Белый пепел плыл в лучах закатного солнца. Забравшись на верхушку Дерева мёртвых, Исаму развеял прах Саи. Сыпавшийся с его смуглых ладоней пепел как снег кружил в лёгком дуновении ветра, летел среди деревьев и медленно падал на землю. Стоявшая под Деревом мёртвых Сидзука смотрела на это действо.

Исаму удивительно легко и ловко взобрался на дерево и уселся, слившись с его листвой. Подошвы его босых ног реяли в высоте, как два древесных листка.

Сидзука думала о Сае. Женщина, пожелавшая, чтобы её останки были перенесены туда, где она жила с мужчиной по имени Рэнтаро. Так долго прожившая в стране с иным языком и иной культурой. Что же, Сая так любила Рэнтаро?

Но из фрагментов воспоминаний Асафуми и Такико не складывался образ любящей женщины. И тот призрак Саи, который она видела несколько дней назад, был полон лишь неизбывной печали. В нём не чувствовалось тепла любви.

Так зачем же Сая осталась в Японии, зачем и после смерти пожелала вернуться сюда?

Развеяв пепел, Исаму некоторое время неподвижно сидел на дереве. Затем неспешно спустился вниз. Оказавшись на земле, он оглядел сумрачное пространство, окружённое деревьями, — совсем как только что сошедший на землю инопланетянин.

— Мама любила повторять, что когда-нибудь здесь будет лес… Действительно, так оно и случилось, — пробормотал Исаму.

— Эти деревья посадила Сая?

— Да. Она высадила здесь семена деревьев, привезённых из Малайи. Папа говорил, что деревья из такой жаркой страны тут не приживутся, но, похоже, они всё-таки прижились.

Так значит, это малайские деревья. Сидзука по-новому взглянула на них.

— Странно. Рэнтаро был прав, из-за разницы в климате эти деревья не должны были здесь расти… В самом деле — смотрите, деревья не такие высокие, как в Малайе, но всё-таки они не засохли.

Надевая спортивные туфли, Исаму задумчиво покачал головой:

— Может, мама произнесла заклинание.

— Заклинание? — растерянно переспросила Сидзука.

Исаму с серьёзным видом кивнул.

— Произнесла заклинание или помолилась. Во всяком случае, её желание исполнилось.

Встав, Исаму отряхнул с брюк пыль. И, взяв в руки тёмно-синий чемодан, стал прощаться:

— Огромное вам спасибо…

— Может, выпьете чаю? — прервала его Сидзука.

Исаму заморгал и улыбнулся уголками рта. Затем взглянул на часы и согласился. Ведя его в дом, Сидзука спросила, куда он теперь направляется. Исаму ответил, что возвращается в Осаку.

— Вы не навестите дом Нонэдзава? Они ведь ещё не знают, что Сая умерла.

— Не стоит, — просто ответил Исаму, шагая вслед за Сидзука. — Мама говорила, что в доме Нонэдзава к ней всегда относились как к злому духу. Поэтому вовсе не обязательно сообщать им о её смерти. Иногда она будет неожиданно появляться, иногда исчезать. С неё и этого довольно.

Ступая по влажной, заросшей деревьями тропинке, Сидзука подумала: действительно, даже если сообщить сейчас членам семьи Нонэдзава о смерти Саи, это, наверное, не произведёт на них никакого впечатления.

— Кстати, я слышала, что Сая якобы была кореянкой?

Без тени улыбки или замешательства Исаму ответил:

— Да, действительно, похоже, было что-то в этом роде. Я и сам впервые узнал об этом после того, как мама перебралась ко мне в Осаку, когда оформлял ей пенсию по старости. Оказалось, что мама почему-то зовётся корейским именем Канэ Тосика. Выписка по месту регистрации это подтвердила.

— Что же это значит?

— Я расспрашивал об этом маму, но она ничего мне не ответила. Сказала только, что она стала Канэ Тосикой.

Чем больше Сидзука узнавала о Сае, тем меньше понимала её. Что же она чувствовала, о чём думала, столько времени прожив здесь, в Японии?

Они вышли из зарослей вечнозелёных деревьев и, ступая по опавшей листве, вышли к дому. Войдя в дом через веранду, Исаму тихо присвистнул. Он внимательно осмотрел громоздкий стереомагнитофон, застеленную ковром гостиную, кухню, отделённую занавеской.

— Странное чувство.

Сев за низенький столик, он расслабил могучие плечи. Сидзука вышла на кухню и поставила чайник.

— Вы ведь жили здесь в детстве? — спросила она из кухни.

— До окончания школы, — последовал ответ. — Потом я уехал в Осаку и устроился на работу.

«Интересно, что у него за работа», — подумала Сидзука, ища чего-нибудь сладкого к чаю. Но это было бы похоже на допрос, и она постеснялась спросить. Пока хозяйка готовила чай, Исаму молча и с любопытством осматривался вокруг.

— Вам, наверное, грустно оттого, что в вашем доме теперь живут посторонние люди? — спросила Сидзука, стоя на пороге кухни в ожидании пока закипит вода.

Исаму, немного удивившись, ответил:

— Вовсе нет.

Только Сидзука подумала, что его ответ, видимо, продиктован желанием не обидеть нынешних жильцов — её и Асафуми, как Исаму добавил:

— В детстве мы часто переезжали с места на место, и я не был привязан к этому дому.

— Разве вы родились не в этом доме?

— Нет. Я родился в Малайе. Сюда я приехал с мамой, когда мне было семь лет.

Чайник вскипел, и вода в нём забурлила. Сидзука, скрывшись на кухне, залила кипяток в заварочный чайник. Разложив на подносе печенье из Асикурадзи, полученное в подарок от Михару, она подала его к чаю.

— Должно быть, поначалу вам трудно было привыкнуть к Японии?

— Да, было тяжело. Языка я толком не знал, меня дразнили дикарём и сыном содержанки. Но тяжелее всего было из-за нехватки еды. Мы приехали сюда сразу после войны, когда был дефицит продовольствия — еды было не достать.

Если сразу после войны ему было семь лет, значит, сейчас ему должно быть около шестидесяти. Но то ли благодаря плотному и крепкому телосложению, то ли из-за неуловимой комичности, присущей ему и его речи, он выглядел гораздо моложе.

— А где вы жили в Малайе?

— В Кота-Бару. Но я был ещё маленький и плохо помню. Помню только, как я боялся японских солдат. Однажды маму забрали военные, и она долго не возвращалась. Её схватили по подозрению в антияпонском шпионаже. Весь дом перевернули вверх дном. Мне до сих пор иногда снится, что среди ночи кто-то врывается в дом и крушит мебель и всё остальное.

Сидзука вспомнила Охару. Азия была переполнена такими солдатами, как он. Наверняка и в Малайе были зверства. Раз Саю схватили японские солдаты, это вряд ли прошло для неё бесследно.

— Должно быть, вы ненавидите японских солдат? — спросила Сидзука, придвинув Исаму чашку с чаем.

Сделав глоток, Исаму удивлённо наклонил голову.

— Я был ребёнком, и поэтому только боялся, на ненависть я ещё не был способен. Но мама их ненавидела. Думаю, она ненавидела японских солдат.

— Но ведь Рэнтаро был японцем. Разве она не любила его, раз отправилась за ним в Японию? Питай она ненависть к японским солдатам, она бы не поехала к нему домой.

— Этого я и сам толком не понимаю.

Исаму как кукла-неваляшка качнулся из стороны в сторону.

— Детским сердцем я чувствовал, что мать ненавидит отца. Но, похоже, всё было не так просто. Наверное, это был сплав любви и ненависти. Это случилось в тот год, когда я пошёл в школу. Мне было восемь лет, и я поступил во второй класс реформированной школы. Когда я только начал ходить в школу, отец уехал продавать лекарства. Тогда-то я особенно сильно почувствовал мамину любовь-ненависть к отцу. Конечно же, тогда я был ещё ребёнком, и только повзрослев, стал понимать, что к чему.

Сидзука ждала, что Исаму продолжит свой рассказ. Тот сквозь стеклянную дверь смотрел на опадающую с деревьев листву. Сквозь ветви проглядывало белёсое небо. Пухлые ладони Исаму беспомощно зашарили по коленям.

— Всякий раз, когда я возвращался из школы, мама бывала разной, — заговорил, наконец, он. — Иногда она бывала так резка, что боязно было к ней подойти, иногда она ждала меня у самых ворот и порывисто сжимала в своих объятиях… Однажды она с ненавистью сказала: «Ты, наверное, уже забыл отца», а в другой раз говорила, как грустно без отца, и принималась плакать. Мама была в смятении.

Сидзука вспомнился призрак, бродивший вокруг Дерева мёртвых. Может, это была Сая той поры? «А тебе удалось завладеть мужским сердцем, завладеть мужским клинком?» Может быть, эти вопросы Сая задавала сама себе в трудную пору?

Но Сидзука могла только смутно представить себе мучения Саи. Ей не доводилось испытать чувства, в котором любовь и ненависть переплелись бы воедино. Ей не случалось ненавидеть любимого человека. Подумав так, она тут же засомневалась, правда ли это. Не ненависть ли причина того, что Асафуми раздражал её? Она воспринимала это раздражение как что-то совершенно естественное, обычное в ежедневной рутине, и потому не задумывалась об этом по-настоящему. Может быть, то, что с исчезновением Асафуми она стала подумывать о возвращении в Иокогаму и о своей вдовьей жизни, — это отголосок жившей в ней ненависти? Ведь если доискиваться до правды, разве не вздохнула она с облегчением, когда исчез Асафуми? Разве это не доказывает, что в глубине души ей хотелось, чтобы узы брака распались сами собой?

Сидзука содрогнулась. «Наверное, я ненавидела Асафуми. Ненавидела за то, что из-за него моё будущее оказалось связанным с Тоямой».

— А после этого мама как-то неожиданно переменилась.

Слова Исаму вернули погрузившуюся в свои мысли Сидзуку к действительности. Возвращаясь к прерванному разговору, она переспросила:

— Что-то случилось?

Исаму, наморщив лоб, ответил:

— Трудно сказать… Мне просто стало ясно, что мама как-то переменилась… Потом вернулся папа. И атмосфера в доме стала на удивление спокойной. До этого царило страшное напряжение, и вдруг оно разом исчезло… Это было удивительно. В самом деле, это путешествие отца в Татэяму стало настоящим поворотным моментом в их жизни.

Упоминание о Татэяме поразило Сидзуку в самое сердце.

— Вы говорите, что Рэнтаро отправился в Татэяму?!

— Да.

Сидзука встала и вышла в соседнюю комнату. Там стояли стол со стулом и компьютер. На столе лежала тетрадь Рэнтаро, которую они забрали из дома Охары. Взяв тетрадь, Сидзука вернулась к Исаму.

— Не узнаёте?

Исаму бережно погладил тетрадь.

— Должно быть, это тетрадь, которую папа брал с собой в путешествия, — пробормотал он и посмотрел на надпись на обложке.

— Двадцать второй год Сева?

— Да. Тут записаны татэямские названия. Видимо, это реестр, который он завёл во время своего первого путешествия в Татэяму.

Перелистывая тетрадь, Исаму нахмурился, увидев замысловатый почерк.

— Мой муж Асафуми тоже отправился в путешествие по следам Рэнтаро. И пропал…

Сказанное ею слово «пропал» вдруг обрушилось на неё, обретя реальность. Словно написанные доселе на экране компьютера иероглифы слетели с экрана и вонзились ей в грудь. Из-за нахлынувших чувств Сидзука осеклась.

— Пропал? — недоверчиво спросил Исаму.

Прикрыв рот рукой, Сидзука кивнула. Она сама не знала, почему именно сейчас так разволновалась. Как только она обнаружила в себе ненависть к Асафуми, его исчезновение потрясло её. И она никак не могла объяснить себе эту несуразность.

Несмело, будто боясь прервать повисшее напряжение, зазвонил стоявший в гостиной телефон.

— Звонок, — робко сказал Исаму.

Сидзука встала и взяла трубку.

— Алло, — сказала она, и тут же услышала возбуждённый голос Михару:

— Сидзука? Такатоми мне сообщил, что Охара скоропостижно скончался сегодня утром. Видимо, кровоизлияние в мозг. Может, он ударился головой, когда упал в костёр. Если так, то травма оказалась смертельной.

Это же она толкнула его в костёр! Сидзука окаменела.

— Папа решил, что лучше съездить в больницу, хорошенько расспросить о причинах смерти. Но у меня сегодня родительское собрание в школе, я никак не могу…

— Я тоже еду в больницу, — сказала Сидзука, решив, что она не вправе сваливать на Ёситаку ответственность за то, что натворила.

— Ну, так, наверное, будет лучше. Я объясню, куда ехать. Если поедешь на машине…

— Водитель я никудышный, так что поеду на электричке.

Объяснив на какой станции надо выйти, и как называется больница, Михару сказала:

— Сейчас сообщу папе. — И поспешно бросила трубку.

— Что-то случилось? — обеспокоенно спросил Исаму, невольно услышавший разговор.

Собрав все свои силы, Сидзука попыталась улыбнуться:

— Умер человек, возможно знавший, где находится мой муж. Может быть, потому, что я толкнула его…

Она не смогла сохранить самообладание. Обессиленно опустившись на ковёр, она сказала срывающимся голосом:

— Это я… это, наверное, из-за меня…