I. Возможности поглощения излишка: потребление и непроизводительный труд

До сих пор недостаточность капиталовложений при монополистическом капитализме рассматривалась статически. Подчёркивалось, что в любой данной ситуации не хватает возможностей для выгодного реинвестирования прибылей, присваиваемых капиталистическим предприятием. Хотя вытекающее отсюда «равновесие в условиях недоиспользования ресурсов» может оказаться весьма выгодным, вряд ли можно считать это положение устойчивым или удовлетворительным. Во-первых, оно крайне неприятно для капиталиста, весь смысл существования которого состоит в накоплении прибылей, в постоянном их увеличении, а не в простой «стрижке купонов».

Более того, сохранение «данной ситуации» в течение сколько-нибудь продолжительного времени практически невозможно для класса капиталистов. 3астой производства неизбежно вызывает неуклонный рост безработицы, ибо даже простая замена устаревшего оборудования более производительным — при некоторых чистых инвестициях или без них — повышает производительность труда и высвобождает определенную часть занятых ранее рабочих. В то же время естественный прирост населения год за годом ведёт к увеличению общей численности рабочей силы. По некоторым подсчётам, даже при полном отсутствии чистых инвестиций, то есть лишь при простой замене изношенного оборудования новым и при простом воспроизводстве данного объёма продукции, производительность труда в США возрастала бы в течение года примерно на 1,5%. В сочетании с систематическим увеличением численности рабочей силы на 1% в год это давало бы ежегодный рост безработицы в размере 2,5% от общей численности рабочей силы.

Ясно, что такой неудержимый рост безработицы создал бы серьёзную угрозу для социального и политического равновесия капиталистической системы и сделал бы «данную ситуацию» весьма опасной.

Все же при монополистическом капитализме нет сильной тенденции к автоматическому созданию условий, которые бы позволили вырваться из «данной ситуации» и обеспечили дополнительные стимулы для инвестирования экономического излишка.

О двух автоматически возникающих возможностях маневрирования уже упоминалось выше — это капиталовложения в такие конкурентные отрасли, где ещё возможен процесс монополизации и олигополизации и развитие новых отраслей, которые могут быть созданы без ущерба для уже существующих могущественных монополий и олигополий.

Но по мере того как эти «внутренние» резервы капиталистической системы всё в большей мере исчёрпываются, возможность выхода из «данной ситуации» всё более начинает зависеть от «внешних импульсов» — от факторов, не связанных с непосредственными рыночными взаимоотношениями монополистического капитализма. Четкой границы между автоматическим возникновением и преднамеренным созданием объектов приложения чрезмерного экономического излишка не существует. Тем не менее по причинам, которые будут разъяснены впоследствии, крайне важно учитывать различие между этими двумя процессами.

Самым «простым» и наиболее очевидным средством создания внешних стимулов для монополистического предприятия и расширения его рынка сбыта было бы увеличение доли потребления в совокупном продукте. Оно, с одной стороны, уменьшило бы долю продукции, составляющую фактический экономический излишек, а с другой — создало бы возможности новых капиталовложений в результате расширения совокупного спроса.

Однако в экономической системе, при которой распределение дохода между капиталом и трудом основано на стремлении отдельных фирм к максимальной прибыли, вопрос так не решается. Как мы уже говорили, доля дохода, идущая рабочим, довольно стабильна, и вряд ли можно предполагать, что в этой области имеется тенденция к каким-либо коренным сдвигам. Было бы наивно думать, что частные фирмы станут «добрыми дядями» для своих рабочих и покупателей и будут содействовать увеличению массового потребления. Те меры, которые могли бы быть вполне разумными для капиталистической системы в целом, означали бы убытки или даже банкротство для отдельных капиталистов, которые бы стали их предпринимать.

Конечно, увеличение совокупного потребления могло бы быть также результатом роста личного потребления самих капиталистов. Этот рост действительно имеет место, и форма, которую он принимает, заслуживает особого внимания. Однако, хотя уровень жизни и размеры расходов современных капиталистов намного возросли по сравнению с тем, что было характерно для их предков, рост потребления капиталистов в процентном отношении был, очевидно, не большим, а скорее меньшим, чем рост экономического излишка. Это объясняется рядом причин. Прежде всего объём расходов капиталистов на своё личное потребление сильно ограничивается концентрацией прибылей и дивидендов в руках сравнительно небольшого числа акционеров.

Даже самые экстравагантные из современных крезов просто не в состоянии истратить лично на себя значительную часть своего дохода. Более того, парадокс, с которым мы только что столкнулись при рассмотрении вопроса о массовом потреблении, выступает в ещё более яркой форме, когда речь заходит о личном потреблении капиталистов.

Хотя для капиталистической системы в целом увеличение потребления капиталистов было бы весьма выгодным и способствовало бы ее стабильности, отдельный капиталист этим принципом руководствоваться не может. Гармония между пуританским образом жизни и требованиями капиталистического развития, которая так способствовала распространению первого и так благоприятствовала второму, в условиях монополистического капитализма и чрезмерного экономического излишка нарушается. В этих условиях интересы отдельного капиталиста больше не соответствуют интересам как его класса, так и капиталистического общества в целом. Для него накопление и скаредность все ещё представляются необходимыми средствами успеха и продвижения вперед. Роскошь, выходящая за пределы уровня, обычного для данного круга людей, может не только нанести ему материальный убыток, но также повредить его репутации и подорвать доверие, которым он пользуется в обществе.

Противоречие между тем, что требуется капиталистическому обществу в целом, и тем, что представляется рациональным отдельному капиталисту, не может быть разрешено индивидуальными действиями капиталистов. Оно может быть преодолено лишь изменением социально-экономической структуры, которое в свою очередь вызывает изменения во взглядах и нравах, определяющих желания и поведение отдельных лиц.

Именно таким преобразованием общества можно объяснить увеличение многих непроизводительных расходов при монополистическом капитализме. Причина такого увеличения состоит не в изменении привычек отдельных капиталистов, не в их большей или меньшей «склонности к потреблению», которая по многим данным явно остаётся стабильной в течение длительного периода. Она коренится в глубоких изменениях структуры капиталистического предпринимательства и в тесно связанных с ними сдвигах в распределении и способе использования экономического излишка. Структура расходов монополистической или олигополистической фирмы имеет мало общего со структурой расходов конкурентного предприятия. Огромные жалованья и премии администраторам компаний, щедрые выплаты юристам, экспертам по налаживанию отношений с публикой, специалистам по рекламе, по исследованию рынка и лоббистам, огромные затраты на разбухающий бюрократический аппарат, на представительство и т. п. — всего этого не было в эпоху конкурентного капитализма, и сейчас всё это не по средствам для мелюзги, копошащейся на конкурентных задворках высокоразвитой капиталистической экономики. Конкурирующие предприниматели прошлого не могли и мечтать, например, о таких огромных суммах, которые тратятся ныне на всякого рода «фонды», цель которых состоит в том, чтобы оказывать влияние на тех, кто формирует «общественное мнение», и привлекать их на сторону монополистического капитала. Всё это стало неотъемлемой чертой монополистического капитализма и поглощает значительную часть огромной доли совокупного экономического излишка, присваиваемой большим бизнесом.

Никто ещё даже не определил полностью, насколько в условиях монополистического капитализма выросло число непроизводительных работников, которые прямо или косвенно содержатся за счёт экономического излишка. «На каждые 100 человек, занятых в товарном производстве в 1929 г. приходилось 74 человека, занимающихся другими видами деятельности, в 1939 г. — 87, и в 1949 г. — 106».

Но какими бы огромными ни были затраты компаний на непроизводительные цели, они не в состоянии поглотить даже сколько-нибудь значительную долю экономического излишка и обеспечить достаточные стимулы для дополнительных капиталовложений через посредство расширения совокупного спроса. Многое из того, что корпорации тратят на непроизводительных работников, стало считаться расходами, «необходимыми» для крупных предприятий. Поэтому эти расходы включаются как накладные расходы в издержки производства, которые соответственно должны входить (по крайней мере в конечном счёте) в цену продукции.

Поэтому содержание непроизводительных работников во всё большей мере перекладывается на покупателей, а не осуществляется за счёт прибылей крупного бизнеса

Не менее важно то обстоятельство, что значительная часть дохода «новых средних классов» — тех, кто обычно пользуется щедротами корпораций, — не тратится на потребление, а сберегается. Сбережения этой группы составляют значительную часть текущих индивидуальных сбережений в развитом капиталистическом обществе. Таким образом, в конечном счёте расходы на непроизводительных работников не ведут к увеличению совокупного спроса даже на сумму, соответствующую совокупной сумме их дохода.

Часть прироста совокупного потребления, связанного с содержанием непроизводительных работников, покрывается за счёт сокращения потребления остального населения и таким образом не изменяет общего объёма потребления. Другая часть все же вызывает сокращение сбережений остального населения и поэтому ведет к действительному потреблению экономического излишка. С другой стороны, часть экономического излишка, поглощаемая таким путем (или вследствие того, что эту часть расходов на непроизводительных работников предприниматели не могут переложить на других и выплачивают за счет прибыли), вновь выступает как экономический излишек, появляясь в форме личных сбережений непроизводительных работников.

Таким образом, хотя автоматически действующий механизм монополистического капитализма, несомненно, ведёт к увеличению непроизводительно используемой части совокупной продукции, это увеличение недостаточно велико для существенного уменьшения объёма экономического излишка в условиях полной занятости или для соответствующего расширения возможностей капиталовложений. Для того чтобы экономика монополистического капитализма могла сдвинуться с мёртвой точки и получить необходимые стимулы к прибыльному использованию текущего экономического излишка, требуются особые, «внешние импульсы», приводимые в действие сознательно.

II. Роль государства в монополистическом капитализме

Только государство может привести в движение эти импульсы. Конечно, нельзя сказать, что государство не играло важной экономической роли на протяжении всей истории развития капитализма. Оно всюду оказывало прямо или косвенно серьёзное влияние на направление и темпы экономического развития, либо субсидируя железнодорожное строительство (как в Германии и США), либо защищая экономические интересы своих капиталистов за рубежом (в Англии и Голландии), либо, наконец, осуществляя сложные финансовые операции и вводя пошлины (во Франции и России). Всё же вначале экономическая деятельность государства носила в основном спорадический характер, касалась лишь отдельных экономических вопросов, отвечая более или менее общим требованиям класса капиталистов в целом. Являясь, по словам Маркса и Энгельса, «комитетом по заведыванию общими делами класса буржуазии», государство энергично и недвусмысленно выполняло свою главную функцию — охраняло и защищало капиталистический строй. Дело обстоит несколько сложнее с ролью государства в чисто экономической области.

Класс буржуазии, в интересах которого действовал его комитет — государство, состоял из множества предпринимателей, был конгломератом множества групп, преследующих различные и нередко противоположные цели. Это были в основном мелкие предприниматели, обладавшие приблизительно равной силой, так же как их промышленные районные объединения. При этих обстоятельствах государство могло ограничиться выполнением их общей воли — укреплением капиталистического строя и его защитой против атак со стороны эксплуатируемых классов. Государство не должно было вмешиваться во взаимоотношения между отдельными группами и фракциями буржуазии, поддерживать одних капиталистов в конкурентной борьбе с другими. Приблизительное равенство сил отдельных групп вело к созданию какого-то социально-политического равновесия внутри класса буржуазии, и это делало государство орудием класса в целом. Такое сочетание социально-экономических факторов нашло своё политическое выражение в классическом механизме буржуазной демократии, идеологическим же выражением нейтральности государства в конкурентной борьбе внутри класса капиталистов была вера в автоматическое действие капиталистической экономики, учение о невмешательстве государства в свободную игру рыночных сил.

Здесь роль государства можно определить словами Томаса Джефферсона: «Равные права всем, особые привилегии — никому».

Поскольку силы участников конкурентной борьбы были примерно одинаковыми, никто из них не мог оказать на государство большего влияния, чем кто-либо ещё, поэтому класс капиталистов в целом мог охотно принять принцип нейтральности правительства и единодушно возвести его в разряд высших социальных ценностей.

С развитием крупного предпринимательства совершенно явно происходил распад этой системы. Социальная и политическая сила участников конкурентной «войны всех против всех» становилась всё более неодинаковой. Крупный бизнес интенсивно подрывал у остальной части класса капиталистов способность и волю к сопротивлению своему господству. Захватывая один сектор экономики за другим, он превращал всё большее число прежде независимых мелких предпринимателей, ремесленников и фермеров в наемных работников и агентов гигантских корпораций.

Хотя нередко монополистический капитал сохранял у мелких предпринимателей иллюзию самостоятельности, он поставил все их благосостояние и социальное положение в зависимость от милостей руководства акционерных компаний.

Из полноправного члена класса капиталистов, пусть скромного, но не уступающего никому по силе и влиянию, конкурентный предприниматель превратился в прислужника гигантского бизнеса, не будучи в состоянии противостоять его экономическому, политическому и социальному руководству.

Ещё более знаменательно, что мелкий предприниматель всё в большей степени терял и волю к борьбе с крупными корпорациями. Сближаясь с феодальными лордами монополистического капитализма, взирая на них, как на героических личностей, жизнь которых достойна всяческого уважения и подражания, новые социальные оруженосцы лидеров крупного бизнеса быстро превратились в важнейшую часть свиты монополистической верхушки класса капиталистов. Подобно тому как немецкие крестьяне, интересы которых были полностью противоположны интересам юнкеров, преданно следовали за руководством аристократов-аграриев в рядах знаменитого «Земельного союза», конкурентные предприниматели в эпоху монополистического капитализма послушно плетутся за «экономическими роялистами».

Первоначально завоевание монополистическим капиталом экономического и социального господства не означало отказа от священных принципов непреклонного индивидуализма, автоматизма рынка и нейтральности правительства. Напротив, эти принципы служили прекрасной дымовой завесой, под прикрытием которой монополисты могли сколачивать огромные состояния и устанавливать жесткий контроль над государством. Поэтому капитаны капиталистической промышленности не жалели усилий в распространении идей о необходимости беспрепятственной борьбы за существование. Как метко заметил Макс Хоркхаймер, обычно «ценность индивидуальности особенно превозносили те, кто имел возможность развивать свою индивидуальность в ущерб другим».

Действительно, достигнув вершины социальной пирамиды, крупный бизнес, по-видимому, не мог найти более соответствующей его требованиям идеологической формулы, чем принцип ничем не ограниченной свободы индивидуума использовать до предела свои возможности. Этот принцип в сочетании с требованием свести к минимуму вмешательство общества в действия индивидуума не только санкционирует неравенство, привилегии и эксплуатацию, но и заставляет угнетённых и эксплуатируемых верить в то, что их судьба не могла сложиться иначе и что они не заслуживают ничего лучшего. Даже рабочий класс в развитых капиталистических странах оказался под глубоким воздействием этой идеологии. Тем более не могли противостоять ей мелкие предприниматели, фермеры и прочие мелкие буржуа. Хотя они постепенно пожирались крупным бизнесом, теряя и свои прибыли и свою самостоятельность, они по-прежнему считали себя членами класса капиталистов, привилегированным слоем, занимающим несравненно более высокое положение, чем простой пролетариат. Фактические или иллюзорные привилегии, участие в присвоении плодов эксплуатации (даже если оно заметно сокращалось) лишали мелкую буржуазию всякой моральной и политической самостоятельности, делали ее послушным орудием в руках новых монополистических хозяев.

Нельзя сказать, что этот процесс не встречал никакого противодействия. Однако это противодействие нигде не было сильным. Оно выражалось в двух четко различимых формах. Одной из них было популистское требование решительных правительственных действий против экономической мощи тех немногих, кто ради своей выгоды узурпировал власть. Это движение охватило главным образом некапиталистические элементы общества — рабочих, ремесленников, некоторых фермеров, но пользовалось и поддержкой отдельных слоев мелкого конкурентного бизнеса. Оно было проникнуто идеями джефферсоновской демократии, беспристрастного отношения государства ко всем общественным классам и безоговорочной верой в то, что правительство могло бороться против злоупотреблений монополистического капитала с такой же решительностью, которую оно проявляло в борьбе против нарождавшихся рабочих организаций. Высшим достижением этого движения в США было принятие антитрестовского законодательства, которое обязывало правительство, всё больше попадавшее в подчинение к крупному бизнесу, обуздывать мощь того же крупного бизнеса.

Другое, отличавшееся не меньшей наивностью оппозиционное течение охватывало главным образом как мелких и средних предпринимателей, так и интеллигентов, воспитанных на традициях экономики laissez faire и буржуазной демократии. Оно требовало возврата к «добрым, старым временам», настаивало на строгом соблюдении принципов автоматического действия рынка и невмешательства государства в экономику. Это течение направляло свой гнев не столько против монополистического бизнеса, сколько против правительства, все пороки которого оно обличало.

Поскольку это течение воздерживалось от серьёзных нападений на крупный бизнес, оно представляло собой «лояльную оппозицию», которая вполне отвечала интересам монополий. Идеология враждебного отношения к государству и свободы конкуренции не угрожала каким-либо важным позициям крупного бизнеса, она давала лишь безвредный для него выход накопившемуся недовольству. Вполне соответствуя фразеологии, применяемой самим монополистическим капиталом, эта идеология не только была полностью совместима с его возрастающим господством, но могла даже использоваться им в борьбе против популистской оппозиции и других движений за социальные реформы.

Все эти идеологические и политические взгляды ещё имеют широкое распространение, хотя их роль и характер сильно изменились с изменением общей социально-экономической обстановки. Развал капиталистической экономики в 30-х годах окончательно скомпрометировал концепцию автоматизма рынка. В условиях катастрофического падения производства и национального дохода нельзя уже было утверждать, что капиталистическая система, предоставленная сама себе, ведет к максимальному благосостоянию максимального числа людей. Когда миллионы трудоспособных людей жаждали работы, но не могли найти её, нельзя уже было также утверждать, что рыночный механизм даёт возможность преуспевать всем «способным».

Крайне необходимыми становятся какие-то действия правительства, направленные на смягчение хотя бы самых жестоких бедствий. Чтобы экономический развал не привёл к крушению капиталистического строя в целом, правительство должно было вмешаться либо путём организации общественных работ и выплаты пособий безработным, либо путём субсидирования фермеров и выплаты пенсий ветеранам. Энергия тех общественных сил, которые всегда выступали за вмешательство правительства, растущее отчаяние некапиталистических слоев, наименее затронутых идеологией автоматизма рынка и нейтральности правительства (или более всего способных отбросить ее под давлением создавшейся обстановки), должны были найти какой-то выход, совместимый с сохранением капиталистической системы. Роль именно такого выхода сыграла политика «нового курса» в США. Сравнительно недорогой ценой — путём правительственного признания профсоюзов и покровительства им, путём систематической поддержки фермеров, принятия некоторых законов в области социального обеспечения и умеренного надзора над кредитно-финансовой системой — первое правительство Рузвельта смогло предотвратить политические и социальные потрясения, которые могли бы подорвать основы капиталистической системы.

Кризис был столь серьезным, банкротство теорий автоматизма рынка и правительственного невмешательства — столь полным, что даже идеологи монополистического капитала должны были внести изменения в свои взгляды. Это, конечно, не произошло сразу, и даже теперь ещё существует значительная часть крупного бизнеса, которая, кажется, осталась не затронутой землетрясением 30-х годов. Но его ведущие теоретики довольно быстро перешли на новые идеологические позиции. Этот переход весьма облегчался тем знаменательным фактом, что он вряд ли означал какое-либо действительное изменение идеологии.

В своё время монополистический капитал восхвалял автоматизм рынка и невмешательство правительства в экономику не потому, что он твёрдо в них верил, а по-тому, что эти идеи, принятые и лелеемые как классом капиталистов в целом, так и большинством всего населения, представляли собой удобную завесу, прикрываясь которой гигантские корпорации всё в большей мере проникали в государственный аппарат. Впоследствии эти идеи перестали приносить пользу, ибо стало очевидно их полное несоответствие действительности. Их роль как полезных политических товаров массового потребления почти сошла на нет, поскольку те предприниматели, которые ещё цеплялись за них, быстро превращались в ничтожное меньшинство.

Место проповеди непреклонного индивидуализма и невмешательства государства в экономику заняла программа полной занятости, обеспечиваемой соответствующими действиями правительства. Эта программа имела все достоинства тех доктрин, которые она заменила, но не страдала свойственными им пороками. Она перелагала вину за неурядицы в экономике с класса капиталистов на общество в целом и на его платных политических деятелей. Она содержала привлекательные для вновь возникших профсоюзов идеи, удовлетворяла требованиям фермеров, благоприятствовала высоким прибылям монополистического капитала и в то же время обещала приличные доходы растущему и приобретающему всё большее политическое и социальное значение «новому среднему классу». В связи с этим удивительна не быстрота, с которой наиболее дальновидные лидеры крупного бизнеса изменили свои взгляды, а, скорее, та относительная медлительность, которую в переходе на новые позиции проявили многие другие капиталисты. Однако причина этого весьма проста. Осторожность и осмотрительность в принятии «нового курса» объясняются не только «отставанием сознания», неизбежно имеющим место, когда освященные временем теоретические конструкции должны уступить место изменившейся реальности исторического процесса; важную роль играет и тот факт, что лидеры монополистического капитала, будучи зачастую лучшими историками и социологами, нежели профессионалы, хорошо понимали, что решающее значение имела не теория «нового курса» и даже не сложная паутина правительственных организаций, созданных с целью его проведения, а вопрос о том, кто будет на деле осуществлять контроль над выполнением этой программы.

То, что некоторым экономистам, взирающим на действительность сквозь шоры своих предубеждений, представлялось второстепенным делом, монополистический капитал считал самой сутью вопроса.

В начале второго срока пребывания Рузвельта на посту президента, когда самое худшее осталось позади, «подозрительные элементы», принесённые в государственный аппарат популистской волной 1932 г., начали заменяться лицами, пользующимися доверием крупного бизнеса. Это было ярким проявлением мощи монополистического капитала и неспособности Рузвельта противостоять ей. Но контроль корпораций над правительством был полностью восстановлен лишь в период войны и во время пребывания на посту президентов Трумэна и Эйзенхауэра. Тогда правительство и по самому своему составу вновь стало «комитетом», но уже не буржуазии в целом, а ее решающей силы — монополистического и олигополистического капитала.

Как только над методами осуществления «нового курса» был установлен недвусмысленный контроль монополистического капитала, как только те группы, которые пытались — в основном тщетно — проводить социальные реформы под флагом политики полной занятости, были вытеснены из государственного аппарата и осуществлением этой политики стали ведать люди, вполне приемлемые для монополий, тогда даже самые «отсталые» представители монополистического лагеря перешли к поддержке новой линии. После этого начала проводиться широкая кампания, имеющая целью внедрить в сознание масс новые идеи, превратить их в идеологическую систему, привязывающую людей к капиталистическому строю, придать им такую же убедительность и прочность, которой раньше обладали принципы автоматизма рынка и невмешательства правительства. Именно принятие монополистическим капиталом так называемой политики полной занятости наряду с тем, что эта программа на какое-то время отвечала нуждам большинства нации, создало обстановку единодушия на политической сцене, которую не нарушало то, что имелось ещё много недоедающих, плохо одетых и лишенных хорошего жилья людей, и то, что неустойчивость «процветания» была лишь едва прикрытой.

Дж. К. Гэлбрейт вполне прав, замечая, что

«многие наши споры бурны не потому, что рассматриваемые вопросы очень остры, а как раз потому, что они не остры. Возмущение вызывается не тем фактом, что решаются спорные проблемы, а тем, что эти проблемы уже решены. Тем не менее сама шумливость дискуссии создает впечатление, что в этом ещё имеются сомнения. Хотя горячность спора может означать, что решаемые вопросы имеют очень важное значение, она гораздо чаще лишь свидетельствует, что безнадежно оставшаяся в меньшинстве группа старается всеми средствами показать себя» [4-13] .

Гэлбрейт прав, однако, лишь в одном отношении. Многие вопросы действительно решены, поскольку программа государственного вмешательства в целях обеспечения полной занятости принята господствующими группами правящего класса, наиболее влиятельными профсоюзными кругами, а также новым средним классом, большинством фермеров, интеллигентов и т. п. Фактически, как правильно отмечает Гэлбрейт, когда правительство оказывается перед лицом депрессии, его решение о том, проводить кейнсианскую политику или не проводить, равнозначно решению о том, совершать или не совершать политическое самоубийство.

Но такова лишь одна, причем отнюдь не самая важная, сторона дела. Фактически шумные и бурные споры по сравнительно второстепенным вопросам, равно как и молчаливое согласие в более существенном вопросе о необходимости правительственной политики полной занятости, заслоняют самую важную проблему — вопрос о значении полной занятости и о тех методах, с помощью которых правительство может ее добиться и поддерживать.

Следует ясно сознавать, что стремление монополистического капитала обеспечить прочный контроль над государством, сосредоточить в своих руках осуществление всех необходимых мер по государственному вмешательству в экономику, устранить из государственного аппарата все элементы, которые хоть в малейшей степени проявляют склонность к реформистскому истолкованию политики полной занятости, — все это вытекает отнюдь не из алчного стремления монополий к власти.

Более того, в других условиях монополистический капитал предпочитал оставаться в тени политической жизни, за кулисами, и лишь дёргать невидимые нити, приводящие в движение его «наделённые властью» марионетки. Лишь тогда, когда деятельность правительства приобретает величайшую важность, когда само значение стоящих перед ним проблем не позволяет полагаться только на сменяющих друг друга политиканов и второстепенных агентов, ведущие круги монополистического капитала открыто выступают на политическую сцену. Ибо теперь на карту ставятся жизненные интересы монополистического капитала, само его существование.

III. Возможные действия государства по поддержанию спроса

Правительственное вмешательство в целях достижения и поддержания полной занятости связано с рядом переплетённых между собою проблем. Рассмотрим их в самых общих чертах. Если совокупный спрос, то есть спрос потребителей, инвесторов и правительства, меньше объёма совокупного продукта в условиях полной занятости, правительство должно выбрать одну из пяти возможных линий поведения (или какую-либо их комбинацию).

Первая возможность состоит в том, чтобы не препятствовать росту безработицы и снижению производства, до тех пор, пока оно не будет соответствовать размерам эффективного спроса на рынке. Как указывалось выше, явная неразумность этой линии, ее опасность в социально-политическом отношении делают ее неприемлемой не только для общества в целом, но и для всех решающих групп и фракций класса капиталистов. Однако отказ от этой альтернативы оставляет открытым вопрос: что следует понимать под полной занятостью? И это отнюдь не семантическая загадка, а проблема исключительной важности.

В экономической литературе полная занятость определяется как совокупность условий, при которых каждый трудоспособный человек, желающий работать по существующим ставкам оплаты труда, может быть обеспечен работой. Это означает, что количество вакансий должно обычно превышать число лиц, ищущих работу, то есть спрос на рынке труда должен, как правило, быть выше, чем его предложение.

Но, повторяем, лидеры монополистического капитала лучше понимают основные принципы капиталистической экономики, чем профессиональные экономисты, которые полагают, что полная занятость (в том смысле, как она только что была определена) при капитализме достижима. Лидеры монополий вполне сознают, что полная занятость такого рода несовместима с нормальным функционированием капиталистической системы, ибо в условиях постоянной нехватки рабочей силы капиталистическое предприятие должно испытывать серьёзные трудности. Оно должно держать на работе и оплачивать «предельных» или даже худших, чем «предельных», рабочих, вклад которых в продукцию фирмы может быть весьма невелик. Надзор за рабочими становится всё более обременительным, а издержки производства имеют тенденцию к повышению. Но самое главное заключается в том, что в условиях превышения спроса на труд над его предложением становится все труднее обуздывать устремления профсоюзов и удерживать «в разумных пределах» их требования относительно повышения заработной платы, улучшения условий труда и т. д. Постоянное существование промышленной резервной армии необходимо для того, чтобы рабочие «знали своё место», чтобы на капиталистическом предприятии поддерживалась трудовая дисциплина, чтобы сохранялось руководящее положение предпринимателя и обеспечивался его основной ис-точник власти и прибыли — право найма и увольнения.

Поэтому правительство, контролируемое монополистическим капиталом, не будет осуществлять свою политику полной занятости, так чтобы на деле обеспечить подлинную полную занятость.

В соответствии с этим в США закон о занятости 1946 г., превозносимый как «Великая хартия» полной занятости, устанавливает, что на правительстве постоянно должна лежать обязанность «использовать все практические средства... в целях создания и поддержания... максимальной занятости способом, рассчитанным на то, чтобы поощрять свободное конкурентное предпринимательство и способствовать ему». Уровень занятости, которого следует добиваться, таким образом, не должен быть выше того, который будет «поощрять» монополистический и олигополистический капитал, изысканно и тактично именуемый «свободным конкурентным предпринимательством».

На деле, конечно, отнюдь не законы и заявления представителей бизнеса и правительства имеют реальное значение. Дела более красноречивы, чем какие-либо слова, и при первом же случае, когда эта новая философия должна была быть применена на практике в условиях заметного роста безработицы летом 1953 г., правительство и те круги крупного бизнеса, в интересах которых оно действует, показали с предельной ясностью, как они понимают «полную занятость». Они допустили существование безработицы примерно в 5 млн. человек.

И это не было следствием каких-либо неблагоприятных случайностей или «недостаточного знания» методов борьбы с растущей безработицей. Поддержание подобного «здорового» уровня безработицы было преднамеренной политикой. Это можно отчетливо увидеть даже сквозь туман напыщенной фразеологии, заполняющей страницы «Экономического доклада за 1955 г.», составленного Советом экономических консультантов при президенте.

«Необходимо признать, что временами процессы роста могут приостанавливаться... возрастающая осведомлённость публики должна, однако, сочетаться с реалистическим пониманием практических трудностей в достижении совершенно бесперебойного роста совокупного производства, занятости и личных доходов... Государственный подход к делу требует, чтобы мы предпринимали все усилия к тому, чтобы использовать идеализм нашего поколения с практической целью свести к минимуму экономические колебания...» [4-20] .

Тем временем, однако, «мы должны направить нашу программу 1955 г. главным образом на поощрение долгосрочного экономического развития, а не стремиться вызвать немедленный скачок общей экономической активности». А «поощрение долгосрочного экономического развития» должно состоять в содействии «свободному, конкурентному предпринимательству» и в «чувстве доверия в будущее экономики, повсеместно разделяемом инвесторами, рабочими, предпринимателями, фермерами и потребителями».

Объятия, которые монополистический капитал раскрывает «полной занятости», оказываются для нее смертельными. Ибо то, что понимается под этими словами, отнюдь не соответствует политике, направленной на достижение и поддержание полной занятости, как думают благонамеренные экономисты или наивные сторонники социальных реформ. Цель правительства состоит лишь в том, чтобы избегнуть крупных катастроф, подобных краху 1929—1933 гг., в предупреждении крупных депрессий, подобных депрессии, характерной для периода 30-х годов. Правительство не намеревается уничтожать «нормальную безработицу» или устранять «нормальные кризисы». Последние остаются «полезной перестройкой», желательной не только потому, что она обеспечивает сохранение промышленной резервной армии, но также потому, что она создает монополистическим и олигополистическим фирмам благоприятные условия для пересмотра коллективных договоров, поглощения слабых конкурентов, укрепления своих позиций на рынке.

Конечно, нельзя допустить, чтобы развитие безработицы и сокращение доходов зашли слишком далеко и могли вызвать опасные для капиталистической системы политические потрясения. Чтобы смягчить чрезвычайные бедствия и подкупить жертвы «перестройки», нужно всегда держать наготове общественные работы, пособия и выплаты, ибо не следует допускать потери доверия к «экономической системе, которая одновременно сильна и гуманна», системе, которая «обеспечивает и большее материальное изобилие и лучший образ жизни».

Допустимые границы безработицы и падения производства определяются не хвалёным «достоинством личности», не усердно рекламируемой заботой о голодающих народах в слаборазвитых странах, они устанавливаются требованиями и пожеланиями крупного бизнеса и зависят от способности народа переносить лицемерие и иррациональность экономической системы, руководимой интересами монополистического капитала.

Вторая возможность состоит в сокращении производства путем общего уменьшения продолжительности рабочей недели. Очевидно, этот метод создания равновесия между совокупным спросом и совокупным предложением, то есть сокращение общего объёма производства при сохранении полной занятости, был бы рациональным лишь в том случае, если бы неспособность эффективного спроса поглотить всю продукцию, произведенную при данной продолжительности рабочей недели, выражала бы действительное насыщение потребности общества всеми видами товаров и услуг — как товарами, идущими на потребление, так и средствами производства. Не требует особых доказательств, что такого насыщения пока ещё далеко не было даже при равномерном распределении доходов. Далее, если бы оно и имело место, капиталистическая система могла бы допустить лишь очень умеренное сокращение продолжительности рабочей недели и пошла бы на него лишь под большим давлением. Ибо, что касается отдельного предпринимателя, сокращение рабочей недели, ведущее к уменьшению объёма производства, вызвало бы значительное сокращение его прибыли. В исторической действительности сокращение рабочего дня примерно с 16—14 час. в день до нынешнего уровня было достигнуто лишь путем преодоления упорного сопротивления класса капиталистов и отражало как рост производительности и интенсивности труда в течение последнего столетия, так и появление мощного рабочего движения, которому нельзя было больше не делать никаких уступок.

Нет сомнения, что и в настоящее время буржуазия будет сопротивляться законодательному сокращению рабочей недели с не меньшим упорством, чем раньше. Более того, если бы такое сокращение рабочей недели происходило без соответствующего роста производительности труда и поэтому вело бы к абсолютному уменьшению объёма продукции (единственный случай, относящийся к нашему вопросу), значительная часть последствий этого уменьшения, если не все они, была бы, по всей вероятности, переложена на рабочих, что отразилось бы на совокупной заработной плате. При таких обстоятельствах дальнейшее сокращение рабочей недели и не решило бы проблему чрезмерного экономического излишка и не было бы приемлемым для рабочих.

Вообще, не говоря уже о том, что ещё очень нескоро производительность труда достигнет такого уровня, что даже в рационально построенном обществе не останется более острой нужды, чем нужда в досуге, и сокращение производства за счет уменьшения рабочей недели станет правомерным делом, при капитализме постоянно стоящая перед обществом проблема потенциального перепроизводства не может быть решена — даже частично — путем добровольного сокращения капиталистами продолжительности рабочей недели. Попытка правительства навязать такое сокращение, если такую попытку могло бы вообще предпринять правительство, находящееся под господством класса капиталистов, встретила бы упорное сопротивление не только со стороны бизнеса, но и со стороны рабочих, которые не могли бы выдержать сокращение своей реальной заработной платы.

Поскольку добровольное сокращение производства не представляется ни возможным, ни желательным, правительство могло бы способствовать достижению равновесия между совокупным спросом и совокупным предложением путем финансирования за счет своих средств дополнительного потребления (индивидуального или общественного). Государственные выплаты лицам, неспособным удовлетворять свои потребительские нужды, действительно могли бы повысить совокупный эффективный спрос. Эти выплаты могли бы принять самые разнообразные формы, их получателями могли бы быть лица с доходом меньше определённого размера или особые группы населения — фермеры, промышленные рабочие, ветераны войн, студенты или многодетные родители. Для того чтобы подобные расходы привели к сравнительно большому увеличению совокупного доходя и занятости, необходимо выполнение единственного условия — первоначальные выгоды от этих расходов должны получать люди с высокой предельной склонностью к потреблению, то есть люди, принадлежащие к группам населения, получающим наименьшие доходы.

Однако широкое субсидирование индивидуального потребления несовместимо с духом капитализма, оно в высшей степени нежелательно для господствующих классов и может быть в какой-то степени приемлемо для них лишь в условиях жестокого экономического кризиса. Дело в том, что подобные государственные субсидии привели бы к ряду последствий, наносящих значительный ущерб нормальному функционированию капиталистической системы. Такие безвозмездные выплаты обеспечивали бы наемному работнику известный прожиточный минимум независимо от того, имеет ли он работу и каков уровень его заработной платы, что изменило бы его относительную оценку дохода и досуга. Самое же важное заключается в том, что такие «нетрудовые» выплаты были бы полностью чужды основной системе этических норм и духовных ценностей, присущей капиталистическому обществу. Тот принцип, что простой человек должен добывать хлеб насущный в поте лица своего, есть основа социального строя, все взаимосвязи и действия которого базируются на денежных вознаграждениях и денежных санкциях. Уменьшая необходимость трудиться ради того, чтобы существовать, бесплатное распределение значительного количества товаров и услуг неизбежно подорвало бы социальную дисциплину капиталистического общества и ослабило бы позиции социального престижа и социального контроля тех, кто увенчивает его иерархическую пирамиду.

Эти соображения в гораздо меньшей степени касаются государственных расходов на коллективное потребление, ввиду чего выплаты на эти цели считаются более респектабельным методом «подкачки насоса».

Предполагая обычно какие-то строительные работы, эти расходы более непосредственно, чем выплаты на индивидуальное потребление, затрагивают спрос на продукцию тяжёлой промышленности и во многих случаях обеспечивают ей значительную «внешнюю экономию». Строительство дорог — там, где они нужны, — явно несёт с собой благоприятные для капиталистов последствия, как и размещение в соответствующих местностях почтовых контор, школ, больниц и т. п. Независимо от того, оказывают ли такие учреждения свои услуги безвозмездно или за определенную плату, они не имеют тех экономических и идеологических пороков, которые, по мнению капиталистов, присущи субсидиям на личное потребление. Они не оказывают неблагоприятного воздействия на готовность рабочих к труду или на плату за их труд, и они не затрагивают суверенного владычества золотого тельца.

Однако средства, которые правительство может затратить на эти цели, весьма ограничены. Во-первых, получатели высоких доходов оказывают большое сопротивление финансированию за счет налогов строительства таких сооружений и предприятий, которые им самим принесут мало пользы.

Далее, объём подобных программ тесно связан с возможностями строительной промышленности. Конечно, эти возможности можно расширить, но это зачастую оказывается трудным делом ввиду недостаточной подвижности различных ресурсов и временного характера соответствующих работ. Нелегко побудить строительные фирмы к широким капиталовложениям, если они сознают, что через несколько лет объём их операций может резко сократиться. И, наконец, в настоящее время в большинстве стран, если не повсеместно, крупное расширение предприятий общего пользования представляется совершенно нерациональным с точки зрения существующей очередности общественных нужд. Когда имеется жгучая потребность в ликвидации трущоб, в школах, в еде и одежде, нет оснований для строительства дополнительных дорог и памятников. Равным образом никак нельзя обосновать перевод портных на строительные работы, если ощущается острая потребность в развитии швейной промышленности. Таким образом, хотя государственные расходы на предприятия общего пользования разумнее, чем затраты на «уборку листьев», то есть на полностью бесполезные работы, которые лишь обеспечивают заработок людям, занятым на этих работах, их рациональность всё же может быть сомнительной. Ещё большее «практическое» значение имеет то обстоятельство, что эти расходы едва ли могут достичь размеров, достаточных для того, чтобы была поглощена значительная часть экономического излишка.

Это подводит нас к четвертому возможному методу государственного вмешательства — к инвестированию в производственные мощности. Ибо, если невозможны ни планомерное сокращение совокупного производства, ни достаточное увеличение текущего потребления, расширение капиталовложений представляется единственно рациональным способом привести совокупное использование продукта в соответствие с совокупным предложением в условиях полной занятости. Едва ли нужно подчеркивать, что из всех возможных способов государственных расходов данный способ является в наибольшей мере «табу» в условиях господства монополистического капитала. Все те соображения, которые препятствуют производительному использованию чрезмерного экономического излишка самим монополистическим капиталом, заранее исключают возможность того, что он согласится на подобные капиталовложения со стороны государства. Государственные капиталовложения в равной мере неприемлемы для монополистического капитала, в какую сферу они бы ни направлялись — в монополизированные /180 и олигополизированные отрасли, где инвестиции сдерживаются политикой максимальной прибыли, проводимой соответствующими фирмами, или на развитие новых отраслей, которые либо представляются привлекательным полем приложения капитала для самого монополистического бизнеса, либо могли бы конкурировать с уже существующими монополиями в других отраслях.

Правительству «разрешается» вкладывать свои средства лишь в такие области, которые ещё далеки от стадии коммерческого использования и где поэтому не затрагиваются жизненные интересы крупного бизнеса. Монополистический капитал даже приветствует принятие государством на себя всех затрат и всего риска, связанных с исследованиями и экспериментами в этих областях. Но если первоначальное развитие подобных предприятий оказывается успешным, их дальнейшее развитие и вытекающие отсюда прибыли должны быть немедленно отданы в руки частного предпринимательства.

Остаётся, следовательно, пятая возможность правительственных действий, возможность крупных государственных расходов не на цели индивидуального или общего пользования и не на полезные капиталовложения, а на всевозможные непроизводительные цели. Здесь возможности для государственных расходов наиболее широки, и такие расходы имеют во всех отношениях наибольшее значение. Они далеко превосходят расходы по всем другим статьям государственного бюджета и составляют главный «внешний импульс», который в любой «данной ситуации» выводит экономику монополистического капитализма из состояния застоя, а временами позволяет ей достигать условий процветания и сравнительно высокой занятости. Эта сфера использования чрезмерного экономического излишка развитой капиталистической страны связана с ее международными отношениями. Ввиду чрезвычайной важности данного вопроса на нём следует остановиться подробнее.

IV. Международные торговля и инвестиции и империалистическое соперничество

Выше мы рассматривали способы приведения совокупного спроса в соответствие с совокупным производством в рамках того, что в экономической литературе называется «закрытой системой». Если же принять во внимание международные экономические связи развитой капиталистической страны, положение предстанет несколько в ином свете. Конечно, внешняя торговля поглощает часть экономического излишка лишь в том случае, если экспорт оплачивается золотом, или тогда, когда поступления от экспорта инвестируются за границей. Если же экспорт покрывается импортом, то непосредственно размер национального дохода и соответственно объём экономического излишка не меняются. Тем не менее даже простой обмен экспортных товаров на импортные имеет неизменно важное значение для ряда стран. Действительно, во многих странах даже просто сохранение «данной ситуации» возможно лишь при достаточном объёме внешней торговли — пусть и сбалансированной. Ибо лишь с помощью внешней торговли они могут получить тот физический ассортимент товаров, который им необходим при данной структуре производства, потребления и капиталовложений. Более того, давая доступ к источникам нового, более дешёвого или лучшего по качеству сырья, даже сбалансированная внешняя торговля может способствовать развитию новых отраслей промышленности, новой техники или производства новых товаров и таким путем стимулировать дополнительные капиталовложения. В то же время, расширяя рынок сбыта продукции отдельных фирм, внешняя торговля может привести к такому увеличению производства и капиталовложений, которые не имели бы места в ином случае.

Всё же значение внешней торговли как побудительной силы, помогающей экономике вырваться из «данной ситуации», ее роль как динамического фактора определяется прежде всего тем, что она обеспечивает механизм экспорта капитала.

Это, однако, лишь одна — причем отнюдь не главная — сторона дела. В капиталистической стране внешняя торговля, как и торговля вообще, осуществляется отдельными фирмами, которые не руководствуются в своей деятельности «соображениями общего характера» и не интересуются тем, какое воздействие могут оказать их операции на экономику в целом. Для того чтобы определить воздействие сделок отдельной фирмы на национальный доход и занятость, важно установить возможные конечные результаты всей совокупности подобных сделок в различных исторических условиях.

И при конкурентном капитализме предприниматели стремились сбыть свои товары за границей. Если цены на внешнем рынке были более высокими, чем на внутреннем, и там можно было получить более высокие доходы, конкурирующие фирмы всеми силами стремились проникнуть на этот рынок и тем самым увеличить свою среднюю прибыль. Равным образом они были заинтересованы в получении из-за границы всевозможных сырьевых и промышленных товаров, если эти товары могли быть с выгодой проданы на их внутреннем рынке или в других странах. В условиях конкуренции имелся, однако, определенный экономический механизм, действие которого серьезно ограничивало подобную внешнеторговую деятельность. Таким механизмом был баланс международных платежей. Если капиталисты одной страны экспортировали в другую страну больше, чем импортировали из нее, это вело к нарушению равновесия платежного баланса, что в свою очередь автоматически воздействовало — с большей или меньшей быстротой — на торговлю. Либо изменение уровня экономической активности в стране-должнике, либо отлив золота из нее вели к снижению уровня цен на её внутреннем рынке, что неблагоприятно воздействовало на ее импорт (и способствовало росту экспорта). Обесценение валюты той же страны (и, возможно, соответствующее изменение структуры тарифов) вело к тем же результатам. Отдельные капиталисты в обеих странах — как в стране с активом, так и в стране с пассивом платежного баланса — обычно были неспособны воздействовать на этот процесс и должны были принимать его как неизбежный факт, с которым волей-неволей им приходилось считаться.

Также и экспорт капитала, происходивший в условиях конкурентного капитализма, был в основном конечным итогом множества перемещений сравнительно мелких капиталов. Конкурентные фирмы, каждая из которых обладала сравнительно небольшим капиталом, не могли обычно заниматься экспортом капитала; тот экспорт капитала, который всё же происходил, был в основном результатом сочетания более или менее случайных исторических обстоятельств. Так, экспорт капитала из Англии в начале XIX в. был тесно связан с переселением английских граждан в различные страны империи (где они обосновывались с помощью денег, привезенных из Англии) и с деятельностью предприимчивых купцов, использовавших свой капитал за границей в качестве краткосрочных оборотных фондов.

Примерно такой же характер носили «портфельные» инвестиции, основанные на приобретении части капитала предприятий одной страны резидентами другой.

Ни один из этих видов экспорта капитала не достигал значительного объёма и не являлся следствием систематических усилий к вложению капитала заграницей.

При монополистическом капитализме в этой области складывается совсем иное положение. Монополистическая или олигополистическая фирма, действующая в условиях быстрого снижения издержек производства, заинтересована в расширении сбыта своих товаров за границей больше, чем ее конкурентный предшественник. Действительно, даже если цены на внешних рынках ниже, чем внутри страны, она может счесть выгодным форсирование экспорта и дискриминацию в ценах, поскольку дискриминационное снижение цен на продукцию, идущую на внешний рынок, не затронет ее позиции на внутреннем рынке. В то же время, развивая массовое производство и покупая в крупных масштабах сырье, монополистическая фирма должна быть постоянно заинтересована в поставках необходимого сырья по выгодным для нее ценам. Она должна стремиться к использованию и расширению внешних источников снабжения сырьем, пытаться обеспечить, насколько возможно, позиции монопсониста с помощью инвестиций в странах — источниках сырья, инвестиций, которые она себе легко может позволить благодаря наличию огромных капиталов.

Но то, что для мелкой конкурентной фирмы было (и все ещё является) неизбежностью, принимаемой за должное, представляет для гигантской корпорации нечто такое, что может служить предметом всяческих манипуляций.

Более или менее автоматическое действие механизма платежного баланса, выравнивавшее импорт и экспорт бесчисленных фирм, и движение множества сравнительно мелких краткосрочных и долгосрочных капиталов уже не представляют объективного препятствия для монополистической или олигополистической фирмы.

Если развитию её экспорта препятствует дефицит платежного баланса страны-импортера, она может предоставить своим покупателям кредиты или побудить связанные с нею мощные финансовые компании к помощи в обеспечении необходимого финансирования её экспорта. Если правительство страны-импортера намеревается девальвировать свою валюту или пойти на какие-либо другие шаги в целях ограничения импорта, монополистическая фирма-экспортер может, используя свое влияние или организуя совместное давление ряда крупных концернов, предотвратить эти нежелательные для нее мероприятия.

Если страна — источник сырья не обеспечивает необходимые этой крупной фирме поставки сырьевых материалов или предпочитает продавать эти материалы на каком-то другом экспортном рынке, она может обеспечить себе это сырьё, осуществив крупные капиталовложения в данной стране.

Нельзя сказать, что при монополистическом капитализме вывоз капитала не связан ни с какими трудностями и может свободно приобретать всё большие размеры. Напротив, частному экспорту капитала препятствуют не только силы, сдерживающие инвестиции на внутреннем рынке, но и многие дополнительные барьеры. Ибо стремление монополистических и олигополистических фирм (и связанных с ними финансовых групп) к вложениям капитала за границей по необходимости находится в большой зависимости от их общей политики. Они редко склонны к вложению своих средств в строительство заграничных предприятий, которые будут поставлять товары на иностранные рынки. Они, естественно, предпочитают экспортировать на эти рынки свои собственные товары, предельные издержки производства которых обычно очень низки. И их заинтересованность в развитии внешних источников сырья отнюдь не такова, чтобы побудить их к повышению объёма производства этого сырья до оптимального уровня. Объём капиталовложений в этой области зависит скорее от количества сырья, которое монополистическая фирма может использовать на собственных предприятиях или с выгодой сбыть в своей или других странах.

Это означает, однако, что знакомые нам принципы политики максимальной прибыли в условиях монополии и олигополии — боязнь «испортить рынок», нежелание вступать в ожесточенную конкурентную борьбу с мощными соперниками и т. п. — применимы к вывозу капитала за границу так же, как и к инвестированию внутри страны. И, очевидно, чем крупнее соответствующие фирмы, чем больше их значение в экономике данной страны и в данной отрасли мирового хозяйства, тем они более способны оценить структуру какого-либо отдельного рынка, тем осмотрительнее их решения относительно капиталовложений.

Кроме этих «обычных» препятствий, имеются и другие, не менее важные обстоятельства, затрудняющие вложение капитала за границей. Если даже для корпорации какой-либо развитой капиталистической страны вывоз капитала представляется выгодным, ей приходится считаться с ненадежностью своих иностранных капиталовложений в социально-политическом отношении. Эта ненадежность заметно возросла в эпоху империализма, войн, национальных и социальных революций, а связанная с этим рискованность экспорта капитала значительно уменьшает его привлекательность для возможных инвесторов. Боязнь военных конфликтов, «бунтов, беспорядков и революций», мер по национализации, валютно-торговых ограничений в других странах неизбежно оказывает влияние в направлении уменьшения объёма иностранных капиталовложений.

Но величайшее, поистине эпохальное значение имеет тот факт, что для монополистического и олигополистического бизнеса не обязательно пассивно принимать за должное все эти обстоятельства, препятствующие расширению внешних рынков и экспорта капитала. Распоряжаясь значительной долей совокупной продукции какой-либо отрасли (или даже всей экономики страны), контролируя огромные накопленные богатства, обладая широкими связями и пользуясь большим влиянием, гигантская корпорация может одна или совместно с находящимися в аналогичном положении концернами играть такую же большую роль в определении правительственного курса по внешнеэкономическим и внешнеполитическим вопросам, которую она играет в определении политики правительства внутри страны.

Поэтому во всей своей деятельности на международной арене крупная компания развитой капиталистической страны может опираться не только на свою огромную финансовую мощь, но и на колоссальные ресурсы правительства своей страны.

Правительственная поддержка заметно увеличивает способности монополистической и олигополистической фирмы к преодолению препятствий на пути ее внешнеэкономической деятельности. Помощь государства значительно усиливает конкурентную мощь монополистической фирмы и позволяет ей преодолевать ограничения, связанные со структурой внешних рынков. Структура внешнего рынка всегда бывает менее стабильна, чем структура рынка внутри страны. Число олигополистических фирм в мировой экономике, естественно, больше, чем в одной стране, и общий финансовый контроль над ними, переплетение директоратов и т. п. встречается реже.

Поэтому ограничения конкурентной борьбы между олигополистическими фирмами разных стран менее резко выражены, а соображения, исходя из которых олигополистические фирмы внутри страны воздерживаются от агрессивной тактики в отношении друг друга, имеют меньшую силу в рамках мировой экономики.

Тот факт, что каждый монополистический титан может полагаться на поддержку государства в своей конкурентной борьбе на мировых рынках, ещё в большей степени уменьшает влияние факторов, определяющих стабильность рыночных структур в отдельных странах. Опираясь на экономическую, политическую и военную мощь своего государства, олигополистическая фирма, действующая на мировом рынке, не может удержаться от искушения и пытается захватить большую долю этого рынка, найти дополнительные сферы приложения своего капитала. В тех случаях, когда предоставление кредитов покупателям в стране-импортёре, которая страдает от дефицита платежного баланса, коммерчески невыгодно, монополистический капитал может добиться того, чтобы этой стране необходимые займы и субсидии предоставляло само государство или чтобы оно брало на себя риск, давая соответствующие гарантии. В тех случаях, когда для ограничения или устранения конкуренции со стороны какой-либо иностранной фирмы требуются слишком большие затраты, монополистический капитал может с большей или меньшей легкостью переложить эти затраты на казначейство. В тех случаях, когда капиталовложения в заграничные предприятия по добыче сырья связаны со слишком большими расходами на разведывательные работы и их возможная прибыльность недостаточно велика, соответствующая корпорация или финансовая группа может побудить государство взять — полностью или частично — бремя этих расходов на себя.

Правительственная поддержка гигантской корпорации, конкурирующей на мировом рынке, оказывает своё влияние и в другом направлении. Эта корпорация с помощью политического, экономического и военного давления своего правительства на более слабую страну может устранить иностранного конкурента с рынка этой страны; правительство может предоставить этой стране займы, связанные с такими условиями, выполнение которых ведет к решительному изменению соотношения конкурентных сил в пользу данной олигополистической корпорации.

С помощью правительств империалистических держав монополии могут зачастую с успехом преодолевать иные препятствия на пути вывоза своего капитала за границу, которые связаны с неопределенностью политического положения, с угрозой социальных переворотов или с непокладистостью правительств зависимых стран. Часто гигантская корпорация не только противостоит небольшой слабой стране в качестве единственного покупателя её экспортных товаров и основного поставщика импортных товаров (или кредитов), но и способна, сама или с помощью соответствующих органов своего правительства, активно вмешиваться во внутреннюю политику этой страны: подкупать, назначать или смещать правительство, возвышать или отстранять политических деятелей, а в случае необходимости «свобода» деятельности монополистического капитала может обеспечиваться военной силой империалистических стран.

Таким образом, конкурентная борьба олигополистов на мировой арене всё в большей степени превращается в поединок империалистических держав. Её исход зависят теперь не просто от силы соперников, а от соотношения политического и военного потенциала их стран.

Пределы расширения внешней торговли и иностранных инвестиций монополистического и олигополистического бизнеса, пользующегося поддержкой своего правительства, зависят от силы сопротивления монополий и олигополий других стран, также опирающихся на поддержку своих правительств, от стойкости народов зависимых стран, а также от того, в какой степени социальные и политические условия внутри страны способствуют или препятствуют действиям правительства в интересах крупного бизнеса.

Это неизбежно придаёт преходящий характер выгодам, извлекаемым отдельными капиталистическими странами из внешней торговли и вывоза капитала. Неравномерность их внутреннего политического развития, роста их национальной мощи (так же как и неравномерность роста мощи промышленных и финансовых групп) влечёт за собой постоянные изменения соотношения сил в мировой экономике. Периоды непрочного мира и стабильности быстро сменяются серьёзными трениями и столкновениями. «Нормальное» сосуществование на основе картельных соглашений и квот сменяется острыми конфликтами и открытыми войнами. Поэтому интенсивность того импульса, который придают развитой капиталистической экономике ее внешние отношения, весьма неодинакова в разных странах и в различные периоды истории. В одно время он наиболее явно сказывается в данной стране, в другое время его воздействие наиболее осязаемо в странах-соперниках.

V. Международные экономические отношения, рабочая аристократия и всеобщее значение империализма

Объём экономического излишка, «автоматически» поглощаемого через посредство внешнеэкономических отношений как таковых, отнюдь не соответствует важности этих отношений для экономики империалистических держав. Первостепенное значение имеет воздействие этих отношений на размах и характер деятельности правительств развитых капиталистических стран. Как указывалось выше, конкурентные позиции монополистического и олигополистического капитала какой-либо империалистической страны на мировом рынке в основном зависят от систематической и широкой поддержки правительства. Того, что делалось одно-два столетия назад, теперь недостаточно. Масштабы государственного вмешательства, необходимого в настоящее время, характеризуются не гневными демаршами Министерства иностранных дел и даже не посылкой военных кораблей — чего в старые добрые времена было достаточно для «нормализации» отношений «неразумной» страны с предпринимателями великой державы. Теперь требуются такие экономические меры, как предоставление странам, в которых заинтересованы крупные корпорации, займов, субсидий и «технической помощи». Теперь требуются такие политические меры, как организация — всюду, где это только возможно, — военных баз, чтобы обеспечить политическую и социальную стабильность, послушание правительств всех стран мира, в которые могут проникнуть монополии, соответствующую экономическую и социальную политику этих правительств. Но каким бы ни было сложившееся однажды равновесие сил, оно отличается исключительной неустойчивостью. Малые и большие войны приводят к изменению международной обстановки применительно к новому соотношению сил конкурирующих держав, но они создают лишь новое кратковременное шаткое состояние равновесия.

Сочетание социально-экономических факторов при монополистическом капитализме таково, что общественное мнение, соответствующие чиновники, законодатели и ведущие идеологи склоняются к политике империализма. Уже более чем 50 лет назад Гобсон дал нам общее представление об этом процессе. Но хотя интуиция Гобсона производит большое впечатление, следует сказать, что он не полностью проник во все сложности темы, ибо монополистический капитал мог с таким явным успехом превратить политический аппарат развитых капиталистических стран в послушное орудие защиты своих зарубежных интересов главным образом вследствие того, что империалистическая политика основывалась не только на обмане масс, подкупе чиновников и предательстве политиканов. Всё это не играло даже решающей роли. В.И. Ленин ясно видел, что империалистическая политика может фактически приносить выгоду и простым людям империалистической страны; он показал существование «рабочей аристократии», получающей часть сверхприбыли монополистического капитала. Это явление, пожалуй, ещё шире трактовал Ф. Энгельс, который в письме К. Марксу (7 октября 1858 г.) пророчески указывал:

«...английский пролетариат фактически всё более и более обуржуазивается, так что эта самая буржуазная из всех наций хочет, по-видимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует весь мир, это до известной степени правомерно» [4-39] .

Действительно, плоды империалистической политики достаются не только плутократической верхушке развитой капиталистической страны и её челяди; при монополистическом капитализме они оказывают значительное воздействие на всё общество.

Здесь важно не то, насколько может вырасти доход и занятость в результате внешней торговли и заграничных инвестиций империалистической страны, этот рост не обязательно должен быть очень большим, даже если связанные с внешней торговлей и экспортом капитала корпорации и группы очень велики. Фактически, пока выгоды, непосредственно связанные с внешнеэкономической деятельностью, были главным соображением, лежавшим в основе империалистической политики, ее политический фундамент и идеологическое обоснование неизбежно были весьма шаткими. Вряд ли можно в течение сколько-нибудь длительного периода времени вершить дела в развитой стране лишь с помощью обмана и подкупа. Вряд ли также теория «бремени белого человека» и доктрина расового превосходства могут длительное время иметь успех перед лицом потрясающего контраста между чудовищными человеческими и материальными издержками империализма и его плодами — щедрыми прибылями горстки крупных компаний. Этот контраст может лишь дискредитировать коррумпированных идеологов империализма и развеять в прах их лицемерные, мошеннические вымыслы, ограничив их влияние узкой прослойкой сторонников джингоистской политики и «культуры» империализма. Но вопрос оказывается в совершенно ином свете, если учесть не только прямые выгоды, получаемые обществом развитой капиталистической страны от империалистической политики, а ее результаты во всей их совокупности.

Займы и субсидии так называемым дружественным правительствам зависимых стран, военные расходы в целях «защиты» определённых территорий и давления на те или иные страны, содержание разбухшего аппарата, призванного организовывать пропаганду, подрывную деятельность и шпионаж как в подвластных данной стране районах, так и в конкурирующих с ней или «ненадежных» империалистических странах, — всё это приобретает гигантские размеры. На подобные расходы приходится значительная часть национального дохода — в США за последнее десятилетие почти 20%. Но даже и этот процент не определяет полностью значение всех этих расходов. Оно станет яснее, если учесть, что доля экономического излишка, поглощаемого этими расходами, гораздо больше. Воздействие этой формы использования экономического излишка на уровень доходов и занятости развитой капиталистической страны, таким образом, намного важнее прямого воздействия внешнеэкономической деятельности как таковой. Последнее фактически играет лишь побочную роль по отношению к первому — роль камня, который своим падением вызывает обвал огромной скалы.

Тот факт, что средства проведения империалистической политики по своему значению оттесняют на второй план ее первоначальные цели, имеет исключительно важные последствия. Представляя собой важнейшую сферу поглощения чрезмерного экономического излишка, эти затраты на осуществление империалистической политики вырастают в главную форму государственных расходов, становятся сутью государственного вмешательства в экономику во имя «полной занятости». Это — единственная форма государственных расходов, которая полностью приемлема для монополистического капитала. Она приносит выгоду крупному предприятию, обеспечивая дополнительный спрос на его продукцию и не затрагивая в то же время его обычные рынки; она не имеет недостатков, присущих другим видам государственных расходов, гарантируя в то же время высокий уровень прибылей и необходимый уровень занятости. Ввиду этого продолжение и даже усиление империалистической политики, поддержание на высоком уровне и даже значительное увеличение связанных с этой политикой военных расходов поддерживаются не только теми, кто получает от этого прямые выгоды, — не только крупными корпорациями, извлекающими огромные барыши от проводимых ими при содействии государства заграничных операций, не только фирмами, снабжающими государство вооружением, не только генералами и адмиралами, которые опасаются, как бы их не освободили от выполнения их не слишком обременительных обязанностей, не только интеллигентами, которые находят применение своим талантам в различных организациях, призванных осуществлять империалистическую политику, и, наконец, не только «рабочей аристократией», которая получает объедки со стола монополистического капитала. Крупные государственные расходы на военные цели представляются необходимыми для общества в целом, для всех его классов, групп и слоев, работа или доходы которых зависят от связанного с этими расходами высокого уровня деловой активности.

При таких обстоятельствах складывается гармония далеко идущих интересов монополистического капитала, с одной стороны, и низших слоев населения — с другой. Объединяющим лозунгом этого, используя меткое выражение Оскара Ланге, «народного империализма» становится «полная занятость». Начертав этот лозунг на своем знамени, монополистический капитал без труда обеспечивает массовую поддержку своего безраздельного господства, открыто устанавливает полный контроль над правительством, полностью определяя его внешнюю и внутреннюю политику. Этот лозунг привлекателен для рабочего движения; он отвечает интересам фермеров, вызывает удовлетворение «публики вообще» и помогает задушить в зародыше всякую оппозицию монополистическому капиталу.

VI. Кратковременная стабилизация

Однако этот сверкающий фасад экономического процветания и социально-политической гармонии представляет собой лишь обманчивую видимость. Он может создать впечатление, что проблема перепроизводства и недоиспользования ресурсов — эта основная проблема монополистического капитализма — уже решена и что стабильность и функционирование капиталистической системы «в принципе обеспечены». Подобные взгляды на капитализм, которые в той или иной форме всегда развивались буржуазными экономистами, ныне получают наиболее утонченное выражение в работах кейнсианских теоретиков полной занятости. Оказавшись перед лицом постоянного перенакопления и недостаточности сфер приложения экономического излишка, постигнув значение факторов, непосредственно определяющих уровень национального дохода, кейнсианцы провозглашают в качестве конечной истины экономической науки, что любые расходы способствуют процветанию, любое использование экономического излишка ведет к повышению благосостояния, и довольствуются этим «глубоким» выводом.

Если кейнсианцам досаждают указаниями на явную неразумность той точки зрения, согласно которой абсолютным благом является всё то, что в лучшем случае представляет лишь меньшее зло (хотя в случае расходов на подготовку войны даже это совершенно неправильно), тогда они отступают на «заранее подготовленные позиции» и подчёркивают, что повышение доходов и занятости независимо от того, каким путём оно достигнуто, вызывает расширение совокупного спроса и, таким образом, ведёт к росту потребления и к дополнительным капиталовложениям, связанным с расширением рынка. Нет лучшего примера абсурда, к которому могут прийти теоретики, исходящие из «здравого смысла». Ибо что ещё можно сказать о рассуждениях, в которых растрата огромных человеческих и материальных ресурсов оправдывается побочными результатами этой растраты — определенным повышением потребления и некоторым (неопределенным) увеличением капиталовложений.

Иррациональность взглядов этих экономистов не только отражает иррациональность социально-экономической системы, которой служат эти экономисты и которую они стремятся увековечить. Эти взгляды являются важным компонентом того идеологического аппарата, который постоянно обрабатывает сознание людей в духе, угодном для монополистического капитала. Действительно, под флагом принципа, что «любые расходы суть благо», всякое исследование для определения, насколько рационально используются ресурсы, объявляется бессмысленным. Все затраты монополистического бизнеса независимо от того, какова их природа, производительность и насколько они содействуют благосостоянию людей, освящаются не просто потому, что они выдерживают суровый экзамен прибыльности; они вдобавок восхваляются как жизненно необходимые для поддержания национального дохода и занятости. В то же время этот принцип кладёт конец всякому беспокойству относительно природы и целей государственных расходов, оправдывая их в любом случае как желательное дополнение к совокупному спросу, ведущее к необходимому повышению экономической активности.

Разумеется, систематическая растрата довольно большой доли экономического излишка на военные цели, на накопление ненужных запасов, на умножение числа не-производительных работников может играть роль необходимого для экономики монополистического капитализма «внешнего импульса», служить средством оттяжки кризиса, несколько умерить острую боль «чрезмерной» безработицы. Но эти инъекции, подобно наркотикам, отличаются весьма ограниченной применимостью. Их благотворное действие весьма кратковременно, и, более того, они часто в конечном счете ухудшают состояние пациента.

Определенный объём государственных расходов ведет к повышению уровня национального дохода и занятости, причем в качестве дополнительных факторов в этом случае выступают частные капиталовложения, осуществляемые в прямой связи с правительственным спросом на военное снаряжение, ибо производство вооружений постоянно требует строительства новых предприятий, быстрого изменения технологии и внедрения новейших средств и методов производства.

Увеличение в связи с этим совокупного спроса в свою очередь расширяет рынок сбыта продукции капиталистических предприятий. Расширение производства, которое ранее вело бы к снижению цен и сокращению прибылей, теперь не вызывает подобных последствий. Это стимулирует капиталовложения как в монополизированном, так и в конкурентном секторах экономики. В первом они используются в целях улучшения оборудования, расширения производственных мощностей, во втором они идут на основание новых предприятий.

Разумеется, это увеличение производственного аппарата страны по своему объёму и структуре не идёт ни в какое сравнение с тем, чего можно было бы достигнуть, если растраченная часть экономического излишка была бы использована на рационально распределенные капиталовложения. Всё же в такой богатой стране, как США, эти искусственно стимулируемые капиталовложения приобретают огромное значение. Они ведут к такому росту производительности труда, который далеко превосходит уровень, достижимый без чистых капиталовложений. Если по некоторым расчетам одна лишь замена изношенного оборудования более современным и эффективным обеспечивает ежегодный прирост производительности труда на 1,5%, то при чистых капиталовложениях, осуществляемых под воздействием «внешних импульсов», этот прирост достигает примерно 3%. Таким образом, каждый год производство данного объёма продукции требует на 3% меньше рабочей силы, чем в предшествующий. Это в свою очередь означает, что при естественном приросте трудоспособного населения на 1% в год сохранение физического объёма производства на том же уровне сопровождалось бы ежегодным ростом безработицы в размере 4% от общей численности рабочей силы. Очевидно, что при таких темпах роста безработица вскоре приобрела бы масштабы, далеко пре-восходящие тот уровень, который мог бы считаться уровнем «желательного» размера промышленной резервной армии. Другими словами, для поддержания «полной занятости» (даже допуская при этом сохранение безработицы в масштабах, которые господствующие группы считают необходимыми) требуется непрерывное расширение производства соответственно росту производительности труда и увеличению численности рабочей силы.

Тут мы возвращаемся к той проблеме, с которой начали. Как только капиталистическая система приспосабливается к новому уровню национального дохода и занятости, этот уровень вновь становится «данной ситуацией», характеристика которой была дана выше. Объём совокупного спроса стабилизируется, монополистические и олигополистические фирмы вновь достигают оптимального уровня в отношении размера производства и цен, а конкурентный сектор экономики вновь оказывается переполненным и малоприбыльным. Всё же, если увеличение национального дохода, являющееся следствием инъекции государственных затрат, достаточно велико, оно порождает оптимистические настроения и «доверие». Не только отважные мелкие капиталисты, но и обычно осторожные руководители крупных корпораций считают, что дальнейшее развитие не имеет границ. В этих условиях расширение производственных мощностей заходит дальше того предела, который соответствует новому уровню совокупного спроса. Но хотя дополнительные капиталовложения сами вызывают рост дохода, расширение спроса отстает от увеличения производственной мощности. Недогрузка предприятий становится всё более очевидной не только в конкурентных, но также в монополизированных (и олигополизированных) отраслях. Та проблема, перед которой раньше стояла экономика, возникает вновь, но только в гораздо более острой форме, ибо в новой «данной ситуации» недогрузка производственных мощностей больше, стимулы к капиталовложениям соответственно слабее, а экономический излишек не только более значителен по своим абсолютным размерам, но и составляет весьма большую долю совокупного продукта и национального дохода. Последнее объясняется главным образом характером финансирования государственных расходов. Но этот вопрос требует более детального разбора.

VII. Инфляция, налогообложение и увеличение излишка

Следует напомнить, что правительственная политика, направленная на поддержание определенного уровня занятости, должна основываться главным образом на расходах, достаточно значительных для того, чтобы заполнить разрыв между фактическим экономическим излишком, соответствующим данному уровню национального дохода, и объемом частных капиталовложений, которые могли бы осуществляться в данных условиях. Разумеется, чем шире этот разрыв, тем большими должны быть государственные расходы. Простейшим способом финансирования таких расходов был бы, казалось, просто бюджетный дефицит, вызванный либо печатанием денег, либо займами у предприятий, финансовых компаний и отдельных лиц.

Но хотя этот метод кажется самым легким и простым, он вряд ли практически может использоваться в течение сколько-нибудь длительного периода времени. Если бы за счёт правительственных расходов осуществлялись производительные капиталовложения, то накоплению наличных денег или других ликвидных средств в руках «публики» соответствовал бы неуклонно и быстрорастущий объём производства. Но поскольку государственные расходы в основном идут не на создание производственных мощностей, а на оплату поставок вооружения и других подобных материалов, финансирование правительственных расходов за счет бюджетного дефицита должно постоянно увеличивать размер наличности и других ликвидных средств в руках «публики» по отношению к объёму текущей продукции, поступающей на рынок. Это в свою очередь создаёт всё большую угрозу инфляции. Под воздействием непредвиденных обстоятельств (в особенности при обострении опасности войны и связанных с нею нехваток) те, кто накопил наличные деньги и другие ликвидные средства, могут внезапно захотеть превратить их в «осязаемые» товары; спекуляция будет способствовать нехватке этих товаров, и экономику охватит инфляция. Хотя в условиях инфляции прибыли растут, а распределение доходов меняется в пользу капиталистов, класс капиталистов не склонен идти на риск серьезного падения покупательной силы денег. Инфляция устраняет возможности рациональной калькуляции, уменьшает ликвидные активы фирм и отдельных капиталистов и, что хуже всего для капитала, грозит подорвать всю сложную кредитную систему современного капитализма и представляет серьезную опасность для банков и других финансовых учреждений.

Более того, вызывая разрыв между интересами должников и кредиторов, разоряя новый средний класс и рантье, снижая реальную заработную плату рабочих, инфляция серьезно подрывает авторитет правительства и наносит значительный ущерб системе социально-политических отношений капиталистического строя. Разумеется, чем чаще применяется лекарство дефицитного финансирования, тем серьёзнее становится угроза инфляции. Дамоклов меч — накопление наличности, которая может быть истрачена на покупку товаров, становится всё тяжелее, а опасность его падения на экономику — всё более грозной. Поэтому данный метод финансирования должен применяться крайне осмотрительно — лишь в самых критических случаях, например во время войны или в период особенно острого кризиса. Но именно та цель государственных расходов — вооружение, — которая делает бюджетный дефицит неподходящим способом финансирования, усиливает военную угрозу, при которой инфляционное давление становится особенно интенсивным.

Поэтому с точки зрения политики, рассчитанной на сколько-нибудь длительный срок, государственные расходы в целях поддержания определенного уровня доходов и занятости населения должны, по крайней мере приблизительно, покрываться поступлениями от налогов. Это означает, что государственные расходы должны оставаться в более или менее жёстко определённых границах. Ибо природа налогового механизма в условиях капитализма такова, что, хотя с помощью налогов производится изъятие части экономического излишка (выступающего в форме прибылей предприятий и личных сбережений), они в то же время неизбежно сокращают потребление. Отсюда неизбежный парадокс — чем больше объём излишка, который правительство должно растратить с тем, чтобы поддержать желаемый уровень доходов и занятости, тем большим оно само создаст этот излишек, изымая часть доходов, которая в ином случае могла бы пойти на потребление. Пока общий объём налогов остается в «разумных пределах», положение можно ещё кое-как контролировать.

Как указывалось выше, монополистические и олигополистические фирмы способны полностью или частично переложить свои налоговые обязательства на покупателей произведенных ими товаров. Дополнительный экономический излишек, таким образом, изымается из конкурентного сектора экономики, где предприниматели не обладают теми преимуществами, которыми пользуется монополистический капитал, и у основной массы населения, которая состоит, используя выражение проф. Скитовски, скорее, из тех, кто не устанавливает цены, а платит в соответствии с ними.

Размеры возможного увеличения налогового бремени определяются только практикой. Они, с одной стороны, зависят от распределения общей суммы налогов между группами населения с различными доходами. Но, с другой стороны, не следует забывать, что связанное с выплатой налогов сокращение реальных доходов части населения сочетается с расширением занятости, благоприятно воздействующим на реальный доход других. В конечном счете, складывающееся соотношение различных интересов, по-видимому, таково, что при соответствующей политической обстановке население может выдержать довольно высокое бремя налогов в течение длительного времени.

Но картина существенно меняется, если правительственные расходы, необходимые для достижения определённого уровня занятости (не говоря уже об уровне подлинной полной занятости), должны быть очень большими и в то же время покрываться в рамках сбалансированного бюджета. Хотя технически такое положение нельзя считать невозможным, практически оно совершенно исключено, так как при современном характере государственных расходов огромная доля общей продукции в этом случае направлялась бы на военные нужды и другие непроизводительные цели, то есть эта часть национального продукта одновременно «национализировалась» бы и перераспределялась. При таких условиях перекладывание монополистическим капиталом налоговых обязательств на других стало бы исключительно трудным делом или вообще невозможным, ибо то налоговое бремя, которое будут нести конкурентные предприятия, новый средний класс, фермеры, рабочие и другие группы, станет почти невыносимым. В результате такой политики политическая угроза социальной стабильности капиталистической системы была бы ещё большей, чем в результате продолжительной ин-фляции.

Мы ещё не упоминали об одном методе действий правительства, направленных на повышение уровня дохода и занятости, — о методе, который больше всего отвечает чаяниям бизнеса, равно как населения в целом. Речь идет об увеличении совокупных расходов путем снижения налогов. При неизменном уровне правительственных расходов это ведёт к тому, что иногда именуется «дефицитом без расходов». Очевидно, применение этого метода наталкивается на те же препятствия, с которыми связаны все другие формы финансирования за счёт бюджетного дефицита. Ещё важнее то, что его эффективность весьма ограничена. Это вызывается асимметрией между результатами повышения и сокращения налоговых поступлений. В пределах, определяемых обычным уровнем жизни, привычной налоговой дисциплиной и т. п., повышение налогов всегда ведёт к увеличению экономического излишка, по крайней мере на короткий срок. Когда повышаются налоговые ставки, известная часть экономического излишка (часть прибыли и сбережений) изымается правительством. В то же время, однако, в экономический излишек «переводится» дополнительный доход — часть тех сумм, которые в ином случае могли бы быть истрачены на потребление. Сущностью налоговой политики при капитализме всегда было сведение к минимуму доли налоговых поступлений, с помощью которых изымается экономический излишек, присваиваемый частными лицами, при одновременном увеличении доли тех поступлений, которые представляют собой дополнительный экономический излишек. Этим основным принципом определяются также и все снижения налогов при капитализме. Они проводятся таким образом, чтобы довести до максимума суммы, возвращаемые в фонд экономического излишка, присваиваемого частными лицами, и довести до мини-мума суммы, высвобождаемые из фонда экономического излишка и используемые на потребление.

Вследствие этого сокращение налогов обычно не оказывает заметного воздействия на уровень потребления. Чтобы повысить уровень потребления, оно должно быть осуществлено главным образом за счет уменьшения налоговых обязательств большей части потребителей, то есть групп с наименьшими доходами. В этом случае сокращение налогов должно проводиться в форме повышения необлагаемого минимума доходов и устранения косвенных налогов на предметы массового потребления. Вряд ли нужно объяснять, что подобная налоговая политика отнюдь не пользуется успехом у класса капиталистов, и те сокращения налогов, которые проводились в последнее (и в самое последнее) время, разумеется, не соответствовали этому образцу. Уменьшение же налогового бремени групп с высокими доходами оказывает сравнительно небольшое влияние на совокупные расходы потребителей. Вместо этого оно ведёт к увеличению объёма экономического излишка, выступающего в форме личных сбережений.

Далее. Вряд ли есть основание полагать, что сокращение налогов на прибыли и рост вследствие этого частного присвоения экономического излишка могут серьёзно стимулировать частные капиталовложения. Как указывалось выше, недостаточность частного инвестирования при монополистическом капитализме нельзя объяснить нехваткой инвестиционных фондов и невысоким уровнем прибылей (после вычета налогов). Конечно, в развитой капиталистической стране огромные прибыли и избыток инвестиционных фондов характеризуют положение в монополистическом и олигополистическом секторах экономики, тогда как в конкурентном секторе наблюдаются низкие прибыли и недостаток капитала. Поэтому при отсутствии общего расширения спроса сокращение налогов на прибыли не будет стимулировать капиталовложения монополистических и олигополистических фирм: их нежелание инвестировать вызывалось в основном не скудостью текущих доходов и не недостатком капитала. В данном случае сокращение налогов может лишь привести либо к повышению роли самофинансирования тех капиталовложений, которые уже были намечены (при этом личные сбережения уже не могут найти применения, то есть не могут быть вложены в ценные бумаги, выпускаемые компаниями), либо, когда не планируются какие-нибудь дополнительные капиталовложения, к росту фонда нераспределенных (и неинвестируемых) прибылей и к увеличению дивидендов. В обоих случаях сокращение налогов должно, скорее, вызвать рост корпоративных и личных сбережений (вместе взятых), чем привести к расширению капиталовложений.

В конкурентном секторе результат сокращения налогов может быть совершенно иным. Там он может действительно вызвать расширение капиталовложений в той степени, в которой они прежде сдерживались неблагоприятными перспективами в отношении прибыли или недостатком средств. Но нужно учесть относительно низкую капиталоемкость предприятий конкурентного сектора и действие долговременной тенденции к его относительному сужению. В свете этих обстоятельств представляется весьма сомнительной возможность такого расширения капиталовложений в конкурентном секторе, которое оказало бы заметное воздействие на экономику в целом. Ещё более сомнительна политика поощрения инвестиций в «переполненных» областях торговли, сферы услуг и в подобных им конкурентных отраслях.

Но вернемся к пункту, с которого мы начали наше продолжительное отступление в сторону. Каким бы ни был метод финансирования государственных расходов, вызвавших первоначальное расширение производства, их конечным результатом является не только увеличение объёма производства, но также рост абсолютного объёма экономического излишка и повышение его доли в национальном доходе.

Таким образом, чтобы избежать роста безработицы в последующий период, использование экономического излишка (частным сектором или правительством) не может остаться на прежнем уровне, а должно возрасти. Но такой необходимый рост не может быть достигнут за счет частного инвестирования. Наоборот, как только достигнут новый уровень дохода и спроса, частное инвестирование, как мы видели, приобретает тенденцию к застою. Более того, рост объёма неиспользуемых мощностей делает капиталистическую систему менее восприимчивой к стимулирующему воздействию новых государственных расходов. Поскольку создана крупная военная промышленность, поскольку высокая волна возрастающего спроса и «доверия» уже привела к значительным капиталовложениям, возможности дальнейших инвестиций, осуществляемых под воздействием внешних стимулов, становятся гораздо более узкими. В то же время возможность расширения государственных расходов зависит от роста налогов. Это в свою очередь означает дальнейшие урезки потребления, дальнейшее увеличение объёма экономического излишка, ещё большую зависимость экономической стабильности от правительственных затрат.

VIII. Империализм и война

Таким образом, положение монополистического капитализма весьма шаткое. Будучи неспособным к проведению политики подлинной полной занятости и подлинного экономического прогресса, вынужденный воздерживаться от непрерывных капиталовложений, равно как и от систематического повышения потребления, он должен полагаться в основном на военные расходы. Лишь с их помощью он надеется сохранить процветание и высокий уровень занятости, от которых зависят и его прибыли и поддержка, оказываемая ему народом. Такой политический курс, создавая видимость «благополучия для всех», ведет к постоянному разбазариванию экономического излишка нации, не вызывая в то же время роста реальных доходов народа. Более того, такая политика не может проводиться бесконечно. Простой человек, который имеет работу и усердно трудится, не ощущает, однако, улучшения условий жизни. Ему всё больше надоедает платить налоги, идущие на содержание вооружённых сил, необходимость которых становится всё более сомнительной. Хотя он может временно примириться с таким положением в условиях полной занятости, в конечном счете он начинает выражать свое недовольство. Монополистический капитал всё больше нуждается в идеологической «обработке населения», чтобы обеспечить его лояльность. Стремясь добиться согласия народа на осуществление программы вооружений, он постоянно вбивает в сознание людей мысль о висящей якобы над страной внешней угрозе. Правительство и монополии финансируют непрекращающуюся пропагандистскую кампанию, которая призвана обеспечить почти полное единство взглядов по всем важным вопросам. Создается сложная система экономического и общественного давления, рассчитанного на то, чтобы задушить независимую мысль и предотвратить появление «нежелательных» научных, художественных и литературных работ.

Вся политическая и культурная жизнь империалистической страны опутывается паутиной коррупции. Из политической жизни изгоняются принципиальность, честность, гуманность и мужество.

Цинизм вульгарного эмпиризма разрушает мораль, уважение к истине, способность значительной части населения различать добро и зло. Упор на грубый прагматизм, на «науку» контроля над общественным мнением снимает всякие вопросы о целях человеческой деятельности, делает «эффективность» самоцелью. Несогласие с «культурой» монополистического капитализма ведет к потере работы, к социальному остракизму и бесконечному притеснению со стороны властей.

Когда пропаганда, идеологическая обработка, общественное и административное давление не достигают своей цели и не могут приспособить взгляды народа к требованиям империализма, провоцируются инциденты, используемые как предлог для внушения чувства страха, для систематического разжигания истерии. Создать такие инциденты очень легко. Империалистические державы окружены колониальными и зависимыми народами, которые голодают, кипят возмущением и постоянно борются против империалистического господства. Поэтому возможности для инцидентов всегда широки, и в любой момент могут быть предприняты полицейские действия тех или иных масштабов. А эти полицейские действия постоянно создают угрозу войны и поддерживают огонь под бурлящим котлом массовой истерии.

В прошлом внутренние конфликты империализма находили выход в военных катастрофах. И хотя ныне тенденция империализма искать выход из противоречий в войне не менее сильна, чем когда-либо прежде, имеется ряд новых факторов, которые следует учесть при анализе современного положения. Подавляющее превосходство одной империалистической державы над всеми другими делает все более затруднительным возникновение войны между ними. Даже некогда гордые империалистические империи постепенно низводятся до положения сателлитов господствующей империалистической страны. Эта страна все в большей мере начинает принимать на себя роль верховного арбитра империалистического лагеря. Хотя сохраняется возможность войн между менее крупными империалистическими странами или их группировками, такие войны весьма маловероятны.

В то же время все более возрастает угроза войны, которую все или некоторые империалистические державы могут развязать в попытке восстановить империалистическое господство над странами, составляющими ныне социалистическую часть мира. Однако такая война менее вероятна, чем это часто думают. Дело не только в том, что социалистическая часть мира, в которой живет 1/3 человечества, становится всё сильнее; дело в том, что война против неё привела бы, по всей вероятности, к полному крушению империалистической системы. Для всех или почти для всех колониальных и зависимых стран Азии, Африки и других частей света такой конфликт был бы сигналом к национальной и социальной революции. Это соображение наряду с более или менее очевидной внутренней социально-политической неустойчивостью объясняет явное отсутствие энтузиазма к новым военным авантюрам в правительственных канцеляриях империалистических держав.

Важнейшим же фактором, сдерживающим «чрезмерную воинственность», является, вероятно, невиданная разрушительная сила нового и постоянно совершенствуемого термоядерного оружия. Тот факт, что империалистический мир не владеет монополией на эти средства уничтожения, делает их применение смертельно опасным. Перспектива ответного атомного удара охлаждает даже самые воинственные умы в правящей верхушке империалистических держав и уменьшает заинтересованность в войне даже с чисто экономической точки зрения.

В войнах прошлого разделение функций было таково, что простые люди сражались и умирали, а правящий класс занимался политической, административной и экономической сторонами военных действий. В атомной войне такое положение весьма маловероятно. В огне атомно-водородного пожара, вероятно, не смогут уцелеть ни жизнь капиталистов, ни их собственность. Два буржуазных экономиста не так давно дали правильную оценку значения войны в нынешний атомный век, заметив с юмором висельника:

«Развитие науки и техники, приведшее к использованию атомной энергии в августе 1945 г. <имеются в виду взрывы американских атомных бомб над японскими городами Хиросима и Нагасаки. — прим. М.Я. Волкова , означает, что основной капитал всегда находится на пути к свалке лома. Созидательное разрушение в условиях динамичного капитализма открывает широкие инвестиционные возможности» [4-57] .

Недостаток этого здравого в иных отношениях вывода состоит в том, что, если бы повторилось такое «использование» атомной энергии, которое имело место в Нагасаки и Хиросиме в августе 1945 г., оно не только послало бы капитальное оборудование на свалку, но и возможных инвесторов — на кладбище.

Перспектива безграничного разрушения, связанная с атомной войной, не только оказывает своё влияние на лидеров монополистического капитала, но и даёт им основание сомневаться в самой политической возможности войны. Одно дело — добиваться народной поддержки империалистической политики и гонки вооружений, используя высокую занятость и психологическую войну, совсем другое — обеспечение такой поддержки в условиях возможности ответного атомного удара. Как показывают исследования опыта второй мировой войны, нельзя полагаться на моральную поддержку народа при подобной катастрофе. В этих условиях становится все более сомнительным, стоит ли игра свеч. Встает вопрос: не может ли всеобщая война, которая отнюдь не разрешает — разве что временно — проблем монополистического капитализма, привести фактически к уничтожению нашей цивилизации?

Поэтому не исключена возможность, что лидеры монополистического капитала, управляющие судьбами империалистических стран, попытаются проявить в международных вопросах известную осмотрительность и осторожность, какие они проявляли в деловых вопросах. Предоставляя своим сверхусердным политическим агентам и сверхавантюристическим военным прислужникам бить в барабаны превентивной войны, сами ответственные деятели монополистического капитала будут, по-видимому, во всё большей степени предпочитать «холодные» войны «горячим», мелкие полицейские действия — крупным военным конфликтам. При этом они получают двоякую выгоду: постоянное «процветание», основанное на крупных военных расходах, постоянное господство над запуганным, политически покорённым населением и в то же время предотвращение атомного конфликта, который мог бы похоронить весь капиталистический строй.

Разумеется, нельзя быть уверенным, что такая осмотрительность действительно будет проявлена. Политика империализма имеет собственную динамику, однажды сложившиеся интересы и идеи приобретают свою собственную силу инерции, послушные марионетки могут внезапно оказаться на самостоятельных политических ролях, и то, что, казалось, находится под полным контролем лидеров монополистического капитала, может неожиданно взорваться со стихийной силой.

Вызванные однажды к жизни духи не так легко исчезают, как убедились на печальном опыте многие немецкие магнаты крупного капитала в 30-х годах. Хуже того, неопределенное положение между войной и миром, опасное балансирование на краю бездны не обеспечивают конечного решения основной проблемы монополистического капитализма. Воздействие крупных военных расходов недостаточно для того, чтобы «процветание» продолжалось и занятость оставалась высокой. Это воздействие должно становиться всё сильнее, военные расходы должны постоянно возрастать, капиталистическая система должна мчаться все быстрее и быстрее, чтобы сохранить своё место. И чем крупнее вооружённые силы, чем более постоянный характер они носят, чем обширнее запасы всевозможного вооружения, тем могущественнее корпорации, занимающиеся военным производством. И чем крупнее вооружённые силы, тем больше искушение вести переговоры «с позиции силы», то есть ставить ультиматумы перед небольшими, слабыми народами, и подкреплять их в случае необходимости силой. Поэтому возникает величайшая угроза стихийного воспламенения, опасность внезапного взрыва.

«Но если народы научатся обеспечивать себе полную занятость с помощью внутренней политики... тогда не должно быть мощных экономических сил, рассчитанных на противопоставление интересов одной страны интересам ее соседей» [4-59] .

Глубокий вывод Кейнса затрагивает лишь одну сторону проблемы; другую сторону, оставшуюся для него совершенно неизвестной, ясно видела его талантливая ученица Джоан Робинсон. «В нынешний век любое правительство, которое и хочет и может исправить крупные недостатки капиталистической системы, должно иметь и желание и возможность уничтожить ее вообще, а правительствам, которые могут сохранить эту систему, недостает желания исправить ее недостатки».