Рассказать о моем отце, осмыслив его жизнь, его научную и общественную деятельность, теснейшим образом, связанную с историей нашей страны, непростая задача. Сейчас я ограничусь отдельными воспоминаниями, а на помощь мне придут архивные документы и вещи, которые он держал в руках.

Федоров Константин Николаевич – дедушка

 Георгиева Сабина Иокимовна – бабушка

Вот «Послужной списокъ» поручика 33-го Сибирского стрелкового полка Константина Николаевича Федорова, составленный 13 января 1912 года. Из него видно, что дедушка был храбрым офицером. Он отличился в русско-японской кампании и «за походы противъ японцевъ» получил орден Святого Станислава третей степени с мечами и бантом и Святой Анны четвертой степени с надписью «За храбрость». После русско-японской войны его перевели служить в Бендерскую крепость в Бессарабию. Эта территория в ХIX веке неоднократно переходила из состава Российской империи в состав других государств и являлась чрезвычайно важной в стратегическом отношении, охраняя подступы к Российской империи с юга. А Бендерская крепость – была основным форпостом государства в регионе. В Бендерах Константин Николаевич женился на местной красавице, дочери губернского секретаря Сабине Иокимовне Георгиевой. Там же 10 апреля 1910 года родился мой отец, Евгений Константинович Федоров.

Послужной список Федорова Константина Николаевича

Вот папка, полная рисунков на пожелтевшей бумаге. С этими рисунками связаны мои самые ранние воспоминания.

Письменный стол в папином кабинете со светло-зелеными стенами и вишневыми шторами. На полу лежит шкура белого медведя. В те годы и стол, и кабинет казались мне огромными: в них заключался целый мир. На столе помещалась лампа в виде бронзовой девушки, державшей в руках факел. Когда зажигали свет и блики начинали играть на ее теле, девушка оживала. Рядом с лампой возвышалась необъятных размеров чернильница на львиных лапах. Чернил никогда в ней не было, и я не могла понять, зачем эта чернильница, которая принадлежала еще папиному дедушке, вообще нужна. Тут же на столе моя кукла и я сама. Все остальное место занимают папины книги и бумаги, сложенные аккуратными стопками. Мне велено сидеть тихо, не ерзать, не приставать и ничем не шуршать. Можно только рассматривать картинки в какой-нибудь книжке. Папа читает документы, потом пишет, потом снова читает. Но вот, наконец, он отрывается от бумаг, смотрит на меня, улыбается и начинает рисовать. Рисовал он замечательно. Из-под его карандаша рождались реальные и сказочные звери, которые занимались важными звериными делам. Они охотились и дрались, вылизывали детенышей и забирались в норки, грелись на солнышке и мокли под дождем. Тихо сидеть на письменном столе и смотреть на то, как папа рисует, можно было бесконечно.

Потом я узнала, что папин дедушка коллежский асессор Николай Федоров был художником, папин отец, Константин Николаевич Федоров много рисовал, а сам папа учился в художественной школе, и ему прочили успешное будущее. Рассматривая его рисунки конца двадцатых – начала тридцатых годов, можно увидеть управдома, сошедшего со страниц рассказов М.М. Зощенко, «очень подозрительного нищего», окруженного огромными ушами, «демона пыли» В.Я. Брюсова, эскизы различных плакатов и городские пейзажи. Художественные навыки пригодились и в экспедициях, там рождались зарисовки быта первых зимовок на Земле Франца Иосифа и на острове Рудольфа, изображения добытых на охоте птиц, выловленных рыб и северные пейзажи, которые он так любил. За рисунками стоит человек, смотревший на окружавший его мир с доброжелательной улыбкой. Эта улыбка во взгляде на мир во многом стала для меня неожиданностью, потому что папа не был говорливым, не любил шуметь и шутить. Я привыкла видеть его очень серьезным, а зачастую, и озабоченным.

Ответить на вопрос, почему папа отказался от профессий, связанных с искусством, очень трудно. Скорее всего, победило желание путешествовать, видеть новые страны и отгадывать загадки, которые загадывает природа.

Вот, в руках у меня русско-киргизский и киргизско – русский словарь. Издание 30-х годов прошлого века. Вспоминаю, что папа постоянно учил иностранные языки. Начав изучать английский язык в 1932 году на вечерних курсах, он впервые воспользовался своими знаниями во время зимовки на Земле Франца-Иосифа. Специалист по атмосферному электричеству из Потсдамской обсерватории Штольц И., принимавший участие в зимовке в рамках Международного полярного года, не знал русского языка. И в течение полутора лет папе приходилось работать переводчиком, пока немецкий ученый не выучил русский язык. Киргизский язык понадобился ему после избрания депутатом Верховного Совета СССР от Киргизской Советской Социалистической республики. Наряду с английским языком он стоит в плане аспирантских занятий аспиранта Е. Федорова. Необходимости изучать этот язык не существовало, потому что переводчиков в молодой советской республике было достаточно. Однако именно в их руках сосредотачивалась вся власть. Что они говорили местному населению от имени союзного начальства, никто не знал. Поэтому крайне важно было убедиться в том, что переводчики правильно переводили все сказанное.

Уже в зрелые годы, будучи председателем Советского Комитета Защиты Мира и начальником Главного управления Гидрометеослужбы и постоянно бывая в научных командировках, папа изучал французский и испанский языки. Мне – студентке филологического факультета МГУ резала слух его манера речи, и я фыркала носом, слушая, как он произносил какие-либо французские или английские слова, да еще и с неправильной интонацией. Но, когда я впервые приехала с папой в Швейцарию на сессию Всемирной метеорологической организации и услышала, как он разговаривал с представителями различных стран, разговаривал с англичанами, французами и испанцами на их родных языках, я поняла, что была не права. Он говорил с ошибками, с неправильной интонацией, но его понимали и радостно приветствовали, потому что на многих языках он мог донести до слушателя свои мысли. А его простые, искренние слова, произнесенные далеко не «по-филфаковски», убеждали людей гораздо лучше, чем витиеватые речи переводчиков.

Вот один из очень важных документов. Он лежит в металлической папке. Сама папка, отделанная бронзой и давно потемневшая, наводит на мрачные мысли. Это копия письма, адресованного товарищам Сталину И.В., Жданову А.А. и Ворошилову К.Е., после суда чести, состоявшегося в начале октября 1947 года. Письма с просьбой решить вопрос о дальнейшем месте работы. «Сейчас, после сдачи дел, не знать, где будешь работать дальше, очень тяжело», – пишет отец.

Суды чести были заимствованы из прусской армии и существовали для рассмотрения проступков, несовместимых со званием офицера, дворянина или должностью чиновника. В Советском Союзе в различных учреждениях были выбраны члены судов чести, которые рассматривали, как правило, дела руководителей этих ведомств, в основном обвиняемых в передаче заграницу союзникам по антигитлеровской коалиции якобы секретных данных. Причины, по которым над отцом был устроен этот судебный процесс, выяснить сейчас, скорее всего, невозможно.

По одной версии, накануне майских праздников 1947 года Главгидромет выдал прогноз, говорящий о том, что 1 мая должна была быть хорошая погода. Однако перед демонстрацией трудящихся начался настолько сильный ливень, что Сталин боявшийся простудиться, разгневался и приказал ее отменить. Говорят, что этот факт послужил поводом для снятия с должности начальника Главгидромета, которую занимал отец. По другой версии, виновным в антипатриотических поступках его предложил назначить секретарь ЦК ВКП(б) А. Кузнецов, который с завистью смотрел, как складывалась общественная карьера молодого ученого, в двадцать восемь лет ставшего Героем Советского Союза и членом корреспондентом АН СССР, генерал-лейтенантом, председателем Антифашистского комитета советской молодежи. Именно он выступил перед аппаратом ЦК с обвинениями против отца.

(Слева направо) Е.К. Федоров, И.Е. Федорова, Р. Уайд

Сам отец рассказывал мне, что он вызывал раздражение очень влиятельных людей того времени своим независимым поведением. Ведь он был молодым героем и считал, что всенародная любовь является защитой от любых неприятностей. Например, его раздражало что человек, который в силу своих должностных обязанностей должен был постоянно следить за ним, не отличался большим умом. Отец записался на прием к Л.П. Берии и попросил вызвать следившего за ним сотрудника соответствующих органов. Он заявил Л.П. Берии, что понимает, что за ним положено следить, но «нельзя же назначать подобных идиотов». (Цитирую дословно) «Неизвестно, что при этом подумал Берия, – но этот конкретный человек исчез», – вспоминал отец.

Гнедич Анна Викторовна – жена

Обвинения на суде чести были традиционными: передача сотрудниками Главгидромета союзникам по антигитлеровской коалиции данных, в которых содержалась ссылка на якобы секретные материалы. Интересно здесь вспомнить некоторые детали того, как проходил этот суд. После обвинений Золотухина, который в то время возглавлял парторганизацию Главгидромета и с пристрастием допрашивал отца, поливая его помоями, взяла слово уборщица. Она была старым членом партии и имела дореволюционный партийный стаж (что в те годы было весьма весомым) и единственная стала горячо защищать отца.

Еще одну красочную деталь рассказала мне супруга В.И. Корзуна, большого друга моего отца, присутствовавшего на этом судилище. Вел заседание Л.З. Мехлис, член Оргбюро ЦК ВКП(б), страдающий пародонтозом и кровоточивостью десен. Во время заседания он непрерывно курил и окурки, наполнившие пепельницу, были испачканы в крови из его больных десен. Это создавало дополнительный жуткий эффект.

Близкий друг отца Я.С. Либин, бывший его заместителем, и напрямую отвечавший за контакты с иностранцами, застрелился, услышав как люди из черной машины, подъехавшей к подъезду дома, в котором он жил, позвонили в квартиру. Его вдова вспоминала, что выстрел раздался в тот момент, когда она открывала дверь. Начальник Иностранного отдела ГУГМС К.Д. Сперанский, в попустительстве преступной – шпионской деятельности которого отца обвинили, был арестован и осужден.

Насколько тяжело отец переживал потерю друзей, снятие с должности, разжалование из генерал-лейтенанта в солдаты и отсутствие какой-либо работы, нам представить сейчас очень трудно. По его словам, через какое-то время ему предложили стать директором Политехнического музея, от чего он отказался и начал работать в Геофизическом институте АН СССР, занимаясь важными научными проблемами.

На мой взгляд, выдержать это суровое испытание ему, в первую очередь, помогла моя мама, Анна Викторовна Гнедич, с которой они делили и радости, и невзгоды на протяжении более чем сорока лет и которая была самым дорогим для него человеком. Кроме этого, ему помогла преданность делу, которому он служил, преданность науке. Он неоднократно говорил, что только глубокие научные знания могут обеспечить человеку независимость в обществе.

 

«Я люблю тебя!» – летело через Арктику

Давно это было, в тридцатые годы. Но вспоминая о первой встрече со своей будущей женой – Анной Викторовной Гнедич, маститый академик Федоров разволновался так, словно случилась она лишь вчера…

А.В. Гнедич и Женя Федоров (младший)

А между тем произошло все очень буднично – в лаборатории, среди неуклюжих шкафов, забитых приборами. Федоров пришел сюда на практические занятия и ждал, когда появится наконец научный сотрудник, который будет их вести. «Научным сотрудником» оказалась невысокая девушка в потертом рабочем халате. Ни один из них не воспринял это знакомство как событие, с которого каждый начнет новый отсчет собственной жизни. Только потом, спустя годы, оба сознаются: что-то возникло тогда между ними, сверкнула какая-то искра. Но, как часто бывает, они ее просто на бегу не заметили. Федоров уехал на Север и лишь время от времени вспоминал Аню, улыбаясь мечтательно неизвестно чему. Даже от мыслей о ней на душе почему-то становилось тепло и покойно. Конечно же, он не знал, вспоминает ли она точно так же о нем.

Дети Е.К. Федорова (слева направо)Ирина, Евгений, Юрий

Но однажды в бухту Тихую, на Землю Франца-Иосифа, где Федоров должен был зимовать вместе с другими полярниками, пришел ледокольный пароход «Малыгин» со всяким снаряжением и оборудованием для длительной экспедиции. Федоров в тот день стоял на причале рядом с Папаниным и вглядывался в шлюпку, что отвалила от борта «Малыгина». В ней сидела одна женщина, и, конечно же, это была Аня Гнедич… Тогда он впервые подумал, что это, наверно, судьба. Всего несколько дней стоял в Тихой «Малыгин», но именно те дни и решили все самое важное в их отношениях.

Кончался полярный день, близилась долгая ночь. Анна должна была уехать, и оба знали, что теперь они увидятся не скоро. На память о себе она оставила обычную серую варежку. Федоров повесил ее на гвоздь в лаборатории, над своим рабочим столом. И однажды глухой полярной ночью, глядя на эту варежку, Федоров решился на поступок, о котором назавтра говорила вся Арктика: через ночь, через пустынные ледяные пространства, от станции к станции полетела радиограмма о том, что полярник Евгений Федоров любит некую Анну Гнедич и просит ее руки!

Ответная радиограмма не заставила себя долго ждать. Пожалуй, это первый известный мне случай, когда влюбленные признались в своих чувствах таким вот необычным образом… В экспедиции на мысе Челюскин в 1934 году они уже вместе. Оба, несмотря на то, что им всего по двадцать четыре года, уже опытные полярники, с внушительным списком научных работ. Вместе с женой Папанина Галиной Кирилловной Аня стала одной из самых первых женщин-полярниц. Они делали общую работу, у них были общие друзья. И когда не вернулся самолет с их товарищами Воробьевым и Шиповым и Федоров на собачьей упряжке готовился уйти на поиски – в ночь и в пургу, Анна, глотая слезы, собирала его в дорогу. Уж она-то хорошо представляла себе, чем может кончиться такая поездка. Но не пустить – не могла. Как и потом в экспедицию на Таймыре, в которую Федоров ушел вдвоем с товарищем – пешком, без рации, на целых три месяца. А возвращения мужа из знаменитого дрейфа четверки смельчаков на льдине, за которым с замиранием сердца следил весь мир, Анна ждала уже на материке вместе с первенцем, сыном Женькой…

В 1946 г. у Евгения Константиновича родился второй сын – Юрий, а в 1951 г. – дочь Ирина.

Жизнь Евгению Константиновичу всего отпустила сполна – и обретений, и утрат. Он академик, ученый с мировым именем, вице-президент Всемирного совета мира. Но к тому времени, как мы встретились, уже три гола не было в живых Анны Викторовны. Ее не стало, но для него она оставалась рядом. Как тогда, в далекие времена, когда меж ними лежали необозримые пространства льдов и снегов…