К концу октября погода испортилась окончательно. Отстояли свое золотые дни бабьего лета, надвинулся на Придонск холод и дождь, свирепый ветер рвал с деревьев на улицах и в скверах последние желтые листья, раздевал их донага. Нанесло откуда-то и первую снежную тучу, снег просыпался на город крупой, скоро растаял, его снова сменил дождь. Все живое куталось и пряталось в тепло, под крыши, усиленно задымила теплоэлектроцентраль, выбрасывая в серое низкое небо клубы равнодушного ко всему белого дыма. Транспорт бегал по городу грязным, машины брызгали водой из луж на прохожих; дома, летом гораздо привлекательнее, ежились сейчас от сырости, тускло блестели стеклами окон.

Мало было в городе тех, кто радовался такой погоде, холоду и слякоти, и все же такие люди в Придонске были и непогоду ждали терпеливо, с надеждой.

…Генка Дюбель, получив задание от Басалаева, давно уже высмотрел подходы к складу с оружием. Раза три он бывал на Второй Лесной, «гулял» по улице или кого-нибудь «ждал», остановившись напротив неказистых сараев-складов, стоявших по ту сторону ограды из колючей проволоки. Ограда действительно серьезного препятствия не представляла, проволока была в один ряд, кое-где зияла дырами, слабо держалась на гвоздях. Вояки, видно, не допускали мысли, что кому-то в городе понадобится проникнуть через забор. К тому же часть охранялась, караулы бдительно и круглосуточно несли службу, каждый, кто шагнул бы за проволоку, тут же был бы замечен часовым.

Но Генка, хорошо знающий порядки за проволокой, заметил важные для себя детали: с этой стороны складов, на виду у Второй Лесной, часовые не ходили — стерегли замки и пломбы на дверях. А тут были высокие (метра три от земли) зарешеченные окна — кто в них может проникнуть?

Боб сказал Генке, какое именно окно будет подготовлено — четвертое от левого угла; Дюбель хорошо рассмотрел это окно, решил, что лучше всего добраться к нему вон через ту дыру, там стоит только согнуться. А до окна дотянуться не проблема, нужно на что-то стать. Этим «что-то» будет Игорек Щегол; Генка намекнул ему, что скоро предстоит хорошая шабашка, работы часа на полтора, не больше, зато обещали «по куску». Дюбель не стал говорить, что именно и где затевается, и цену за работу намеренно занизил: они договорились с Басалаевым, что за каждый автомат он получит по две с половиной тысячи. Автоматов нужно было два, таким образом, Генка планировал получить пять тысяч рублей, из них Игорьку хватит и одного «куска» — подумаешь, на атасе постоять да спину подставить для того, чтобы он влез в окно. Главная работа — его.

Басалаев, заехав как-то к Генке домой, сказал, что «окно подготовлено», но надо подождать дождливой, ненастной ночи — так будет легче работать. Еще он спросил, как себя ведет напарник, Щегол. «Ты не переживай за него», — ответил Генка. Щегол был у него на крючке. Игорек хоть и ходил в последние эти недели смурной — по телевизору рассказали о взрыве на железной дороге и о смертельных случаях, — но Дюбелю ничего о своих мыслях не говорил, а тот в душу к нему не лез. Теперь они были повязаны одной веревочкой. Как бы невзначай, Генка обронил на очередной попойке, в кругу других «корешков», что «кого-то ждет расстрел за взрыв, если найдут», и Игорек при этих словах побледнел как полотно, промолчал и напился в тот вечер до бесчувствия.

…Чертыхаясь на дождливую, ветреную погоду, Генка добрался до дома, где жил Басалаев, но Боба на месте не оказалось. Сестренка-подросток, потешно растягивая слова, объясняла ему:

— А Боря-а, на-аве-ер-но-о-е, в га-ра-же-е… У него-о сло-ома-ала-ась маши-н-на… А ты кто-о? Дру-уг, да? Я тебя-а ра-аньше не ви-иде-ла-а…

— Друг, друг! — кивал Генка. — Причем, лучший. Поняла? — засмеялся Генка, поднял при этом палец вверх и сверкнул золотой фиксой.

Девчонка удовлетворенно мотнула косичками и на прощание помахала ему рукой.

Боб действительно был в гараже, менял на машине проколотое колесо. Там было накурено, пахло бензином и, кажется, пивом. «Голос Америки» из маленького транзистора, стоявшего на полке, вдалбливал своим слушателям, что предстоящее в СССР празднование Великого Октября — последнее в истории, так же как и военный парад. Общественность, мол, против затрат на такое дорогое мероприятие, не хватает денег на другие, более насущные нужды, а русские опять собираются возить по Красной площади ракеты и грозить всему миру.

— Слыхал? — спросил Боб, поднимаясь с колен и подавая Дюбелю грязную руку. — В самое «яблочко» садят. Правда что, народу жрать нечего, а они с ракетами…

Дюбеля политика не интересовала — судят одинаково их брата — что в Америке, что в России. Но все же брехня эта по радио его развеселила — насколько он понимает, отказываться в России от Великого Октября не собираются, и президент так говорит, хотя повернул нос на Запад. Придумали бы по этому «Голосу» что-нибудь пооригинальнее. Генка однажды с удовольствием прослушал передачу про голландскую тюрьму. Вот там «корешам» житуха! Отдельная комната, свидания с родными чуть ли не каждый месяц, жратву как в ресторане подают — даже лимон и кофе!… В такой тюрьме чего не сидеть?! А обращение какое!

Боб стал говорить о том, что «с Октябрем, в самом деле, пора кончать», но Генка не стал его слушать, отмахнулся. Он продрог и промочил ноги, пока сюда добирался, нужно было побыть в тепле, согреться.

Гараж у Боба отапливался; за хороший магарыч слесаря из домоуправления протянули «нитку» от центрального отопления, в гараже можно было и ночевать, что Боб иногда и делал. Нужда такая случалась: то приезжал домой за полночь (слишком уж навеселе) и засыпал, едва успевая выключить зажигание, то попадалась несговорчивая «ночная бабочка» (несговорчивая из-за цены), и до рассвета иной раз приходилось вести с ней экономические расчеты…

— А где шкет этот, Щегол? — спросил Басалаев, вытирая руки цветастой тряпкой и с довольным видом пиная тугой скат. — Мы же договаривались на десять вечера.

— Придет, — коротко бросил Генка, зябко поводя плечами и оглядывая внутренность гаража. — Мы договаривались с десяти до одиннадцати, а сейчас и девяти нет. На «объект» все равно раньше часу ночи соваться не стоит. А лучше — еще позже. Слышь, Боб, выпить бы, а? Замерз как собака.

— Ну разве что по случаю приближающегося праздника Октября! — ухмыльнулся Басалаев, доставая из шкафчика початую бутылку водки. — Но немного, Геныч, дело сам знаешь какое.

— Да не бойся ты за дело! — Генка презрительно скривил губы. — Тоже мне «дело» нашел!

Он изрядно хлебнул, помотал головой, пожевал какой-то полупротухшей рыбы из давно открытой банки, поморщился. Потянулся к бутылке еще, но Боб не дал.

— Потом, Геныч. Надо с планом еще поработать.

Он захлопнул тяжелую, обитую изнутри дверь гаража, разложил на багажнике машины схему, сделанную Анатолием Рябченко. На схеме четко указывались все строения части, расстояния между ними, местонахождение часовых, их маршруты, время смены караулов и прочее. Подробно был нарисован план склада, в который предстояло Дюбелю проникнуть, указаны ящики с автоматами…

— Хороший план, — одобрил Генка. — Все ясно и понятно. Кто рисовал-то?

— Штирлиц, — засмеялся Боб. — Не задавай лишних вопросов, Геныч, ты не ребенок.

— А окно? Точно там все на мази?

— Не стал бы тебя беспокоить, что ты! Сказано, что надо только отжать, а крюки отогнуты.

— Ага, значит, кто-то из вояк помогает. Ну ладно, мне один хрен.

— Смотри сюда, — Боб стал водить пальцем по схеме. — Ящиков там много, ты ищи с «Калашниковым», понял? Вот этот будет на пломбе, но она так, для виду, сдернешь, да и все дела. Замок будет открыт. Просто дужки сомкнуты.

— А если нет?

— Человек падежный все это делал, мы ему верим. Ящики под брезентом. Отсчитаешь от угла два ряда… Да ты слушаешь или уже спишь?! Ген!

— Да слушаю, слушаю! Я все понял, Борь. Ящики под брезентом, пошарить в третьем ряду снизу, замок должен быть открыт…

— Правильно, — Басалаев внимательно слушал Дюбеля. — Только будь повнимательнее, никакого лишнего шума! Часовые ходят прямо у двери, а часто просто стоят, им слышно все, что делается в складе, — человек проверил. Иди на цыпочках, ничего не передвигай, не греми. А не то прошьют, как на машинке.

— Не прошьют, — отмахнулся Генка. — Ну, шум подымут, ну, прибежит начальник караула… Да не учи ты меня, Борь!

Он снова стал разглядывать схему. Нарисована она подробно: размещение хранилищ — в метрах, а в скобках — даже и в шагах. Хорошенько запомнив где что лежит, можно было смело лезть в окно и ходить по складу чуть ли не с закрытыми глазами.

Дюбель внимательно все рассмотрел, память у него была хорошая на такие штуки. Мысленно он уже видел себя там, внутри: высчитывал шаги вдоль стены… теперь поворот… дверной проем, но двери нет (так написано), за проемом — направо… так, в углу — ребра ящиков, брезент. Надо сбросить его, а лучше — лишь отогнуть, стать на нижние ящики, дотянуться до верхнего, открыть крышку…

Чем больше Генка думал о предстоящей работенке, тем сильнее начинало подергиваться у него левое веко. Оно, подлое, всегда начинало плясать, когда Генка нервничал, решался на отчаянные дела.

Он прижал веко пальцем, чтобы утишить его пляску, оно мешало и раздражало, и Боб заметил это, дал Генке выпить еще, а потом прямо спросил:

— Дрейфишь, Геныч? Может, отложим?

Генка бурно запротестовал, сказал, что мандраж у него оттого, что не согрелся еще. Лучше бы поспать, время еще есть.

Боб согласился. Он и сам видел, что Дюбелю лучше отдохнуть, какой-то он вялый, неактивный.

Дюбель завалился на раскладушку у батареи, заснул почти мгновенно, а Боб продолжал изучать схему, потому что Гонтарь велел именно ему в эту ночь взять автоматы, — как бы не пришлось еще лезть самому. Рябченко предупредил: мол, именно сегодня. Он-де знает, что в караул заступает взвод, где с дисциплиной не очень, на офицерских совещаниях об этом не раз говорилось. К тому же окно подготовлено, долго оно так, с отогнутыми крючьями, стоять не может: кто-нибудь может и заметить…

Нет-нет, правильно, что он дал Дюбелю поспать,— тот отдохнет, будет чувствовать себя увереннее. Не сорвался бы тот, шкет. Щегла Басалаев видел мельком, в доме у Генки, когда тот праздновал возвращение, ничем он ему, этот парнишка, не запомнился. А если он струсит, не придет — что ж, самому тогда идти надо, без посторонней помощи Дюбель в окно не влезет. Впрочем, лестницу вон ту, маленькую, можно взять. Она легкая, алюминиевая, с такой работают в своих колодцах монтеры телефонной связи.

Но Игорек пришел в точно назначенное время. Парень был внешне спокоен, на скуластом прыщавом его лице ни тени страха.

Боб и с ним проработал схему (мало ли как повернется «операция»!), принял у него «техминимум» по складу, одобрительно потом похлопал по плечу:

— Это так, на всякий случай. Полезет в окно Геныч, а ты будешь на шухере да спину подставишь — не тащить же лестницу. Ну а если у Генки не получится…

— Понял. Я слазию, — косноязычно и покорно сказал Игорек.

Дисциплинированность эта Басалаеву понравилась, паренек нравился ему все больше. Он и ему налил водки, но также немного, полстакана, и Щегол махнул его в один прием.

Потом он листал журнал с голыми девками, а Басалаев проверял работу двигателя и тормозов, размышлял. Михаил Борисович велел машину поставить подальше от склада, вообще не на Второй Лесной. Пусть парни сходят, сделают свое дело, а встретиться надо у самого леса, там есть неприметная дорога, по ней и нужно вернуться в город. Дорога песчаная, следы в дождь (они поэтому и ждали плохую погоду) не останутся. Главное — чтобы никто не видел их машину поблизости от воинской части, а уж совсем спрятать ее, разумеется, невозможно.

Чтобы скрыть следы окончательно, Гонтарь предложил Олегу Фриновскому сесть напротив «подготовленного окна» в засаду — у того был пистолет с глушителем. Если вдруг похитители обнаружат себя и за ними начнется погоня, то их просто-напросто надо будет убрать, иначе они «расколются». Боб сначала воспротивился такому плану, но потом поразмыслил и решил, что это разумно — концы в воду. Парней этих вообще, конечно, надо со временем отдалить от себя: дело они свое сделают, а возиться с ними постоянно… Впрочем, надо еще это дело сделать, а потом видно будет.

Фриновский будет ждать звонка у себя на квартире. Часов в двенадцать ночи Басалаев позвонит ему, скажет условленное: «Собираемся» — и Олег тут же отправится на Вторую Лесную. Живет он недалеко от этого места, ехать ему ни на чем не нужно. Придет, сядет в захламленном строительными материалами палисаднике частного дома, напротив склада, будет ждать. Место уже осмотрено, в доме пока никто не живет, так что можно спокойно сидеть на своем НП. Если у Дюбеля со Щеглом все будет нормально, то Олег молчком поднимется и уйдет восвояси, а если нет… ну уж, парни, не обессудьте — в каждом серьезном деле свои законы.

Генка проснулся сам, Бобу не пришлось будить его, и это был хороший признак — значит, отдохнул. Дюбель и в самом деле выглядел посвежевшим, попросил «чифиру». У Басалаева в гараже все было под рукой, и Игорек тут же взялся кухарить — сварил почти что деготь, а не чай. Выпили все по стакану «дегтя», еще больше приободрились.

— Ну, Борь, я готов, — доложил потом Генка и даже стал по стойке «смирно».

Боб шутливо скомандовал ему: «Вольно!», выглянул наружу. Дождь усилился, лил напропалую, тяжело и шумно падал на землю, на крышу гаража, на весь город, спавший безмятежно, с притушенными огнями.

— Погодка как по заказу, — пробормотал Басалаев.

Он вывел машину, закрыл гараж, поехал, осторожно выбирая дорогу в исполосованном дождевыми струями пространстве. Даже сильные фары его «Москвича» не могли пробить живую эту мутную стену, светили, что называется, под носом. Но все же ехать было можно.

У первого попавшегося телефона-автомата Боб остановился, бегом преодолел те несколько скользких метров, которые отделяли его машину от будки, набрал номер. Фриновский тут же снял трубку, услышал: «Собираемся», коротко ответил: «Я тоже».

Ехали по городу не спеша, боковыми, сонными улицами. Других машин в городе в этот час они почти не видели — промелькнул на перекрестке милицейский газик с синей мигалкой, и снова только крадущийся «Москвич» Боба, и в нем безмолвные, притихшие заговорщики.

— Не спишь, Игорек? — бодренько окликнул Басалаев Щегла, тихонько, беззвучно как-то сидевшего на заднем сиденье парня, и тот вскинулся, энергичнее, чем это требовалось, откликнулся:

— Уснешь тут! На такое дело едем!

— Ну, ты про него забудь, да сейчас и думать ни к чему, — назидательно проговорил Боб. — Получится так получится, а нет…

Он притворно зевнул, похлопал ладонью по широко открытому рту, как бы подчеркивая этим обыденность и малозначительность того, что предстояло им сделать. В самом деле, взвинчивать нервы парням, а особенно этому молокососу, совсем ни к чему. Еще струсит в самый последний момент, попросит остановить машину, выпрыгнет из нее. Пусть сидит, думает, что едет чуть ли не на забаву, опасное, но и интересное приключение — будет что вспомнить. Да и заработок хороший; за пять тысяч, что пообещал Михаил Борисович, ребята эти постараются, чего уж там. Ну а транспортные расходы он, Боб, возьмет на себя — «Калашников» нужен ему в первую очередь.

Эх, хороша погодка, хороша! Собаки и те попрятались. То, бывало, едешь по ночному городу — двух-трех обязательно увидишь. А нынче — ни одной. И менты спят. Сидят в теплых своих райотделах, ждут, что кто-то им позвонит… Ха-ха! Кто ж тебе позвонит в такую-то ночь?! Жди.

Было ровно два часа ночи, когда Боб остановил машину у трансформаторной будки в конце улицы. Улица эта была соседней со Второй Лесной, бежать сюда — четыре минуты (Генка проверил, рассказывал потом). А главное — машину не видно ни с какой стороны, трансформатор загораживает. Отсюда они рванут без огней на следующую улицу, а потом, вдоль лесополосы, на окружную дорогу — глупо с автоматами ехать в гараж, милиция может узнать о хищении, как еще повернется их «операция»…

— Ну, парни, с богом, — приглушенно сказал Боб, и Генка со Щеглом молчком, как парашютисты, вывалились из машины в ночь.

Они все сделали, как было задумано и оговорено: Игорек перекусил припасенными кусачками проволоку, раздвинул ее, и две мокрые безмолвные фигуры скользнули под стены склада.

— Окно! — шепнул Генка, и Игорек послушно согнулся, подставив плечи.

С оконной рамой Генке пришлось несколько повозиться. Он чувствовал, что она еле держится, но за что-то зацепилась. Наконец подалась, и он с тихим матом подал раму Щеглу. А сам подтянулся, кошкой скользнул в черный проем окна.

В нос Генке шибануло специфическим запахом масла и ткани. Он несколько мгновений, лежа на животе, прислушивался к складской тишине, потом повернулся, спустил ноги вниз, стал шарить ими в холодной темноте — возле окна должен стоять ящик.

Ящик был на месте, значит, все шло хорошо, по плану.

Он опустился на бетонный пол, постоял, по-прежнему чутко, по-звериному прислушиваясь. Слабый, дрожащий свет освещал внутренности склада, и это Генку несколько приободрило — не в кромешной все же темноте придется тут шарить. Свет падал из окна-амбразуры на противоположной стене, ветер раскачивал светильник, тени на стенах тоже раскачивались, ползали туда-сюда. Высчитывать метры и шаги теперь не нужно, дверной проем, в который он должен пройти, — вон он, прямо перед глазами…

Он налетел-таки на пустой ящик: в полупустом помещении, так ему показалось, будто взорвалась граната. Генка онемел, застыл в жутком страхе, с макушки до кончиков пальцев на ногах его будто парализовало — на какую-то секунду он перестал чувствовать самого себя. Одна только мысль жила: «Все! Попался. Новый срок…»

За стеной склада раздались шаги — это отчетливо было слышно, даже дождь и шум потоков воды не мог заглушить хорошо знакомый Дюбелю стук солдатских сапог — это конечно же часовой.

Подошел, стоит, слушает. Теперь Генка разглядел, что в этом помещении, где он сейчас находился, есть входная дверь, и стоит только эту дверь открыть… «Ну нет, братцы, тут вы меня по сцапаете, только бы стали снова слушаться руки и ноги…»

Безмолвное, неподвижное это стояние, кажется, продолжалось вечность. Вполне возможно, что часовой и не слышал ничего, а просто остановился здесь, под козырьком у двери, прячется от дождя, хотя ему положено ходить, смотреть… Но сколько он будет стоять? Час? Два? Ему, Генке, двигаться нельзя. Если часовой сейчас еще сомневается, то уже в следующую минуту, заслышав новые звуки в закрытом складе, поднимет тревогу. Нет, надо ждать. Умри, Геныч!

Снова послышались шаги, кто-то шел к складу и к этой двери, и Генка окончательно струхнул — все, теперь не выбраться.

Подошедший что-то спросил, два голоса за дверями стали о чем-то переговариваться. Генка до звона в ушах вслушивался и уловил-таки суть разговора.

— …вроде что-то упало, сержант. Шорох какой-то.

— Что там упадет? У прапорщика Рябченко всегда порядок на складе. Я помогал ему, знаю.

— Может, лейтенанту доложим?

— А-а… — протяжно сказал второй голос. — Лейтенант книгу в караулке читает. Да и по дождю сюда шлепать… Слушай, Дим, нам до смены сорок минут осталось. Замок на месте, пломба — тоже. Чего зря шум подымать? Тебе показалось. А может, й упало что — ящик сверху свалился. Чего теперь… А-а-а… Спать хочу!

За дверью зажегся фонарик, в щель под дверью врезался узкий лучик света, и Дюбель инстинктивно шагнул в сторону — луч едва его не задел.

— Да все тут нормально, Дима. Тихо. Пошли. Лейтенанту не надо ничего говорить. А то и правда, заставит склад вскрывать.

Две пары солдатских сапог зачавкали по грязи, шаги скоро затихли, а Генка, разозленный потерей времени и тем, что пришлось испытать несколько неприятных минут, рванулся к ящикам, сорвал брезент, на ощупь, но быстро нашел нужный ящик. Да, защелка открыта, хорошо, пломба — на нитке, долой ее!… И вот в его руках — «Калашников», увесистая и дорогая игрушка, из-за которой он, Генка, так переволновался. Но ничего, несколько тысяч на дороге не валяются…

Он решил, что возьмет три автомата, Боб заплатит за все, не откажется. Им нужно оружие — ему, Дюбелю, деньги. Сговорятся.

По памяти он стал искать ящики с патронами, нашел и их, а по пути наткнулся на какие-то еще. Не долго думая, открыл, запустил руку — пистолеты! Сунул себе за пазуху парочку, стал лихорадочно искать и патроны к ним; нашел, набил карманы коробочками — они тяжело оттягивали штаны и куртку, мешали двигаться. Но это ничего, это мелочь. Басалаеву он, конечно, ничего не скажет про пистолеты, хватит Бобу и трех автоматов, а у него, у Генки, есть теперь и своя «пушка», даже две. Один пистолет можно и продать, если туго будет с деньгами. А пока что они у него полежат, деньги ему нынче ни к чему.

Дюбель скоро появился в проеме окна, тихонько, мышкой, пискнул. Щегол, сидевший темным комком у стены, услышал, поднялся, подставил спину, и вот уже Дюбель на земле, сует ему автоматы, цедит зло, сквозь зубы:

— Дура! «Калашникова» под куртку! Ну! Живее!

Две темные бесшумные тени скользнули под проволоку, по спящей и темной Второй Лесной, пропали за домами.

Один только человек видел эти тени — Фриновский.