— Предупреждал ведь, не езжайте, — увещевал Казакевич.

— Ничего страшного, — отвечал Бестужев. — Грешно быть в нескольких милях от Тихого океана и не увидеть его.

— И то верно, другого случая могло не быть. Но слава богу, болезнь прошла. Сегодня отпразднуем и выздоровление, и новоселье. Кстати, вы еще не видели моих хором, идемте…

Пройдя в кабинет адмирала, Бестужев поразился его роскоши. Пол затянут сукном и покрыт ковром. Стены в шпалерах и зеркалах. Окна завешены шелковыми шторами, на дверях — бархатные портьеры. Массивные дверные ручки обвиты золотом. Большой письменный стол и кресла — красного дерева. Огромная зала за кабинетом устлана коврами, заставлена диванами и ломберными столиками вдоль стен. С потолка свисали люстры с хрустальными подвесками и позолоченными подсвечниками. На стенах — большие картины с изображениями морских баталий.

— Обстановка царская, — покачал головой Бестужев.

— А так и есть, — довольно сказал Казакевич. — Все ведь с фрегата «Паллада», который был в ведении великого князя Константина Николаевича. Мебель работы знаменитого Тура, картины — кисти Михаила Тиханова и Алексея Боголюбова.

— Можно представить, как выглядел сам фрегат.

— Один из лучших кораблей не только по роскоши, но и по мореходным качествам. В этом убедились и Нахимов, его первый капитан, и Путятин.

— Именно таким и должен быть корабль посла России, — сказал Бестужев. — Как, наверное, поражались японцы.

— Говорили, один из них решил осмотреть, разведать и то, что им не показали. Отстал от всех, но заблудился в переходах, коридорах, палубах, не мог выйти.

Когда его нашли, он плакал, боясь наказания, но его успокоили, вывели, а на прощание одарили.

— Не поторопились ли уничтожить «Палладу»?

— Пожалуй, да. Но тогда трудно было ручаться за то, что неприятель не захватит корабль.

— Жаль, такой красавец — и на дне! Я вот побывал в трюме «Камчадала» — грустно, тяжко. И заболел не столь от простуды, сколь от огорчения за флот.

— Говорил как-то с Путятиным, и он так возмущался состоянием флота! — Видя изумление Бестужева, Казакевич сказал: — Ефим Васильевич не так прост. И знаете, что он говорил? Прогнили не только корабли, но и руководство флота… При кажущейся прямолинейности Путятин умен, гибок, настойчив в достижении цели. Главное же, что делает ему честь, — убеждение в том, что отсталость нашу можно преодолеть сотрудничеством с другими державами и народами, причем не только сильными, но и с такими, как Япония, Китай. И то, что сделал и делает для них, они со временем оценят.

— Японцы уже оценили пользу договора с Россией.

— Верно. Когда погибла «Диана» и путятинцы стали строить шхуну «Хеда», японцы следили за строительством ее и построили в соседней бухте точно такую же, но, правда, не смогли спустить на воду — сооружали без стапелей. Они очень переимчивы, ловко схватывают все новое.

— Муравьев даже беспокоится, — заметил Бестужев, — не слишком ли старается Путятин? Лучше, мол, поучиться самим, чтобы со временем не отстать от них.

— Мне кажется, Путятин смотрит на вещи шире Муравьева. Нельзя исходить во взаимоотношениях с другими народами только из своей выгоды. Начнем выгадывать, и нам станут платить тем же. Именно открытая, честная позиция Путятина и подкупила японцев…

В залу вошли женщины с тарелками. Увидев среди них Елизавету, Казакевич кивнул ей, она смутилась и, еле ответив кивком, принялась накрывать на стол. В дверях показался Эмиль с табуретом в одной руке и с горящей лучиной в другой. Когда он зажег свечи в люстрах и канделябрах, в зале стало светлей и уютней.

Немного погодя начали съезжаться гости. Большинство знакомы Бестужеву — Болтин, Бабкин, Баснин, Ванин, Шефнер. Они направлялись к адмиралу, стоявшему в окружении офицеров. Казакевич, отвечая на приветствия, представлял Бестужеву тех, кого он не знал. Так он познакомился с одним из участников экспедиции Невельского штабс-капитаном Дмитрием Орловым.