Зоя наотрез отказалась лежать в больнице: кровоподтек на ноге мало-помалу рассасывался, занимать чье-то место она не хотела, ходила уже без посторонней помощи, а значит могла лечиться амбулаторно, Главное же — Русанова хотела быть дома, в кругу семьи. Потрясение, которое она пережила в ту памятную ночь, не прошло для нее бесследно. Зоя теперь часто и беспричинно плакала, боялась оставаться дома одна и настояла, чтобы Виктор Иванович поставил на дверь еще один замок. Он сделал это, понимая, что у жены — депрессия, помогал ей выбраться из сложного душевного состояния. Виктор Иванович говорил жене, что все происшедшее — случай, слепой и дикий, не надо так углубляться в мысли о всяких Маньяках, надо найти в себе силы, перебороть страх, забыть все, что произошло, отвлечься. Преступника рано или поздно найдут, он за все ответит по Закону.
Зоя слушала мужа с недоверчивой улыбкой на губах. Она плохо представляла себе розыскное дело, считала, что найти человека, подложившего им в вагон взрывчатку, такое же бесперспективное дело, как и штопка носков в темноте, и Виктор Иванович, как мог, убеждал ее в обратном, Он говорил, что существует целая наука и действенные методы розыска, что подняты на ноги работники милиции, не говоря уже об их управлении госбезопасности, опрошены многие пассажиры, работники железной дороги, ведется определенная работа и в уголовном мире — не думай, что там все однозначно относятся к этому подлому взрыву.
— Хорошо, Витя, хорошо, — соглашалась Зоя. — Ищите. Только ты, пожалуйста, приходи домой обедать и Сереже накажи, чтобы в вечернее время сидел дома. А звонить теперь в дверь знаешь как надо? Два длинных звонка и один короткий, Я буду знать, что это кто-то из вас. Никто ведь не знает, о каких звонках мы договорились, правда?
— Ладно, давай так будем звонить, — уступал Виктор Иванович жене — осунувшейся, похудевшей, с возбужденным блеском в глазах.
— Витя, и еще договорись, пожалуйста, в домоуправлении, чтобы нам на входную дверь, в подъезде, блок-прибор поставили. Видел, да? Только жильцы нашего подъезда и будут знать код, и никто посторонний не войдет.
Виктор Иванович пообещал ей и это, размышляя о том, что надо как-то потактичнее, без излишнего нажима, показать Зою врачам-психиатрам, полечить ее. Конечно, в санаторий она в ближайшее время не поедет, об этом и думать не стоит, а вот пригласить домой специалиста просто необходимо. Лучше, наверное, если придет кто-то из ее коллег — это будет естественно и, видимо, результативно.
О том, что у него происходит в семье, Виктор Иванович рассказал генералу. Иван Александрович пожелал встретиться с Русановой и в ближайший же вечер вместе с Виктором Ивановичем пришел к ним в дом, держа в одной руке букет красных гладиолусов, а в другой — пакет со спелыми, ароматно пахнущими грушами.
Зоя лежала на диване, читала какой-то журнал. Смутилась, увидев гостя, хотела подняться, морщась от боли, но Иван Александрович бурно запротестовал, замахал руками, и Русанова осталась лежать.
— Цветы и фрукты для поднятия жизненного тонуса, Зоя Николаевна! — бодро оказал генерал, я она благодарно улыбнулась, тут же послав мужа за вазон в соседнюю комнату.
Иван Александрович сел в кресло у дивана, стал вежливо и заинтересованно расспрашивать Зою о самочувствии, а она вдруг решительно прервала его:
— Я, конечно, поправлюсь, Иван Александрович. Но те женщины, что ехали со мной и погибли… — глаза Русановой наполнились слезами. — Как можно все это простить? И как можно жить в страхе, в отчаянии? Боишься выйти на улицу, боишься открыть дверь… Что же это делается, Иван Александрович?! У нас же не было такого! По телевизору без конца показывают преступников, в газетах пишут, по радио говорят… Даже вот в нашем, медицинском, журнале и то…
— Зоя Николаевна, дорогая, не нужно так драматизировать события, прошу вас! — мягко сказал генерал и коснулся руки Русановой. — Говорить о преступности стали больше, верно, и вас лично это теперь коснулось, и все же я прошу вас…
— Иван Александрович, что бы вы ни говорили, положение все равно тяжелое, тревожное. Жить стало неуютно, страшно. И это вы знаете лучше меня. И почему-то преступность коснулась прежде всего нас, женщин, — убийства, изнасилования, грабежи… Теперь и взрывать в поездах стали. Мне страшно, Иван Александрович! У меня все время перед глазами развороченное купе, трупы этих несчастных, стоны и крики раненых. А я, врач, ничем не могу им помочь, потому что сама… сама… — она всхлипнула.
— Зоя, милая, успокойся!
Виктор Иванович, вернувшийся в комнату с вазой, наполненной водой, подал жене успокоительные капли — они стояли у нее на тумбочке, перед диваном. Зоя выпила, откинулась на подушку, полежала минуту-другую молча. Бледное лицо ее зарозовело, изменилось выражение глаз — на встревожившихся мужнин смотрела теперь несколько успокоившаяся, но по-прежнему больная женщина.
— Вы меня извините, Иван Александрович, — негромко оказала Русанова. — Не сдержалась, не смогла себя сдержать.
— И вы меня извините, Зоя Николаевна, — генерал развел руками, добродушно, ласково улыбался. — Но если можно и если вас это не выведет снова из душевного равновесия…
— Говорите, говорите, — согласно кивнула она. — Мне лучше.
— Если можно, вспомните в подробностях ваш отъезд, людей, которые, так или иначе, почему-то привлекли ваше внимание. Понимаете, Зоя Николаевна, тут может быть несколько версий; вероятно, Виктор Иванович с вами говорил на эту тему. Взрывчатку могли подложить и задолго до отхода поезда, скажем, в вагонном депо. Могли принести в момент посадки…
— Да, я уже Виктору рассказывала, — Зоя посмотрела на мужа, который сел на диван, у нее в ногах. — Когда Витя ушел, я обратила внимание на одного молодого человека. Он как-то спешил… нервничал, что ли? Вошел в соседнее купе, побыл недолго, может с полминуты всего, и вышел. Я еще подумала: что это он так торопится? До отправления поезда еще было время.
— А что у него были за вещи?
— Н-не знаю, не запомнила. Но что-то очень легкое — портфель, «дипломат», может сумка какая. Он быстро прошел мимо меня, а вещи были у него сзади, он их вот так держал, — и Зоя показала, как именно.
— А в чем был одет? Как выглядел?
— Кепка на голове, это точно. Такая, знаете, блатная: маленькая, с коротким козыречком. Впрочем, такие сейчас многие носят. Парень молодой, моложе нашего Сергея года на три-четыре. Лет восемнадцать, не больше. Одет во все темное — рубашка, брюки. И кроссовки какие-то синие, может это и кеды были, я, честно говоря, не приглядывалась. Но главное, чем он обратил на себя внимание, — спешил… Больше я ничего не помню, Иван Александрович. Знала бы… Но, может быть, этот парень никакого отношения к взрыву и не имеет, а?
— Может, и не имеет, — согласился генерал. — Мы с Виктором Ивановичем это проверим. Но подозрения на этого молодого человека, которого вы, Зоя Николаевна, видели, имеются: в одном из мусорных! баков на вокзале найдена как раз такая кепочка, о которой вы нам рассказали.
— Да?! — Зоя приподнялась на локтях. — Я бы, наверное, могла и парня узнать. Если вы, конечно, найдете его.
— Найдем, обязательно найдем!
Иван Александрович поднялся, попрощался с Русановой за руку, улыбнулся ей ободряюще.
— Поправляйтесь. Зоя Николаевна. Все будет хорошо.
— Спасибо.
— Ну, нам с Виктором Ивановичем пора — дела.
— Поняла, поняла. Ничего, скоро Сережа придет, он звонил. Витя, ты там дверь хорошенько закрой, я не буду вставать.
— Обязательно, не волнуйся,
Иван Александрович и Русанов спустились в лифте вниз, сели в поджидавшую их «Волгу», поехали в управление.
— На парня обратила внимание и проводница, Иван Александрович, стал рассказывать Русанов. — Я беседовал с ней. Проводница то же самое показала: кепочка, надвинутая на глаза, портфель в руках, торопливость.
— Да, да, — говорил генерал, слушая Русанова. — На вокзалах, у поездов, все обычно спешат, приметы поведения человека к особым не отнесешь. И все же, Версия о мести судье Букановой вполне жизненная: от преступников можно ждать чего угодно. Поднимите в суде Промышленного района все дела за последние годы, проверьте тех, кто, скажем, в этом году вернулся из мест заключения. Поговорите с работниками суда, может, они что-то дельное нам подскажут. А о уголовным розыском…
— Я уже говорил с Соколовым, Иван Александрович. Они свою версию отрабатывают.
— Хорошо, — генерал не смог подавить вздоха, сидел грустный, рассеянно смотрел перед собой. — Вот ведь жизнь какой стороной к нам повернулась, Виктор Иванович. Собственным женам безопасность обеспечить не можем.
Доехали они быстро.
Уже у входа в управление, открывая тяжелую, массивную дверь, генерал сказал Русанову:
— Возьмите в свою группу еще несколько работников. Разбрасываться не годится. Коняхин с Кубасовым пусть по-прежнему занимаются «золотым делом», а взрывом — Попов и Гладышев. Преступников или преступника нужно найти как можно быстрее. А, скажем, версия о мести жене военнослужащего? Как, вы говорили, ее фамилия?
— Тафеева.
— Почему не мог отомстить офицеру Тафееву бывший его подчиненный?
— Мог, — согласился Русанов.
— Значит, и эту версию нужно проверить. Съездить в часть к Тафееву, поговорить с ним и сослуживцами… Ну, и уточнить данные других пассажиров, ехавших в том злополучном купе.
— Это мы сделаем, Иван Александрович.
Они вошли в вестибюль здания — просторный, ярко освещенный, — ответили на приветствие дежурного прапорщика, пошли к лифту. Генерал продолжал развивать свою мысль:
— Но самое гнусное в этой истории то, что человек, которые подложил взрывчатку… впрочем, какой это человек? Зверь!… Так вот, этот тип может ведь повторить акт вандализма. Ваша версия о мести конечно же убедительна, но он мог и просто так сунуть заряд взрывчатки под сиденье в купе. Потешиться, так сказать. Свести счеты с человечеством вообще, с обществом.
— Все может быть, Иван Александрович. Я об этом думаю теперь день и ночь.
— Ну, ночью все же надо спать, — скупо улыбнулся генерал. Они поднялись уже на третий этаж, стояли у двери приемной. — А иначе, какой из вас будет работник?
* * *
Оперуполномоченные Попов и Гладышев за короткое время установили прижизненные связи погибших (в больнице от ран умерла еще одна женщина), беседовали с ранеными и железнодорожниками, но это мало что дало. Военнослужащий Тафеев, к которому ехала жена, оказался майором, служил в штабе части, категорически отрицал даже саму мысль о мести. Он был подавлен случившимся, плакал, не стесняясь своих слез, говорил, глядя на стоявший на столе портрет миловидной женщины, что жили они с Любой душа в душу, вырастили сына, который пошел по его стопам и учится сейчас в военном училище…
Уезжали чекисты от майора Тафеева с тяжелым сердцем.
Отпала версия о мести еще одной женщине: она приезжала в гости к сыну в Придонск. Кто и почему мог ей мстить? За что? Женщина лежала в больнице в райцентре, недалеко от станции Лысуха, транспортировать ее в город было опасно. Говорила она с трудом, да и рассказать ничего существенного не могла: не видела, не обратила внимания, не помнила… Тем не менее мстить ей тоже никто не собирался, в этом она была убеждена.
Оставалась судья Буканова. Ее дочь рассказала Русанову (Виктор Иванович попросил женщину зайти в управление), что Галине Андреевне конечно же могли мстить. Судьей она была принципиальной, с подсудимыми держала себя строго. Но никто и никогда прямых угроз ей не высказывал, а что у людей на уме — одному богу известно.
Виктор Иванович слушал дочь судьи, зрелую уже женщину, мать двоих детей, с заплаканными глазами и черной косынкой на голове, сочувствовал ей, пытался утешить.
…Спустя несколько дней Попов и Гладышев принесли из суда несколько дел, которые прошли через руки Букановой. Виктор Иванович внимательно читал их — и обвинительные заключения, и решения суда. Дела были как дела — и убийства, и крупные хищения с завода, и изнасилование, и хулиганство. Таких дел в любом суде — десятки, сотни. Осужденные отбывали наказание, кое-кто из них уже вернулся. Русанов вглядывался в лица на фотографиях — неужели кто-то из этих людей поднял руку на народного судью, да еще уничтожил при этом невинных людей?
Лица на фотографиях были малосимпатичны, если не сказать большего, и все же Виктор Иванович сдерживал эмоции — он не имел на них права. Нужны факты, доказательства. Он, начальник отдела госбезопасности, должен иметь прежде всего их, а его личные симпатии и антипатии к осужденным ни при чем.
Виктор Иванович решил, что нужно проверить в первую очередь тех, кто вернулся из колонии. Их набралось пятеро. Выписал столбиком фамилии:
1. Иванов А. Б.
2. Пьяных И. И.
3. Дюбелев Г. И.
4. Скворцов В. М.
5. Сидякин М. Я.
Потом позвонил в фотолабораторию, попросил старшего лейтенанта Баранова зайти, и тот скоро явился к нему в кабинет, выжидательно и спокойно смотрел на Виктора Ивановича, ждал.
Русанов положил перед ним пять фотографий.
— Нужны копии, Николай Васильевич. Сделай, пожалуйста.
Баранов сказал: «Сделаю, товарищ подполковник», забрал фотографии, ушел, а примерно через полчаса Виктор Иванович рассматривал одну из фотографий, снова задавая себе вопрос: где и когда он видел уже это лицо? Ведь попадалось где-то, это совершенно точно!
Он выдвинул нижний ящик стола, стал перебирать снимки, которых набралось уже немало за эти последние два-три месяца. Вот и митинг на площади Ленина, перед зданием обкома КПСС, где был снят его Сергей, вот какая-то группа молодежи с раскрытыми, кричащими ртами; вот еще группа — один пьет из горлышка водку, двое других смотрят на него, хохочут… Стоп! Вот же он, этот парень!
Виктор Иванович сравнил снимки: да, сомнений не оставалось, лицо одно и то же. Только на одной из фотографий парень стриженый, приготовленный уже для отсидки, а на этой — с короткой, но все же нормальной прической.
На фотографии, взятой из суда, значилось на обороте:
«Дюбелев Геннадий Иванович. Осужден н/с Промышленного района г. Придонска на семь лет по статьям 146 и 108 УК РСФСР. 12.2.82 г. Судья Буканова».
Так-так. Значит, судя по фотографии, этот самый Дюбелев — в Придонске, и занялся политической деятельностью? Уголовник и политика — ничего себе, сочетание! Правда, Дюбелев мог оказаться на площади случайно. Отчего не похулиганить, не порезвиться на свежем воздухе, тем более что есть о собой бутылка водки?!
На этот раз Виктор Иванович сам спустился в цокольный этаж здания, в фотолабораторию, спросил Баранова: почему он снял именно этих людей, с водкой? Чем они привлекли его внимание?
— Да кричали эти парни громче всех, Виктор Иванович, — сказал с улыбкой старший лейтенант. — Я имею в виду, конечно, экстремистские лозунги. Ну, и пили тут же. Словом, бросались в глаза. Как было не снять.
— Понятно. Благодарю.
Русанов вернулся к себе, еще раз просмотрел дело Дюбелева. Тип, разумеется, малоприятный — рецидивист, судим дважды. Такой может выкинуть что угодно.
Виктор Иванович вызвал Попова с Гладышевым, велел им съездить на железную дорогу, показать фотографию Дюбелева проводнице вагона, в котором был взрыв. А сам отправился домой (время обеда как раз подоспело) — пусть глянет на фотографию и Зоя.
Она, посмотрев на снимок несколько секунд, сказала уверенно:
— Нет, Витя, это не он. Того парня я бы узнала.
Неутешительные вести привезли и Попов с Гладышевым.
Одна за другой отпадали и другие «кандидатуры» — у всех оказывалось железное алиби. Неужели версия о мести ошибочна?! Голова Виктора Ивановича раскалывалась от дум.
Определенные надежды он связывал с экспертизами. По просьбе чекистов их проводили несколько, но криминалисты могли ответить лишь на технические вопросы: из чего было сделано взрывное устройство, в чем оно находилось, какая мощность заряда, из чего нарублена «начинка». Это, безусловно, очень важно, ибо дает нити дальнейших поисков, но все же эксперты не могли сказать главного — кто именно принес в вагон портфель со взрывным устройством. На этот вопрос должны были ответить они, чекисты.
…Попов и Гладышев побывали все же у Дюбеля на квартире. Генка, увидев их, переменился в лице. Но скоро понял, что ничего серьезного ему пока не грозит. Чекисты «сеяли», то есть отрабатывали свою версию среди уголовного элемента, это было знакомо по некоторым книжкам, которые Дюбель прочитал в колонии, да и в разговорах с корешами не раз говорилось о таких вот методах работы как чекистов, так и парней из угро. Загребали в сети как можно больше тех, кто мог бы выкинуть тот или иной финт, а там работали с каждым. Генка сообразил, что у чекистов никаких доказательств его вины пет, вопросы были обычные: где был в ночь с первого на второе августа? Кто может подтвердить? с кем встречался в этот вечер? и прочие. Ответы на такие вопросы у Дюбеля уже были приготовлены: он-то хорошо знал, что к нему могут прийти менты. Чекистов, по правде говоря, не ждал. Но — что в лоб, что по лбу, хрен редьки не слаще.
Чекисты также ушли ни с чем. Они не сказали ему ничего о взрыве в поезде, а он, разумеется, и намеком не дал понять, что что-то знает. Пусть ищут. А он, Дюбель, примет кое-какие меры. Щегол ни при каких обстоятельствах не должен попадаться оперативникам на глаза. Не дай бог, проговорится. Урка еще зеленый, не тертый жизнью и мало битый, за таким глаз да глаз нужен. А остальные кореша из его двора ничего не знают. Даже мать ни о чем не догадывается. Правильно он поступил, что мастерил бомбу в тайне от всех — вон как пригодилось.
Вечером он отыскал Щегла, сказал ему с глазу на глаз, что приходили из КГБ, интересовались, где он, Генка, был такого-то числа и с кем…
— Ну? — напряженно спрашивал Игорек, и губы его тряслись.
— Что «ну»? Сказал, что гулял, в кино ходил… Да ты не трясись, Игорек. Придумай что-нибудь и стой на этом мертво. Понял? Твердые показания — это, я тебе скажу, могила! Стена!
— А что там было, Геныч? В поезде?
— Ну, шарахнуло… Черт его знает, не пойдешь же спрашивать. Слышал я, что кто-то с полки упал, кто-то нос разбил…
— А-а… А мне говорили, что кого-то там убило. Женщины…
— Брехня! Не слушай ты никого. У нас наговорят — с воз и малую тележку… Ты вот что, Игорек. На-ка червонец, смотай в гастроном, еще час до закрытия. Попроси у Надьки бутылку водки, скажи: Дюбель, мол, просил. А потом придешь в скверик, за баней. Я тебя там ждать буду. Выпьем, поговорим. Усек?
— Усек, — мотнул головой немного повеселевший Щегол и умчался за спиртным.
Генка напоил его в тот вечер до помутнения, вдалбливал парню:
— Ничего страшного не случилось, если даже и отбросили копыта две-три дуры, а вякнешь где — вот! — И приставил к горлу Игорька колючее острие финки.
Насмерть перепуганный Щегол клялся Дюбелю, что «ни одна собака ничего никогда не узнает», что молчать он будет «до гроба».
— Ты и потом молчи, — усмехнулся Генка и поволок мычащего Игорька к подъезду его дома.
А дня через два в вечерней городской газете появилось следующее объявление:
«Уважаемые товарищи!УКГБ. УВД».
Второго августа текущего года, ночью, в результате теракта в купе поезда № 99, следующего до Краснодара, погибли две женщины, еще одна скончалась в больнице, шесть человек ранены. Всех, кто может что-либо сообщить о преступниках, просим позвонить по телефону… Анонимность сведений гарантируем.
Объявление это было передано и по областному телевидению.
* * *
Уже в восьмом часу вечера к Русанову зашли Коняхин и Кубасов. Лейтенанты доложили, что выявили круг знакомых Криушина. Был он довольно обширным, но в близкие отношения Криушин почти ни с кем не вступал.
— Женат он не был, это известно, — сказал Виктор Иванович, выслушав оперуполномоченных. — Но если он нормальный мужчина, у него должна была быть женщина. Так, Валера?
— Так, — согласился Коняхин. — И женщин у него на заводе было несколько. Но все они теперь напрочь отрицают какую-либо интимную связь. Да, знали Эдьку Криушина, да, встречались… Но ничего «такого» не было. Он принцессу искал, не иначе.
— Они, эти женщины, знают о его смерти?
— Знают. Слух каким-то образом удивительно быстро распространился по заводу, все в курсе.
— А кто был в числе его симпатий?
— Ну, список довольно условный, Виктор Иванович. — Кубасов положил перед Русановым листок с фамилиями. — Подлинные отношения действительно теперь сложно установить.
Русанов кивнул, углубился в чтение, делая на полях листка карандашные пометки. Остановил руку против фамилии «Долматова В. В.». Но не фамилия привлекла его внимание. Спросил:
— «Зав. ЗИБом» — это что?
— Заводской изолятор брака. Отходы там всякие, Виктор Иванович, бракованные детали. Проще сказать — кладовая отходов.
— Говорили с этой Долматовой?
— Говорили. Криушина она знала, говорит: как же, электриком у нас был, лампочки менял. О смерти его слышала, кто-то из женщин сказал.
— Связь с Криушиным отрицала?
— Да. Чепуха это, говорит, все, наговор, если этот Криушин и имел что-то ко мне и языком обо мне трепал, то меня это нисколько не интересовало. Он не в моем вкусе. А скоро я замуж вышла.
— Это соответствует истине?
— Да, соответствует. Муж — военнослужащий, прапорщик в одной из частей гарнизона.
— Так-так. Будем считать, что вы, товарищи, сделали предварительную работу на «Электроне», — говорил Русанов, — А теперь придется пойти по второму кругу, копнуть поглубже, поискать новых знакомых Криушина, да и со старыми, вам уже известными, пообщаться еще. С первого раза люди могут что-то и недоговорить, укрыть.
— Говорили вроде бы вполне искренне, Виктор Иванович, — даже обиделся Кубасов.
— Когда вы не будете докладывать мне «вроде бы», тогда я буду убежден, что с вами говорили предельно искренне, — Русанов нажал на эти слова. — А так нас могут водить за нос. Логика тут понятная: признаваться страшно, лучше отказаться от всего. Не видел, не знаю, не помню. Тем более что слух о смерти Криушина прошел, удобнее ситуации для умалчивания не придумаешь. Кстати, Валера, что сообщили из Москвы? Я имею в виду причины смерти Криушина.
— Несчастный случай, Виктор Иванович. Эксперты подписали протокол единогласно.
— Хорошо, идите.
Лейтенанты ушли, а Виктор Иванович, включив настольную лампу, снова углубился в бумаги. Дела валились на него одно за другим, забот с каждым днем прибавляется и прибавляется. Конечно, основная забота его отдела — это «золотое дело», но как теперь поставить на второй план взрыв в поезде? Как забыть О том, что Андрей Воловод в больнице, в реанимации, уже две недели не приходит в сознание?! Водитель, сбивший его, не сбежал, отвез Воловода в больницу. ГАИ установила, что наезд случился из-за того, что отказали тормоза, лопнул один из тормозных шлангов, это доподлинно установила техническая экспертиза. Вот не повезло Андрею! Надо будет сходить к нему, как только он придет в себя, поговорить. Этот капитан милиции Русанову нравился, он душой тянулся к нему. Захотелось повидать его, а если и получится, то поговорить о делах. Битюцкий, правда, сказал, что ничего интересного Воловоду на «Электроне» не удалось добыть. Сейчас там работает другой человек, не менее квалифицированный…
Русанов слушал Битюцкого молча. Возразить полковнику милиции было нечего — ему лучше знать свои кадры. И внешне у него с начальником областного управления БХСС остались те же, почти приятельские, отношения. Но после беседы с Жигульской, после напористых объяснений Битюцкого Виктора Ивановича стал точить червячок сомнения: а вдруг? В самом деле, зачем Альберту Семеновичу было ходатайствовать перед начальником паспортного стола о каком-то Криушине-Калошине? Ну, рыбачили вместе, ну, выпивали. Но ведь речь-то шла об очень серьезном деле — выдаче паспорта на другое имя! Неужели действительно Битюцкий ничего не знал, все принял за чистую монету, и этот самый Криушин обвел его, опытнейшего работника милиции, вокруг пальца?! Очень сомнительно, очень! Тогда что стоит за этим его звонком Жигульской?… Почему он даже не попытался чем-то помочь женщине — ведь у них были, судя по всему, неплохие, почти приятельские отношения. А он безжалостно бросил ее на произвол судьбы…
Русанов поднял глаза, посмотрел на стул, на котором сидел в тот день Битюцкий, явственно услышал его уверенный, хорошо поставленный голос. Таким людям верят, они располагают к себе. Неужели только это стало для начальника паспортного стола решающим фактором? Сомнительно, черт возьми! И он, и она чего-то недоговаривают. И добровольно не скажут, это ясно. Люди взрослые, опытные, знали, на что шли, И ладно бы, заменила Жигульская паспорт какому-нибудь Иванову-Петрову (да и то надо было бы разобраться — зачем честному человеку другая фамилия? Да, есть случаи, меняют, но причина всегда уважительная и понятная: старая — неблагозвучная, смешная, глупая… — да мало ли как могла прийти к человеку его фамилия!), но ведь Криушин стал Калошиным, скорее всего, потому, что хотел скрыть следы своей преступной деятельности. В этом нет никакого сомнения! И путь к истине лежит теперь только через скрупулезное расследование, через установление связей Криушина на заводе. Не может быть, чтобы никаких следов на «Электроне» не осталось. Правильное он принял решение, заставив Коняхина с Кубасовым снова поработать на заводе. Там — корни преступления, там разгадка тайн. Вполне возможно, что и эта история с заменой паспорта повернется совсем неожиданной стороной. А пока что Жигульская отстранена от дел, будет сурово наказана. И пусть подумает на досуге: стоит ли ей молчать и брать всю вину на себя? Рано или поздно он, Русанов, истину знать будет.
Виктор Иванович снял трубку телефона, позвонил в больницу, где лежал Воловод, спросил дежурного врача: что нового? Врач ответил, что новостей нет, но он помнит о необходимости позвонить в КГБ. Еще врач сказал, что так же ежедневно звонит в реанимацию полковник милиции Битюцкий и тоже просит сообщить незамедлительно, если Воловод придет в себя.
— Понятно, — сказал Русанов и, попрощавшись с врачом, положил трубку.
Что ж, звонки Битюцкого вполне объяснимы: начальник справляется о здоровье подчиненного. Но надо быть плохим или малоопытным чекистом, чтобы в этой ситуации не подумать пошире, не пофантазировать — а случайно ли то, что произошло с Андреем Воловодом?
Виктор Иванович достал из сейфа рабочую папку, полистал знакомые страницы — докладные и рапорты своих сотрудников, собственные схемы взаимосвязей. «Золотое дело» выглядело на этих схемах пока что в зачаточном состоянии: несколько кружков, соединяющие их линии, вопросы и восклицательные знаки, две-три фамилии…
Он стал рисовать новую схему, как бы отказавшись от тех, прежних, стремясь не попадать под их влияние.
В центре листа Русанов начертил прямоугольник, вписал в него слова: «Золотой слиток», протянул от него линии к другим прямоугольникам. В этих прямоугольниках появились фамилии: Безруких (таксист), Мамедов (перекупщик золота), Криушин (один из расхитителей золота). От прямоугольника «Золотой слиток» потянулись еще линии — к пустующим пока квадратам. Подумав, Русанов решительно вписал в один из них: «Литье слитков. Кто?» В соседнем квадрате появилось слово: «Организатор».
В прямоугольник с фамилией «Криушин» Виктор Иванович вдруг непроизвольно вписал: «Битюцкий. Жигульская». Это поначалу резануло глаз, а мозг воспротивился. Какое отношение имеют к «золотому делу» начальник областного управления БХСС и начальник (теперь уже бывший) паспортного стола?
Виктор Иванович хотел было уже зачеркнуть эти две фамилии из схемы. Но между ними твердо стояло — «Криушин», и эта фамилия как магнитом удерживала две остальные.
Нет, так просто эти три человека не могли оказаться рядом! Что-то объединяло их. Но что?