Председатель Воронежской губчека Карпунин большими размашистыми шагами ходил по своему кабинету. Он только что получил телеграмму, которая привела его в сильное душевное волнение, досадливо и совестливо думал теперь о том, ч т о случилось на юге губернии. Месяц назад уехал он из Павловска, где работал председателем уездного исполкома, ЧП произошло в соседнем, Острогожском уезде, но теперь все они были «его» — уезды, волости, деревни… Его теперь боль и Старая Калитва. Карпунин, впрочем, и раньше знал от начальника Павловской уездной чека Наумовича, что слобода ненадежная, много там зажиточных, настроенных против Советов крестьян. Но никто еще из них не смел так открыто, с оружием в руках выступать против власти.
Карпунин, затянутый в гимнастерку, коротко стриженный, лобастый, с чисто выбритым хмурым лицом, подошел к столу, снова прочитал телеграмму:
В СТАРОЙ КАЛИТВЕ МЕСТНЫЕ КУЛАКИ И ДЕЗЕРТИРЫ РАЗГРОМИЛИ ПРОДОТРЯД. МЯТЕЖНИКИ ОРГАНИЗОВАЛИ БАНДИТСКИЙ ПОЛК, ТЕРРОРИЗИРУЮТ МЕСТНОЕ НАСЕЛЕНИЕ, УНИЧТОЖАЮТ КОММУНИСТОВ, СОВЕТСКИХ РАБОТНИКОВ, МИЛИЦИОНЕРОВ. ТРЕБУЕТСЯ СРОЧНАЯ ПОМОЩЬ ГУБЕРНИИ. ЖДУ УКАЗАНИЙ.НАУМОВИЧ
— Помощь пока не можем оказать, Станислав Иванович, — подумал вслух Карпунин, садясь за стол и закуривая тонкую дешевую папиросу. — Против полка мятежников одна наша рота губчека ничего не сделает… Время упущено.
Да, несколько дней, что прошли уже с начала кулацкого мятежа, были упущены. Здесь, в Воронеже, о гибели продотряда в Старой Калитве узнали только на третий день. В губисполкоме, да, пожалуй, и в губкоме партии факт этот недооценили — раньше в селах также случались стычки крестьян с красноармейцами из продотрядов, доходило и до драк. Но это, разумеется, была не стычка, а открытый, видимо, подготовленный заранее бунт, политическое вооруженное выступление против Советской власти. Мятежники взбаламутили всю округу, поставили под ружье несколько деревень. Теперь справиться с ними трудно.
Карпунин вызвал дежурного, велел ему найти Любушкина, начальника отдела по борьбе с бандитизмом, а в обиходе — бандотделом. Михаил Иванович скоро явился: чем-то еще возбужденный, с раскрасневшимся явно от спора лицом, в таких же, как и Карпунин, гимнастерке, галифе и сапогах. Небольшого роста, упругий и подвижный, Любушкин быстрыми шагами пересек кабинет председателя губчека, сел у стола в глубокое кожаное кресло, закинув ногу на ногу. Карпунин молча подвинул ему папиросы, и он, поблагодарив, закурил.
— Читал телеграмму, Михаил Иванович? — спросил Карпунин.
Любушкин кивнул: да, читал.
Карпунин понял, что за этим кивком стоит большее — Михаил Иванович уже хорошо изучил обстановку там, в Старой Калитве, наверняка что-то придумал. Он знал Любушкина и раньше, по Боброву, где они работали вместе с Алексеевским, бывшим председателем губчека, в ревкоме — оба считались инициативными, смелыми и быстрыми в решениях людьми. И тот и другой прошли хорошую партийную и чекистскую школу. Любушкин был и на милицейской работе, несколько лет возглавлял губернский уголовный розыск, потом уехал на Украину, воевал с бандами Петлюры. А Николай Алексеевский в свои девятнадцать лет возглавил губчека. Теперь же в связи с событиями в Старой Калитве губкомпарт назначил его чрезвычкомом, то есть комиссаром с чрезвычайными полномочиями при командующем объединенными вооруженными силами губернии — губвоенкоме Мордовцеве.
Словом, губкомпарт, ответственный его секретарь Сулковский уже предприняли важные оперативные меры. Завтра-послезавтра на юг губернии специальным эшелоном выедут вооруженные отряды, собранные со всех уездов, а также разрозненные красноармейские части при ревкомах, комиссариатах. Сила эта немалая, но, судя по всему, гораздо меньшая, чем у повстанцев — они вон полки даже заимели. И Сулковский обязательно вызовет его, Карпунина, и спросит, что они, чекисты, намерены предпринять.
— Так что же будем делать? — спросил Карпунин у Любушкина, глазами показывая на телеграмму. — Положение серьезное. Смотри: каких-то два-три дня прошло, а что кулачье там натворило.
— Тут не только кулаки, Василий Миронович, — возразил Любушкин. — Поработали эсеры, не обошлось, думаю, без антоновской агентуры.
— Есть сведения, Михаил Иванович?
— Кое-что есть, — Любушкин потянулся к пепельнице, смял окурок, отряхнул галифе от табачных крошек. — Родионов накануне восстания успел передать: в Калитву приезжал какой-то человек в офицерской папахе, дня три гостил у Трофима Назарука, собирал людей. Бегали к Назаруку и лавочник, и Митрофан Безручко, и Кунахов…
— Давно это было?
— В конце сентября. Назарук рассказывал соседям: мол, приезжал свояк из Тамбовской губернии, попили самогонки, говорили за жизнь. А жизнь, дескать, там, на Тамбовщине, малость полегче, Антонов дал мужику свободу, отменил продразверстку… Мы установили потом, что «свояк» этот, Лапцуй, — из антоновского штаба, бывший белогвардейский офицер. Кстати, с год назад был в руках армейской разведки, но каким-то образом бежал. А был приговорен к расстрелу.
— Жаль, что упустили, — вздохнул Карпунин. Он откинулся на спинку высокого, темного дерева стула, повернул голову к окну, за стеклами которого вяло сыпался снег, помолчал.
— Губком ждет от нас решительных и незамедлительных действий, Михаил Иванович. Нужны сведения о повстанцах, о зачинщиках восстания, о вооружении, связях с антоновцами… Кстати, а кто этот «полк» бандитский возглавил?
— Бери выше, Василий Миронович, — уже дивизия. Воронежская повстанческая дивизия, — сказал Любушкин. — Назначили было командиром Григория Назарука, но тот в Красной Армии был рядовым, мало что смыслит в военном деле. Хотели поставить Нутрякова — это кадровый офицер, каким-то ветром занесло его в Калитву… Так вот, Нутряков — штабист, воевал у Деникина. Командовать дивизией отказался. Мол, привык иметь дело с картами, а не с солдатами. Есть там еще одна серьезная фигура, Митрофан Безручко. Этот местный, из зажиточных крестьян, грамотный. Был у Мамонтова, после разгрома бежал, притаился дома. Его на политотдел поставили.
— Ишь ты, — крутнул головой Карпунин. — Даже политотдел?
— Да, взялись за восстание по-настоящему, все признаки регулярной армии. Не зря, не зря приезжал этот «свояк». Антоновская рука чувствуется.
— Сведения твои проверенные, Михаил Иванович?
Любушкин красноречиво поднял брови:
— Что за вопрос, Василий Миронович? Степан Родионов, коренной житель Старой Калитвы, чекистам помогает давно, так что… Его вынудили вступить в один из полков, пригрозили: дескать, откажешься — расстреляем. Собственно, это их основной метод «мобилизации». — Любушкин невесело улыбнулся, а Карпунин по-прежнему сидел хмурый, строгий.
— А связь с Родионовым?
— Через Гороховку. Все там отработано, Василий Миронович.
— Хорошо. — Карпунин расстегнул верхнюю пуговицу гимнастерки, облегченно покрутил головой, спросил: — Какие у вашего отдела предложения, Михаил Иванович? Что скажем товарищу Сулковскому? — при этих словах он глянул на телефон, словно ждал звонка именно в этот момент.
— Прежде всего разведка, Василий Миронович. Мы представляем положение в Старой Калитве в общих чертах, много неясного. А главное — мы не знаем об их планах, намерениях.
— Так, так, — соглашался Карпунин. — Кого думаешь послать?
— Павла Карандеева, из моего отдела. Он бывший фронтовик, находчивый, в сложной ситуации не растеряется.
Карпунин покачал головой:
— Карандеев заметная фигура. Он работал в Павловске, у Наумовича, его могли там видеть…
— В Старой Калитве он не бывал, Василий Миронович. Я спрашивал. Уехал из Павловска в девятнадцатом году, люди забыли, поди.
— Забыли!.. — с сомнением в голосе повторил Карпунин. — А если нет? Если окажется у повстанцев человек, который видел Карандеева, помнит, кто он такой?.. Нет-нет, не годится так необдуманно рисковать. Давай-ка, Михаил Иванович… женщину подберем. Дело, понимаю, очень опасное, но женщине там будет легче, убежден. И внедряться, и вообще… Я бы предложил Катю нашу.
— Вереникину?!
— Да, ее. А что? За плечами дивчины голодное детство, гимназия, смерть родителей, общественная и партийная работа, учительство… Главное — ее классовая, непримиримая позиция. Коммунист она настоящий, не дрогнет.
— Она бывает иногда очень прямолинейной, Василий Миронович, ты же знаешь.
— Знаю. Ну и что? Ты подучи ее, расскажи, что к чему… Как думаешь: согласится?
— Согласится, — уверенно сказал Любушкин. — Она ж — огонь девка! Только намекни.
— Ну, хорошо. А связником у нее пусть будет Карандеев. Встречи организуйте в глухих местах… Словом, продумайте. Лучше через Родионова.
— Понятно.
— Теперь вот что, Михаил Иванович. Нужен, думаю, конный отряд, под видом банды. Также для разведки, для установления «контактов» с повстанцами. Пусть эта «банда» будет независимого поведения, анархического, что ли… Действовать надо самостоятельно, создавать видимость грабежей, разбоя… Тут подумать надо хорошенько. Понимаешь, — Карпунин, видно, загорелся собственной идеей, оживился, — с этим отрядом горы можно своротить. Не столько воевать, сколько стараться вмешиваться в их планы, путать их. И — кровь из носу! — заманить главарей банды в ловушку, вызвать их на «переговоры»…
Зазвенел телефон, и Карпунин быстро взял трубку.
— Слушаю. Да, это я, Федор Владимирович… («Сулковский», — сказал он Любушкину, и тот прикрыл глаза — понимаю, дескать).
— …Федор Владимирович, мы кое-что уже подготовили, Любушкин как раз у меня… Хорошо, через час будем в губкоме.
Карпунин положил трубку, устало потер ладонью лоб.
— Иди, Михаил Иванович, разговаривай с Вереникиной. Если согласится… тогда уж и я с ней поговорю. Надо дивчине прямо все сказать. Из Старой Калитвы можно и не вернуться.