— Слушай, Валера, а ты в боковых помещениях все запер?
— Да запер я, запер…
— Смотри — в прошлый раз тоже говорил «за-апер» А настоятель потом ругался. Говорит, пришел с утра в понедельник, а двери нараспашку, в кельях сквозняк.
— Ну честное слово запер, Михалыч! Все двери запер на ключ, а ключ повесил на щиток.
— А окна на той стороне проверил?
— Нет, не успел еще. Может, сегодня…
— Никаких «может». Иди, Валера, проверь. А то если окно случайно откроется, знаешь какая лужа натечет за выходные? Иди-иди, я тебя здесь подожду.
— Зануда ты, Михалыч, — пробубнил невидимый мне из моего укрытия Валера и, судя по звукам, пошлепал проверять окна.
Я попробовал разглядеть циферблат часов. Ч-черт, ни хрена не видно. Единственный на всей улице фонарь болтался по другую сторону от дацана, и здесь я не мог разглядеть не только часы, но даже руку, на которую они были надеты. Скорее всего дело где-то к полуночи.
Вечерняя служба в монастыре давно закончилась. Прихожане разошлись, монахи во главе с настоятелем уехали до самого понедельника. Только двое сторожей никак не могли окончательно убедиться, что окна задраены, двери в кельи закрыты на ключ и в целом вверенный объект пребывает в полнейшей безопасности.
Я стоял, вжавшись в стену монастырской пристройки, и слушал, как они переругивались, стоя на крыльце. Оба молодые, длинноволосые, скорее всего — из местных прихожан. Что ж вы, ребятки, домой-то не торопитесь? Неужели вас там совсем никто не ждет?
Из-за противоположного угла дацана послышались шаги исполнительного Валеры.
— Ну что там? Все заперто?
— Все.
— Хорошенько проверил?
— Хорошенько, Михалыч, хорошенько.
— А собаку спустил?
— Слу-ушай, — захныкал Валера, — ну какая собака? Ты на погоду-то посмотри. Да ее сейчас из будки и мясом не выманишь, льет-то как из ведра.
Секунду поколебавшись, собеседник все же согласился:
— Ладно, запирай двери, пошли.
Позвякав в темноте ключами, сторожа спустились с крыльца, вышли за калитку и, прощаясь, пожали друг другу руки.
— Пока, Валера.
— Давай. До понедельника.
Шаги стихли вдалеке. Теперь только дождь лупил по жестяной крыше пристройки да скрипел, покачиваясь на ветру, фонарь. Я остался один. Нащупав в кармане сигареты, вытащил одну, щелкнул зажигалкой, укрыв ее от сплошной стеной идущего дождя. Всего через пару затяжек сигарета промокла и сломалась у самого фильтра. Вот и покурил.
Ничто не мешало мне делать то, зачем я сюда пришел. Можно было приступать. Боже, неужели я действительно приперся сюда?! Сам не верю. Зачем мне все это нужно? Я поднял воротник плаща и вышел из-под навеса.
Что мы имеем? Имеем мы перед собою монастырь — каменную коробку, в которой, если я все правильно рассчитал, меня ждет сюрприз. А еще мы имеем затруднения с попаданием внутрь этой коробки. Какой идиот-архитектор проектировал это здание? Он что — всерьез рассчитывал, что его детищу предстоит подвергнуться многомесячной осаде целой армии заморских ворогов? Окна-бойницы, гранитные стены, кованые железные ворота… Не монастырь, блин, а рыцарский замок.
О том, чтобы попасть вовнутрь через массивные центральные двери, запертые на громадный амбарный замок, можно даже и не мечтать. Остается окно. Окна в дацане были прорезаны не менее чем на трехметровой высоте. Побродив вокруг здания, я отыскал окошко, под которым росло подходящее по размеру деревце, и швырнул в стекло заранее припасенный булыжник. Надо же. Лет пятнадцать уже не бил окон, а попал с первого раза. Талант, наверное.
В ночной тишине стекло звякнуло жалобно и оглушительно громко. Ч-черт. Заберут в милицию — никакие отговорки насчет редакционного задания не помогут.
Я прислушался. Все вроде бы тихо. Разве что где-то — то ли вдалеке, то ли внутри здания — потявкивала собака. Что там насчет собаки говорили сторожа? Спустили они ее или нет? Вот чего мне сейчас действительно не хватает для полного счастья, так это хорошей сторожевой собаки. Скажем, голодной, спущенной с цепи кавказской овчарки.
Я вскарабкался по дереву и, повиснув на одной руке, принялся вынимать из оконной рамы осколки. Крупные кидал вниз на траву, а мелкие проталкивал внутрь. Когда рука совсем онемела от напряжения, я плюнул на оставшиеся мелкие осколки и полез внутрь. Перекинул ноги, стараясь не пораниться, прополз животом и — спрыгнул.
Лететь было довольно высоко, и приземлился я отнюдь не гладко. Полой плаща умудрился зацепиться за торчащий из рамы осколок стекла, а ладонью угодил прямо в кучу стекол под окном. Кровь тут же закапала на пол. В темноте она казалась совсем черной.
Попадись я сейчас на глаза стража порядка — пальнули бы промеж глаз без предупреждения. Весь мокрый, брюки до колен перемазаны, плащ разодран, плюс залитые кровью, как у Джека Потрошителя, ладони. Доказывай потом, что кровь была моей собственной. Перевязать бы, а то весь перемажусь.
Я приложил к порезу носовой платок и огляделся по сторонам. Где это я? Ба-а! Да это же у нас молитвенный зал. Очень хорошо. Если не ошибаюсь, нужная мне дверь находится прямо здесь, слева за статуей Будды. Ну-ка, ну-ка — точно, есть такая дверь. Очень удачное начало. По такому поводу неплохо бы наконец перекурить. Я уселся на постамент статуи и полез за сигаретами.
Ковер на полу был на редкость ворсистый, гасящий все звуки. Свет сквозь окна почти не проникал. Тишина и темнота. Сидел бы тут и сидел. Рука вот только саднит. «Святотатец, — усмехнулся я, — в буквальном значении слова: „тать святынь“, тот, кто ворует из храмов».
По аналогии вспомнился мне один мужичок, о котором я писал еще по весне. Мужичок этот, как сам клятвенно уверял, решил как-то в три часа ночи помолиться о душе безвременно погибшей своей приятельницы. Для чего на Волковском кладбище влез в церквушку, ту, что прямо напротив могил семейства Ульянова-Ленина. То ли оттого, что церквушка эта носит имя Иова Многострадального, то ли просто оттого, что подготовился к своей вылазке мужик крайне недобросовестно, но при попытке спуститься по веревке с разобранной крыши вниз он гробанулся с шестнадцатиметровой высоты. Да не просто так, а на старинное кованое паникадило, цены немалой. Так что когда через пару месяцев он наконец пришел в сознание, то первое, что увидел, — счет. За разобранную крышу — ее, как оказалось, всего за неделю до этого закончили реставрировать. За две иконы, забрызганные воском, разлившимся из попорченного паникадила. И за само паникадило, ремонтировать которое можно исключительно в Италии — у нас подобных технологий нет. В обшей сложности — тридцать тысяч долларов. Так что мужик предпочел опять и надолго потерять сознание.
Когда-то я читал Данте, и у него, помнится, для святотатцев и осквернителей святынь даже имелся особый круг ада. Надеюсь, ко мне это не относится. Это же не храм. Как там было в той брошюрке? «Никакой религии — полная свобода…»
Я покосился на матово отсвечивающего в темноте золоченого Будду. Что ж ты, парень, за учение-то такое выдумал, следуя которому монахи твои то живых людей в жертву приносят, то за относительно скромные средства, выделяемые на ремонт, готовы всяким мерзавцам чуть ли не руки целовать? Одни неприятности, блин, от твоего изобретения. Хотя нет, баранину твои последователи готовят все же неплохо. Этого у них не отнимешь. Я затушил сигарету, кряхтя поднялся и вышел на лестницу, ведущую на крышу дацана.
На лестнице пришлось подсвечивать себе зажигалкой, но на четвертом, последнем этаже оказалось довольно светло. Сквозь дыры в застекленной крыше падал дождь и был виден одинокий уличный фонарь, стоящий перед монастырем. Я задрал голову. Мерзкая парочка была на месте. Жирный бог-мститель Махакала и похотливая богиня-шлюха Шакти. Фонарь на улице слегка покачивался на ветру, тени скользили из стороны в сторону, и оттого казалось, будто божественные супруги скалятся и строят мне рожи.
Так. Как же это теперь до них добраться? Неведомый мне архитектор, строивший монастырь, умудрился разместить статуи практически на самом коньке крыши. Пожалуй, если бы не строительные леса, мне понадобилось бы как минимум альпинистское снаряжение. А так вроде долезу… Определенно долезу. Здесь я поднимусь по лесам, там перейду по карнизу, тут у нас будет лестница… А вот в самом конце придется мне, скорее всего, повиснуть на руках… М-да.
Голова после вчерашних подвигов немного побаливала, и, прежде чем лезть, я выкурил еще одну сигарету. Хорошо, хоть руки у меня на следующий день почти никогда не дрожат. А то ведь с такой высоты гробанешься — опознавать будет нечего.
Трубы строительных лесов на ощупь были мокрые и холодные. Сперва я еще следил, чтобы не перепачкать светлый плащ в ржавчине, потом плюнул и целиком сосредоточился на том, чтобы не сорваться. Правая рука, левая нога. Левая рука, правая рука. Правая рука, левая нога… Вниз старался не смотреть, держал голову поднятой — далеко ли до тебя, потаскушка Шакти? Сгорая от страсти, ползу, дабы припасть к твоим аппетитным тибетским чреслам. Или чресла — это что-то другое? В общем, ладно. Доползу, там посмотрим, к чему имеет смысл припадать.
На самом верху было холодно и сквозь дыры в крыше ощутимо тянуло ветерком. На земле я бы и внимания не обратил — подумаешь, тоже мне шквальные порывы. А вот здесь призадумался — не сдует ли к едрене-фене?
Чтобы дотянуться до статуи, мне нужно было отцепиться от лесов, встать во весь рост и подпрыгнуть. Ненамного — сантиметров на пятьдесят. И если с первого раза ухватиться я не смогу, то успею вдоволь наораться, пока, сшибая леса, буду лететь вниз.
Отцепить пальцы от ржавой трубы, ставшей вдруг желанной, как талия самой прекрасной девушки на свете, стоило мне больших внутренних борений. Отцепил, стараясь не смотреть вниз, начал потихоньку распрямлять ноги и подниматься с корточек. Прямо над моей головой, раскинув длинные стройные ноги и уперев пальцы в соски своего громадного бюста, возвышалась Шакти. Полуприкрытыми похотливыми глазами она смотрела прямо на меня и слегка улыбалась.
Подпрыгнуть, оторвать ноги от твердой поверхности, ухватиться за навес, на котором стояла статуя и подтянуться на руках. Просто, как раз, два, три. Вот только внизу жадно распахнул свою пасть почти двадцатиметровый провал. Страшно-то как!
Я поглубже вдохнул, присел и — прыгнул. Еще до того, как успел хорошенько испугаться собственной решительности. Обеими руками, сдирая ногти, ухватился за правую ногу статуи, подтянулся, вжался в нее щекой и замер. Казалось, мое хриплое дыхание разносится по всему монастырю и прилегающим улочкам.
«Получилось! — мелькнуло где-то на периферии сознания. — Получилось, мать твою!..»
Я начал потихоньку подтягивать правую ногу, и…
Правильно учила меня мама — никогда не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Или не залезешь на навес обеими ногами. Стоило мне упереться ногой в навес, перенести на нее центр тяжести и начать подтягиваться, как сгнивший за долгие годы цемент попросту развалился у меня под ногой. Часть навеса отделилась от стены и ухнула вниз огромным центнеровым куском. Я, вжавшись в холодную ногу статуи и чувствуя, как седею, слушал — звука не было. Целую вечность, миллионы и миллионы лет не было никакого звука! И только затем, где-то там, далеко внизу, словно в другом мире, тяжко ухнул об пол обрушившийся кусок. Бог ты мой, сколько же времени он летел!
Рук я уже почти не чувствовал. Кажется, я сипящим шепотом матерился, и вряд ли эти стены когда-либо слышали подобные словечки. У-ух, со второй попытки я таки закинул ногу на помост, извиваясь как ящерица, вполз на него всем телом и откатился к дальней от края стене. Ни единой мысли, абсолютно никаких чувств. Только вдох и выдох, выдох и вдох. И кровь стучит в ушах так, что кажется, сейчас выскочит. Живой. Не упал, значит, живой. Господи, хорошо-то как!
Я сидел у стены, медленно, с удовольствием курил сигарету за сигаретой и никуда не спешил. В целом мире не было ничего такого, ради чего стоило бы спешить. Я кидал окурки вниз и с удовольствием ждал, пока они щелкнут, долетев до самого низа. Плащ мой был разодран в клочья, перепачкан ржавчиной, цементом и древней пылью и явно не подлежал восстановлению. Жаль, хороший был плащик…
Когда консул Дэн впервые привел меня в дацан и я — оттуда, снизу, из черт знает какой глубины — увидел статую богини, то помню, первым ощущением было то, что картинка мне знакома. Я совершенно точно знал, что впервые в жизни вижу изображение тибетских богинь, никогда не интересовался я буддийским изобразительным искусством, и тем не менее…
Статуя словно наталкивала меня на какие-то ассоциации. Словно предлагала что-то вспомнить, связать воедино несколько разрозненных фактов, лежащих на поверхности… Мне потребовалось услышать от умирающего бандита слово-пароль «бриллианты», чтобы наконец сообразить: профессор Толкунов… мантра расстрелянного востоковеда… «ввожу свой сияющий бриллиант в твое, богиня, влагалище…».
Можете называть меня извращенцем, но я действительно влез ночью в монастырь, карабкался по лесам на двадцатиметровую высоту, чуть не сорвался вниз и безнадежно испортил плащ с одной-единственной целью — поближе познакомиться с интимными закутками на теле богини. Я пускал кольца дыма в пустое небо и думал, что если бриллиант действительно там, где я думаю, то Кострюков достоин аплодисментов. Ни один нормальный человек не стал бы искать его именно там. Не поймут, взглянут укоризненно, да и перед самим собой в конце концов неудобно как-то.
Ладно, пора расставлять точки над «ё». Я потихоньку поднялся на полусогнутые ноги и, стараясь не подходить близко к краю навеса, подобрался под выпяченный таз богини. Постоял, пригляделся. Богиня была изображена абсолютно голой и во всех анатомических подробностях… Тьфу ты, зараза. Это же просто кусок камня, ничего больше. На живую женщину это похоже только формой. Я решительно протянул руку, и — ладонь плавно вошла в прорезь, ровнехонько между ног богини. Пальцы сами собой нащупали что-то вроде пары маленьких коробочек. Есть!
Я отполз обратно к стене и взглянул на добычу. Из влагалища богини мне удалось извлечь две коробочки. Небольшие, обтянутые голубым бархатом, совершенно одинаковые. Хм… Почему две? Тут что — два бриллианта? Я поковырял ногтем защелку одной из коробок. Поддалась она хотя и не сразу, но довольно легко.
Внутри коробочки лежал клочок бумаги. Старый, пожелтевший от времени и явно второпях вырванный из тетради. Хм, а где же драгоценности? Я нащупал в кармане зажигалку, щелкнул, прикрывая пламя ладонью. Ну что тут у нас за послание потомкам?
«Аллочка!..»
Почерк был сбивчивый, а огонек зажигалки плясал на ветру, так что разбирал я текст записки с большим трудом.
«Аллочка! За мной, похоже, пришли. Если ты сейчас читаешь эту записку, значит, ты получила мое письмо с мантрой и обо всем догадалась. Умница! Прошу тебя — увези Шань-бао из этой проклятой богами страны. Владимир Борисович обещал мне, что поможет вам с Сережкой перебраться в Румынию. Позвони ему, телефон А-14-20. Если мне не удастся выйти, то знай — я всегда любил только тебя. Да хранит тебя бог. Твой Витя».
Я убрал зажигалку в карман. Ветер гудел в разбитых окнах, и я вдруг очень четко представил, как все это могло происходить.
Наверное, Виктор Кострюков уже заканчивал свой рабочий день — убирал в коробки экспонаты или чем он там еще занимался? И во-он через ту дверь внизу в его кабинет зашли. Может, двое, может, трое. Вежливых, гладковыбритых, похожих на майора Борисова. Кострюков все понял, попросил у них десять минут на сборы и принялся лихорадочно соображать, куда бы ему засунуть алмаз? Вот уж нашел выход, умник.
Кто такая Аллочка — я уже, наверное, никогда не узнаю. Жена? Сестра? Симпатичная аспиранточка? Похоже, он был неплохой парень, этот Кострюков. Понимал ведь, что всё — ему кранты, но думал только о ней, об этой своей Аллочке, о том, как помочь ей выбраться из страны… И засунул свой сияющий бриллиант между ног сладострастной тибетской кобылке… А вынул его оттуда я, только через шестьдесят с лишним лет.
Одно непонятно — как же это он, бедный, на этот навес забирался? Хотя Дэн говорил, что раньше здесь была совсем другая планировка.
Я выкинул вниз до фильтра докуренную сигарету и задумчиво посмотрел на вторую коробочку. «Сияющий бриллиант», говоришь? В жизни не держал в руках ничего драгоценнее обручального кольца, да и то это было очень давно. Интересно поглядеть, какие они на самом деле, эти роскошные бриллианты. Я ногтем подцепил край коробочки и приоткрыл.
…Захлопнув футляр, я зажмурился — это было как молния, как удар плетью по глазам. Вспышка, и на мгновение мир словно превращается в негатив. Нет, он не сиял, этот камень. Совсем наоборот, он словно впитывал весь без остатка свет из окружающего мира. Он был словно черная дыра, словно ледяной зрачок, глядящий на нас из совершенно другого мира. Словно капелька самого смертоносного яда на свете. Этот камень даже внешне напоминал череп — изгибы его поверхности явственно складывались в очертания мертвой человеческой головы.
Он действительно потряс меня — столько лет ждавший того, кто окажется способен его отыскать. Я спустился вниз совершенно автоматически, плохо понимая, что делаю. В глазах все еще рябило, и, наверное, именно поэтому я не обратил внимания на то, на что просто нельзя было не обратить: в молитвенном зале, который, когда я уходил из него, был абсолютно темным, теперь горит свет.
Я знал: что-то может случиться. Разумеется, я не думал, что просто приду, заберу камень и спокойно поеду домой отсыпаться. Но честное слово, когда неприятности все-таки начались, они оказались для меня полной неожиданностью.
— Ну что, Стогов, похоже, когда тебя предупреждают по-хорошему, ты не понимаешь. Придется объяснять иначе.
Когда глаза у меня немного привыкли к свету, я огляделся и… Лучше было бы мне не видеть того, что я увидел.
Левой рукой приобняв блондиночку Анжелику, посреди главного молитвенного зала стоял плечистый и бритоголовый бандит Дима.
— Давненько не виделись, — усмехнулся он. — Поговорим, приятель?