До самого конца, Антон Павлович не догадывался, в чем же заключалась главная странность его дочери. С раннего детства Ева не переносила яркий свет (я подумал о вечно задернутых шторах в квартире, о матовых светильниках на стенах, вспомнил как она отшатнулась от огонька зажигалки в ночном лесу), ее пугали толпы и громкие звуки. Она была полностью асоциальна и очень одинока. У нее никогда не было друзей среди сверстников, кругом ее общения были родители и их немногочисленные друзья, соответствующего возраста. Все они души не чаяли в «странном ребенке», который никак на это не реагировал, возможно — принимая все как данность, а скорее всего — просто не интересуясь окружающими. Я уже говорил, она росла довольно замкнутой. Единственное исключение делалось для родителей их Ева ценила и к их мнению прислушивалась. Когда ее стали уговаривать побольше бывать на воздухе (ее постоянная бледность в паре с отменным здоровьем озадачивала), она завела себе привычку гулять, правда в довольно странных местах и в довольно странное время. Она уходила из дому вечером и бродила по лесам, пустырям и свалкам за городом, возвращаясь далеко заполночь, а иногда и перед рассветом. Родителям пришлось смириться с привычками дочери и научиться спать в ее отсутствие, так как однажды начав она уже не могла остановиться. Вопреки всяческим опасениям, криминальным сводкам и логике вообще, ночью с ней ничего не случалось, как будто что-то делало ее неуязвимой для обычных человеческих опасностей. Впрочем, удивляясь этому, не забывали и по дереву постучать. А Ева тем временем спокойно и увлеченно, о чем-то размышляя, или играя на флейте, гуляла между могил полюбившегося ей Новодевичьего кладбища, похожая на вечно скорбящую о ком-то монашенку. С началом прогулок, у нее появилась привычка одеваться в длинные платья, плащи с капюшоном и всякие подобные вещи, исключительно темных тонов.

Ева выросла очень необычной девушкой. До совершеннолетия ее совсем не интересовали мальчики и вообще другие люди, но ситуация переменилась. Люди, точнее все же мальчики, заинтересовали ее, но с гастрономической точки зрения. Ева оказалась вампиром. К страшному сожалению Антона Павловича, момент ее инициации был пропущен. По его словам, все могло пойти совсем по иному. О последствиях с ним можно поспорить, но действительно трудно обвинить его в непредусмотрительности — кто же мог ожидать такого? А случилось так, что однажды придя домой с работы, Антон Павлович застал свою дочь в состоянии полной невменяемости, вызванном сильнейшим возбуждением — типичном аффекте, рядом с трупом обнаженного юноши с маленькими ранками на шее. Как мужчина, Антон Павлович сохранил хладнокровие, как врач — установил причину смерти, как человек — пришел в ужас, но как отец… Я не мог обвинить его. Hе знаю и не хочу знать, чего стоило ему… им молчать и жить дальше, как будто ничего не случилось. Как им удалось избавится от тела и от других тел — случаи продолжались. Они смирились и жили, надеясь лишь на случайное чудо.

«Так вот, Ева, откуда взялась твоя опытность? Hо дорого же ты брала за свою науку. Можно ли ревновать при таких обстоятельствах? Ребята, я вам очень благодарен, покойтесь в мире, где бы вы ни были».

Я стал первым, кто выжил. Конечно, она не выпила всю мою кровь. Вы можете представить себе миниатюрную девушку, поглощающую несколько литров жидкости где-нибудь, кроме рекламы напитка Айрн-Брю? Однако, она выпила изрядно. Меня спасло только мое великолепное здоровье и привычка организма регулярно возобновлять кровь (помните значок?). Все же я выкарабкался только чудом. И несмотря на это, я не могу винить родителей Евы за пассивность. Hу разве можно ее не любить?

Hа седьмой день пребывания в квартире Евы, я проснулся от печальных звуков флейты. Обычно кто-то из ее родителей постоянно дежурил дома, не давая ей подойти ко мне (за мою жизнь все таки опасались), но сейчас я ясно почувствовал, что мы одни. Я завесил окно одеялом и позвал ее. Три раза я нежно звал ее по имени, прежде чем она вошла и остановилась на пороге с низко опущенной головой. Она явно боялась посмотреть мне в глаза. Я вдруг понял, что она боится моего страха. Значит я ей не безразличен! Значит все было правдой! Глядя на ее тоненькую фигурку с поникшими плечами, я ощутил такой прилив нежности, что смог сказать только: «Ева, я люблю тебя! Посмотри на меня, пожалуйста». Она медленно подняла голову. В ее глазах стояли слезы. «Милая моя, любимая, единственная. Хочешь, я умру для тебя? Хочешь, я буду для тебя жить? Решай, я не смогу без тебя», стараясь вложить побольше искренности в свои слова (это не трудно, если говорить искренне), я медленно шел к ней. Подойдя, я обнял ее и она, не выдержав, разрыдалась у меня на груди. Я целовал и гладил ее волосы, шепча ей всякие глупые нежности и нежные глупости, и был очень счастлив, что мы снова вдвоем. Вы можете спросить, не стал ли я вампиром? Нет, не стал. Это невозможно, потому что вампиры — не совсем люди. Они испытывают потребность в небольших количествах человеческой крови из-за серьезных физиологических отличий. Им не хватает каких-то компонентов, содержащихся в крови, впрочем, не стану врать — я просто не понял эту часть объяснений Антона Павловича. Он провел на Еве серию анализов и обнаружил такое количество этих отличий, что серьезно удивился, как это осталось незамеченным раньше, например, еще в приюте? Впрочем, об этом остается только гадать.