того кошмара, что проклятием висел надо мною уже много лет. На счастье или несчастье, но мне было позволено заглянуть в мое будущее, где моим мучителем, лодочником и сопровождающим стал Гриф. Как же я не понял этого тогда, когда впервые встретился с Грифом на постоялом дворе?

— Я так понимаю, что ты еще никак не сообразишь, где находишься. Где-то неподалеку от Ирайи. Где-то глубоко, глубоко под землей, откуда никто не услышит твои вопли, а тебе придется немного покричать. Ты знаешь, когда я попал в компанию воров, я там впервые понял, что кое-кого можно сломать просто словами. Итак… Тебя одурачили, простофиля. И обыграл тебя тот человек, которого ты считал своим другом. Человек, который сотворил заклинание, защищающее тебя, как ты поверил, но он же его и снял, а мне и моим помощникам удалось подобраться к тебе и мгновенно выкрасть.

Как ни старался я сдерживаться, на лице отразилась моя сердечная мука. Гриф опять рассмеялся и плюнул мне в лицо.

— Поднимайся и оглядись. Какие хорошенькие игрушки я приготовил, чтобы поиграть с тобой! На забаву с тобой принц отпустил мне целый день. Правда, он сказал, чтобы я не убивал тебя и не доводил до сумасшествия. Ах да, еще не калечить и не ломать кости. Надо полагать, принц еще сам с тобой хочет попозже поиграть. Держу пари, его игры могут оказаться позанимательнее моих, хотя у меня и было время приготовиться к этой встрече и придумать, что я хочу с тобой сделать, и время, чтобы вспомнить, как со мной обошлись другие. Кроме того, что значат его запреты для человека, который давно служит у Нису Симеона.

Утешало меня только то, что Гриф мог ведь и не знать о моем кошмаре, иначе он еще больше ликовал бы, представляя, сколько раз созерцал я грядущий ужас. Но даже сейчас, перед лицом боли, мне было куда мучительнее узнать о предательстве Яноша.

— Для начала, — сказал Гриф, — подними-ка руки. К тем кандалам, что свисают. Защелкни их на запястьях. — Он довольно хмыкнул, когда я обнаружил, что мое тело слушается меня. — Ну разве не прелесть это заклинание, что дал мне принц? Ты сам мне будешь помогать.

Заклинание подавило мою волю, и я не мог ослушаться приказа; я сам защелкнул наручники на запястьях. Гриф опять усмехнулся и подошел к стене, где через блок была перекинута веревка, тянущаяся к другому блоку на потолке и оттуда — к моим наручникам. Он отвязал веревку и стал ее натягивать до тех пор, пока я чуть ли не повис над землей, касаясь ее лишь носками.

— Ты вывихнешь себе все, что можно, поскольку времени у нас довольно, чтобы вправить тебе косточки обратно… до того, как мы закончим наше путешествие, — сказал он. — Ну а пока просто так повиси, поскольку я уверен, у тебя накопились кое-какие вопросы. И я тебе отвечу на все, ибо в последующие несколько часов ты их уже задать не сможешь.

Он вернулся на скамью и сел в ожидании. Мне не хотелось доставлять ему удовольствие, но был один факт, в котором я хотел убедиться.

— Ты по-прежнему на службе у Нису Симеона?

Гриф рассмеялся своим отвратительным смехом и энергично кивнул:

— Он так думает, что я служу. А я беру его серебро только до тех пор, пока его цели совпадают с моими. Я работал на него, ставя тебе ловушки. И это я выпустил кишки твоему слуге, пытаясь отобрать у него твои волосы, чтобы ими для заклинаний воспользовался Симеон.

Ну разумеется, это он был убийцей Инза, и я, как мог, старался убедить себя, что мне удастся отомстить за смерть старика до того, как сам стану духом. Но надежда эта была невелика.

— Ты теперь понимаешь, — продолжал Гриф, — кто мой настоящий хозяин, ежели господин Симеон почтительно присягнул принцу.

Вновь интуиция не подвела меня. То, о чем я размышлял несколько часов назад, оказалось правдой: Равелин действительно собирался устраивать резню в наших землях, натравливая одних на других.

— Как же Нису и ты оказались в Ирайе?

— Нису Симеона здесь нет, — сказал Гриф. — Он в Ликантии, готовит поход против Ориссы. Да он и не был в Ирайе. Когда у тебя такой хозяин, как принц, человеку нет нужды появляться здесь во плоти, чтобы поцеловать его кольцо. Симеон служит у него… Ну, точно не знаю, не спим мы с ним, чтобы он делился со мною секретами… Служит достаточно давно, как мне кажется. Я сам обнаружил, что они действуют заодно, три месяца назад. А как я сюда попал? — Гриф, казалось, на мгновение встревожился. — Не будем об этом говорить. Симеон приказал мне служить тому человеку, которого увижу, как только очнусь. Наложил заклинание, и в следующее мгновение я оказался тут, в этом восьмистенном замке принца, за городом. Никто мне ничем не угрожал и не принуждал повиноваться. Я понял, что принц Равелин обладает реальной властью. И то, что он просит меня сделать, я делаю с удовольствием, а вовсе не из корысти.

Он встал и прошелся по подвалу. В помещении располагались различные орудия пыток: веревки, блоки, плети, огонь, вода и тому подобное. Он стал выбирать в раздумье.

— Даже не знаю, с чего начать… Но хватит болтать. Ведь передо мной Антеро, мой друг, моя награда, — голос его проникся предвкушением ожидаемого удовольствия, — и я должен позаботиться о нем. Дурак ты, дурак. Всего-то — преклонить колени перед принцем, и ты мог бы заменить Симеона в грядущей заварушке, и вся бы Орисса валялась у твоих ног. Ты же устроил демонстрацию гордости. Пожалеешь. И сейчас, и когда вечность настанет. Есть у меня ощущение, что принц не позволит тебе умереть по-настоящему.

Он поднял плеть и поиграл ее ремнями.

— Ну что ж, коли просишь, — прошипел он, и на меня обрушился удар.

Нет смысла обагрять эти страницы кровью детального описания моих мучений. Тем, кто хочет знать больше, я посоветую отыскать ближайшую к какой-нибудь тюрьме таверну, поставить выпивку надзирателю, и он удовлетворит ваше любопытство. Достаточно сказать, что Гриф, будучи в свое время предметом пыток, хорошо изучил их и достиг настоящего искусства в этом деле.

Но стоит отметить четыре факта. Первый: между мучителем и его жертвой устанавливается странная связь. Я даже не знаю, как описать ее. Но многие, те, кто провел долгое время в застенках, рассказывали мне, что постепенно жертва становится как бы добровольным рабом своего мучителя, по мере того как душа от бесконечной боли все дальше поднимается над землей. В этих узах есть даже что-то сексуальное.

Второе: обретаешь какое-то безумное наслаждение от боли. Это ощущение тоже сложное и, как я полагаю, имеет в своей основе нервное извращение, близкое к сексуальному, но более истекает из попытки сохранить часть своей души, часть своей личности от боли и палача.

Третье, что я понял: страсть Грифа превосходила его мастерство, он не был профессионалом. Искусный мучитель, как я узнал потом, ни за что не доставит жертве такого удовольствия, как потеря сознания. В этом была величайшая ошибка Грифа и, возможно, мое спасение. Три раза меня охватывало блаженное состояние, позволяющее внутренним силам собраться в противостоянии очередной пытке Грифа.

Наиболее ценно последнее наблюдение: всему постепенно приходит конец. Как и этому дню.

Но тут-то и начался настоящий кошмар.

Я пришел в себя, когда два человека стаскивали меня вниз по каменным ступеням. Впереди, освещая лампой дорогу, шел Гриф. Я узнал его по рубцам от кнута на спине. На нем были только черные штаны. Лестница была древней, я разглядел, как между камнями выступает белая плесень. Лестница внезапно обрывалась у озерца, где к берегу была причалена лодка-лодка моего кошмара.

Меня забросили на борт, и два помощника Грифа, не говоря ни слова, удалились. Гриф отвязал лодку, встал у руля, и течение, подхватив суденышко, потащило его в туннель, свод которого лишь на фут поднимался над головой моего лодочника.

Вскоре мы оказались на открытой воде. Стояла ночь, но без луны и звезд. Мы плыли по каналу, который казался мне знакомым. Мы находились в самом центре Ирайи, но нам не попалось ни одной гондолы, ни одного судна. Я не был ни скован, ни связан, мог бы выпрыгнуть из лодки; если бы не получилось, хоть бы закричал о помощи. Но я ничего не предпринял. Может быть, я находился под воздействием заклинания, а может, и в шоке после пыток. Скорее последнее, поскольку мне продолжало казаться, что наяву ничего не происходит, а я просто галлюцинирую.

Я запомнил из этого путешествия только куски. Мы плыли с такой же скоростью, с какой в свое время спускались по реке с гор, вступая в Гомалалею. В канал впадала Змеиная река, и тут я понял, что мы во власти колдовства, поскольку поднимались вверх, по реке без парусов и весел. Когда мы миновали городские окраины, справа я увидел Священную гору. Затем мне вспоминается какое-то глубокое ущелье. Шипящая за бортом река казалась наполненной не водой, а какой-то темной, густой, маслянистой жидкостью.

Гриф даже не тронул руля, но внезапно судно резко свернуло в сторону, едва не врезавшись в поднимающийся утес. Но там разверзлась пасть пещеры, которую вода, видимо, вымывала не одно столетие. Внутри оказался каменный причал. Гриф привязал лодку, выбрался из нее, обернулся и поманил меня. Каждая оставшаяся в живых частичка души призывала меня сражаться, но я последовал за ним, неловко перешагивая через сиденья в лодке, а затем поднялся вверх, на сырой причал, высеченный в камне. Ноги дрожали, разум вопил: «Беги! Ты не должен подниматься по этим ступеням! Ты не должен!» А я поднимался.

Гриф взял один из факелов, торчащих по обе стороны сводчатого прохода, и еще раз поманил меня. Я услыхал вой и понял, что там, наверху, — огромный разрушенный проклятый город на каменистом плато. И там, наверху, в этом городе, в руинах амфитеатра, сидели терпеливым кольцом те чудовища. И эти твари выли на луну. Я вдруг подумал, что, наверное, они некогда были людьми. Людьми, заключившими черную сделку.

Я шел за Грифом. Мысли мои, замедленные, словно я был под действием наркотиков, говорили мне, что, должно быть, ни одна жертва не вернулась назад по этим ступеням, и я отчаянно начал обдумывать мое положение. Но выхода из него не придумал. Раскатился гул, как от гигантского барабана. Мы вошли в громадный зал, потолок которого уходил высоко во тьму. Я вновь услыхал звук барабана, Гриф повернулся, и я увидел, как горит, трепещет огонек в его пустой глазнице.

Я услышал, как кто-то говорил о моих желаниях, о моих стремлениях, о моей судьбе и потом рассмеялся. Смех гремел все громче, громче, ему вторил вой чудовищ, радующихся боли и смерти, разрастаясь в какофонию.

И появился Равелин. Тишина обрушилась на зал, на этих чудовищ, как удар топора. Гриф превратился в статую. На принце были кроваво-красные штаны и черная длинная туника с золотой шнуровкой вокруг шеи и запястий. На поясе — разукрашенный кинжал. Словно он собрался на придворный прием.

— Итак, мы дошли до конца, Антеро, — сказал Равелин очень спокойно. — Хочешь знать свою судьбу? — Я промолчал. — Через считанные мгновения я лишу тебя физического тела. Большая часть твоей души развеется ветром, когда я подчиню тебя себе. Но ты будешь больше чем просто несчастный скитающийся дух, подобный твоему брату или твоему рабу, убитому этим вот негодяем. Часть тебя я сохраню в моей собственной душе, чтобы ты оказался свидетелем, глядя моими глазами, какие великие изменения придут в этот мир. Свидетелем, беспомощным что-либо сделать, разве что вскрикнуть в безмолвном ужасе.

— Большая честь, — сказал я с сарказмом, собираясь хоть умереть с чувством собственного достоинства.

— Не совсем. Просто я хочу сохранить в себе частичку тебя, как напоминание о прошлых моих неудачах и как предостережение от тщеславия.

— Ты не похож на неудачника, — сказал я.

— Сильно ошибаешься. Я несколько раз в течение прошедших десятилетий терпел неудачу с тобой и твоей семьей. Много лет назад я ощутил присутствие вас в мире, способное мне помешать. Но это было далекое присутствие, и ощущение было слабым. Я не обратил внимания, полагая, как и большинство здесь, в Вакаане, что бессмысленно тратить время на дела с какими-то варварами. Но затем я ощутил ваше присутствие более мощно. Я позволил моим ощущениям выйти на след и так открыл твоего брата.

От этих слов я полностью пришел в себя и насторожился. Не знаю, как объяснить, но по каким-то причинам одна из фраз, сказанных в моем давнем вещем сне Грифом, почему-то никогда не производила на меня особого впечатления: «Вот с чем не смог смириться твой брат…» Позднее мне говорили и ученые, что существует необычный феномен: иногда человеку вдруг кажется, как вокруг него начинают говорить на непонятном ему языке, хотя на самом деле это и не так. То есть знакомое вдруг становится чужим.

— Я магически осмотрел Ориссу, — продолжал Равелин, — и получил предупреждение, подобное тому, которое чувствуют дикие звери, когда охотник еще только вступает в джунгли. Твой брат, необученный и не имеющий семейной традиции волшебства, потенциально был самым великим магом всех времен.

Несмотря на все мои мучения, в смертный час я ощутил прилив гордости. Но меня охватил гнев:

— И тогда ты убил его!

— И тогда я убил его, — согласился Равелин. — Я хорошо устроил ловушку. Халаб был существом не более идеальным, чем я или ты, и потому достаточно было послать небольшое заклинание, внушающее немного высокомерия. Чуть более сильное заклинание наслал я на этих дураков, ваших уважаемых воскресителей, таланта у которых не хватит и на то, чтобы остановить дождь. Они ощутили угрозу их власти, исходящую со стороны Халаба, и, когда он попросился быть принятым в ряды воскресителей, они задумали смертоносный план. Твоего брата испытывали. Он легко расправлялся с духами, ничтожными творениями, которые насылались на него воскресителями, и мог вот-вот одержать победу. Вот тут меня подстерегала первая неудача — я не смог по достоинству оценить его величие. И тогда я произнес два мощных заклинания. Одним остановил время, чтобы успеть вызвать существ, о природе которых и названиях лучше и не думать. Цена за этих созданий была высока: целый город невинных людей был впоследствии принесен в священную жертву. Я убил Халаба, вернее, эти создания убили его. Но и тут успех мой был не окончателен. Прежде чем эти существа вычеркнули его имя из этого мира, Халаб умудрился успеть оставить после себя призрак, подобный призраку неоплаканного и неотомщенного умершего. И тогда мне пришлось обречь всех вас, Антеро. Глупо было думать, что Халаб явился прихотью судьбы. У всего вашего семейства было хоть чуточку магической потенции. У твоей сестры, например, талант весьма велик, и он усиливается еще и тем, что она не выходит замуж, не рожает и не совокупляется с мужчинами. И у тебя имеется крупица таланта, о чем ты, конечно же, подозревал.

Я даже испугался, услышав такое, и Равелин это заметил.

— Так ты не знал? — воскликнул Равелин. — Талант у тебя хоть и не грандиозен, как у Халаба, но достаточно внушителен, и ты овладел бы этим искусством с годами, если бы не пошел в другую сторону, враждебно относясь к магам. Люди в таких случаях говорят о знаке удачи.

Мне же придется убедиться, что ваша удача исчезла, и для этого я через несколько недель вырву с корнем весь ваш род Антеро. — Он с минуту наслаждался произведенным впечатлением и затем сказал: — Но вернемся к моей исповеди. Должен признаться, она доставляет мне удовольствие. Ведь, не будучи дураком, я в своей жизни не доверял никому, да и впредь не собираюсь. Тем не менее, возможно, я время от времени буду вызывать твой дух и развлекаться с тобой беседами. Это будет забавно. Но продолжим. После смерти Халаба я несколько утратил бдительность, как напившийся в честь своей победы солдат под полуденным солнцем. В следующий раз я ощутил опасность Антеро, когда ты приобрел в соратники Яноша Серый Плащ. Еще одного замечательного мага, которому не хватало лишь образования. Стало ясно, что ваша семья привлекает магов, как мед мух. Я вновь решился действовать, но выбрал негодное оружие — архонтов с их хваленой бурей, которая оказалась лишь ветерком, который мог вызвать и такой дурак, как Кассини. Для вас все обошлось кораблекрушением. Потом я сделал ставку на Нису Симеона, но переоценил его способности. Теперь уже все — я понял, что нельзя больше тянуть время, надо решить проблему раз и навсегда. И теперь у меня есть Янош Серый Плащ. Ты, наверное, догадываешься, что Янош мог бы превзойти Халаба, поскольку, несмотря на весь свой талант, Халаб был лишь начинающим. Янош же, с его способностью анализировать, систематизировать знания, мог бы перевернуть этот мир. На мое счастье, у него столько же добродетелей, сколько и пороков. А это все равно что крепость с одной разрушенной стеною. Очень удобно для меня.

Равелин поднял перед собой руки, расставил пальцы и прижал их кончики друг к другу.

— Хотя еще два дня назад он мог запросто ускользнуть от меня. Но после того как ты расстался с ним, рассказав все — о да, я подслушивал, несмотря на попытки Яноша сотворить блокирующее заклинание, — он уведомил меня о том, что произошло. Я сказал ему, что надо делать, и он послушался! Он подчинился! И теперь он мой.

— И тем не менее ты боишься его, — сказал я.

— Я никого не боюсь, — надменно сказал Равелин. Но при этом взгляд его метнулся по сторонам. Тут же он взял себя в руки и рявкнул: — Ну, довольно об этом! Разговор перестал быть забавным. Пора обнять тебя. Иди же, Амальрик Антеро. Иди навстречу судьбе.

Равелин распахнул объятия и улыбнулся. Я ощутил, как его мощь волнами обрушивается на меня. Я тоже поднял руки. И сделал шаг вперед. И тут меня вдруг охватил такой гнев, что его заклинание рассыпалось. Я опустил руки. Равелин выглядел ошеломленным.

— Да ты сильнее, чем я полагал. Гриф! Подведи его ко мне!

Гриф вышел из состояния паралича и подскочил ко мне. Обхватив меня своими огромными мускулистыми руками, он оторвал меня от земли, сжимая в могучем захвате вокруг груди. И тут мышцы сами вспомнили схватки на борцовских коврах, крики судей, коварные приемы, которые показывали старые борцы, предупреждая не применять их в спортивной схватке. Я ногой нанес удар назад в коленку Грифа, он завопил и ослабил хватку, так что я кулаком смог угодить ему в пах. Он отпустил меня совсем и взвыл от боли, схватившись за причинное место. Я мигом повернулся к нему, сцепил кулаки, поднял их и с размаху опустил на основание его шеи. Гриф, наверное, уже был мертв, но я все же схватил одной рукой его за грязные волосы, наступил ногой, на шею и резко рванул его голову вверх. Шея хрустнула, как сухая ветка.

Мне показалось, я слышу шепот, который я не слышал с тех пор, как держал на своих руках умирающего Инза на улице в Ликантии:

— Вот теперь я по-настоящему свободен…

Я развернулся в боевую стойку, готовясь к нападению Равелина. Но тот не двигался, лишь улыбка его стала чуть шире.

— По этому дерьму, — заметил он, — никто горевать не будет. Но положение становится интересным. Ну-ка, как покажет себя твоя скрытая мощь против моего отточенного и опробованного мастерства? Еще раз приказываю тебе! Иди ко мне, Амальрик Антеро!

На этот раз с его пальцев стекала магическая волна, он прошептал слова-заклинания, смысла которых я хоть и не разобрал, но ощутил в себе как ползающих червей.

В зале стало еще темнее. И вот уже никого не осталось, только Равелин, а затем ничего, кроме его глаз, влекущих туннелей, приказывающих идти вперед… Меня, как в водоворот, засасывало в эти болота зла.

Душа моя содрогнулась и, наверное, сама произнесла имя Халаба, даже не надеясь на чудо в этой пещере смерти. И перед глазами василиска Равелина словно повисла прозрачная дымка. В зале посветлело, а я ощутил в это же мгновение свободу. Без всякого принуждения я прыгнул вперед, видя перед собой не всемогущего мага, а обыкновенного мужчину средних лет. Я со всего маху врезался в Равелина, и тот упал навзничь. Я снова бросился на него, пытаясь добраться до его кинжала прежде, чем он нашлет на меня очередное заклинание. Но Равелин оказался искусен не только в колдовстве. Он резко откатился в сторону, как опытный турнирный борец, и вскочил на ноги, уже держа в руке кинжал, извилистый, как змеинообразное продолжение его пальцев. Лезвие необычно ярко блестело, и я понял, что оно заколдовано. Но на этот раз я не стал вести себя подобно кролику под взглядом змеи, поскольку в легком небесно-голубом сиянии, появившемся по велению Халаба, я разглядел за спиной Равелина коридор и припустил по нему изо всех сил. Но на бегу я услыхал злорадный смех Равелина и его слова, звучавшие так отчетливо, словно он находился рядом со мной:

— Так ты не хочешь еще поиграть? Пусть будет по-твоему. Говорят, мясо добычи становится нежнее после того, как она испытывает ужас и боль. Давай, Антеро. Мои собаки уже готовы идти по следу. Мы вскоре встретимся, когда ты будешь загнан в угол.

Я не обращал внимания на эти слова. Я избежал одной ловушки и теперь не собирался отступать перед лицом следующих… Лишенный оков, я легко бежал по ступенькам, ведущим наверх. Вверху ждал разрушенный город и его чудовища, но вверху было небо, ночь и воздух. Мои легкие жадно глотали воздух, измученное тело просило пощады, но я и на это не обращал внимания. Я с нетерпением ждал, когда же покажутся ворота, ведущие наружу. Они показались, но были заперты на уровне моих плеч перекладиной толщиной с человеческое тело. Я огляделся в поисках лебедки или рычага, но ничего не обнаружил. Тогда я изо всех сил толкнул этот засов, снять который мог лишь взвод солдат. И силы откуда-то взялись, перекладина потихоньку поднималась, и вскоре ворота открылись. Оставалось только нажать плечом на створки, которые висели на хорошо смазанных петлях и распахнулись без скрипа. Тучи разогнало, выглянула луна. За воротами начинались груды камня, обрушившиеся колонны и разбитые мостовые проклятого города.

Я выскочил на этот холодный лунный свет. Оставалась надежда отыскать подходящий склон, по которому можно было бы спуститься к равнине или лучше к реке. Я хотел попробовать пуститься вплавь по этой зловещей воде и отыскать спасение ниже по течению. Интуитивно выбрав направление, я побежал вперед. А за спиной раздалось завывание чудовищ Равелина. Я не знал, страшны ли они сами по себе или их направляет исключительно воля принца. Вой звучал все громче, и я не мог от него оторваться.

Я выбежал на широкую улицу, посреди которой валялись обломки статуй. Лик каждой статуи был срезан, словно после того, как их повалили, кто-то еще поработал над ними стамеской. Они изображали людей с необычными пропорциями тела. Но у меня не было времени их разглядывать, поскольку из переулка впереди на меня бросилось первое чудовище. Луна хорошо освещала его. Представьте себе гигантского человека, бегущего на четвереньках, с локтями, вывернутыми вперед. Удлините в два раза человеческое лицо, добавьте ядовитые клыки, сдвиньте глаза на виски, как у волка, хотя этот благородный зверь не идет ни в какое сравнение с этим чудовищем, и обтяните полученное тело бледной, изъязвленной, как у больных проказой, кожей — получится точная картина. Клацая когтями по камням, оно приближалось ко мне. Вой его зазвучал торжествующе, а затем и удивленно, когда я, подобрав булыжник размером с кулак, швырнул ему в морду. Чудовище отскочило назад и присело, визжа от боли. Наверное, до этого добыча еще не давала ему отпора.

Я побежал дальше. Позади вновь послышалось завывание. В конце улицы я оглянулся. Стая чудовищ приостановила преследование и набросилась на раненного мною собрата. Я выскочил на другую улицу и побежал в том направлении, где, по-моему, должны были закончиться и руины и плато.

Что-то ударило меня в спину, сбивая с ног. Я машинально сделал сальто и тут же увидел одно из этих созданий, которое, не давая мне времени встать, снова прыгнуло на меня. Я мгновенно вспомнил один из приемов Яноша, и, когда чудовище разинуло пасть, выдыхая гнилостный запах, я смело воткнул ему в глотку левую руку. Не давая зубам сомкнуться на ней, я другой рукой обхватил его за шею и резко повернул ему голову, начисто ломая шею твари. Еще одно чудовище было уничтожено.

Я помчался дальше, надеясь, что стая задержится полакомиться еще одним своим. Как раз в этот момент ко мне пришло второе дыхание и боль в легких пропала. Теперь, если бы потребовалось, я бы бежал всю ночь. Мне показалось, что я уже слышу шум реки неподалеку. Земля впереди уходила вниз, образовывая естественный амфитеатр, чем и воспользовались местные строители, создав сооружение намного больше, чем Большой амфитеатр Ориссы. Каменные ступени вели по склону холма к сцене, прежде прикрытой сверху каменным навесом. Сохранилось несколько колонн с остатками свода на капителях. А дальше отвесно уходила вниз скала. Придется искать какую-нибудь тропу или расселину, по которой можно будет спуститься.

И в этот момент стая настигла меня. Чудовища появились ниоткуда, казалось, что их изрыгнула сама земля. Я помчался к сцене, прыгая со ступеньки на ступеньку. Запрыгнув на сцену, я рванул к колоннам и там вооружился двумя острыми обломками камня. Чудовища окружили меня, рыча и повизгивая, стали сжимать кольцо. Я понимал, что им не велено убивать меня, и решил, что Равелин позволяет мне до последних сил сражаться, прежде чем он наложит на меня свои лапы. Одна тварь наконец решилась прыгнуть и получила сокрушительный удар камнем по черепу. Кольцо сжалось еще теснее. Я отчаянно огляделся — мне не справиться со всей стаей. Ясно, что тут мне и конец.

И тогда я решил, что достойнее погибнуть не от клыков этих чудовищ и не от магии Равелина. Если уж это все, я лучше прыгну со скалы вниз.

И тут появился мой хорек. Сначала я не понял, что это. Новое чудовище футов тридцати длиною, покрытое светло-коричневой шерстью, с длинным хвостом и горящими желтыми глазами, с шипением и посвистыванием бежало вниз по амфитеатру. И я с удивлением узнал в нем того хорька, которого воскресил Халаб, того любимого мною в детстве хорька, только выросшего в гиганта. Он подкрался сзади к одному из чудовищ Равелина, аккуратно прихватил его за спину и раскусил пополам. Стая встревоженно взвыла от такого неожиданного нападения и развернулась, чтобы разделаться с новым врагом. Но хорек был тут и там, везде и нигде, и каждый раз, когда смыкались его клыки, одна из тварей испускала свой последний вопль. Вожак своры отскочил в сторону и пролаял сигнал к отступлению. Остальные бросились врассыпную с места сражения, карабкаясь по ступеням наверх в попытке скрыться, но и там их настигала расправа. Когда стая врагов исчезла, это громадное животное присело на задние лапы и закрутило головой, принюхиваясь. В моей памяти отчетливо всплыла картина, в которой мой давно умерший зверек так же вот вынюхивал запах крыс. Потом он побежал ко мне, помахивая длинным хвостом и приветственно посвистывая, как он делал много-много лет назад, и сейчас, в этот момент величайшей опасности, я чуть не разрыдался.

Вокруг моего зверька замерцал воздух, приобретая форму человеческого тела. Я давно понял, что это Халаб… но тут видение исчезло. Остались луна, звезды и этот амфитеатр. Небо как будто стало ниже, вспыхнул пронзительный белый свет… Передо мной стоял Равелин. Исчезли звезды. Я и черный принц стояли на той же полуразрушенной сцене, накрытые темным непроницаемым куполом. Равелин держал наготове кинжал.

— Неплохо, — проворчал он. И куда делась его показная небрежность и насмешливость. — А я опять допустил с тобой ошибку, решив, что талант твой невелик. Я даже не чувствовал, что за тобой наблюдают и тебя поддерживают другие духи. Нет, в самом деле неплохо. Но почему же ты не позвал на помощь брата или этого зверя, когда Гриф похитил тебя в Ирайе? Или ты готовил ловушку для меня? — Равелин замолчал и изумленно покачал головой. — Коварная штука эта магия. Но не важно, кто на кого охотится, ты на меня или я на тебя. Этот купол, накрывший нас, одно из любимых моих волшебств. Он полностью нас изолировал. Теперь до нас не добраться никаким известным мне могущественным силам, земным или сверхъестественным. Я приготовил его много лет назад, когда впервые столкнулся с моим братом по поводу выбора нашего отца, будь проклята его душа, кому править в Вакаане. Купол получается почти от такого же заклинания, с помощью которого Янош защищал тебя, пока не перестал этого делать. Моя гордость — мой купол — защищает от всего и исчезнуть может только по моему желанию или… если я умру. Правда, существует и один минус. Под этим куполом не работает ни одно заклинание, даже сотворенное мною. Итак, Антеро. Ты владеешь приемами, и я владею. И у меня нож. Теперь, даже без помощи магии, мне достаточно будет и этого лезвия, чтобы выпустить тебе кишки. Искренне жаль, что все так просто получается, но что делать. По крайней мере, и в этом случае дух твой никогда не будет отомщен и никогда не успокоится в скитаниях. На этот раз, Антеро, тебе никуда от меня не деться.

И, подтверждая свои слова, он двинулся на меня.

Я никогда не оценивал себя как высокоискусного бойца и мало что понимал в поединках с ножами, зная разве, что надо как можно быстрее перемещаться вокруг того, кто размахивает ножом. Однако же Янош обучал меня, что делать, когда на безоружного нападает несколько вооруженных врагов. Есть несколько способов лишить соперника ножа и уничтожить, в зависимости от того, как он держит нож — лезвием вниз или вверх, грозно размахивая им перед собой. Что же касается человека, который подобно Равелину двигается к тебе не торопясь, левым боком, держа кинжал сзади, прижатым к бедру, а свободная рука при этом вытянута вперед, готовая отбить удар… Янош в таких случаях мрачно улыбался и говорил нам, что существует выбор: сбежать или умереть.

Я тоже двигался к нему боком, выставив руки, согнутые в локтях, надеясь при его резком выпаде ухватить за запястье, а потом поставить быструю подножку. Как меня учили, я следил только за глазами противника, зная, что сразу уловлю момент начала опасного движения. Он пару раз попытался достать меня кулаком, но я каждый раз уворачивался. Наконец лезвие прочертило воздух, я отбил удар, получив рану в ладонь, но, к счастью, неглубокую. Я не стал обращать внимание на эту рану, и мы вновь пошли по кругу.

Он немного изменил тактику, атакуя решительнее и заставляя меня отступать. Постепенно он прижмет меня к границе купола и пригвоздит, как бабочку, к стене. Я сделал еще шаг назад, и опорная нога, задев о колонну, лишила меня равновесия. Равелин тут же прыгнул вперед, целя в сердце, но я сумел отскочить в сторону. Лезвие чиркнуло по груди, но мой кулак угодил ему в лицо на встречном движении. Он засопел, застонал и отшатнулся назад. У него был сломан нос, из ноздрей текла кровь. Но боевую хватку ножа он не ослабил.

— Давно ли вы последний раз испытывали боль, меньшее величество? — сказал я, решив, что на человека, так любящего слушать себя, должны сильно действовать оскорбления. — Давно ли, принц-который-никогда-не-будет-королем? Может быть, ощущаете слабость? А может быть, и поплакать хочется?

Губы его дрогнули, ноздри раздулись, он пригнулся и сделал короткий шаг вперед. Через мгновение он должен сделать выпад. Я был уже полностью готов к такой атаке. Противник был раздражен, а я спокоен и сконцентрирован.

Но выпада так и не последовало. Наверху что-то щелкнуло и заскрипело. Равелин посмотрел туда, разинул рот… Огромный обломок навеса над сценой обрушился на принца, как башмак на скорпиона. Он умер, даже не успев вскрикнуть, и тут же исчез его купол…

Под лунным светом меня вновь окружали только руины города. Я поглядел на вершину колонны, откуда Равелина настигла смерть. Там замерцал воздух и соткался в призрачную фигуру.

— Халаб, — выдохнул я.

Я услыхал, скорее всего в мозгу, чем извне, тихий голос:

— Принц не знал законов всех миров. Даже дух может перемещать материальные вещи. Если призыв к нему велик.

Последовала тишина, прерываемая лишь шумом реки внизу, а затем вновь послышался голос Халаба:

— Я отомщен, и дух мой больше не будет скитаться. И я ухожу теперь той тропою, которую ты недавно открыл для Инза.

Я склонил голову:

— Прощай, брат мой.

И я в последний раз услыхал голос Халаба:

— Прощай, Амальрик. Осталась только одна задача. Я не смогу больше быть рядом, не смогу помочь. Но задачу эту надо решить. Ради тебя, ради семьи, ради Ориссы и ради всего этого мира. Последний раз я поддержу тебя. Пусть это поможет тебе.

И я ощутил безмерную пустоту. Что-то исчезло… То, что находилось рядом со мной все эти годы, с того дня, как отец вернулся из дворца воскресителей с сообщением о смерти Халаба.

Я глубоко вздохнул. Да. Оставалось последнее дело.

 

Глава двадцать седьмая

ПОСЛЕДНИЕ ЧАРЫ

Теперь почти нечего было бояться среди руин этого проклятого города и катакомб внизу. Я прихватил с собой клинок Равелина и направился обратно по улицам, туда, где чернел вход в логово Равелина. Я шел так уверенно, словно двигался по улицам Ориссы. Я спускался по ступеням вниз, вниз, вниз, понимая, что я первая жертва принца, которой удалось сделать это. Я миновал распростертое тело Грифа, подумав, может, сыпануть на него горсть земли, но не стал. Слишком много зла совершил этот человек, чтобы его дух упокоился с миром; он заслужил, чтобы скитаться по этим подземельям вечно.

К причалу по-прежнему была привязана черная лодка. Я отвязал ее и ступил на палубу. Несомый течением, я вырулил лодку к черной пасти пещеры. Пройдя ее, я оказался в темной реке, несущей воды вниз, к Ирайе. Судно слушалось малейшего моего движения.

К городу я приблизился уже перед самым рассветом. Мне хотелось поскорее оказаться в своем дворце, где, наверное, мучилась неизвестностью Омери. Но я понимал, что сейчас должен встретиться с Яношем, и не только ради моего народа, но ради всех тех, кто порабощен магами. До сего дня я не мог себе представить, чем может кончиться наше с ним противостояние. Но ради спасения моей души я молился, чтобы намерения мои были чисты и не запятнаны желанием мести.

Когда над спокойной водой показался дом Яноша, я швырнул в реку кинжал Равелина. В рассветных сумерках сверкнуло магическое лезвие и исчезло. Я пришвартовался к тому же месту на причале, где раньше стояла лодочка той плачущей женщины. Никаких слуг или охраны нигде не было видно. Я прокрался по ступенькам вверх и с удивлением обнаружил, что одна из дверей дома открыта настежь. Может быть, подумал я, это тот самый последний дар, обещанный мне Халабом? Я проскользнул внутрь, не зная, насколько близко я могу подобраться к Яношу, пока его заклинания не протрубят тревогу, и продолжал осторожно двигаться вперед, подобно хорьку, вышедшему на охоту. Факелы и лампы, освещающие это громадное здание, догорали, но за окнами уже занимался рассвет, становилось все светлее. Удивление мое все возрастало, поскольку по-прежнему не встречались ни охрана, ни слуги. Наконец я добрался до внутреннего двора и расположенной там башни, где должен находиться Янош. Я поднялся по ступеням к спальне Яноша, находящейся под кабинетом, где творил он свои заклинания.

Янош, раскинувшись, лежал на огромной кровати. Он был один. На нем была лишь шелковая набедренная повязка. Он крепко спал, так крепко, что я подумал, уж не заколдован ли он. И моя решимость куда-то пропала. Я застыл, словно угодив в трясину, в ногах у его постели. И тогда я тихо произнес его имя. Янош резко открыл глаза, мгновенно перекатился на бок и вскочил на ноги, готовый к броску, как смертельно опасный леопард.

Он мгновенно понял, что произошло.

— Ты убил его? Ты убил Равелина? — В голосе слышалось недоверие. — И я ничего не почувствовал? Как это могло быть?

Я не отвечал, лишь потрясенно смотрел на Яноша. Всего два дня назад я удивлялся, как он постарел. Но теперь он выглядел так, словно несколько десятилетий прошло с того момента, как мы смотрелись в зеркало в кабинете наверху. Там, где волосы были лишь тронуты сединой, свисали седые космы, а лицо избороздили морщины семидесятилетнего старика. Но еще хуже того — в облике Яноша проступило и зло, то самое зло, которое я видел в лицах Равелина и Мортациуса. Так же изменился и взгляд Яноша. Если раньше в глазах горела ярость орла, то теперь — мрачная свирепость пожирателя падали.

Но больше всего о его изменениях говорила та самая фигурка, которую он носил на шее: танцующая девушка из Далеких Королевств, которую подарил ему отец. В течение нашего путешествия она восстановила свою форму, и в последний раз, когда я ее видел, она представляла собой блестящее и прекрасное создание гениального художника. Теперь же она вновь истерлась и обломилась у бедер и выглядела так же, как в первый раз, когда я увидел ее в кабачке в Ориссе. И я понял, что хотя мучили, травили и терзали меня, но… за свое предательство именно Янош заплатил самую высокую цену.

Я ничего больше не говорил, лишь молча смотрел на него. Он отвел взгляд в сторону… Впервые Янош не мог глядеть мне в глаза.

— Что тебе было обещано? — спросил я и заметил, что в моем голосе нет злости, хотя, казалось бы, все годы нашей дружбы давали мне повод воспылать гневом. — Сколько серебра и золота предложили тебе в награду?

Зато на его лице отразилась злость.

— Дело не в цене, — прошипел он. — То, что я делал… было необходимостью. Тебя надо было уничтожить… А ты уничтожил все.

Я собрал все свое спокойствие:

— Что все, Янош? Мне повезло, — я вспомнил, что Равелин говорил о нашем везении, — и я остался в живых. И теперь тьма Равелина не обрушится на наши земли. И теперь мы знаем цену Далеким Королевствам. Даже если король Домас вышлет нас за убийство своего брата, что из этого? Мы в состоянии достичь того же, что и они… и даже больше. Ты это все имеешь в виду? Или все — это обломок твоего тщеславия и потеря твоего черного покровителя?

— Равелин был нам нужен, — сказал Янош. — Он был нужен мне. Он бы стал моим пьедесталом. Он бы стал моим орудием.

— С какой целью? Чтобы ты принес миру еще больше зла, чем он? Чтобы ты стал демоном еще более сильным, чем он? Чтобы ты, в конце концов, правя огнем и плеткой, заставил людей поминать принца как благодетеля по сравнению с тобой?

— Слова, слова, Антеро, — простонал Янош. — Ты все пользуешься словами, смысла которых не понимаешь или у которых вообще нет смысла. Зло… добро… Мы стоим на пороге другой эры, где забудутся жалкие понятия и детский лепет наших родителей и наставников. Говорят, что был некогда золотой век, когда люди чувствовали себя богами. Не было никогда такого века. С тех пор как мир сформировался из грязи, не было ничего, кроме барахтанья в трясине, иногда — недолгий прорыв к свету, а затем опять погружение в бездонное болото. Равелин должен был помочь мне разогнать тучи бессилия и невежества навеки. И люди стали бы если не богами, то почти богами. Если бы не твое вмешательство. Если бы не один мелкий торгаш, ничего не видящий, кроме прибыли, и у которого в голове нет ничего, кроме смутных понятий о каком-то добре. И это в мире, где нет ничего, кроме хищника и жертвы. У всех у нас был лишь один шанс. Неужели ты не понимаешь? Шанс, за который надо поклониться реальному богу, создавшему этот шанс на краткий миг, чтобы человек мог наконец подняться над собой.

Я понял, что наши с ним пути разошлись навсегда.

— Боги, — сказал я тоже со злостью в голосе. — Ты утверждаешь, что я пользуюсь словами, смысла которых не понимаю. Хорошо, но вот только этот мелкий торгаш никак не разберется с твоими словами, среди которых и слово «боги». А другое слово — «новый век», о котором ты упомянул. Если суждено нам быть богами, то всем нам, малодушным созданиям, надобно бы смотреть на лик Яноша Серый Плащ и видеть в нем благообразное свечение того будущего, которое он обещает. А ты посмотри на себя. Твое лицо отражает то, кем ты стал, приятель! Ты же просто похож на маразматика, который пьяно бормочет о благословенном завтра, при этом радостно ковыряясь в кормушке для свиней. Янош, неужели ты не понимаешь? Я вспоминаю время, когда ты говорил о тех чудесах, которые мы принесем из Далеких Королевств… чудесах для всех. А вместо этого к чему ты стремишься теперь? Ты рассказывал мне о том, что в песчинке есть мириады составляющих. Я не понимал этого. Но зато видел бедную женщину в лодке, рыдающую перед твоим домом. Что ты дал ей, Серый Плащ? Ты сделал ее или ее детей подобными богам? А теперь посмотри на себя, мой бывший друг. И ответь на вопрос простого торговца: почему, если ты рвешься к небесам, у тебя лик демона?

Янош не отвел взгляда. Он явно все больше презирал меня, не скрывая злости.

— Знания, могущество имеют свою цену, — сказал он. — И ты, если не ребенок, должен бы знать это.

Мы долго смотрели в упор друг на друга, и в этот момент проявился последний дар Халаба. Я понял, что должен делать, и сердце мое трепетало от того, что Яноша уже не спасти и, стало быть, решимость моя должна быть высечена из камня. Я старался найти другое решение, но его не было.

И проявилась вторая часть дара. Внезапно я увидел комнату двумя парами глаз, словно один мозг контролировал двух существ, стоящих друг против друга. Изображения дублировались и наслаивались. Не касалось это только Яноша. Его глаза сияли ярко, как лампы, и блеск их не был похож на тот свет, который излучала пустая глазница Грифа.

— Что ж, — пробормотал он, — так тому и быть.

Не отводя от меня взгляда, не меняя выражения лица, он припал на колено, схватил длинный кинжал, лежащий на полу, и ударил меня в живот. Но меня на этом месте уже не было. Третья и последняя часть дара Халаба уже вошла в меня. Я увидел этот кинжал еще до того, как рука Яноша отыскала его. Мне было дано знать его замыслы заранее.

— Нет, Янош, — сказал я. — Не делай этого. Никому из нас не надо умирать.

Я произносил слова, но они были пустыми. Я не лгал ему, просто какая-то последняя часть души противилась приближающейся развязке трагедии. Он не ответил, а вновь атаковал меня. Сверкнул кинжал, словно отлитый из одного куска золота, и каждая грань металла, отразив свет зари, миллионами искр осветила комнату. Выпад… и оружие проходит мимо меня, легко ускользающего в сторону.

Он вновь принял стойку, а я уже ухватил за рукоять саблю, о которой я и не глядя знал, что она должна быть там, куда я протяну руку. Я выхватил ее из ножен, висевших на прикроватном стуле. Клинок, который я держал, был тем самым простым солдатским оружием, которым Янош разогнал сводников Мелины, спасая меня. Когда вылетело лезвие, Янош нанес еще один удар, на этот раз целя в лицо. Навстречу поднялось мое оружие, парировало удар со звоном, и этот драгоценный кинжал разлетелся, как упавшая сосулька.

Кусочки его еще были в воздухе, когда моя сабля обрушилась на плечо противника. Он схватился за обессилевшую руку, а я сделал выпад. Все мышцы, все нервы, каждая часть тела и души вложились в сабельный укол. Он пришелся в легкие Яноша. Пройдя сквозь тело, окровавленная сталь на шесть дюймов вышла из его спины. И последний дар Халаба, дар, легший проклятием на мое сердце, пропал.

За прошедшие затем секунды, показавшиеся вечностью, никто из нас не двинулся. Глаза Яноша стали громадными от удивления, как у тех провидцев, предсказания которых не сбылись. Он раскрыл рот, но вместо слов или воплей оттуда хлынула кровь. Он закачался. Я выпустил рукоять сабли. Янош сделал шаг вперед, затем опустился на колени, обеими руками пытаясь ухватиться за саблю, погруженную ему в грудь. И упал на спину. Над ним торчала, возвышаясь, сабля. Он закрыл глаза, затем открыл, устремляя взгляд на мое лицо.

— Если… вытащить саблю, — хрипло прошептал он, — то с нею вылетит и моя душа.

Я кивнул. Взор мой затуманился, но не от магии. По лицу текли слезы.

— Я… помню, — сказал он, — как однажды рассказывал тебе у той таверны, где мы впервые встретились… что встретить рыжего человека — к удаче. — Он попытался улыбнуться и тут же хрипло закашлялся в последних усилиях. — По крайней мере… по крайней мере, мы… нашли Далекие Королевства, — сказал он.

— Мы сделали это, — сказал я. — Мы сделали это.

Боль судорогой свела его тело.

— А теперь… теперь вытащи саблю, — сказал он, и голос был решительным. — Мне пора. Прощай.

Я вытащил лезвие. И тут же душа его полетела в объятия Черного искателя.

Янош Кетер Серый Плащ, принц Костромы, капитан и рыцарь Ориссы, несостоявшийся цербер Равелина, открыватель Далеких Королевств и человек, прежде бывший моим другом, умер.

 

Глава двадцать восьмая

СВЯЩЕННАЯ ГОРА

И вот я подхожу к концу этого путешествия. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, то ощущаю на своих руках тяжесть тела Яноша, которого я поднимаю из повозки. Моим слезящимся глазам возвращается молодое зрение, и я отчетливо вижу ту тропу, по которой мы втащили повозку на вершину Священной горы. Сержант Мэйн и остальные наши люди подходят, предлагая помощь, но я приказываю им отойти. Я все должен сделать сам.

Я поднимаю мой груз и поворачиваюсь к грандиозным руинам алтаря старейшин. Спотыкаясь, я бреду к ним, слабый, как сейчас; я так устал, так устал, что молю вернуть мне силу юности, иначе я упаду. Перо мое дрожит от усилий, с которыми я поднимаю Яноша на камень. Я опускаю его и, задыхаясь, делаю шаг назад, чтобы видеть того человека, который привел нас сюда.

Вот, Янош. Теперь я узнаю тебя, Серый Плащ. Я вижу на камне твое обнаженное тело, вижу рубцы неудач на этом теле. Но я еще не закончил. Мысли могут подождать пока я завершу мой труд. Мэйн передает мне фляжку, и я выливаю масло на труп Яноша. Теперь я должен помолиться, но я не знаю языка старейшин, поэтому я просто говорю: «Прощай, Янош Серый Плащ».

Я разжигаю огонь и отступаю от его сердитых языков. Я вижу, как пламя яростно охватывает все тело. Языки пламени бьются там, над рубцами мага, и вот рубцы исчезают. Янош меняется, становясь молодым и красивым, как в первый день нашей встречи.

Вот теперь черед тех мыслей, которые я на время отставил в сторону. Ты был моим другом, Янош Серый Плащ, и ты предал меня. Впрочем, это было сказано тогда. А начал я свое повествование не для того, чтобы бередить старые раны, а чтобы исцелить рубцы от них, как алтарный огонь исцелил рубцы Яноша. В этой книге я намеревался совершить два путешествия: одно для тех, кто читает эти торопливые каракули, другое — для себя. Мы совершили грандиозное открытие, Серый Плащ и я. Мы отыскали Далекие Королевства. Но Серый Плащ пошел дальше в одиночестве. И с его открытиями мир уже не был бы таким, как прежде. Однако именно я вернул его обратно; и поверили мне. Но я никому не лгал, Янош Серый Плащ. И не предавал, как Кассини. Мое перо стремится вычеркнуть эти ранящие строки. И я думаю, что же все-таки ты сделал для меня? Все, что я видел в жизни, и все, чем занимался позже, — все благодаря тебе. Ты освободил нас, Янош. Ты похитил магию из скрытных сердец колдунов и сделал ее достоянием обычных людей. И теперь моя любимая Орисса наслаждается покоем и процветанием. Разве этого одного не достаточно для прощения?

Ну хорошо: я простил тебя, Янош, и я простил себя за то, что не обладал такими знаниями, которые помогли бы спасти тебя. Ты был недобрый человек, Серый Плащ, но ты был великий человек, и именно это величие, а не я умертвило тебя.

С этим пониманием и прощением я приближаюсь к окончанию повествования. Но теперь я все увидел как бы заново. Я слышу, как Мэйн и остальные отдают Яношу последние почести. И я ощущаю ласковое присутствие Омери рядом. Она поднимает флейту, и звучит мелодия светлой печали. Подскакивают языки пламени, и тело изменяется еще раз — на этот раз превращаясь в черный дым. Я чувствую, как налетает восточный ветер и поднимает дым к небу. Дым зависает, кружась, над нами, словно упросив ветер подождать.

Я вытираю увлажнившиеся глаза… и смотрю опять. И внезапно передо мной возникает кристально ясная картина. Дальше, на востоке, за ослепительно сияющими морями где, как говорят, уже не встретить живой души, над линией горизонта оптическим обманом поднимается горная гряда. Гряда эта выглядит как громадный сжатый кулак и между «большим пальцем» и «указательным» я вижу блеск свежего чистого снега. Этот каменный кулак в точности похож на тот, который я увидел, когда воскресители бросали кости перед началом нашего путешествия. И пока я пишу, изображение становится все четче. Но мне уже не отправиться туда, не отправиться.

Я гляжу на дым, бывший некогда Яношем, и вижу, как срывается с места ветер, устремляясь навстречу видению.

И я шепчу вслед: «Прощай, Янош Серый Плащ. Прощай, мой друг. Может быть, боги отправили тебя в последнее путешествие — к Далеким Королевствам нашей юности».