Мы с Миа прохаживались по улице в очень плохом настроении. Рана Бобби почти зажила, но с ним явно творилось что-то неладное. Он совсем перестал играть и проводил большую часть времени лёжа перед своим домиком, будто напряжённо размышляя над чем-то. К нам по-прежнему заходили чужие люди и спрашивали, сколько стоит медведь, но Джамаи-бабу теперь никак не мог решиться продать медвежонка. Собственно, расставаться с Бобби никому не хотелось, но всё время шли разговоры: кто знает, что может натворить свирепый зверь, если на него такой стих найдёт? Бобби ведь мог и насмерть задрать разбойников!

Абдул же, который раньше настаивал, что от медведя надо избавиться, теперь говорил:

— Бобби храбрее, чем сын тигра, Бобби никогда не подведёт.

Я не переставала тревожиться за будущее Бобби. И вот однажды мы с Миа решили погулять, чтобы немножко отвлечься. Мы шли себе по улице и вдруг услышали слабый писк. Я заглянула в придорожную канавку и увидела крохотного дрожащего котёнка. Совсем ещё маленький, не больше моей ладони, чумазый котёнок с такой славной рожицей! Бина, конечно, сказала бы, что у кошек не бывает славных рожиц, но что она понимает в кошках!

Я взяла котёнка за загривок и усадила к себе на ладонь.

— Бедненький! У него, наверное, нет матери. Давай возьмём его домой!

Я понимала, что дома будут неприятности. С тех пор как я поселилась у Бины, число кошек и собак в доме увеличилось, потому что я уже не раз подбирала на улице сирот. Но как можно было бросить такого хорошенького пушистого котёнка? Он же пропадёт без материнского глаза!

Мы направились домой. Я предложила Миа:

— Давай назовём кошечку Ту́тул!

Миа понравилось имя.

— Пойдём, Тутул! Тутул! Тутул!

Мы прошли мимо Бобби, который с недовольным видом лежал в тени. Бобби так вырос, что прохожие, увидев его через калитку, поспешно переходили на другую сторону улицы.

Чтобы хоть чуточку развеселить Бобби, я показала ему Тутул, но он с отвращением отвернулся.

Зато Тутул, к моему изумлению, взъерошилась, выгнула спину и угрожающе зашипела. Прежде чем я успела понять, что происходит, она вырвалась из моих рук и прыгнула на Бобби, целясь в его чёрный нос.

Надо было видеть, что началось, иначе невозможно поверить! Крошечная, не больше моей ладони, Тутул хлестала по щекам огромного чёрного медведя!

Нападение было настолько неожиданным, что Бобби растерялся. Он глуповато уставился перед собой. Потом, желая понять, кто его обидчик — цыплёнок ли, котёнок или воробей, повёл своей чудовищной лапой. Как всегда, Бобби не сумел рассчитать силу движения. Тутул отлетела в сторону, шлёпнулась о землю и застыла.

Мы с Миа стали приводить Тутул в чувство. Попробовали напоить её молоком с ложечки. Она не пила. Тогда мы принесли чистую тряпочку, обмакнули её в молоко и свернули наподобие соски. Слава богу, Тутул начала сосать.

Потом ещё раз намочили тряпочку в молоке и дали Тутул соску, но немного заболтались, а когда спохватились, то с ужасом поняли, что Тутул проглотила тряпочку!

Мы пришли в ужас. Животик Тутул стал похож на барабан, но кошечка как ни в чём не бывало приводила в порядок усы и лапки после еды.

Два дня мы ожидали беды. Нам всё казалось, что в любую минуту Тутул может лопнуть. Сама Тутул ни о чём не беспокоилась, носилась по двору и играла. Животик у неё опал, и что самое интересное — съев довольно большую тряпку, она ничуть не утратила аппетит, даже таскала еду у других кошек.

Зато Бобби почти не прикасался к еде и вёл себя очень странно. Я позвала У Ба Со и Абдула, чтобы посоветоваться насчёт Бобби.

— Мне кажется, Бобби заболел, — сказала я. — Он всё время лежит и совсем перестал есть.

У Ба Со наклонился над Бобби и легонько потянул его цепь. Бобби застонал.

— Что такое? — удивился У Ба Со и потрогал ошейник. Абдул тоже потрогал и даже плюнул от злости. Оказалось, что Бобби вырос из своего ошейника: ошейник до крови врезался в его растолстевшую шею.

Я перепугалась.

— Что же теперь будет? Бобби умрёт?

— Глупости! — огрызнулся Абдул. — Почему умрёт? Нужно делать операцию.

Когда Бина, Джамаи-бабу и мистер Джефферсон узнали о беде, они отнеслись к Бобби с сочувствием. Решили пригласить хорошего ветеринара.

Я чуть не плакала и повторяла:

— Бобби нужно спасти!

— Бобби будет жить! — твёрдо сказал Абдул.

Два следующих дня быстро пролетели в трудных хлопотах. Пришёл ветеринар, осмотрел Бобби и ушёл. Пришёл опять, велел приготовить побольше горячей воды, разложил свои инструменты. Когда Бобби дали обезболивающее, Бину и меня услали наверх. Все остальные собрались тесной кучкой около больного. Мы с Биной места себе не находили и через полчаса начали по очереди выскакивать из комнаты и спрашивать, скоро ли кончится операция.

Наконец всё было позади: ошейник сняли, промыли и перевязали рану. Бобби задремал.

Вечером он выпил немножко молока из моих рук. Все стали говорить, что это хороший признак.

Мой учитель освободил меня от уроков, и я не отходила от Бобби, выхаживая его. Всё равно никто, кроме меня, не мог быть при нём — ведь пока не заживёт шея, Бобби нельзя держать на цепи.

Через неделю Бобби поправился. Собственно, шея ещё не совсем зажила. Но Бобби уже опять принялся за свои штучки.

После обеда я играла с Миа, присматривая одним глазом за Тутул. Вдруг Бобби выскочил из своего домика, игриво толкнул меня, так что я повалилась на траву, и полез на вишню. Мне показалось, будто Бобби улыбается мне сквозь листву и зовёт на дерево поиграть.

Бобби ничего не ломал, не безобразничал. Посидел на дереве, слез всё с той же ухмылкой. Потом начал тыкать Тутул своим влажным носом. Тутул разозлилась и закатила Бобби хорошую оплеуху. Бобби отпрыгнул, укоризненно посмотрел на Тутул и пошёл вразвалку к себе.

Я с изумлением наблюдала эту сцену. Видимо, Бобби вырос. Бобби больше не ребёнок.