Нам в дверь позвонили. Я открыл, и увидел на пороге Теплухина Ивана Александровича. Как всегда, когда я его видел, в душе стали бороться два несовместимых чувства – симпатия и ее противоположность. Теплухин вообще был соткан из противоположностей. Сила и робость, открытость облика и лукавство в глазах, мягкость в голосе и металл в нем же. Мне сложно было понять этого человека. Думаю, он в равной степени мог вынести человека из огня, а мог спокойно арестовать или даже застрелить его же. Во всяком случае, так мне казалось. Поэтому, когда я увидел Теплухина, не знал какую гримасу скорчить, и как себя вести. Играть с ним в радушие было глупо. Он меня видел насквозь. Притвориться, что он мне неприятен было бы таким же безнадежным делом, как и показная радость. Поэтому, я остался самим собой, и пригласил его войти. Вообще, это роскошь – оставаться самим собой! Чаще всего люди ходят в масках, а с годами большинство из них вообще забывают, каковы они есть на самом деле. В разном окружении человек примеряет разные маски. Возможно, это правильно. Но, как приятно, все же, побыть самим собой, и знать, что за это ничего не будет! Мне вдруг захотелось Теплухину надерзить. Но в тот день мне не повезло. Мое поведение позволило Теплухину быть со мной более откровенным.
– Добрый день, молодой человек! – протягивая мне руку, сказал Иван Александрович.
– Здравствуйте! – ответил я.
– Как ваши дела?
– А вы за этим пришли? Узнать, как у меня дела?
– И за этим тоже.
– Тогда докладываю! Дела идут хорошо.
– Ну, я вам не начальник. Поэтому можете мне не докладывать, а просто сказать.
– Уже сказал. Повторить?
– Не нужно. Я услышал то, что хотел. Лучше мне скажите, чем я вас прогневил.
– Ничем. С чего вы взяли?
– Ну, как-то догадался. По тону.
– Извините. Я не хотел. Просто, когда вы приходите, я знаю, что у вас с папой будут разговоры. А потом папа нервничает. Вы, кстати, не хотите узнать, он дома или нет?
– Не хочу. Потому что, я знаю, что папа дома, – переходя на шепот, сказал Иван Александрович.
– Ну, тогда я его сейчас позову. Проходите.
– Спасибо. Минуту вашего внимания! Раз, уже, вы о нервах отца заговорили… По секрету вам сообщу, что я вашему отцу не враг. Просто в жизни не всё, и не всегда идет так, как хочется. Не всегда личные отношения – главное. Есть еще и работа, и куча всего остального. Но вашему отцу я ничего плохого не делал. И не сделаю.
– Я это знаю. Иначе бы не пустил в дом.
– А откуда вы можете это знать?
– Чувствую. Вижу.
– В ваши-то годы…? Ну, тогда позовите папу, пожалуйста.
– Я позову, но вы проходите!
– Нет! Спасибо! Я тут в коридоре подожду. Все равно хочу предложить ему пойти прогуляться. Хотя… Еще минутку! Пару слов для вас персонально. Как у вас дела в школе?
– Все в порядке.
– Я так и думал. Ну а как успехи по химии?
Я все понял. Предательски засосало под ложечкой. Таки батя был прав! Дело дошло до конторы.
– Вы ж все знаете.
– Не все, но наслышан.
– Так что мне говорить?
– Действительно, вам говорить особо нечего. Вы уже учителю все сказали. Ладно… Скажу вам прямо. Из-за этого частично я тоже пришел. Учителя фамилия Слободенюк? Так?
– Так.
– Мы с ней побеседовали. И не только с ней. Вы же понимаете, что на сигналы мы должны реагировать?
– Понимаю.
– Вот и хорошо. Если бы вы были сыном другого отца… А так, я думаю, что много объяснять вам и не нужно.
– Не нужно.
– И это хорошо. Так вот… Мы ее пригласили. Она больше так не будет. Но вам я скажу вот что. Будьте осторожны! Вам хоть и 13, но вы уже взрослый человек. И я думаю, прекрасно понимаете, что сейчас происходит. Поэтому, прошу вас… Договорились?
– Договорились. Спасибо.
– Не надо. Не за что говорить спасибо. Отца и мать берегите… Ну, так где он, кстати?
Я покраснел. Чувствовал, как горят у меня щеки, и скрыть это не удавалось. Им, ведь, не прикажешь. Предатели! Впрочем, Теплухин, может, и не заметил? Хотелось в это верить, но нельзя было проверить. Поэтому, я шустро ушел за папой, рассчитывая на то, что мне удастся стать таким, каким я был раньше.
С Теплухиным он поздоровался тепло. Перекинувшись несколькими словами, отец стал собираться. Вскоре они ушли, а я решил пойти во двор. Там играли в футбол. Мне на третьем этаже старого здания нашего дома было слышно, как во дворе кипят страсти. Воротами служили два подъезда друг против друга, полем был весь двор. Мастерство игроков нашего двора крепчало. Ведь надо было не только обыграть противника, но еще обойти соседей и не вклеиться во фруктовые деревья, растущие во дворе. Все это сопровождалось криками, шумом и иногда привлекало внимание заядлых любителей забить козла. В тот день все было именно так. Миша Лиман, грузчик гастронома, одним глазом смотрел на нас, другим следил за перипетиями домино. Я был весь в игре. В начале моей карьеры дворового футболиста меня никто не хотел брать в игру. Но потом, после того, как я стал попадать по мячу, мое участие расценивалось уже, как шанс не проиграть. Внимание взрослых только усиливало потенции игроков. В пылу борьбы я, конечно, не заметил отца. А он стоял, и смотрел на игру. Его выдал Миша Лиман. Он испытывал к папе смешанные чувства страха и почтения, и как только папа появлялся на Мишином горизонте, тот старался найти повод, чтобы с папой заговорить. «Здрасьте, Абрам Самойлович!», – вдруг раздалось во дворе. Ну, кто мог быть этим «Абрамом Самойловичем»? Только мой отец. Я отвлекся от игры. И мы тут же получили гол в свои ворота. Меня не побили. Мы и так вели в счете. Но уходить с поля тогда, когда из-за меня забили мяч, было позорно и равносильно плевку в лицо. Я решил остаться, и доиграть. Крикнул: «Па! Я сейчас!», и бросился в гущу борьбы. Хотел забить, и чтобы батя это видел. А то, вдруг, и похвалил! Гол я не забил. Но мы выиграли. И папа похвалил. Тут же подошел Миша Лиман.
– Хороший у вас пацан, – сказал, улыбаясь во весь рот, Лиман.
– Как дела, Миша? – спросил отец.
– Ой! Хорошо, Абрам Самойлович!
– Шё ж хорошего?
– Хорошего…? Вот я вчера смотрел матч.
– А кто играл?
– «Динамо» Москва и «Спартак».
– Да? Во сколько? Как это я пропустил?
– Ой! Я не помню во сколько. Но игра была класс!
– Кто же выиграл?
– «Спартак».
– С каким счетом?
– 2:0.
– Ого!
– Да! 2:0! А потому что у «Динамо» не стоял Пильгуй.
– Как не стоял? А кто же у них стоял?
– Ой! Я опять не помню. Но помню, что стоял не Пильгуй, а какой-то другой Пильгуй.
– Ясно, Миша. Давай, будь здоров!
Так мы расстались с Мишей Лиманом. Смешной он был чудак. Развеселил. Но меня, а не папу. Папа был как-то задумчив. Не стал я ему задавать вопросы. Все равно, не ответит. Надо было ждать до вечера. Когда придет мама с работы, тогда, может быть, что-то и откроется.
Но ни за ужином, ни позже, папа ничего не сказал. Даже на мамин вопрос «Что случилось?», папа сухо ответил только, что приходил Теплухин. На все остальные вопросы, он отвечал одинаково – «Все нормально! Потом поговорим». «Потом» наступило в субботу. Был выходной, и родители традиционно решили пойти погулять. Излишним было интересоваться, пойду ли я с ними. Судьба держала руки по швам, и мне оставалось ей только подчиниться.
Мама начала издалека.
– Так что Теплухин? Зачем он приходил?
– Теплухин…, задумчиво проговорил отец. – Он пришел мне рассказать новости! Думал, шё я сдрейфлю, што ли? Я ему ответил… Он у меня имел бледный вид!
– Ша! Тихо! Что случилось?
– Ой! Шё случилось… Тут легче рассказать, шё не случилось.
– Ну, так, начинай.
– Начинаю. Во-первых, Теплухин начал с того, шё он меня очень уважает, и не хочет мне неприятностей. Хорошее начало, да? Я сразу понял, шё тут ше-то не то. Сказал ему, шёбы он не морочил мне голову, и переходил прямо к делу.
– Может, не надо было так прямо резко?
– А шё я буду играться? Пришел, так говори, как есть!
– И что он тебе сказал, как есть?
– Ты только не волнуйся.
– О! Начинается! Теперь я тебе уже говорю: «Не морочь мне голову, а говори прямо!» Когда говорят «не волнуйся», это уже начало инфаркта.
– Тут не от чего иметь инфаркт.
– Ты рассказывай, а там посмотрим.
– Ну, шё тебе сказать… В общем, милиция узнала, шё я вычислил этих двух сволочей. Как ты помнишь, наверное, начальник угрозыска приглашал к себе Кобыльченко.
– Помню. Конечно!
– Да… Так вот. Кобыльченко – не шмок какой-нибудь, не простак. Его на мякине проведешь. Но и начальник угрозыска зря хлеб не кушает. Не знаю, шё там они себе наговорили, но милиция поняла, шё я вышел на след этих…
– И что? Они недовольны? Ты за них делаешь их работу.
– Да? Ты так думаешь?
– А что, нет?
– Это, смотря на то, шё ты имеешь в виду под их работой.
– А что я могу иметь в виду? Ищешь убийц!
– А ты думаешь, шё они хотели их найти?
– А что, не хотели?
– Я думаю, именно так.
– То есть?
– То есть, милиция имела отношение к убийцам, и к этому делу с Мишкой вообще. Поэтому, ни черта и не искала. Я это давно понял. Больше скажу. Они убийц и скрывали! Давали им возможность уйти от наказания.
– Не могу в это поверить!
– Да не будь ты дурой, Роза! Ты шё не видишь, в какие времена мы живем?
– Да нет! Чтобы милиция сама направляла убийц?! Это уже слишком!
– Да перестань!
– Такое у тебя уже бывало?
– Всякое бывало. Ты как будто вчера родилась. Жизнь шё, черно-белая? Здесь хорошие, а там плохие? Спокойнее надо к таким вещам относиться. Тем более, мы не знаем, в какие дебри залез Аксельман. То шё в милиции решили его на тот свет отправить, ты думаешь, это так просто? Не! Это решение принималось где-то на верху. Кто-то большой его утвердил, кивнул головой, сказал: «Давайте!» Какой-то мелкий опер такое решение сам не принимает. Во всяком случае, по таким известным людям, как Аксельман.
– И ты им помешал…
– Ну, да… И я им помешал. Они же не рассчитывали, шё кто-то влезет. Хотя и здесь есть, над чем задуматься.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, смотри. Шё они вообще добивались, зарезав Мишку? Мстили Давиду, Мишкиному отцу? Не! Они вообще могли его не выпускать из Союза. Мало людей имеют отказы? Был бы еще один. Одним больше, одним меньше. Ты ж понимаешь! Поэтому, версию о том, шё убийство Мишки – это месть его отцу, я отмел. Не складывается. Шё тогда остается? Остается сам Мишка. Его долги. О! Это уже другое дело! Играми в карты, как мы знаем, интересуется Комитет. Значит, решение по Мишке не могли принять где-то в милиции, сами по себе. Они шё, дурные? Тем более, шё в «конторе» есть управление «М», которое курирует деятельность органов милиции, суда и прокуратуры. В этих органах есть агенты КГБ. Следовательно, если предположить невозможное, и допустить, шё решение по Мишке принял кто-то из милицейского начальства самостоятельно, тогда об этом сразу стало бы известно на Бебеля. Значит, такое решение, как я уже говорил, представить себе даже невозможно. Поэтому, какой напрашивается вывод?
– Да. Какой?
– Вывод напрашивается сам собой. Убийство Мишки было осуществлено агентами милиции по согласованию с «конторой». Вот тебе и всё!
Воцарилась тишина. Что творилось в душе и мыслях мамы, я не знаю. Об этом я мог только догадываться. Хотя, наверное, и не мог. Мне бы в собственных мыслях и чувствах разобраться. Зато я видел, что папе стало легче. Лицо просветлело, взгляд стал мягче. Конечно! Одно дело, когда ты «варишься в собственном соку», и не имеешь выхода в словах, а другое дело, когда ты можешь плоды умственного труда вывалить наружу. Логика рассуждений была понятна. С папиными выводами трудно было не согласиться. Картина поражала своей яркостью и простотой. Одно только омрачало. Речь шла об убийстве. И не какого-то отвлеченного лица, а об убийстве Миши Аксельмана, мальчика, выросшего у родителей на глазах, сына наших близких друзей. Наверное, именно об этом и думала мама. Но потом она вспомнила об отце, и, встрепенувшись, спросила:
– Теплухин с тобой об этом говорил?
– Именно.
– И что теперь будет?
– Пиво с раками… Шучу.
– Очень смешно.
– Мы поговорили откровенно. Это все, шё я тебе могу сообщить.
– Он не спросил тебя, что ты намерен делать?
– Спросил.
– И что же ты намерен делать?
– Понятия не имею. Серьезно. Я ему, конечно, об этом не сказал. Но на самом деле, не имею малейшего понятия.
– А о чем ты думал, когда начинал?
– Я думал, шё дело будет нелегким. Хотя бы, потому шё я не работаю сейчас в конторе. Думал об Аксельманах. Да мало ли о чем я думал?! Например, убили ли Мишку случайно? Вопрос? На него я отвечу, шё в случайности мы не верим. Не могли такого Мишку случайные хулиганы убить. В жизни всякое бывает, конечно. Но не в таких случаях.
– И что теперь? Надо же что-то придумать. Искать какой-то выход. Что дальше?
– Ты думаешь, я не задаю себе этих вопросов?
– А что ты сказал Теплухину?
– Если бы я ему сказал правду, сказал бы ему, что не знаю, что делать дальше, это могло бы закончиться плохо. Для всех нас.
– Чего?
– Ну, он же не от себя лично пришел. Значит, после разговора со мной, его спросят. Он, допустим, скажет им, шё я не знаю, как быть. И шё будет дальше? Во-первых, они не поверят. Начнут выжидать. Смотреть, шё я буду делать. Но по прошествии времени, они поймут, шё я действительно не имею плана, и шё меня можно брать голыми руками. Мне некуда идти.
– Поэтому…
– Поэтому я Ивану сказал, шё я передам через свои каналы Давиду Аксельману в Штаты всё, шё я накопал. А там, пусть он уже думает, шё делать дальше.
– Зачем ты так сказал?
– Шё зачем? Затем, шё они теперь дважды подумают, правду я им сказал или нет; делать мне какие-то гадости или нет. Зная их, я уверен, шё они теперь выйдут на меня опять, и будут зондировать разные варианты. От угроз – до самых смачных предложений. Так шё, проявим терпение.
– Думаешь, это сработает?
– А какие у меня есть варианты?
– Ну, хорошо. А если бы все это не было так сложно, как бы ты с ними поступил?
– С кем?
– Ну, с этими… убийцами.
– Как бы поступил? Да разные есть варианты.
– В конторе о них догадываются?
– А ты как думаешь? Конечно! Шё они меня, не знают?
– Так что говорил Теплухин сегодня?
– А… Да… Так я тебе и не рассказал. Ушел в сторону. О том, шё он меня уважает, я уже говорил?
– Да. Говорил. И о том, что он не хочет тебе неприятностей, ты тоже говорил.
– Ну, вот. После этого он сказал, шё в милиции недовольны моей самодеятельностью в деле Миши. Я им, якобы, мешаю вести следствие. Поэтому они спрашивают у конторы, могут ли они как-то пресечь мою деятельность?
– То есть?
– То есть, привлечь к ответственности или в худшем случае, пригласить на профилактическую беседу. Не бойся. Убивать не собираются… Ну? Как тебе это нравится? На минуточку.
– Мне это совсем не нравится. Но ты продолжай. Не тяни! Что дальше?
– А дальше вот что. Теплухин мне это все сказал, и замолчал. Видимо ждал моей реакции. Ну, я и отреагировал.
– Сказал, что передашь результаты своего расследования Аксельману в Штаты, так?
– Ну, и это тоже.
– А что еще?
– Я сказал просто. Сказал, шё поеду в Москву, в Отдел административных органов. И копию материалов отправлю по своим каналам туда же. На всякий случай. Мало ли шё в жизни бывает…? Правда? Не пропадать же труду?
– Опа! Вот это да! Я бы не догадалась. Та молодец, папа!
– Да, ладно. Молодец… Молодец не молодец, но это новость Теплухина убила. Образно говоря, конечно. Он понял, шё я не шучу. Они знают, ше начальник этого Отдела – мой знакомый еще с армейских времен. Я никогда к нему не обращался. Но если они меня начнут донимать, я поеду к нему на прием. И тогда им мало места будет! Всем!
– Им всем, это кому?
– Да всем! И «конторе», и милиции, всем достанется! В конце концов! Это шё такое! Сколько можно терпеть! Они шё тут хотят, превратить Одессу в Чикаго? Мало того, шё покрывают преступников, так еще сами преступление и организовали! Ради чего, я тебя спрашиваю? Ради государственных интересов? Нет! Ни черта! Решали какие-то свои, мелкие интересики! Я Теплухину сказал, шё, если я не прав, так им нечего бояться. Приедет комиссия из Москвы, их на нее вызовут, и они доложат, шё, почем и почему. Вот и все! Может их даже наградят. Я знаю?
– Ты Теплухину так и сказал?
– А как ты думаешь? Постеснялся? Я ему еще больше сказал. Теперь пусть думает. Он еще молодой. Жаль будет его, если он попадет, как говорится, в жир ногами. Все-таки он – неплохой парень. Есть душа. И голова работает. Я ему все это объяснил. Будет крайним.
– А что он может теперь сделать?
– Или пусть потихоньку отойдет в сторону от этого дела, или пусть поговорит там с кем-то.
– С кем?
– Я знаю? Я не знаю. Ему виднее. Надо говорить с тем, кто там шё-то решает.
– И какое решение ты бы предложил?
– А какое тут может быть решение! Под суд отдать подлецов! Высшую меру им! Шё еще?
– Ты думаешь, они на это пойдут?
– Роза! Я не знаю! Пойдут, не пойдут… Заварили кашу, пусть расхлебывают.
– Этих жлобов отдадут под суд, а они возьмут, и все там расскажут. Вот будет номер!
– Ничего они не расскажут. Для этого есть масса возможностей. Кто будет вести следствие? Милиция, прокуратура? В любом случае, следователь задаст те вопросы, которые ему поручат задать. И не больше! Во всяком случае, я бы так сделал. А на суде…? Судья тоже человек. Главное – установить объективную истину. Все остальное – неважно. Истину суд установит. Они совершили убийство из корыстных побуждений. Прокурор потребует высшую меру. А как к этому отнесется суд, там видно будет.
Как-то сама собой наступила тишина. Так мы в ней и шли. Каждый остался один на один со своими мыслями. И я решился на вопрос, ответ на который меня последнее время все больше интересовал.
– Па!
– Что?
– Ты извини, но я хочу тебя спросить.
– Спрашивай.
– Вот ты Аксельманам помогаешь. А были у тебя случаи, когда тебе приходилось евреев преследовать?
Папа задумался. Мой вопрос застал его врасплох. Это было видно. Несколько раз он собирался что-то сказать, но вместо этого он только громко вздыхал, и шел молча дальше.
– Ты обиделся? – спросил я папу.
– Да нет. Чего обижаться? Просто не знаю, шё сказать. Вроде бы легкий вопрос, а ответить сложно.
– А ты ответить, как есть.
– Конечно, я отвечу, как есть. А как иначе? Придумывать? Или обманывать? Просто, если ответить коротко «да» или «нет», ты можешь неправильно понять. Ну, хорошо… Поговорим и об этом… Ты меня слушаешь?
– Конечно!
– Ну, так, слушай, шё я тебе скажу. Вообще-то, если говорить строго по букве закона, так перед законом все равны. Ты это понимаешь?
– Конечно.
– Хорошо… Еврей, не еврей. Какая разница? Если еврей нарушает, так шё его за это, на Кавказ, в санаторий отправлять? Мало среди евреев преступников? Или их было мало до революции? Или в Америке? Это не подход, не критерий. Судят же не из-за национальности, а за совершенные действия. Это только немцы убивали нас не за то, шё кто-то преступник. Они убивали нас только потому, шё человек – еврей. Это тоже понятно?
– Да.
– Теперь дальше. Органы госбезопасности не занимаются, так называемой, общекриминальной преступностью. Сфера их интересов – безопасность государства. Шё это значит? Это значит, шё они занимаются самыми опасными видами преступлений. Такими преступлениями, которые представляют собой угрозу существованию государства, или могут вообще разрушить государство. Вор залез в квартиру, обокрал. Ну, сколько человек пострадало? Пять, десять. А другой статейки пописывает, книжки, или гадость всякую распространяет. Вроде, никто не пострадал. Ничего ни у кого не украли. Но на самом деле, ущерб от такого рода деятельности намного больше, чем от кражи.
– Почему?
– Потому шё, люди начинают сомневаться в правильности курса партии и государства. Такие действия подрывают веру людей. А это очень опасно. Потому шё вера горами движет, как говорится. Если человек убежден в своей правоте, его ничего не сможет сломать. Он выдержит любые трудности. Вон, как было во время войны. Как было трудно! А выдержали! Кору от деревьев ели! А выдержали! Сломали немцу хребет! Никто не мог. А мы смогли! Почему? Потому шё верили, знали! Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!
– Так это Сталин, по-моему, сказал?
– Да. Сталин. Он сказал, то, шё у каждого было в душе. Но я сейчас не о нем тебе говорю, а о вере людей. Если ее подорвать, тогда человека можно брать голыми руками. Поэтому те, кто старается это делать, представляют собой очень большую угрозу для государства. И государство с ними борется.
– Понятно.
– Среди тех, кто занимался такой вот деятельностью, были, есть и будут, евреи. А почему нет? Евреям, как говорится, всегда больше всех надо. Это у нас в крови. Видят какие-то безобразия, и начинают…
– Ну, так это правильно. За что наказывать?
– Слушай. Критиковать можно и нужно. Мы уже об этом с тобой говорили. Какие-то недостатки есть в любой стране. Просто не надо из этого делать неправильные, далеко идущие выводы.
– Это, какие?
– Выводы о том, например, шё какие-то недостатки исходят из самой природы политической системы государства. Чего-то у нас нет, и это, мол, из-за того, шё у нас социализм. А, вот, в капиталистической стране такого, мол, быть не может. Там все хорошо. И начинают людям голову морочить, подтачивать фундамент всего государственного здания. Это правильно? Это неправильно! Кто такое потерпит?
– Это тоже понятно. Мы об этом говорили.
– Очень хорошо. Главное, шёбы ты меня понимал.
– Я тебя понимаю.
– Теперь, шё касается непосредственно твоего вопроса. Приходилось ли мне вести дела, где фигурировали евреи? Приходилось. И каждый раз это мне был нож в сердце. На мое счастье, мне не часто доводилось вести такие дела. Во-первых, начальство попадалось мне приличное. И они старались мне таких дел не поручать. Видимо, понимали. Во-вторых, когда появлялась чуть какая возможность, я сам подходил к руководству, и что называется, брал самоотвод. Не всегда это было легко. Точнее сказать, всегда было нелегко. Меня могли заподозрить в сочувствии, или еще черт знает в чем. Но… Мне везло. Так что, совесть моя в этом смысле, спокойна.
– А когда не удавалось отойти от дела?
– Тогда приходилось его вести. А шё было делать? Но по совести я тебе скажу так. Иногда попадались такие евреи, шё… Не дай бог! Стыдно за людей, честное слово! На них же смотрят! Это русскому можно вести себя, как он хочет. Он у себя дома.
– А мы нет?
– А мы нет. Здесь – Россия. И не надо их учить, как жить. Попросят совета, другое дело. Или когда нас касается. Тоже можно, и даже нужно отстаивать свое мнение. Но когда еврей начинает выступать против государства…! Или когда он работает против своих же, евреев! И за что? Тебя шё, трогают? Не! Он начинает доносить просто за шмат хлеба с маслом! Придумывать! Писать доносы на приличных людей! Фу! Стыд и позор! Когда такое попадалось, не знал, куда глаза девать! И как я должен был к таким относиться? Как, по-твоему?
– Не знаю.
– Не! Ну, как, по-твоему? Целовать его в одно место, только за то, шё он еврей?
– Не знаю…
– А! Вот видишь! Не знаешь. А мне надо было знать. И не просто знать, а еще и решение принимать. Откажешься от дела, его передадут другому. А тот, другой, начнет обыгрывать еврейскую тему. Тоже этого не хочется. Верно?
– Верно.
– Вот… Так что, как видишь, не так прост твой вопрос. Но, повторяю, мне не часто приходилось заниматься делами, в которых фигурировали наши. У меня был другой профиль работы. Евреи, в основном, занимались критикой советского государства, т. е. антисоветской деятельностью. А я работал в контрразведке. Шпионов среди наших я встречал нечасто.
– Но были?
– Были. К сожалению.
– Из-за чего они это делали?
– Из-за денег. Всегда из-за денег. Был, правда, у меня один случай, когда человек согласился передавать секретные сведения из-за антисоветских убеждений. Но это был один единственный случай.
– Интересно. А из-за каких убеждений он это сделал?
– Я же сказал. Из антисоветских. Ну, там был сложный случай. Я, кстати, от ведения того дела отказался.
– Расскажи, па!
– Рассказать… Ну, хорошо. Я тебе расскажу. В общем, дело было так. Евреи, в основном, были преданы советской власти. Особенно люди нашего с мамой поколения. Советская власть дала нам много возможностей. Особенно, до войны. Ты мог стать тем, кем ты хочешь. Когда такое было? Поэтому люди с большой благодарностью и преданностью относились к советской власти. Это была власть простых людей и для простых людей. Были, конечно, огрехи. А где их нет? Но, в основном, довоенный период был периодом расцвета еврейского народа в СССР. После войны ситуация поменялась. Потому шё поменялась международная обстановка. Так шё, мы против советской власти ничего не имели. Наоборот. Всячески поддерживали. Но в последние годы жизни Сталина, а особенно, когда Сталина не стало, медленно, но уверенно стал опять выползать из щелей антисемитизм. Как ядовитый газ. При Хрущеве немного, и скрытно, а при Брежневе уже в открытую. Особенно, после 67-го года. Тогда Израиль за шесть дней разгромил арабов, советских друзей, и власти начали мстить за это евреям внутри страны. Потому шё Израилю они ничего сделать не смогли. Вот такая политика! Такие людишки пришли к власти в стране! Мы сначала не могли в это поверить. Думали, случайности, наговоры. Но потом нам стало всё ясно. Нам много объяснять не надо. Мы быстро соображаем, шё к чему. Вот именно тогда и появились те, кто захотел уехать в Израиль. Они, наверное, были и раньше, эти люди. Но возможностей таких у них не было. При Брежневе такие возможности появились. Кого-то выпускали, но большинство, нет. И, вот, один из таких «отказников» стал сотрудничать с иностранной разведкой. Он это сделал по двум причинам. Первая – месть. Его семью не выпустили из страны в Израиль. А они были такие, религиозные. Знали и соблюдали еврейские праздники. Они подали документы на выезд, а им отказали.
– Чего?
– А черт его знает. Отказали, и все. Кто тебе будет шё-то объяснять? Они, эти люди, опять подали. Им опять отказали. А отец того человека, который к нам позже попал, болел сильно. Нуждался в лекарствах и лечении на Западе. И он умер. Не дождался разрешения на выезд. Так его сын обозлился на советскую власть. Поехал в Москву правду искать, связался там с такими же «отказниками», с иностранными корреспондентами. И началось… Ему пообещали помочь с отъездом и устройством в Израиле, а в обмен он должен был доставать и передавать определенные сведения.
– А он работал на секретном заводе?
– Та нет! На каком секретном заводе? Он на этом и попался. Стал просить то одно, то другое у людей, которые как раз и работали на секретных предприятиях. А они взяли, и сообщили куда следует.
– Ты сказал, что он это сделал по двум причинам. Одна – это месть. А вторая?
– Ну, устройство после приезда в Израиль. Там же все надо начинать сначала. Попробуй. Легко? Ему пообещали и с работой помочь, и с деньгами на первое время, и с жильем.
– Его можно понять, – сказала мама.
– Да брехня всё это! Там государство и так дает приезжим, и деньги на первое время, и жилье, и с работой помогает. А он видимо этого не знал, или знал что-то не то… Не могу сказать.
– И тебе это дело попало?
– Ну, да. Попало.
– И ты от него отказался?
– Да.
– Я помню этот случай, – проговорила мама. – Только не помню, как ты это мотивировал.
– Сказал, честно, что не чувствую свою правоту. Наоборот. Я сочувствовал тому человеку. Не в смысле того, шё он сделал, а его побудительным мотивам. Это не была корысть или месть. Потом – да. Но сначала, они просто хотели уехать. Он не был врагом. Просто… Обманутый, обозленный, потерявший отца, человек.
– А как ты вообще относишься к тем, кто хочет уехать? – спросил я.
– Хотят уехать, пусть едут. Надо разрешать. Шё толку их держать? Как такой человек будет относиться к власти, к государству? Насильно мил не будешь. Да и какое право государство имеет их не выпускать? Хорошенькое дело! Тут шё, тюрьма? Они – свободные люди. Понятно, шё у нас таких считают предателями родины. Не нравится здесь жить, значит – изменник. А это неправильный подход. Наоборот, если люди хотят от вас уезжать, так надо внимательно изучить причины, и сделать так, шёб не хотелось уезжать. Из Америки бегут? Наверное, наоборот. Все туда стремятся. Почему? Потому шё там, видимо, людям дают возможность стать тем, кем они желают. Так надо и здесь, шёбы было также. Правильно?
– Правильно.
– Во. Видишь. Ты меня понимаешь.
– А что было тому человеку?
– Какому?
– Ну, тому, который шпионил.
– Осудили. А шё еще могло быть?
– Расстреляли?
– Не! Чего его расстреливать? Он не нанес большой ущерб. Его почти сразу и взяли. Тем более, шё за этими «отказниками» и так устанавливают наблюдение. Поэтому, его осудили. Дали, кажется, лет восемь.
– А тебе, что было, за то, что ты отказался вести его дело?
– О! Это была целая история! Тогда, как раз, мой начальник болел, и его замещал один человек. Московский. Прислали. Видимо он нам хотел показать, как надо работать. Было немножко смешно. И тут, как назло, это дело на меня свалилось. Вот черт! Я когда ему сказал, шё беру самоотвод, у него аж глаза разгорелись! Подумал, шё мы родственники или хорошие знакомые с подследственным. Я знаю? А когда я ему заявление отдал, где написал, шё отказываюсь от ведения дела, потому шё не одобряю мотивов подследственного, но понимаю их, написал, шё считаю неправильными действия ОВИР, которые безосновательно отказывают гражданам в отъезде, и тем самым порождают таких вот «шпионов», ой! Шё тут началось! До Москвы дело дошло. Мне тогда вспомнили историю 48-го года.
– А что это за история?
– Я тебе рассказывал. В 48-м году я еще в армии служил. Как раз образовался Израиль, и некоторых советских офицеров-евреев направляли туда.
– Да, я помню. А зачем их туда направляли?
– Ну, как зачем? СССР тогда был на стороне Израиля. Наши офицеры помогали строить израильскую армию, полицию, госбезопасность. На тот момент у Израиля этого ничего не было. Были какие-то полупрофессиональные подразделения. Но это же не то… И, вот. Меня как-то раз вызывают в особый отдел. Побеседовали. А в конце спрашивают, готов ли я выполнить задание родины за рубежом. Я ответил «Так точно!» Предложили написать рапорт. Я написал. Сказали, шё дальнейший ход действий мне сообщат. На этом все и закончилось. А спустя столько лет, эта история всплыла. А потом опять всплыла. Это когда меня увольняли. Так шё, бумаги не умирают!
– И чем тогда это все закончилось?
– Тогда когда?
– Ну, когда ты самоотвод взял?
– Ничем. Как будто бы ничем. Самоотвод удовлетворили. Но всё запомнили. Прежнего доверия ко мне уже не было. Тем более, шё в это время началась кампания, как я это называл, по «окончательному решению еврейского вопроса».
– Ой, папа! Ну, ты скажешь тоже! – отозвалась мама;
– А шё, не так? – вспыхнул папа. – Он стали увольнять тех еще евреев, которые остались в конторе. Их было немного. В основном, они «сидели на борьбе с сионизмом», или во внешней разведке. Ну, там оставались «зубры» еще со времен Сталина. С ними разделаться было не так-то просто.
– Почему? – спросил я;
– Потому шё с ними уйдет и почти вся сеть информаторов. Такое уже было. И с чем осталась разведка? С носом. Поэтому с нелегалами надо очень осторожным быть. А здесь, внутри страны, другое дело. Система выстроена. Кадры подготовлены. Население уже воспитано в нужном духе. Можно от евреев и отделаться. Зачем они нужны? Будут только умничать, да предлагать какие-то новшества. Беспокоить только партийное руководство. А сейчас во главе партии и государства стоят уже другие люди.
– Какие?
– Бездельники и брехуны! Какой коммунизм? Им только на охоту съездить да в Крым. Кто там занимается государственными делами? Брежнев? Я тебя умоляю! Посмотри на него! На кого он похож? Ногтя не стоит товарища Сталина, а туда же! Обвесил себя орденами! Это же ужас! Сталину дали Героя Советского Союза. Так это было уже в 49-м году! И то… Дали с боем! Он не хотел. А этот…!
– Папа! Ты с ума сошел! Что ты такие вещи вслух говоришь! – испугалась мама. – Да еще при ребенке! Он возьмет, и скажет еще что-то в школе! Вон, он химичке уже сказал…!
– Не. Ничего он не скажет. Он не ребенок. Он все понимает. И урок усвоил. Так?
Вопрос был ко мне. И я ответил так, как должен был.
Мы медленно возвращались домой. Много позже, когда я сам уже стал взрослым, я понял, почему все беседы с папой оставляли такой след в моей душе. Отец говорил от сердца. Не фальшивил, не пытался скрасить, сгладить и смягчить. А слова, идущие от сердца, в сердце другого человека и попадают. Так было и со мной. С папой можно было не соглашаться. Он не во всем был прав. Его суждения зачастую были неординарны. Но никогда его нельзя было обвинить в нечестности или неискренности.