Картина первая
Спустя некоторое время. Действие происходит в доме Каббалиста. Каббалист сидит за столиком, заваленным книгами и амулетами. Пнина напротив.
Каббалист. Этот амулет – третий, – его поместишь над постелью, в изголовье. Найдется у тебя там потайное местечко?
Пнина. Да, там вышивка висит…
Каббалист. Прекрасно. Это самый верный амулет. Написан настоем роз и крокуса. Медным пером. (Разворачивает перед ней пергамент.) Видишь? Имена ангелов, заведующих любовью. Самых главных.
Пнина (разглядывает пергамент). Что тут написано?
Каббалист. Ты не видишь? «Не заснет, и не задремлет, и не будет нигде знать удовольствия, и станет как жаждущий в пустыне, и не сможет напиться, пока не переменится сердцем своим и не полюбит ее как прежде всей душою…»
Пнина. Нет, зачем же?..
Каббалист. Что – нет? Не хочешь, чтобы он полюбил тебя как прежде?
Пнина. Но зачем же так: «Не заснет, и не задремлет, и не будет нигде знать удовольствия»?.. А это? «И станет как жаждущий в пустыне, и не сможет напиться»… Это вообще уж слишком… Чтобы он так мучился…
Каббалист. Именно – чтобы мучился! Страшно мучился! Чтобы не стало ему житья! Нужно принудить его. Вот когда вернется сердцем своим к тебе, тогда ему и полегчает.
Пнина. Я так не хочу, чтобы принудить.
Каббалист. У тебя есть выбор? Сам по себе он не вернется. Нужно заставить. Силой! Ты не волнуйся, он ничего не почувствует. Будет думать, что это он сам. Что он сам себе господин. Свободен, как лань. С этим вопросом всегда так. Любовь! Что ты думаешь? Если он любит ее, чужую жену – двойное прелюбодеяние! – это по своей воле? Это от Сатаны, духи тьмы, черти из преисподней ухватили его и тащат, волокут, тянут! Водят за нос. Или… незнамо за что… Понимающий да разумеет. Они его в одну сторону, а мы в другую, да покрепче, поняла?
Пнина. Не знаю. Да… Наверно… (Хочет подняться.)
Каббалист. Погоди. Что еще я тебе записал, кроме амулетов?
Пнина (в тоске и смятении). Что?
Каббалист. Какие средства? Привораживающие и… В голове у меня уже все перепуталось… Одни несчастья от этой любви. Все за ней гонятся, все чего-то ищут!.. Как будто голод на земле. Нескончаемый. Как будто не семь тощих коров, а целое стадо! Должны ведь быть и тучные, тучные-то куда подевались? Я тебя спрашиваю!
Пнина (в растерянности). Халу испечь… С именами…
Каббалист. Вернейшее из средств! Только смотри, имена не перепутай, правильно пиши. Это очень важные ангелы: Азиэль, Ансиэль, Ансипаль, Питхиэль, Патха. Очень важные! И не забудь положить в печь виноградные листья. И ветви мирта. На каждом листе напишешь имя, а после сожжешь, поняла?
Пнина. Что? Да…
Каббалист (открывает одну из лежащих на столе книги, углубляется в нее). Вот, еще средство… Дам тебе… Девятнадцать капель пота – с лица твоего и тела, и девятнадцать капель мочи, утренней… Утренняя роса… Добавишь ему в кушанье и прочтешь, что тут написано… Вот… записка тебе… и чтобы съел все полностью до крошки!
Пнина смотрит на него в ужасе.
Что ты смотришь? Не поняла? Со своего лица и тела, и…
Пнина. Нет, не надо! Ничего. Я должна вернуться…
Каббалист. Погоди. Взявшийся исполнять заповедь да завершит ее ко благу. Прибавь к тому, что он больше всего любит. Пряностей положи. Он ничего не почувствует.
Пнина встает и направляется к дверям.
Погоди! С женщиной-то мы еще не покончили. Как ее звать?
Пнина. Нет, не надо! Не хочу, чтоб она умерла! Ничего не хочу! Нет!
Каббалист. Кто тебе сказал, что умрет? Даже Синедрион не приговаривал к смерти. Во всяком случае, не так быстро… Есть всякие способы… Можно устроить, чтобы стала страшна как смерть. Чтобы лишилась разума. Чтобы…
Пнина. Нет, ничего!
Каббалист. Только что желала ей погибели, а теперь «ничего»?
Пнина. Когда я желала ей погибели? Я не желала! Наоборот, я сказала, что не хочу…
Каббалист. Да, я вижу… Что ж? Пусть будет так… Дважды «наоборот» – получится как надо…
Пнина. Я только одного хочу – чтобы она любила своего мужа, а не моего! Чтобы всей душой любила! Вот и все.
Каббалист смотрит на нее в некотором недоумении.
Что? В чем дело?
Каббалист (устало и равнодушно). Ничего… Устал я… Строптивая женщина… Своевольная… Слишком доброе сердце. Пусть… Достаточно. Если не поможет, после дам другие средства… Более верные. Бери. Хватит на первый случай.
Пнина идет к выходу.
Ты же ничего не взяла!
Пнина. Чего не взяла?
Каббалист. Все оставила: амулеты, талисманы, записки… Бери!
Пнина (останавливается в сомнении). Он… Ему это не понравится…
Каббалист (смотрит на нее с искренним интересом). Ты где родилась?
Пнина. В Иерусалиме.
Каббалист. Да? А я уж подумал, ты вообще не от мира сего. Небожитель. Ангел непорочный… Значит, хочешь дать ему то, что ему нравится? (Воодушевляется.) На здоровье, пожалуйста! Дай ему ее. Эту бабу. Эту Лилит! Соблазнительницу. Прелюбодейку. Дай ему и благослови! Любовь – это битва, это борьба, ты не понимаешь? Ты о чем печешься? О его удовольствиях? Или об истинном его благе? Заставь его вернуться к тебе – наставь на путь праведный! Этим ты ему поможешь, так ты его спасешь! Поняла?
Пнина (еле слышно). Да.
Каббалист. Слава Богу, хоть что-то еще понимает… И запомни: главное – вера! Нужно верить в силу талисмана. Поняла?
Пнина. Я не знаю… Я…
Каббалист. Говори, я слушаю.
Пнина. Эти амулеты, все эти средства… Это… очень несовременно…
Каббалист. Что?.. Несовременно?! А несчастья твои – современны? Они-то откуда? Не от современности этой? Ты только прислушайся, что ты говоришь! Человека режут, а он хвалит палача своего. Корова и та мычит, когда ее под нож волокут!
Пнина. Что? Да. Я думаю…
Каббалист. Несовременно! А любовь – современна? Все от Сатаны и от преисподней! Дурят вам голову, вбивают, будто гвоздями: «Современность! Прогресс! Модернизация!» Как будто: «Свят, свят, свят!» Свят Дух Святой, а не прогресс этот поганый! Прогресс ваш у меня на зубах, будто щебень трещит! Человеку мед требуется, а не щебень.
Пнина. Да. Правда. Спасибо вам. (Снова направляется к выходу, не дотронувшись до амулетов и записок.)
Каббалист. Скажи, ты зачем пришла?
Пнина. Я не знаю… Мне одна женщина в синагоге сказала…
Каббалист. Нет уж, не морочь мне голову – это ты сюда пришла, а не синагога! Нужна тебе помощь? Или не нужна?
Пнина. Нужна…
Каббалист. Так бери! Заплатить – заплатила. Заплатила, должна воспользоваться. Я даром денег не беру. Хочешь выставить меня шарлатаном? Побирушкой?
Пнина. Что вы! Нет, конечно…
Каббалист (сует ей в руки амулеты и записки). Бери! Поможет – хорошо, не поможет – тоже не велик убыток. Как сказано: «Не дано нам завершить трудов наших, но и отлынивать от них не дозволено…»
Пнина. Большое спасибо. (Хочет выйти.)
Каббалист. Еще что-то хотел прибавить… Подвесь внизу под кроватью – с той стороны, где он спит, – рыбий глаз и кроличье ухо. Одно против другого. И семь волосинок из волчьей шкуры. Так надежней будет.
Пнина. Что? Зачем?..
Каббалист. Так. Без объяснений! Тем-то эти средства и хороши. Не напрасно сказано: «Путь мужчины к женщине – нет чуднее этого».
Пнина. Где же я достану?..
Каббалист. Рыбий глаз? Легче легкого, у рыбы.
Пнина. А кроличье ухо?.. И эти… волосинки…
Каббалист. Из волчьей шкуры.
Пнина. Да ведь…
Каббалист. Ты права. Самая большая проблема в любовных делах – кроличье ухо. И волосинки из волчьей шкуры. Где достать? Не так-то просто… Верно. Господь да смилостивится над тобой и да подаст тебе помощь! И всему дому Израиля…
Картина вторая
Через несколько дней, под вечер. Квартира Ноаха и Пнины. Ноах в спальне, где находится и его рабочий стол, укладывает чемодан. Ализа внизу через силу пересекает дворик, видно, что она серьезно больна. Жак в своем красном костюме торчит на крыше, вскарабкивается на невысокую каменную ограду, размахивает руками, пытаясь удержать равновесие. Пнина заходит во двор.
Пнина (Ализе). Здравствуйте!
Ализа не отвечает.
Что-нибудь случилось?
Ализа. Что должно случиться?
Пнина. Я не знаю. Вам нездоровится? Что сказал врач? Вы утром ходили…
Ализа. А если и сказал!.. Так что? Я из этого не устраиваю трагедии, подумаешь, температура! Под конец все умрем.
Во двор спускается Бени , без единого слова передает матери ключ и удаляется со своей спутницей. Ализа как будто хочет задержать его, но не решается. Хватается за скамью.
Пнина. Вы хотите сесть? Помочь вам? (Протягивает руку, чтобы поддержать ее, но опаздывает со своей помощью.)
Ализа. Я уже сижу.
Пнина. Простите. Я только… Ничего. Если вам что-нибудь понадобится…
Ализа. С какой стати – понадобится? Лишь бы языком трепать! Выставляются, какие мы, дескать, добрые. Денег не стоит… Терпеть не могу, когда зря болтают! Он у меня не таков. Мой сын, весь в меня! Ушел – и все. Ни полсловечка. А что тут говорить? О здоровье моем справляться? Взять да спросить, как мать себя чувствует? Что пользы… А я что – во всем разбираюсь, все понимаю? Трижды был ранен. И каждый раз врачи думали, все, конец. А ему хоть бы что – встанет и обратно в свою часть, дальше воевать!.. Так-то… На это вы что скажете?
Пнина. В самом деле? Сразу вскакивал и…
Ализа. С какой стати – вскакивал?
Пнина. Простите. Это на пляже – там один прыгал с парапета. Упадет, вскочит и снова бежит прыгать… Ни за чем, просто так.
Ализа. Мой сын не прыгал на пляже с парапета! Просто так! Он был ранен на войне. Был тяжело ранен, но возвращался в свою часть. Один раз ему угодило вот сюда, в шею. Как будто зарезать хотели…
Пнина (прижимает руки к собственной шее, будто пытается защититься от ножа). Нет!..
Ализа. Вот именно, что «да»! Почему ж «нет»?
Пнина. Извините. Конечно… Я хотела сказать, наоборот… то есть…
Ализа. Допустим, один раз – это еще куда ни шло. Но остаться в живых и снова рисковать головой?.. Так вот испытывать ангела смерти? И что с того, что он работает у меня на квартире со своими секретаршами? А я таскаюсь по улицам с температурой… Что из того? Допустим, не спрашивает, как я себя чувствую… Откуда мне знать, что у него за дела? У меня, слава Богу, всего хватает. Ни в чем не нуждаюсь…
Пнина. Вы хотите, чтобы я помогла вам подняться? Проводила домой?
Ализа. Кто тебе сказал, что я хочу домой? Запрещено мне, что ли, здесь сидеть?
Пнина. Нет, конечно. Простите… (Решается отойти, вдруг видит Жака, балансирующего на краю крыши, останавливается.)
Жак. Вы боитесь! Вы опасаетесь, что со мной что-нибудь случится! Что я упаду с крыши. Или вообще что-нибудь такое…
Пнина. Нет, но зачем?..
Жак. За меня не нужно бояться. Я только проветриваю его. (Указывает на свой костюм.) Я ни за что не упаду! Упасть? В этом костюме? Вы меня понимаете?
Пнина. Да, я понимаю. (Направляется к подъезду.)
Ализа (поднимается с лавки, видит в высоте Жака, говорит словно бы ему). Вот есть же такие! Обязательно совать свой нос! Основного никто не знает. Кто помнит, что он получил знак отличия – за храбрость? Мой сын? Я иду по улице, все вокруг снуют, бегут, спешат – еще бы! – важные господа. Никто не поинтересуется. Сплетничают, что он работает со своими секретаршами – сверхурочно. Мне-то что? Пусть болтают. (Уходит.)
Пнина заходит в квартиру, видит Ноаха , пакующего чемодан. Тот стоит к ней спиной и как будто не замечает ее. Некоторое время она молча смотрит на него, наконец решается заговорить.
Пнина. Ты… ты сегодня рано вернулся…
Ноах (слегка обернувшись). Да. (Продолжает укладывать вещи.)
Пнина (не знает, что сказать и как повести себя). А что?.. Где дети?
Ноах. У друзей. Малышка останется там ночевать.
Пнина. Останется?.. ночевать?!
Ноах. Ты сама сказала, что вернешься поздно. Она любит играть у них. Чем ты недовольна?
Пнина. Недовольна?.. Нет, если ей нравится… (Умолкает.) Ты не спрашиваешь, как там было? В Иерусалиме…
Ноах. В самом деле! Как это я не спрашиваю.
Пнина. Все в порядке. Но вообще-то… Не очень. По правде сказать, они мне не особенно обрадовались. Никому я там не нужна. Через неделю свадьба, и как будто ничего не происходит… Все будет очень скромно. Я слишком много говорю, да?
Ноах. Прости?
Пнина. Ничего… (Снова не знает, как быть.) А что?..
Ноах. В чем дело? Хочешь о чем-то спросить?
Пнина (указывает на Жака, стоящего на крыше). Смотри… Он опять там… на крыше. Мне кажется, с ним что-то не в порядке… Ты помнишь? Однажды рассказывал про женщину, которая… выбросилась из окна… вместе с дочкой… И с тех пор он как будто… Все говорит, что ж это получается? Совершенно напрасно заплатила столько денег…
Ноах. Очень-очень интересно. Чрезвычайно интересно… (Выносит чемодан из спальни, ставит на пол в гостиной.)
Пнина. Что?
Ноах. В каком смысле – что?
Пнина. Чемодан…
Ноах. Да, это чемодан. (Снова уходит в спальню.)
Пнина (говорит с трудом, не в силах преодолеть своего отчаянья). Когда папа бывал дома, у нас из-под кроватей торчали его чемоданы… Как тапочки… Я всегда знала, если чемоданы на месте, значит, папа дома. А когда их нет, значит, его нет… Ты тоже… когда ты в прошлом году… каждую неделю уезжал в Тель-Авив…
Ноах (из спальни). Совершенно верно.
Пнина. Мама резка с ним… То посылает его купить хлеба… То потом снова, надо принести соли… дескать, забыла сказать… Ничего страшного, говорит, если он мог без конца кружить по Америке, ничего ему не сделается пройтись капельку и по нашему кварталу. Понимаешь – как будто сводит с ним счеты, припоминает ему те годы, когда он не был дома… Ты не слушаешь…
Ноах. Да.
Пнина. Он не стал со мной разговаривать. Ни слова. Но посматривал… как будто все-таки предлагал помириться. Но ему это трудно… Жаль, правда? Так много лет провел в Америке, все время в дороге, в поездах, всегда один, а под конец… Знаешь, мне вдруг захотелось поскорей вернуться сюда, в Тель-Авив. Я вдруг почувствовала, хватит с меня Иерусалима. Я сама себе удивляюсь…
Ноах заходит в комнату с еще одним чемоданом, ставит его на пол, пытается застегнуть, это ему не удается.
Снаружи Ализа заходит с улицы во двор, с трудом передвигает ноги.
Пнина (подходит к окну, видит Ализу, снова говорит не о том). Погляди на нее… Совершенно больна, а продолжает разгуливать… вообще-то она любит бродить…
Ноах. В самом деле? Любит бродить?
Пнина. Да. Сейчас присела, но обычно…
Ноах. Она не любит разгуливать, она не любит бродить! Это дорогой сыночек выставляет мамашу из квартиры – больную! – чтобы слонялась по улицам, чтобы не мешала ему трахать девок в ее же постели!
Пнина (потрясенно). Что с тобой? Как ты разговариваешь?..
Ноах. Я говорю правду. А ты все время лжешь, выкручиваешься, притворяешься! Сама себя обманываешь. Прячешь голову в песок. Лишь бы не видеть правды. Говоришь черт знает о чем, только не о том, что тебя действительно волнует. Можно подумать…
Пнина (усмехается). Да. Но ее сын… (Замолкает.) Представляешь – три раза был ранен! Во время войны. Она мне рассказала. Был тяжело ранен, а как только поднимался на ноги, тотчас возвращался на фронт… Трудно поверить – глядя на него, правда? (Указывая наконец на чемоданы.) Зачем это?..
Ноах. Что – зачем?
Пнина. Чемоданы…
Ноах. Ах, чемоданы!.. Наконец-то! Ты не знаешь, зачем чемоданы?
Пнина. Для поездок… Чтобы…
Ноах. Вот видишь – ты знаешь. Эти чемоданы тоже – чтобы уехать, уйти, улететь отсюда! Оставить все, послать к чертовой бабушке, не быть здесь больше!
Пнина. Я не понимаю…
Ноах (приносит из спальни ее записки и талисманы). А это ты понимаешь? Это! У меня под подушкой! И над постелью. И в ящике письменного стола. Что это?
Пнина. Амулеты…
Ноах. Правда? Просто удивительно! А я-то думал, что это сушеные осы или желтые скорпионы. Под каждым камнем скорпион. Кто их туда засунул, как ты полагаешь?
Пнина. Ты сам знаешь…
Ноах. Кто их всюду понапихал?
Пнина. Я.
Ноах. Этим ты хотела удержать меня – этой пакостью? Ворожбой? Вернуть меня с помощью жаб и дохлых жуков? Чтобы я снова полюбил тебя? (Разбирает написанное на амулете). «Чтобы не уснул и не задремал…» Действительно, не задремал – все мечтал о ней, тосковал. С ума сходил. И все силой сушеного таракана.
Пнина. Прости меня. Я не предполагала, что ты так рассердишься.
Ноах. Да? А что ты предполагала?
Пнина. Я не знаю… Я думала, это не может причинить никакого зла.
Ноах. Никакого зла? Принудить меня полюбить тебя с помощью всякой чертовщины? И вообще… невесть чего! И главное, чтобы я не знал и не ведал. И при этом надеялась, что тебе это удастся, да?
Пнина. Я не знаю… Нет, я не надеялась.
Ноах. Не надеялась, но делала! Еще лучше! Что за идиотизм! Это на грани… У меня просто нет слов!
Пнина. А что еще я могла сделать?
Ноах. Хороша логика! Веская причина.
Пнина. Если я тебе не мила, для меня все пропало. Все у меня валится из рук. И тогда… Тогда я еще больше становлюсь тебе противна.
Ноах. Не это ты должна была делать. Ты не понимаешь? Не это!
Пнина. А что же. Скажи, я сделаю.
Ноах. Прежде всего не требовать, чтобы я тебе объяснял. Сама подумай и догадайся! Ты не дурочка, но ты уперлась как баран. Я не знаю почему. Одна сплошная глупость, какое-то помешательство! Это доводит меня до бешенства, это… (Останавливается, замолкает. Пытается говорить спокойно.) Живи. Просто живи. Работай. Наслаждайся жизнью.
Пнина. И тогда ты полюбишь меня как прежде?
Ноах. Опять двадцать пять! Да ты должна стремиться как раз к обратному – устроить свою жизнь без меня. Без моей любви. Позабыть меня, вычеркнуть… Просто жить!
Пнина усмехается.
Что тут смешного?
Пнина. Значит, если я позабуду тебя – откажусь от тебя, тогда ты, может быть, полюбишь меня снова. Так я-то уже не захочу…
Ноах. Вот и прекрасно! Будешь свободна. Наконец-то! Что тебе за дело, что станет со мной? Ну да, так ты не захочешь!
Пнина. Я так не хочу. Я хочу хотеть.
Ноах. Знаешь, с тобой говорить!.. Ты не слышишь, что ты плетешь… Презренная рабыня. Ты молодая, красивая женщина, можешь начать жизнь сначала. Познакомишься с другими мужчинами, снова влюбишься. Или знаешь что? Возвращайся в Иерусалим. Ты говорила про отца. Теперь ты можешь помириться с ним. Выйдешь там снова замуж. Найдешь себе кого-нибудь – не обязательно, чтобы был слишком уж религиозный, достаточно просто богобоязненного. Как ты. Делай что-нибудь! Живи! Не стой истуканом посреди дороги!
Пнина (в совершеннейшем потрясении). Снова выйти замуж?.. Как это? Я твоя жена…
Ноах. Ты не будешь больше моей женой. Ты уже теперь… Я… Мы с Ритой… Тебе ведь известно, что между нами происходит… Ну где, по-твоему, я пропадаю ночи напролет? Не знаешь? Мы с тобой разведемся. Я дам тебе развод.
Пнина. Развод?.. Как это?
Ноах. Развод! Не знаешь, что такое развод? Тора разрешает. Даже в Иерусалиме разводятся. Ты пойдешь своей дорогой, я – своей. Все, хватит, конец!
Пнина. Я ничего не понимаю…
Ноах. Я не верю тебе! Ты!.. Ты прикидываешься. Я ухожу. Ухожу отсюда! Ухожу из дому. От тебя. Не волнуйся – я буду присылать тебе деньги. И детей буду навещать. Но это все, конец – я ухожу, ухожу! Поняла?
Пнина без слов смотрит на него.
Хватит! Нельзя одну и ту же скотину резать дважды. Уймись!..
Пнина. Прости меня.
Ноах. Тебя не за что прощать. Это я. Но я не могу иначе, не могу! Я обязан уйти.
Пнина. Нет, это я. Я вела себя некрасиво. Неправильно. Я глупо поступила – с этими талисманами, ворожбой… Почему же ты должен уходить?
Ноах. Я не должен – я хочу, я жажду уйти отсюда! Талисманы – чепуха, это была всего лишь последняя капля. Я еще надеялся, может, как-нибудь все-таки сумею остаться – несмотря ни на что. Ради детей. Ради тебя, как-нибудь привыкну существовать возле тебя. Теперь я вижу, что это невозможно. Сегодня дохлые скорпионы, завтра начнешь общаться с духами. Мы с тобой существуем в двух разных мирах. Как будто один из нас живет на Земле, а другой на Луне.
Пнина. Кто же на Луне?
Ноах. Не важно. Это аллегория. Чтобы объяснить тебе. Это как рыбы и лисы. Одним нет места на суше, другим невозможно жить в воде. Для одного море – родная стихия, а другой в нем тонет. Что одному хорошо, то другому смерть. Понимаешь?
Пнина. Я, конечно, в данном случае рыба.
Ноах. Зачем?! Зачем ты опять! Ты нарочно бежишь от главного. Я лишь пытаюсь показать тебе, какая между нами пропасть! Правда, ты пошла за мной… Оставила семью, поссорилась из-за меня с отцом. Но в действительности ты не способна последовать за мной. Телом ты, может, и здесь, но душой ты в другом месте. У меня нет больше сил тащить тебя за собой. У меня своя битва, я сам едва держусь на поверхности, с трудом барахтаюсь, пытаюсь не пойти ко дну, а тут ты со своими талисманами! (Хватает пергаменты.) Одна эта вонь, один этот смрад может довести человека до помешательства… Один только запах! Я задыхаюсь от него. От них несет синагогой, ешивой! Моим мудрым отцом! Все, что для меня непереносимо, ужасно, – все в этих клочках кожи. Я обязан вырваться, бежать – не важно куда, но бежать!
Пнина. Но почему обязательно ночью? Где же ты будешь спать?.. Все твое здесь… Твоя постель…
Ноах. Я не верю! Ты мне назло говоришь. Где я буду спать? Мало, что ли, мест на свете, где можно прилечь и уснуть? Я снял комнату. Возле ее конторы. Это будет теперь наша общая контора. И прекрати свои заботы обо мне! Печалься о себе. Разберись наконец, что с тобой происходит. Думай о себе! (Рывком поднимает чемоданы, один из них раскрывается, все его содержимое вываливается на пол.)
Пнина наклоняется и принимается собирать разбросанные по полу вещи.
Что ты делаешь?
Пнина. Помогаю тебе… Собрать…
Ноах. Помогаешь мне?..
Пнина. Да.
Ноах (силой поднимает ее, оттаскивает от чемодана). Ты не понимаешь, что здесь происходит? Ты не должна помогать мне, напротив! Ты меня сведешь с ума… Я ухожу от тебя, а ты… Почему ты не хочешь оставить меня в покое? Все как с гуся вода! Как будто я ничего не сказал… ничего не сделал… Как будто меня вообще не существует! Я существую, существую! Но уже не с тобой – с ней. И как еще существую! Я люблю ее. В этом нет никакого греха. Такими Бог нас создал – не только плодитесь и размножайтесь! Этим человек отличается от скотины – свободой выбора, свободой, да!
Пнина снова наклоняется, поднимает с пола какую-то вещь и кладет в чемодан. Ноах смотрит на нее.
Пнина. Извини… Я не нарочно.
Ноах. Хочешь добить меня, да? (Собирает вещи.) Ничего тебе не поможет! Любовь не знает жалости. Ты хочешь, чтобы я остался? Чтобы жил с тобой и тосковал по ней? Каждую минуту, каждое мгновение? Каждой своей жилочкой… Это было бы чудовищно! Это было бы действительно жестоко. (Поднимается, чтобы уйти, останавливается на минуту.) Я люблю ее. Я не знаю почему, зачем – люблю. Всю ее. Целиком. Ее одежду, туфли. Такая глупышка! И такая сметливость в делах. И чего только она не пережила. И все ее мужчины! А ей – хоть бы что: чирикает, как пташка. Смеется, хохочет! Все принимает с такой легкостью… Он бьет ее, а ей не больно, не обидно. Все в ней загадка. Я обязан найти разгадку. Безбрежное море. Я утопаю в нем… И так жалко ее. Безумно жалко. Испытать столько горя… Сердце разрывается. Я должен защитить ее. С ней я становлюсь сильным. С ней я рождаюсь заново…
Пнина усмехается.
Чему ты смеешься? Что за отвратительный смех!..
Пнина. Это то, что я должна делать, чтобы ты?.. Как с тем платьем… Чтобы у меня… были другие мужчины, да?
Ноах. Прекрати! Ты не способна даже произнести – «мужчины»! Дело не в мужчинах. Это лишь пример. Ты не понимаешь?
Пнина смотрит на него, как-то странно улыбается.
Что ты смотришь на меня? Что за ухмылка?
Пнина не отвечает. Ноах хватает чемоданы, хочет унести все разом, не может справиться. Пнина не то всхлипывает, не то смеется сквозь слезы.
Прекрати эту истерику! Дурацкий смех! (В отчаянье ударяет себя в грудь.) Я ничем не могу помочь тебе, ничем! Я люблю ее, люблю, люблю!..
Пнина (протягивает к нему руки, словно боится, что он причинит себе боль). Перестань…
Ноах минуту стоит неподвижно, снова поднимает чемоданы, смотрит на Пнину, разжимает руки, чемоданы шлепаются на пол, он направляется к двери.
А как же. Подожди… Чемоданы… Ты… не берешь их?
Ноах. Нет.
Пнина. Ты вернешься?.. Чтобы забрать… потом?
Ноах. Нет, я не вернусь.
Пнина. Как же?.. Все твои вещи…
Ноах. Все мои вещи!.. Вот возьму и буду ходить голый. Тебе-то что за дело?
Пнина. Но зачем?..
Ноах. Не знаю – зачем. Так! Так. Понимаешь – так!!! (Выскакивает из квартиры.)
Картина третья
Действие происходит спустя неделю, душной и жаркой тель-авивской ночью. Знакомый дворик с фонарем посредине, но все теперь выглядит слегка нереально, как во сне. Все действующие лица находятся на сцене, но каждый персонаж выступает лишь по мере необходимости. Пнина единственная с самого начала сидит на скамейке в своем вечернем платье, которое некогда так волновало Ноаха, с темной шалью на плечах. Низ платья вымок и липнет к ногам. Пнина медленно встает, поворачивает в сторону дома, но останавливается, возвращается к скамье.
Йона выходит на середину сцены, поглядывая на окна Пнининой квартиры.
Пнина (видит его, но словно не верит своим глазам). Тате… Папа… Здравствуй… Ой… Прости… (Пытается прикрыть шалью мокрый подол.)
Йона стоит напротив нее, ничего не говорит, как будто даже не смотрит на нее.
Какая неожиданность… Пойдем… Поднимемся. Я угощу тебя чаем… Поешь чего-нибудь… Что-нибудь случилось?
Йона молчит.
Ты все-таки решил искать место кантора здесь, в Тель-Авиве… Между прочим, им нужен и резник. Я говорила маме…
Йона молчит.
Пойдем… У меня все кошерно. Абсолютно кошерно! (Как будто вспомнив вдруг.) Ой, свадьба Эстер… Как же я забыла?.. Сегодня… Как было? Как все прошло? Я думала позвонить, но… Прости меня. Вы стали волноваться, да? Из-за этого ты приехал?.. Как мама? Вообще, как ты сам?..
Йона молчит.
Я рада. Ты приехал как раз вовремя. Мне так трудно… Сеиз мир такешвер… Что-нибудь случилось? Мы… Я и… (Не в силах продолжать и не в силах стоять, опускается на скамейку.) Прости. Я неважно себя чувствую. Я… (Замолкает, затем говорит с усмешкой.) Я любила слушать тебя – твое пение в Страшные дни… От твоего голоса они становились не такими уж страшными. Просто потому, что это был ты… Хочешь присесть?
Йона молчит.
(Опять усмехается.) Я сегодня знаешь что вспомнила?.. Однажды резали петуха… Уже зарезали, а он продолжал бежать. Ты не видел. Как будто еще живой. Бежал, бежал, потом остановился, и вся кровь хлынула из него. Целая лужа натекла. А он – как мокрая тряпка, лежит посредине… лежит и смотрит… Раньше они были вместе – петух и кровь, – а теперь по отдельности: петух отдельно, кровь отдельно… Я подумала… это всегда так, когда умирают по отдельности… Я не знаю, почему вдруг… (Указывая на свое измокшее платье.) Я вымокла. Зашла в море… Я… Как ты догадался вдруг приехать? Именно сейчас… Ты простил меня, да?
Йона. Я не к тебе.
Пнина. Не ко мне… Вот как?.. Да…
Йона. Достаточно с тебя твоего мужа, пусть он о тебе печется. У тебя есть дети. А у нее никого! Она камнем пойдет ко дну.
Пнина (не понимая, о чем он, подавленная своим горем). Да, у нее… Она…
Йона. Оставь ее! Оставь и все. Позови ее, пусть выйдет.
Пнина. Позвать?..
Йона. Я знаю, она у тебя! Где ей еще быть? Где она может прятаться? Ты подала ей пример!
Пнина. Да… Но я не вполне понимаю…
Йона. Эстер, твоя сестра, сбежала, уже из дома мужа, после свадьбы! Мужнина жена, жена уважаемого раввина! Председателя религиозного суда! Сбежала как уличная девка, как бездомная кошка! Я с тобой разговариваю, что же ты молчишь?!
Пнина (отрешенно). Да, теперь я поняла. Но ты тоже должен понять. Она не любит его, она любит другого. Она… Любить – это не грех. Такими нас создал Господь. Этим человек отличается от скотины. Не только…
Йона. Замолчи, хватит! Где она? Я верну ее! Я силой увезу ее! (Устремляется к дому.)
Пнина. Нет, она не там. Там ты ее не найдешь. Она не у меня. Я не знаю, где она.
Йона. Ты…
Пнина. Я говорю тебе правду. У меня… нет теперь сил… чтобы сочинять.
Йона понимает, что напрасно теряет тут время, не знает, куда ему устремиться дальше на поиски.
Может, все-таки поднимешься? Выпей чего-нибудь холодного… (Как будто забыв вдруг о его присутствии, начинает улыбаться чему-то, шаль соскальзывает у нее с плеч, она усмехается.) Душно сегодня, правда?
Йона (в испуге). Что ты делаешь?.. Что за смех? (Пятится от нее, отступает в сторону.)
Эстер выходит на середину сцены. Пнина подтягивает шаль, кутается, будто замерзнув вдруг.
Эстер. Я не вернусь! Не вернусь туда! Если бы хоть были дети… Его дети все старше меня! Они проводили нас… Ввели в дом. Дочь постелила нам постель. Постелила постель, представляешь? Чтобы мы… Я вдруг поняла: они все старше меня! Вдвое старше меня. Они называют его «папа», а у них пальцы скрючены хуже, чем у него самого. Как ветви засохшего дерева! Я не смогла. Нет. Я лучше останусь тут. Пойду работать. У меня есть профессия, я хорошая портниха. В Тель-Авиве наверняка требуются хорошие портнихи. Почему ты молчишь?
Пнина. Что? Я рада за тебя.
Эстер. Я так устала. Я долго не решалась, бродила по городу, не хотела… свалиться тебе на голову. Но куда же мне идти?.. Но это только пока я устроюсь. Мне ничего не надо, я только должна выспаться. Разреши мне, где-нибудь в уголке… Я останусь, хорошо?
Пнина. Да. (Поднимается со скамейки, вдруг останавливается.)
Эстер. Что с тобой?
Пнина. Что?
Эстер. Почему ты стоишь?
Пнина. Нет, ничего. Я еще не знаю… Я… Да. Я погуляю немного. Подышу воздухом… (Протягивает Эстер ключи.) Возьми. Иди сама. Там в холодильнике… Возьми что хочешь. Там все есть…
Эстер. Я не голодна. Я только хочу спать. Ужасно хочу спать. Уснуть и проспать сто лет. (Хочет уйти, останавливается.) Прости. Я все-таки свалилась тебе на голову.
Пнина. Что? Нет, это даже хорошо. Дети должны скоро вернуться. Они теперь скауты. Это такое движение. Малышка тоже. Тут даже маленькие дети… Я не люблю, когда они возвращаются в пустой дом.
Эстер. Но почему же ты?..
Пнина. Что? Нет, я еще немножко… Несколько минут…
Эстер. Хорошо, я пошла.
Пнина делает какое-то движение, словно хочет задержать ее.
Что?
Пнина. Ничего. Там в холодильнике… Ты сама найдешь. Спокойной ночи.
Эстер. Спокойной ночи. (Уходит.)
Пнина снова опускается на скамью. Миша и Рита выступают на середину сцены. Рита направляется к дому, за ней следует Ноах .
Рита (останавливается, оборачивается к Ноаху). Я сказала тебе, куда я иду. Я все тебе сказала!
Ноах. Да.
Рита. Так зачем ты тащишься за мной?
Ноах не отвечает.
Мне это не нравится.
Ноах. Это уж слишком. Должны же быть какие-то границы, не правда ли?
Рита. Ты сам это выбрал. Я тебя ничего не заставляла.
Ноах. Тебе не важно, что…
Рита. А если мне важно, так что? Ничего, я от этого не умру.
Ноах. Если бы ты действительно меня любила…
Рита. Возвращайся в контору, я скоро приду.
Ноах останавливается посреди двора, не знает, что ему делать, постепенно отступает в сторону.
(Мише.) Я принесла тебе поесть. Достала сегодня мясо. Вот, натушила. Тебе на три дня хватит.
Миша не отвечает и не двигается с места.
Ладно тебе, Миша. Пойдем, поднимемся.
Миша. Зачем?
Рита. Поставить кастрюлю.
Миша. Можешь поставить ее здесь.
Рита. Хватит тебе!
Миша. Протезы принесла?
Рита. Они готовы, но ты должен сам зайти в институт и забрать.
Миша. Вот как!
Рита. Сможешь ходить, сможешь бегать!
Миша. Куда мне ходить? Куда мне бегать? За тобой, что ли? В вашу контору? Я слышал, да, а как же! У вас там двуспальная кровать. Такая, значит, контора – с двуспальной кроватью!
Ноах (подскакивает к ним, кричит, обращаясь к Рите). Он никогда не согласится, ты не понимаешь? Он знает, что, если у него будут протезы, ты оставишь его!
Рита. Ты все еще здесь?
Ноах отступает в сторону.
Миша. Смотри-ка, он начал выступать, твой адвокат! Он только не знает… (Смеется.) Не знает, что ты мне не только еду… Не только протезы!..
Рита. Прекрати гоготать!
Миша. Ну да, как же! Услышит. Новый твой мужик… Новенькие туфельки! Израиль – новая страна, тут старые башмаки не годятся! Особенно такие – которые без ног. А что? Он такой лопух? Так пусть послушает! Пусть узнает. Ты ведь приходишь не только дать, но и кое-что получить. Кое-что, правда? Тебе ведь недостаточно того, что он тебе дает!
Рита молчит.
А чего? Скажи ему, не стесняйся.
Рита. Неправда! Я не…
Миша (понурившись). Верно, ты и это подаешь как милостыню… Из жалости… Как тушеное мясо. Чтобы я спал спокойно. Не мешал тебе. Со мной, с ним – какая разница? Главное, тишь да гладь – чтобы все почивали спокойно!
Рита. Иди домой. Я прошу тебя!
Миша. А я не хочу спать спокойно!
Рита. Да? А чего ты хочешь? Ненавидеть весь мир? Беспрерывно, без отдыха, без передышки?
Миша. С каких это пор ты стала «весь мир»? С каких это пор… Да, правда, мечтаю ненавидеть тебя. А что, и это хочешь отнять у меня? Ненависть мою – тоже хочешь прикарманить? А мне что же останется? (Отшвыривает кастрюлю, которую она принесла.) Вот!
Рита (как ни в чем не бывало поднимает кастрюлю). Я завтра еще принесу.
Ноах опять кидается к ним, пытается заговорить с Ритой.
Оставь меня! Отвяжись. Не до тебя теперь. После. (Уходит.)
Ноах делает неуверенный шаг к Мише, будто хочет что-то сказать ему, но потом отворачивается.
Пнина (не поднимаясь со скамьи). Здравствуй.
Ноах (только теперь замечает ее). Ты?..
Пнина. Добрый вечер.
Ноах. Добрый. Очень добрый, замечательный такой вечер!
Пнина. Что?..
Ноах. О чем ты?
Пнина. Как ты… вообще?
Ноах. Как я… вообще?
Пнина. Да, как ты?
Ноах. Спасибо, все прекрасно. А как ты?
Пнина. Тоже хорошо.
Ноах. Я очень рад. (Снова поворачивается к Мише и снова останавливается.)
Пнина (немного помолчав). Я вышла… немного… Дома невозможно… Слишком душно…
Ноах. Да, ты права.
Пнина. Платье… Ты помнишь? У которого вся спина открыта. Декольте. Так жарко…
Ноах смотрит на нее.
Что ты?..
Ноах. И шаль в придачу.
Пнина. Прости? Да, взяла шаль… Забыла…
Ноах. Конечно.
Пнина тихо и нежно смеется.
Что тебя смешит?
Пнина. Как рыбы…
Ноах. Почему вдруг – рыбы?
Пнина. Я – как рыба. Ты ведь думаешь, что я – рыба. Говорю, а на самом деле – под водой. Рот раскрывается, а слов не слышно.
Ноах. В самом деле?
Пнина приподнимается с лавки, протягивает руку, хочет застегнуть пуговицу на его рубашке.
(Отпрянув.) Ты что делаешь?
Пнина. Пуговица…
Ноах. Оставь, пожалуйста!
Пнина. Извини, я забыла. Когда-то я рожала тебе детей, а теперь ты стоишь рядом, так близко от меня, и я не смею застегнуть тебе пуговицу. Ничего не смею…
Ноах. Прекрати, хватит! Где ты живешь? О чем ты говоришь? Ты не видишь, не слышишь, что тут происходит? Не понимаешь?
Пнина. Я сейчас рассказывала папе про петуха. Как его зарезали… Ты помнишь? Мы с тобой вместе видели однажды… Как он смотрел на собственную кровь…
Ноах. Оставь меня! Я не желаю знать никакого папы! Никакого петуха! Ничто меня не остановит. (Кидается к Мише.) Никакие калеки! Никакие инвалиды! Меня этим не возьмешь – оторванными ногами! Да, я знаю – это твое оружие!.. Этим ты держишь ее. Но меня ты не удержишь!
Миша, передвигаясь с помощью рук, огибает его и поворачивает к выходу со двора.
Куда? Куда ты направился?
Миша. Куда надо. Куда мне надо, туда я и направляюсь! (Удаляется.)
Ноах (ему вслед). Не вздумай выслеживать ее!
Пнина. Он идет к морю.
Ноах. К морю?..
Пнина. Да. Я часто вижу его там.
Ноах. Ты?
Пнина. Да. (Решается вдруг рассказать, начинает с усмешкой.) И сейчас вот тоже… (Указывает на свое платье.) Ты не заметил? Я вся мокрая… Зашла почти по пояс…
Ноах. Ты? Зачем?
Пнина. Ты больше не бываешь там. Не приходишь. Даже по пятницам…
Ноах. А, я понимаю!
Пнина. Ты говорил, что не можешь жить без моря. Что обязан… хотя бы издали взглянуть иногда. Это то, что ты теперь делаешь?
Ноах. Что?
Пнина. Смотришь издали?
Ноах. Я вообще забыл о его существовании! Забыл, что есть такая вещь – море. Здесь, да? В двух шагах. За углом. Подумать, оно все еще там!.. Когда мы жили в Иерусалиме, оно было со мной, постоянно, рядом, вот – протяни руку и прикоснись. Бери его! Оно твое – это великое море… А теперь… Действительно – совсем позабыл его. Его мощь, красоту… Нет таких слов, чтобы описать его… У меня нет таких слов. Все позабыл… Кончится тем, что ты еще покажешь мне его, станешь объяснять, что это такое. Так и должно быть. Чем ближе к нему, тем оно меньше. Гаже. Уродливее. Кривее. Готово потонуть в собственной тине, в собственной мерзости. Так со всем – и с морем, и со свободой… (Стонет.) А!.. Почему это так? Почему любить – означает мучить тебя, детей? Ненавидеть его? Если хорошо одному, обязательно должно быть плохо другому? Обязательно? Вернуться домой, в Иерусалим? Это выход? Нет, не для меня! Кто-то испытывает меня. В этом все дело. Специально. Проверить, действительно ли я люблю. Действительно ли готов платить за любовь. За свободу. Платить и приносить жертвы. Да. Господь испытывает тех, кто верит в него, но и тех, кто его отвергает. Выдержать испытание – вот что главное. Мне плевать на это великое море! Это великое море для Иерусалима. Море для детей, для подростков, впервые высунувших нос из дому. Игрушечное море. Море наивных грез. Теперь я вышел в плаванье по настоящему морю – морю жизни. Безбрежному морю, со всей скопившейся в нем грязью, со всеми бурями и сражениями, интригами, конкуренцией, бизнесом, деньгами. Я заработаю кучу денег, я дам им всем! И тебе, и детям. Буду работать как вол, как осел, день и ночь!..
Пнина. Зачем? Ты не должен… Нам и так хватает…
Ноах. И это ты хочешь отнять у меня, святоша? Что же тогда мне останется? Я задыхаюсь с тобой, задыхаюсь!..
Пнина. Я не понимаю почему. Я наоборот…
Ноах. Я тоже не понимаю. Тоже! Ничего не понимаю… (Убегает.)
Жак входит в своем красном костюме. Вслед за ним появляется Бени.
Жак (Пнине). Меня уволили. Из гостиницы… Сказали, что я слишком много болтаю. Докучаю посетителям. Пятнаю, сказали, доброе имя заведения. Вгоняю гостей в уныние. В депрессию. Я – в депрессию? Каким образом? Наоборот! Я говорю, что она была ненормальная. Взять самый дорогой номер только для того, чтобы спрыгнуть с крыши? Как это называется? Это называется выбросить деньги псу под хвост! Уволили и требуют, чтобы я вернул казенную одежду. Вы понимаете? Или чтобы я оплатил… Как это понимать?
Пнина. Да.
Жак (снимает с себя пиджак, достает из кармана брюк нож и принимается полосовать пиджак). Она не была ненормальная. Эта женщина… Нет! Она не просто так взяла самый лучший номер, прежде чем прыгнула. Она хотела показать им, до чего же ей наплевать! Пусть их проклятые деньги идут ко всем чертям! Пусть они провалятся. Все провалятся! Весь мир. Вся эта жизнь. Только она одна – вот что важно. Ее честь. Ее гордость. Слишком много ей причинили зла. Вволю поиздевались… Вы понимаете?
Пнина поднимается в продолжение его речи, хочет уйти, но, покачнувшись, чуть не падает.
Бени (подхватывает ее и некоторое время удерживает в объятьях). Вам плохо? Вы скверно выглядите…
Пнина. Нет, пустяки. Все в порядке. Я просто… не ела сегодня…
Бени. Вы из Иерусалима? Я провожу вас домой.
Пнина. Нет, только не домой!
Бени. Вы должны прилечь, отдохнуть. (Окидывает ее оценивающим взглядом.) Если вы хотите, мы можем пойти ко мне… Я имею в виду – к моей маме. Ее сейчас нет дома. (Уводит Пнину с собой.)
Жак (продолжая истреблять пиджак). Вопрос вообще не в деньгах. Вопрос в другом. Зачем она спрыгнула вместе с дочерью? Вот что необходимо понять. У нее была честь. Допустим. Ее честь. Ее гордость. Но у девочки, может, было что-то другое? Зачем же забирать с собой девочку? Тут годится только одно объяснение. Только одно. Жалость! Пожалела оставить ее одну. Это правда – тяжело одному. У меня семья в Тверии. В бараке живут. Скверно живут, плохо. Я тут, чтобы выучиться на официанта. Один. Все время один. Теперь уволили. И костюм требуют обратно. Что же остается?
Картина четвертая
Снова берег моря, как вначале. Поздняя ночь, набережная пуста, горят фонари. Луч прожектора блуждает по глади вод.
Миша на берегу, обратившись лицом к воде, распевает песню. Пнина как лунатик бредет по набережной, останавливается, начинает спускаться по ступеням к пляжу.
Миша (видит Пнину, прекращает пение). Ты? Что ты тут делаешь?
Пнина. Простите?
Миша. Ночь.
Пнина (полувопросительно). Да?..
Миша. А то что же – день?
Пнина. Да. Нет… Нет.
Миша. Так не бывает, чтобы и «да» и «нет». Не день и не ночь?
Пнина (слегка очнувшись). Бывает. «Грядет день, что он не день и не ночь»… Я однажды уже слышала, как вы пели. В пятницу. Она была там, в море, а вы ей пели. Вы понимаете, о ком я говорю…
Миша. А если и понимаю, так что?
Пнина. Нет, ничего. Просто так. Кому же вы поете сейчас?
Миша. Кому я пою сейчас?..
Пнина. Пусто тут… Только море… Ни души. Теперь…
Миша. Так и что, что пусто? Думаешь, это все, конец? Нет ничего другого? Нет нигде света в мире? Море и тьма – это только начало пути. Вступление на мост. Будет и другой край. Другое место. Где свет. Другое время. Не наше. Думаешь, время исчезает?
Пнина. Что? Да, конечно… (Заходит в воду, останавливается, глубоко дышит.)
Миша. Нет, время не исчезает! В то время она не устраивала мне протезы. Я был хорош для нее такой, как я есть. Человек – это не только ноги. И не только тело. Она сама так говорила. Она мной гордилась! Я потерял ноги в бою – не на бирже, не в какой-нибудь паршивой сделке или драке ради денег. Не на теннисном корте! Знаешь, какие у меня были ноги? Тридцать километров пробежать – это для меня было пустяк! Я ногами не только бегать, я что хочешь умел делать. И на балалайке играл, не веришь? И вместо таких ног нацепить деревяшки!.. (Смотрит на Пнину, та дышит с трудом, но продолжает заходить в воду.) Эй, ты что?..
Пнина. Я?..
Миша. А кто, я? Сбежала от кого, что ли?
Пнина. Нет, я просто… Подышать. (Продолжает двигаться в глубь моря.)
Миша. Я люблю смотреть на людей, когда они стоят в воде. Нет, не из-за ног. Чепуха! Это… как тебе объяснить? Человек в воде – сначала как будто нет ног. А потом вообще ничего нет. Одна голова. Но ведь это неправда. Все есть! Только не видно. Так и я… понимаешь… Как будто нет, а на самом деле есть. Под водой, под землей, какая разница… Закрываю глаза, вижу их – мои ноги… Как тогда, понимаешь?..
Пнина не отвечает. Луч прожектора ловит ее и останавливается.
Эй, ты что делаешь? Куда ты? Погоди, стой! (Двигается за ней следом в воду.) Глубоко там, ты ведь не умеешь плавать, потопнешь! Погоди, я тебе помогу. Дай руку! (Вода подступает ему к горлу.) Я не могу! Вернись! У меня ведь нет ног! Вернись! Ты что?..
Пнина заходит все глубже. Освещение меняется, вся сцена озаряется новым, как будто утренним светом. Человек с собакой появляется на берегу. Молодой человек совершает свои прыжки с парапета. Ноах , Эстер , Рита и все прочие действующие лица возникают на набережной.
(Обращаясь к собравшимся.) Зашла в воду… Дуреха… Что не скажешь, всему верит. Я говорю, это только начало пути, есть другой край… А она… Есть, говорю, свет… Верит. Тело, говорю, это не главное… Ноги, например… А она говорит, я просто так дышу. Чтобы дышать. Всему верит! Совсем дурочка… (Кричит, обернувшись к морю.) Вернись! Вернись, слышишь?!
Пнина стоит, как будто уже не в воде, а приподнявшись над водой, лицом к берегу, прожектор освещает ее.
Конец