Перейдя к описанию Корфом того, что происходило в Зимнем дворце 13 декабря, Бестужев невольно час за часом восстановил, как он провел то воскресенье. Тогда он командовал караулом по второму отделению, но ему удалось вырваться на обед домой, где впервые за минувший год и, как оказалось позже, последний раз в жизни собралось все семейство Бестужевых.

Старушка-мать со слезами на глазах благодарила бога за милость свидеться после долгой разлуки со всеми сыновьями, будущее которых казалось ей таким радужным. А они бодрились, стараясь не показывать озабоченности и тревоги из-за предстоящего выступления. Бедная матушка не могла и гадать, что не пройдет и суток, как ее золотые надежды сменятся горестной действительностью. Однако сыновья тогда очень надеялись на победу и лишь на всякий случай договорились не вовлекать в дело младших — Петра и Павла. Для этого Николай попросил Петра сопроводить в Кронштадт Степовую, а Павлу велел пораньше отправиться в свое Артиллерийское училище.

Время от времени, когда появлялись гости, Николай уводил их в свою комнату, обсуждая последние новости и принимая решения. Фактически квартира Бестужевых стала одним из штабов восстания. Перед уходом на дежурство Мишель узнал от Николая, что присяга назначена на завтра и что полковник Финляндского полка Моллер отказался участвовать в заговоре. Накануне он дал честное слово, но, побывав у своего дяди — морского министра, видимо, посоветовался с ним и пошел на попятную.

При первом же вопросе о его намерениях Моллер резко ответил, что не желает быть орудием в деле, где не видит успеха, и не хочет быть четвертованным. Вслед за ним отказался и полковник Тулубьев. Урон был невосполним — еще до восстания заговорщики потеряли почти две тысячи солдат. Главное же — батальон Моллера в день выхода заступал в караул Зимнего дворца.

Поехав из дома проверять караулы, Бестужев приказал дежурным офицерам, если они наутро не застанут свой полк в казармах, вести солдат прямо на Сенатскую площадь. Тогда-то он и заехал вечером в дом Михайловских.

Столько езды, встреч, столкновений было в тот день, но то, как он ехал от Анеты, потрясенный расставанием с ней, запомнилось навсегда. Перед затуманенным взором Мишеля встало бледное лицо Анеты, играющей на арфе. Лицо ее пересечено струнами — он сидит с другой стороны, но видит, как из полуприкрытых глаз Анеты текут слезы и пальцы нервически щиплют струны. Потом руки вдруг бессильно опустились вниз, а струны, задетые ими, загудели нестройно. Все — конец! И под это тревожное гудение арфы Бестужев въехал во двор казармы Московского полка.

Взяв с собой Щепина-Ростовского, Бестужев поспешил к Рылееву. Щепин не был членом общества, но Бестужев взял его на совещание, чтобы проверить, не отступит ли он.

Двери дома Российско-Американской компании беспрестанно отворялись. Шинели и шубы не умещались на вешалке и складывались на сундуке и креслах в передней. Бестужева удивляло и множество незнакомых лиц, и то, как до сих пор сюда не залетели пташки Фогеля, начальника тайной полиции Петербурга. Милорадович наверняка сообщил ему, а тот — своим агентам о заговорщиках и о том, где их искать.

Только что узнав об отказе Моллера и Тулубьева, Трубецкой хмуро оглядел собравшихся и спросил, где Булатов и Якубович. Рылеев заверил, что с ними все договорено — они выйдут на площадь, да и сегодня должны зайти сюда. Наступило молчание, похожее на затишье перед бурей. Бестужев хорошо понимал состояние Трубецкого: кое-что из замысленного уже сорвалось, остальное — в неясности.

Тут в дверях показался внушительного вида офицер с эполетами капитана. Все сразу стихли, некоторые прапорщики, поручики даже лривстали не то как перед старшим по званию, не то подумав, что за ними пришаи. Но Рылеев вышел навстречу, пожал вошедшему руку и сказал:

— Господа офицеры, это наш! Командир эскадрона коннопионеров Михаил Пущин. Я его знаю с детства — учились в кадетском корпусе.

Приглядевшись, Бестужев заметил, что тот походит на своего старшего брата Ивана Пущина, которого здесь пока не было. Не дождавшись Булатова и Якубовича, Трубецкой глянул на часы и начал совещание. Первыми должны были выйти моряки, поэтому он обратился к Арбузову. Лейтенант флота Антон Арбузов, один из самых солидных по виду и возрасту, сказал, что почти все офицеры экипажа настроены не присягать и выйдут на штурм дворца.

Подпоручик Измайловского полка Нил Кожевников заявил, что он и его товарищи решили умереть, нежели присягать Николаю, и, если за ними зайдут, они выведут весь полк. Поручик Александр Сутгоф заверил, что он и Панов выведут свои роты и вручат их Булатову. Трубецкой глянул на представителя Финляндского полка Репина и отвел взгляд, дескать, и так все ясно — Моллер и Тулубьев отказались участвовать в деле, но Репин сказал, что солдаты настроены не присягать и он с Розепом попытается вывести их.

— Ну, давай-то бог, — только и вздохнул Трубецкой. Когда очередь дошла до Московского полка, Бестужев заявил, что за свою роту он спокоен, но если другие не выйдут и станут препятствовать, положение может осложниться. Щепин-Ростовский с укором посмотрел на него, отчего тот не говорит о его роте.

— И мои фузелеры выйдут! — выкрикнул он с вызовом.

В глазах Трубецкого мелькнула тень усмешки из-за столь неожиданной горячности, он с любопытством взглянул на ретивого штабс-капитана.

— И все же как быть, если другие роты станут препятствовать? — спросил Бестужев.

— Поддерживать отказ солдат от присяги, и как только услышите о выходе других войск, присоединяйтесь к ним, — сказал Трубецкой.

Но тут Михаил Пущин выразил сомнение в том, что младшие чины смогут вывести солдат вопреки приказу старших офицеров.

— Хотел бы видеть того прапорщика, который вопреки моей воле попытался бы вывести мой эскадрон!

— А если на вас со штыками и саблями? — спросил Щешга.

— Только через мой труп! — твердо сказал Пущин. — И после услышанного здесь весьма сомневаюсь в успехе предприятия. Другое дело, если бы во главе стоял, допустим, генерал Милорадович или другое известное высокое лицо.

Полковник Трубецкой усмехнулся при этих словах — камень-то пущен в его огород.

— Но ведь ты обещал вывести эскадрон! — вспыхнул Рылеев.

— А я и не отказываюсь! А сказал так для примера.

— Слава богу! — облегченно вздохнул Кондрат, чем вызвал общий смех.

— Ну вот что, господа офицеры, — твердо сказал Трубецкой, — шансы у нас все-таки есть. Если моряки и измайловцы выйдут, то к ним присоединятся другие полки, а если нет, придется отставить выступление.

— Ну нет! — вскочил Рылеев. — Как ни малы будут силы, надо вести их к дворцу!

— Но это же верная гибель! — возразил Трубецкой.

— И все-таки пути назад нет. Мы слишком далеко зашли. Нам, может, уже изменили!

— Но выходом мы себя не спасем, а к тому же погубим солдат.

— Можно, конечно, принести себя в жертву, — поддержал диктатора Пущин, — но губить других бесчестно.

— Но почему губить? — возразил Рылеев. — Ведь можно отступить в Старую Руссу, поднять там военные поселения и возвратиться в Петербург с более грозным войском!

— А кто даст ретироваться по петербургским улицам? — спросил Пущин. — Вы же в прошлом артиллерист, имеете понятие — два-три выстрела картечью, и все кончено!

Все снова затихли, только сейчас поняв, как далеко зашло дело. И вдруг в тишине послышался хрипловатый голос Семена Григорьевича Краснокутского. Он хоть и статский, но воин бывалый — прошел от Бородина до Парижа, а сейчас — действительный статский советник, обер-прокурор Сената. Кто и как вовлек его в общество, Бестужев не знал.

— Позвольте мне. Такие страсти разгорелись, но зачем паниковать до времени? Ведь все можно решить тихо, мирно, без кровопролития. Не обязательно идти к Зимнему, там-то уж точно стычки не избежать. Выведите войска к Сенату, пришлите депутацию, а я уговорю сенаторов подписать и конституцию, и манифест об отречении царя от престола.

— Ах, как все просто! — иронически воскликнул Рылеев. — Без взятия Зимнего дворца и ареста царской фамилии не обойтись! Возможно, даже придется вывезти ее в Кронштадт, а окажут сопротивление — истребим!

— Тогда надо выступить ночью, — предложил Каховский.

— Неужто мы уподобимся ночным татям, чтобы творить святое дело во тьме? — выкрикнул кто-то из задних рядов.

— Надо бы запугать двор, а для этого уведомить царя, — сказал Корнилович, — что на юге стотысячная армия только и ждет сигнала, чтобы выйти сюда.

Скользнув по нему взглядом, Трубецкой сказал:

— Войска нужны сейчас, немедленно! И не сто тысяч за тысячи верст, а хотя бы пять-шесть тысяч в ближайших казармах!

Прикинув количество наличных войск, Трубецкой поддержал мнение Пущина: шансы есть, но поручиться за успех трудно. Рылеев снова повторил, что отложить задуманное нельзя, и показал копию письма Ростовцева. Бестужев понял отчаянный шаг Кондрата: поначалу он не хотел пугать заговорщиков, а теперь предъявил это письмо как доказательство того, что путь отрезан. Когда Рылеев закончил чтение, Александр Бестужев воскликнул:

— Переходим за Рубикон, руби все! По крайней мере, о нас будет страничка в истории.

— Так вы за этим-то гонитесь? — сухо спросил Трубецкой.

— Как бы эта страничка не замарала нашу историю и не покрыла нас вечным стыдом, — сказал Михаил Пущин, — но я выведу свой эскадрон, если выйдут соседи-измайловцы…

Перед уходом Трубецкой сказал Рылееву, что, если войск будет мало, действовать смысла нет. Кондрат стал уверять, что он спать не будет, а сделает все, чтобы поднять как можно больше солдат. Очень не понравились Бестужеву слова Трубецкого, его хмурый вид и настроение. А то, что он ушел, не дождавшись Булатова и Якубовича, ввело в недоумение как можно уйти, не убедившись в окончательном согласии и расположении духа ближайших помощников?

После ухода Трубецкого, Краснокутского, Репина пришли Одоевский, офицеры Генерального штаба Палицын, Коновницын, Искрицкий, а затем наконец явился Якубович. Узнав, что Трубецкого уже нет, а Булатов еще не пришел, Якубович сказал:

— Почти весь день я провел… С кем бы вы думали? С Милорадовичем! В гостях у Шаховского среди актерской братии. Граф не отпускал меня, слушая мои рассказы о Кавказе! Сейчас он поехал на заседание Государственного совета, а я — сюда…

— Мог бы и пораньше приехать, — с упреком сказал Рылеев, — Трубецкой не дождался ни тебя, ни Булатова.

— А чего ждать — у нас все договорено.

— Но многое ведь не ясно — одни темнят, другие дрогнули.

— Кто эти подлые трусы?! — вскричал Якубович.

— Отказались Моллер и Тулубьев.

— О, эти тыловые крысы! Их бы на Кавказ! Да я их… Александр Бестужев прервал его вопросом, не подведет ли он?

— Не извольте беспокоиться! И вот какая идея пришла: вывести войска со знаменами под барабанный бой, а простолюдинов увлечь, разбив кабаки, лавки. Хоругви из церкви возьмем. Вот будет шествие! И царь не осмелится стрелять в народ.

— Под прикрытием черни брать дворец? — спросил Рылеев.

— А вдруг она разбушуется, как и кто ее остановит?

— Не хватало нам пугачевщины! Все решительно отвергли эту затею.

— А как ты поведешь экипаж? Где с ним встретишься? — спросил Рылеев. Эти вопросы повергли Якубовича в легкое замешательство. Тогда Кондрат попросил Александра Бестужева отвести Якубовича к морякам, показать все ходы и выходы, а главное, назначить место ветре чи с офицерами.

Незадолго перед этим Пущин, выйдя от Рылеева, лицом к лицу столкнулся с Моллером. Тот сказал, что хоть и отказался днем, но честное слово, данное им ранее, мучает его и он решился на вывод войск. Однако Михаил Пущин, подробно рассказав о совещании, сообщил о своих сомнениях и тем самым окончательно разубедил Молл ера.

Когда почти все разъехались, Рылеев подошел к Михаилу Бестужеву и Александру Сутгофу.

— Мир вам, люди дела, а не слова! Вы не беснуетесь, как некоторые, но уверен, что сделаете свое дело.

— Мне подозрительна бравада Якубовича, — сказал Мишель. — Поверь, он ничего не исполнит…

— Как можно предполагать, чтобы храбрый кавказец…

— Но храбрость солдата не то, что храбрость заговорщика. Одним словом, я не буду ждать его, а выведу свои роты.

— А что скажете вы? — обратился к Сутгофу Рылеев.

— То же самое: выведу своих солдат, если соберется хоть часть войск.

Сын генерала Николая Ивановича Сутгофа, шведа по происхождению, и Анастасии Васильевны Михайловой, Александр родился в Киеве, учился в частном пансионе в Москве. В шестнадцать лет стал юнкером лейб-гвардии Гренадерского полка, дослужился до поручика. Характером Саша был настолько русский, что иностранная фамилия казалась недоразумением…

Около полуночи Мишель зашел к Сомову, жившему в одном доме с Рылеевым, и встретил там… брата Петра. Тот бросился с мольбой не говорить старшим братьям о том, что он вернулся из Кронштадта, — ему тоже хотелось принять участие в деле. Успокоив его, Мишель вернулся к Рылееву и увидел входящего Булатова.

Вид у него был странный — лицо бледное, глаза ввалились.

— Что случилось? — бросился к нему Рылеев, подозревая, что тот пришел с отказом.

— Друзья мои! — тихо сказал Булатов. — Я сделал то, что тяжелее всего на свете — простился с милыми моими сиротками, — и слезы покатились из его глаз.

— Боже, неужели Отечество не усыновит нас? — сказал Александр Бестужев, только что вернувшийся из экипажа.

— Оставим это, — вздохнул Булатов. — Давайте о деле. Какие силы примут участие?

Рылеев перечислил войска, назвав несколько большее число полков. С удивлением выслушав его, Булатов спросил, точно ли выйдут они. Рылеев ответил, что ручается за них, и попросил Булатова явиться на Троицкий мост к восьми утра, так как на семь у лейб-гренадеров назначена присяга.

— Но выйдут ли они после нее? — засомневался Булатов, — если войск будет мало, то рисковать детьми и своим добрым именем не стану…

После ухода Булатова Мишель сказал, что и он особой надежды не внушает. Рылеев же упорно твердил:

— И все-таки надо! Все-таки надо!

Тогда Бестужев предложил перехватить великого князя Михаила, который должен вернуться в Петербург, а для этого взять надежных офицеров и поехать к Нарвской заставе, чтобы любым способом задержать или даже арестовать его, иначе вся агитация за Константина пойдет прахом. Рылеев одобрил намерение.

Заехав в казармы, Бестужев решил взять с собой не Щепина-Ростовского, который был слишком возбужден и мог испортить дело, а подпоручика Кудашева. Быстро проскакав верхом по ночному городу, они прибыли к Нарвской заставе, но оказавшийся там Василий Перовский помешал осуществить задуманное.

Вернувшись в полк, Бестужев хотел лечь, чтобы хоть немного отдохнуть перед завтрашним днем, но поспать не удалось. Щепин, еще не остывший после совещания у Рылеева, все порывался пойти по казармам и поднять всех на ноги.

Они знали друг друга давно, еще с Морского корпуса. Дмитрий был сыном капитана из знатного дворянского рода. В их усадьбе в Ярославской губернии насчитывалось триста душ. В сравнении с Бестужевыми Щепины-Ростовские были и богаче, и более знатные — из князей.

Дмитрий был на два года старше Мишеля и раньше его стал мичманом, затем лейтенантом. Но, уволившись из флота, он лишь год спустя вернулся на службу, теперь уже в армию, стал поручиком, затем штабс-капитаном. Так судьба снова свела их вместе в одном полку и уравняла в звании. А позже они многие годы провели бок о бок на каторге.

Мишель оказывал на Дмитрия заметное влияние. И когда он рассказал о том, что Константина незаконно отстраняют от престола, Щепин-Ростовский настолько, возмутился коварством Николая, которого не любил и ранее, что начал возбуждать сослуживцев. Совещание у Рылеева настроило его еще более решительно. Не зная ни о существовании тайного общества, ни о его целях, он оказался более активным и неистовым, чем многие ветераны заговора, накануне и в день восстания.

Вспоминая о том, как трудно было угомонить Щепина, Бестужев подумал, что тот, как и Каховский, был прав: выступить следовало ночью! Подвели бы к Зимнему дворцу полк или батальон, а может, хватило бы двух рот. Под видом укрепления караула Одоевский пропустил бы заговорщиков внутрь, и они спокойно арестовали бы Николая. Тот вряд ли оказал бы сопротивление, ведь он, как стало ясно из книги Корфа, был готов и к худшему.