I. Взгляд экономистов-классиков на экономический рост

Темпы и направление экономического развития в какой-либо стране в данный период времени зависят, как указывалось выше, от величины экономического излишка и от способа его использования. В свою очередь эти факторы определяются (и сами определяют) степенью развития производительных сил, соответствующей структурой общественно-экономических отношений и системой присвоения экономического излишка, которую эти отношения предполагают. Действительно, как указывал Маркс,

«та специфическая экономическая форма, в которой неоплаченный прибавочный труд выкачивается из непосредственных производителей, определяет отношение господства и порабощения, каким оно вырастает непосредственно из самого производства, и, в свою очередь, оказывает па последнее определяющее обратное действие... Непосредственное отношение собственников условий производства к непосредственным производителям — отношение, всякая данная форма которого каждый раз естественно соответствует определенной ступени развития способа труда, а потому и общественной производительной силе последнего, — вот в чём мы всегда раскрываем самую глубокую тайну, сокровенную основу всего общественного строя... Это не препятствует тому, что один и тот же экономический базис — один и тот же со стороны главных условий... может обнаруживать в своем проявлении бесконечные вариации и градации...» [3-1] .

Весьма заманчиво было бы проследить изменение объёма и способов использования экономического излишка в процессе докапиталистического развития. Необходимый материал можно было бы подобрать из имеющихся антропологических и исторических работ, и систематический обзор этого материала немало бы способствовал выработке организационного принципа для достоверного анализа экономической и социальной истории, в котором мы так нуждаемся. Но, разумеется, подобный анализ нельзя даже попытаться предпринять в рамках настоящей работы. Нам достаточно лишь подчеркнуть, что переход от феодализма к капитализму представлял коренное изменение в способе получения, в путях использования и, наконец, в величине экономического излишка.

Экономисты-классики полностью сознавали эту решающую черту восходящего капиталистического строя; они видели главный смысл самого существования этого строя в его способности обеспечить быстрый экономический прогресс не только путём максимального увеличения экономического излишка на основе данного уровня производительности труда и данного объёма производства — в конечном счёте эта проблема решалась и при феодализме, — но в первую очередь путём его рационального и производительного использования.

В экономическом строе, формировавшемся в период упадка феодализма, строе, основные контуры которого были уже различимы, великие экономисты-классики усматривали колоссальные возможности для широких капиталовложений в производственные мощности. Отдельные предприниматели стали действовать в иной социально-экономической обстановке, они были освобождены от ранее существовавших ограничений и получили возможность дать полную волю своей неустанной погоне за прибылью. Стремление этих предпринимателей «пробиться», расширить свои предприятия, накопить капитал должно было в этих условиях неизбежно играть роль мощного орудия увеличения совокупной продукции. Конкуренция должна была не только вести к росту выпуска продук-ции и расширению её ассортимента, она должна была постоянно вынуждать предпринимателей к улучшению методов производства, способствовать техническому прогрессу и полной реализации его достижений. Поскольку надо было все наличные производительные ресурсы применять с наибольшей пользой, а снижение издержек производства превратилось в главную заботу капиталистов, стремящихся к максимальной прибыли, расточительство и иррациональность должны были быть устранены из производственного процесса. Действие закона Сэя должно было обеспечивать соответствие между совокупным производством и спросом, а такие «фрикционные диспропорции», которые возникают из-за изменений в технике или перемены вкусов потребителей, могут быть лишь «болезнями роста», весьма незначительными по своей глубине и не имеющими сколько-нибудь угрожающих последствий. Влияние кратковременных кризисов было бы даже благотворным, ибо, приспосабливая производственный аппарат к меняющимся потребностям общества, уничтожая время от времени отсталые, неэффективные предприятия, сохраняя в то же время наиболее передовые фирмы, кризисы способствовали бы всеобщему прогрессу.

Максимальная доля этой максимальной продукции должна была бы образовывать экономический излишек. Конкуренция между рабочими не позволяла бы заработной плате повыситься сверх физического минимума и «проедать прибыль» — особую форму, которую в капиталистическом обществе принимает экономический излишек.

Как представлялось экономистам-классикам, не будет также какой-либо угрозы того, что спрос на рабочую силу — накопление капитала — превысит предложение рабочей силы. Можно было рассчитывать на то, что рост населения будет поддерживать рынок труда в напряжении и препятствовать какому бы то ни было расширению доли «фонда заработной платы» в общем продукте.

Предполагалось, что в конкурентной капиталистической системе не должно также быть места для «непроизводительных» работников, не способствующих накоплению капитала, нельзя допускать, чтобы экономический излишек расходовался на содержание многочисленной свиты при дворах, ведущих экстравагантную жизнь феодальных правителей, или на роскошь, которой предавались патриции средневековых городов.

Служение богу также должно было обходиться дешевле, помпезные пышные обряды, организуемые изощрёнными представителями высокооплачиваемой римской католической и государственной церквей, должны были быть заменены простыми и скромными обрядами, которые выполнялись бы смиренными священниками, живущими на небольшие средства, выделяемые общинами.

Экономисты-классики думали, что экономическая система будет состоять из относительно небольших фирм, производящих более или менее однородные, взаимозаменяемые продукты. В их схеме хозяйства не было места для крупных издержек по сбыту, расходов на рекламу, незагруженных производственных мощностей, отделов по налаживанию отношений с публикой и юридических отделов фирм. Правда, некоторые категории непроизводительных работников — банкиры, брокеры, купцы — должны по необходимости сохраниться, но, войдя в состав капиталистической системы, они должны были играть совершенно новую по сравнению с феодальным обществом роль. Они не только должны были способствовать производству экономического излишка, но та часть излишка, которая им отводится в качестве вознаграждения за их услуги, должна была в основном идти на накопление, а не на потребление. Присваивая часть реального дохода масс, на которые они должны были перекладывать некоторые из своих издержек, они скорее вносили бы самостоятельный вклад в фонд накопления капитала, нежели производили бы изъятия из этого фонда.

Ещё более важную роль должно было играть сокращение — если не полное устранение — разбухшего, продажного, неэффективного государственного аппарата феодальной эпохи, считавшегося одним из наиболее жадных претендентов на экономический излишек. Пожалуй, более всего экономисты-классики настаивали именно на этом пункте.

«Высшей наглостью и самонадеянностью со стороны королей и министров являются поползновения их наблюдать за бережливостью частных лиц и ограничивать их расходы... Они сами всегда и без всяких исключений являлись величайшими расточителями во всем обществе. Пусть они наблюдают за своими собственными расходами и предоставят частным лицам заботиться о своих» [3-6] .

В обществе, посвятившем себя максимальному увеличению и рациональному использованию экономического излишка, государство должно воздерживаться от вмешательства в процесс накопления капитала; оно не должно прибегать к сбору чрезмерных налогов, вмешиваться в общественные дела и субсидировать бедных; ему следует значительно сократить число непроизводительных работников, содержащихся за счёт ресурсов, которые могли бы составить часть фактического экономического излишка.

На государство экономисты-классики возлагали задачу охраны закона и порядка. Они допускали его использование для защиты внешних рынков и обеспечения источников сырья и сфер приложения капитала за границей. Но связанная со всем этим деятельность государства не должна была принимать широкие масштабы и требовать крупных расходов.

Однако, для того чтобы максимальный экономический излишек обеспечивал наивысшие темпы развития, необходимо было ещё одно условие — бережливость и стремление к капиталовложениям со стороны нового получателя экономического излишка — капиталистического предпринимателя.

Имелись веские основания полагать, что это условие будет выполнено. Во-первых, к накоплению должен был вынуждать предпринимателей механизм конкуренции; они могли надеяться на сохранение своих позиций в конкурентной борьбе лишь при постоянном реинвестировании своих доходов в новшества, способствующие снижению издержек производства. Было совершенно очевидно, что недостатка в тех или иных технических открытиях не будет. И не только потому, что перспективы возмож-ного научного прогресса были почти безграничными, а и потому, что заинтересованность предпринимателей в снижении издержек производства, в новых видах продукции, в использовании новых материалов должна стимулировать научные поиски и работу над техническими изобретениями.

Во-вторых, восхождение представителей класса буржуазии — выходцев из низших сословий — к богатству и к власти нередко объяснялось их склонностью к упорному труду и сбережениям. На основе всякого рода социологических и психологических доводов строились утверждения о том, что предприниматели скорее всего сохранят образ жизни, приведший их к таким замечательным успехам и обеспечивший им такое социальное положение, которым они никогда прежде не пользовались.

Наконец, развитие того, что Вебер и Зомбарт называли «капиталистическим духом» (и с которым они даже связывали происхождение современного капитализма), выражением которого явилось преобладание пуританской этики, привело к образованию такой системы социальных ценностей, в которой скопидомство и стремление к накоплению были возведены в ранг высших добродетелей.

Внутренняя связь между развитием протестантизма и пуританизма, с одной стороны, и возникновением и развитием капитализма — с другой, — это связь, выражающаяся не только в глубоких изменениях господствующей идеологии, но и в резком сокращении доли экономического излишка, поглощаемого церковью. Открытие этой связи, обычно приписываемое Веберу, на деле принадлежит Марксу, который чётко показал, что

«культ денег предполагает особый, свойственный ему аскетизм, свойственные ему самоотречение и самопожертвование — бе-режливость и скаредность, презрение к мирским, временным и преходящим благам. Он предполагает стремление к вечному сохранению сокровищ. Отсюда связь английского пуританизма, а также голландского протестантизма со стяжательством» [3-10] .

Единственным тёмным облаком, омрачающим ясный горизонт экономического прогресса, был страх перед «убывающей производительностью затрат» в сельском хозяйстве, которая, повысив издержки производства продуктов питания, вызовет удорожание всех товаров, составляющих минимум средств существования рабочих.

Результатом этого могло бы быть неуклонное повышение доходов класса землевладельцев и соответственно постоянное давление на прибыли — основной источник накопления капитала. «Интересы землевладельцев всегда противоположны интересам потребителей и фабрикантов», — предупреждал Рикардо.

И борьба против феодального лорда, который, оставаясь паразитическим собственником земли и ничем не содействуя процессу производства, мог бы присваивать растущую долю экономического излишка и растрачивать её на непроизводительные цели, являлась первейшей заботой класса капиталистов, одним из выдающихся идеологов которого был Рикардо.

Лишь через несколько десятков лет после опубликования «Начал» Рикардо технический прогресс в сельском хозяйстве и освоение огромных сельскохозяйственных ресурсов за океаном уменьшили боязнь отставания и недостаточности роста производительности труда в сельском хозяйстве. К тому времени землевладелец-аристократ прежних времён либо потерял свое имение вследствие неспособности свести концы с концами и платить по долгам, либо превратился в капиталистического предпринимателя, руководящего своим сельскохозяйственным предприятием точно так же, как городские капиталисты руководят своими промышленными предприятиями.

В это время антифеодальный пыл, свойственный под-нимающейся к власти буржуазии, мог вдохновить лишь горстку недальновидных капиталистов — сторонников социальных реформ и единого налога, в то время как основная масса правящего класса сомкнула свои ряды с теми, кто к этому времени превратился в капиталистических землевладельцев в общем фронте борьбы против растущей социалистической угрозы. С этого времени, после того как Парижская Коммуна была потоплена в крови «объединённым действием» всех собственнических классов Европы и международное рабочее движение потерпело одно из своих самых серьёзных поражений, казалось, ничто не стояло на пути неуклонного, быстрого экономического прогресса в рамках капиталистического строя. Единственная задача общества заключалась в создании и сохранении политических и общественных институтов, которые позволили бы капиталистическому механизму функционировать бесперебойно, плавно, без какого-либо вмешательства извне. Невидимая рука провидения тогда повела бы общество по пути увеличения производства, повышения благосостояния и всё большей справедливости в распределении земных благ.

II. Использование ресурсов в эпоху монополистического капитализма

Вряд ли нужно указывать, что эта, бегло набросанная картина механизма действия капиталистической экономики — в лучшем случае весьма апологетическое и во многих важных отношениях неточное изображение ранней, конкурентной фазы капиталистического развития. Тем не менее эту картину вполне стоит держать в поле зрения: она обрисовывает, хотя бы приблизительно, основные принципы действия механизма, действительно обеспечившего огромный объём производительных капиталовложений, невиданное развитие производительных сил, гигантский прогресс техники и значительный рост производства и потребления. Более того, она даёт, хотя бы косвенным путем, представление о природе того процесса, который привёл к развитию крупного предприятия — главного орудия повышения производительности труда и к возникновению монополии и олигополии — господствующих форм экономической организации в условиях современного капитализма.

Таким образом, она может служить удобным отправным пунктом для исследования основных черт более высокой монополистической фазы развития капитализма, что составляет тему данной и последующих глав.

Рассмотрение вопроса о том, в какой мере «классические условия» для экономического развития соблюдены на нынешней, монополистической фазе капитализма, с моей точки зрения, могло бы пролить свет на эту проблему. Были ли происшедшие изменения достаточно важными, чтобы сделать схему конкурентного капитализма устаревшей? Привели ли эти изменения к тому, что характер экономического, социального и политического развития во многих отношениях стал совершенно отличным от того, каким он был в период конкурентной молодости капитализма? Имеются ли такие закономерности экономической, социальной и политической жизни современного капитализма, которые могут быть поняты лучше при ином подходе?

Начнём с самого начала. Для этого напомним, что первым и, пожалуй, наиболее важным из ранее сформулированных нами четырёх условий — условием, с которым тесно связано всё остальное, — является полное использование всех наличных производительных ресурсов. Когда в обществе господствовала конкуренция, предполагалось, что реальные издержки и потери будут сводиться к минимуму, а факторы производства будут распределяться таким образом, чтобы обеспечить достижение максимального уровня производства.

Однако никогда не было веских оснований полагать, что даже в период конкурентного капитализма возможно достижение максимума производства. Что же касается современной капиталистической экономики, то даже наиболее ревностные апологеты капитализма, по-видимому, не рискнут утверждать о выполнении указанного условия.

Те явления, о которых говорилось выше, при рассмотрении понятия потенциального экономического излишка: безработица, недогрузка предприятий, ограничение сельскохозяйственного производства, — достаточно ясно показывают, что производимая в современной капиталистической системе продукция обычно (исключением могут быть лишь годы войны) меньше, а нередко и значительно меньше той продукции, которая могла бы быть произведена с помощью наличных природных ресурсов, оборудования и рабочей силы, если предполагать, что преобладающее ныне распределение времени между работой и досугом не изменилось бы.

Погоня за личной выгодой, конкуренция между предпринимателями, действие механизма рынка и другие факторы, которые, как обычно считали буржуазные экономисты, должны обеспечивать необходимые стимулы экономического прогресса, действительно способствовали значительному развитию экономики. Но действие этих факторов отнюдь не привело к достижению таких темпов развития, которые соответствовали бы быстроте технического прогресса, росту численности населения и творческим возможностям людей.

Недостаток необходимых сведений не позволяет рассчитать размеры разрыва между фактической и возможной продукцией в разных странах на различных этапах развития капитализма. Поэтому не представляется возможным точно определить, в какой степени увеличился этот разрыв при переходе от конкурентного к монополистическому капитализму. Мы можем исследовать — и то с большими трудностями — лишь вопрос о фактических результатах, то есть о темпах роста, которые были фактически достигнуты в ряде стран. Но у нас слишком мало данных для того, чтобы пойти дальше и определить, чего можно было бы достигнуть в условиях полной занятости и эффективного распределения наличных ресурсов.

Так, если мы найдём, что темпы роста производства на душу населения США до гражданской войны были ниже, чем в последующий период, нам также нужно будет иметь в виду, что демографические, экономические и технические возможности роста в тот период точно так же были меньше, чем в последующие десятилетия. В тех условиях, когда значительно бóльшая доля продукции производилась в некапиталистических секторах экономики (сельское хозяйство, ремесло и т. п.), разрыв между фактической и потенциальной продукцией, по всей вероятности, был гораздо меньше, чем в последующие годы, когда некапиталистические секторы экономики стали быстро сокращаться. Это положение применимо не только к США, но в ещё большей мере к странам Западной Европы, где с самого начала некапиталистические секторы играли гораздо большую роль и где процесс их сокращения протекал значительно медленнее.

С другой стороны, специалисты по данному вопросу, по-видимому, не сомневаются в том, что в годы, последовавшие за гражданской войной в США, то есть в период, который обычно считается периодом развитого монополистического капитализма, темпы экономического развития заметно снижались.

Прирост совокупного национального дохода в США, составлявший в начале данного периода около 27% за пятилетие, к концу его снизился до 9%.

Конечно, отчасти это снижение темпов экономического развития объясняется уменьшением прироста населения. За период после окончания гражданской войны темп прироста численности населения в США снизился с 12 до 6,5% за пятилетие, однако прирост дохода на душу населения в тот же период упал с 13,5 до менее 3% за пятилетие. Более того, как замечает Кузнец, уменьшение прироста населения само могло быть следствием снижения темпов экономического развития.

Определённую самостоятельную роль в замедлении темпов роста производства играл такой фактор, как значительное сокращение продолжительности рабочей недели. Это сокращение частично нейтрализовало увеличение выработки продукции на человеко-час, в результате чего некоторая часть потенциального прироста продукции утрачивалась вследствие увеличения дополнительного досуга.

Всё же не это было главной причиной падения темпов экономического развития в США и очень медленного расширения производства в других развитых странах в XX в. Главной причиной были резкие колебания экономической активности и занятости, особенно в последней части рассматриваемого периода. Значительно снизившиеся темпы накопления капитала были одновременно и причиной и следствием этих колебаний.

Повторяем, хотя для сравнения размеров разрыва между потенциальной и фактической продукцией в XIX и XX вв. нет достаточной статистической основы, всё же можно сделать вывод, что этот разрыв значительно увеличился. В конкурентный период взлёты и падения экономической активности, возможно, чередовались чаще и проявлялись в более драматических формах; однако имеются многочисленные свидетельства того, что в нынешнем веке совокупные потери продукции (в сравнении с общим объёмом возможного производства), вызванные безработицей, недогрузкой производственных мощностей, ограничением производства и т. п., были значительно больше, чем в XIX в..

Если бы расчёты, подобные вышеприведённым расчётам Луи Бина для 30-х годов, были сделаны в отношении всего периода монополистического капитализма, то выяснилось бы, что совокупная разница между фактически произведенной продукцией и продукцией, которая могла бы быть произведена, достигает поистине астрономических размеров. Таким образом, наше первое условие в ходе капиталистического развития едва ли сохранилось. Оно не выполнялось как на конкурентной фазе, так в ещё большей мере в условиях монополистического капитализма.

III. Излишек при монополистическом капитализме

Положение представляется несколько иным и более сложным, когда речь заходит о нашем втором условии. Напомним, что, согласно этому условию, уровень заработной платы (и связанный с ним уровень массового потребления) должен был быть таким, чтобы максимально возможная доля совокупного дохода при полной занято-сти могла бы превращаться в экономический излишек и таким образом использоваться для накопления капитала.

Пытаясь установить, по меньшей мере приблизительно, в какой степени это условие выполнялось на разных стадиях капиталистического развития, мы должны постоянно иметь в виду то, что было сказано относительно выполнения первого условия.

Действительно, поскольку в ходе капиталистического развития максимально возможный уровень производства достигался лишь спорадически и поскольку недопроизводство в условиях монополистического капитализма выступает более явно, чем в период конкурентного капитализма, постольку экономический излишек был заметно ниже того уровня, который мог бы быть достигнут при полной занятости.

Далее мы должны иметь полную ясность относительно понятия «максимально возможный» экономический излишек и противостоящего ему понятия «минимальный» уровень заработной платы (и массового потребления), обеспечивающий извлечение максимального излишка из максимальной продукции. В общей схеме классической политэкономии эти проблемы почти не поднимались. Производство на основе полной занятости считалось само собой разумеющимся фактом, что же касается заработной платы (и массового потребления), то предпо-лагалось, что она колеблется вокруг «прожиточного минимума». Прожиточный минимум представлялся прочной основой, ниже которой заработная плата не могла опуститься на сколько-нибудь длительный промежуток времени и которая составляла эффективный предел возможного экономического излишка.

Исторический опыт показал, однако, что прожиточный минимум отнюдь не является такой твердой основой. Скорее, это постоянно движущаяся ступенька эскалатора, и, несомненно, то, что считается в каждый данный момент «прожиточным минимумом» — по крайней мере, в развитых капиталистических странах, — представляет собой растущее количество товаров и услуг. При этих обстоятельствах гипотеза о том, что заработная плата колеблется вокруг прожиточного минимума, ни на сколько не продвинет нас вперед. К прожиточному минимуму можно свести любой уровень заработной платы и потребления, то есть даже в том случае, когда жизненный уровень значительно повышается, а экономический излишек сокращается. Другими словами, с помощью исторического материала нельзя ни доказать, ни опровергнуть правильность этой гипотезы. Ибо, каков бы ни был уровень заработной платы и массового потребления в любое данное время, всегда можно утверждать, что он соответствует «прожиточному минимуму», характерному для данного периода.

Таким образом, подход с точки зрения прожиточного минимума не даёт нам возможности легко определить, что такое максимально возможный экономический излишек или минимально возможный уровень заработной платы (и массового потребления). Это не означает, однако, что поставленная нами задача не может быть решена. В действительности же нет нужды заниматься факторами, определяющими абсолютную величину экономического излишка и абсолютный размер заработной платы (и массового потребления).

Для нас наиболее важно установить, имеется ли какая-либо закономерность, определяющая относительные доли дохода, идущие соответственно на образование экономического излишка и на массовое потребление. Вопрос заключается именно в этом, и, хотя имеются значительные разногласия в объяснении данного явления, экономисты сходятся на том, что существуют определенные границы для той доли продукции, которая может быть использована в качестве заработной платы (то есть может быть потреблена рабочими), и для той доли, которая составляет экономический излишек. И лишь существование таких границ необходимо для того, чтобы понятия «максимально возможный экономический излишек» и «минимально возможный» уровень заработной платы и массового потребления приобрели конкретное историческое значение.

Мы можем возвратиться теперь к нашему первоначальному вопросу: как выполнялось наше второе условие развития в истории капитализма? Хотя авторы предпринятых до сих пор статистических исследований о распределении дохода между различными классами несколько расходятся в своих оценках, они дают достаточные свидетельства того, что это распределение в течение всего периода, о котором имеются необходимые данные, отличалось удивительной стабильностью. Так, данные, собранные Калецким, показывают поразительное постоянство доли рабочих в национальном доходе Англии в течение всего периода 1889—1938 гг. Другие исследова-тели данной проблемы считают, что это постоянство не было нарушено даже после войны, во время пребывания у власти лейбористского правительства.

В отношении США оценки различных исследователей отличаются меньшим единодушием. Некоторые полагают, что «доля рабочих в продукте США определенно, хотя и весьма медленно, повышается»; другие же считают, что такого повышения фактически не было, или даже утверждают, что доля рабочего класса имела тенденцию к снижению.

По расчетам Кузнеца, доля рабочих в 1949 г. была на 7% ниже, чем в 1939 г..

В экономическом отчёте президента конгрессу (январь 1953 г.) указывается:

«Увеличение реального личного дохода в послевоенный период было относительно небольшим... В этой связи интересно отметить... что в течение всего периода, вопреки общему впечатлению, средние часовые заработки в обрабатывающей промышленности, исчисленные с учетом изменения цен на потребительские товары, не повышались быстрее, чем реальные выгоды, получаемые экономикой благодаря росту производительности труда, а, напротив, видимо, значительно отставали» [3-25] .

Бесспорно, эти различия в оценках могут быть следствием разницы в подходе. В одном случае говорится о тенденции длительного характера; в другом внимание сосредоточивается на кратковременных изменениях, связанных с колебаниями цен, доходов и занятости. Следует иметь в виду, однако, что, если даже доля наёмных работников в национальном доходе и несколько повысилась за последние 50 лет, это было достигнуто по большей части не по причине относительного улучшения позиций рабочего класса, а в результате роста его численности за счет разорения независимых мелких предпринимателей, ремесленников и т. п..

Доля дохода, составляющая прибыль, не изменилась. Это превосходно показано в одном из недавно вышедших исследований.

«Несмотря на значительное повышение заработной платы, которое происходило за последние 25 лет в самых различных отраслях как в периоды депрессии, так и во времена сверхзанятости, доля при-были сколько-нибудь значительно не сократилась. ...Возможности перераспределения доходов за счет прибыли останутся весьма ограниченными, пока производители будут вправе менять цены, методы производства и объём занятости так, чтобы защитить свою прибыль» [3-27] .

Всё же тот факт, что в течение последних 50—70 лет (то есть фактически за период господства монополистического капитализма) доля рабочих в совокупном доходе оставалась в общем неизменной (или испытывала лишь краткосрочные колебания), не даёт ответа на вопрос, произошли ли в данной области какие-либо изменения по сравнению с периодом конкурентного капитализма. Насколько мне известно, статистических данных, позволяющих ответить на этот вопрос, нет, поскольку отсутствуют исследования, подобные цитированным выше, которые освещали бы вторую половину XVIII и первые три четверти XIX в. Если же подойти к этому вопросу умозрительно, то можно предположить, что доля заработной платы (и массового потребления) в национальном доходе с переходом к монополистическому капитализму не изменилась, ибо развитие крупных предприятий, монополий и олигополий, начавшееся в последней четверти прошлого века, приобрело крупные масштабы и стало воздействовать на всё более широкие области экономической системы лишь позднее. А поскольку усиление влияния монополий за последние 50—70 лет, по-видимому, не привело к заметному снижению доли рабочих в национальном доходе, можно предположить, что такого снижения не было и раньше, при возникновении монополистических предприятий. Это пред-положение можно подкрепить теоретическими соображениями, которые ясно сформулировал К. Маркс.

«Монопольная цена известных товаров лишь перенесла бы часть прибыли производителей других товаров на товары с монопольной ценой. Косвенным образом возникло бы местное нарушение в распределении прибавочной стоимости между различными сферами производства, но такое нарушение оставило бы границу самой прибавочной стоимости неизменной» [3-28] .

Это положение наводит на мысль о том, что развитие крупных предприятий, и монополии в первую очередь, должно воздействовать на распределение прибыли между капиталистами, а не на долю совокупной прибыли в национальном доходе. По словам Калецкого,

«рост степени монополизации, вызываемый развитием крупных корпораций, ведет к относительной передвижке доходов в отрасли, где господствуют такие корпорации, из других отраслей. Таким образом, происходит перераспределение дохода в пользу крупного бизнеса и в ущерб мелкому бизнесу» [3-29] .

Это положение подкрепляется многочисленными фактами. Поскольку правомерно предполагать, что концентрация прибылей тесно связана с концентрацией капитала (так же как с концентрацией продаж и рабочей силы), эта основная тенденция бесспорна. Очевидно, происходило

«более или менее постоянное усиление концентрации контроля, осуществляемого корпорациями-гигантами. Так, 200 крупнейших нефинансовых корпораций, обладавших в 1909 г. одной третью всех соответствующих активов, владели в 1929 г. 48% их, а в начале 30-х годов — 55 %» [3-30] .

Хотя в послевоенные годы не проводились исследования, подобные предвоенным, нет никакого сомнения в том, что огромная волна слияний, прокатившаяся в США после окончания второй мировой войны, ещё более укрепила позиции горстки крупнейших корпораций.

Такое же впечатление создаётся при рассмотрении имеющихся немногочисленных данных о распределении прибылей. Так, в 1923 г. 1026 крупнейших корпораций (0,26% всех корпораций, посылающих отчеты Бюро внутренних доходов) получили 47,9% всей чистой прибыли корпораций. В 1951 г. (последний год, по которому имеются опубликованные данные) на 1373 корпорации (0,23% всех корпораций) приходилось 54% всей чистой прибыли корпораций и на долю 746 корпораций (0,12% всех корпораций) — 46,5% всей чистой прибыли корпораций.

В действительности данные о концентрации активов и прибылей значительно преуменьшают роль крупнейших групп. Многие формально независимые корпорации тесно связаны друг с другом посредством холдинг-компаний, через общих акционеров, путем переплетения директоратов и т. п..

Всё же существует мнение (и это мнение старательно поддерживается публикациями, исходящими из вполне очевидных источников), что концентрация прибылей в руках небольшого числа фирм не имеет существенного значения, поскольку сами эти фирмы находятся в собственности огромного числа людей. Однако эта картина «акционерной демократии» — не что иное, как миф. Как показал целый ряд исследований, контроль над немногими корпорациями, владеющими большей частью активов и присваивающими львиную долю прибылей, сосредоточен в руках горстки людей, которые в свою очередь получают основную массу прибылей, распределяемых между акционерами.

Недавние исследования, предпринятые Управлением федеральной резервной системы, Мичиганским исследовательским центром и группой экономистов при Гарвардской экономической школе, свидетельствуют о том, что указанные факты находят полное отражение в распределении личных доходов и сбережений. Основываясь на материале этих исследований, Виктор Перло пришел к выводу, что

«если вывести средние данные о доле 1% лиц с наиболее высокими доходами в нераспределенных прибылях и личных сбережениях, то окажется, что эти лица владеют от 50 до 55% всех сбережений — личных и корпоративных, вместе взятых [3-35] .

Попытаемся теперь подвести итоги нашему беглому рассмотрению второго «классического» условия экономического развития. Хотя при монополистическом капитализме экономический излишек в абсолютных данных значительно больше, чем при конкурентном капитализме, он значительно меньше, чем максимально возможный излишек, если под последним понимать разницу между размерами производства в условиях полной занятости и объёмом массового потребления, соответствующим физи-ологическому минимуму средств существования. Эконо-мический излишек, производимый при монополистическом капитализме, достигает, однако, максимально высокого уровня, если вкладывать в понятие максимума такой смысл, который единственно отвечает действительности, то есть если учитывать преобладающий уровень производства, действие рыночного механизма, через посредство которого осуществляются при капитализме распределения доходов, а также более или менее постоянное повышение среднего уровня жизни.

В этой области важное различие между монополистическим и конкурентным капитализмом состоит в характере распределения экономического излишка между теми, кто его присваивает. Переход от феодализма к конкурентному капитализму вёл не только к огромному увеличению размеров экономического излишка, но и к перемещению значительной его доли от феодала-землевладельца к капиталисту-предпринимателю. Подобно этому, переход от конкурентного к монополистическому капитализму имел своим результатом не только огромный рост объёма экономического излишка, но и перемещение контроля над ним от сравнительно мелкого капиталиста к горстке гигантских корпораций.

IV. Инвестиции, технический прогресс и рост населения

Таким образом, с развитием крупных предприятий, монополий и олигополий распределение экономического излишка стало несравненно более неравномерным, чем в эпоху мелкого конкурентного предпринимательства; явившаяся следствием этого концентрация активов и прибылей в руках небольшой группы гигантских концернов (и узкого круга контролирующих эти концерны капиталистов) приобретает, однако, особое значение, когда мы рассматриваем наши остальные «классические» условия развития. К ним относятся, во-первых, доведение до максимума не только размеров экономического излишка, но и той его части, которая может быть вложена обратно в производство, другими словами, бережливость и умеренность в использовании этого излишка со стороны его получателей, и, во-вторых, наличие необходимых объектов для рентабельного инвестирования накопляемой части экономического излишка. Даже беглое знакомство с новыми экономическими явлениями (и соответствующей литературой) показывает, что в данной области монополистический капитализм наиболее сильно отличается от капитализма периода свободной конкуренции.

Что касается первого из указанных условий, дело приняло довольно парадоксальный оборот. Образ жизни современного капиталиста отнюдь не соответствует идеалам его пуританских предков. И вряд ли можно ныне считать особенностями его характера (и характера его супруги) бережливость и постоянное самопожертвование. Но сущность того, что проявлялось в скаредности отдельного капиталиста, сохраняется и в условиях монополистического капитализма, хотя в совершенно иной форме. Усилившаяся неравномерность в распределении прибылей ведёт к тому, что относительно небольшая часть совокупного экономического излишка идет на потребление капиталистов. В условиях полной занятости и крупного объёма совокупного продукта и экономического излишка малая величина этой доли становится особенно заметной. Доля экономического излишка, которая удер-живается корпорациями и может быть использована для инвестиций, не только характеризуется большими размерами, но она имеет тенденцию особенно сильно возрастать в периоды процветания.

Положение становится ещё более сложным, когда речь заходит о другой стороне данной проблемы — не о размерах экономического излишка и нужде в средствах для капиталовложений, а о спросе на капитал и о наличии объектов для рентабельного инвестирования. На этой стороне дела нам придётся остановиться несколько подробнее.

В течение значительного времени буржуазные экономисты почти не связывали развитие крупных предприятий, монополии и олигополии с проблемой инвестиционных возможностей, с проблемой достаточности спроса на капитал для поглощения экономического излишка, произведённого в условиях полной занятости. Поскольку они предполагали, что наши «классические» условия имелись налицо, то есть что действовал закон Сэя, им казалось, что использование экономического излишка не представляет какой-либо проблемы. Они принимали за нечто само собой разумеющееся, что излишек, который присваивается капиталистическим предпринимателем — будь он монополист или нет, — вкладывается обратно в дело, а эти реинвестиции толкают вперёд экономическое развитие. И чем больше будет экономический излишек, тем быстрее будут расти производительность труда и общий объём производства. Хотя они считали, что получение слишком большого экономического излишка может чрезмерно сократить уровень текущего потребления в пользу будущего потребления, всё же они видели мало смысла в попытках ограничить размер этого излишка.

Его сокращение, по их мнению, могло уменьшить привлекательность инвестирования для тех, кто был в состоянии осуществлять накопление, и могло вызвать таким образом уменьшение капиталовложений (и замедление экономического прогресса), несоразмерное с временными выгодами, получаемыми за счет увеличения потребления. Поэтому обеспокоенность некоторых авторов слишком большой, по их мнению, величиной экономического излишка, их настояния на необходимости ограничить «чрезмерное» накопление капитала, их жалобы на «недопотребление» — всё это считалось близорукой переоценкой настоящего в ущерб будущему — переоценкой, отражавшей вполне понятные симпатии к их собратьям из менее привилегированных слоев общества, но вряд ли соответствовавшей трезвым канонам экономической науки.

Конечно, нельзя сказать, что господство монополий и размеры монопольных прибылей не внушали никакого беспокойства представителям буржуазной экономической науки. Напротив, в последней четверти XIX и первой четверти XX в. экономисты развитых капиталистических стран были немало озабочены ростом значения монополистических и олигополистических предприятий. Но, хотя в академической экономической науке, выражавшей ин-тересы и мировоззрение средних классов, и находило своё выражение растущее беспокойство мелких, поневоле конкурирующих друг с другом предпринимателей, которые могли лишь беспомощно взирать на зловещее усиление своих гигантских монополистических соперников, эта наука была неспособна правильно, с исторической перспективой оценить развитие большого бизнеса. Все те снаряды, которыми она обстреливала монополии, брались ею из арсенала теории «неограниченной конкуренции», представляющей собой наиболее ярко выраженную идеологию мелкого предпринимателя. Порочные последствия крупного предпринимательства она усматривала в первую очередь в нарушении «оптимальных» условий, которые будто бы должны были самостоятельно складываться в результате господства свободных рынков.

Отождествляя интересы мелких предпринимателей с интересами общества, эти обличители монополии обвиняли её в нарушении «оптимального» распределения доходов, хотя в действительности возникала проблема о воздействии монополий на распределение прибыли. Снедаемые одновременно и страхом и завистью, эти критики монополий клеймили монополистическую политику цен и производства за ущерб, наносимый ею благосостоянию потребителей, хотя часто, если не всегда, дело заключалось в конкурентном превосходстве крупного предприятия. Оказавшись перед лицом огромного роста социального влияния и власти большого бизнеса, эти противники монополии говорили о том, что усиление политических позиций монополистов означает угрозу свободе и демократии, хотя они действительно имели в виду лишь угрозу влиятельному положению в обществе, достигнутому ранее мелкими предпринимателями.

Стремящиеся лишь сохранить status quo, цепляющиеся за свой «мир, лучший из миров», эти мелкобуржуазные противники крупного предприятия и монополии, неспособные мыслить категориями исторического развития, не могли подняться до рационального понимания воздействия монополий на процесс капиталовложений и экономического роста.

Даже после того как пресловутая «кейнсианская революция» отвергла закон Сэя и вопрос о факторах, определяющих уровень дохода и занятости, стал центральной проблемой экономической науки, связи между процессом капиталовложений (и экономического развития), с одной стороны, и растущей ролью крупного предприятия и монополии — с другой, если и уделялось внимание, то очень беглое и случайное. Следуя по стопам Кейнса, рассматривая объём капиталовложений (или, скорее, основную его часть) как экзогенно определяемую, «автономную», данную величину, экономисты, занимавшиеся теорией дохода и занятости, если можно так выразиться, прошли мимо проблемы воздействия монополии и олигополии на объём и долговременные последствия капиталовложений. Более того, это направление экономической мысли отодвинуло на задний план предшествующую критику монополий с точки зрения «благосостояния» и подготовило идейную основу для современной тенденции к полному принятию и даже к прославлению монополий.

Конечно, «новое экономическое учение» имело некоторую антимонополистическую направленность, так как оно поднимало вопрос о сверхнакоплении. Однако и здесь главный упор делался на необходимости повышения доли потребления в национальном доходе, а не на роли монополии в осуществлении капиталовложений. С этой точки зрения экономический излишек независимо от того, кем он присваивался — монополистами или конкурирующими предпринимателями, — считался чрезмерно большим не потому, что он ограничивал текущее потребление до уровня, нежелательного с точки зрения благосостояния, а потому, что он не находил достаточного применения в частных капиталовложениях. По словам профессора Хансена, «проблема нашего поколения состоит прежде всего в недостаточности объектов приложения капитала».

Недостаточность объектов приложения капитала объяснялась большинством современных экономистов, как сказал бы Шумпетер, не факторами, определяемыми действием самого экономического механизма, а влиянием внешних причин. Наиболее характерна для такого подхода так называемая теория уменьшающихся инвестиционных возможностей, которая была лучше всего изложена в работах Хансена. Экономисты, придерживающиеся этой концепции, правильно отмечают возрастающую недостаточность сфер приложения капитала в сравнении с объёмом экономического излишка в условиях полной занятости. Но вряд ли можно сказать, что они дали удовлетворительное объяснение этого явления. Его нельзя объяснить ни замедлением прироста населения, ни исчезновением возможности колонизации новых земель, ни происходящими якобы изменениями в темпах и природе технического прогресса, хотя всем этим факторам придается большое значение в аргументации сторонников данной теории.

Что касается замедления прироста населения в развитых капиталистических странах, то само это явление, по всей вероятности, следует объяснять недостаточностью капиталовложений, занятости и доходов. Кроме того, нет оснований считать, что изменение численности населения само по себе оказывает большое влияние на объём капиталовложений. Говоря относительно связи между изменением численности населения и эффективным спросом, Калецкий замечает:

«Важно не увеличение численности населения, а увеличение покупательной способности. Рост числа нищих не расширяет рынка. Например, рост численности населения не обязательно означает повышение спроса на дома, ибо результатом его, если нет роста покупательной способности, будет просто увеличение числа людей, ютящихся на той же жилой площади» [3-41] .

Это не означает, что рост численности населения не оказывает никакого воздействия на совокупный спрос. Структура потребления в условиях роста населения будет иной, чем в условиях неизменной численности населения. Население будет покупать больше молока и меньше виски, больше пеленок и меньше галстуков, больше домов и меньше автомобилей, и эти изменения в составе потребительских товаров могут оказать определённое влияние на объём и рентабельность капиталовложений.

Однако будет ли растущее население сберегать больше или меньше — это спорный вопрос, причём вопрос, не имеющий большого значения. Можно утверждать, что содержание большой семьи требует крупных расходов и ведет к сокращению личных сбережений. Но с равным основанием можно утверждать, что для воспитания большего числа детей необходимо больше средств откладывать про запас, сокращая текущее потребление. А поскольку подавляющее большинство людей даже в самых богатых странах едва ли вообще делает какие-либо сбережения, то, какой бы из гипотез мы не придерживались, разница будет весьма невелика.

Несколько более убедительным может показаться утверждение, будто капиталисты, принимая решения о капиталовложениях, находятся под сильным воздействием статистики населения. Однако, если бы дело обстояло так и если бы все капиталисты делали крупные капиталовложения во время быстрого роста населения (ограничивая инвестиции, когда этот рост происходит медленно или отсутствует), их расчёты на прибыль могли бы подтверждаться на практике не потому, что они сумели бы предвосхитить прирост населения, а потому, что крупные капиталовложения имели бы своим результатом повышение совокупного дохода и спроса. В действительности, однако, лишь немногие фирмы — главным образом в области предприятий общественного пользования и связи — могут руководствоваться статистикой населения в своей инвестиционной политике, и даже в этом случае они будут использовать не данные, отражающие общие изменения, а, скорее, данные о внутренней миграции, развитии или упадке отдельных районов и местностей.

Известное значение может также придаваться ассигнованиям всевозможных государственных органов на пособия бедным, на школы, больницы, парки и т. п. Эти ассигнования могут определяться главным образом социальной структурой и численностью населения (и их изменениями). Чрезвычайно важно отметить, что такие ассигнования могут явиться чистыми добавлениями к совокупным расходам и оказывать стимулирующее воздействие на экономику лишь в том случае, если они делаются не за счёт сокращения расходов в каких-либо других областях. Если же подобные расходы производятся муниципалитетами, как очень часто и бывает в действительности, то они могут быть возможны лишь за счёт экономии по каким-либо другим статьям бюджета или в результате введения дополнительных местных налогов. В любом из этих случаев воздействие этих расходов, связанных с динамикой народонаселения, будет весьма незначительным.

Однако часто считается, что изменение численности населения воздействует на капиталовложения не столько путём повышения эффективного спроса, сколько увеличением предложения труда. В этой связи экономисты утверждают, что быстрый рост численности населения ведет к снижению уровня заработной платы и повышению прибылей и таким образом способствует накоплению капитала, увеличивая в то же время заинтересованность предпринимателей в капиталовложениях.

Однако и в данном случае дело не обстоит так просто, как кажется.

Во-первых, надо иметь в виду, что в данном случае речь идёт не об изменении общей численности населения в течение определённого периода времени, а об изменении числа людей, приходящих на рынок труда.

А последнее зависит не только (и не столько) от общей динамики народонаселения, но и от масштабов притока на рынок рабочей силы за счет внутренней миграции из некапиталистических секторов (натуральное сельское хозяйство, ремесло и пр.).

Далее, если не предполагать, что спрос капиталистов на труд повышается пропорционально понижению заработной платы — и, конечно, очевидных причин делать такое предположение нет, — снижение заработной платы в результате увеличения конкуренции между рабочими вызовет сокращение дохода рабочих, но в свою очередь приведёт к уменьшению совокупного спроса потребителей, причем соответствующее увеличение капиталовложений не сможет его перекрыть. Сокращение потребительских покупок окажет отрицательное воздействие на инвестиции; более того, наличие дешевой рабочей силы будет ослаблять стимулы к внедрению более производительного оборудования, разработка и производство которого сами по себе представляют важную инвестиционную возможность. Таким образом, рост предложения труда и его удешевление могли бы привести не к увеличению капиталовложений и производства, а, скорее, к росту безработицы — явной или скрытой.

О вероятности именно таких последствий быстрого роста населения свидетельствует опыт старых слаборазвитых стран, которые не могут пожаловаться на недостаточность прироста населения. В то же время весьма убедительной представляется та точка зрения, которая именно относительным недостатком рабочей силы на ранних этапах развития США объясняет крупный объём капиталовложений, быстрый технический прогресс и со-ответствующее повышение производительности труда в Америке.

Разумеется, рост населения является необходимым условием роста капиталовложений и экономического развития в тех случаях, когда в промышленности и сельском хозяйстве нет технического прогресса, когда не вводятся в эксплуатацию новые, ранее не использовавшиеся природные ресурсы и когда не происходит вытеснения рабочей силы из сельского хозяйства путем внеэкономического принуждения. Однако при таких обстоятельствах данная проблема вообще не возникает. Невозможность осуществления капиталовложений будет сочетаться с отсутствием всяких стимулов к этим капиталовложениям.

Нет нужды доказывать, что подобные условия в реальной действительности не наблюдаются. Там, где есть какой-то технический прогресс, где осваиваются какие-то новые природные ресурсы, где в какой-то степени происходит перемещение рабочей силы из сельского хозяйства, капиталовложения могут осуществляться и продукция может расти независимо от того, увеличивается или падает численность населения. Можно утверждать, что сами инвестиционные программы вызывают такое предложение труда, которое необходимо для их реализации, точно так же как они сами обеспечивают средства, необходимые для их финансирования. И это относится не только к старым странам, где сельское хозяйство, ремесла, розничная торговля и т. п. представляют собой постоянные резервы рабочей силы, но и к новым, слабо заселённым странам, где иммиграция обеспечивает необходимый приток рабочей силы, если капиталистическое накопление создаёт для нее достаточно сильный спрос.

Отсюда следует вывод, что демографическое положение отнюдь не определяет объём капиталовложений, а само изменяется на разных ступенях экономического развития — в зависимости от размаха накопления капитала, от характера технических изменений, от быстроты и интенсивности сдвигов в структуре хозяйства и т. п.

Равным образом, отнюдь не ясно, может ли иметь какое-либо значение так называемое исчезновение границ. Во-первых, границы экономической экспансии и экономического развития не совпадают с географическими границами; в пределах любых географических границ всегда существуют широкие возможности для экономического развития. Нельзя, например, отрицать, что развитие в Бельгии достигло более высокого уровня, чем в Испании. Во-вторых, внутри большинства наиболее развитых стран существуют собственные крупные слаборазвитые районы; огромные инвестиционные возможности существуют, например, на юге США, в так называемых районах упадка в Англии, в обширных областях Франции, Италии или Скандинавских стран. Далее, менее развитые территории за пределами национальных границ развитых стран могут обеспечивать такие же, если не более удобные, объекты для капиталовложений, какие имеются в развитых странах. Поэтому, когда условия благоприятствуют капиталовложениям, сразу обнаруживаются и инвестиционные возможности, а когда капиталовложения сокращаются, остаются неиспользованными даже такие инвестиционные возможности, которые в другое время считались бы великолепными.

Примерно так же обстоит дело и с техническими новшествами. Весьма сомнительно, была ли природа и интенсивность технического прогресса в последнее десятилетие такова, что для его реализации требовались меньшие капиталовложения, чем, скажем, сто лет назад. Калецкий, возможно, прав, привлекая внимание к тому факту, что значение новых источников сырья падает и что растет роль «научной организации» процессов сборки, не требующих крупных капиталовложений. Суизи, возможно, также прав, подчеркивая исключительную важность железных дорог в качестве сферы приложения капитала во второй половине XIX в..

Некоторое значение может иметь и то обстоятельство, что относительное удешевление капитального оборудования в течение последних ста лет привело к сокращению суммы капитала, требуемой для производства данного физического объёма продукции, хотя физический объём продукции мало интересует капиталистического инвестора.

Но, с другой стороны, можно утверждать — и, по-видимому, с довольно веским основанием, — что все вышеприведённые соображения вряд ли относятся к существу дела; фактически они ставят телегу впереди лошади. Как в античном мире, так и в средние века имелось немало гениальных технических идей, которые не были реализованы, потому что отсутствовали социально-экономические условия, необходимые для их осуществления.

Можно перечислить целый ряд недавно разработанных технических идей, использование которых потребовало бы крупных вложений капитала — по сути дела капиталовложений в невиданных когда-либо прежде масштабах. В области ли атомной энергии или «автоматизации», транспорта или мелиорации, производства потребительских товаров или сельскохозяйственных ма-шин, жилищного строительства или пищевой промышленности — всюду имеются столь же технически осуществимые, экономически рациональные проекты, как и любые проекты, которые были осуществлены в прошлом. Разница состоит «только» в том, что в прошлом технические новшества привлекали достаточные капиталовложения, чтобы воплотиться в реальность, тогда как технические возможности, открытые в недавнем прошлом, используются капиталистическим предпринимательством с меньшей готовностью (и с большей привередливостью). Поэтому ближе к действительности то положение, что технические новшества (равно как слаборазвитые страны и менее развитые районы внутри передовых стран) постоянно обеспечивают широкие инвестиционные возможности, но степень использования этих возможностей в любое данное время определяется другими факторами. По словам Дж. Стейндла,

«новшества... влияют лишь на форму , которую принимают чистые инвестиции... Технические новшества сопровождают процесс капиталовложений как тень, но они не являются его движущей силой» [3-50] .

Конечно, вышесказанное не означает какого-либо одобрения тех, кто часто отвечает «пророкам мрака и рока» перечислением полезных проектов, которые «могли бы быть» реализованы и осуществление которых подняло бы благосостояние людей. Подобный ответ имеет те же пороки, что и аргументы, которые он призывает опровергнуть. Хотя любой элементарный учебник экономической теории начинается подчеркиванием того факта, что для капиталистической экономики важны не просто потребности людей, а потребности, обеспеченные достаточной покупательной способностью («эффективный спрос»), как только экономическая дискуссия достигает «высокого уровня», даже самые умудренные экономисты склонны забыть этот основной принцип. Объясняют ли они нехватку инвестиционных возможностей недостаточностью технического прогресса или его развитием в неправильном направлении, утверждают ли они, наоборот, что инвестиционные возможности практически неограниченны, поскольку имеется множество неудовлетворённых потребностей, — в обоих случаях рассуждения экономистов основаны на одном и том же заблуждении.

Обе стороны в данном споре обходят главный вопрос. Действительно, в капиталистическом обществе наблюдается постоянная и всё увеличивающаяся недостаточность частных капиталовложений по сравнению с объёмом экономического излишка, производимого в условиях полной занятости. Действительно, и это все видят, имеется изобилие технически возможных проектов, необходимых для общества, осуществление которых могло бы не только поглотить весь экономический излишек, но и потребовать значительных дополнительных средств.

Проблема заключается в том, чтобы определить, что именно в структуре развитого капитализма и в происшедших за последние 50—70 лет изменениях в области капиталовложений делает трудным или даже вообще невозможным использование экономического излишка в целях реализации этих проектов.

При попытке ответить на этот вопрос не следует ограничиваться только внутренними, «эндогенными», факторами. Различие между «экзогенными» и «эндогенными» элементами в том единстве, которое представляет собой социально-экономическая система, весьма условно и тонко. Как заметил В. И. Ленин,

«есть ли это — изменения (изменения в структуре капиталистической системы. — П. Б. ) «чисто»-экономические или вне экономические (напр., военные), это вопрос второстепенный, не могущий ничего изменить в основных взглядах на новейшую эпоху капитализма» [3-52] .

Но что имеет величайшую важность — так это вопрос о том, объясняются ли глубокие изменения в характере функционирования капиталистической системы за последние 50 лет более или менее случайным сочетанием различных событий или эти изменения представляют собой естественный результат капиталистического развития и с необходимостью диктуются внутренней логикой этого развития. Объяснение этих изменений теорией исчезающих инвестиционных возможностей или философскими рассуждениями, согласно которым все беды, обрушив-шиеся на капитализм за последние 50 лет, были следствием случайного стечения неблагоприятных обстоятельств, неубедительно не только в аналитическом отношении. Оно означает также молчаливое принятие агностицистской (и апологетической) концепции, связывающей все противоречия и нелепости капиталистической системы не с её внутренними законами движения, а со случайными «нарушениями» — экономическими, политическими и прочими, — при отсутствии которых капитализм мог бы якобы гармонически развиваться.

V. Использование излишка в конкурентном капитализме

В действительности, однако, для объяснения несоответствия частных капиталовложений объёму экономического излишка в условиях полной занятости нет необходимости прибегать к факторам, «внешним» в отношении основных принципов капиталистической экономики, к ошибкам правительства или к непредвиденным превратностям судьбы. Это несоответствие может быть должным образом объяснено процессом, который коренится в самой системе капитализма и которому способствует все его развитие: ростом крупных предприятий, монополий и олигополий и их все возрастающим господством во всех секторах и отраслях капиталистической системы.

Одним из наиболее явных результатов этого процесса была концентрация прибылей в руках небольшого числа капиталистов, о которой говорилось выше. Теперь, после нашего отступления в сторону, вернёмся к этому вопросу, ибо в конкурентном мире, приблизительно отражённом в нашей «классической» модели, такой концентрации прибылей не могло быть. Совокупная прибыль, присваиваемая множеством предприятий различного размера, на каждое из которых приходилась лишь небольшая часть соответствующего рынка, по необходимости должна была разделяться на огромное число небольших, хотя и неравных долей. Более того, в этих условиях не только были малы различия между абсолютными суммами прибыли, получаемой отдельными фирмами, но и нормы прибыли на вложенный в разные отрасли капитал имели тенденцию к приблизительному выравниванию. Этому выравниванию прибылей придавалось огромное значение. Полагали, что именно это явление обеспечивало равновесие конкурентной системы и определяло распределение ресурсов. Вот как представлялся механизм этого процесса. Предположим, экономическая система находится в состоянии равновесия, когда нормы прибыли отдельных фирм выровнены. Допустим, одна из фирм внедряет какое-либо техническое новшество, ведущее к снижению её издержек производства. Небольшое снижение цены, на которое эта фирма может пойти благодаря снижению издержек производства, позволяет ей продавать больше товаров и реализовать сверхприбыль. Более высокая, чем обычно, норма прибыли не только стимулирует дальнейшее увеличение производства данной фирмы, но и привлекает капитал из других отраслей экономики, где норма прибыли находится лишь на среднем уровне. Однако получение сверхприбыли фирмой, внедрившей техническое новшество, носит временный характер. Чтобы не быть вытесненными с рынка своим конкурентом, добившимся снижения издержек производства, другие фирмы той же отрасли сами должны применить новый производственный метод. Более слабые в финансовом отношении (или негибкие в своей политике) фирмы, возможно, не смогут этого сделать и будут устранены из данной отрасли. Остальные фирмы введут новый метод, снизят издержки производства и цены и сохранят таким образом свою долю на рынке. В результате этого сверхприбыль фирмы, первой внедрившей это техническое новшество, исчезнет и вновь установится обычная норма прибыли.

Важно отметить, что при этих условиях вопрос о переходе к новому, в техническом отношении более передовому методу производства конкурирующая фирма не может решать по своему произволу. Игнорирование имеющейся возможности снижения издержек производства означает угрозу самому существованию фирмы. Так, протягивая пряник сверхприбыли, конкурентная система в то же время размахивает кнутом банкротства, поощряя и в то же время заставляя капиталистические фирмы осуществлять вложения капитала и развитие техники. Большую роль в действии этого механизма играет тот факт, что менее жизнеспособные, менее эффективные фирмы оказываются отброшенными в сторону и что в этой конкурентной гонке «отстающих хватает дьявол». Этим механизмом устраняется излишняя производственная мощность, возникающая на ранних стадиях описанного выше процесса, что в свою очередь расчищает почву для повторения последнего. Внедрение технических усовершенствований вновь создает сверхприбыль, которая привлекает дополнительные капиталовложения, тогда как сохранение значительных излишних мощностей препятствовало бы новому вложению капитала, затрудняя применение новых методов, снижающих издержки производства.

Этот процесс никогда не останавливается. Удешевление продукции одной отрасли создает «денежную внешнюю экономию» во всех других отраслях, куда эта продукция поступает.

Таким путём в самых различных отраслях хозяйства создаётся сверхприбыль, то в одной, то в другой отрасли промышленности стимулируются капиталовложения, и этот, используя излюбленное выражение Шумпетера, «неослабевающий ветер» беспрерывно толкает вперёд экономическое развитие.

«Мы видим, каким образом непрерывно преобразуется, революционизируется способ производства, средства производства, как разделение труда неизбежно влечет за собой большее разделение труда, применение машин — ещё более широкое применение машин, производство в крупном масштабе — производство в ещё более крупном масштабе .

Это — закон, который всё снова и снова выбивает буржуазное производство из прежней колеи и принуждает капитал напрягать производительные силы труда, потому что он напрягал их раньше, закон, который не даёт капиталу ни минуты покоя и постоянно нашептывает ему: Вперёд! Вперёд!» [3-57] .

Однако, для того чтобы происходило «это движение вперёд», необходимо выполнение ряда условий, которые прямо или косвенно затрагивались выше. Прежде всего число фирм в экономике (и в каждой отрасли) должно быть большим, а продукция каждой фирмы должна составлять небольшую часть общего объёма производства данной отрасли. Более того, товары, производимые всеми фирмами в каждой отрасли, должны быть более или менее взаимозаменяемыми, с тем чтобы даже небольшая разница в цене на эти товары могла вызвать перемещение рыночного спроса от одной фирмы к другой. Только при этих обстоятельствах производство и политика цен каждой отдельной фирмы не будут значительно влиять на рыночную цену; только при таких обстоятельствах отдельная фирма сможет принимать решения относительно капиталовложений, расширения производства и т. п. независимо от того, какими могут быть ответные действия её конкурентов. Ибо, поскольку все эти фирмы имеют небольшие размеры, ни одна из них не может оказать значительное воздействие на обстановку на рынке, обусловливающую решения о капиталовложениях и об увеличении продукции. В то же время, когда количество фирм велико, отдельная фирма вряд ли может точно установить, что собираются предпринять другие фирмы данной отрасли. Таким образом, определяя свою политику капиталовложений, каждая фирма будет руководствоваться лишь своими собственными «внутренними» соображениями — существующими возможностями снижения издержек производства, своей способностью обеспечить необходимый капитал фактической или ожидаемой нормой прибыли. Отдельная фирма не сможет учитывать совокупное воздействие на рынок будущих капиталовложений других фирм внутри и вне данной отрасли, и никто не будет её к этому вынуждать.

Именно эта анархия капиталистических рынков, как подчёркивал Маркс, наряду с постоянным появлением, исчезновением и возрождением сверхприбылей породила сильную тенденцию к крупному и, более того, чрезмерному объёму капиталовложений в период капитализма свободной конкуренции.

Результатом было расточительное использование эко-номического излишка и преждевременное разрушение основного капитала. Случайности технического развития, спорадическое появление и исчезновение сверхприбылей одновременно определяли политику капиталовложений и вызывали потери капитала. Но, с другой стороны, конкурентная организация в капиталистической экономике имела ту «заслугу», что она обеспечивала достаточные (или почти достаточные) возможности поглощения экономического излишка, производимого в условиях довольно полной занятости, хотя многие инвестиции представляли собой потерю для общества, в результате чего темпы развития были значительно ниже потен-циальных возможностей. Эта потеря выражалась не только в том, что объём производства был ниже достижимого уровня, но также и в том, что гораздо ниже была и занятость. Это не противоречит тому, что было сказано выше относительно условий поглощения эконо-мического излишка при полной занятости. Характер безработицы при конкурентном капитализме обычно весьма отличался от характера того явления, которое принято называть «кейнсианской безработицей». Безработица при конкурентном капитализме объяснялась не столько недостаточностью капиталовложений по отношению к потенциальному экономическому излишку, сколько их несоответствием (как по объёму, так и по структуре) числу рабочих, способных к труду. Ввиду того, что минимальный объём капитала, необходимый для вовлечения в производство дополнительных рабочих, более или менее жестко определялся господствующим уровнем развития техники (на который в свою очередь влияла конкуренция), и ввиду того, что значительное количество капитала терялось в процессе конкуренции, число лиц, которые могли найти оплачиваемую работу, было неизбежно меньше, чем в том случае, если бы капитал использовался более рациональным способом.

VI. Инвестиции и использование излишка при монополистическом капитализме

Всё же каковы бы ни были пороки (абсолютные) и достоинства (относительные) того механизма капиталовложений, который действовал в конкурентной системе, нетрудно понять, что от этих пороков и достоинств мало что осталось на нынешней, монополистической стадии капитализма. Особенно резко изменились условия, необходимые для основания новых фирм в какой-либо отрасли. Когда отрасли хозяйства включали множество мелких фирм, на долю каждой из которых приходилась лишь незначительная часть более или менее однородной продукции, то основание новой фирмы в любой отрасли не составляло проблемы. Каждый капиталист, владевший необходимым объёмом капитала, мог стать предпринимателем и основать новую фирму. И, поскольку структура рынка была довольно простой, а продукция отрасли довольно однородной, предпосылки для основания нового предприятия были немногочисленны, а препятствия, которые приходилось преодолевать, относительно невелики.

Совершенно иначе обстоит дело в условиях отрасли, где господствует монополия или олигополия. В такой отрасли число фирм невелико, для нее типична фирма очень крупных размеров, рынок имеет очень сложную структуру, а продукция, продаваемая фирмой, весьма сильно индивидуализирована посредством фирменных марок, интенсивной рекламы и т. д., хотя во многих случаях по своим физическим качествам товары одной фирмы мало отличаются от товаров другой. При этих обстоятельствах условия для организации новых фирм приобретают совершенно иной характер. Объём капитала, необходимого для основания новой фирмы, при-обретает поистине гигантские размеры. Кроме того, возникают и такие юридические препятствия, как патенты, правительственные концессии и т. п., которыми могут владеть существующие крупные концерны.

Дело не только в том, что нынешний уровень развития техники делает весьма дорогостоящим сооружение нового, отвечающего требованиям современной науки предприятия, но и в том, что новая фирма должна вложить значительный капитал, произведя первоначальные затраты на рекламу, организацию сбыта и т. п. Более того, весьма эфемерный характер первоначально приобретаемых «активов» («репутация фирмы», рыночные связи и т. д.) значительно увеличивает риск, связанный с основанием новой фирмы, создание новых предприятий становится, таким образом, совершенно недоступным для мелких предпринимателей или мелких корпораций, не имеющих собственных необходимых средств и не обладающих возможностью получить достаточную поддержку со стороны рынка капиталов.

Шумпетеровский мужественный и отважный предприниматель превратился ныне в легендарную фигуру далекого, может быть даже мифического, прошлого капитализма, или, вернее, его можно найти только в «полусвете» бизнеса, где он основывает новое кафе-мороженое и т. п..

Исключительная трудность, если не полная невозможность появления новых фирм в монополизированных и олигополизированных отраслях наделяет обосновавшиеся там монополии и олигополии тем, что можно назвать «привилегией убежища». Правила поведения в этих, относительно спокойных и безопасных убежищах, совершенно отличны от правил, существующих в отраслях, овеваемых свежим ветром конкуренции. Хотя, как указывалось выше, экономическая литература уделяла гораздо меньше внимания связи между капиталовложениями и глубоким преобразованием структуры капитализма, чем этот вопрос, очевидно, заслуживает, уже выработан ряд положений, которые могут считаться вполне доказанными. Наиболее важное из них весьма просто. В любой данной ситуации расширение производства будет, вероятно, противоречить монополистической политике максимальной прибыли. Расширение выпуска продукции может не привести к увеличению валовой прибыли или даже может вызвать падение прибыли ниже уровня, существовавшего до этого расширения (в зависимости от эластичности спроса на данную продукцию и формы кривой предельного дохода, извлекаемого от продажи этой продукции). По словам П. Суизи,

«...инвестиционная политика монополиста не может определяться его средней нормой прибыли или нормой прибыли на дополнительные капиталовложения как таковыми. Монополист скорее должен руководствоваться тем, что можно назвать предельной нормой прибыли, то есть нормой прибыли на дополнительное инвестирование, вычисленной с учетом того факта, что это дополнительное инвестирование вызовет сокращение прибыли на старые капиталовложения, поскольку оно приведёт к увеличению продукции и снижению цены» [3-62] .

Разумеется, монополист, как и любой другой капиталист, всегда заинтересован в снижении своих издержек производства. В той мере, в какой сокращение издержек производства зависит от введения нового, более производительного оборудования, оно открывает широкие возможности для новых капиталовложений. Однако стремление снизить издержки производства может перевешиваться, и часто действительно перевешивается другими соображениями. К ним в первую очередь относится желание сохранить стоимость существующего оборудования и отложить новые капиталовложения до тех пор, пока это оборудование не будет амортизировано.

Это на первый взгляд противоречит хорошо известному правилу, согласно которому старая машина заменяется новой, если средние совокупные издержки производства единицы продукции, выпускаемой с помощью новой машины, могут быть более низкими, чем средние предельные издержки производства единицы продукций, выпускаемой с помощью старой машины. Это противо-речие, однако, только кажущееся. Данное правило носит гораздо более сложный характер, чем это представляется с первого взгляда. Во-первых, для того чтобы замена старого оборудования новым была целесообразной и соответствовала условиям данного правила, с помощью новой машины нужно обеспечить экономию такого раз-мера, чтобы можно было не только выплатить проценты на капитал, потерянный в процессе замены, но также компенсировать эту потерю в сравнительно короткий промежуток времени.

Это означает, что только существенные технические новшества могут иметь шанс «пробиться» в производство; реализация же других изобретений будет отложена до тех пор, пока не износится функционирующее оборудование. С другой стороны, применимость упомянутого выше правила зависит от способности инвестора или администрации компании точно определить срок службы новой машины. Именно этот срок определяет величину средних общих издержек производства той продукции, которая будет выпущена с его помощью.

Вряд ли есть необходимость подчёркивать, что в данном случае важен не срок физического износа данной машины, а время, в течение которого не потребуется её замена ещё более усовершенствованной и производительной машиной. Поэтому в период быстрого технического прогресса положение становится особенно сложным. Машина А может быть заменена новой, более со-вершенной машиной Б, если такая замена принесет значительную экономию. Однако, если есть основание полагать, что вскоре на рынке появится машина В, которая в свою очередь может быть в значительной мере более совершенной, чем машина Б, было бы нелепо пускать на слом машину А только для того, чтобы приобрести машину Б, которую также придется пустить на слом, причем задолго до того, как она будет физически изношена.

Таким образом, хотя технический прогресс и стимулирует капиталовложения, в условиях господства монополии и олигополии может действовать сильная тенденция к откладыванию затрат на новое оборудование до тех пор, пока технические условия не стабилизируются в той или иной мере, или может проводиться задержка развития техники до тех пор, пока существующее оборудование не будет амортизировано.

Нельзя сказать, что эта тенденция характерна лишь для монополий и не могла бы равным образом действовать в условиях конкурентного предпринимательства. Но различие — и очень важное — состоит в том, что конкурирующая фирма вынуждена вводить новые машины, несмотря на связанные с этим потери капитала, ибо в ином случае она будет вытеснена старыми или новыми конкурентами, снижающими издержки производства и цены. Монополист же не подвержен такому давлению. По словам профессора Хансена,

«при напряженной конкуренции в ценах новая техника, позволяющая снижать издержки производства, вводилась прину-дительно, хотя слом устаревшего, но ещё не амортизированного оборудования был связан с потерями капитала. Но, согласно монополистическому принципу обновления капитала, новые машины не должны вводиться, если неамортизированная стоимость старых машин по крайней мере не покрывается экономией, извлекаемой бла-годаря применению новой техники. Таким образом, развитие замедляется и устраняются возможности для новых капиталовложений, имевшиеся в более конкурентном обществе» [3-67] .

Это означает, что в условиях монополии две важные формы использования экономического излишка — затраты монополий на технические улучшения и потери капитала — значительно сокращаются.

С этим тесно связано следующее обстоятельство. Внедрение значительного числа, если не большинства технических новшеств, ведущих к сокращению издержек производства, зависит от роста масштабов производственных операций.

Действительно, основными факторами, способствовавшими развитию крупных предприятий и массового производства, были «внутренняя экономия» или «возрастание доходов по мере расширения масштабов операций». Однако это возрастание доходов влечет двоякие экономические последствия. Сначала оно устраняет производство, основанное на изнурительном ручном труде, дает мощный толчок развитию производительных сил и в то же время способствует сосредоточению производства в руках сравнительно небольшого числа крупных, снабженных передовой техникой монополистических и олигополистических предприятий, и тем самым устраняет конкуренцию. Но позднее оно оказывается тормозом для дальнейшего технического прогресса, поскольку технические усовершенствования связываются с ростом производства, который теперь стал нежелательным.

Изобретение, которое может снизить издержки производства, приводя, скажем, к удвоению количества выпускаемых товаров, может не представлять интереса для монополиста (или олигополиста), прибыли которого скорее упадут, чем возрастут в результате наводнения рынка данным товаром.

«Таким образом... олигополия производит отбор технических новшеств, стремясь избежать увеличения продукции, но желая в то же время добиться экономии факторов производства» [3-70] .

Можно, однако, задать вопрос: почему олигополистическая фирма, контролирующая лишь часть (хотя и значительную часть) рынка, не захочет использовать имеющиеся технические возможности снижения издержек производства за счет роста объёма продукции, для того чтобы потеснить своих конкурентов и завоевать весь рынок (или более значительную его часть)? Отвечая на этот вопрос, следует отметить ряд моментов. Решающее значение имеет то обстоятельство, что в условиях олигополии конкуренция в ценах становится для предпринимателей все более неприятным делом.

За любым снижением цены со стороны одного из олигополистов немедленно последовало бы соответствующее снижение цен другими олигополистами, каждый из которых обладает достаточно крупными предприятиями и достаточными силами для того, чтобы вынести связанную с этим потерю прибылей.

С другой стороны, для завершения «войны цен» олигополистические гиганты должны затратить такие огромные суммы капитала и пойти на такой огромный риск, что обычно олигополии предпочитают обойтись без неё. Они заключают более или менее явные соглашения или устанавливается система «лидерства в ценах», благодаря чему ожесточенная конкурентная борьба устраняется и договаривающиеся стороны принимают принцип «живи и жить давай другим», не пытаясь уничтожить друг друга. Этой тенденции немало способствует то обстоятельство, что финансовые группы, заинтересованные в делах не одного, а целого ряда крупных предприятий, обычно стремятся предотвратить крупные убытки, неизбежные в случае агрессивной экспансии какой-либо из олигополистических фирм, — убытки, возможность возмещения которых всегда в той или иной степени остается неопределенной.

Отказ от конкуренции в ценах и принятие принципа «живи и жить давай другим» оказывают значительное влияние на структуру олигополистической промышленности. Фирмы с высокими издержками не вытесняются с рынка, а могут продолжать свою деятельность бок о бок с более производительными и прибыльными предприятиями. Поэтому избыточные мощности, появившиеся раньше в данной отрасли либо в результате экономии, достигаемой за счёт расширения масштабов производства, либо ввиду колебаний спроса, не ликвидируются. Они сохраняются не только в форме производственного потенциала наиболее производительных фирм, превышающего их текущее производство, но также и в форме неэффективных предприятий, которые защищены от непогоды зонтом олигополистической организации. Излишек производственных мощностей в свою очередь препятствует новым капиталовложениям, особенно в тех отраслях, где имеется небольшое число фирм и где о наличии такого излишка хорошо известно.

Таким образом, монополисты и олигополисты поневоле становятся более осторожными в своих решениях о капиталовложениях и в любых данных условиях не видят соблазна в реинвестиции своих прибылей. Их высокие прибыли, конечно, привлекают потенциальных инвесторов. Но аппетиты аутсайдеров остаются неудовлетворёнными, ибо, пытаясь войти в данную отрасль, они наталкиваются на препятствия, созданные существующими монополиями и олигополиями. Кроме того, аутсайдер знает, что его вторжение на данный рынок не может не оказать неблагоприятного воздействия на уровень цен. Другими словами, потенциальный олигополист не в меньшей степени, чем уже существующий олигополист, руководствуется не столько фактической нормой прибыли в данной отрасли, сколько возможной нормой прибыли на новые капиталовложения. В тех случаях, когда потенциальный аутсайдер сам является олигополистом в какой-либо другой отрасли, он сталкивается с теми же ограничениями борьбы между олигополистами, о которых говорилось выше. Олигополист, вторгающийся в другую олигополистическую отрасль, не только пойдет на риск ответных ударов на своем собственном рынке со стороны олигополистов этой отрасли, но он также, по всей видимости, вступит в конфликт с мощными финансовыми группами, действующими одновременно в ряде отраслей.

Как опасности, так и трудности, связанные с подобными вторжениями, играют важную роль в политике крупных компаний.

Первые ограничивают их алчность и побуждают капиталистов к установлению менее высоких цен, к тому, чтобы они довольствовались доходами, меньшими, чем те, которые соответствовали бы эластичности спроса на рынке данного товара. Чаще, однако, эти опасности представляют собой мощные стимулы к укреплению монополистических или олигополистических позиций данной фирмы на рынке, которая затрачивает больше средств на рекламу, усиливая этим индивидуализацию своей продукции, вступает в системы вертикального комбинирования, укрепляет и умножает свои связи с финансовыми компаниями и т. п.

Чем с большим успехом фирма строит эти свои оборонительные позиции, тем в меньшей степени она может опасаться того, что её прибыли побудят какого-либо аутсайдера попытать счастья в её заповеднике.

С другой стороны, трудность пробиться в монополизированную или олигополизированную отрасль оказывает значительное влияние на политику капиталовложений монополистических или олигополистических фирм. Эти фирмы «задыхаются от своих прибылей», потому что они не могут прибыльно вложить их ни в свои предприятия, ни в предприятия других высококонцентриро-ванных отраслей. Поэтому они стремятся вкладывать капитал в предприятия отраслей, где сохраняется конкуренция или где степень концентрации относительно невелика. В этих отраслях они не боятся встретить серьёзное сопротивление, не идут на риск ответных ударов и не наталкиваются на сдерживающую руку финансовых компаний. Вступая в такую отрасль, монополистическая фирма преобразует её по своему образу и подобию. Производство сосредоточивается на предприятиях немногих крупных фирм; внедряется новейшая техника; политика цен, прибылей и капиталовложений проводится в соответствии с практикой, преобладающей на монополистических и олигополистических рынках. В результате монополия и олигополия распространяются на другие отрасли хозяйства, место мелких, конкурирующих фирм занимают крупные предприятия, экономика в целом все в большей мере превращается в систему монополистических и олигополистических империй, состоящих из сравнительно небольшого числа гигантских предприятий.

Разумеется, в ряде отраслей по техническим причинам невозможна деятельность крупных предприятий, и поэтому эти отрасли недоступны для капиталовложений монополистических и олигополистических фирм. Наиболее типичный пример такой отрасли — сельское хозяйство, но и здесь крупное предприятие играет все большую роль — как в производстве непосредственно, так и в обработке сельскохозяйственной продукции и в торговле. Имеются и другие отрасли, особенно в сфере услуг, где концентрация затруднена. Но в то же время многие на первый взгляд независимые предприниматели фактически являются более или менее хорошо оплачиваемыми прислужниками крупных корпораций (например, владельцы обувных мастерских, арендующие оборудование у компании «Юнайтед шу», или торговцы автомобилями, получившие лицензию у «Дженерал моторз корпорейшн»).

По мере развития процесса концентрации и олигополизации одной отрасли за другой конкурентный сектор экономики сокращается до минимума, определяемого техническими факторами. И то, что от него остается, уже не может представлять объект вложений избыточных прибылей монополистических и олигополистических предприятий.

Имеется, однако, другое поле приложения для этих прибылей, которое играло большую роль в истории. Это — основание новых отраслей, которые, подобно обширным территориям Африки в начале XIX в., ещё не поделены великими державами и представляют «ничейную землю», свободную для всех. Как указывалось выше, технические факторы не препятствуют такому способу использования экономического излишка. Технические возможности для этого существовали всегда, а в настоящее время они более широки, чем когда-либо прежде.

В настоящее время основание новых отраслей ограничивается не этими факторами, а характером инвестиционного процесса. Только крупные фирмы могут обеспечить капитал, необходимый для создания новой отрасли. Но эти фирмы либо уже действуют в монополизированных и олигополизированных отраслях, либо — если это финансовые компании — тесно связаны с ними. Поэтому при решении вопроса о создании новой отрасли они прежде всего исходят из того, не будет ли эта новая отрасль конкурировать с их уже существующими предприятиями.

Разумеется, фирма какой-либо олигополистической отрасли могла бы участвовать в создании новой отрасли, продукция которой конкурировала бы не с её собственным производством, а с продукцией третьей стороны. Но по причинам, указанным выше, на такие действия в мире гигантского бизнеса смотрят косо и они предпринимаются в очень редких случаях.

VII. Капитализм — от прогрессивного к реакционному

Какие же можно сделать выводы из сказанного? Коротко говоря, они сводятся к следующему. На монополистической стадии развития капитализма механизм выравнивания нормы прибыли действует лишь в сильно сократившемся конкурентном секторе экономической системы. Там норма прибыли низка, и масса прибыли, которая может быть использована для капиталовложений, относительно невелика. В монополистической и олигополистической сфере экономики норма прибыли неодинакова, но в подавляющем большинстве случаев высока, и масса прибыли, которая может быть использована для капиталовложений, достигает гигантских размеров. Это ведёт к сокращению объёма совокупных капиталовложений, поскольку те сравнительно немногочисленные монополистические и олигополистические фирмы, которые присваивают большую часть прибыли, считают нерентабельными реинвестиции в собственные предприятия и сталкиваются со все большими трудностями при инвестировании прибылей в других отраслях хозяйства.

Капиталовложения в других отраслях все более затрудняются по мере «олигополизации» все большей части конкурентного сектора и по мере того, как уменьшаются возможности основания новых отраслей, которые не конкурировали бы с уже существующими олигополистическими предприятиями. Таким образом, в любой данной ситуации объём капиталовложений оказывается меньше объёма экономического излишка, который мог бы быть произведён в условиях полной занятости. Отсюда следует тенденция к недоиспользованию ресурсов и к застою, тенденция к перепроизводству, которую Маркс точно определил 100 лет назад:

« Общее перепроизводство наступает не только потому, что произведено слишком мало товаров, идущих на потребле-ние капиталистов или рабочих, но потому, что произведено слишком много и тех и других товаров — слишком много не для потребления — но слишком много для того, чтобы поддерживалось правильное соотношение между потреблением и накоплением — слишком много товаров для накопления » [3-75] .

Хотя те или иные из приведённых выше аргументов можно найти в работах многих экономистов, им обычно давалось иное истолкование. Отдельные экономисты утверждали, например, что только монополии в капиталистическом обществе дают возможность технического прогресса, ибо ни уже существующая фирма, ни потенциальный инвестор не могут и мечтать пойти на риск крупных вложений капитала, если они не будут защищены от конкурентов с помощью каких-нибудь барьеров, заграждающих доступ в сферу их деятельности. Утверждается далее, что только крупное предприятие способно финансировать вложения, соответствующие требованиям современной техники. Наконец, утверждается, что только крупный бизнес может обеспечить научные исследования, необходимые для технического прогресса. В свете вышесказанного становится ясно, что подобные рассуждения полностью игнорируют историческую диалектику всего данного процесса развития. Вряд ли можно сомневаться в том, что на определённой стадии развития капитализма (50—60 лет назад) рост крупных предприятий, монополии и олигополии был прогрессивным явлением, способствовавшим повышению производительности труда и развитию науки. Но равным образом ясно, что ныне монополии становятся реакционной силой в экономическом, социальном, культурном и политическом отношениях, что они задерживают и деформируют общественное развитие. На основе того факта, что конкуренция не соответствует современному технически передовому производству, отнюдь нельзя сделать вывод, что рациональные условия для развития производительных сил создает монополия. И, как указывает В. И. Ленин, «если даже монополии стали теперь замедлять развитие, всё-таки это не довод за свободную конкуренцию, которая невозможна после того, как она родила монополии».