Кэйр-э-Карстерз стоял на вдающемся далеко в воду высоком утесе, с которого открывался вид на Западный океан. Высокая стена окружала дюжину акров земли и маленькую деревушку. Сам замок был восьмиугольным, с круглой башенкой в каждом углу, в своем одиноком каменном величии среди зазубренных утесов вполне способный разместить в себе целый армейский штаб.

— Мои предки построили его, чтобы сдерживать разбойников с севера, — сказала леди Карстерз.

— Моих предков, — сообщил ей Хэл, внезапно развеселившись.

— Добавлю, что он ни разу не покорялся им.

— Снаружи — да, — пробормотал Кэйлис, удивленный собственными словами и тем, что, оказывается, его душа еще не совсем умерла. Нельзя сказать, чтобы это открытие его раздосадовало. — А вот изнутри...

— Что? — переспросила Хири.

— Да так. Ничего.

Но по взметнувшимся вверх бровям Карстерз и ее улыбке он понял, что она слышала его слова.

Замок был серым, как Хири и обещала, сливаясь с серым морем и неприветливым пейзажем вокруг. Постоянно присыпавшая землю снежная крупа придавала ему еще более зловещий вид.

Хэлу он понравился, понравилась его мрачность и исходившая от него смутная угроза.

Это было превосходное место, чтобы скорбеть о Сэслик.

И чтобы снова сделать из себя воина.

В замке кипела жизнь, и многие слуги работали еще у деда Хири. Свои обязанности они до сих пор выполняли преданно, хотя и без былого проворства.

— Здесь не стоит никуда спешить, — посоветовала леди Хири.

Хэл никуда и не спешил.

Он отыскал круглую комнатку в башне того крыла, которое, по словам Хири, было самым обитаемым во всем замке. Располагалась она под самой крышей и была с закрытыми ставнями на окнах, выходивших прямо на бешеный прибой, с ревом обрушивающийся на скалистые утесы. Спальня Хири, которую она занимала еще девчонкой, располагалась этажом ниже, и она попросила местную ведьму навести чары подобия на два маленьких колокольчика. Если Хэлу было что-то нужно, он мог просто позвонить в свой колокольчик, и колокольчик Хири тут же начинал вторить, вызывая ее.

Комната Хэла была куда больше, чем весь дом его родителей, там имелась своя умывальня и гардеробная, а также камин. Дрова каждый день приносил древний старик, вполне годившийся Хэлу в дедушки, но отказавшийся, поразившись при этом до глубины души, от предложения Хэла помочь ему.

— Как можно, сэр Хэл, — сказал он. — Вы ранены и должны выздоравливать, да и потом, вы ведь из знатных.

— Только по милости короля.

Глаза старика округлились.

— Вы разговаривали с его великодушным величеством?

— Да, — ответил Хэл, запоздало поняв, что разговор зашел в неверное русло и что теперь, судя по выражению лица старого слуги, ему никогда не позволят заниматься ничем, хотя бы отдаленно напоминающим ручной труд. Хири сочла это забавным, хотя до сих пор не могла понять, почему Хэл выбрал именно это место.

— Сырое, холодное и полное печальных воспоминаний, — сказала она.

— Возможно, я выбрал его для того, чтобы изгнать их.

— Свои или мои?

Хэл ничего не ответил.

Он начал с медленных, с зубовным скрежетом, прогулок вокруг замка, первое время мало чем отличаясь в проворстве от древних слуг. Потом, почувствовав себя немного окрепшим, он вышел за ворота и стал гулять вокруг стен, в садах, в которых никто не собирал урожай с самой смерти отца Хири, и по пастбищам, где бродила небольшая отара овец.

Там были и лошади, и он угощал их сахаром или яблоками, сорванными в саду и успевавшими согреться у него в кармане.

Сначала Хири сопровождала его, но потом поняла, что он не нуждается ни в какой компании, кроме собственных мыслей и воя ветра.

Хэл облачался в длинный, до колена овчинный тулуп и такую же шапку. Ему казалось, что в таком наряде он выглядит как полный болван, первостатейный деревенщина. Зато этому болвану было тепло.

Однажды, когда метель немного утихла, он вышел за стену и, отыскав ложбину, где можно было укрыться от ветра, решил немного погреться на зимнем солнышке.

После плотного обеда он стал клевать носом, потом задремал. И увидел тело Сэслик, бесконечно падающее и падающее вниз, а потом она вдруг оказалась на спине у Нанта, у подножия этого замка, и дракон своими крыльями прикрывал ее от волн.

Она печально улыбнулась ему и помахала рукой, а потом крылья Нанта сомкнулись вокруг нее и дракон развернулся, уплывая в море. Хэл вскочил на ноги, мгновенно очнувшись от накатившей боли. Но его глаза остались сухими.

Он потихоньку начал упражняться, поднимая сперва небольшие тяжести, затем постепенно увеличивая их вес. На прогулках Хэл заставлял себя переходить с шага на тяжелый... в общем, это было похоже на бег. Хэл уходил за стену и по тропинкам спускался на скалистый пляж. В первый раз, когда ему пришлось подниматься обратно, он подумал, что не справится, упадет и будет лежать на камнях, пока кто-нибудь не придет и не поможет ему.

Но он упрямо гнал себя дальше, шаг за шагом, чувствуя, как мучительно саднят легкие, и добрался, шатаясь, до вершины, и только там упал на колени.

Хири подбежала и опустилась с ним рядом.

— Вы в порядке?

— В... порядке... только... только сделал глупость, — задыхаясь, выдавил он.

— Зачем, зачем вам понадобилось так себя мучить? — И тут до нее дошло. — А! Вы хотите непременно вернуться на эту треклятую войну.

— Я хочу... хочу не этого, — сказал Хэл.

— Вы правы! Вы просто глупец.

Она гордо выпрямилась и зашагала прочь, обратно в замок.

Но к ужину ее обычное веселое настроение вернулось вновь.

В ту ночь ему снова снилась Сэслик, и снова на спине у Нанта. Дракон расправил крылья и, тяжело захлопав ими, пытался подняться в воздух, поднимая тучу брызг.

И снова он увидел, как Сэслик помахала ему рукой. Но на этот раз Хэл услышал, как она прокричала слова, заглушаемые ревом прибоя:

— В другой раз... где-нибудь... когда-нибудь... может быть...

Он изо всех сил напрягал слух, пытаясь расслышать остальное, но так и не смог. Нант взмыл в воздух и полетел на запад — туда, откуда, по-видимому, прилетели все драконы.

Хэл проснулся, и на душе у него было печально, но он больше не чувствовал себя оцепеневшим, мертвым.

Он был жив — и будет жить, пока его не убьют.

Теперь он верил в слова, сказанные когда-то Сэслик: «Для всадника не будет никакого „после войны“».

Как ни странно, он почувствовал себя намного лучше, чем чувствовал все это время — с тех пор, когда увидел гибель своей подруги.

— У меня есть идея, — сказал Хэл. — Думаю, нам следует устроить праздник.

— Праздник? — точно не веря своим ушам, переспросила Хири.

Они сидели в ее спальне. Хири терпеть не могла рано вставать, так что Хэл, закончив утреннюю пробежку, обычно приносил ей поднос с гренками, которые она предпочитала есть без масла, и чашкой травяного чаю.

Почему-то ни один из них не пытался соблазнить другого, не заходя дальше почти братского объятия и легкого касания губ вечером, перед тем как ложиться спать, и в качестве утреннего приветствия.

— Праздник зимнего солнцестояния, — сказал Хэл.

— Ты с ума сошел.

— Вовсе нет.

— Сэр Хэл, любовь всей моей жизни, у вас мозги как у ягненка. Все только и знают, что жаться поближе к камину, мечтая о весне. А этот замок — да и вообще вся здешняя округа — не слишком счастливое местечко. Война обошлась нам всем слишком дорого.

— Вот именно. Поэтому и нужно устроить праздник.

— Ты не из тех, кто устраивает праздники, — подозрительно сказала Хири.

— А кто из тех, кто их устраивает?

— Сэр Том. Я.

— Вот и хорошо. Ты и займешься его устройством. Все равно у тебя больше денег, чем у меня.

— Угу, — согласилась Хири. — Если тебе непременно нужно устраивать дурацкий праздник, чтобы все сидели, злобно глядя друг на друга и думая о старых междоусобицах или о... о людях, которых здесь нет, то изобрети что-нибудь такое, чтобы все сложилось как надо. Спелось, как сказал бы сэр Том.

Хэл ухмыльнулся.

— Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, то это была порочная улыбка, — заметила она осторожно.

Он пошарил в кармане рубашки.

— Вот тебе приглашение. Ты должна будешь появиться на празднике в том, что на тебе было, когда ты получила это приглашение.

— В этом?

Под теплой накидкой на ней не было ничего, кроме почти прозрачной ночной сорочки.

— Вот тебе еще два приглашения для кого-нибудь другого. Нужно только выбрать подходящий момент, — сказал Хэл, — и мы немало повеселимся.

На ее губах мелькнула улыбка.

— А ты?

— Когда я, — сказал Хэл, — получил свое приглашение от лихого всадника, на мне как раз была парадная униформа. Ха-ха-ха!

— Пожалуй, ты не такой уж и сумасшедший. А может, и сумасшедший. Я никогда не думала, что ты можешь прийти ко мне с подобной идеей.

— Я и не мог... раньше, — сказал Хэл, улыбнувшись. Хири отвела глаза.

— Ну и кого мы пригласим на праздник? Местную знать?

— Всех.

— Всех?

— Слуг, крестьян, жрецов, щеголей, простофиль. Всех.

— Всю округу?

— Дедушек, бабушек, младенцев, ребятишек, даже овец, если тебе взбредет в голову.

— Так что мы там говорили о твоем сумасшествии?

— Ах да, — сказал Хэл. — Еще два момента. За каждое украшение, которое захотят надеть гости, нужно будет принести монетку: медную, серебряную, золотую. Они пойдут в фонд госпиталей.

— Хм. Тогда кое-кто придет вообще без украшений.

— А другие нацепят на себя гору безделушек, — пожал плечами Хэл. — И еще. Каждый должен будет принести с собой что-нибудь съестное.

— А это зачем?

Хэл принялся тщательно подбирать слова.

— Когда ты разделил с человеком его еду, то вряд ли будешь ненавидеть его. По крайней мере, с прежней силой.

Он вскочил на ноги и тут же поморщился.

— Хей, хей, вот будет веселье!

Широкая улыбка сверкала на его губах — но не в глазах.

С каждым днем тренировки Хэла становились все более напряженными.

Под конец они стали включать в себя утреннюю зарядку, а затем двухмильную пробежку в любую погоду.

Временами он отыскивал какую-нибудь из одичавших, давно забывших о том, что такое всадник, лошадей и без седла, с одной веревочной уздечкой скакал по унылым окрестностям.

Он завязал дружбу — а если и не дружбу, то хотя бы знакомство, благодаря кусочкам сахара, — с совершенно дикими горными пони и время от времени гонял их по простиравшимся во все стороны торфяникам, через чахлый лесок — или они гоняли его.

Иногда он вылавливал кого-нибудь из местных и вручал им свои приглашения. Их ответная реакция неизменно доставляла ему удовольствие: от изумленного остолбенения до грубости и откровенного хохота.

После ленча и короткого отдыха он начинал настоящую тренировку. Сначала делал разминку, потом взбегал по одной из наклонных дорожек до парапета, где делал еще один комплекс упражнений, после чего сбегал по дорожке вниз. Так повторялось пять раз.

Затем шла самая трудная часть, когда он взбирался вверх и спускался вниз по канату с завязанными на нем узлами, разрабатывая раненую руку.

Хири, пришедшая как-то раз посмотреть на него, поежилась и вернулась обратно к одному из пышущих жаром каминов в главном зале.

День, на который назначили праздник, выдался теплее обычного, а с моря дул почти тропический южный ветер. На миг это напомнило ему Южный океан и — смерть, но он заставил себя не думать об этом.

Он облачился в парадную форму, которую Хири спрятала в его сундуке вместе с медалями, занимавшими теперь половину груди. Он же, исполнив свою угрозу, вынудил Хири надеть ночную сорочку, хотя и позволил ей схитрить, разрешив накинуть сверху шелковый купальный халат.

Потянулись гости, кто поодиночке, кто целой деревней сразу. Некоторые поступили честно и явились в том, что было на них надето, когда они получили приглашения, другие же явно пошли на хитрость и нарядились в самое лучшее.

С таких один из слуг леди Хири собирал штрафы, складывая монетки в резной ларчик, принадлежавший еще ее прадеду.

Повара забирали у гостей еду, спрашивая, не будет ли особых указаний, как ее подавать.

Вдруг Хири ахнула.

— У нас же нет оркестра!

— А вот и есть! — возразил Хэл, указывая на трех женщин и двух мужчин с незамысловатыми крестьянскими инструментами. Их руководитель был обернут полотенцем, поскольку приглашение застигло его в бане.

Они громогласно затрубили, запилили смычками и затренькали, и в зале начались танцы. Священники танцевали с самыми настоящими ведьмами, жены лавочников — с возчиками, юнцы — с почтенными матронами, девицы — со своими исполненными надежд воздыхателями.

Хири была права — война взяла свою дань с округи. Молодых мужчин в зале почти не было видно, а те, что присутствовали, явно не годились для военной службы или же успели послужить и вернуться, израненные почище Хэла.

Но все танцевали, пели, пили и ели.

Хэл особо отметил некоторые из блюд, расставленных на двух длинных столах. Возможно, их следовало подавать одно за другим, как полагалось, но все были слишком голодны и слишком веселились.

Там были некрупные креветки, сваренные в пиве и поданные под томатным соусом, на который пошел урожай одной из оранжерей Хири, хрустящая жареная корюшка с пряным майонезом, выпеченные на поду лепешки с маслом, устрицы, сырые и поджаренные с беконом, жареная овечья колбаса, маринованные огурчики, морская форель, тушенная в вине, картофель, приготовленный десятком различных способов, домашний копченый окорок, кексы с дикими яблоками, куриная печень, запеченная с рисом, омар, только что выловленный в бушующем море под замком, политый топленым маслом, разнообразнейшие пудинги, от кровяных до фруктовых, сладкие пироги с сухофруктами, апельсиновый торт, разнообразные пирожки, булочки с начинкой и еще уйма всего.

Они пили крепкое местное пиво, подогретый сидр со специями и вино из погреба Хири и погребов мелкой окрестной знати.

Находились и такие, кто предавался еде и питью с излишним рвением, и у ворот дежурили подводы, готовые развезти пострадавших от собственного усердия по домам. Для тех же, кто совсем не мог сдвинуться с места, в соседнем зале на всякий случай разложили охапки соломы.

Гости начали расходиться далеко за полночь.

— Я иду спать, — зевнула Хири, махнув на столы. — Остальное уберем завтра.

— Отличная идея, — согласился Хэл. — Не думаю, чтобы сейчас меня можно было подпускать к фамильному фарфору.

Они поднялись по винтовой лестнице в свою башню. Хэл остановился перед дверью Хири, сквозь маленькое окошечко взглянул на море. Небо было ясным, со всего одной луной, но белые барашки прибоя ярко выделялись на фоне черных утесов.

Хири поежилась, придвинулась к нему.

— Я рада, что сейчас здесь, а не там.

— Я тоже.

После этого Хэлу показалось вполне уместным поцеловать ее, а ей — ответить на его поцелуй.

Прошло довольно много времени, прежде чем она отодвинулась.

— Хм, полагаю, ты не так уж сильно и ранен. Он попытался привлечь ее к себе.

— Ну уж нет, — заявила она. — Если хочешь играть в эти игры, тебе придется снять этот утыканный медалями китель.

Она взяла его за руку, провела в свою спальню и закрыла дверь.

— Вот, — прошептала она, расстегивая на нем китель и стаскивая с него. — Так-то лучше.

— Ну, если уж что-то делать, то не останавливаться на полпути, — сказал Хэл.

— Верно, сэр, — отозвалась Хири, и шелковый халатик спорхнул на пол. — Мои босые ножки так мерзнут всю ночь. Может быть, вы сможете как-нибудь помочь этому горю?

Он подхватил ее на руки, отнес в постель и откинул перину.

Она легла, глядя на него, и на ее губах заиграла полуулыбка.

— Пожалуй, я не хочу, чтобы ты испачкал мои чудные фланелевые простыни своими башмаками.

Хэл сел и принялся послушно стаскивать ботинки.

Он услышал шелест шелка и обернулся. Хири сидела в постели, совершенно обнаженная.

У Хэла внезапно голова пошла кругом — и не от вина. Он разделся, путаясь в застежках.

— А теперь иди ко мне, — приказала Хири не терпящим возражения тоном.

Хэл встал рядом с ней на колени, потом осторожно опустился на нее и поцеловал, ощутив мгновенный отклик ее шелковистого тела.

Грохочущий прибой за стенами замка подхватил их и, закружив в бешеном водовороте, взметнул высоко-высоко, к самому небу.

Почти на рассвете Хири сказала, уткнувшись лицом в подушку:

— Наверное... это означает, что я не твоя сиделка... уже не сиделка.

Хэл, тяжело дыша, ответил:

— Наверное, так.

— Это хорошо, — сказала Хири, но тут же забыла все слова, снова оказавшись у него в объятиях.

С той ночи они спали в одной постели, и никто в замке, казалось, не выказывал ни малейшего неодобрения.

Хэл, несмотря на все усилия Хири соблазнить его бездельем, упорно продолжал упражняться.

Однажды солнечным днем, напоминавшим о далекой еще весне, его внезапно осенило.

Оказывается, он полностью выздоровел.

Пришло время возвращаться на войну.