Мать жестоко надрала Миньке уши после того, как атака немецких танков на луковском пустыре была отбита десантниками. Но разве женщины смыслят что–нибудь в военном деле? Хорошо Мишке–Австралии: его забрал все–таки Левицкий в бригаду. Вчера прибегал из Предмостного хвастаться синей пилоткой и кирзовыми сапогами. Фу–ты, ну–ты, я не я — гвардии рядовой! Нос задрал выше Успенского собора. Да и как не задирать? Он теперь фронтовик, защитник Родины, а не просто пацан. Ему пообещали дать настоящую боевую винтовку и гвардейский значок, если не врет, конечно.
Минька вздохнул: повезло человеку, родился на три года раньше его.
Во двор забежала соседка.
— Слыхала, Нюр, какие страсти нонче творились на станции? — набросилась с ходу на Минькину мать. — Там, говорят, весь день ихние танки на наших лезли. Они в красноармейцев — снарядами, а красноармейцы в них — бутылками. Вот уж не думала, что энтой посудиной можно от танков обороняться. Должно, с керосином они. Дед Макковей давеча сказывал, танки от них горят неначе спички.
— Не керосин, а самовоспламеняющаяся смесь, КС называется, — поправил соседку Минька, подкладывая сухое поленце в летнюю печку, на которой варился ужин.
— Молчал бы лучше, грамотей, — обернулась к нему мать. — Вот еще раз отлучись без спросу, всю шкуру спущу отцовским ремнем, так и знай.
Вот и объясняй им после этого. Минька отвернулся от разговаривающих женщин, презрительно шмыгнул носом.
— На Ярмарочной площади наши танков набили немецких — страсть! — продолжала делиться свежими новостями соседка. — А еще дед Макковей сказывал: в степе за станцией наш бронепоезд полдня сражался с танками. Танок целая тыща, а он — один. Набросились они на него, ровно волки на кабана, в клочья порвали. Никто в живых не остался, всех поубивало в том бою. Охо–хо! Грехи наши тяжкие. Что–то с нами будет? Сёдни цельный день в ямине просидела. Должно, и завтра сидеть придется…
Кому придется, а кому и нет. Там на путях разбитый бронепоезд стоит, а он тут с бабами картошку варит. Минька поднялся с деревянного обрубка, направился к калитке.
— Куда это? — насторожилась мать.
— Да к Лешке…
— Я тебе дам Лешку, — погрозила мать кулаком, — А ну сядь на место!
— Да ведь тихо на улице, — проворчал Минька, возвращаясь к печке. Снова уселся на дубовый чурбак, мучительно соображая, каким образом вырваться из–под родительской стражи. Ну конечно же только так: зайти в хату, через летнюю половину пробраться в коровий хлев, а через него в огород — и ищи ветра в поле. Как он не сообразил сразу?
Спустя немного времени он уже бежал по луковскому пустырю к дымящемуся вдали бронепоезду. Кругом было тихо. Заходящее солнце близоруко всматривалось в растерзанную снарядами кукурузу, пытаясь осмыслить, что это здесь делали люди?
Чем ближе к железной дороге, тем больше на земле воронок. Одни побольше, другие поменьше — как кратеры на поверхности луны в учебнике географии. А вот рядом с воронкой убитый красноармеец лежит. На рыжей гимнастерке целый ворох земли, и по ней муравьи бегают. Рядом валяется лошадь, тоже мертвая. Наверное, верхом ехал.
Минька в страхе отвел глаза. В груди сжалось сердце: вот так же неподвижно лежали в ГУТАПе его друзья артиллеристы. Не вернуться ли назад? Что, если немцы где–нибудь поблизости? Минька остановился, осмотрел из–под ладони окрестность: по–прежнему нигде ничего не видно. Только поднимается дым над горящим элеватором, да еще три–четыре дымка виднеются в самом городе. «Плохо все же без Австралии!» — вздохнул мальчишка и снова устремился к бронепоезду.
Он действительно стоял неподалеку от будки обходчика, чудом уцелевшей во время боя. Железнодорожная насыпь вся изрыта снарядами и бомбами. На ней, что говорится, нет живого места. Кругом чадят какие–то ящики. Чадят и сами вагоны или что–то внутри их. Под откосом валяются обломки бронеотсеков, снарядные гильзы и трупы людей в комбинезонах. Они полузасыпаны песком и гравием.
Минька с замирающим от страха сердцем подошел к крайней платформе, встав на подножку, заглянул в распахнутую дверь.
— Тебе чего здесь надо? — услышал он сбоку недовольный голос.
Минька вздрогнул и кубарем покатился с насыпи — так жутко прозвучал живой человеческий голос среди дымящихся обломков и мертвецов. Когда поднялся на ноги, увидел перед собой двоих незнакомых ребят.
— Проваливай отсюда, — сказал один из них, рослый, с темнорусыми вихрами на голове. — Это наш бронепоезд.
Минька исподлобья оглядел незнакомцев: один, примерно одного с ним возраста, другой — помоложе.
— Ты его купил, да? — спросил с вызовом и снова пожалел, что нет рядом Австралии.
— Не твое дело, — надвинулся грудью к нему тот, что постарше. — Сказано, наш — и весь разговор.
— Танки, небось, тоже ваши? — прищурился Минька, показывая рукой на подбитые немецкие танки, которые только сейчас увидел по ту сторону насыпи.
— Наши, — кивнул вихрастой головой незнакомец. — Вот осмотрим бронепоезд и за танки примемся.
— А если немцы нагрянут?
Вихрастый присвистнул и с выражением превосходства на лице взглянул на чужого мальчишку:
— Они теперь до утра дрыхнуть будут.
— Почем ты знаешь?
— Да уж знаю. Они и вчера также: время ужина подошло — шабаш войне. Тебя как зовут?
— Минькой, Мишкой, то есть. А тебя?
— Меня — Колькой, — голос у вихрастого заметно подобрел, — а это Петька. Мы с ним видели вчера, как десантник гранатой танк подбил возле кирпичного завода, понял?
Минька усмехнулся:
— Я по танку из пэтээра стрелял и то не хвастаюсь.
— Брешешь? — вылупил глаза Колька.
— Брешет кобель и кривой Максим, да ты вместе с ним. Век свободы не видать, — побожился Минька и, чиркнув большим пальцем руки у себя под подбородком, ткнул остальными себе в глаза.
Клятва подействовала. «Хозяева» бронепоезда с невольным уважением посмотрели на чужака: такого можно принять в компанию.
— Мы тут, думаешь, просто так, да? — задышал Миньке в лицо Колька. — Мы оружие собираем и носим в кукурузу. Уже три винтовки спрятали и ручной пулемет с диском. Как стемнеет, перетащим домой. Хочешь с нами?
— Хочу, — согласился Минька. — А для чего вам, пацаны, так много винтовок?
— Да разве ж это много? Ведь нас только с кирпичного завода восемь гавриков. Каждому по винтовке — восемь штук понадобится. А еще на станции сколько ребят, да в поселке…
— Что ж вы будете с ними делать? — снова спросил Минька.
— Вот чудак! — изумился Колька недогадливости нового приятеля. — Если немцы возьмут Моздок, мы все в лес уйдем, партизанить начнем. Если хочешь, возьму тебя в отряд начальником штаба. Расписываться по–взрослому умеешь?
— Плохо, — признался Минька. — У меня вообще почерк дрянь.
— Ничего, научишься, — ободрил его будущий командир отряда. — Ну, пошли искать, пока не стемнело.
Вот ведь как в жизни случается иногда: еще минуту назад был рядовым мальчишкой—и вдруг в начальники попал. Минька шел по железнодорожной насыпи, прощупывая глазами и пальцами ног взрытый бомбами песок, и думал о превратностях судьбы. Он представил себе, как вытянется у Австралии конопатый нос, когда увидит его, Миньку, с винтовкой в руке и красным бантом на груди. Теперь, когда он очутился в компании таких же сорванцов, каким был сам, ему уже не было страшно среди этого дымящегося вороха обломков? Мысль работала только в одном направлении: найти побольше боеприпасов для будущего отряда имени Гайдара, как единогласно решили его назвать юные патриоты.
— С красным пояском нашел и черной головкой! — крикнул Петька, поднимая над своей белой головой бронебойный патрон.
— А у меня целая обойма! — прокричал в ответ Колька. — Глядите, пацаны, мина торчит, не разорвалась почему–то.
— Не трогай, ну ее к черту! — схватил его за руку Минька. — Давайте лучше пошарим в танках, а то здесь уже ничего нет.
Через развороченную снарядом коробку паровоза ребята перебрались на другую сторону насыпи, но не успели отойти от нее и на десять шагов, как до их слуха донесся слабый стон. Ребята переглянулись: кто это? С колотящимися сердцами подошли к куче искореженного металла. Из–под него торчит засыпанный песком сапог. Раненый! Наш боец стонет под обломками. Втроем приподняли согнутый углом клепаный лист брони, отволокли в сторону. Под ним — серое от пыли лицо. На лице шевелятся запекшиеся губы:
— Пить…
Где ты ее возьмешь, воду? Может быть, в будке обходчика?
— А ну, Петька, смотайся, — скомандовал Колька белобрысому дружку.
Раненый открыл глаза, сморщился, словно собрался заплакать.
— Кто вы? — спросил он чуть слышно.
— Свои, дяденька, — наклонились над ним ребята. — Вы куда ранены?
— Не знаю… воды…
— Сейчас Петька принесет. Потерпите чуток, дяденька.
По лицу раненого пробежала легкая тень улыбки:
— Какой я вам дяденька? Мне самому только семнадцать… Ну–ка, помогите подняться… Ой, потише! — красноармеец ухватил себя за левую руку. — Теперь вспомнил: это ж меня шлепнуло, когда прицел поправлял. А где наши?
— Здесь никого нет, одни убитые. Пойдем скорей к нам, там моя мамка тебя перевяжет, — предложил Колька.
Раненый с помощью ребят поднялся на дрожащие от слабости ноги.
— А далеко отсюда до твоей мамки? — спросил у Кольки.
— Не дюже. Вон в этом поселке.
— А может, там немцы?
— Не. Они после боя снова в степь уехали на своих танках.
— Тогда ведите меня.
Вернулся из будки обходчика Петька, развел руками:
— Нету там воды.
Раненый облизал распухшие губы, вздохнул:
— Видно, придется тебе, Игорь Малыгин, короткими очередями с незалитым кожухом…
«Пулеметчик», — отметил про себя Минька. Каждый заливает воду, куда ему нужно: повар, например, заливает в котел, шофер — в радиатор автомашины, а пулеметчик — в кожух пулемета для охлаждения ствола во время стрельбы.
— Ты пулеметчик? — решил он уточнить.
— Ага, первый номер, — ответил пулеметчик и, поддерживаемый ребятами, словно пьяный, заковылял вдоль железнодорожной линии.
До рабочего поселка оставалось совсем немного, когда в степи послышался моторный гул. Нет, это не самолеты. Похоже, гудят танки. Ну так и есть: несутся со стороны Русского хутора прямо к поселку.
— Быстрей, братва! — крикнул Колька, увлекая за собой раненого и переходя на бег, — а то сейчас жахнет из пушки.
Самые трудные — последние сто метров. Раненый совсем выбился из сил. — У него заплетаются ноги.
— Ну еще чуток! Да не падай же! — просят его юные санитары, подволакивая обмякшее тело к огородной калитке. И вовремя: головной танк уже мнет гусеницами кукурузу, растущую на приусадебных участках. Вот же гад! Как будто ему мало чистого места.
— А говорил, что немцы на ужин отправились, — упрекнул Минька товарища, когда они все забрались в отрытую под яблоней щель.
— Видать, им ужина сегодня не дали, чтобы злее были, вот и поперли опять, — ухмыльнулся тот, размазывая ладонью на потном лице грязь.
* * *
Игорь Малыгин пробыл в Колькином доме двое суток, а на третьи стал собираться в дорогу: пока фронт рядом, нужно добраться к своим. Напрасно Колькина мать уговаривала его полежать еще немного, пока подживет рука и возвратятся силы, Игорь был непреклонен в своем решении. Поблагодарив «мать милосердия», как он назвал ее за уход и ласку, Малыгин направился к Тереку с намерением переплыть его и соединиться со своими. Но к Тереку добраться ему не удалось, всюду по берегу были немцы. С тяжелым сердцем Игорь вернулся в Колькин дом и пробыл в нем еще сутки.
— Раз уж тебе не сидится у нас, — сказала Колькина мать, — то ступай ты теперь не к Тереку, а наоборот подале от него. В степи, говорят, немца нету, а наших встретить можно. Доберешься до Агабатыря, а там добрые люди подскажут, как, тебе к городу Кизляру двигаться.
Всю ночь шагал по степной дороге Игорь, а наутро, на самой зорьке повстречался с всадниками. На папахах у них красные ленты, в руках — винтовки.
— Кто такой?
«Партизаны» — догадался Игорь и стал рассказывать встречным свою несложную биографию. Но его перебил один из них, рыжеватый, носатый, с прищуренными глазами и сиплым голосом:
— В штабе доложишь все по порядку, а здесь того и гляди немецкая танкетка из–за буруна вывернется. Давай–ка сюда твою деревяшку и садись вон к нему за, спину, тут недалече, доедете вдвоих.
Игорь было заартачился: маузер, мол, принадлежит ему, и он у него записан в красноармейской книжке, но старший партизанского разъезда (а то, что он старший, видно было по его начальственной осанке и властному голосу) сердито нахмурил брови:
— Поговори у меня, — сказал он с такой выразительной интонацией, что Игорь тотчас же выполнил приказание. Будь что будет, решил он, взбираясь с помощью всадника на круп его лошади. «С бронепоезда — в кавалерию», — усмехнулся в душе, уцепившись здоровой рукой за луку седла.
Штабом оказалась заброшенная в степи овечья кошара, на соломенной крыше которой сидел наблюдатель в серой войлочной шляпе и с огромным морским биноклем в руках. По–видимому, он малость вздремнул под горячим солнышком, ибо заметил всадников, когда они уже были метрах в ста от кошары.
— Товарищ командир! — заорал он истошным голосом в дыру на крыше. — На горизонте появились неизвестные верховые.
— Эх ты, сторож, чоп тебе в ноздрю! — рассмеялся старший разъезда, подъезжая к воротам. Из них выскочило до десятка таких же не по форме одетых воинов с красными лентами на головных уборах. Кто в папахе, кто в кепке, кто с винтовкой, а кто и с охотничьим ружьем в руках. Они окружили спешившихся всадников, забросали их вопросами: как там под Моздоком? Далеко ли отсюда немцы? Кого привезли в отряд?
Старший разведки подошел к коренастому, невысокому партизану в полувоенной форме, не очень умело отдал честь:
— Товарищ командир, — доложил он сипло, — ежели верить захваченному нами пленному, то Моздок немцами взяден сегодняшним утром. И они, видать, готовятся форсировать Терек.
— Какой же я пленный? — возмутился Игорь, делая шаг к командиру отряда. — Я…
Но «пленивший» его партизан преградил ему дорогу локтем:
— Ты свое доложишь апосля, а счас не мешай, — он снова вытянулся перед командиром. — Так что, Паша…то есть, товарищ командир, в степе немцев пока не видать, а вот наши красные казаки имеются в большом количестве. В восьмом овцесовхозе сам видел. Командует ими генерал Селиванов. Во время разведки группа потерь не имела. Захвачен неизвестный, выдающий себя за бронепоездщика, и маузер отечественного производства.
— Ефимов! — обернулся командир группы к одному из своих подчиненных, — подай командиру трофейное оружие.
— Это мой маузер, — вновь подал голос Игорь, но получил в ответ все тот же жест локтем:
— Тебя пока не спрашивают, стой спокойно.
— Не буду спокойно, — взбунтовался Игорь. — Что я, фашист какой, да? Я в бою ранен. Меня вытащили из–под обломков бронепоезда, и теперь я пробираюсь к своим за линию фронта. Отдайте мне мой маузер, вы не имеете права…
Командир отряда подошел к возбужденному собственной речью юноше.
— Успокойся, — сказал он. — Никто тебя не считает фашистом, с чего ты взял. Я командир партизанского отряда Близнюк, а ты кто?
— Игорь Малыгин, пулеметчик бронепоезда номер двадцать. Мы дрались под Моздоком с танками. Меня в бою ранило. Двое суток находился в сарае у Анны Ивановны. А он говорит «пленный». Какой я пленный? Меня ребята из–под обломков без сознания вытащили…
— Какие ребята? — спросил Близнюк.
— Моздокские, какие же еще… Колька Стоян, Петька — с заводского поселка пацаны. А еще Мишка Калашников, не то с Луговской, не то с Луковской улицы.
— Калашников, говоришь? — изумился рыжеватый партизан, и его длинный нос вытянулся еще больше, так по крайней мере показалось Игорю. — Стриженный наголо и круглая макушка у него, да?
— Да… А вы откуда его знаете?
Рыжеватый крутнул головой, ударил себя ладонями по бедрам, сипло рассмеялся.
— Как же мне его не знать, охломона. Ведь мы с его батей до войны в одном дорожном участке работали. Узнаю казака стодеревского: в городе бой идет, а его нечистая сила по бронепоездам носит.
— Бой к тому времени уже закончился, — уточнил участник боя.
— Все равно — отчаянная башка.
В разговор вмешался командир отряда.
— Погоди, Жора, — сказал он недовольно, — дай парню рассказать, что произошло с ихним бронепоездом.
— Пущай рассказывает, — согласился Жора и отошел в сторону.
Игорь рассказал про бой бронепоезда с танками.
— Будешь у нас пулеметчиком, — сказал Близнюк, когда Игорь закончил свое повествование. — Вот только отобьем у фрицев пулемет. Ну как, согласный?
Игорь замялся, окинув грустным взглядом одинокую кошару и безбрежную пустынную степь вокруг нее.
— Я лучше к нашим… в действующую армию. .
Близнюк нахмурился.
— Мы тоже не бездействуем, — сказал он сухо. — А впрочем как знаешь, удерживать не буду. Но только маузер оставим у себя. Тебе там другой дадут, а у нас, сам видишь, с оружием туго. Вон даже ружья вместо винтовок.
— Я знаю, где можно достать винтовки, — угрюмо проговорил Игорь, ему было до слез жалко расставаться с маузером.
— Где?
— Там ребята с поля боя натаскали целый арсенал. Даже ручной пулемет есть и ротный миномет с минами.
— А не врешь? — командир отряда так и всверлился взглядом в черные зрачки юного красноармейца.
— Век свободы не видать, — улыбнулся Игорь, вспомнив божбу мальчишек, своих спасителей.
— Лёня! Сухоруков! — задрал голову кверху Близнюк.
— Сегодня ночью отправишься в город, найдешь этих ребят и заберешь у них оружие, — приказал он, когда дозорный весело скатился на собственных ягодицах с соломенной горки.
— Нашел кого посылать, — подскочил к разговаривающим Жора. — Ведь он же там не знает никого. Давай лучше я поеду.
— Зато тебя там все хорошо знают, — усмехнулся Близнюк. — Нет, Михнев, не будем рисковать понапрасну. Ты лучше расскажи Лёне, где живет твой знакомый пацан… Калашников. А потом отправишь к кавалеристам вот этого лихого пулеметчика. Не хочет оставаться у нас, ну и, как говорится, вольному воля, спасенному рай. Маузер отдайте.
Через час–полтора Игорь Малыгин уже ехал на коне в сопровождении Георгия Михнева к 8‑му овцесовхозу, где последний встретил вчера днем кавалеристов регулярной Красной Армии.