Картина первая
Морской берег, набережная, парапет с железной оградой; каменные ступени ведут вниз, на узкую полоску пляжа; на заднем плане – море.
Пятничный вечер, солнечный диск медленно склоняется к горизонту.
Миша на инвалидной тележке въезжает на набережную и начинает, выжимаясь на руках, спускаться по ступеням к берегу. В то же самое время молодой человек раз за разом прыгает с набережной в песок на берегу, взбегает по ступеням, делает гимнастические упражнения и снова прыгает. У самой кромки воды человек с собакой (видимый зрителю в основном со спины) играет, бросая собаке обломок вынесенной морем доски.
Ноах и Пнина появляются на набережной, Ноах чуть ли не силой тянет жену в сторону пляжа.
Пнина. Куда? Куда ты?..
Ноах. Сейчас увидишь!
Пнина. Поздно уже… Мне скоро зажигать свечи…
Ноах. Ничего! Успеешь.
Пнина. Дети… Где дети?
Подходят между тем к парапету, видят море.
Ноах (торжественно). Вот!
Пнина. Дети?..
Ноах. При чем тут дети? Смотри! Что это? Это что?
Пнина. Море, да?
Ноах (в отчаянье, передразнивает ее). Море, да?
Пнина. А разве нет? Это разве не море?
Ноах. Нет, это кошка.
Пнина. Я не понимаю…
Ноах. Невероятно! Невозможно поверить! В первый раз в жизни ты видишь море…
Пнина. Нет, почему же? Мы один раз ездили – летом, купаться, только я вдруг дорогой сделалась больна, не смогла сойти на берег, но издали я видела…
Ноах. Первый раз в жизни ты видишь море, и: «море – да»? Как будто… Как будто это и не море вовсе! Это море! Ты просто еще не постигаешь! Море – вот тут, возле самого дома, как будто в Иерусалиме от нас до твоей мамы, в двух шагах, можно в тапочках добежать, – и пожалуйста, море! Великое море! Крокодилы!.. Не понимаешь? Как будто лев у тебя под окошком!
Пнина (тихонько смеется, его восторг умиляет ее). Лев!..
Ноах. А как еще о нем скажешь? Это… Нет, тут никакие сравнения не подходят. Можно только наоборот: с ним сравнивать. Даже камни Храма – когда Мидраш хочет подчеркнуть их красоту, он говорит: как волны морские… Это не только море, это все, что там, дальше, за ним: Америка, Европа, весь огромный мир, все здесь, в этом воздухе… (Сжимает ее руку, придвигается ближе к парапету.) Прикоснись! Чувствуешь?
Пнина (старается высвободить руку). Нет… Пусти…
Ноах. Почему?..
Пнина. У меня руки… голые.
Ноах. У тебя руки… голые?..
Пнина. Да.
Ноах. Замечательно! Что ты ими чувствуешь, своими голыми руками?
Пнина. Твои руки…
Ноах. Оставь сейчас мои руки! Думай о море, прочувствуй его. Это величие, ширь, свободу! Всю эту синеву без края… Никаких тебе гор на горизонте, никаких преград, никаких мамы и папы и прочих дорогих родственничков, которые день и ночь талдычат, что и как ты должен делать! Я только взгляну – оно как будто внутри у меня – море – все открыто, все рвется наружу, все возможно!.. И такая безмерная жажда: делать, дарить, брать, хватать!..
Пнина (смеется, наслаждаясь его возбуждением). Что же тут брать? Одна вода. К тому же, я слышала, соленая. Вода да соль.
Ноах. Ах, ты слышала! Вода и соль!..
Пнина. Да, соленая вода. Эстер попробовала, когда купалась. И ничего кроме. Вообще ничего.
Ноах. В том-то и дело: ничего, поэтому все! Как микве ночью – никого нет, поэтому являются всякие духи и привидения. Разве не так?
Пнина. Это совершенно другое.
Ноах. Разумеется, совершенно другое. Здесь не привидения, здесь безграничные возможности. Корабли, люди, которые прибывают на этих кораблях из дальних стран, товары – экспорт-импорт, сделки, бизнес, деньги – огромные, бешеные деньги! – а заодно, уж конечно, и всякое жулье, авантюристы, грабители, судебные процессы – обвинители, адвокаты. И все это в нем, все в море – кишит, как рыба. Все указано и предначертано. И Ноах Гринвальд записан в одной из строк. В одной из волн… Иерусалимский тихоня, несчастный ешиботник, который вскоре, в наши дни, станет известным тель-авивским адвокатом! Большой корабль, рыба-кит, левиафан среди прочей мелкой рыбешки! Это называется «море», понимаешь?
Пнина смотрит на него, смеется.
Вот видишь! Оно и тебя начинает радовать. Оно всех затягивает. (Замечает, что Пнина вовсе не глядит в сторону моря.) Ты не смотришь?..
Пнина. Ты… Как ты рад!
Ноах. Ты должна научиться брать от жизни все, что она дает. Пнина! Ты должна научиться наслаждаться жизнью.
Пнина. Я наслаждаюсь, глядя на тебя.
Ноах. Не только на меня! Мир велик.
Пнина. С меня достаточно – как ты им восторгаешься!
Ноах. Пойми, ты должна научиться воспринимать его самостоятельно. Ведь ты не будешь сыта от того, что я ем и пью? Верно? Невозможно, чтобы я ел и пил вместо тебя? Ты человек сама по себе, а не только мужнина жена, не только «помощник человека». Мир принадлежит тебе точно так же, как и мне. Ты обязана научиться брать от него все. Чем больше, тем лучше. Это называется быть современной женщиной.
Пнина. Это как дядя Шая – все время множит исполнение заповедей.
Ноах. Что ты сравниваешь! Он – раб Божий. Раб! А мы с тобой вышли на свободу. Мы! Вдвоем, вместе. Я устал от одиночества. Всю неделю я здесь один. И эти бесконечные поездки: в Иерусалим и обратно. Каждую неделю! Пойдем, спустимся.
Молодой человек продолжает прыгать с парапета, плюхается в песок, вскакивает и снова взбегает по лестнице, чтобы еще раз прыгнуть.
Пнина (испуганно). Что он делает?
Ноах. Как – что? Прыгает. Ты не видишь? Иди сюда!..
Пнина. Чтобы я?.. Чтобы я так прыгала? Ни за что на свете!
Ноах. Правда? Не хочешь попробовать? Спрыгнуть, как он? Как же мы спустимся?
Пнина. Не знаю! Ни в коем случае!
Ноах (смеется). До чего же легко тебя провести! (Обнимает и целует ее.)
Пнина (освобождаясь). Ты что! На улице?.. При народе?
Ноах. Здесь Тель-Авив, Пнина. Это Тель-Авив! (Тянет ее за собой к ступеням.) Иди, тут есть лестница.
Пнина (спускаясь за ним следом). Все-то ты знаешь!
Ноах. А для чего я целый год торчу в Тель-Авиве?
Пнина. Ты работаешь!
Ноах. Я не могу только работать, я должен чем-то поддерживать свой дух. Я стараюсь приходить сюда, по крайней мере, раз в неделю. А если у меня нет времени, я издали смотрю, с улицы Аленби. Я специально устроился именно там, чтобы хоть издали видеть его. Взглянуть на него – это как поцеловать медузу.
Спускаются на пляж, направляются по песку к кромке воды.
Пнина. Ой, я проваливаюсь!..
Ноах (указывая на Мишу, который с великим трудом передвигается рядом). Проваливаешься?.. Ты посмотри на него, что он должен говорить?
Пнина. Но если ему так трудно, зачем же он?..
Ноах. Наверно, оно того стоит. Иначе он не стал бы. Иди!
Пнина шагает дальше, начинает хохотать.
Что ты?
Пнина. Мне песок набился в туфли, щекотно! (Сбрасывает туфли.)
Ноах. Ученик превзошел учителя. Ну-ка и я… (Тоже разувается.)
Молодой человек вновь спрыгивает с парапета, шлепается возле них.
Пнина (пугается). Что такое? Откуда он?
Ноах. С неба!
Пнина. Свалился…
Ноах. Не свалился, а прыгает.
Пнина. Это тот самый, который раньше… Зачем он это делает? Опять и опять – зачем?
Ноах. Это спорт. Песок пружинит, можно прыгать с большой высоты.
Пнина. Тут есть и камни, можно что-нибудь сломать себе!
Ноах. Тем более – элемент опасности! Он имеет возможность испытать свое мужество.
Снова появляется человек с собакой , швыряет невидимой собаке обломок доски. Слышится собачий лай.
Пнина (останавливается в испуге). Я хочу домой. Где дети?
Ноах. Что случилось?
Пнина. Ты не видишь? Собака! Она почти что…
Ноах. Ты как маленькая. Она сюда не добежит. И потом, она со своим хозяином.
Пнина. Что они делают?
Ноах. Ты не видишь? Играют. Хозяин бросает собаке доску, она бежит и приносит ему обратно.
Пнина. Это человек играет, собака не играет. Она просто скачет. Каждый раз тащит ту же доску.
Ноах. Это такая игра. Ей нравится скакать и приносить хозяину его вещь. Потому-то она и лает – чтобы он снова бросал. Это замечательно: человек и собака! Человек и животное… Как пастушок с гусями на твоей вышивке.
Пнина. Вышивка – это совсем другое. Пойдем отсюда.
Ноах. Значит, когда это на самом деле, а не вышивка – это уже не красиво?
Пнина. Не знаю. Я никогда не видела живых гусей. Я перевела этот рисунок с бабушкиной вышивки. Гусь – это совсем другое: это чистое животное, кошерное.
Ноах (сердито). От тебя можно с ума сойти! Какое это имеет отношение к кашруту? При чем тут чистое животное?
Пнина умолкает.
Что же ты не отвечаешь?
Пнина молчит.
Ладно, не важно. Чистое, нечистое… Но все-таки объясни мне: при чем тут кашрут?
Пнина. Я не знаю. Чистое животное – это хорошо, это что-то домашнее…
Ноах. Почему? Только потому, что его можно зарезать и съесть? Сразу видно, что ты дочь резника.
Пнина. Он не только резник. Он еще и кантор. И собирает пожертвования на синагогу…
Ноах. Я не понимаю тебя! То, что животное режут, делает его лучше, красивее?
Пнина. Не знаю. Может быть. Они полезные.
Ноах. Собаки тоже полезные. Овец сторожат.
Пнина. Тут нет овец!
Ноах (смеется). Ты ужасная упрямица. Но не глупа… Нет, вовсе не глупа.
Пнина. Да, ты обожаешь это повторять. А на самом деле думаешь, что я дурочка, да?
Ноах. Нет. У тебя как раз практичный ум. Трезвый, практичный ум. Только как будто… да, вот именно: слишком трезвый для этого мира.
Пнина заходит в воду.
Что ты делаешь? Ты – в море?.. Осторожно! Подожди, я тоже! (Заходит в воду.) Ой, холодно!
Пнина (вглядываясь в песок на дне). Смотри! Весь песок внизу голубой…
Ноах. Это потому, что небо отражается в воде. Да, как будто небо подмешано в песок…
Пнина. Ой, он движется! Как будто… кто-то хочет вытащить его у меня из-под ног! У меня голова кружится…
Ноах. Замечательно приятно, правда? Ладно. Пойдем, надо возвращаться…
Пнина огибает его и заходит еще глубже.
Куда ты? Там глубоко! Не всё сразу!
Пнина окунает в воду кончики пальцев, пробует ее на вкус.
(Глядя на нее с умилением.) Прямо как у себя дома на кухне! Что? Не хватает? Нужно добавить? Соли? Или, может, сахара?
Пнина с закрытыми глазами заходит еще глубже.
(Хватает ее за руку, удерживает.) Стой! Что ты зажмурилась?
Пнина. А тот, который прыгает, он тоже зажмурившись…
Ноах. Да, это как раз подходит тебе – зажмурившись. (Гладит ее по голове.) У тебя волосы отросли. Скоро сможешь заплетать косы как перед свадьбой…
Пнина (открывает глаза – со страхом, но и с восхищением). Ой, вода утягивает меня, смотри!.. Всего лишь вода, а такая сильная…
Ноах (смотрит на нее с удивлением, смеется). Тебе это нравится… До чего ж тебе это нравится!
Пнина. Если бы Эстер видела нас, она бы глазам своим не поверила!
Ноах. Да, а если б твоя мама увидела, она бы умерла от страха. Мы все начнем сначала, мы с тобой – вдвоем, вместе!.. Заново поженимся, заново родимся! Вся страна сейчас рождается заново, здесь, в Тель-Авиве!
Миша приближается к кромке воды, не то выкрикивая что-то по-русски, не то распевая. Рита выплывает откуда-то сбоку, останавливается в воде, перед тем как выйти на берег.
Солнечный диск тем временем касается горизонта.
Ноах и Пнина смотрят на Мишу, прислушиваются к его песне.
(Пнине вполголоса, чтобы не мешать песне.) Ну, где ты увидишь такое в Иерусалиме? Такую красоту! Ради этого он проделывает весь путь – чтобы вот так кричать, петь вот так: навстречу морю, закату… В полный голос!
Ленивые, низкие волны накатывают на Мишу.
Пнина с внезапной тревогой оглядывается по сторонам.
Что случилось?
Пнина (поворачивает к берегу). Я как будто… Я что-то позабыла… только не помню что…
Ноах (со счастливым, сияющим лицом). Да? Я скажу тебе. Ты не поверишь. Как ты могла такое позабыть!
Рита (стоя по пояс в воде, кричит Мише). Чудесно! Замечательно! Хватит тебе орать! Все море поднял на ноги.
Ноах и Пнина смотрят на них.
Миша (обрывая пение). Я не хочу! Не желаю видеть тебя!..
Рита. Это мы уже слышали.
Миша. Уйди, оставь меня! Я тебе тысячу раз уже сказал: ненавижу тебя!
Рита. Для этого ты сюда тащился – всю дорогу – сообщить мне это? Выходи давай, я пошла…
Миша пятится прочь от воды, но останавливается, смотрит на Риту.
Ну, что смотришь?
Миша. Вот так я тебя люблю – когда ты без ног.
Рита. Еще бы! Может, зайти еще глубже? (Проводит рукой по животу.) Досюда? (По шее.) Или досюда? Может, мне вообще нырнуть? Утопиться? Лечь на дно? Чтобы совсем, не одни только ноги!
Миша. С кем ты здесь? Где он?
Рита. Хватит! Кроме позора, от тебя ничего не дождешься.
Миша. Новый твой хахаль. Где он?
Рита. Мой хахаль? Новый? (Обводит широким жестом пляж и набережную.) Вот он! И вот! И эта тоже! И вон тот – который плывет. Все без ног. Все мои хахали! Без ног, без живота, без всего – одни головы. Новый мой хахаль! (Протягивает руку в направлении Ноаха и Пнины.) И этот тоже! И женщина с ним! (Узнает в Ноахе и Пнине соседей, смущается, меняет тон.) Извините. Здравствуйте. Вы ведь наши новые соседи. Из Иерусалима, да? (Смотрит теперь только на Ноаха.) Вы не помните?..
Ноах. Да, конечно. Простите.
Рита. Нет, что вы!.. Вы не могли меня запомнить. Я совершенно иначе выглядела. (Выходит не торопясь из воды, указывает на Мишу.) Познакомьтесь, пожалуйста: мой муж Миша.
Ноах. Очень приятно. Ноах. А это моя жена, Пнина. Могу я чем-нибудь помочь?
Рита. Нет, зачем же. Мы прекрасно управляемся. Правда, Миша? (Жестом призывает Мишу подняться вместе с ней на набережную.)
Удаляются – Рита впереди, Миша за ней.
Ноах (Пнине). Помнишь ее? В соседнем доме… Ужасно жалко ее, правда?
Пнина не отвечает, мысли ее заняты другим.
В чем дело?
Пнина. Свечи! Я забыла зажечь свечи…
Ноах (смеется). Еще бы! Это море! Потому-то я и привел тебя сюда – тут все забываешь. Все начинаешь сначала. Ты сможешь – вместе со мной. Видишь? Так просто – раз, и забыла. И что – случилось что-нибудь? Какое-нибудь несчастье? Погляди на небо – оно на своем месте, не свалилось! Не упало нам на голову, верно?
Пнина. Ты это… нарочно?..
Ноах. Да, вот-вот высыпят звезды. Ты увидишь, сколько тут звезд. Тут не требуется свечей, тут вместо свечей звезды!
Пнина (отстраняется от него, с внезапным страхом). Где дети? Мы бросили их на улице…
Ноах. Почему вдруг – дети? (Указывает вдаль, на набережную.) Вон они! Видишь – Дина? Прогуливается с соседкой и ее ребятишками.
Пнина выходит на берег, Ноах следует за нею. Волна выбрасывает к ногам Пнины доску – ту самую, которую таскала собака. Пнина зачем-то поднимает ее. Невидимая для зрителя собака подскакивает и принимается лаять на нее. Пнина застывает в ужасе, не выпуская из рук доски.
Да отпусти же! Отдай ей! Она тебя укусит!
Пнина остается неподвижной.
Брось! Брось доску!
Пнина (продолжая сжимать в руке доску). Нет… Я… Нет…
Хозяин собаки (приблизившись). Простите. (Забирает у Пнины доску и удаляется. Лай прекращается.)
Ноах (в волнении). Ты не дала ей, ты… Какая отвага!
Пнина (все еще не в состоянии очухаться от страха). Я не могла… Я испугалась… Я думала… Я ухватилась, лишь бы только не упасть…
Ноах. Ты ее победила! Вот что важно, а не то, каким образом. Это Тель-Авив! Это… Смотри: звезды…
Пнина (в недоумении). Звезды?..
Ноах. Да, сейчас ты увидишь, сколько их!
Пнина. И созвездия?
Ноах. Созвездия?..
Пнина. Звезды и созвездия, да?.. Я в это не верю: не верю звездам и созвездиям! Это ворожба, язычество!
Ноах. О чем ты говоришь? Опомнись, где ты находишься?
Пнина убегает.
Картина вторая
Спустя несколько месяцев. Двор, небольшой палисадник, скамейка, окруженная цветами и кустиками, рядом с ней торчит водопроводный кран.
Пнина и Эстер появляются со стороны улицы. Пнина держит в руках кулек с печеньем, останавливается, нюхает печенье.
Эстер. Что ты?
Пнина. Мамино печенье… Ах!..
Эстер. Ты попробуй!
Пнина. Не сразу, потихонечку… Какой запах!.. Запах дома… Я хочу сперва дать детям. А что папа?..
Эстер. Он не видел.
Пнина. Нет, вообще… Он говорит что-нибудь? Про меня? Про Ноаха?
Эстер. Ничего.
Пнина. Если бы он знал!.. Меня тут считают большим авторитетом – а ганце ребецн, ужас!
Эстер. Вот так – с распущенными волосами, без платка?
Пнина. В Тель-Авиве на это не смотрят. Женщины меня спрашивают, что кошерное и что нет и как свечи зажигать. Знаешь, иногда им вдруг захочется – разок в году. (Снова нюхает печенье.) Гвоздикой пахнет… Благовониями субботними… Как он выглядит? Постарел? Как его нога?
Эстер. Откуда мне знать! Знаешь, мне его в Иерусалиме хватает!
Пнина. Вообще-то мне тоже – особенно приятного нечего вспомнить, но все-таки…
Эстер. Почему мы стоим?
Пнина. Мы пришли. Это здесь. Тут и подождем его. Я ему объяснила, как найти…
Эстер. Во дворе? Не в доме?
Пнина. Он так хотел – чтобы не в доме. Я тоже думаю, что так лучше. Здесь приятно: садик, скамейка. Есть даже вода, если пить захочется… (Открывает кран и пьет.)
Эстер. Что ты делаешь? Зачем?
Пнина. Зачем? Пью. Ты не хочешь?
Эстер. Открываешь кран… Без разрешения? Чей он?
Пнина. Всего дома. Наверно… Я точно не знаю. Тут тебе не Иерусалим, тут Тель-Авив! Тут на каждом шагу водопроводные краны, сколько угодно воды – пожалуйста, открывай и пей!
Эстер. Любой, кто захочет?
Пнина. Любой, кто захочет, сколько захочет!
Эстер. Закрути, зачем же? Зря льется. Впустую…
Пнина (закручивает кран). Тут воды достаточно. Ноах объяснил мне: под нами – сплошная вода. Подпочвенные воды. Даже не приходится глубоко рыть. Песок, его легко копать. И все – пожалуйста вам колодец. Этой водой поливают апельсиновые плантации. Как будто там внизу море, совсем как настоящее, только вода в нем пресная. Хорошо, правда? Если кто-нибудь идет по улице и вдруг захочет пить, можно зайти в любой двор и напиться. (Прибавляет как будто по секрету.) И по-маленькому во дворе делают. Женщины тоже, даже девушки, я видела.
Эстер. Перестань! Что ты такое говоришь? Можно правда подумать: а ганце ребецн!
Пнина (усмехается). А почему, собственно, в Тель-Авиве?
Эстер. Что?..
Пнина. Ты и он – ты и Эфраим, встречаетесь…
Эстер. Что значит – почему? Он так предложил. Он хочет, чтобы ты тоже слышала. Ты – моя родня.
Пнина. И не просто в Тель-Авиве, он еще хотел, чтобы не в доме.
Эстер. Ну и что? В Тель-Авиве не обязательно встречаться в доме, так он сказал. Ты сама говорила…
Пнина. Скажи мне: а ты?..
Эстер. Нечего говорить! Мне все равно.
Пнина. Ты еще не знаешь, о чем я, а уже: «Мне все равно!» А он? Он ничего не сказал? Не подал какого-нибудь знака?
Эстер. Знака? Не знаю. Что ты от меня хочешь? Какие такие знаки он должен подавать? А если он просто посмотрит на меня… Если у него голос вдруг сделается такой… Он сват, и все. Он ко мне приходил от имени рава – тотчас как рав овдовел.
Пнина. А он? Когда он овдовел?
Эстер. Откуда мне знать? Это не мое дело. Два года уже. Четверо детей, двое совсем крошечные. Чистенько одеты, но все равно – некому как следует приглядеть. Малышка все время простужена…
Пнина усмехается.
Что тебе смешно?
Пнина. Ты вся покраснела. Ты хочешь за него.
Эстер. Зачем мне хотеть? Когда я чего-нибудь хочу, я все порчу. Я вот хотела, чтоб Шмельке остался, чтобы не уезжал в Америку – на это свое канторство, через суд его задержала, а что вышло? Вышло, что он потребовал развода. Это сватовство, рав этот – это мне наказание. Правильно, это то, что я заслужила: наказание, а не премию. (Плачет.) А он, Эфраим, он все время шутит, смешит, радует сердце, так вдруг хорошо с ним становится. Еще и с детьми… Будут дети, будет мне за кем глядеть, каждый день будет радость, день и ночь радость…
Пнина. Ты хочешь его, и он хочет тебя.
Эстер. С чего это вдруг он захочет меня? Он такой молодой, многие пожелают – выйти за него. Он сюда едет, чтобы сосватать меня за рава. Он ни о чем другом и говорить не станет. Испугается, что все начнут болтать – знаешь Иерусалим? – это же кругом сплошные уши, все тотчас всё знают, в ту же минуту пойдут пересуды…
Пнина. Оттого он и захотел встретиться в Тель-Авиве – чтобы никто не подслушал и не разболтал. Прежде времени. Оттого и в доме не хотел – чтобы остаться с тобой наедине… Вы любите друг друга. Жалко такое упустить. Ты помоги ему.
Эстер. Любим?.. Ты совсем сделалась тельавивкой! У тебя глупости на уме, еще и в кино ходишь. Как я ему помогу? Что я могу сделать?
Пнина. Ты сама почувствуешь. Это как будто в море – тонешь и пытаешься выплыть!
Эстер. С какой стати – в море?
Пнина. Не знаю. Я просто так сказала.
Эстер. Я еще в воду не заходила, а уже должна знать, как тонут? И как оттуда выплыть?
Пнина. Ты почувствуешь. Кто-то идет!
Эфраим (вбегает с мороженым в руках). Здравствуйте! Извините! Я…
Эстер и Пнина смотрят на него с удивлением.
Вы не верите, да? На улице тоже все смотрели на меня. Еврей в капоте и в этой шляпе – в Тель-Авиве! – с тремя стаканчиками мороженого в руках! И не просто так, бегом! Что я могу поделать? Это их мороженое – оно тает. Утекает сквозь пальцы, струится, как песок. Приходится бежать, чтобы хоть что-нибудь спасти. Берите!
Эстер и Пнина смеются.
Что случилось? Смеются… Если в Меа-Шеарим и Батей-Унгарим в двадцатом веке нет мороженого, так что – во всем мире нет мороженого? Берите быстрей, оно исчезает. Берите же – свату дозволено делать женщинам приятные сюрпризы!
Эстер и Пнина берут мороженое, принимаются облизывать стаканчики.
Хорошо, правда? Я исключительно из-за сладостей и сделался сватом. Отец, да будет благословенна его память, время от времени брал меня с собой, когда отправлялся по сватовским делам. И вот, пока они говорят о женихе, о невесте, о брачном контракте и условиях, я набиваю рот шоколадом и конфетами! Какое же сватовство без сладкого угощения. Если так, сказал я себе, сват – прекрасная профессия!
Эстер смеется, Пнина поднимается, направляется к выходу из садика. Эстер и Эфраим остаются вдвоем. Пнина оборачивается и смотрит на них.
Эстер (зовет ее, будто пытается остановить). Пнина! Что, почему?.. Куда она пошла?
Эфраим. Покинула вас. Ваша старшая сестра…
Эстер. Нет, она младшая. Это из-за того, что у нее дети… Поэтому все думают… На самом деле я старше на два года.
Эфраим. Может, они ошибаются оттого, что вы выглядите молодо. Совсем как девочка. Это хороший признак.
Эстер. Когда нет детей, это и как девочка, и как старушка. Вместе.
Эфраим. Да, я понимаю. А все-таки, знаете, когда Бог сотворил женщину, он сотворил ее без детей. Ее самое, полностью живую и существующую. В жизни, знаете, есть очень много вариантов. Это как сорта мороженого.
Эстер. Может быть, не знаю…
Эфраим. Ничего, нам дозволяется остаться одним, вдвоем то есть. Я ведь сват. Это как врач. Я не сам по себе. Я – это не я. Только посланец. То есть не ради себя… (Легкая дрожь колотит его.) Поэтому, значит… Вы присядьте, пожалуйста.
Эстер. Что?..
Эфраим. Я говорю, может, присядем… Тут есть скамейка. У меня вдруг ноги… Уста произносят, а ноги… Хорошо столу – у него четыре ноги… Четыре крепкие ноги и никогда не дрожат…
Эстер (садится, говорит еле слышно, почти шепотом). Вы тоже можете присесть.
Эфраим. Да, конечно. Я тоже могу присесть. Сам говорит, а сам стоит, да? (Усаживается.) Спасибо, мне это нравится – вы, как говорится, пришли мне на выручку…
Эстер. Это Пнина. Я беру пример с нее. В Тель-Авиве делают всякие такие вещи…
Эфраим. Н-да… Ну что ж… Приступим, как говорится… (Не знает, как продолжить.) В жизни своей я еще не устраивал сватовства с мороженым в руках! Кто-нибудь вообще, я имею в виду – во всем мире, приступал вот так к сватовству? Что делать?.. Может… (Хочет избавиться от мороженого, но не решается выбросить.) Нет, я не могу. Там у нас ничего зря не бросают, верно?
Эстер. Мы теперь здесь, а не «там у нас».
Эфраим. Совершенно верно – здесь и еще раз здесь! Однако же… Это «там у нас», оно, знаете, выглядывает… из всех щелочек… Есть другой выход, вот!.. (Решительно принимается за мороженое, не оставляя тем не менее разговора.) Итак… Да! Сватовство. Мы уже говорили… Начали обсуждать… Рав… Я не должен перечислять вам его достоинств: большой ученый, член религиозного суда, всеми уважаемый… (Справляется наконец с мороженым.) Вот, я с ним покончил! Мигом, правда?
(Утирает лицо, отряхивает одежду.) Он тоже желает покончить с этим делом побыстрее – чтобы обручение и сразу свадьба. Он уже полгода как овдовел.
Эстер. Два года.
Эфраим. Простите?
Эстер. Вы. С тех пор, как вы овдовели…
Эфраим. Да. Я… Да… Вы знаете, как выражаются о сапожниках? Что они всегда без сапог. Но я моложе его. У меня есть время. То есть так принято считать… Как будто… Ему-то уже недолго осталось. То есть пусть себе живет до ста двадцати! Что нынешним днем не сделал… не успел, как говорится… То есть нынешней ночью… Простите, эти мои шуточки, они тут абсолютно неуместны. Короче говоря… Вы ему нравитесь. Любовный напиток и прочие обобщения… Тем не менее, как сказано о дереве, которое прекрасно своим видом… Главное же, что вы женщина богобоязненная, примерного поведения, хорошая хозяйка и с добрым сердцем.
Эстер. На сердце у меня горечь…
Эфраим. Да, оно и понятно – когда нет детей… Но для него это будет благословение – без детей. У него уже правнуки имеются. Вы будете печься исключительно о нем, о Торе то есть, чтобы он мог без помех погрузиться в изучение Торы.
Эстер. Моя мука будет ему благословением…
Эфраим. Простите?.. Да, можно взглянуть на это и так: но он будет вам утешением в ваших страданиях.
Эстер. Он не будет!
Эфраим. Что?.. Да, я понимаю. Но это будет исполнение заповеди. Он так и сказал: Господь зачтет мне эту заслугу… Ввести то есть вас в дом…
Эстер. У него и помимо меня хватает заслуг перед Господом.
Эфраим. Да, вот именно. То есть…
Эстер. Как зовут малышку?
Эфраим. Простите?
Эстер. Вашу девочку. Младшую. Я ее на улице видела, мне показалось, она простужена.
Эфраим. Да, Сара, Сарочка. Они там вечно оставляют окна открытыми, постоянный сквозняк! Сестра приходит ко мне помогать, но это, конечно… (Умолкает, смотрит на нее.) Так что же ему ответить – раву? В смысле, когда помолвка, когда свадьба?..
Эстер. Зачем вы хотели встретиться со мной в Тель-Авиве?
Эфраим. Простите?
Эстер. Пнина говорит, это неспроста. И к тому же не в доме. Это тоже неспроста.
Эфраим. Да, верно. Правда. Так легко просить за других, а за себя трудно. Вы отважная женщина.
Эстер. Я тону – я утопаю в этом море!
Эфраим. Я вас не понимаю…
Эстер (слегка приуныв). Это Пнина так сказала… Не обращайте на меня внимания.
Эфраим. Я… Вы подумайте! Я видел вчера сон. Лег после обеда немного отдохнуть… Вздремнул… у бабушки Хавы… Как будто мы договорились собраться там – не у нее в лавке, а рядом, в винном магазине дяди Зейделя, моего дяди Зейделя… Он, знаете, имеет обыкновение пропустить в пятницу после микве стаканчик чистого спирта – чтобы и внутри было чисто, – так он говорит, эдакий педант!.. Две их лавки рядом, вы знаете.
Эстер. На улице Геула.
Эфраим. Да, а во сне там будто стояла бабушкина кровать. И вот я вхожу и вижу… Извините меня, но я вижу, что на мне одно исподнее. Вот как встал со сна… А брюки я будто держу в руках. Почему вдруг? Взрослый человек, сват, и идет к бабушке в таком виде… (Умолкает.)
Эстер. И это все?
Эфраим. Это только начало! (Вскакивает вдруг.) Уже поздно…
Эстер не отвечает, продолжает потихоньку грызть стаканчик с мороженым.
У вас еще осталось немножечко мороженого…
Эстер. Я всегда так – медленно ем. Когда попадается что-нибудь хорошее…
Эфраим. Да, вот именно. (Нерешительно приближается к ней.) Вы понимаете… Я тоже… Разумеется…
Эстер встает, оба тянутся навстречу друг к другу. Сумерки опускаются на город, поблизости зажигается уличный фонарь. Какая-то парочка ныряет во двор, мужчина (это Бени) увлекает женщину в кусты и принимается пылко обнимать. Эстер и Эфраим тотчас отшатываются друг от друга.
Бени (страстно). Иди сюда! Мы можем подняться, там уже свободно.
Женщина. Нет, я так не хочу.
Бени. Ты думаешь, я ее выставил? Ничего подобного, она сама вздумала прогуляться. Идем!.. (Утаскивает женщину поглубже в кусты.)
Эфраим. Вы… Вы видели?..
Эстер. Да…
Эфраим. А как же иначе? Такое невозможно не заметить! И вот… Скоро стемнеет, а я еще не молился.
Пнина (спускается во двор, на всякий случай останавливается поодаль). Ну как? Могу я чем-нибудь помочь?
Эфраим (указывает с усмешкой на кусты). Им там не требуется никакая помощь, верно? Прямо как кошки!
Пнина. Что случилось?
Эстер. Мужчина и женщина – там, вместе…
Пнина смотрит на кусты, пытается разглядеть, что там происходит, это почему-то беспокоит ее.
Эфраим (обращаясь к Эстер). Это мой сон… Подумать только: явиться к бабушке… в нижнем белье… Как такое возможно? И вдруг я понимаю, что я вовсе не к бабушке, я… Это все во сне. Я понимаю вдруг, что пришел к вам, что вы ждете меня в постели моей бабушки… Вы простите… И вот я захожу, и там правда есть кровать, но бабушка и дядя Зейдель и еще какой-то торговец стоят там и беседуют о делах. И они смотрят на меня, и… Вы понимаете. С одной стороны… Да. А с другой стороны… Ну да, люди скажут: пустые мечты и враки. Действительно. Но иногда хочется знать, что это за враки такие… И что стоит за этими враками…
Мужчина и Женщина снова появляются в кустах. Они все так же жарко льнут друг к другу.
Пнина (отчаянно, зажимая себе рот рукой). Нет!.. Ноах? Рита?..
Мужчина и женщина, услышав голоса, оборачиваются. Это вовсе не Ноах и не Рита.
Я ошиблась… Простите меня. Я не знаю, что со мной творится. Тут у нас есть соседка. Хорошая женщина. Она учит меня печатать на машинке. Мне нравится с ней разговаривать. Ноах тоже… Я…
Жак (входит во двор с улицы с красным пиджаком, перекинутым через руку). Алле!
Пнина (рассеянно). Да? А, здравствуйте.
Жак. Хау ар ю?
Пнина. Простите?
Жак. Инглиш! Ай ноу, ай спиквери гуд. Ю нот инглиш, ай ноу. Ю идиш, ю нот фромхир, ю (исчерпав запас английских слов) зажигаете по субботам свечи, верно? Как моя мама. Я все – порядок! – помощник официанта. В новой гостинице на набережной. У самого моря. Скоро направят на курсы официантов – первые курсы официантов в Израиле! Я теперь больше не Яков!..
Пнина. Да, очень приятно, Яков. Я – Пнина, а это моя сестра Эстер.
Жак. Нет, я больше не Яков! Жак! (Указывает на пиджак.) Ай… дис… Жак! Ез? (Тычет пальцем в пиджак.) Вы не видите?!
Пнина. Да, конечно.
Жак. Красивый, правда? Красный!
Пнина. Да, очень красный!
Жак. Вы сейчас увидите, как он сидит на мне! На мне он еще краснее. (Удаляется.)
Эфраим. Действительно, еще краснее…
Появляется Ализа , в недоумении оборачивается вслед удаляющемуся Жаку.
Ализа. Что за люди тут крутятся в последнее время! Просто ужас – Азия, Африка, кварталы бедноты, хижины из жести… Разве я не права?
Пнина. Простите? Познакомьтесь, пожалуйста, моя сестра Эстер.
Ализа (не слушая ее, продолжает свое). Сын работает у меня в квартире. Ответственная секретная работа. Вопросы обороны. Со своей секретаршей. У меня тут тихо. Можно сосредоточиться. Дома у него невозможно – жена… Я ничего не говорю. Я просто гуляю. Дышу воздухом. (Поворачивается, чтобы уйти, останавливается.) Кто знает, что будет с этой страной? (Уходит.)
Пнина отходит в сторону, на сцене остаются Эстер и Эфраим.
Эфраим. Ну и денек, верно? Тель-Авив вдруг… Сны вдруг… Непонятно, что к чему… Кто я такой, чтобы видеть сны? И еще требовать толкований? Иосиф Прекрасный? Скромный несчастный сват, посредник, верчусь у больших людей под ногами. Так что вы мне отвечаете? Что сказать ему? Когда?
Эстер молча подходит к водопроводному крану, открывает его. Вода течет на землю. Пнина стоит в стороне и поедает печенье – одно за другим.
Правда, это не просто так, что я хотел видеть вас именно здесь. Но только… Вы видите, как оно получается? И рав… Он ведь торопит, вы ему понравились. Можно сказать, пылает страстью. Большой знаток Торы. Как сказано, кто превзошел других в науках, у того и стремления великие… У него глаза загораются, когда он о вас говорит. И руки так, знаете, сжимаются… как будто он уже держит… Кто я, чтобы вставать у людей на пути?.. И потом, он первый обратил на вас внимание, он вас… Я никогда не выдерживал состязаний. Где состязание, там я отодвигаюсь в сторонку. Вы понимаете?..
Эстер. Через неделю. Через две недели. Как пожелаете.
Эфраим. Простите?
Эстер. Рав. Помолвка. Обручение. Все, что хотите! (Уходит.)
Эфраим стоит некоторое время понурившись, затем направляется в сторону улицы. Пнина хочет уйти в дом.
Жак (возвращается в красном пиджаке помощника официанта, задерживает Пнину). Красиво, правда? Это еще что! Погодите, вы еще увидите меня в целом костюме – брюки тоже. Полный комплект! Вместе – и пиджак, и брюки. Пусть все знают, кто такой Жак! (Тычет себя в грудь.) Дис! Ай!
Ализа (снова заходит в садик, указывая на уходящих, обращается к Жаку). Мракобесы эти в черном, и они уже прибыли! Сидели бы себе в своем Иерусалиме, что они, извините, тут забыли? Что им тут надо? (Указывает на освещенное окно.) Мой сын работает! Всякий раз у него новая секретарша. Они просто не поспевают за ним, за его темпом. Что уж там говорить о содержании!
Свет в окне гаснет.
Жак. Там темно.
Ализа. Тьма помогает сосредоточиться. В таком деле, как его, необходимо все как следует продумать. (Поворачивается, чтобы уйти.) Что за манеры, что за уровень – кошмар! (Уходит.)
Картина третья
По прошествии месяца-двух. Субботний вечер. Действие происходит отчасти в квартире Ноаха и Пнины, отчасти в палисаднике возле дома. Из окон квартиры и с балкона можно видеть соседний дом. Приглушенный свет, горят только светильники на подоконнике. Жак в своем красном костюме помощника официанта стоит посреди двора, смотрит на светильники в окне Пнины и Ноаха.
Ноах и Пнина заходят во двор, Ноах немного навеселе.
Пнина (помогает ему держаться верного направления). Туда…
Ноах. В чем дело?
Пнина. Здесь… Наш дом.
Ноах. Только и знаешь: дом, дом!
Пнина. Извини. Не сердись…
Ноах. Хватит, надоело!
Жак (обращаясь в основном к Пнине). Здравствуйте!
Пнина. Здравствуйте, Яков! То есть Жак. (Ноаху.) Ты помнишь? Это наш сосед, из мансарды напротив. (Жаку.) Как дела? Что-нибудь случилось?
Жак. В гостинице… Сегодня… Ничего… (Старается сменить тему.) Эти ваши светильники… Расточительство, а? Столько масла…
Пнина. Для меня это не расточительство. Ваша мама тоже… вы рассказывали…
Жак. Слишком много масла. Много масла и никакого толку. Все зря, верно?
Пнина. Просто мы сегодня вышли… Может, и правда я слишком много налила…
Жак. Женщины любят транжирить! (Возвращается к тому, что его волнует.) Сегодня в гостинице тоже вышло такое вот… расточительство. Я как раз хотел вам рассказать. Одна женщина… с девочкой…
Ноах (подходит к Жаку, со вниманием рассматривает его костюм, будто не верит своим глазам). Красный! Что это?
Жак. Что значит – что? Это я. Костюм! Комплект! Брюки и пиджак.
Ноах. Приговоренных к смерти обличали в такой костюм – красный. За день до повешенья.
Жак. Неправда. Это форма помощника официанта.
Ноах. Я понимаю. Официанта… Да…
Жак. Почему – официанта? Официант – исключительно в черном. Где это вы видели официанта в красном? Никогда в жизни!.. Помощник официанта!..
Ноах. В самом деле? Я вижу, мне еще учиться и учиться! В мире столько премудростей. В другой раз, идет? (Пнине.) Пошли.
Пнина (Жаку). До свиданья. Расскажете мне потом, что там у вас случилось в гостинице. (Уходит вместе с Ноахом.)
Миша появляется из дверей дома.
Жак (Мише). Вы слышали? Он ничего не понимает! В том-то и состоит преимущество помощника официанта. Так во всем остальном он ниже официанта: зарплата, само собой, чаевые и чтобы рот не смел раскрывать. Но что? В смысле цвета он превосходит! Внешний вид тоже чего-нибудь да стоит, верно? Я слышал, бывает еще голубой. И желтый. (Поворачивается, как будто хочет уйти, останавливается, указывает на свой костюм.) Субботний вечер, не работаю, почему бы не прогуляться? Не вывести его проветриться? Целиком, комплект – брюки и пиджак! (Уходит.)
Миша заходит обратно в дом. Ноах и Пнина появляются в своей квартире.
Ноах (покачивается, опускается на стул). Что такое? Почему все качается?
Пнина. Это из-за свечей.
Ноах. Свечей?.. Когда ты уже прекратишь изворачиваться? Почему не скажешь прямо: ты выпил лишнего! Включи электричество, хорошо?
Пнина в нерешительности смотрит на него.
Прости… Разумеется. Да… Я… Я сам зажгу. (Поднимается со стула и остается стоять посреди комнаты.)
Пнина (выходит в соседнюю комнату взглянуть на спящих детей, возвращается). Все в порядке.
Ноах. А?..
Пнина. Дети… Они спят.
Ноах. Да ну?! В самом деле? Их не украли? Не похитили?
Пнина. Ты прав, я ужасная трусиха.
Ноах. Ты не трусиха, ты упрямая женщина. Ни за что никогда не уступишь. Цепляешься за свой страх, как будто это спасательный круг. Нашла сокровище!
Пнина. Ты сердишься на меня.
Ноах. Ты должна научиться получать удовольствие и от этого. От дружеских встреч и приемов. Да! И в субботний вечер тоже! Вместе со мной. Ты думаешь, мне это было легко? Не слышала их? Адвокат по переписке!.. Конечно, они-то учились в Лондоне и Бейруте. Правильно! Признаю – виновен. Разве только это? Оставил ешиву, перессорился со всей семьей, пока учился по переписке. И в дополнение к этому еще зарабатывал вам на хлеб – пока учился по переписке. И еще сражался, защищал Иерусалим. Тоже виновен. Стыд и позор, верно? (Покачивается, хватается руками за спинку стула.) Для чего?.. Зачем я встал?
Пнина. Ты хотел включить свет.
Ноах. Да. (Делает шаг, покачивается, падает на стул, смеется.) Но я научился получать удовольствие! Вот именно. Я им показал, что значит выпить и закусить. Как следует закусить! Там не существует режима экономии, о нет! Икра, самая настоящая – красная и черная, не какой-нибудь вам яичный порошок. Да, человек должен уметь наслаждаться хлебом и вином, но черной икрой и виски тоже! Хлеб и виноградная гроздь… Пожалуй, это то, что мне сейчас нужно!
Пнина. Принести тебе?.. Хочешь поесть? Теперь?..
Ноах. Теперь, теперь! Да, у меня разыгрался аппетит. А что – как они? Им подают всякие яства, отборнейшие плоды земли, и они, видите ли, делают великое одолжение, если соглашаются от них отпробовать. Спесь и жеманство не позволяют людям даже поесть по-человечески. Это грех. Не меньший, чем обжорство, и пьянство, и погоня за всяческими удовольствиями – оборотная сторона той же медали. Высокомерие – вот как это называется: пройти мимо, не прикоснувшись. И если б хотя бы была беседа! Сказали бы что-нибудь интересное. Процессы, дела, успехи – скукотища! Если адвокат, так, значит, сушеная вобла? Вяленая селедка?
Пнина (ставит перед ним хлеб и виноград, смеется). Почему вдруг – вяленая селедка?
Ноах (ест). Почему вдруг?.. Вяленые сельди – о чем они говорят?
Пнина (смеется). Я не знаю.
Ноах. О делах! О выигранных процессах, о своем месте в бочке с рассолом, кто лежит на дне и кто пристроился повыше. У кого больше соли во рту, у кого поменьше. И разговаривают все тихо, вежливо, прилично. А то еще подумают, упаси Боже, что они ожили. Снова засолят. Едят и пьют в меру, ничего, разумеется, не пачкают, не марают, не выставляют себя на позор.
Пнина. Ты не…
Ноах. Я – да! И плевать, пускай смеются, пускай издеваются. Человек – не селедка, человек создан по образу и подобию Божьему, верно?
Пнина. Да, так написано.
Ноах. Человек – велик, широк, безмерен. Как море! Он не должен тратить себя на ерунду: карьеру, работу, успех. Есть Вселенная, есть философия, литература, красота, политика! Нужно орать во все горло – громко, воодушевленно. Набрасываться, хватать обеими руками, с разинутым ртом, пусть валится, пусть пачкает, пусть неприлично! Не бояться, что начальник заметит, что он выпучит глаза. (Смеется.) Между прочим, у него роман с секретаршей. Заходят к нему в кабинет, закрываются, через десять минут выходят – все скромненько, молчком, будто больной с медсестрой, будто укол сделали или нарыв вскрыли.
Пнина (смеется). Хватит тебе!..
Ноах. Говоришь «хватит», а сама смеешься. Иерусалимская скромница! Почему ты там не смеялась?
Пнина. Я не понимаю…
Ноах. Есть еще виноград?
Пнина. Еще? После всех бутербродов, что ты там умял?..
Ноах. Сандвичей! Теперь говорят: сандвичей!
Пнина. Мне больше нравится, когда ты ешь хлеб и виноград.
Ноах. Нужно уметь поглощать все.
Пнина. Хлеб и виноград я, по крайней мере, умею сказать как надо.
Ноах. Ты не дурочка, вовсе нет…
Пнина. Я рада. Ты так часто это повторяешь в последнее время. (Подает ему еще виноград.) Вот…
Ноах (не ест, смотрит на ее платье). Да, теперь ты смеешься, теперь и оно тебя не жжет…
Пнина. О чем ты? (Догадывается.) А!.. Платье… Я совсем позабыла. Сейчас переоденусь.
Ноах. Зачем? Вспомнила, до чего ж оно неприлично? Снова обожглась? Такой вырез… декольте…
Пнина. Ты смеешься надо мной…
Ноах. Как же над тобой можно не смеяться? То оно жжет тебя, как огнем, то ты вдруг вообще о нем забываешь.
Пнина. Когда я дома, только с тобой, все совершенно иначе.
Ноах. Опять дом, все тот же дом… Будто нет на свете ничего, кроме дома! Дом так и дом эдак, и опять-таки дом! Топаем домой! Это платье не для дома. За пределами нашего дома тоже существует жизнь. Я должен завоевать свое место в большом мире, это война, борьба, сложная, нелегкая, мне нужна твоя помощь, нужно, чтобы ты была мне под стать.
Пнина. Я стараюсь. Я, между прочим, сама его сшила. Эстер мне только посоветовала…
Ноах. Верно. Но чего мне это стоило – убедить тебя. И еще пыталась удрать оттуда. Схорониться в сторонке. Да ты, если б только могла, в стену бы замуровалась! Я торчу посреди зала – один, как чучело огородное…
Пнина. А в более скромном платье я не могу тебе помочь, быть тебе под стать?
Ноах. Ты превращаешь меня в посмешище!
Пнина. Но почему?
Ноах. Потому что здесь не Меа-Шеарим! Тут недостаточно рожать детей и вести хозяйство. Это там – вся слава царской дочери внутри. Тут ты должна быть со мной и снаружи. И подавать себя с наилучшей, наивыгоднейшей стороны, выглядеть красивой, элегантной, притягательной. Мы оба, именно из-за того, что мы тут чужаки, должны уметь произвести впечатление. Уметь блистать. Выглядеть ослепительными, счастливыми. Наслаждаться жизнью! Вместе! И ты можешь. Ты смогла. Ты преуспела – в этом платье, я видел, как они на тебя глядели.
Пнина. Да, правда, какая-то женщина даже спросила, у какой портнихи я заказываю платья. Удивилась, когда я сказала, что сама шила. И про материю поинтересовалась. Представляешь, не могла поверить, что в Иерусалиме продают такие ткани. Эстер к свадьбе…
Ноах (стонет). О чем ты говоришь? Эстер! Кого ты обманываешь? Мужчины смотрели! Пожирали взглядами твое декольте! И можешь мне поверить, не материя их интересует. Да и не такой уж, честно сказать, глубокий вырез. Там были и побольше. Только у них это просто так, как футбольное поле. А у тебя это… у тебя это жжет. Красота – твой товар, сумей предложить его как надо.
Пнина (усмехается). И жжет, и предложить?
Ноах. Что?
Пнина. Ничего. Я переоденусь. (Хочет уйти в соседнюю комнату.)
Из дома напротив, из квартиры Миши и Риты, доносится краснознаменный хор. Ноах поворачивается к окну. Пнина останавливается в дверях.
Ноах. Он не может больше этого вытерпеть! Призывает ее вернуться. Посылает за ней казачий отряд. А может, он таким образом кричит «караул!». Сообщает всему миру, что жена его гуляет в ночи невесть где. Если бы Красная Армия знала, чему служат ее боевые марши!
Пение внезапно обрывается. Рита заходит во двор. Через плечо у нее перекинута сумочка, слышен стук ее каблучков.
Отчаянная женщина. Как выстукивает каблуками – не пытается прокрасться незаметно, ничего подобного.
Пнина. А что ей скрывать? Она и по ночам работает. Она очень много работает.
Ноах. Ты уверена? В субботние ночи работает?
Миша , как видно, давно поджидавший жену в дверях дома, выступает Рите навстречу, преграждает ей дорогу.
Рита. Дай мне пройти.
Миша не двигается с места и не отвечает.
Я играла в теннис. Теперь корт открыт и по субботам. Вот… (Показывает ему ракетку.)
Миша. В этих туфлях? На высоких каблуках? Новехоньких? Самых дорогих?
Рита (показывает ему теннисные туфли). Вот в этих! Что-нибудь еще? Товарищ Сталин тоже играет в теннис.
Миша. Товарищ Сталин нас не касается! Думаешь, проведешь меня? Зачем тогда переобулась? В теннисных туфлях ходить удобнее.
Рита. Затем, что я люблю на каблуках! Хватит, Миша, уймись.
Миша (придвигается к ней поближе). Без лифчика? Думаешь, я не вижу?
Рита. А хоть и без лифчика! Я могу себе позволить. Дай пройти.
Миша. Что я, не знаю тебя? Минуты даром не теряешь! По ночам идешь со своего тенниса, каблуками стучишь – чтобы все слышали, оборачивались, глядели, как ты тут без лифчика… Титьки под блузкой, как два гуся! Голые и с красными клювами. Всем глаза выклевать!
Рита решительно огибает его, направляется к дому, Миша за ней.
Ноах (смеется). У каждой свои гуси! (Принюхивается.) Духи ее… с ума сойти!
Ализа тем временем заходит во двор, указывает на Риту и Мишу.
Ализа. Что за люди! Ну и что, если они побывали там? Кто им велел оставаться в Европе? Могли бы ехать сюда и мучиться вместе с нами. Я так, прогуливаюсь. Дышу свежим воздухом. (Выходит.)
Ноах. Она прогуливается, а сынишка трудится. И по ночам, и по субботам…
Пнина. Я должна извиниться перед тобой.
Ноах. Передо мной?.. Ты?
Пнина. Это уже давно, когда Эстер была здесь с Эфраимом, мы сидели внизу в палисаднике. Вдруг появляется парочка и скрывается в кустах. Понимаешь, лиц невозможно было разглядеть, мы видели их только со спины. И я подумала, что это… (Умолкает.)
Ноах. Ну? Начала – так говори.
Пнина. Я подумала… что это ты. И… ты знаешь, кто еще…
Ноах. Да, я понимаю. (Смотрит на нее.)
Пнина. Что ты?..
Ноах. Ты хотела переодеться. Этот вырез – его надо упрятать в шкаф.
Пнина. Да, правда. (Хочет уйти, останавливается.) Ты…
Ноах. Что?
Пнина. Ты знаешь…
Ноах. Высказывайся яснее. Как раньше. Помнишь? Суббота. Ночь. Свечи еще не догорели. Ты в своей кровати, в своем углу, а я в своей – в своем закутке. Ты говоришь: «Ноах!..» А я – у меня сердце колотится, как бешеное, – я говорю: «Да…» Тогда ты говоришь: «Принеси мне попить…» И я иду принести тебе стакан воды – всю дорогу с этим стаканом воды, такой долгий путь… И такой короткий!
Пнина. Хватит тебе… Зачем ты?
Ноах. Смущаешься, краснеешь. Красиво при этом свете… Щечки пылают. Пожар… Жжет, горит…
Пнина. Если ты хочешь…
Ноах (не слушает ее, подходит к окну). Ты думаешь, они там тоже… Субботней ночью? Для них это тоже самое подходящее время… страдать от жажды. Но кто подаст ей стакан воды? Он ведь без ног. Ты думаешь, он вообще?..
Пнина (продолжает фразу). Если ты хочешь, я сниму. Я… (Умолкает, не в силах договорить.)
Ноах. Продолжай.
Пнина. Я все сниму… Останусь вовсе… без ничего.
Ноах. О да! В темноте. И чтобы шторы были задернуты.
Пнина. Нет, при свете… Если ты хочешь… Тут достаточно света. Свечи… и снаружи…
Ноах. Да ну? Правда? Что ж, я ценю. Чрезвычайно ценю. (Не двигается с места.)
Пнина. Ты не хочешь?
Ноах. Вот так! Как ты сейчас…
Пнина. Я не понимаю…
Ноах. Такой я тебя хочу.
Пнина. Как? В платье?..
Ноах (потихоньку приближается к ней). Вот именно. В платье. С этим декольте. Сними только то, что под ним…
Пнина (отступает от него). Зачем?..
Ноах. Ты безумно хороша в этом платье. Я вижу… До чего ж ты прекрасна… Я смотрю их глазами… Я их понимаю. Скромница, тихоня, вырез под самую шейку, всего стыдится. Застенчивость тоже… разжигает желание. Застенчивость – это как огонь. Вот так они на тебя пялились…
Пнина. Они смотрели, чтобы…
Ноах. Разумеется – чтобы. Так что? Они желали тебя. Это не означает, что ты им что-то позволила. Они желали тебя, и я этим горжусь. Ты моя жена, ты – моя…
Пнина. Я и так твоя, без этих «чтобы»!
Ноах. Так это еще больше. С их взглядами на тебе, с их…
Пнина. Я не могла вынести эти их взгляды! Поэтому я и хотела уйти.
Ноах. Да? А мне сказала, что из-за детей. Что ты страшно беспокоишься.
Пнина. Не знаю. Мне было стыдно…
Ноах. Ты меня обманула.
Пнина. Ну, извини.
Ноах (приближаясь к ней). Ничего тебе не поможет – ты меня обманула. Нет, выходит, в этом мире праведника. Такова жизнь. Полна соблазнов, и от всего надо отведать. Каждый день что-нибудь новенькое. Я достаточно натаскал тебе воды – стакан за стаканом… Теперь будет так: в этом платье… и с их взглядами… (Гладит ее сквозь платье.) Вот так…
Пнина (не выдерживает). Нет!.. Прости… Я не могу так. Не надо!
Ноах. Да, конечно… Не надо. Прости меня. Я не буду. Я никогда не сделаю тебе ничего такого…
Пнина. Это ты прости меня. Я пыталась… Но я не могу.
Ноах. Все. Хватит об этом. Не расстраивайся. Не создавай из этого проблему. И без того все слишком сложно. Пойдем спать. Я устал. Достаточно на сегодня. Он хочет уволить меня – мой босс.
Пнина. Ты ничего мне не сказал…
Ноах. Что тут говорить? Найду другое место. Это меня не тревожит.
Пнина. Только не торопись. Подыщи что-нибудь получше. Мы прекрасно управимся и с меньшими деньгами.
Ноах. Да, в этом ты мастерица! Это уж точно. Станешь жарить овощные котлетки. Из лебеды. Как в войну. В блокаду. Самые лучшие в Иерусалиме овощные котлетки, верно?
Рита выходит во двор. Миша спешит за ней на своей тележке. Тележка натыкается на какое-то препятствие, Миша слетает с нее и кувырком катится на землю.
Миша. Не вздумай только вернуться, слышишь! Чтоб не вздумала показываться! Я хочу спать спокойно!
Рита (подходит, склоняется над ним). Я помогу…
Миша выпрямляется насколько может, бьет ее кулаком в лицо.
Пнина. Ой, как же так?..
Ноах. Подлец!
Рита подымает Мишу, помогает ему водрузиться на тележку, он отталкивает ее и возвращается в дом. Рита задирает голову, смотрит на окна Пнины и Ноаха.
Куда она смотрит? Что она тут ищет? У нас темно…
Пнина. Нет, свечи горят.
Рита пересекает двор и заходит в их подъезд. Они не видят этого сверху.
Куда она может теперь идти?..
Ноах. Положись на нее – такая не пропадет. Она оттуда. Кто знает, что ей там пришлось повидать… Это совсем другой мир, нечто такое, чего мы даже представить себе не можем. Настоящий мир, действительность! Они там прикоснулись к самой сути жизни, к ее нутру. Те, что остались в живых… Может, у них ничего нет, но у них есть все. Мы здесь в Иерусалиме со всеми нашими предками до седьмого колена – как камни безжизненные.
Звонок в дверь, Ноах идет открыть, Рита стоит на пороге.
Рита. Извините. Я не слишком поздно? Я увидела вас в окне и решилась зайти. Я и в темноте вижу. Про меня всегда говорили, что у меня глаза, как у кошки.
Пнина. Заходите, пожалуйста…
Ноах зажигает свет.
Рита (указывая на свой глаз). Извините. Я ударилась. Играла в теннис…
Ноах. В теннис? В самом деле?
Рита. Там такой корт, это единственное место в Тель-Авиве. Они теперь решили открывать его и вечером. В пятницу тоже. А на электричество у них не хватает денег. И полно всяких колдобин. Не слишком благоустроенно, но я так люблю играть… Мне это просто необходимо. Нас американские солдаты научили. В Европе. Они были настоящие ангелы в своей белой форме и спортивных туфлях. Вообще-то туфли я как раз люблю на высоких каблуках. И чтобы шелковые чулки. У меня это прямо сумасшествие. Я когда не могу уснуть, надеваю шелковые чулки и туфли на высоком каблуке и сразу засыпаю. Как младенец. Мне просто необходимо, чтобы все на мне было самое красивое – и обувь, и платья. И самое дорогое. Я это обожаю. Когда я начинаю думать, сколько часов я должна проработать у себя в кафе ради одной пары туфель или какой-нибудь блузки…
Пнина. Вы, наверно, из богатой семьи… Были…
Рита. Богатой семьи?.. Вот уж нет! У нас даже дырки от шелкового чулка в глаза не видывали. Что хорошо в войне, так это что после можно начать все сначала. Хорошо, что имеется и что-то хорошее. Так много плохого, так почему бы не быть и чему-то хорошему, верно? От мертвых не убудет. А почему вы подумали, что я из богатой семьи?
Пнина. Я не знаю. Так мне показалось. Из-за одежды. Туфли на высоких каблуках…
Ноах. Из-за высоких скул.
Пнина. Как?..
Ноах. У вас удивительно высокие скулы. Вам не говорили?
Рита. Высокие скулы – это признак богатства? (Пнине.) Мужчины ужасно смешные, правда?
Пнина. Вы спрашиваете меня?
Ноах. Моя жена не разбирается в мужчинах.
Рита. О, ваш муж так самоуверен! Вы должны преподнести ему сюрприз. Я, пожалуй, вернусь домой. Уже поздно. И самое смешное, что я ни капельки не устала. Я люблю двигаться. Эта работа: официантки – все время на ногах. Мне нравится обслуживать посетителей. Подавать людям еду. Это то, что им нужно. Бывают разные типы. Неожиданные встречи. Знакомства… Я в кафе нашла себе компаньона, мы с ним откроем контору. Бизнес! Мы уже купили помещение. Я слишком много болтаю, да? Все, я ухожу. (Поворачивается, чтобы уйти.)
Ноах. Это не от тенниса…
Рита. Простите?
Ноах. Фонарь у вас под глазом. Мы все видели.
Рита (смеется). А, господин адвокат!.. Я вижу, мне придется предстать перед судом. Миша, кстати, тоже учится на юридическом. Заочном, по переписке. Что вы на это скажете?
Ноах. Это мы знаем, вы уже сообщали.
Рита. Правда? Мужчина с хорошей памятью – это опасно. Может, вы согласитесь помочь ему? Мы с Пниной будем продолжать учиться печатать, а вы займетесь судопроизводством.
Ноах. Вы меняете тему. Вы его пытались поднять, а он ударил вас. И очень больно.
Рита. Это всегда так – когда у человека нет ног, руки становятся очень сильными.
Ноах. Это все, что вы можете по этому поводу сказать? Он вас ударил…
Рита. А может, я его тоже ударила? Откуда вы знаете? Есть разные способы задеть человека. В конце концов, не так уж приятно в его положении, такая жена – все время где-то носится. Даже в субботу оставляет его одного. Ради того, чтобы играть в теннис со всякими буржуями. Да еще одевается как на бал. В самое дорогое. Ему это необходимо – иногда поколотить меня. Это ему помогает.
Ноах. Понимаю: такой уговор. Вам необходим теннис и высокие каблуки, а ему требуется отмутузить вас. Все довольны, никто не обижен.
Рита. Ваш муж ужасно проницателен. Было очень приятно побеседовать. Можно попросить у вас стакан воды?
Ноах и Пнина как-то странно смотрят на нее.
Я что-то не так сказала? Обыкновенной воды из-под крана. Просто ужасно вдруг захотелось пить.
Ноах направляется к двери в кухню, останавливается, смотрит на Пнину.
Пнина. Ты хочешь, чтобы я принесла?
Ноах выходит.
Рита. Красивое платье. Где вы его купили?
Пнина (в странном смущении). Что?..
Рита. Платье.
Пнина. Я сама сшила. Мне сестра помогла. Она портниха. Если вы хотите, я могу и вам сшить.
Рита. Почему бы и нет?
Ноах (входит с кувшином воды и стаканом). Пожалуйста.
Рита. Ой, зачем же? Полный кувшин!
Ноах. Пейте, сколько пожелаете. Вы совсем охрипли. Наверно, от жажды.
Рита. Правда? Я думала, немножко… (Пьет, замирает вдруг со стаканом в руке, заметив, как Пнина смотрит на нее.) Вы тоже хотите?
Ноах. Я могу принести еще стакан. Воды хватит.
Пнина. Не нужно. Я просто…
Рита (пьет второй стакан, немного не допивает). Я люблю всегда немного оставить. (Выпивает всю воду до конца.) Он будет просить прощения. Я знаю. Он всегда так… Быстро вспыхивает и тут же начинает жалеть. Он и бегал быстро. У него были такие длинные ноги. Мы всегда смеялись, что у него ног вдвое больше, чем надо. В лесу это было очень кстати. Я первым делом обратила внимание на его ноги.
Пнина. Вы там и познакомились?
Рита. Да, я была одна. Решила, все, хватит. Все вокруг гибнут, умирают… Никого не осталось. Кругом немцы, украинцы. И вдруг такой парень – длиннющий. Я иногда зажмуриваюсь и вижу его таким – как тогда. Как будто он стоит в воде, а под водой – ноги. Только не видно их… В сапогах, в тех еще… Он мне сразу понравился. Я ему тоже.
Ноах. Разумеется. Как Адам и Ева.
Рита. Адам и Ева! А, да, я помню, до войны еще, я маленькая была, бабушка рассказывала. Там еще змей был.
Ноах. Да, и змей тоже.
Рита. А почему, вы думаете, мы были как Адам и Ева? Они же были совсем голые. Без ничего.
Ноах. Оставим это.
Рита. Почему же? Это интересно. Я, когда была маленькая, любила размышлять обо всем. Мама говорила, что я, верно, выйду за умного человека. Вы продолжайте, рассказывайте про них. Про нас…
Ноах. Я говорю о себе. О нас. (Обращаясь к Пнине.) Мы тоже, верно?
Пнина. Что?
Ноах. Мы не в лесу встретились, нас сосватали. Но и мы не выбирали. У нас тоже не было других кандидатов. Конечно, можно было отказаться, но нам это и в голову не приходило. Так положено: жениться, и все. Да и почему бы, собственно, не согласиться? Прекрасные семьи. Мы сами тоже неплохо выглядели. Про Пнину говорили одно хорошее: прилежная, тихая, любит вышивать. Все твердили, что она будет прекрасной женой, а главное, замечательной матерью. А я в ешиве учился. Хороший еврей. Так что такая история: хорошие еврей и еврейка женятся, создают семью. Детишек на свет плодят. Обязаны плодить. Обречены! Бог велел – как Адаму и Еве…
Рита. Но ведь вы любили друг друга? Я уверена. Я вообще-то вышла теперь, чтобы на море пойти, воздухом подышать, а после решила: у вас лучше.
Ноах. Это правда, мы тут же полюбили. Вопрос только… Вопрос в том, кого мы полюбили?
Рита. Муж ваш ужасно смешной! Ужасно забавный.
Ноах. Нет, я не смеюсь. Мы совсем не знали друг друга. Ни кто мы такие, ни чем дышим, ничего не знали. И если бы мне сосватали другую девушку, Рахелю или Лелу, я бы и ее тотчас полюбил. Если бы, конечно, она не оказалась уродиной. Всем сердцем полюбил бы. Тем же самым сердцем. Так же, как вы. То же самое – если бы Гриша оказался там в лесу, а не Миша, скорее всего, сошлись бы и с Гришей. Разве нет?
Рита. Не знаю. Мы в самом деле очень любили друг друга.
Ноах. Но это не он пробудил в вас любовь. Вы сами принесли ее с собой. Мы пришли готовенькие со всей нашей любовью, годами копили ее, взращивали, а в тот момент, как подвернулся кто-то, излили на него всю ее целиком. Принялись пить. Вместо того чтобы испить что-то новое – пили самих себя.
Рита. Господин адвокат – большой специалист в вопросах любви. Вам бы стать поэтом!
Ноах. Не перебивайте меня, хорошо? Как будто партнер – это только прозрачный сосуд, который мы наполняем, а наполнив, преклоняем пред ним колени. А все это – только я, я, я! И даже не вполне я, поскольку не я ее выбрал. Как не выбирал себе отца и мать. Муж и жена – вы представляете? – как дети и родители. Это называется – муж и жена? Мужчина и женщина?
Рита (Пнине). Вы тоже так думаете?
Пнина. Я?
Рита. Что вы об этом думаете?
Пнина. Я не знаю. Он лучше знает. Я не пример. Я… Мой отец перестал со мной разговаривать. (Указывает на Ноаха.) Из-за него. Потому что я…
Ноах. О да! Она пошла за мной. И дорого за это заплатила. Безумно дорого! Лишь бы быть со мной, покинула отца и мать. Сестру и тетю и еще двадцать пять человек родни. Это надо ценить. Честь и слава! Как говорится – и были одной плотью!.. Прекрасно звучит, но не меняет того факта… Нет, любовь – это что-то иное, любовь – это когда двое… Это тьма, это ночь, это то, что охотится за тобой во тьме! То, что роет тебе яму, ставит западню…
Рита. Ну и муженек у вас! Ему требуется угодить в западню!
Ноах. Не перебивайте меня каждую минуту, не перебивайте меня!
Рита. Ой, он еще и грозен! Я боюсь. Ужасно.
Ноах (в большом возбуждении, с трудом говорит). Что мне требуется? Чего мне не хватает? Вы-то знаете, чего мне не хватает. Высоких скул, например. Или фонаря под глазом. От его кулака. Вот чего мне не хватает! Да, не хватает!..
Рита (наливает в стакан воды и протягивает ему). Выпейте.
Ноах (пьет). Никто не предложил мне… никогда… стакана воды. Всегда я. Верно? Почему? Очень просто: есть вещи, которые полагается делать женщине, и есть вещи, которые полагается делать мужчине. Так это! Так поступали отцы наши и матери, верно?
Пнина. Да, верно.
Ноах. Пнина охраняет традиции. Старину. Может, Тель-Авив повлияет на нее? Может, она чему-нибудь научится. От вас, например. Не только печатать на машинке. Да, вы подходите. Несколько дней назад она увидела в палисаднике пару, мужчину и женщину, которые обнимались, и… Вы понимаете – она не видела их в лицо. Скажи Рите, что ты подумала.
Пнина молчит.
Рита. В чем дело? Я не понимаю…
Пнина. Я подумала такое, чего вообще не может быть!
Ноах. Нет, ты скажи ей!
Пнина. Я подумала, что это… это… вы. С ним.
Рита. Правда? Я уверена, что Ноах не такой.
Ноах. А вы – такая?
Рита. Я? Я не знаю, какая я. (Пытается уйти от этого разговора, обращается к Пнине, будто шутя.) А как продвигаются ваши дела с печатаньем?
Пнина садится за машинку, быстро-быстро печатает.
Вы… замечательно… Такая скорость!
Ноах (с изумлением). Что ты делаешь? Суббота!
Рита (заглядывая в лист, торчащий из машинки). Вы ничего не напечатали! Просто так…
Пнина встает и отходит к окну.
Вы извините… Я должна вернуться. Спасибо за воду. И вообще, за все. До свиданья. (Уходит.)
Ноах. Пойдем спать. (Скрывается в спальне.)
Жак (появляется на крыше возле двери своей мансарды и обращается к Пнине). Эта женщина с дочкой… То, что я вам тогда рассказывал… Выброшенные деньги… Вы помните?
Пнина. Извините?.. А, да…
Жак. Она взяла самый лучший номер… На верхнем этаже. Самый дорогой во всей гостинице. Заплатила – наличными, вперед. Потом поднялась туда и прыгнула из окна. Вместе с девочкой. Обе сразу… Все сказали… Вы понимаете?
Пнина. Нет…
Жак. Это же впустую! Зря! Такое транжирство… Зачем ей вообще потребовалось брать номер? Да еще самый лучший! Платить! Она же знала, что собирается прыгнуть, могла просто подняться на крышу – задаром. Такие дела, вы понимаете?
Ноах (выглядывает из спальни). Кончен бал. Закрыто. Пора баиньки. Тебе не кажется?
Пнина. Да.
Жак. Что – да? Вы способны это понять?
Пнина. Нет. Нет!
Ноах. Тогда чего ты хочешь? Я ложусь. (Выключает свет.)
Жак. Я этого не могу понять. Я – нет!
Пнина. Нет. Я – нет!
Конец первого действия