Картина первая

Морской берег, набережная, парапет с железной оградой; каменные ступени ведут вниз, на узкую полоску пляжа; на заднем плане – море.

Пятничный вечер, солнечный диск медленно склоняется к горизонту.

Миша на инвалидной тележке въезжает на набережную и начинает, выжимаясь на руках, спускаться по ступеням к берегу. В то же самое время молодой человек раз за разом прыгает с набережной в песок на берегу, взбегает по ступеням, делает гимнастические упражнения и снова прыгает. У самой кромки воды человек с собакой (видимый зрителю в основном со спины) играет, бросая собаке обломок вынесенной морем доски.

Ноах и  Пнина появляются на набережной, Ноах чуть ли не силой тянет жену в сторону пляжа.

Пнина. Куда? Куда ты?..

Ноах. Сейчас увидишь!

Пнина. Поздно уже… Мне скоро зажигать свечи…

Ноах. Ничего! Успеешь.

Пнина. Дети… Где дети?

Подходят между тем к парапету, видят море.

Ноах (торжественно). Вот!

Пнина. Дети?..

Ноах. При чем тут дети? Смотри! Что это? Это что?

Пнина. Море, да?

Ноах (в отчаянье, передразнивает ее). Море, да?

Пнина. А разве нет? Это разве не море?

Ноах. Нет, это кошка.

Пнина. Я не понимаю…

Ноах. Невероятно! Невозможно поверить! В первый раз в жизни ты видишь море…

Пнина. Нет, почему же? Мы один раз ездили – летом, купаться, только я вдруг дорогой сделалась больна, не смогла сойти на берег, но издали я видела…

Ноах. Первый раз в жизни ты видишь море, и: «море – да»? Как будто… Как будто это и не море вовсе! Это море! Ты просто еще не постигаешь! Море – вот тут, возле самого дома, как будто в Иерусалиме от нас до твоей мамы, в двух шагах, можно в тапочках добежать, – и пожалуйста, море! Великое море! Крокодилы!.. Не понимаешь? Как будто лев у тебя под окошком!

Пнина (тихонько смеется, его восторг умиляет ее). Лев!..

Ноах. А как еще о нем скажешь? Это… Нет, тут никакие сравнения не подходят. Можно только наоборот: с ним сравнивать. Даже камни Храма – когда Мидраш хочет подчеркнуть их красоту, он говорит: как волны морские… Это не только море, это все, что там, дальше, за ним: Америка, Европа, весь огромный мир, все здесь, в этом воздухе… (Сжимает ее руку, придвигается ближе к парапету.) Прикоснись! Чувствуешь?

Пнина (старается высвободить руку). Нет… Пусти…

Ноах. Почему?..

Пнина. У меня руки… голые.

Ноах. У тебя руки… голые?..

Пнина. Да.

Ноах. Замечательно! Что ты ими чувствуешь, своими голыми руками?

Пнина. Твои руки…

Ноах. Оставь сейчас мои руки! Думай о море, прочувствуй его. Это величие, ширь, свободу! Всю эту синеву без края… Никаких тебе гор на горизонте, никаких преград, никаких мамы и папы и прочих дорогих родственничков, которые день и ночь талдычат, что и как ты должен делать! Я только взгляну – оно как будто внутри у меня – море – все открыто, все рвется наружу, все возможно!.. И такая безмерная жажда: делать, дарить, брать, хватать!..

Пнина (смеется, наслаждаясь его возбуждением). Что же тут брать? Одна вода. К тому же, я слышала, соленая. Вода да соль.

Ноах. Ах, ты слышала! Вода и соль!..

Пнина. Да, соленая вода. Эстер попробовала, когда купалась. И ничего кроме. Вообще ничего.

Ноах. В том-то и дело: ничего, поэтому все! Как микве ночью – никого нет, поэтому являются всякие духи и привидения. Разве не так?

Пнина. Это совершенно другое.

Ноах. Разумеется, совершенно другое. Здесь не привидения, здесь безграничные возможности. Корабли, люди, которые прибывают на этих кораблях из дальних стран, товары – экспорт-импорт, сделки, бизнес, деньги – огромные, бешеные деньги! – а заодно, уж конечно, и всякое жулье, авантюристы, грабители, судебные процессы – обвинители, адвокаты. И все это в нем, все в море – кишит, как рыба. Все указано и предначертано. И Ноах Гринвальд записан в одной из строк. В одной из волн… Иерусалимский тихоня, несчастный ешиботник, который вскоре, в наши дни, станет известным тель-авивским адвокатом! Большой корабль, рыба-кит, левиафан среди прочей мелкой рыбешки! Это называется «море», понимаешь?

Пнина смотрит на него, смеется.

Вот видишь! Оно и тебя начинает радовать. Оно всех затягивает. (Замечает, что Пнина вовсе не глядит в сторону моря.) Ты не смотришь?..

Пнина. Ты… Как ты рад!

Ноах. Ты должна научиться брать от жизни все, что она дает. Пнина! Ты должна научиться наслаждаться жизнью.

Пнина. Я наслаждаюсь, глядя на тебя.

Ноах. Не только на меня! Мир велик.

Пнина. С меня достаточно – как ты им восторгаешься!

Ноах. Пойми, ты должна научиться воспринимать его самостоятельно. Ведь ты не будешь сыта от того, что я ем и пью? Верно? Невозможно, чтобы я ел и пил вместо тебя? Ты человек сама по себе, а не только мужнина жена, не только «помощник человека». Мир принадлежит тебе точно так же, как и мне. Ты обязана научиться брать от него все. Чем больше, тем лучше. Это называется быть современной женщиной.

Пнина. Это как дядя Шая – все время множит исполнение заповедей.

Ноах. Что ты сравниваешь! Он – раб Божий. Раб! А мы с тобой вышли на свободу. Мы! Вдвоем, вместе. Я устал от одиночества. Всю неделю я здесь один. И эти бесконечные поездки: в Иерусалим и обратно. Каждую неделю! Пойдем, спустимся.

Молодой человек продолжает прыгать с парапета, плюхается в песок, вскакивает и снова взбегает по лестнице, чтобы еще раз прыгнуть.

Пнина (испуганно). Что он делает?

Ноах. Как – что? Прыгает. Ты не видишь? Иди сюда!..

Пнина. Чтобы я?.. Чтобы я так прыгала? Ни за что на свете!

Ноах. Правда? Не хочешь попробовать? Спрыгнуть, как он? Как же мы спустимся?

Пнина. Не знаю! Ни в коем случае!

Ноах (смеется). До чего же легко тебя провести! (Обнимает и целует ее.)

Пнина (освобождаясь). Ты что! На улице?.. При народе?

Ноах. Здесь Тель-Авив, Пнина. Это Тель-Авив! (Тянет ее за собой к ступеням.) Иди, тут есть лестница.

Пнина (спускаясь за ним следом). Все-то ты знаешь!

Ноах. А для чего я целый год торчу в Тель-Авиве?

Пнина. Ты работаешь!

Ноах. Я не могу только работать, я должен чем-то поддерживать свой дух. Я стараюсь приходить сюда, по крайней мере, раз в неделю. А если у меня нет времени, я издали смотрю, с улицы Аленби. Я специально устроился именно там, чтобы хоть издали видеть его. Взглянуть на него – это как поцеловать медузу.

Спускаются на пляж, направляются по песку к кромке воды.

Пнина. Ой, я проваливаюсь!..

Ноах (указывая на Мишу, который с великим трудом передвигается рядом). Проваливаешься?.. Ты посмотри на него, что он должен говорить?

Пнина. Но если ему так трудно, зачем же он?..

Ноах. Наверно, оно того стоит. Иначе он не стал бы. Иди!

Пнина шагает дальше, начинает хохотать.

Что ты?

Пнина. Мне песок набился в туфли, щекотно! (Сбрасывает туфли.)

Ноах. Ученик превзошел учителя. Ну-ка и я… (Тоже разувается.)

Молодой человек вновь спрыгивает с парапета, шлепается возле них.

Пнина (пугается). Что такое? Откуда он?

Ноах. С неба!

Пнина. Свалился…

Ноах. Не свалился, а прыгает.

Пнина. Это тот самый, который раньше… Зачем он это делает? Опять и опять – зачем?

Ноах. Это спорт. Песок пружинит, можно прыгать с большой высоты.

Пнина. Тут есть и камни, можно что-нибудь сломать себе!

Ноах. Тем более – элемент опасности! Он имеет возможность испытать свое мужество.

Снова появляется человек с собакой , швыряет невидимой собаке обломок доски. Слышится собачий лай.

Пнина (останавливается в испуге). Я хочу домой. Где дети?

Ноах. Что случилось?

Пнина. Ты не видишь? Собака! Она почти что…

Ноах. Ты как маленькая. Она сюда не добежит. И потом, она со своим хозяином.

Пнина. Что они делают?

Ноах. Ты не видишь? Играют. Хозяин бросает собаке доску, она бежит и приносит ему обратно.

Пнина. Это человек играет, собака не играет. Она просто скачет. Каждый раз тащит ту же доску.

Ноах. Это такая игра. Ей нравится скакать и приносить хозяину его вещь. Потому-то она и лает – чтобы он снова бросал. Это замечательно: человек и собака! Человек и животное… Как пастушок с гусями на твоей вышивке.

Пнина. Вышивка – это совсем другое. Пойдем отсюда.

Ноах. Значит, когда это на самом деле, а не вышивка – это уже не красиво?

Пнина. Не знаю. Я никогда не видела живых гусей. Я перевела этот рисунок с бабушкиной вышивки. Гусь – это совсем другое: это чистое животное, кошерное.

Ноах (сердито). От тебя можно с ума сойти! Какое это имеет отношение к кашруту? При чем тут чистое животное?

Пнина умолкает.

Что же ты не отвечаешь?

Пнина молчит.

Ладно, не важно. Чистое, нечистое… Но все-таки объясни мне: при чем тут кашрут?

Пнина. Я не знаю. Чистое животное – это хорошо, это что-то домашнее…

Ноах. Почему? Только потому, что его можно зарезать и съесть? Сразу видно, что ты дочь резника.

Пнина. Он не только резник. Он еще и кантор. И собирает пожертвования на синагогу…

Ноах. Я не понимаю тебя! То, что животное режут, делает его лучше, красивее?

Пнина. Не знаю. Может быть. Они полезные.

Ноах. Собаки тоже полезные. Овец сторожат.

Пнина. Тут нет овец!

Ноах (смеется). Ты ужасная упрямица. Но не глупа… Нет, вовсе не глупа.

Пнина. Да, ты обожаешь это повторять. А на самом деле думаешь, что я дурочка, да?

Ноах. Нет. У тебя как раз практичный ум. Трезвый, практичный ум. Только как будто… да, вот именно: слишком трезвый для этого мира.

Пнина заходит в воду.

Что ты делаешь? Ты – в море?.. Осторожно! Подожди, я тоже! (Заходит в воду.) Ой, холодно!

Пнина (вглядываясь в песок на дне). Смотри! Весь песок внизу голубой…

Ноах. Это потому, что небо отражается в воде. Да, как будто небо подмешано в песок…

Пнина. Ой, он движется! Как будто… кто-то хочет вытащить его у меня из-под ног! У меня голова кружится…

Ноах. Замечательно приятно, правда? Ладно. Пойдем, надо возвращаться…

Пнина огибает его и заходит еще глубже.

Куда ты? Там глубоко! Не всё сразу!

Пнина окунает в воду кончики пальцев, пробует ее на вкус.

(Глядя на нее с умилением.) Прямо как у себя дома на кухне! Что? Не хватает? Нужно добавить? Соли? Или, может, сахара?

Пнина с закрытыми глазами заходит еще глубже.

(Хватает ее за руку, удерживает.) Стой! Что ты зажмурилась?

Пнина. А тот, который прыгает, он тоже зажмурившись…

Ноах. Да, это как раз подходит тебе – зажмурившись. (Гладит ее по голове.) У тебя волосы отросли. Скоро сможешь заплетать косы как перед свадьбой…

Пнина (открывает глаза – со страхом, но и с восхищением). Ой, вода утягивает меня, смотри!.. Всего лишь вода, а такая сильная…

Ноах (смотрит на нее с удивлением, смеется). Тебе это нравится… До чего ж тебе это нравится!

Пнина. Если бы Эстер видела нас, она бы глазам своим не поверила!

Ноах. Да, а если б твоя мама увидела, она бы умерла от страха. Мы все начнем сначала, мы с тобой – вдвоем, вместе!.. Заново поженимся, заново родимся! Вся страна сейчас рождается заново, здесь, в Тель-Авиве!

Миша приближается к кромке воды, не то выкрикивая что-то по-русски, не то распевая. Рита выплывает откуда-то сбоку, останавливается в воде, перед тем как выйти на берег.

Солнечный диск тем временем касается горизонта.

Ноах и Пнина смотрят на Мишу, прислушиваются к его песне.

(Пнине вполголоса, чтобы не мешать песне.) Ну, где ты увидишь такое в Иерусалиме? Такую красоту! Ради этого он проделывает весь путь – чтобы вот так кричать, петь вот так: навстречу морю, закату… В полный голос!

Ленивые, низкие волны накатывают на Мишу.

Пнина с внезапной тревогой оглядывается по сторонам.

Что случилось?

Пнина (поворачивает к берегу). Я как будто… Я что-то позабыла… только не помню что…

Ноах (со счастливым, сияющим лицом). Да? Я скажу тебе. Ты не поверишь. Как ты могла такое позабыть!

Рита (стоя по пояс в воде, кричит Мише). Чудесно! Замечательно! Хватит тебе орать! Все море поднял на ноги.

Ноах и Пнина смотрят на них.

Миша (обрывая пение). Я не хочу! Не желаю видеть тебя!..

Рита. Это мы уже слышали.

Миша. Уйди, оставь меня! Я тебе тысячу раз уже сказал: ненавижу тебя!

Рита. Для этого ты сюда тащился – всю дорогу – сообщить мне это? Выходи давай, я пошла…

Миша пятится прочь от воды, но останавливается, смотрит на Риту.

Ну, что смотришь?

Миша. Вот так я тебя люблю – когда ты без ног.

Рита. Еще бы! Может, зайти еще глубже? (Проводит рукой по животу.) Досюда? (По шее.) Или досюда? Может, мне вообще нырнуть? Утопиться? Лечь на дно? Чтобы совсем, не одни только ноги!

Миша. С кем ты здесь? Где он?

Рита. Хватит! Кроме позора, от тебя ничего не дождешься.

Миша. Новый твой хахаль. Где он?

Рита. Мой хахаль? Новый? (Обводит широким жестом пляж и набережную.) Вот он! И вот! И эта тоже! И вон тот – который плывет. Все без ног. Все мои хахали! Без ног, без живота, без всего – одни головы. Новый мой хахаль! (Протягивает руку в направлении Ноаха и Пнины.) И этот тоже! И женщина с ним! (Узнает в Ноахе и Пнине соседей, смущается, меняет тон.) Извините. Здравствуйте. Вы ведь наши новые соседи. Из Иерусалима, да? (Смотрит теперь только на Ноаха.) Вы не помните?..

Ноах. Да, конечно. Простите.

Рита. Нет, что вы!.. Вы не могли меня запомнить. Я совершенно иначе выглядела. (Выходит не торопясь из воды, указывает на Мишу.) Познакомьтесь, пожалуйста: мой муж Миша.

Ноах. Очень приятно. Ноах. А это моя жена, Пнина. Могу я чем-нибудь помочь?

Рита. Нет, зачем же. Мы прекрасно управляемся. Правда, Миша? (Жестом призывает Мишу подняться вместе с ней на набережную.)

Удаляются – Рита впереди, Миша за ней.

Ноах (Пнине). Помнишь ее? В соседнем доме… Ужасно жалко ее, правда?

Пнина не отвечает, мысли ее заняты другим.

В чем дело?

Пнина. Свечи! Я забыла зажечь свечи…

Ноах (смеется). Еще бы! Это море! Потому-то я и привел тебя сюда – тут все забываешь. Все начинаешь сначала. Ты сможешь – вместе со мной. Видишь? Так просто – раз, и забыла. И что – случилось что-нибудь? Какое-нибудь несчастье? Погляди на небо – оно на своем месте, не свалилось! Не упало нам на голову, верно?

Пнина. Ты это… нарочно?..

Ноах. Да, вот-вот высыпят звезды. Ты увидишь, сколько тут звезд. Тут не требуется свечей, тут вместо свечей звезды!

Пнина (отстраняется от него, с внезапным страхом). Где дети? Мы бросили их на улице…

Ноах. Почему вдруг – дети? (Указывает вдаль, на набережную.) Вон они! Видишь – Дина? Прогуливается с соседкой и ее ребятишками.

Пнина выходит на берег, Ноах следует за нею. Волна выбрасывает к ногам Пнины доску – ту самую, которую таскала собака. Пнина зачем-то поднимает ее. Невидимая для зрителя собака подскакивает и принимается лаять на нее. Пнина застывает в ужасе, не выпуская из рук доски.

Да отпусти же! Отдай ей! Она тебя укусит!

Пнина остается неподвижной.

Брось! Брось доску!

Пнина (продолжая сжимать в руке доску). Нет… Я… Нет…

Хозяин собаки (приблизившись). Простите. (Забирает у Пнины доску и удаляется. Лай прекращается.)

Ноах (в волнении). Ты не дала ей, ты… Какая отвага!

Пнина (все еще не в состоянии очухаться от страха). Я не могла… Я испугалась… Я думала… Я ухватилась, лишь бы только не упасть…

Ноах. Ты ее победила! Вот что важно, а не то, каким образом. Это Тель-Авив! Это… Смотри: звезды…

Пнина (в недоумении). Звезды?..

Ноах. Да, сейчас ты увидишь, сколько их!

Пнина. И созвездия?

Ноах. Созвездия?..

Пнина. Звезды и созвездия, да?.. Я в это не верю: не верю звездам и созвездиям! Это ворожба, язычество!

Ноах. О чем ты говоришь? Опомнись, где ты находишься?

Пнина убегает.

 

Картина вторая

Спустя несколько месяцев. Двор, небольшой палисадник, скамейка, окруженная цветами и кустиками, рядом с ней торчит водопроводный кран.

Пнина и  Эстер появляются со стороны улицы. Пнина держит в руках кулек с печеньем, останавливается, нюхает печенье.

Эстер. Что ты?

Пнина. Мамино печенье… Ах!..

Эстер. Ты попробуй!

Пнина. Не сразу, потихонечку… Какой запах!.. Запах дома… Я хочу сперва дать детям. А что папа?..

Эстер. Он не видел.

Пнина. Нет, вообще… Он говорит что-нибудь? Про меня? Про Ноаха?

Эстер. Ничего.

Пнина. Если бы он знал!.. Меня тут считают большим авторитетом – а ганце ребецн, ужас!

Эстер. Вот так – с распущенными волосами, без платка?

Пнина. В Тель-Авиве на это не смотрят. Женщины меня спрашивают, что кошерное и что нет и как свечи зажигать. Знаешь, иногда им вдруг захочется – разок в году. (Снова нюхает печенье.) Гвоздикой пахнет… Благовониями субботними… Как он выглядит? Постарел? Как его нога?

Эстер. Откуда мне знать! Знаешь, мне его в Иерусалиме хватает!

Пнина. Вообще-то мне тоже – особенно приятного нечего вспомнить, но все-таки…

Эстер. Почему мы стоим?

Пнина. Мы пришли. Это здесь. Тут и подождем его. Я ему объяснила, как найти…

Эстер. Во дворе? Не в доме?

Пнина. Он так хотел – чтобы не в доме. Я тоже думаю, что так лучше. Здесь приятно: садик, скамейка. Есть даже вода, если пить захочется… (Открывает кран и пьет.)

Эстер. Что ты делаешь? Зачем?

Пнина. Зачем? Пью. Ты не хочешь?

Эстер. Открываешь кран… Без разрешения? Чей он?

Пнина. Всего дома. Наверно… Я точно не знаю. Тут тебе не Иерусалим, тут Тель-Авив! Тут на каждом шагу водопроводные краны, сколько угодно воды – пожалуйста, открывай и пей!

Эстер. Любой, кто захочет?

Пнина. Любой, кто захочет, сколько захочет!

Эстер. Закрути, зачем же? Зря льется. Впустую…

Пнина (закручивает кран). Тут воды достаточно. Ноах объяснил мне: под нами – сплошная вода. Подпочвенные воды. Даже не приходится глубоко рыть. Песок, его легко копать. И все – пожалуйста вам колодец. Этой водой поливают апельсиновые плантации. Как будто там внизу море, совсем как настоящее, только вода в нем пресная. Хорошо, правда? Если кто-нибудь идет по улице и вдруг захочет пить, можно зайти в любой двор и напиться. (Прибавляет как будто по секрету.) И по-маленькому во дворе делают. Женщины тоже, даже девушки, я видела.

Эстер. Перестань! Что ты такое говоришь? Можно правда подумать: а ганце ребецн!

Пнина (усмехается). А почему, собственно, в Тель-Авиве?

Эстер. Что?..

Пнина. Ты и он – ты и Эфраим, встречаетесь…

Эстер. Что значит – почему? Он так предложил. Он хочет, чтобы ты тоже слышала. Ты – моя родня.

Пнина. И не просто в Тель-Авиве, он еще хотел, чтобы не в доме.

Эстер. Ну и что? В Тель-Авиве не обязательно встречаться в доме, так он сказал. Ты сама говорила…

Пнина. Скажи мне: а ты?..

Эстер. Нечего говорить! Мне все равно.

Пнина. Ты еще не знаешь, о чем я, а уже: «Мне все равно!» А он? Он ничего не сказал? Не подал какого-нибудь знака?

Эстер. Знака? Не знаю. Что ты от меня хочешь? Какие такие знаки он должен подавать? А если он просто посмотрит на меня… Если у него голос вдруг сделается такой… Он сват, и все. Он ко мне приходил от имени рава – тотчас как рав овдовел.

Пнина. А он? Когда он овдовел?

Эстер. Откуда мне знать? Это не мое дело. Два года уже. Четверо детей, двое совсем крошечные. Чистенько одеты, но все равно – некому как следует приглядеть. Малышка все время простужена…

Пнина усмехается.

Что тебе смешно?

Пнина. Ты вся покраснела. Ты хочешь за него.

Эстер. Зачем мне хотеть? Когда я чего-нибудь хочу, я все порчу. Я вот хотела, чтоб Шмельке остался, чтобы не уезжал в Америку – на это свое канторство, через суд его задержала, а что вышло? Вышло, что он потребовал развода. Это сватовство, рав этот – это мне наказание. Правильно, это то, что я заслужила: наказание, а не премию. (Плачет.) А он, Эфраим, он все время шутит, смешит, радует сердце, так вдруг хорошо с ним становится. Еще и с детьми… Будут дети, будет мне за кем глядеть, каждый день будет радость, день и ночь радость…

Пнина. Ты хочешь его, и он хочет тебя.

Эстер. С чего это вдруг он захочет меня? Он такой молодой, многие пожелают – выйти за него. Он сюда едет, чтобы сосватать меня за рава. Он ни о чем другом и говорить не станет. Испугается, что все начнут болтать – знаешь Иерусалим? – это же кругом сплошные уши, все тотчас всё знают, в ту же минуту пойдут пересуды…

Пнина. Оттого он и захотел встретиться в Тель-Авиве – чтобы никто не подслушал и не разболтал. Прежде времени. Оттого и в доме не хотел – чтобы остаться с тобой наедине… Вы любите друг друга. Жалко такое упустить. Ты помоги ему.

Эстер. Любим?.. Ты совсем сделалась тельавивкой! У тебя глупости на уме, еще и в кино ходишь. Как я ему помогу? Что я могу сделать?

Пнина. Ты сама почувствуешь. Это как будто в море – тонешь и пытаешься выплыть!

Эстер. С какой стати – в море?

Пнина. Не знаю. Я просто так сказала.

Эстер. Я еще в воду не заходила, а уже должна знать, как тонут? И как оттуда выплыть?

Пнина. Ты почувствуешь. Кто-то идет!

Эфраим (вбегает с мороженым в руках). Здравствуйте! Извините! Я…

Эстер и Пнина смотрят на него с удивлением.

Вы не верите, да? На улице тоже все смотрели на меня. Еврей в капоте и в этой шляпе – в Тель-Авиве! – с тремя стаканчиками мороженого в руках! И не просто так, бегом! Что я могу поделать? Это их мороженое – оно тает. Утекает сквозь пальцы, струится, как песок. Приходится бежать, чтобы хоть что-нибудь спасти. Берите!

Эстер и Пнина смеются.

Что случилось? Смеются… Если в Меа-Шеарим и Батей-Унгарим в двадцатом веке нет мороженого, так что – во всем мире нет мороженого? Берите быстрей, оно исчезает. Берите же – свату дозволено делать женщинам приятные сюрпризы!

Эстер и Пнина берут мороженое, принимаются облизывать стаканчики.

Хорошо, правда? Я исключительно из-за сладостей и сделался сватом. Отец, да будет благословенна его память, время от времени брал меня с собой, когда отправлялся по сватовским делам. И вот, пока они говорят о женихе, о невесте, о брачном контракте и условиях, я набиваю рот шоколадом и конфетами! Какое же сватовство без сладкого угощения. Если так, сказал я себе, сват – прекрасная профессия!

Эстер смеется, Пнина поднимается, направляется к выходу из садика. Эстер и Эфраим остаются вдвоем. Пнина оборачивается и смотрит на них.

Эстер (зовет ее, будто пытается остановить). Пнина! Что, почему?.. Куда она пошла?

Эфраим. Покинула вас. Ваша старшая сестра…

Эстер. Нет, она младшая. Это из-за того, что у нее дети… Поэтому все думают… На самом деле я старше на два года.

Эфраим. Может, они ошибаются оттого, что вы выглядите молодо. Совсем как девочка. Это хороший признак.

Эстер. Когда нет детей, это и как девочка, и как старушка. Вместе.

Эфраим. Да, я понимаю. А все-таки, знаете, когда Бог сотворил женщину, он сотворил ее без детей. Ее самое, полностью живую и существующую. В жизни, знаете, есть очень много вариантов. Это как сорта мороженого.

Эстер. Может быть, не знаю…

Эфраим. Ничего, нам дозволяется остаться одним, вдвоем то есть. Я ведь сват. Это как врач. Я не сам по себе. Я – это не я. Только посланец. То есть не ради себя… (Легкая дрожь колотит его.) Поэтому, значит… Вы присядьте, пожалуйста.

Эстер. Что?..

Эфраим. Я говорю, может, присядем… Тут есть скамейка. У меня вдруг ноги… Уста произносят, а ноги… Хорошо столу – у него четыре ноги… Четыре крепкие ноги и никогда не дрожат…

Эстер (садится, говорит еле слышно, почти шепотом). Вы тоже можете присесть.

Эфраим. Да, конечно. Я тоже могу присесть. Сам говорит, а сам стоит, да? (Усаживается.) Спасибо, мне это нравится – вы, как говорится, пришли мне на выручку…

Эстер. Это Пнина. Я беру пример с нее. В Тель-Авиве делают всякие такие вещи…

Эфраим. Н-да… Ну что ж… Приступим, как говорится… (Не знает, как продолжить.) В жизни своей я еще не устраивал сватовства с мороженым в руках! Кто-нибудь вообще, я имею в виду – во всем мире, приступал вот так к сватовству? Что делать?.. Может… (Хочет избавиться от мороженого, но не решается выбросить.) Нет, я не могу. Там у нас ничего зря не бросают, верно?

Эстер. Мы теперь здесь, а не «там у нас».

Эфраим. Совершенно верно – здесь и еще раз здесь! Однако же… Это «там у нас», оно, знаете, выглядывает… из всех щелочек… Есть другой выход, вот!.. (Решительно принимается за мороженое, не оставляя тем не менее разговора.) Итак… Да! Сватовство. Мы уже говорили… Начали обсуждать… Рав… Я не должен перечислять вам его достоинств: большой ученый, член религиозного суда, всеми уважаемый… (Справляется наконец с мороженым.) Вот, я с ним покончил! Мигом, правда?

(Утирает лицо, отряхивает одежду.) Он тоже желает покончить с этим делом побыстрее – чтобы обручение и сразу свадьба. Он уже полгода как овдовел.

Эстер. Два года.

Эфраим. Простите?

Эстер. Вы. С тех пор, как вы овдовели…

Эфраим. Да. Я… Да… Вы знаете, как выражаются о сапожниках? Что они всегда без сапог. Но я моложе его. У меня есть время. То есть так принято считать… Как будто… Ему-то уже недолго осталось. То есть пусть себе живет до ста двадцати! Что нынешним днем не сделал… не успел, как говорится… То есть нынешней ночью… Простите, эти мои шуточки, они тут абсолютно неуместны. Короче говоря… Вы ему нравитесь. Любовный напиток и прочие обобщения… Тем не менее, как сказано о дереве, которое прекрасно своим видом… Главное же, что вы женщина богобоязненная, примерного поведения, хорошая хозяйка и с добрым сердцем.

Эстер. На сердце у меня горечь…

Эфраим. Да, оно и понятно – когда нет детей… Но для него это будет благословение – без детей. У него уже правнуки имеются. Вы будете печься исключительно о нем, о Торе то есть, чтобы он мог без помех погрузиться в изучение Торы.

Эстер. Моя мука будет ему благословением…

Эфраим. Простите?.. Да, можно взглянуть на это и так: но он будет вам утешением в ваших страданиях.

Эстер. Он не будет!

Эфраим. Что?.. Да, я понимаю. Но это будет исполнение заповеди. Он так и сказал: Господь зачтет мне эту заслугу… Ввести то есть вас в дом…

Эстер. У него и помимо меня хватает заслуг перед Господом.

Эфраим. Да, вот именно. То есть…

Эстер. Как зовут малышку?

Эфраим. Простите?

Эстер. Вашу девочку. Младшую. Я ее на улице видела, мне показалось, она простужена.

Эфраим. Да, Сара, Сарочка. Они там вечно оставляют окна открытыми, постоянный сквозняк! Сестра приходит ко мне помогать, но это, конечно… (Умолкает, смотрит на нее.) Так что же ему ответить – раву? В смысле, когда помолвка, когда свадьба?..

Эстер. Зачем вы хотели встретиться со мной в Тель-Авиве?

Эфраим. Простите?

Эстер. Пнина говорит, это неспроста. И к тому же не в доме. Это тоже неспроста.

Эфраим. Да, верно. Правда. Так легко просить за других, а за себя трудно. Вы отважная женщина.

Эстер. Я тону – я утопаю в этом море!

Эфраим. Я вас не понимаю…

Эстер (слегка приуныв). Это Пнина так сказала… Не обращайте на меня внимания.

Эфраим. Я… Вы подумайте! Я видел вчера сон. Лег после обеда немного отдохнуть… Вздремнул… у бабушки Хавы… Как будто мы договорились собраться там – не у нее в лавке, а рядом, в винном магазине дяди Зейделя, моего дяди Зейделя… Он, знаете, имеет обыкновение пропустить в пятницу после микве стаканчик чистого спирта – чтобы и внутри было чисто, – так он говорит, эдакий педант!.. Две их лавки рядом, вы знаете.

Эстер. На улице Геула.

Эфраим. Да, а во сне там будто стояла бабушкина кровать. И вот я вхожу и вижу… Извините меня, но я вижу, что на мне одно исподнее. Вот как встал со сна… А брюки я будто держу в руках. Почему вдруг? Взрослый человек, сват, и идет к бабушке в таком виде… (Умолкает.)

Эстер. И это все?

Эфраим. Это только начало! (Вскакивает вдруг.) Уже поздно…

Эстер не отвечает, продолжает потихоньку грызть стаканчик с мороженым.

У вас еще осталось немножечко мороженого…

Эстер. Я всегда так – медленно ем. Когда попадается что-нибудь хорошее…

Эфраим. Да, вот именно. (Нерешительно приближается к ней.) Вы понимаете… Я тоже… Разумеется…

Эстер встает, оба тянутся навстречу друг к другу. Сумерки опускаются на город, поблизости зажигается уличный фонарь. Какая-то парочка ныряет во двор, мужчина (это Бени) увлекает женщину в кусты и принимается пылко обнимать. Эстер и Эфраим тотчас отшатываются друг от друга.

Бени (страстно). Иди сюда! Мы можем подняться, там уже свободно.

Женщина. Нет, я так не хочу.

Бени. Ты думаешь, я ее выставил? Ничего подобного, она сама вздумала прогуляться. Идем!.. (Утаскивает женщину поглубже в кусты.)

Эфраим. Вы… Вы видели?..

Эстер. Да…

Эфраим. А как же иначе? Такое невозможно не заметить! И вот… Скоро стемнеет, а я еще не молился.

Пнина (спускается во двор, на всякий случай останавливается поодаль). Ну как? Могу я чем-нибудь помочь?

Эфраим (указывает с усмешкой на кусты). Им там не требуется никакая помощь, верно? Прямо как кошки!

Пнина. Что случилось?

Эстер. Мужчина и женщина – там, вместе…

Пнина смотрит на кусты, пытается разглядеть, что там происходит, это почему-то беспокоит ее.

Эфраим (обращаясь к Эстер). Это мой сон… Подумать только: явиться к бабушке… в нижнем белье… Как такое возможно? И вдруг я понимаю, что я вовсе не к бабушке, я… Это все во сне. Я понимаю вдруг, что пришел к вам, что вы ждете меня в постели моей бабушки… Вы простите… И вот я захожу, и там правда есть кровать, но бабушка и дядя Зейдель и еще какой-то торговец стоят там и беседуют о делах. И они смотрят на меня, и… Вы понимаете. С одной стороны… Да. А с другой стороны… Ну да, люди скажут: пустые мечты и враки. Действительно. Но иногда хочется знать, что это за враки такие… И что стоит за этими враками…

Мужчина и  Женщина снова появляются в кустах. Они все так же жарко льнут друг к другу.

Пнина (отчаянно, зажимая себе рот рукой). Нет!.. Ноах? Рита?..

Мужчина и женщина, услышав голоса, оборачиваются. Это вовсе не Ноах и не Рита.

Я ошиблась… Простите меня. Я не знаю, что со мной творится. Тут у нас есть соседка. Хорошая женщина. Она учит меня печатать на машинке. Мне нравится с ней разговаривать. Ноах тоже… Я…

Жак (входит во двор с улицы с красным пиджаком, перекинутым через руку). Алле!

Пнина (рассеянно). Да? А, здравствуйте.

Жак. Хау ар ю?

Пнина. Простите?

Жак. Инглиш! Ай ноу, ай спиквери гуд. Ю нот инглиш, ай ноу. Ю идиш, ю нот фромхир, ю (исчерпав запас английских слов) зажигаете по субботам свечи, верно? Как моя мама. Я все – порядок! – помощник официанта. В новой гостинице на набережной. У самого моря. Скоро направят на курсы официантов – первые курсы официантов в Израиле! Я теперь больше не Яков!..

Пнина. Да, очень приятно, Яков. Я – Пнина, а это моя сестра Эстер.

Жак. Нет, я больше не Яков! Жак! (Указывает на пиджак.) Ай… дис… Жак! Ез? (Тычет пальцем в пиджак.) Вы не видите?!

Пнина. Да, конечно.

Жак. Красивый, правда? Красный!

Пнина. Да, очень красный!

Жак. Вы сейчас увидите, как он сидит на мне! На мне он еще краснее. (Удаляется.)

Эфраим. Действительно, еще краснее…

Появляется Ализа , в недоумении оборачивается вслед удаляющемуся Жаку.

Ализа. Что за люди тут крутятся в последнее время! Просто ужас – Азия, Африка, кварталы бедноты, хижины из жести… Разве я не права?

Пнина. Простите? Познакомьтесь, пожалуйста, моя сестра Эстер.

Ализа (не слушая ее, продолжает свое). Сын работает у меня в квартире. Ответственная секретная работа. Вопросы обороны. Со своей секретаршей. У меня тут тихо. Можно сосредоточиться. Дома у него невозможно – жена… Я ничего не говорю. Я просто гуляю. Дышу воздухом. (Поворачивается, чтобы уйти, останавливается.) Кто знает, что будет с этой страной? (Уходит.)

Пнина отходит в сторону, на сцене остаются Эстер и Эфраим.

Эфраим. Ну и денек, верно? Тель-Авив вдруг… Сны вдруг… Непонятно, что к чему… Кто я такой, чтобы видеть сны? И еще требовать толкований? Иосиф Прекрасный? Скромный несчастный сват, посредник, верчусь у больших людей под ногами. Так что вы мне отвечаете? Что сказать ему? Когда?

Эстер молча подходит к водопроводному крану, открывает его. Вода течет на землю. Пнина стоит в стороне и поедает печенье – одно за другим.

Правда, это не просто так, что я хотел видеть вас именно здесь. Но только… Вы видите, как оно получается? И рав… Он ведь торопит, вы ему понравились. Можно сказать, пылает страстью. Большой знаток Торы. Как сказано, кто превзошел других в науках, у того и стремления великие… У него глаза загораются, когда он о вас говорит. И руки так, знаете, сжимаются… как будто он уже держит… Кто я, чтобы вставать у людей на пути?.. И потом, он первый обратил на вас внимание, он вас… Я никогда не выдерживал состязаний. Где состязание, там я отодвигаюсь в сторонку. Вы понимаете?..

Эстер. Через неделю. Через две недели. Как пожелаете.

Эфраим. Простите?

Эстер. Рав. Помолвка. Обручение. Все, что хотите! (Уходит.)

Эфраим стоит некоторое время понурившись, затем направляется в сторону улицы. Пнина хочет уйти в дом.

Жак (возвращается в красном пиджаке помощника официанта, задерживает Пнину). Красиво, правда? Это еще что! Погодите, вы еще увидите меня в целом костюме – брюки тоже. Полный комплект! Вместе – и пиджак, и брюки. Пусть все знают, кто такой Жак! (Тычет себя в грудь.) Дис! Ай!

Ализа (снова заходит в садик, указывая на уходящих, обращается к Жаку). Мракобесы эти в черном, и они уже прибыли! Сидели бы себе в своем Иерусалиме, что они, извините, тут забыли? Что им тут надо? (Указывает на освещенное окно.) Мой сын работает! Всякий раз у него новая секретарша. Они просто не поспевают за ним, за его темпом. Что уж там говорить о содержании!

Свет в окне гаснет.

Жак. Там темно.

Ализа. Тьма помогает сосредоточиться. В таком деле, как его, необходимо все как следует продумать. (Поворачивается, чтобы уйти.) Что за манеры, что за уровень – кошмар! (Уходит.)

 

Картина третья

По прошествии месяца-двух. Субботний вечер. Действие происходит отчасти в квартире Ноаха и Пнины, отчасти в палисаднике возле дома. Из окон квартиры и с балкона можно видеть соседний дом. Приглушенный свет, горят только светильники на подоконнике. Жак  в своем красном костюме помощника официанта стоит посреди двора, смотрит на светильники в окне Пнины и Ноаха.

Ноах и  Пнина заходят во двор, Ноах немного навеселе.

Пнина (помогает ему держаться верного направления). Туда…

Ноах. В чем дело?

Пнина. Здесь… Наш дом.

Ноах. Только и знаешь: дом, дом!

Пнина. Извини. Не сердись…

Ноах. Хватит, надоело!

Жак (обращаясь в основном к Пнине). Здравствуйте!

Пнина. Здравствуйте, Яков! То есть Жак. (Ноаху.) Ты помнишь? Это наш сосед, из мансарды напротив. (Жаку.) Как дела? Что-нибудь случилось?

Жак. В гостинице… Сегодня… Ничего… (Старается сменить тему.) Эти ваши светильники… Расточительство, а? Столько масла…

Пнина. Для меня это не расточительство. Ваша мама тоже… вы рассказывали…

Жак. Слишком много масла. Много масла и никакого толку. Все зря, верно?

Пнина. Просто мы сегодня вышли… Может, и правда я слишком много налила…

Жак. Женщины любят транжирить! (Возвращается к тому, что его волнует.) Сегодня в гостинице тоже вышло такое вот… расточительство. Я как раз хотел вам рассказать. Одна женщина… с девочкой…

Ноах (подходит к Жаку, со вниманием рассматривает его костюм, будто не верит своим глазам). Красный! Что это?

Жак. Что значит – что? Это я. Костюм! Комплект! Брюки и пиджак.

Ноах. Приговоренных к смерти обличали в такой костюм – красный. За день до повешенья.

Жак. Неправда. Это форма помощника официанта.

Ноах. Я понимаю. Официанта… Да…

Жак. Почему – официанта? Официант – исключительно в черном. Где это вы видели официанта в красном? Никогда в жизни!.. Помощник официанта!..

Ноах. В самом деле? Я вижу, мне еще учиться и учиться! В мире столько премудростей. В другой раз, идет? (Пнине.) Пошли.

Пнина (Жаку). До свиданья. Расскажете мне потом, что там у вас случилось в гостинице. (Уходит вместе с Ноахом.)

Миша появляется из дверей дома.

Жак (Мише). Вы слышали? Он ничего не понимает! В том-то и состоит преимущество помощника официанта. Так во всем остальном он ниже официанта: зарплата, само собой, чаевые и чтобы рот не смел раскрывать. Но что? В смысле цвета он превосходит! Внешний вид тоже чего-нибудь да стоит, верно? Я слышал, бывает еще голубой. И желтый. (Поворачивается, как будто хочет уйти, останавливается, указывает на свой костюм.) Субботний вечер, не работаю, почему бы не прогуляться? Не вывести его проветриться? Целиком, комплект – брюки и пиджак! (Уходит.)

Миша заходит обратно в дом. Ноах и  Пнина появляются в своей квартире.

Ноах (покачивается, опускается на стул). Что такое? Почему все качается?

Пнина. Это из-за свечей.

Ноах. Свечей?.. Когда ты уже прекратишь изворачиваться? Почему не скажешь прямо: ты выпил лишнего! Включи электричество, хорошо?

Пнина в нерешительности смотрит на него.

Прости… Разумеется. Да… Я… Я сам зажгу. (Поднимается со стула и остается стоять посреди комнаты.)

Пнина (выходит в соседнюю комнату взглянуть на спящих детей, возвращается). Все в порядке.

Ноах. А?..

Пнина. Дети… Они спят.

Ноах. Да ну?! В самом деле? Их не украли? Не похитили?

Пнина. Ты прав, я ужасная трусиха.

Ноах. Ты не трусиха, ты упрямая женщина. Ни за что никогда не уступишь. Цепляешься за свой страх, как будто это спасательный круг. Нашла сокровище!

Пнина. Ты сердишься на меня.

Ноах. Ты должна научиться получать удовольствие и от этого. От дружеских встреч и приемов. Да! И в субботний вечер тоже! Вместе со мной. Ты думаешь, мне это было легко? Не слышала их? Адвокат по переписке!.. Конечно, они-то учились в Лондоне и Бейруте. Правильно! Признаю – виновен. Разве только это? Оставил ешиву, перессорился со всей семьей, пока учился по переписке. И в дополнение к этому еще зарабатывал вам на хлеб – пока учился по переписке. И еще сражался, защищал Иерусалим. Тоже виновен. Стыд и позор, верно? (Покачивается, хватается руками за спинку стула.) Для чего?.. Зачем я встал?

Пнина. Ты хотел включить свет.

Ноах. Да. (Делает шаг, покачивается, падает на стул, смеется.) Но я научился получать удовольствие! Вот именно. Я им показал, что значит выпить и закусить. Как следует закусить! Там не существует режима экономии, о нет! Икра, самая настоящая – красная и черная, не какой-нибудь вам яичный порошок. Да, человек должен уметь наслаждаться хлебом и вином, но черной икрой и виски тоже! Хлеб и виноградная гроздь… Пожалуй, это то, что мне сейчас нужно!

Пнина. Принести тебе?.. Хочешь поесть? Теперь?..

Ноах. Теперь, теперь! Да, у меня разыгрался аппетит. А что – как они? Им подают всякие яства, отборнейшие плоды земли, и они, видите ли, делают великое одолжение, если соглашаются от них отпробовать. Спесь и жеманство не позволяют людям даже поесть по-человечески. Это грех. Не меньший, чем обжорство, и пьянство, и погоня за всяческими удовольствиями – оборотная сторона той же медали. Высокомерие – вот как это называется: пройти мимо, не прикоснувшись. И если б хотя бы была беседа! Сказали бы что-нибудь интересное. Процессы, дела, успехи – скукотища! Если адвокат, так, значит, сушеная вобла? Вяленая селедка?

Пнина (ставит перед ним хлеб и виноград, смеется). Почему вдруг – вяленая селедка?

Ноах (ест). Почему вдруг?.. Вяленые сельди – о чем они говорят?

Пнина (смеется). Я не знаю.

Ноах. О делах! О выигранных процессах, о своем месте в бочке с рассолом, кто лежит на дне и кто пристроился повыше. У кого больше соли во рту, у кого поменьше. И разговаривают все тихо, вежливо, прилично. А то еще подумают, упаси Боже, что они ожили. Снова засолят. Едят и пьют в меру, ничего, разумеется, не пачкают, не марают, не выставляют себя на позор.

Пнина. Ты не…

Ноах. Я – да! И плевать, пускай смеются, пускай издеваются. Человек – не селедка, человек создан по образу и подобию Божьему, верно?

Пнина. Да, так написано.

Ноах. Человек – велик, широк, безмерен. Как море! Он не должен тратить себя на ерунду: карьеру, работу, успех. Есть Вселенная, есть философия, литература, красота, политика! Нужно орать во все горло – громко, воодушевленно. Набрасываться, хватать обеими руками, с разинутым ртом, пусть валится, пусть пачкает, пусть неприлично! Не бояться, что начальник заметит, что он выпучит глаза. (Смеется.) Между прочим, у него роман с секретаршей. Заходят к нему в кабинет, закрываются, через десять минут выходят – все скромненько, молчком, будто больной с медсестрой, будто укол сделали или нарыв вскрыли.

Пнина (смеется). Хватит тебе!..

Ноах. Говоришь «хватит», а сама смеешься. Иерусалимская скромница! Почему ты там не смеялась?

Пнина. Я не понимаю…

Ноах. Есть еще виноград?

Пнина. Еще? После всех бутербродов, что ты там умял?..

Ноах. Сандвичей! Теперь говорят: сандвичей!

Пнина. Мне больше нравится, когда ты ешь хлеб и виноград.

Ноах. Нужно уметь поглощать все.

Пнина. Хлеб и виноград я, по крайней мере, умею сказать как надо.

Ноах. Ты не дурочка, вовсе нет…

Пнина. Я рада. Ты так часто это повторяешь в последнее время. (Подает ему еще виноград.) Вот…

Ноах (не ест, смотрит на ее платье). Да, теперь ты смеешься, теперь и оно тебя не жжет…

Пнина. О чем ты? (Догадывается.) А!.. Платье… Я совсем позабыла. Сейчас переоденусь.

Ноах. Зачем? Вспомнила, до чего ж оно неприлично? Снова обожглась? Такой вырез… декольте…

Пнина. Ты смеешься надо мной…

Ноах. Как же над тобой можно не смеяться? То оно жжет тебя, как огнем, то ты вдруг вообще о нем забываешь.

Пнина. Когда я дома, только с тобой, все совершенно иначе.

Ноах. Опять дом, все тот же дом… Будто нет на свете ничего, кроме дома! Дом так и дом эдак, и опять-таки дом! Топаем домой! Это платье не для дома. За пределами нашего дома тоже существует жизнь. Я должен завоевать свое место в большом мире, это война, борьба, сложная, нелегкая, мне нужна твоя помощь, нужно, чтобы ты была мне под стать.

Пнина. Я стараюсь. Я, между прочим, сама его сшила. Эстер мне только посоветовала…

Ноах. Верно. Но чего мне это стоило – убедить тебя. И еще пыталась удрать оттуда. Схорониться в сторонке. Да ты, если б только могла, в стену бы замуровалась! Я торчу посреди зала – один, как чучело огородное…

Пнина. А в более скромном платье я не могу тебе помочь, быть тебе под стать?

Ноах. Ты превращаешь меня в посмешище!

Пнина. Но почему?

Ноах. Потому что здесь не Меа-Шеарим! Тут недостаточно рожать детей и вести хозяйство. Это там – вся слава царской дочери внутри. Тут ты должна быть со мной и снаружи. И подавать себя с наилучшей, наивыгоднейшей стороны, выглядеть красивой, элегантной, притягательной. Мы оба, именно из-за того, что мы тут чужаки, должны уметь произвести впечатление. Уметь блистать. Выглядеть ослепительными, счастливыми. Наслаждаться жизнью! Вместе! И ты можешь. Ты смогла. Ты преуспела – в этом платье, я видел, как они на тебя глядели.

Пнина. Да, правда, какая-то женщина даже спросила, у какой портнихи я заказываю платья. Удивилась, когда я сказала, что сама шила. И про материю поинтересовалась. Представляешь, не могла поверить, что в Иерусалиме продают такие ткани. Эстер к свадьбе…

Ноах (стонет). О чем ты говоришь? Эстер! Кого ты обманываешь? Мужчины смотрели! Пожирали взглядами твое декольте! И можешь мне поверить, не материя их интересует. Да и не такой уж, честно сказать, глубокий вырез. Там были и побольше. Только у них это просто так, как футбольное поле. А у тебя это… у тебя это жжет. Красота – твой товар, сумей предложить его как надо.

Пнина (усмехается). И жжет, и предложить?

Ноах. Что?

Пнина. Ничего. Я переоденусь. (Хочет уйти в соседнюю комнату.)

Из дома напротив, из квартиры Миши и Риты, доносится краснознаменный хор. Ноах поворачивается к окну. Пнина останавливается в дверях.

Ноах. Он не может больше этого вытерпеть! Призывает ее вернуться. Посылает за ней казачий отряд. А может, он таким образом кричит «караул!». Сообщает всему миру, что жена его гуляет в ночи невесть где. Если бы Красная Армия знала, чему служат ее боевые марши!

Пение внезапно обрывается. Рита заходит во двор. Через плечо у нее перекинута сумочка, слышен стук ее каблучков.

Отчаянная женщина. Как выстукивает каблуками – не пытается прокрасться незаметно, ничего подобного.

Пнина. А что ей скрывать? Она и по ночам работает. Она очень много работает.

Ноах. Ты уверена? В субботние ночи работает?

Миша , как видно, давно поджидавший жену в дверях дома, выступает Рите навстречу, преграждает ей дорогу.

Рита. Дай мне пройти.

Миша не двигается с места и не отвечает.

Я играла в теннис. Теперь корт открыт и по субботам. Вот… (Показывает ему ракетку.)

Миша. В этих туфлях? На высоких каблуках? Новехоньких? Самых дорогих?

Рита (показывает ему теннисные туфли). Вот в этих! Что-нибудь еще? Товарищ Сталин тоже играет в теннис.

Миша. Товарищ Сталин нас не касается! Думаешь, проведешь меня? Зачем тогда переобулась? В теннисных туфлях ходить удобнее.

Рита. Затем, что я люблю на каблуках! Хватит, Миша, уймись.

Миша (придвигается к ней поближе). Без лифчика? Думаешь, я не вижу?

Рита. А хоть и без лифчика! Я могу себе позволить. Дай пройти.

Миша. Что я, не знаю тебя? Минуты даром не теряешь! По ночам идешь со своего тенниса, каблуками стучишь – чтобы все слышали, оборачивались, глядели, как ты тут без лифчика… Титьки под блузкой, как два гуся! Голые и с красными клювами. Всем глаза выклевать!

Рита решительно огибает его, направляется к дому, Миша за ней.

Ноах (смеется). У каждой свои гуси! (Принюхивается.) Духи ее… с ума сойти!

Ализа тем временем заходит во двор, указывает на Риту и Мишу.

Ализа. Что за люди! Ну и что, если они побывали там? Кто им велел оставаться в Европе? Могли бы ехать сюда и мучиться вместе с нами. Я так, прогуливаюсь. Дышу свежим воздухом. (Выходит.)

Ноах. Она прогуливается, а сынишка трудится. И по ночам, и по субботам…

Пнина. Я должна извиниться перед тобой.

Ноах. Передо мной?.. Ты?

Пнина. Это уже давно, когда Эстер была здесь с Эфраимом, мы сидели внизу в палисаднике. Вдруг появляется парочка и скрывается в кустах. Понимаешь, лиц невозможно было разглядеть, мы видели их только со спины. И я подумала, что это… (Умолкает.)

Ноах. Ну? Начала – так говори.

Пнина. Я подумала… что это ты. И… ты знаешь, кто еще…

Ноах. Да, я понимаю. (Смотрит на нее.)

Пнина. Что ты?..

Ноах. Ты хотела переодеться. Этот вырез – его надо упрятать в шкаф.

Пнина. Да, правда. (Хочет уйти, останавливается.) Ты…

Ноах. Что?

Пнина. Ты знаешь…

Ноах. Высказывайся яснее. Как раньше. Помнишь? Суббота. Ночь. Свечи еще не догорели. Ты в своей кровати, в своем углу, а я в своей – в своем закутке. Ты говоришь: «Ноах!..» А я – у меня сердце колотится, как бешеное, – я говорю: «Да…» Тогда ты говоришь: «Принеси мне попить…» И я иду принести тебе стакан воды – всю дорогу с этим стаканом воды, такой долгий путь… И такой короткий!

Пнина. Хватит тебе… Зачем ты?

Ноах. Смущаешься, краснеешь. Красиво при этом свете… Щечки пылают. Пожар… Жжет, горит…

Пнина. Если ты хочешь…

Ноах (не слушает ее, подходит к окну). Ты думаешь, они там тоже… Субботней ночью? Для них это тоже самое подходящее время… страдать от жажды. Но кто подаст ей стакан воды? Он ведь без ног. Ты думаешь, он вообще?..

Пнина (продолжает фразу). Если ты хочешь, я сниму. Я… (Умолкает, не в силах договорить.)

Ноах. Продолжай.

Пнина. Я все сниму… Останусь вовсе… без ничего.

Ноах. О да! В темноте. И чтобы шторы были задернуты.

Пнина. Нет, при свете… Если ты хочешь… Тут достаточно света. Свечи… и снаружи…

Ноах. Да ну? Правда? Что ж, я ценю. Чрезвычайно ценю. (Не двигается с места.)

Пнина. Ты не хочешь?

Ноах. Вот так! Как ты сейчас…

Пнина. Я не понимаю…

Ноах. Такой я тебя хочу.

Пнина. Как? В платье?..

Ноах (потихоньку приближается к ней). Вот именно. В платье. С этим декольте. Сними только то, что под ним…

Пнина (отступает от него). Зачем?..

Ноах. Ты безумно хороша в этом платье. Я вижу… До чего ж ты прекрасна… Я смотрю их глазами… Я их понимаю. Скромница, тихоня, вырез под самую шейку, всего стыдится. Застенчивость тоже… разжигает желание. Застенчивость – это как огонь. Вот так они на тебя пялились…

Пнина. Они смотрели, чтобы…

Ноах. Разумеется – чтобы. Так что? Они желали тебя. Это не означает, что ты им что-то позволила. Они желали тебя, и я этим горжусь. Ты моя жена, ты – моя…

Пнина. Я и так твоя, без этих «чтобы»!

Ноах. Так это еще больше. С их взглядами на тебе, с их…

Пнина. Я не могла вынести эти их взгляды! Поэтому я и хотела уйти.

Ноах. Да? А мне сказала, что из-за детей. Что ты страшно беспокоишься.

Пнина. Не знаю. Мне было стыдно…

Ноах. Ты меня обманула.

Пнина. Ну, извини.

Ноах (приближаясь к ней). Ничего тебе не поможет – ты меня обманула. Нет, выходит, в этом мире праведника. Такова жизнь. Полна соблазнов, и от всего надо отведать. Каждый день что-нибудь новенькое. Я достаточно натаскал тебе воды – стакан за стаканом… Теперь будет так: в этом платье… и с их взглядами… (Гладит ее сквозь платье.) Вот так…

Пнина (не выдерживает). Нет!.. Прости… Я не могу так. Не надо!

Ноах. Да, конечно… Не надо. Прости меня. Я не буду. Я никогда не сделаю тебе ничего такого…

Пнина. Это ты прости меня. Я пыталась… Но я не могу.

Ноах. Все. Хватит об этом. Не расстраивайся. Не создавай из этого проблему. И без того все слишком сложно. Пойдем спать. Я устал. Достаточно на сегодня. Он хочет уволить меня – мой босс.

Пнина. Ты ничего мне не сказал…

Ноах. Что тут говорить? Найду другое место. Это меня не тревожит.

Пнина. Только не торопись. Подыщи что-нибудь получше. Мы прекрасно управимся и с меньшими деньгами.

Ноах. Да, в этом ты мастерица! Это уж точно. Станешь жарить овощные котлетки. Из лебеды. Как в войну. В блокаду. Самые лучшие в Иерусалиме овощные котлетки, верно?

Рита выходит во двор. Миша спешит за ней на своей тележке. Тележка натыкается на какое-то препятствие, Миша слетает с нее и кувырком катится на землю.

Миша. Не вздумай только вернуться, слышишь! Чтоб не вздумала показываться! Я хочу спать спокойно!

Рита (подходит, склоняется над ним). Я помогу…

Миша выпрямляется насколько может, бьет ее кулаком в лицо.

Пнина. Ой, как же так?..

Ноах. Подлец!

Рита подымает Мишу, помогает ему водрузиться на тележку, он отталкивает ее и возвращается в дом. Рита задирает голову, смотрит на окна Пнины и Ноаха.

Куда она смотрит? Что она тут ищет? У нас темно…

Пнина. Нет, свечи горят.

Рита пересекает двор и заходит в их подъезд. Они не видят этого сверху.

Куда она может теперь идти?..

Ноах. Положись на нее – такая не пропадет. Она оттуда. Кто знает, что ей там пришлось повидать… Это совсем другой мир, нечто такое, чего мы даже представить себе не можем. Настоящий мир, действительность! Они там прикоснулись к самой сути жизни, к ее нутру. Те, что остались в живых… Может, у них ничего нет, но у них есть все. Мы здесь в Иерусалиме со всеми нашими предками до седьмого колена – как камни безжизненные.

Звонок в дверь, Ноах идет открыть, Рита стоит на пороге.

Рита. Извините. Я не слишком поздно? Я увидела вас в окне и решилась зайти. Я и в темноте вижу. Про меня всегда говорили, что у меня глаза, как у кошки.

Пнина. Заходите, пожалуйста…

Ноах зажигает свет.

Рита (указывая на свой глаз). Извините. Я ударилась. Играла в теннис…

Ноах. В теннис? В самом деле?

Рита. Там такой корт, это единственное место в Тель-Авиве. Они теперь решили открывать его и вечером. В пятницу тоже. А на электричество у них не хватает денег. И полно всяких колдобин. Не слишком благоустроенно, но я так люблю играть… Мне это просто необходимо. Нас американские солдаты научили. В Европе. Они были настоящие ангелы в своей белой форме и спортивных туфлях. Вообще-то туфли я как раз люблю на высоких каблуках. И чтобы шелковые чулки. У меня это прямо сумасшествие. Я когда не могу уснуть, надеваю шелковые чулки и туфли на высоком каблуке и сразу засыпаю. Как младенец. Мне просто необходимо, чтобы все на мне было самое красивое – и обувь, и платья. И самое дорогое. Я это обожаю. Когда я начинаю думать, сколько часов я должна проработать у себя в кафе ради одной пары туфель или какой-нибудь блузки…

Пнина. Вы, наверно, из богатой семьи… Были…

Рита. Богатой семьи?.. Вот уж нет! У нас даже дырки от шелкового чулка в глаза не видывали. Что хорошо в войне, так это что после можно начать все сначала. Хорошо, что имеется и что-то хорошее. Так много плохого, так почему бы не быть и чему-то хорошему, верно? От мертвых не убудет. А почему вы подумали, что я из богатой семьи?

Пнина. Я не знаю. Так мне показалось. Из-за одежды. Туфли на высоких каблуках…

Ноах. Из-за высоких скул.

Пнина. Как?..

Ноах. У вас удивительно высокие скулы. Вам не говорили?

Рита. Высокие скулы – это признак богатства? (Пнине.) Мужчины ужасно смешные, правда?

Пнина. Вы спрашиваете меня?

Ноах. Моя жена не разбирается в мужчинах.

Рита. О, ваш муж так самоуверен! Вы должны преподнести ему сюрприз. Я, пожалуй, вернусь домой. Уже поздно. И самое смешное, что я ни капельки не устала. Я люблю двигаться. Эта работа: официантки – все время на ногах. Мне нравится обслуживать посетителей. Подавать людям еду. Это то, что им нужно. Бывают разные типы. Неожиданные встречи. Знакомства… Я в кафе нашла себе компаньона, мы с ним откроем контору. Бизнес! Мы уже купили помещение. Я слишком много болтаю, да? Все, я ухожу. (Поворачивается, чтобы уйти.)

Ноах. Это не от тенниса…

Рита. Простите?

Ноах. Фонарь у вас под глазом. Мы все видели.

Рита (смеется). А, господин адвокат!.. Я вижу, мне придется предстать перед судом. Миша, кстати, тоже учится на юридическом. Заочном, по переписке. Что вы на это скажете?

Ноах. Это мы знаем, вы уже сообщали.

Рита. Правда? Мужчина с хорошей памятью – это опасно. Может, вы согласитесь помочь ему? Мы с Пниной будем продолжать учиться печатать, а вы займетесь судопроизводством.

Ноах. Вы меняете тему. Вы его пытались поднять, а он ударил вас. И очень больно.

Рита. Это всегда так – когда у человека нет ног, руки становятся очень сильными.

Ноах. Это все, что вы можете по этому поводу сказать? Он вас ударил…

Рита. А может, я его тоже ударила? Откуда вы знаете? Есть разные способы задеть человека. В конце концов, не так уж приятно в его положении, такая жена – все время где-то носится. Даже в субботу оставляет его одного. Ради того, чтобы играть в теннис со всякими буржуями. Да еще одевается как на бал. В самое дорогое. Ему это необходимо – иногда поколотить меня. Это ему помогает.

Ноах. Понимаю: такой уговор. Вам необходим теннис и высокие каблуки, а ему требуется отмутузить вас. Все довольны, никто не обижен.

Рита. Ваш муж ужасно проницателен. Было очень приятно побеседовать. Можно попросить у вас стакан воды?

Ноах и Пнина как-то странно смотрят на нее.

Я что-то не так сказала? Обыкновенной воды из-под крана. Просто ужасно вдруг захотелось пить.

Ноах направляется к двери в кухню, останавливается, смотрит на Пнину.

Пнина. Ты хочешь, чтобы я принесла?

Ноах выходит.

Рита. Красивое платье. Где вы его купили?

Пнина (в странном смущении). Что?..

Рита. Платье.

Пнина. Я сама сшила. Мне сестра помогла. Она портниха. Если вы хотите, я могу и вам сшить.

Рита. Почему бы и нет?

Ноах (входит с кувшином воды и стаканом). Пожалуйста.

Рита. Ой, зачем же? Полный кувшин!

Ноах. Пейте, сколько пожелаете. Вы совсем охрипли. Наверно, от жажды.

Рита. Правда? Я думала, немножко… (Пьет, замирает вдруг со стаканом в руке, заметив, как Пнина смотрит на нее.) Вы тоже хотите?

Ноах. Я могу принести еще стакан. Воды хватит.

Пнина. Не нужно. Я просто…

Рита (пьет второй стакан, немного не допивает). Я люблю всегда немного оставить. (Выпивает всю воду до конца.) Он будет просить прощения. Я знаю. Он всегда так… Быстро вспыхивает и тут же начинает жалеть. Он и бегал быстро. У него были такие длинные ноги. Мы всегда смеялись, что у него ног вдвое больше, чем надо. В лесу это было очень кстати. Я первым делом обратила внимание на его ноги.

Пнина. Вы там и познакомились?

Рита. Да, я была одна. Решила, все, хватит. Все вокруг гибнут, умирают… Никого не осталось. Кругом немцы, украинцы. И вдруг такой парень – длиннющий. Я иногда зажмуриваюсь и вижу его таким – как тогда. Как будто он стоит в воде, а под водой – ноги. Только не видно их… В сапогах, в тех еще… Он мне сразу понравился. Я ему тоже.

Ноах. Разумеется. Как Адам и Ева.

Рита. Адам и Ева! А, да, я помню, до войны еще, я маленькая была, бабушка рассказывала. Там еще змей был.

Ноах. Да, и змей тоже.

Рита. А почему, вы думаете, мы были как Адам и Ева? Они же были совсем голые. Без ничего.

Ноах. Оставим это.

Рита. Почему же? Это интересно. Я, когда была маленькая, любила размышлять обо всем. Мама говорила, что я, верно, выйду за умного человека. Вы продолжайте, рассказывайте про них. Про нас…

Ноах. Я говорю о себе. О нас. (Обращаясь к Пнине.) Мы тоже, верно?

Пнина. Что?

Ноах. Мы не в лесу встретились, нас сосватали. Но и мы не выбирали. У нас тоже не было других кандидатов. Конечно, можно было отказаться, но нам это и в голову не приходило. Так положено: жениться, и все. Да и почему бы, собственно, не согласиться? Прекрасные семьи. Мы сами тоже неплохо выглядели. Про Пнину говорили одно хорошее: прилежная, тихая, любит вышивать. Все твердили, что она будет прекрасной женой, а главное, замечательной матерью. А я в ешиве учился. Хороший еврей. Так что такая история: хорошие еврей и еврейка женятся, создают семью. Детишек на свет плодят. Обязаны плодить. Обречены! Бог велел – как Адаму и Еве…

Рита. Но ведь вы любили друг друга? Я уверена. Я вообще-то вышла теперь, чтобы на море пойти, воздухом подышать, а после решила: у вас лучше.

Ноах. Это правда, мы тут же полюбили. Вопрос только… Вопрос в том, кого мы полюбили?

Рита. Муж ваш ужасно смешной! Ужасно забавный.

Ноах. Нет, я не смеюсь. Мы совсем не знали друг друга. Ни кто мы такие, ни чем дышим, ничего не знали. И если бы мне сосватали другую девушку, Рахелю или Лелу, я бы и ее тотчас полюбил. Если бы, конечно, она не оказалась уродиной. Всем сердцем полюбил бы. Тем же самым сердцем. Так же, как вы. То же самое – если бы Гриша оказался там в лесу, а не Миша, скорее всего, сошлись бы и с Гришей. Разве нет?

Рита. Не знаю. Мы в самом деле очень любили друг друга.

Ноах. Но это не он пробудил в вас любовь. Вы сами принесли ее с собой. Мы пришли готовенькие со всей нашей любовью, годами копили ее, взращивали, а в тот момент, как подвернулся кто-то, излили на него всю ее целиком. Принялись пить. Вместо того чтобы испить что-то новое – пили самих себя.

Рита. Господин адвокат – большой специалист в вопросах любви. Вам бы стать поэтом!

Ноах. Не перебивайте меня, хорошо? Как будто партнер – это только прозрачный сосуд, который мы наполняем, а наполнив, преклоняем пред ним колени. А все это – только я, я, я! И даже не вполне я, поскольку не я ее выбрал. Как не выбирал себе отца и мать. Муж и жена – вы представляете? – как дети и родители. Это называется – муж и жена? Мужчина и женщина?

Рита (Пнине). Вы тоже так думаете?

Пнина. Я?

Рита. Что вы об этом думаете?

Пнина. Я не знаю. Он лучше знает. Я не пример. Я… Мой отец перестал со мной разговаривать. (Указывает на Ноаха.) Из-за него. Потому что я…

Ноах. О да! Она пошла за мной. И дорого за это заплатила. Безумно дорого! Лишь бы быть со мной, покинула отца и мать. Сестру и тетю и еще двадцать пять человек родни. Это надо ценить. Честь и слава! Как говорится – и были одной плотью!.. Прекрасно звучит, но не меняет того факта… Нет, любовь – это что-то иное, любовь – это когда двое… Это тьма, это ночь, это то, что охотится за тобой во тьме! То, что роет тебе яму, ставит западню…

Рита. Ну и муженек у вас! Ему требуется угодить в западню!

Ноах. Не перебивайте меня каждую минуту, не перебивайте меня!

Рита. Ой, он еще и грозен! Я боюсь. Ужасно.

Ноах (в большом возбуждении, с трудом говорит). Что мне требуется? Чего мне не хватает? Вы-то знаете, чего мне не хватает. Высоких скул, например. Или фонаря под глазом. От его кулака. Вот чего мне не хватает! Да, не хватает!..

Рита (наливает в стакан воды и протягивает ему). Выпейте.

Ноах (пьет). Никто не предложил мне… никогда… стакана воды. Всегда я. Верно? Почему? Очень просто: есть вещи, которые полагается делать женщине, и есть вещи, которые полагается делать мужчине. Так это! Так поступали отцы наши и матери, верно?

Пнина. Да, верно.

Ноах. Пнина охраняет традиции. Старину. Может, Тель-Авив повлияет на нее? Может, она чему-нибудь научится. От вас, например. Не только печатать на машинке. Да, вы подходите. Несколько дней назад она увидела в палисаднике пару, мужчину и женщину, которые обнимались, и… Вы понимаете – она не видела их в лицо. Скажи Рите, что ты подумала.

Пнина молчит.

Рита. В чем дело? Я не понимаю…

Пнина. Я подумала такое, чего вообще не может быть!

Ноах. Нет, ты скажи ей!

Пнина. Я подумала, что это… это… вы. С ним.

Рита. Правда? Я уверена, что Ноах не такой.

Ноах. А вы – такая?

Рита. Я? Я не знаю, какая я. (Пытается уйти от этого разговора, обращается к Пнине, будто шутя.) А как продвигаются ваши дела с печатаньем?

Пнина садится за машинку, быстро-быстро печатает.

Вы… замечательно… Такая скорость!

Ноах (с изумлением). Что ты делаешь? Суббота!

Рита (заглядывая в лист, торчащий из машинки). Вы ничего не напечатали! Просто так…

Пнина встает и отходит к окну.

Вы извините… Я должна вернуться. Спасибо за воду. И вообще, за все. До свиданья. (Уходит.)

Ноах. Пойдем спать. (Скрывается в спальне.)

Жак (появляется на крыше возле двери своей мансарды и обращается к Пнине). Эта женщина с дочкой… То, что я вам тогда рассказывал… Выброшенные деньги… Вы помните?

Пнина. Извините?.. А, да…

Жак. Она взяла самый лучший номер… На верхнем этаже. Самый дорогой во всей гостинице. Заплатила – наличными, вперед. Потом поднялась туда и прыгнула из окна. Вместе с девочкой. Обе сразу… Все сказали… Вы понимаете?

Пнина. Нет…

Жак. Это же впустую! Зря! Такое транжирство… Зачем ей вообще потребовалось брать номер? Да еще самый лучший! Платить! Она же знала, что собирается прыгнуть, могла просто подняться на крышу – задаром. Такие дела, вы понимаете?

Ноах (выглядывает из спальни). Кончен бал. Закрыто. Пора баиньки. Тебе не кажется?

Пнина. Да.

Жак. Что – да? Вы способны это понять?

Пнина. Нет. Нет!

Ноах. Тогда чего ты хочешь? Я ложусь. (Выключает свет.)

Жак. Я этого не могу понять. Я – нет!

Пнина. Нет. Я – нет!

Конец первого действия

 

Картина первая

Спустя некоторое время. Действие происходит в доме Каббалиста. Каббалист сидит за столиком, заваленным книгами и амулетами. Пнина напротив.

Каббалист. Этот амулет – третий, – его поместишь над постелью, в изголовье. Найдется у тебя там потайное местечко?

Пнина. Да, там вышивка висит…

Каббалист. Прекрасно. Это самый верный амулет. Написан настоем роз и крокуса. Медным пером. (Разворачивает перед ней пергамент.) Видишь? Имена ангелов, заведующих любовью. Самых главных.

Пнина (разглядывает пергамент). Что тут написано?

Каббалист. Ты не видишь? «Не заснет, и не задремлет, и не будет нигде знать удовольствия, и станет как жаждущий в пустыне, и не сможет напиться, пока не переменится сердцем своим и не полюбит ее как прежде всей душою…»

Пнина. Нет, зачем же?..

Каббалист. Что – нет? Не хочешь, чтобы он полюбил тебя как прежде?

Пнина. Но зачем же так: «Не заснет, и не задремлет, и не будет нигде знать удовольствия»?.. А это? «И станет как жаждущий в пустыне, и не сможет напиться»… Это вообще уж слишком… Чтобы он так мучился…

Каббалист. Именно – чтобы мучился! Страшно мучился! Чтобы не стало ему житья! Нужно принудить его. Вот когда вернется сердцем своим к тебе, тогда ему и полегчает.

Пнина. Я так не хочу, чтобы принудить.

Каббалист. У тебя есть выбор? Сам по себе он не вернется. Нужно заставить. Силой! Ты не волнуйся, он ничего не почувствует. Будет думать, что это он сам. Что он сам себе господин. Свободен, как лань. С этим вопросом всегда так. Любовь! Что ты думаешь? Если он любит ее, чужую жену – двойное прелюбодеяние! – это по своей воле? Это от Сатаны, духи тьмы, черти из преисподней ухватили его и тащат, волокут, тянут! Водят за нос. Или… незнамо за что… Понимающий да разумеет. Они его в одну сторону, а мы в другую, да покрепче, поняла?

Пнина. Не знаю. Да… Наверно… (Хочет подняться.)

Каббалист. Погоди. Что еще я тебе записал, кроме амулетов?

Пнина (в тоске и смятении). Что?

Каббалист. Какие средства? Привораживающие и… В голове у меня уже все перепуталось… Одни несчастья от этой любви. Все за ней гонятся, все чего-то ищут!.. Как будто голод на земле. Нескончаемый. Как будто не семь тощих коров, а целое стадо! Должны ведь быть и тучные, тучные-то куда подевались? Я тебя спрашиваю!

Пнина (в растерянности). Халу испечь… С именами…

Каббалист. Вернейшее из средств! Только смотри, имена не перепутай, правильно пиши. Это очень важные ангелы: Азиэль, Ансиэль, Ансипаль, Питхиэль, Патха. Очень важные! И не забудь положить в печь виноградные листья. И ветви мирта. На каждом листе напишешь имя, а после сожжешь, поняла?

Пнина. Что? Да…

Каббалист (открывает одну из лежащих на столе книги, углубляется в нее). Вот, еще средство… Дам тебе… Девятнадцать капель пота – с лица твоего и тела, и девятнадцать капель мочи, утренней… Утренняя роса… Добавишь ему в кушанье и прочтешь, что тут написано… Вот… записка тебе… и чтобы съел все полностью до крошки!

Пнина смотрит на него в ужасе.

Что ты смотришь? Не поняла? Со своего лица и тела, и…

Пнина. Нет, не надо! Ничего. Я должна вернуться…

Каббалист. Погоди. Взявшийся исполнять заповедь да завершит ее ко благу. Прибавь к тому, что он больше всего любит. Пряностей положи. Он ничего не почувствует.

Пнина встает и направляется к дверям.

Погоди! С женщиной-то мы еще не покончили. Как ее звать?

Пнина. Нет, не надо! Не хочу, чтоб она умерла! Ничего не хочу! Нет!

Каббалист. Кто тебе сказал, что умрет? Даже Синедрион не приговаривал к смерти. Во всяком случае, не так быстро… Есть всякие способы… Можно устроить, чтобы стала страшна как смерть. Чтобы лишилась разума. Чтобы…

Пнина. Нет, ничего!

Каббалист. Только что желала ей погибели, а теперь «ничего»?

Пнина. Когда я желала ей погибели? Я не желала! Наоборот, я сказала, что не хочу…

Каббалист. Да, я вижу… Что ж? Пусть будет так… Дважды «наоборот» – получится как надо…

Пнина. Я только одного хочу – чтобы она любила своего мужа, а не моего! Чтобы всей душой любила! Вот и все.

Каббалист смотрит на нее в некотором недоумении.

Что? В чем дело?

Каббалист (устало и равнодушно). Ничего… Устал я… Строптивая женщина… Своевольная… Слишком доброе сердце. Пусть… Достаточно. Если не поможет, после дам другие средства… Более верные. Бери. Хватит на первый случай.

Пнина идет к выходу.

Ты же ничего не взяла!

Пнина. Чего не взяла?

Каббалист. Все оставила: амулеты, талисманы, записки… Бери!

Пнина (останавливается в сомнении). Он… Ему это не понравится…

Каббалист (смотрит на нее с искренним интересом). Ты где родилась?

Пнина. В Иерусалиме.

Каббалист. Да? А я уж подумал, ты вообще не от мира сего. Небожитель. Ангел непорочный… Значит, хочешь дать ему то, что ему нравится? (Воодушевляется.) На здоровье, пожалуйста! Дай ему ее. Эту бабу. Эту Лилит! Соблазнительницу. Прелюбодейку. Дай ему и благослови! Любовь – это битва, это борьба, ты не понимаешь? Ты о чем печешься? О его удовольствиях? Или об истинном его благе? Заставь его вернуться к тебе – наставь на путь праведный! Этим ты ему поможешь, так ты его спасешь! Поняла?

Пнина (еле слышно). Да.

Каббалист. Слава Богу, хоть что-то еще понимает… И запомни: главное – вера! Нужно верить в силу талисмана. Поняла?

Пнина. Я не знаю… Я…

Каббалист. Говори, я слушаю.

Пнина. Эти амулеты, все эти средства… Это… очень несовременно…

Каббалист. Что?.. Несовременно?! А несчастья твои – современны? Они-то откуда? Не от современности этой? Ты только прислушайся, что ты говоришь! Человека режут, а он хвалит палача своего. Корова и та мычит, когда ее под нож волокут!

Пнина. Что? Да. Я думаю…

Каббалист. Несовременно! А любовь – современна? Все от Сатаны и от преисподней! Дурят вам голову, вбивают, будто гвоздями: «Современность! Прогресс! Модернизация!» Как будто: «Свят, свят, свят!» Свят Дух Святой, а не прогресс этот поганый! Прогресс ваш у меня на зубах, будто щебень трещит! Человеку мед требуется, а не щебень.

Пнина. Да. Правда. Спасибо вам. (Снова направляется к выходу, не дотронувшись до амулетов и записок.)

Каббалист. Скажи, ты зачем пришла?

Пнина. Я не знаю… Мне одна женщина в синагоге сказала…

Каббалист. Нет уж, не морочь мне голову – это ты сюда пришла, а не синагога! Нужна тебе помощь? Или не нужна?

Пнина. Нужна…

Каббалист. Так бери! Заплатить – заплатила. Заплатила, должна воспользоваться. Я даром денег не беру. Хочешь выставить меня шарлатаном? Побирушкой?

Пнина. Что вы! Нет, конечно…

Каббалист (сует ей в руки амулеты и записки). Бери! Поможет – хорошо, не поможет – тоже не велик убыток. Как сказано: «Не дано нам завершить трудов наших, но и отлынивать от них не дозволено…»

Пнина. Большое спасибо. (Хочет выйти.)

Каббалист. Еще что-то хотел прибавить… Подвесь внизу под кроватью – с той стороны, где он спит, – рыбий глаз и кроличье ухо. Одно против другого. И семь волосинок из волчьей шкуры. Так надежней будет.

Пнина. Что? Зачем?..

Каббалист. Так. Без объяснений! Тем-то эти средства и хороши. Не напрасно сказано: «Путь мужчины к женщине – нет чуднее этого».

Пнина. Где же я достану?..

Каббалист. Рыбий глаз? Легче легкого, у рыбы.

Пнина. А кроличье ухо?.. И эти… волосинки…

Каббалист. Из волчьей шкуры.

Пнина. Да ведь…

Каббалист. Ты права. Самая большая проблема в любовных делах – кроличье ухо. И волосинки из волчьей шкуры. Где достать? Не так-то просто… Верно. Господь да смилостивится над тобой и да подаст тебе помощь! И всему дому Израиля…

 

Картина вторая

Через несколько дней, под вечер. Квартира Ноаха и Пнины. Ноах в спальне, где находится и его рабочий стол, укладывает чемодан. Ализа внизу через силу пересекает дворик, видно, что она серьезно больна. Жак  в своем красном костюме торчит на крыше, вскарабкивается на невысокую каменную ограду, размахивает руками, пытаясь удержать равновесие. Пнина заходит во двор.

Пнина (Ализе). Здравствуйте!

Ализа не отвечает.

Что-нибудь случилось?

Ализа. Что должно случиться?

Пнина. Я не знаю. Вам нездоровится? Что сказал врач? Вы утром ходили…

Ализа. А если и сказал!.. Так что? Я из этого не устраиваю трагедии, подумаешь, температура! Под конец все умрем.

Во двор спускается Бени , без единого слова передает матери ключ и удаляется со своей спутницей. Ализа как будто хочет задержать его, но не решается. Хватается за скамью.

Пнина. Вы хотите сесть? Помочь вам? (Протягивает руку, чтобы поддержать ее, но опаздывает со своей помощью.)

Ализа. Я уже сижу.

Пнина. Простите. Я только… Ничего. Если вам что-нибудь понадобится…

Ализа. С какой стати – понадобится? Лишь бы языком трепать! Выставляются, какие мы, дескать, добрые. Денег не стоит… Терпеть не могу, когда зря болтают! Он у меня не таков. Мой сын, весь в меня! Ушел – и все. Ни полсловечка. А что тут говорить? О здоровье моем справляться? Взять да спросить, как мать себя чувствует? Что пользы… А я что – во всем разбираюсь, все понимаю? Трижды был ранен. И каждый раз врачи думали, все, конец. А ему хоть бы что – встанет и обратно в свою часть, дальше воевать!.. Так-то… На это вы что скажете?

Пнина. В самом деле? Сразу вскакивал и…

Ализа. С какой стати – вскакивал?

Пнина. Простите. Это на пляже – там один прыгал с парапета. Упадет, вскочит и снова бежит прыгать… Ни за чем, просто так.

Ализа. Мой сын не прыгал на пляже с парапета! Просто так! Он был ранен на войне. Был тяжело ранен, но возвращался в свою часть. Один раз ему угодило вот сюда, в шею. Как будто зарезать хотели…

Пнина (прижимает руки к собственной шее, будто пытается защититься от ножа). Нет!..

Ализа. Вот именно, что «да»! Почему ж «нет»?

Пнина. Извините. Конечно… Я хотела сказать, наоборот… то есть…

Ализа. Допустим, один раз – это еще куда ни шло. Но остаться в живых и снова рисковать головой?.. Так вот испытывать ангела смерти? И что с того, что он работает у меня на квартире со своими секретаршами? А я таскаюсь по улицам с температурой… Что из того? Допустим, не спрашивает, как я себя чувствую… Откуда мне знать, что у него за дела? У меня, слава Богу, всего хватает. Ни в чем не нуждаюсь…

Пнина. Вы хотите, чтобы я помогла вам подняться? Проводила домой?

Ализа. Кто тебе сказал, что я хочу домой? Запрещено мне, что ли, здесь сидеть?

Пнина. Нет, конечно. Простите… (Решается отойти, вдруг видит Жака, балансирующего на краю крыши, останавливается.)

Жак. Вы боитесь! Вы опасаетесь, что со мной что-нибудь случится! Что я упаду с крыши. Или вообще что-нибудь такое…

Пнина. Нет, но зачем?..

Жак. За меня не нужно бояться. Я только проветриваю его. (Указывает на свой костюм.) Я ни за что не упаду! Упасть? В этом костюме? Вы меня понимаете?

Пнина. Да, я понимаю. (Направляется к подъезду.)

Ализа (поднимается с лавки, видит в высоте Жака, говорит словно бы ему). Вот есть же такие! Обязательно совать свой нос! Основного никто не знает. Кто помнит, что он получил знак отличия – за храбрость? Мой сын? Я иду по улице, все вокруг снуют, бегут, спешат – еще бы! – важные господа. Никто не поинтересуется. Сплетничают, что он работает со своими секретаршами – сверхурочно. Мне-то что? Пусть болтают. (Уходит.)

Пнина заходит в квартиру, видит Ноаха , пакующего чемодан. Тот стоит к ней спиной и как будто не замечает ее. Некоторое время она молча смотрит на него, наконец решается заговорить.

Пнина. Ты… ты сегодня рано вернулся…

Ноах (слегка обернувшись). Да. (Продолжает укладывать вещи.)

Пнина (не знает, что сказать и как повести себя). А что?.. Где дети?

Ноах. У друзей. Малышка останется там ночевать.

Пнина. Останется?.. ночевать?!

Ноах. Ты сама сказала, что вернешься поздно. Она любит играть у них. Чем ты недовольна?

Пнина. Недовольна?.. Нет, если ей нравится… (Умолкает.) Ты не спрашиваешь, как там было? В Иерусалиме…

Ноах. В самом деле! Как это я не спрашиваю.

Пнина. Все в порядке. Но вообще-то… Не очень. По правде сказать, они мне не особенно обрадовались. Никому я там не нужна. Через неделю свадьба, и как будто ничего не происходит… Все будет очень скромно. Я слишком много говорю, да?

Ноах. Прости?

Пнина. Ничего… (Снова не знает, как быть.) А что?..

Ноах. В чем дело? Хочешь о чем-то спросить?

Пнина (указывает на Жака, стоящего на крыше). Смотри… Он опять там… на крыше. Мне кажется, с ним что-то не в порядке… Ты помнишь? Однажды рассказывал про женщину, которая… выбросилась из окна… вместе с дочкой… И с тех пор он как будто… Все говорит, что ж это получается? Совершенно напрасно заплатила столько денег…

Ноах. Очень-очень интересно. Чрезвычайно интересно… (Выносит чемодан из спальни, ставит на пол в гостиной.)

Пнина. Что?

Ноах. В каком смысле – что?

Пнина. Чемодан…

Ноах. Да, это чемодан. (Снова уходит в спальню.)

Пнина (говорит с трудом, не в силах преодолеть своего отчаянья). Когда папа бывал дома, у нас из-под кроватей торчали его чемоданы… Как тапочки… Я всегда знала, если чемоданы на месте, значит, папа дома. А когда их нет, значит, его нет… Ты тоже… когда ты в прошлом году… каждую неделю уезжал в Тель-Авив…

Ноах (из спальни). Совершенно верно.

Пнина. Мама резка с ним… То посылает его купить хлеба… То потом снова, надо принести соли… дескать, забыла сказать… Ничего страшного, говорит, если он мог без конца кружить по Америке, ничего ему не сделается пройтись капельку и по нашему кварталу. Понимаешь – как будто сводит с ним счеты, припоминает ему те годы, когда он не был дома… Ты не слушаешь…

Ноах. Да.

Пнина. Он не стал со мной разговаривать. Ни слова. Но посматривал… как будто все-таки предлагал помириться. Но ему это трудно… Жаль, правда? Так много лет провел в Америке, все время в дороге, в поездах, всегда один, а под конец… Знаешь, мне вдруг захотелось поскорей вернуться сюда, в Тель-Авив. Я вдруг почувствовала, хватит с меня Иерусалима. Я сама себе удивляюсь…

Ноах заходит в комнату с еще одним чемоданом, ставит его на пол, пытается застегнуть, это ему не удается.

Снаружи Ализа заходит с улицы во двор, с трудом передвигает ноги.

Пнина (подходит к окну, видит Ализу, снова говорит не о том). Погляди на нее… Совершенно больна, а продолжает разгуливать… вообще-то она любит бродить…

Ноах. В самом деле? Любит бродить?

Пнина. Да. Сейчас присела, но обычно…

Ноах. Она не любит разгуливать, она не любит бродить! Это дорогой сыночек выставляет мамашу из квартиры – больную! – чтобы слонялась по улицам, чтобы не мешала ему трахать девок в ее же постели!

Пнина (потрясенно). Что с тобой? Как ты разговариваешь?..

Ноах. Я говорю правду. А ты все время лжешь, выкручиваешься, притворяешься! Сама себя обманываешь. Прячешь голову в песок. Лишь бы не видеть правды. Говоришь черт знает о чем, только не о том, что тебя действительно волнует. Можно подумать…

Пнина (усмехается). Да. Но ее сын… (Замолкает.) Представляешь – три раза был ранен! Во время войны. Она мне рассказала. Был тяжело ранен, а как только поднимался на ноги, тотчас возвращался на фронт… Трудно поверить – глядя на него, правда? (Указывая наконец на чемоданы.) Зачем это?..

Ноах. Что – зачем?

Пнина. Чемоданы…

Ноах. Ах, чемоданы!.. Наконец-то! Ты не знаешь, зачем чемоданы?

Пнина. Для поездок… Чтобы…

Ноах. Вот видишь – ты знаешь. Эти чемоданы тоже – чтобы уехать, уйти, улететь отсюда! Оставить все, послать к чертовой бабушке, не быть здесь больше!

Пнина. Я не понимаю…

Ноах (приносит из спальни ее записки и талисманы). А это ты понимаешь? Это! У меня под подушкой! И над постелью. И в ящике письменного стола. Что это?

Пнина. Амулеты…

Ноах. Правда? Просто удивительно! А я-то думал, что это сушеные осы или желтые скорпионы. Под каждым камнем скорпион. Кто их туда засунул, как ты полагаешь?

Пнина. Ты сам знаешь…

Ноах. Кто их всюду понапихал?

Пнина. Я.

Ноах. Этим ты хотела удержать меня – этой пакостью? Ворожбой? Вернуть меня с помощью жаб и дохлых жуков? Чтобы я снова полюбил тебя? (Разбирает написанное на амулете). «Чтобы не уснул и не задремал…» Действительно, не задремал – все мечтал о ней, тосковал. С ума сходил. И все силой сушеного таракана.

Пнина. Прости меня. Я не предполагала, что ты так рассердишься.

Ноах. Да? А что ты предполагала?

Пнина. Я не знаю… Я думала, это не может причинить никакого зла.

Ноах. Никакого зла? Принудить меня полюбить тебя с помощью всякой чертовщины? И вообще… невесть чего! И главное, чтобы я не знал и не ведал. И при этом надеялась, что тебе это удастся, да?

Пнина. Я не знаю… Нет, я не надеялась.

Ноах. Не надеялась, но делала! Еще лучше! Что за идиотизм! Это на грани… У меня просто нет слов!

Пнина. А что еще я могла сделать?

Ноах. Хороша логика! Веская причина.

Пнина. Если я тебе не мила, для меня все пропало. Все у меня валится из рук. И тогда… Тогда я еще больше становлюсь тебе противна.

Ноах. Не это ты должна была делать. Ты не понимаешь? Не это!

Пнина. А что же. Скажи, я сделаю.

Ноах. Прежде всего не требовать, чтобы я тебе объяснял. Сама подумай и догадайся! Ты не дурочка, но ты уперлась как баран. Я не знаю почему. Одна сплошная глупость, какое-то помешательство! Это доводит меня до бешенства, это… (Останавливается, замолкает. Пытается говорить спокойно.) Живи. Просто живи. Работай. Наслаждайся жизнью.

Пнина. И тогда ты полюбишь меня как прежде?

Ноах. Опять двадцать пять! Да ты должна стремиться как раз к обратному – устроить свою жизнь без меня. Без моей любви. Позабыть меня, вычеркнуть… Просто жить!

Пнина усмехается.

Что тут смешного?

Пнина. Значит, если я позабуду тебя – откажусь от тебя, тогда ты, может быть, полюбишь меня снова. Так я-то уже не захочу…

Ноах. Вот и прекрасно! Будешь свободна. Наконец-то! Что тебе за дело, что станет со мной? Ну да, так ты не захочешь!

Пнина. Я так не хочу. Я хочу хотеть.

Ноах. Знаешь, с тобой говорить!.. Ты не слышишь, что ты плетешь… Презренная рабыня. Ты молодая, красивая женщина, можешь начать жизнь сначала. Познакомишься с другими мужчинами, снова влюбишься. Или знаешь что? Возвращайся в Иерусалим. Ты говорила про отца. Теперь ты можешь помириться с ним. Выйдешь там снова замуж. Найдешь себе кого-нибудь – не обязательно, чтобы был слишком уж религиозный, достаточно просто богобоязненного. Как ты. Делай что-нибудь! Живи! Не стой истуканом посреди дороги!

Пнина (в совершеннейшем потрясении). Снова выйти замуж?.. Как это? Я твоя жена…

Ноах. Ты не будешь больше моей женой. Ты уже теперь… Я… Мы с Ритой… Тебе ведь известно, что между нами происходит… Ну где, по-твоему, я пропадаю ночи напролет? Не знаешь? Мы с тобой разведемся. Я дам тебе развод.

Пнина. Развод?.. Как это?

Ноах. Развод! Не знаешь, что такое развод? Тора разрешает. Даже в Иерусалиме разводятся. Ты пойдешь своей дорогой, я – своей. Все, хватит, конец!

Пнина. Я ничего не понимаю…

Ноах. Я не верю тебе! Ты!.. Ты прикидываешься. Я ухожу. Ухожу отсюда! Ухожу из дому. От тебя. Не волнуйся – я буду присылать тебе деньги. И детей буду навещать. Но это все, конец – я ухожу, ухожу! Поняла?

Пнина без слов смотрит на него.

Хватит! Нельзя одну и ту же скотину резать дважды. Уймись!..

Пнина. Прости меня.

Ноах. Тебя не за что прощать. Это я. Но я не могу иначе, не могу! Я обязан уйти.

Пнина. Нет, это я. Я вела себя некрасиво. Неправильно. Я глупо поступила – с этими талисманами, ворожбой… Почему же ты должен уходить?

Ноах. Я не должен – я хочу, я жажду уйти отсюда! Талисманы – чепуха, это была всего лишь последняя капля. Я еще надеялся, может, как-нибудь все-таки сумею остаться – несмотря ни на что. Ради детей. Ради тебя, как-нибудь привыкну существовать возле тебя. Теперь я вижу, что это невозможно. Сегодня дохлые скорпионы, завтра начнешь общаться с духами. Мы с тобой существуем в двух разных мирах. Как будто один из нас живет на Земле, а другой на Луне.

Пнина. Кто же на Луне?

Ноах. Не важно. Это аллегория. Чтобы объяснить тебе. Это как рыбы и лисы. Одним нет места на суше, другим невозможно жить в воде. Для одного море – родная стихия, а другой в нем тонет. Что одному хорошо, то другому смерть. Понимаешь?

Пнина. Я, конечно, в данном случае рыба.

Ноах. Зачем?! Зачем ты опять! Ты нарочно бежишь от главного. Я лишь пытаюсь показать тебе, какая между нами пропасть! Правда, ты пошла за мной… Оставила семью, поссорилась из-за меня с отцом. Но в действительности ты не способна последовать за мной. Телом ты, может, и здесь, но душой ты в другом месте. У меня нет больше сил тащить тебя за собой. У меня своя битва, я сам едва держусь на поверхности, с трудом барахтаюсь, пытаюсь не пойти ко дну, а тут ты со своими талисманами! (Хватает пергаменты.) Одна эта вонь, один этот смрад может довести человека до помешательства… Один только запах! Я задыхаюсь от него. От них несет синагогой, ешивой! Моим мудрым отцом! Все, что для меня непереносимо, ужасно, – все в этих клочках кожи. Я обязан вырваться, бежать – не важно куда, но бежать!

Пнина. Но почему обязательно ночью? Где же ты будешь спать?.. Все твое здесь… Твоя постель…

Ноах. Я не верю! Ты мне назло говоришь. Где я буду спать? Мало, что ли, мест на свете, где можно прилечь и уснуть? Я снял комнату. Возле ее конторы. Это будет теперь наша общая контора. И прекрати свои заботы обо мне! Печалься о себе. Разберись наконец, что с тобой происходит. Думай о себе! (Рывком поднимает чемоданы, один из них раскрывается, все его содержимое вываливается на пол.)

Пнина наклоняется и принимается собирать разбросанные по полу вещи.

Что ты делаешь?

Пнина. Помогаю тебе… Собрать…

Ноах. Помогаешь мне?..

Пнина. Да.

Ноах (силой поднимает ее, оттаскивает от чемодана). Ты не понимаешь, что здесь происходит? Ты не должна помогать мне, напротив! Ты меня сведешь с ума… Я ухожу от тебя, а ты… Почему ты не хочешь оставить меня в покое? Все как с гуся вода! Как будто я ничего не сказал… ничего не сделал… Как будто меня вообще не существует! Я существую, существую! Но уже не с тобой – с ней. И как еще существую! Я люблю ее. В этом нет никакого греха. Такими Бог нас создал – не только плодитесь и размножайтесь! Этим человек отличается от скотины – свободой выбора, свободой, да!

Пнина снова наклоняется, поднимает с пола какую-то вещь и кладет в чемодан. Ноах смотрит на нее.

Пнина. Извини… Я не нарочно.

Ноах. Хочешь добить меня, да? (Собирает вещи.) Ничего тебе не поможет! Любовь не знает жалости. Ты хочешь, чтобы я остался? Чтобы жил с тобой и тосковал по ней? Каждую минуту, каждое мгновение? Каждой своей жилочкой… Это было бы чудовищно! Это было бы действительно жестоко. (Поднимается, чтобы уйти, останавливается на минуту.) Я люблю ее. Я не знаю почему, зачем – люблю. Всю ее. Целиком. Ее одежду, туфли. Такая глупышка! И такая сметливость в делах. И чего только она не пережила. И все ее мужчины! А ей – хоть бы что: чирикает, как пташка. Смеется, хохочет! Все принимает с такой легкостью… Он бьет ее, а ей не больно, не обидно. Все в ней загадка. Я обязан найти разгадку. Безбрежное море. Я утопаю в нем… И так жалко ее. Безумно жалко. Испытать столько горя… Сердце разрывается. Я должен защитить ее. С ней я становлюсь сильным. С ней я рождаюсь заново…

Пнина усмехается.

Чему ты смеешься? Что за отвратительный смех!..

Пнина. Это то, что я должна делать, чтобы ты?.. Как с тем платьем… Чтобы у меня… были другие мужчины, да?

Ноах. Прекрати! Ты не способна даже произнести – «мужчины»! Дело не в мужчинах. Это лишь пример. Ты не понимаешь?

Пнина смотрит на него, как-то странно улыбается.

Что ты смотришь на меня? Что за ухмылка?

Пнина не отвечает. Ноах хватает чемоданы, хочет унести все разом, не может справиться. Пнина не то всхлипывает, не то смеется сквозь слезы.

Прекрати эту истерику! Дурацкий смех! (В отчаянье ударяет себя в грудь.) Я ничем не могу помочь тебе, ничем! Я люблю ее, люблю, люблю!..

Пнина (протягивает к нему руки, словно боится, что он причинит себе боль). Перестань…

Ноах минуту стоит неподвижно, снова поднимает чемоданы, смотрит на Пнину, разжимает руки, чемоданы шлепаются на пол, он направляется к двери.

А как же. Подожди… Чемоданы… Ты… не берешь их?

Ноах. Нет.

Пнина. Ты вернешься?.. Чтобы забрать… потом?

Ноах. Нет, я не вернусь.

Пнина. Как же?.. Все твои вещи…

Ноах. Все мои вещи!.. Вот возьму и буду ходить голый. Тебе-то что за дело?

Пнина. Но зачем?..

Ноах. Не знаю – зачем. Так! Так. Понимаешь – так!!! (Выскакивает из квартиры.)

 

Картина третья

Действие происходит спустя неделю, душной и жаркой тель-авивской ночью. Знакомый дворик с фонарем посредине, но все теперь выглядит слегка нереально, как во сне. Все действующие лица находятся на сцене, но каждый персонаж выступает лишь по мере необходимости. Пнина единственная с самого начала сидит на скамейке в своем вечернем платье, которое некогда так волновало Ноаха, с темной шалью на плечах. Низ платья вымок и липнет к ногам. Пнина медленно встает, поворачивает в сторону дома, но останавливается, возвращается к скамье.

Йона выходит на середину сцены, поглядывая на окна Пнининой квартиры.

Пнина (видит его, но словно не верит своим глазам). Тате… Папа… Здравствуй… Ой… Прости… (Пытается прикрыть шалью мокрый подол.)

Йона стоит напротив нее, ничего не говорит, как будто даже не смотрит на нее.

Какая неожиданность… Пойдем… Поднимемся. Я угощу тебя чаем… Поешь чего-нибудь… Что-нибудь случилось?

Йона молчит.

Ты все-таки решил искать место кантора здесь, в Тель-Авиве… Между прочим, им нужен и резник. Я говорила маме…

Йона молчит.

Пойдем… У меня все кошерно. Абсолютно кошерно! (Как будто вспомнив вдруг.) Ой, свадьба Эстер… Как же я забыла?.. Сегодня… Как было? Как все прошло? Я думала позвонить, но… Прости меня. Вы стали волноваться, да? Из-за этого ты приехал?.. Как мама? Вообще, как ты сам?..

Йона молчит.

Я рада. Ты приехал как раз вовремя. Мне так трудно… Сеиз мир такешвер… Что-нибудь случилось? Мы… Я и… (Не в силах продолжать и не в силах стоять, опускается на скамейку.) Прости. Я неважно себя чувствую. Я… (Замолкает, затем говорит с усмешкой.) Я любила слушать тебя – твое пение в Страшные дни… От твоего голоса они становились не такими уж страшными. Просто потому, что это был ты… Хочешь присесть?

Йона молчит.

(Опять усмехается.) Я сегодня знаешь что вспомнила?.. Однажды резали петуха… Уже зарезали, а он продолжал бежать. Ты не видел. Как будто еще живой. Бежал, бежал, потом остановился, и вся кровь хлынула из него. Целая лужа натекла. А он – как мокрая тряпка, лежит посредине… лежит и смотрит… Раньше они были вместе – петух и кровь, – а теперь по отдельности: петух отдельно, кровь отдельно… Я подумала… это всегда так, когда умирают по отдельности… Я не знаю, почему вдруг… (Указывая на свое измокшее платье.) Я вымокла. Зашла в море… Я… Как ты догадался вдруг приехать? Именно сейчас… Ты простил меня, да?

Йона. Я не к тебе.

Пнина. Не ко мне… Вот как?.. Да…

Йона. Достаточно с тебя твоего мужа, пусть он о тебе печется. У тебя есть дети. А у нее никого! Она камнем пойдет ко дну.

Пнина (не понимая, о чем он, подавленная своим горем). Да, у нее… Она…

Йона. Оставь ее! Оставь и все. Позови ее, пусть выйдет.

Пнина. Позвать?..

Йона. Я знаю, она у тебя! Где ей еще быть? Где она может прятаться? Ты подала ей пример!

Пнина. Да… Но я не вполне понимаю…

Йона. Эстер, твоя сестра, сбежала, уже из дома мужа, после свадьбы! Мужнина жена, жена уважаемого раввина! Председателя религиозного суда! Сбежала как уличная девка, как бездомная кошка! Я с тобой разговариваю, что же ты молчишь?!

Пнина (отрешенно). Да, теперь я поняла. Но ты тоже должен понять. Она не любит его, она любит другого. Она… Любить – это не грех. Такими нас создал Господь. Этим человек отличается от скотины. Не только…

Йона. Замолчи, хватит! Где она? Я верну ее! Я силой увезу ее! (Устремляется к дому.)

Пнина. Нет, она не там. Там ты ее не найдешь. Она не у меня. Я не знаю, где она.

Йона. Ты…

Пнина. Я говорю тебе правду. У меня… нет теперь сил… чтобы сочинять.

Йона понимает, что напрасно теряет тут время, не знает, куда ему устремиться дальше на поиски.

Может, все-таки поднимешься? Выпей чего-нибудь холодного… (Как будто забыв вдруг о его присутствии, начинает улыбаться чему-то, шаль соскальзывает у нее с плеч, она усмехается.) Душно сегодня, правда?

Йона (в испуге). Что ты делаешь?.. Что за смех? (Пятится от нее, отступает в сторону.)

Эстер выходит на середину сцены. Пнина подтягивает шаль, кутается, будто замерзнув вдруг.

Эстер. Я не вернусь! Не вернусь туда! Если бы хоть были дети… Его дети все старше меня! Они проводили нас… Ввели в дом. Дочь постелила нам постель. Постелила постель, представляешь? Чтобы мы… Я вдруг поняла: они все старше меня! Вдвое старше меня. Они называют его «папа», а у них пальцы скрючены хуже, чем у него самого. Как ветви засохшего дерева! Я не смогла. Нет. Я лучше останусь тут. Пойду работать. У меня есть профессия, я хорошая портниха. В Тель-Авиве наверняка требуются хорошие портнихи. Почему ты молчишь?

Пнина. Что? Я рада за тебя.

Эстер. Я так устала. Я долго не решалась, бродила по городу, не хотела… свалиться тебе на голову. Но куда же мне идти?.. Но это только пока я устроюсь. Мне ничего не надо, я только должна выспаться. Разреши мне, где-нибудь в уголке… Я останусь, хорошо?

Пнина. Да. (Поднимается со скамейки, вдруг останавливается.)

Эстер. Что с тобой?

Пнина. Что?

Эстер. Почему ты стоишь?

Пнина. Нет, ничего. Я еще не знаю… Я… Да. Я погуляю немного. Подышу воздухом… (Протягивает Эстер ключи.) Возьми. Иди сама. Там в холодильнике… Возьми что хочешь. Там все есть…

Эстер. Я не голодна. Я только хочу спать. Ужасно хочу спать. Уснуть и проспать сто лет. (Хочет уйти, останавливается.) Прости. Я все-таки свалилась тебе на голову.

Пнина. Что? Нет, это даже хорошо. Дети должны скоро вернуться. Они теперь скауты. Это такое движение. Малышка тоже. Тут даже маленькие дети… Я не люблю, когда они возвращаются в пустой дом.

Эстер. Но почему же ты?..

Пнина. Что? Нет, я еще немножко… Несколько минут…

Эстер. Хорошо, я пошла.

Пнина делает какое-то движение, словно хочет задержать ее.

Что?

Пнина. Ничего. Там в холодильнике… Ты сама найдешь. Спокойной ночи.

Эстер. Спокойной ночи. (Уходит.)

Пнина снова опускается на скамью. Миша и  Рита выступают на середину сцены. Рита направляется к дому, за ней следует Ноах .

Рита (останавливается, оборачивается к Ноаху). Я сказала тебе, куда я иду. Я все тебе сказала!

Ноах. Да.

Рита. Так зачем ты тащишься за мной?

Ноах не отвечает.

Мне это не нравится.

Ноах. Это уж слишком. Должны же быть какие-то границы, не правда ли?

Рита. Ты сам это выбрал. Я тебя ничего не заставляла.

Ноах. Тебе не важно, что…

Рита. А если мне важно, так что? Ничего, я от этого не умру.

Ноах. Если бы ты действительно меня любила…

Рита. Возвращайся в контору, я скоро приду.

Ноах останавливается посреди двора, не знает, что ему делать, постепенно отступает в сторону.

(Мише.) Я принесла тебе поесть. Достала сегодня мясо. Вот, натушила. Тебе на три дня хватит.

Миша не отвечает и не двигается с места.

Ладно тебе, Миша. Пойдем, поднимемся.

Миша. Зачем?

Рита. Поставить кастрюлю.

Миша. Можешь поставить ее здесь.

Рита. Хватит тебе!

Миша. Протезы принесла?

Рита. Они готовы, но ты должен сам зайти в институт и забрать.

Миша. Вот как!

Рита. Сможешь ходить, сможешь бегать!

Миша. Куда мне ходить? Куда мне бегать? За тобой, что ли? В вашу контору? Я слышал, да, а как же! У вас там двуспальная кровать. Такая, значит, контора – с двуспальной кроватью!

Ноах (подскакивает к ним, кричит, обращаясь к Рите). Он никогда не согласится, ты не понимаешь? Он знает, что, если у него будут протезы, ты оставишь его!

Рита. Ты все еще здесь?

Ноах отступает в сторону.

Миша. Смотри-ка, он начал выступать, твой адвокат! Он только не знает… (Смеется.) Не знает, что ты мне не только еду… Не только протезы!..

Рита. Прекрати гоготать!

Миша. Ну да, как же! Услышит. Новый твой мужик… Новенькие туфельки! Израиль – новая страна, тут старые башмаки не годятся! Особенно такие – которые без ног. А что? Он такой лопух? Так пусть послушает! Пусть узнает. Ты ведь приходишь не только дать, но и кое-что получить. Кое-что, правда? Тебе ведь недостаточно того, что он тебе дает!

Рита молчит.

А чего? Скажи ему, не стесняйся.

Рита. Неправда! Я не…

Миша (понурившись). Верно, ты и это подаешь как милостыню… Из жалости… Как тушеное мясо. Чтобы я спал спокойно. Не мешал тебе. Со мной, с ним – какая разница? Главное, тишь да гладь – чтобы все почивали спокойно!

Рита. Иди домой. Я прошу тебя!

Миша. А я не хочу спать спокойно!

Рита. Да? А чего ты хочешь? Ненавидеть весь мир? Беспрерывно, без отдыха, без передышки?

Миша. С каких это пор ты стала «весь мир»? С каких это пор… Да, правда, мечтаю ненавидеть тебя. А что, и это хочешь отнять у меня? Ненависть мою – тоже хочешь прикарманить? А мне что же останется? (Отшвыривает кастрюлю, которую она принесла.) Вот!

Рита (как ни в чем не бывало поднимает кастрюлю). Я завтра еще принесу.

Ноах опять кидается к ним, пытается заговорить с Ритой.

Оставь меня! Отвяжись. Не до тебя теперь. После. (Уходит.)

Ноах делает неуверенный шаг к Мише, будто хочет что-то сказать ему, но потом отворачивается.

Пнина (не поднимаясь со скамьи). Здравствуй.

Ноах (только теперь замечает ее). Ты?..

Пнина. Добрый вечер.

Ноах. Добрый. Очень добрый, замечательный такой вечер!

Пнина. Что?..

Ноах. О чем ты?

Пнина. Как ты… вообще?

Ноах. Как я… вообще?

Пнина. Да, как ты?

Ноах. Спасибо, все прекрасно. А как ты?

Пнина. Тоже хорошо.

Ноах. Я очень рад. (Снова поворачивается к Мише и снова останавливается.)

Пнина (немного помолчав). Я вышла… немного… Дома невозможно… Слишком душно…

Ноах. Да, ты права.

Пнина. Платье… Ты помнишь? У которого вся спина открыта. Декольте. Так жарко…

Ноах смотрит на нее.

Что ты?..

Ноах. И шаль в придачу.

Пнина. Прости? Да, взяла шаль… Забыла…

Ноах. Конечно.

Пнина тихо и нежно смеется.

Что тебя смешит?

Пнина. Как рыбы…

Ноах. Почему вдруг – рыбы?

Пнина. Я – как рыба. Ты ведь думаешь, что я – рыба. Говорю, а на самом деле – под водой. Рот раскрывается, а слов не слышно.

Ноах. В самом деле?

Пнина приподнимается с лавки, протягивает руку, хочет застегнуть пуговицу на его рубашке.

(Отпрянув.) Ты что делаешь?

Пнина. Пуговица…

Ноах. Оставь, пожалуйста!

Пнина. Извини, я забыла. Когда-то я рожала тебе детей, а теперь ты стоишь рядом, так близко от меня, и я не смею застегнуть тебе пуговицу. Ничего не смею…

Ноах. Прекрати, хватит! Где ты живешь? О чем ты говоришь? Ты не видишь, не слышишь, что тут происходит? Не понимаешь?

Пнина. Я сейчас рассказывала папе про петуха. Как его зарезали… Ты помнишь? Мы с тобой вместе видели однажды… Как он смотрел на собственную кровь…

Ноах. Оставь меня! Я не желаю знать никакого папы! Никакого петуха! Ничто меня не остановит. (Кидается к Мише.) Никакие калеки! Никакие инвалиды! Меня этим не возьмешь – оторванными ногами! Да, я знаю – это твое оружие!.. Этим ты держишь ее. Но меня ты не удержишь!

Миша, передвигаясь с помощью рук, огибает его и поворачивает к выходу со двора.

Куда? Куда ты направился?

Миша. Куда надо. Куда мне надо, туда я и направляюсь! (Удаляется.)

Ноах (ему вслед). Не вздумай выслеживать ее!

Пнина. Он идет к морю.

Ноах. К морю?..

Пнина. Да. Я часто вижу его там.

Ноах. Ты?

Пнина. Да. (Решается вдруг рассказать, начинает с усмешкой.) И сейчас вот тоже… (Указывает на свое платье.) Ты не заметил? Я вся мокрая… Зашла почти по пояс…

Ноах. Ты? Зачем?

Пнина. Ты больше не бываешь там. Не приходишь. Даже по пятницам…

Ноах. А, я понимаю!

Пнина. Ты говорил, что не можешь жить без моря. Что обязан… хотя бы издали взглянуть иногда. Это то, что ты теперь делаешь?

Ноах. Что?

Пнина. Смотришь издали?

Ноах. Я вообще забыл о его существовании! Забыл, что есть такая вещь – море. Здесь, да? В двух шагах. За углом. Подумать, оно все еще там!.. Когда мы жили в Иерусалиме, оно было со мной, постоянно, рядом, вот – протяни руку и прикоснись. Бери его! Оно твое – это великое море… А теперь… Действительно – совсем позабыл его. Его мощь, красоту… Нет таких слов, чтобы описать его… У меня нет таких слов. Все позабыл… Кончится тем, что ты еще покажешь мне его, станешь объяснять, что это такое. Так и должно быть. Чем ближе к нему, тем оно меньше. Гаже. Уродливее. Кривее. Готово потонуть в собственной тине, в собственной мерзости. Так со всем – и с морем, и со свободой… (Стонет.) А!.. Почему это так? Почему любить – означает мучить тебя, детей? Ненавидеть его? Если хорошо одному, обязательно должно быть плохо другому? Обязательно? Вернуться домой, в Иерусалим? Это выход? Нет, не для меня! Кто-то испытывает меня. В этом все дело. Специально. Проверить, действительно ли я люблю. Действительно ли готов платить за любовь. За свободу. Платить и приносить жертвы. Да. Господь испытывает тех, кто верит в него, но и тех, кто его отвергает. Выдержать испытание – вот что главное. Мне плевать на это великое море! Это великое море для Иерусалима. Море для детей, для подростков, впервые высунувших нос из дому. Игрушечное море. Море наивных грез. Теперь я вышел в плаванье по настоящему морю – морю жизни. Безбрежному морю, со всей скопившейся в нем грязью, со всеми бурями и сражениями, интригами, конкуренцией, бизнесом, деньгами. Я заработаю кучу денег, я дам им всем! И тебе, и детям. Буду работать как вол, как осел, день и ночь!..

Пнина. Зачем? Ты не должен… Нам и так хватает…

Ноах. И это ты хочешь отнять у меня, святоша? Что же тогда мне останется? Я задыхаюсь с тобой, задыхаюсь!..

Пнина. Я не понимаю почему. Я наоборот…

Ноах. Я тоже не понимаю. Тоже! Ничего не понимаю… (Убегает.)

Жак  входит в своем красном костюме. Вслед за ним появляется Бени.

Жак (Пнине). Меня уволили. Из гостиницы… Сказали, что я слишком много болтаю. Докучаю посетителям. Пятнаю, сказали, доброе имя заведения. Вгоняю гостей в уныние. В депрессию. Я – в депрессию? Каким образом? Наоборот! Я говорю, что она была ненормальная. Взять самый дорогой номер только для того, чтобы спрыгнуть с крыши? Как это называется? Это называется выбросить деньги псу под хвост! Уволили и требуют, чтобы я вернул казенную одежду. Вы понимаете? Или чтобы я оплатил… Как это понимать?

Пнина. Да.

Жак (снимает с себя пиджак, достает из кармана брюк нож и принимается полосовать пиджак). Она не была ненормальная. Эта женщина… Нет! Она не просто так взяла самый лучший номер, прежде чем прыгнула. Она хотела показать им, до чего же ей наплевать! Пусть их проклятые деньги идут ко всем чертям! Пусть они провалятся. Все провалятся! Весь мир. Вся эта жизнь. Только она одна – вот что важно. Ее честь. Ее гордость. Слишком много ей причинили зла. Вволю поиздевались… Вы понимаете?

Пнина поднимается в продолжение его речи, хочет уйти, но, покачнувшись, чуть не падает.

Бени (подхватывает ее и некоторое время удерживает в объятьях). Вам плохо? Вы скверно выглядите…

Пнина. Нет, пустяки. Все в порядке. Я просто… не ела сегодня…

Бени. Вы из Иерусалима? Я провожу вас домой.

Пнина. Нет, только не домой!

Бени. Вы должны прилечь, отдохнуть. (Окидывает ее оценивающим взглядом.) Если вы хотите, мы можем пойти ко мне… Я имею в виду – к моей маме. Ее сейчас нет дома. (Уводит Пнину с собой.)

Жак (продолжая истреблять пиджак). Вопрос вообще не в деньгах. Вопрос в другом. Зачем она спрыгнула вместе с дочерью? Вот что необходимо понять. У нее была честь. Допустим. Ее честь. Ее гордость. Но у девочки, может, было что-то другое? Зачем же забирать с собой девочку? Тут годится только одно объяснение. Только одно. Жалость! Пожалела оставить ее одну. Это правда – тяжело одному. У меня семья в Тверии. В бараке живут. Скверно живут, плохо. Я тут, чтобы выучиться на официанта. Один. Все время один. Теперь уволили. И костюм требуют обратно. Что же остается?

 

Картина четвертая

Снова берег моря, как вначале. Поздняя ночь, набережная пуста, горят фонари. Луч прожектора блуждает по глади вод.

Миша на берегу, обратившись лицом к воде, распевает песню. Пнина как лунатик бредет по набережной, останавливается, начинает спускаться по ступеням к пляжу.

Миша (видит Пнину, прекращает пение). Ты? Что ты тут делаешь?

Пнина. Простите?

Миша. Ночь.

Пнина (полувопросительно). Да?..

Миша. А то что же – день?

Пнина. Да. Нет… Нет.

Миша. Так не бывает, чтобы и «да» и «нет». Не день и не ночь?

Пнина (слегка очнувшись). Бывает. «Грядет день, что он не день и не ночь»… Я однажды уже слышала, как вы пели. В пятницу. Она была там, в море, а вы ей пели. Вы понимаете, о ком я говорю…

Миша. А если и понимаю, так что?

Пнина. Нет, ничего. Просто так. Кому же вы поете сейчас?

Миша. Кому я пою сейчас?..

Пнина. Пусто тут… Только море… Ни души. Теперь…

Миша. Так и что, что пусто? Думаешь, это все, конец? Нет ничего другого? Нет нигде света в мире? Море и тьма – это только начало пути. Вступление на мост. Будет и другой край. Другое место. Где свет. Другое время. Не наше. Думаешь, время исчезает?

Пнина. Что? Да, конечно… (Заходит в воду, останавливается, глубоко дышит.)

Миша. Нет, время не исчезает! В то время она не устраивала мне протезы. Я был хорош для нее такой, как я есть. Человек – это не только ноги. И не только тело. Она сама так говорила. Она мной гордилась! Я потерял ноги в бою – не на бирже, не в какой-нибудь паршивой сделке или драке ради денег. Не на теннисном корте! Знаешь, какие у меня были ноги? Тридцать километров пробежать – это для меня было пустяк! Я ногами не только бегать, я что хочешь умел делать. И на балалайке играл, не веришь? И вместо таких ног нацепить деревяшки!.. (Смотрит на Пнину, та дышит с трудом, но продолжает заходить в воду.) Эй, ты что?..

Пнина. Я?..

Миша. А кто, я? Сбежала от кого, что ли?

Пнина. Нет, я просто… Подышать. (Продолжает двигаться в глубь моря.)

Миша. Я люблю смотреть на людей, когда они стоят в воде. Нет, не из-за ног. Чепуха! Это… как тебе объяснить? Человек в воде – сначала как будто нет ног. А потом вообще ничего нет. Одна голова. Но ведь это неправда. Все есть! Только не видно. Так и я… понимаешь… Как будто нет, а на самом деле есть. Под водой, под землей, какая разница… Закрываю глаза, вижу их – мои ноги… Как тогда, понимаешь?..

Пнина не отвечает. Луч прожектора ловит ее и останавливается.

Эй, ты что делаешь? Куда ты? Погоди, стой! (Двигается за ней следом в воду.) Глубоко там, ты ведь не умеешь плавать, потопнешь! Погоди, я тебе помогу. Дай руку! (Вода подступает ему к горлу.) Я не могу! Вернись! У меня ведь нет ног! Вернись! Ты что?..

Пнина заходит все глубже. Освещение меняется, вся сцена озаряется новым, как будто утренним светом. Человек с собакой появляется на берегу. Молодой человек совершает свои прыжки с парапета. Ноах , Эстер , Рита и все прочие действующие лица возникают на набережной.

(Обращаясь к собравшимся.) Зашла в воду… Дуреха… Что не скажешь, всему верит. Я говорю, это только начало пути, есть другой край… А она… Есть, говорю, свет… Верит. Тело, говорю, это не главное… Ноги, например… А она говорит, я просто так дышу. Чтобы дышать. Всему верит! Совсем дурочка… (Кричит, обернувшись к морю.) Вернись! Вернись, слышишь?!

Пнина стоит, как будто уже не в воде, а приподнявшись над водой, лицом к берегу, прожектор освещает ее.

Конец