2 января мы возвращались домой. Ехать надо было на дизель-поезде. Билет стоил 3 рубля 10 копеек, но интересно было на все 100. Публика приезжала на вокзал заранее, за добрых полчаса до отхода, а то и за час. Когда подадут состав, никто не знал. Это нервировало. Пассажиров всегда было больше, чем посадочных мест. Поэтому пассажиры стояли на перроне в боевой позе, глаза горели, и капала слюна. Попасть в вагон в числе первых и занять сидячие места, было верхом счастья и умения. Папе это всегда удавалось. Он, как хороший футболист, обладал чувством места. Где бы он ни стоял на перроне, это всегда оказывалось напротив вагонных дверей. «О! Вот здесь!», – говорил папа. И мы послушно останавливались. Подходил состав, напряжение возрастало. Народ гипнотизировал вагон. Слабаки и дилетанты начинали суетиться. Но только не мы. Мы знали, где нужно стоять. И точно! Еще один, два нервных рывка локомотива, и поезд замирал. Двери – как раз напротив нас. Теперь только не расслабиться, и не дать себя оттеснить! Короткая схватка и, вот, мы уже сидим. Теперь можно принять цивилизованное, и даже участливое выражение лица. Все, кто сидит, так и делают. Путешествие начинается! Главное в этот момент, чтобы рядом не оказался тот, кому надо уступить место. Это были разные категории граждан: старики, инвалиды, беременные женщины и пассажиры с детьми. В тот раз нам повезло. Их не было. Но когда они оказывались рядом, папа почему-то всегда вставал первым. Меня это расстраивало – не поговоришь, да и стоять часами. Уступить ему мое место он не разрешал. Но с годами я сам стал вставать первым, а папа оставался сидеть. Он ничего не говорил. Только смотрел на меня, и о чем-то думал. Может быть о том, как быстро растут дети. А может о том, как быстро уходит жизнь.
Наступивший 1971 год встретил нас в Одессе холодом и снегом. Школьники были в восторге. Каникулы продолжались до 10 января, и это было нам на руку. Но родители школьников счастья не испытывали. Уж очень непривычна была Одесса к суровой зиме. Путь на работу и обратно был сопряжен с приключениями, а взрослые были к ним нерасположены. Не ходить на работу в то время было нельзя. Все работали. Или почти все. Если не работать, так за что жить? Такой вопрос себе задавали все честные люди. Остальные же боялись, что такой вопрос им зададут компетентные органы. Так что, все работали. А значит, пробирались по сугробам.
Ко всем несчастьям добавилось и то, что 1971 год – был годом очередного, исторического, XXIV съезда КПСС. Весь советский народ стал на трудовую вахту в честь этого события. На практике это означало, что два выходных в неделю мало кто имел. Да и с продуктами в магазинах стало хуже. Папа это подозревал. За несколько месяцев до нового года, Одессу посетила высокая московская делегация. Поговаривали даже, что в ней был сам Брежнев. Гостей поводили по магазинам. А те ломились от колбас, сливочного масла и конфет. По советским меркам это было недопустимо. Это было даже вызовом! Ведь большинство народа тогда недоедало. «Хм! – сказало высокое начальство. – Хорошо живете!» Партийное руководство Одессы было довольно. А, вот, мой папа, нет. «Ну, теперь жди!», – сказал он. И так и получилось. Вскоре после нового года, отец послал меня за маслом. Я зашел в ближайший магазин. Масла там не было. В следующем тоже. И в следующем тоже. В конце концов, мама моей школьной подруги Нины, работающая в одном из гастрономов, убедила меня взять кило масла. Я его принес домой, где меня ждал отец, вне себя от ярости. Когда же я выложил масла целое кило, папа готов был меня съесть.
– Зачем ты купил целое кило!? Я же тебя просил купить 200 грамм! И это было 2 часа назад! – кричал отец.
– Нет масла в магазинах. Нигде. Нины мама сказала, что масла не будет – ответил я.
– Масла не будет? – спросил отец. – А шё тогда будет? Масла не будет… Не может быть! Она просто тебе всунула какое-то старое, залежалое масло. Ты ее выручил! О-о-й!
Но на следующий день за ужином папа торжественно начал: «Товарищи! Я хочу сейчас шё-то сказать. Я вчера сына отправил за маслом, и отругал его за то, шё он принес целое кило, да еще через 2 часа. Так я хочу сказать, шё за то, шё я его отругал, я должен сказать спасибо. Таки да. Нигде нет масла. Началось».
Папа чувствовал себя виновным. Это случалось редко, но в тот день было так. Это видно было по его взгляду, по тому, как он долго держал во рту потухшую папиросу, по тому, как расспрашивал меня о чем-то. В эти моменты можно было покапризничать, и мне за это ничего бы не было. Но мне тогда не этого хотелось. Хотелось, напротив, о чем-то спросить. Спросить о таком, о чем в обычные дни отец ни за что не рассказал бы. Пока я обдумывал хитрый ход, папа сам начал разговор. Это означало, что папа уйдет в даль, вширь и в глубину. Неважно о чем шла речь, о старых ли людях «тогдашнего времени», о ценах на хлеб, о политике, или о видах на урожай. Отец всегда расширял основную тему. Забывая, с чего начал, папа плавно переводил разговор к товарищу Сталину, нынешним безобразиям, жизни до войны и разбалованным людям. В последнее время острие его стрел было направлено на любителей пышных причесок. Сначала он думал, что такая прическа подстать «сибирскому дураку». Чем этот дурак отличался от остальных мне неизвестно. Но потом отец узнал, что в мире появились некие «Beatles», и фасон прически взят у них. Едва завидев человека с шевелюрой, папа настороженно спрашивал: «Он шё, Биттлз?» Зная, что ответ будет отрицательным, отец готовил атаку заранее. И тогда начиналось…
Но в тот день разговор пошел о перестройке площади одесского вокзала. К товарищу Сталину с такой темы свернуть было трудно. Но так могли думать только люди, не знавшие моего отца. А я его знал. Значит, оставалось только ждать. И батя не подвел.
– Масло у них пропало… С мясом тоже перебои. Я помню до войны… Еще не дошел до Привоза, а уже мясо продавали крестьяне. 8 рублей кило. Теми деньгами. И было навалом. Но что… У людей не было денег купить. И приходилось только облизываться. А сейчас шё? Оставить Одессу без мяса! Для этого надо институт закончить! Честное слово! Вот хозяева… Где ещё мясо должно быть, как не у нас? Я тебя только спрашиваю. Тут тебе и море, и трава, и чернозем! Так они взялись Привоз переделывать… Больше им нечем заняться. У них уже всё хорошо. Ой…! Не видит Френкель, что они делают с вокзалом!
– Так они вокзал не трогают. Они делают только остановки трамвая и автобуса.
– Подожди! Это только начало. Это они так говорят. Посмотришь, что будет дальше.
– А какой Френкель не видит? Твой дядя?
– Брат моего дяди.
– У твоего дяди был брат?
– И не один. Но в живых после революции остались только мой дядя Соломон и он.
– А как его звали?
– Его звали Нафтали.
– Нафтали!? Что это за имя? Почти как нафталин!
– Ты знаешь, шё!? Ты это брось! Ничего смешного тут нет. Нафтали – это старое еврейское имя.
– Никогда не слышал такого.
– А сколько ты живешь на свете? Не слышал… Ты много еще чего не слышал. Услышишь еще…
– А ты его знал, этого Нафтали?
– Ну, конечно.
– Ты о нем ничего никогда не рассказывал.
– Не рассказывал, потому шё нечего зря языком трепать. О таких людях, как он, просто так, от нечего делать, не надо разговаривать.
– Чего?
– Ну, потому шё.
– Секрет?
– Не секрет, но лучше говорить потише.
– Не можешь рассказать?
– Я знаю? Наверное, уже могу. Давай, расскажу. Шё ты хочешь услышать?
– Он сейчас жив?
– Нет. Он умер. Лет двадцать тому назад. Я был на похоронах. Было мало людей.
– А где он жил? В Одессе?
– Ну, он жил во многих местах. И заграницей, и в Одессе, и в Москве. После революции почти все время жил в Москве. Там и умер.
– А кем он был?
– Он был очень большим человеком! И до революции, и после. Если сказать коротко, так он работал в НКВД. Тебя устраивает?
– Устраивает. Но это, если коротко. А если не коротко?
– Тебе интересно?
– Конечно!
– Ну, ладно. Шёб ты знал, до революции, в Одессе было пару семей, которые имели «вес». Среди них были Тартаковские, Френкели. Богатые люди. Один из Френкелей, Соломон, женился на родной сестре моего папы. То есть, на моей тете. Значит, получается, шё Соломон стал моим дядей. Понимаешь?
– Да.
– Хорошо. Тогда слушай дальше. У дяди Соломона были еще братья и сестры. Одного из них, как я тебе уже говорил, звали Нафтали. Он был, как говорится, удачный ребенок. Голова «варила». Выучился. Уехал куда-то за границу. Там учился. Приехал в Одессу, и работал в какой-то строительной фирме. Потом начал крутить дела. Имел знакомство с Мишкой Япончиком. И не просто имел знакомство. Они даже были друзьями.
– Ничего себе! С самим Мишкой Япончиком!?
– Ну, да. А шё ты думал? И не только с ним. Например, с Утесовым.
– И с Утесовым!?
– Ну, тогда он не был Утесовым. Просто был одесским певцом, артистом Лазарем Вайсбейном. Поэтому дружба с ним для Нафтали не была чем-то таким, особенным. Наоборот. Я думаю, шё для Утесова это было почетно. Но дальше случилась революция. И весь их гешефт накрылся. В общем, дядю Нафтали посадили. И даже приговорили к расстрелу. Но там вмешался Якир. Знаешь такого?
– Конечно!
– Якир знал Нафтали еще по старой Одессе. Он заменил расстрел тюрьмой.
– А чего вообще не отпустил?
– Видимо сделал, все, шё мог!
– И сколько он отсидел?
– Я не знаю, сколько он отсидел. Главное не это.
– А что?
– А то, шё тогда, когда Нафтали сидел в тюрьме, ему пришла в голову одна мысль, идея. Какая же? Он увидел, шё уголовники в тюрьме слоняются без дела. Только хлеб народный жрут. И он подумал, шё государству было бы выгодно, шёбы уголовники работали. Нафтали взял, и написал письмо. Обстоятельное, с цифрами. И кому ты думаешь, он написал? Самому Сталину! Но самое интересное даже не это. Самое интересное то, шё Сталин это письмо получил и прочитал. Представляешь? Какой-то штымп из тюрьмы пишет самому товарищу Сталину! И до того письмо доходит! Он его читает, и делает выводы! Вот были времена и люди!
– А какие выводы Сталин сделал?
– Какие? Во-первых, Нафтали Френкеля освободили, и доставили в Москву. Во-вторых, его принял сам Сталин. В-третьих, Сталин после разговора с ним, дал Нафтали большую должность в НКВД. Он поручил ему сделать то, о чем Френкель написал Сталину. То есть, организовать работу заключенных. И Френкель с этой задачей справился. Сейчас такое возможно? Да никогда! Вот таким был Сталин!
– Да… Как в сказке.
– Скажи? Если бы не знал эту историю лично, не поверил бы. Но такие были времена. Похожие истории происходили и не только с Френкелем. Было, правда, и наоборот. Вчера человек был большим начальником, а сегодня он уже сидит. А вот, в историю с дядей Нафтали не каждый поверит. Точно, как в сказке. Но с другой стороны, все объясняется просто. После революции и гражданской войны денег в стране не было. Кредитов Запад не давал. Оборудования и станков, тоже. Мы для них были врагами № 1. А нам страну надо было поднимать. Как же быть? Вот тут Френкель со своей идеей и пришелся, как нельзя лучше. Другое дело, шё это предложение могли украсть. Но Сталин бы быстро это выяснил. Задал бы пару наводящих вопросов, и все. Нет! Никто не стал бы рисковать. Тем более, не знали, как Сталин отреагирует. Поэтому идею не украли. А, вот, не вручить письмо могли. Но тоже… риск. Человек возьмет, и напишет еще. Или передаст через кого-то. Начали бы разбираться. Выяснили бы, что и почему. И виновного расстреляли бы. Не. Тоже никто не стал бы рисковать. Вот видишь, как бывает, когда в стране есть дисциплина? Пусть из чувства страха, но дисциплина есть. А шё плохого в страхе? Человек много чего делает из страха. Правда? Билет бы в трамвае не покупали, если бы не боялись контролера. А шё говорить о больших делах!
– И так Нафтали Френкель стал работать в НКВД?
– Ну, да. Я же тебе сказал.
– А что было дальше?
– Дальше он руководил большими стройками. У нас же очень много построено заключенными. Все эти ГЭС, Магнитка, Тракторные заводы, Беломоро-Балтийский и Волго-Донской каналы и многое другое. Людей арестовывали и направляли на стройки. Они там работали бесплатно. За похлебку, так сказать. Бесчеловечно, конечно. Но у Сталина не было другого выхода. Надо было индустриализацию проводить.
– Интересно, а Френкелю не было как-то стыдно или… не знаю, как сказать?
– А чего стыдно?
– Ну, что его идею так воплотили.
– Я с ним об этом не говорил. Но скажу тебе то, о чем мало кто знает. Френкель предложил использовать труд заключенных, и экономически это обосновал. А то, шё так поняли его идею… Ну… А шё он мог сделать? Он не Сталин. Тогда только Сталин принимал решения. Такая была политика… Но шё мог сделать Френкель, так это помочь каким-то людям, которые уже попали в тюрьму. К нему обращались многие с просьбами. Шё-то передать, кого-то устроить на более легкую работу и так далее. И он помогал. Я знаю точно. Если бы об этом узнало начальство, ему бы не поздоровилось. Могли самого посадить. Можешь быть уверен. Для Сталина авторитетов не было. Но Френкель помогал. Он, таким образом, много жизней спас. В нужный момент передать какие-то продукты человеку, или перевести его на более легкую работу. Ты шё! Это же большое дело! Хотя… Если ты меня спросишь, так я тебе скажу, шё начальство наверное знало об этом. Не могло не знать. Там знали всё. Кто чем, извиняюсь, в туалет ходит. Но начальство молчало. Все же люди. Были, конечно, сволочи. Но были и люди. Видели, шё не все, кто сидел – враги народа. Так чего не помочь? Тут надо было просто иметь совесть. И смелость.
– А когда ты его узнал?
– Кого? Дядю Нафтали? Уже после войны. Ну… То есть, я знал и раньше, шё он есть. Но лично я узнал его уже после войны.
– В Одессе?
– Не. Не в Одессе. Я демобилизовался из армии в 50-м году. Приехал домой, и женился на твоей маме. Не успели оглянуться, а она уже беременна. Боже мой! Жить негде, работы нет! Я чуть с ума не сошел. Не знал, шё делать. И тогда я решил пойти к дяде Соломону Френкелю, и к его жене, моей родной тете. Они были большими людьми в Одессе. Мама твоя возражала. Не хотела, как она говорила, «голову нагибать». Но шё было делать? И я пошел. Они меня приняли, как родного. Во-первых, дядя помог нам с жильем. На мои армейские деньги мы купили полуподвал у Цильки Раппопорта на Молдаванке.
– Это там, где я родился?
– Ну, да. Конечно, сейчас это выглядит страшно. 9 метров и нет даже воды. Сейчас там какой-то склад. На тогда, это был рай. Крыша над головой! Есть куда придти с работы, и есть куда ребенка положить. Но шёб придти с работы, надо ее иметь. И, вот, во-вторых, дядя мне помог с работой. Между нами говоря, я же ничего не умел. Я мог ловить шпионов и вести допрос. Но на заводах это же не надо. Да и заводы не нуждались в таких, как я. Им нужны были квалифицированные рабочие. Оставалась только стройка. Но туда тоже надо было в очереди ждать, шёб попасть. А кушать надо сейчас. И мама беременна. Это был кошмар!
– Дядя Соломон устроил тебя на работу?
– Не просто устроил на работу. Он написал в Москву, своему брату Нафтали. Тот уже работал в центральном аппарате НКВД. И шё ты думаешь? Я не знаю, шё там и как, но буквально в течение пары недель меня пригласили в отдел кадров нашего областного управления. Я предъявил документы, мне задали пару вопросов, и всё. Прошло немного времени, и я оказался на работе в МГБ.
– Когда это было?
– Это было в конце 50-го года.
– И тогда ты познакомился с Нафтали?
– С Нафтали я познакомился позже. У меня была командировка в Москву. Я сам спросил дядю Соломона, можно ли позвонить Нафтали. Надо же человеку хотя бы спасибо сказать. Неблагодарность – это страшное дело! Дядя Соломон дал мне его телефон. По приезде в Москву я Нафтали позвонил. Он пригласил меня к себе в кабинет. Мы поговорили. Мне предложили даже чай!
– Ты выпил?
– Нет. Шё ты! Он такой большой человек! Генерал! Орденоносец! Чего там засиживаться, мешать человеку? Немного побеседовали. Я сказал ему большое спасибо, попрощался и вышел.
– Ну, и как он тебе?
– Большой человек! Таких сразу чувствуешь. Птицу по полету видно.
– А при чем он к нашему вокзалу?
– А! Да! Вокзал… Вокзала в Одессе после войны не было. Его разбомбили. На его месте поставили какую-то времянку из дерева. Стыдно было смотреть. Но шё поделаешь? У страны нет денег. Есть задачи и поважнее, чем вокзал. Да… Так вот. Где-то в конце 40-х – начале 50-х годов, что ли, Нафтали решил построить в Одессе вокзал. За свои деньги. Хотел сделать подарок родному городу.
– За свои деньги!? Ничего себе! Это же, какие деньги надо иметь?
– А тогда большое начальство много получало. Сталин щедро платил. Это тебе не сейчас. Большие люди, артисты, академики, за свои деньги, во время войны, строили танки и самолеты. Так и Френкель. Решил помочь родному городу. В благодарность. Вот человек был! Заказал проект, а строили пленные немцы. И построили буквально за считанные месяцы. А какой красивый получился! Скажи?
– Да. Красивый.
– И память осталась. Человека нет, а вокзал стоит. Правда, сейчас мало, кто помнит, кто это сделал. Висит там какая-то вывеска. Кто архитектор, и кто инженер. А про Нафтали Френкеля ни слова! Но все равно! Кому надо, те помнят. Так шё, земля ему пухом. И спасибо за всё!
– Ты сказал «в благодарность». А за что ему Одессу благодарить?
– А шё, не за что? Одесса дала ему путевку в жизнь! Кем бы он был, если бы не Одесса? Ты сейчас этого не поймешь. Ты сейчас живешь в Одессе. А, вот, когда-нибудь, может ты будешь жить где-то еще, тогда ты Одессу вспомнишь. И будешь скучать. И будешь ценить. И, возможно, тоже захочешь шё-то сделать для родного города. Дай бог, шё б у тебя была такая возможность! Как говорится, Одесса зай гезунт! Шёб Одесса была здорова! Многие большие люди живут сейчас в Москве, других городах, а родную Одессу помнят. Возьми, хотя бы того же Утесова… Так и Френкель. Жил в Москве, а Одессу помнил. И как же не помочь родному городу? Видит, шё вокзала нет, взял да и построил. Много таких людей? А-а! Раз, два и обчёлся.
– Да… Интересно… А вы больше не виделись?
– Виделись. Один раз. Я был в Москве в командировке, в середине 60-х, и решил его найти. Нафтали в то время уже был на пенсии. Я его разыскал, позвонил и приехал. Ты знаешь, а он был рад. Честное слово! Не знал, куда меня посадить. Жили они тогда вдвоем с женой. Постарел он, конечно. Старость не красит. Но выправка, глаза… Я привез подарки. А он не взял. Гордость! Попросил только фотографию, где я с вами и мамой. Поговорили. Вспомнили родственников. Он пошел меня провожать. И у дверей заплакал. Не выдержал. Больше мы не виделись. Только на его похоронах. Вот так, сынок… Такая история…
То была еще одна страница папиной жизни. А сколько еще таких? Судьбы отца и его родственников переплелись с судьбой Одессы. Впрочем, судьбы всех одесситов и были судьбой города. Никогда раньше не думал об этом. Мишка Япончик и Утесов до этого жили где-то далеко, какой-то своей большой жизнью. Я встречал их только в книгах и кино. Так же, как и Сталина. А оказывается, они были рядом. Все они знали Нафтали Френкеля, а Нафтали Френкель знал их. И был он дядей папы. Странно устроен мир. В моей детской голове это не укладывалось. Да я и сейчас поражаюсь зигзагам судьбы. А тогда просто не было слов. Перед величием тех людей и событий, все меркло. Ну, что я скажу отцу? «Пошли есть», или «не расстраивайся»? Мелко все это. Так мы и замолчали. И я, и папа, каждый по-своему, передумывали сказанное. Благодаря своим рассказам, отец возвращался в прошлое. Там оживали ушедшие люди. Спорили, желали, жили. В папиных рассказах мы с ними встречались. И хотя я их не знал, я их узнавал. И, вот, уже Сталин неспешно беседует с Френкелем, а Мишка Япончик сидит на стуле. Ждет конца их разговора. Я тоже там, и Утесов шепчет мне: «Ша! Тихо! Не мешай!» Папа прохаживается по кабинету Сталина, и жадно вслушивается в разговор. Я это вижу! Я этих людей знаю! Странно! Они, ведь, давно умерли. Но папа мне о них рассказал, и мне казалось, что и я был среди них.