При свете сумерек весь этот кладбищенский ансамбль приобрёл таинственный мистический ореол. Ветхие поросшие мхом гранитовые памятники, насквозь прогнившие деревянные надгробия и скопища давным-давно засохших цветов придавали происходящему ощущение древности, хотя погосту совсем недавно исполнилось лишь полвека. А увядающий красноватый свет почти закатившегося за горизонт светила лишь угнетал, и словно бы вытягивал последние силы из дряхлого умирающего старческого тела.
Виктор Евгеньевич, согнувшись в три погибели, медленно протиснулся между мусорными кучами и тихо выругался: раньше такого бардака не допускали. Когда старик был ещё молодым и жил в этих краях, кладбище всегда оставалось чистым и ухоженным. Ещё двадцать лет назад здесь уважали мёртвых, а сейчас в деревне остались доживать свой век лишь такие же бабушки и дедушки, как и он сам. Хотя, Виктору Евгеньевичу ещё повезло — после смерти жены много лет назад дети забрали своего отца к себе в город, а сам старик стал навещать могилу лишь изредка, когда удавалось перебороть себя и вырваться из столичной суеты. С возрастом Виктор Евгеньевич возвращался сюда всё реже и реже; последний раз он приезжал на это кладбище четыре года назад. Но сейчас, понимая, что ему самому осталось жить всего несколько недель, он не смог не проститься со своей суженой, которую любил всю свою жизнь. Любил даже больше, чем саму жизнь, а потому после безвременной кончины супруги даже и не думал о том, чтобы начать с кем-либо новые отношения. С тех пор прошло без малого три десятка лет, и семидесятилетний старик, страдающий неизлечимой болезнью, всё ещё гордился своей верностью единственной, пусть и уже почившей, любимой женщине.
Виктор Евгеньевич ещё издалека заметил нужную ему могилу, и на душе сразу стало теплее. Он засеменил быстрее, аккуратно расчищая перед собой дорогу от мусора и опавших осенних листьев тяжёлой дубовой тростью. Подобравшись к месту, старик низко поклонился, прижался к посеревшему мрамору лбом и провёл по надгробию иссушёнными пальцами. И хоть губы расплылись в почти счастливой улыбке, глаза предательски наполнились слезами, и по щекам скатились несколько скупых блестящих в свете заходящего Солнца капель. Виктор Евгеньевич отошёл на шаг и оглядел могилу со всех сторон. Грязное надгробие вызвало у старика чувство вины. Ещё бы — четыре года дождей, снегов и прочих природных неурядиц не оставили чистоте ни единого шанса. Виктор Евгеньевич достал из кармана пальто заранее приготовленную тряпочку и стал бережно оттирать поверхность надгробия от налипшей и крепко присохшей земли. Вскоре проявилась и надпись, до этого момента скрывавшаяся за слоем пыли, но краска давно уже стёрлась, и прочитать прощальные слова не осталось ни малейшей возможности. Хотя, конечно, старик помнил их наизусть.
— Я очень скучаю по тебе, Лизонька, — осипшим голосом произнёс Виктор Евгеньевич.
Оттерев надгробие и изрядно попотев, старик со скрипом в спине опустился на колени и сгрёб в сторонку все жёлтые листья. Теперь могила выглядела куда приличнее, чем до этого, и Виктор Евгеньевич с довольной ухмылкой уселся на лавочку неподалёку.
— Знаешь, Лизонька, две недели назад у нас появился первый правнук. Пашкин сынок. Ну и богатырь, скажу я тебе!
Старик было рассмеялся, но сильно закашлялся и тут же прикрыл рот носовым платком. Платок окрасился красным: кашель сопровождался кровавыми каплями.
— Ты не думай ничего плохого, я в порядке, — махнул он рукой в сторону могилы. — А что кашляю — так что с того? Все кашляют. У меня всё нормально, любимая, не волнуйся за меня, прошу.
Виктор Евгеньевич тяжело вздохнул и поглядел на закат. Солнце уже почти скрылось, а потому на небосклоне сейчас отчётливо виднелась Венера. «Утренняя звезда» или «Вечерняя звезда», как её называла Лиза, всегда напоминала Виктору о былых временах. Его жена в своё время увлекалась астрономией, а он, полнейший гуманитарий, ничего в этом не смыслил, хотя всегда с умным видом слушал рассказы о созвездиях, туманностях и важности их изучения для современной науки. Сейчас, конечно, старик уже всё позабыл, но каждый раз, когда взгляд его поднимался к звёздам, он улыбался и вспоминал полную энтузиазма Лизу, вечно готовую к новым открытиям и свершениям.
— Борька Тарасов умер полгода назад, — сообщил Виктор Евгеньевич. — Помнишь, как раньше он к нам каждые выходные сына своего приводил? Как детки наши игрались. Да, отличное время было…
Ветер слегка усилился, стало прохладнее. Старик приподнял воротник, но со скамейки не встал. Он понимал, что последний автобус уехал ещё час назад, а, значит, сидеть здесь, на кладбище, предстоит ещё целую ночь.
— Ну, ничего. Раз уж это последний раз, когда я тебя навещаю, почему бы не побыть здесь до рассвета? Холодно, да и чёрт с этим. А темноты я не боюсь. Не маленький уже!
Словно подтверждая эти слова, сильный порыв ветра покачнул стоящие рядом деревья. Начался настоящий листопад, и всего через пару минут могила снова была припорошена пожухлой осенней листвой. Виктор Евгеньевич устало вздохнул и усмехнулся:
— Вот так всегда. Делаешь что-то, делаешь, а ветер всё заметает. И труд одного человека в сравнении с монолитным безразличием стихии не стоит и ломаного гроша. Такие вот дела, Лизонька. Такие дела.
Солнце окончательно село за горизонт, и ночной морозец сразу же вступил в свои права. Ветер, казалось, утихать и не собирался. Фетровая шляпа пару раз чуть не слетала с полысевшей головы, но старик крепко придерживал её рукой. Ведь этот головной убор — последний подарок Лизы перед её кончиной. Виктор Евгеньевич тщательно хранил её много лет, каждый день смахивал с неё незаметные глазу пылинки и ни разу не уронил её не пол.
— Скоро и я так буду лежать, — уже тихо сказал старик, будто бы надеясь, что покойная жена не услышит этих «мыслей вслух». — Я попрошу детей, чтобы меня похоронили рядом, Лизонька. Мы всегда будем вместе, слышишь? Всегда будем вместе.
Виктор Евгеньевич снова расплакался. Вытерев всё тем же окровавленным платком слёзы, он достал из кармана старенький плеер, подаренный несколько лет назад сыновьями, надел поверх шляпы уже порядком износившиеся наушники и включил музыку. Нестареющий, но, увы, давно покинувший этот мир Рэй Чарльз со своим джазовым бэндом заставил Виктора Евгеньевича снова довольно улыбнуться. Ведь любовь к джазу ему тоже в своё время привила именно Лиза.
— Я очень по тебе скучаю, любимая, — сказал старик, покачивая головой в такт музыке. — С каждым днём всё больше и больше. И безмерно тебя люблю.
Виктор Евгеньевич слушал джаз, пока плеер окончательно не разрядился. Всю ночь он так и провёл на скамье, изредка перекидываясь с самим собой незатейливыми фразами, бодрящими и успокаивающими одновременно, а наутро, встретив рассвет, снял шляпу и чинно поклонился вновь появившейся на горизонте Венере.
Попрощавшись со своей женой в последний раз, старик разгрёб на могиле собравшийся за ночь мусор и медленно направился в сторону автобусной остановки. Настало время возвращаться домой.
Обратный путь оказался долгим. Несмотря на почти болезненное чувство голода, Виктор Евгеньевич решил не останавливаться в придорожных забегаловках. Он вообще в последнее время мало задумывался о такой вроде бы необходимой вещи как питание. А виной всему та пресловутая болезнь, которая не просто убивала физически, но и лишала желания бороться за жизнь.
Автобус как всегда опоздал почти на двадцать минут. А когда подъехал, оказалось, что все сидячие места были заняты: десятки озлобленных на весь свет бабулек с утра пораньше отправились на свои дачи. И ни одна из них не уступила места старику с явно болезненным видом, так что всю двухчасовую дорогу до вокзала Виктор Евгеньевич провёл стоя, безотрывно и с гордо поднятой головой смотря на пейзажи за окном. Когда же автобус доехал до места назначения, пришлось пересаживаться на электричку — такой уж извилистый путь был от города до кладбища, где похоронена любимая жена. В вагоне, правда, всё-таки удалось присесть и отдохнуть. Благо, что поезд ехал почти полтора часа — старик даже успел немного подремать.
После всей этой дороги — ещё час на маршрутке. Виктор Евгеньевич попал в час пик, что, конечно же, не вызвало у него положительных эмоций. Очень хотелось спать. Старик решил, что как только приедет домой, то сразу же завалится на свою старую кровать и… может, никогда не проснётся. Эта мысль стала возникать в старческом сознании ещё несколько месяцев назад, и каждый раз, когда Виктор Евгеньевич ложился спать, он на всякий случай крестился и читал «Отче наш». Хотя всю жизнь и пробыл непоколебимым агностиком, да таким и остался. «На всякий случай, мне же это не повредит» — думал он и ругал сам себя за такую бесхребетность, но ничего с собой поделать не мог. Смерть близилась, и она подкрадывалась семимильными шагами. Не сегодня так завтра она могла постучаться в дверь и сказать что-то вроде:
— Конечная! Дедуль, выходи!
Виктор Евгеньевич не сразу понял, что снова задремал, на этот раз в маршрутке. Повезло ещё, что жил он на конечной остановке, так что, поблагодарив водителя, он спешно покинул транспорт и засеменил к своей панельной девятиэтажке, похожей на другие рядом стоящие дома как две капли воды.
Закон подлости вновь сработал на «ура»: лифт отчего-то не работал, так что старику пришлось подниматься на четвёртый этаж своим ходом. Каждая ступенька отдавалась в бёдрах мучительной острой болью, и даже трость не помогала полностью сохранять равновесие. Кроме того, в подъезде было полным полно никогда не подметаемого хлама, и смотреть на весь этот бардак Виктор Евгеньевич уже не мог, а, значит, взгляд на пол не опускал. Оттого и спотыкался, чертыхаясь и ругая всё, на чём свет стоит.
Когда перед самым носом оказалась дверь родной квартиры, старик, наконец, радостно выдохнул и вставил ключ в замочную скважину. Трижды повернул его, после чего спрятал в карман и потянул за дверную ручку.
На кухне горел свет — Виктор Евгеньевич заметил это сразу. Остановившись на пороге, он стал вспоминать, не собирался ли кто из детей или внуков к нему заехать на огонёк. Порывшись в своей памяти, понял, что никто в гости заходить не планировал. Старик вдруг махнул рукой: «А, сам забыл выключить свет. Вот же я растяпа…», после чего стал медленно раздеваться. Стянув с себя сапоги, повесив пальто и шляпу на крючок, Виктор Евгеньевич пошёл на кухню — выключать свет.
Но у плиты его кое-кто поджидал.
— Здравия тебе, Богданов, — подмигнул незнакомец.
Он выглядел донельзя странным: в парадном белом костюме, с красным галстуком-бабочкой и высоким начёсом на голове, как делали «стиляги» в шестидесятых годах. На горбатом носу держались огромные квадратные очки с толстенной оправой, а длинная, но аккуратная борода была заплетена в вычурную косичку, достающую почти до самой груди. На первый взгляд казалось, что ему лет тридцать пять, не больше.
Виктор Евгеньевич бросил взгляд на стол, где лежал кухонный нож сантиметров тридцать в длину. Если постараться, то можно успеть схватить его до того, как этот странный мужик на него нападёт. Конечно, если у него вообще имелось подобного рода желание.
— Э-э, нет, — покачал головой незнакомец, крепко сжав губы. — Не будем колоть друг друга острыми предметами, О’Кей? У вас ведь так говорят?
Только сейчас старик заметил, что этот стиляга жарит на сковороде яичницу с кусочками сала. Живот призывно заурчал, когда запах еды едва лишь коснулся носа Виктора Евгеньевича.
— Голодный, Богданов? Так ты садись за стол, я накрою сейчас. Кстати, доставай из холодильника бутыль. Будем пепельников гонять.
— Что? Кого гонять? — вопросительно изогнул бровь старик, медленно подходя к холодильнику. Глаз с незнакомца спускать ой как не хотелось.
— Пепельников. Больших таких, серых и рогатых. Я тебя попозже познакомлю с этими забавными ребятами, О’Кей?
Виктор Евгеньевич заглянул в холодильник. Там действительно лежала странная на вид керамическая бутыль, обвязанная льняной тканью. На матерчатой «этикетке» вручную были написаны слова на очень странном для русского человека языке. Буквы напоминали смесь арабской вязи и китайских иероглифов, что само по себе уже казалось старику абсолютно нечитаемым бредом.
— Что это такое? — спросил он незнакомца. — Ни черта не понимаю…
— О-о-о, дорогой друг! Это магмагрог — самая забористая штука во всей Вселенной! Тащи сюда кружки!
Старик поставил бутыль на стол и сложил руки на груди:
— Ты вообще кто такой, парень? Я тут как бы живу, если ты не заметил. Один. Гостей к себе не звал, ясно? И очень не люблю, когда кто-то нарушает границы моей территории. Если ты немедленно не объяснишься, то, клянусь своими лёгкими, я пинками выпровожу тебя прямо из окна!
Незнакомец театрально понурил голову. Выключил газ и перетащил сковородку с яичницей на заранее приготовленную подставку на столе. Уселся на стул, взял в руки вилку и ответил:
— Ну, скажи, чего ты такой злой, Богданов? Чего я тебе сделал, а? Вот смотри — обед приготовил. Магмагрог притащил. Ты хоть знаешь, сколько такая вот бутылочка стоит? Да этот напиток вообще только в узких кругах пьют! Он гонится прямо из вулканической магмы! Не то, что ваша «водка», тьфу…
Виктор Евгеньевич бдительности не терял, но решил поиграть по правилам этого парня. Взяв из шкафа две пивные кружки, он разлил по ним странную жидкость огненно-красного цвета и поставил напитки рядом со сковородой. Забавным казалось то, что от магмагрога действительно пахло чем-то вулканическим…
— Ладно, ладно, понял я. Не враг ты. А кто тогда? — с этими словами старик уселся рядом и тоже вооружился столовыми приборами. — Я тут, понимаешь ли, прихожу домой, уставший, и просто хочу поспать. А тут — на тебе! Незнакомец жарит яйца на моей кухне! А сало я, между прочим, хранил для особого случая!
— Для какого такого случая? Для поминок по тебе, что ли? Хе-хе…
Мужчина в костюме достал из кармана салфетку и положил её к себе на колени, чтобы не запачкать брюки. Подцепил вилкой кусок горячего сала, закинул его в рот и сразу же запил изрядным количеством магмагрога. Незнакомец сморщился так, будто ему пришлось прожевать лимон целиком.
— Ву-у-ух! — замотал он головой. — Ну и забирает! Отведай, Богданов. Клянусь, тебе понравится! А меня, кстати, Лагош зовут. И не дуйся на меня, про поминки я чуток пошутил, хе-хе.
Виктор Евгеньевич кивнул:
— Привык я к таким шуткам, чёрт с тобой. А меня ты, видимо, уже знаешь. Но откуда? И зачем пришёл?
С этими словами старик тоже приступил к трапезе. Распробовав яичницу, глотнул странного на вид напитка и тут же закричал: горло обожгло, словно в него и впрямь залили раскалённую докрасна лаву. Но эффект длился недолго — всего спустя несколько мгновений ощущение ожога пропало, равно как и остальные неприятные чувства. И в голову дало действительно неплохо — перед глазами всё поплыло всего от одного единственного глотка.
— Ну, как оно? — ухмыльнулся Лагош. — То-то же. А вот представь себе, пепельники кормят этим грудных детей через соску! Звери, одним словом!
— Да кто эти пепельники такие? — не выдержал Виктор Евгеньевич. — Кавказцы, что ли? Я слышал, что они детей с раннего возраста вином накачивают, но чтобы такой вот отравой…
— Э, нет. Пепельники это пепельники. Потом всё расскажу. Ты ешь пока, ешь. Я ж не только для себя всё это готовил.
Старик последовал совету и стал активнее поглощать свой обед. С набитым ртом он всё же решил повторить уже заданные вопросы:
— Откуда ты меня знаешь, эм… Лагош? Зачем пришёл? И что за имя такое странное? И как ты попал в квартиру? Я, что, забыл закрыть дверь?
— Нормальное у меня имя, — чуть обиженно ответил парень в костюме. — А теперь давай по порядку. Откуда я тебя знаю? Ну, ходил себе, бродил, увидел тебя. Стал следить. Разузнал всё о тебе. Всё-всё-всё. Вообще всё. Даже то, что ты только что вернулся с кладбища, где похоронена твоя любимая жена, которую ты потерял почти три десятка лет назад. В автокатастрофе, верно? Ты всегда скептически относился к её умению водить автомобиль, всегда побаивался чего-то подобного…
— Откуда ты зна…
— Погоди маленько, Богданов, я ещё не закончил. Зачем пришёл? Кое-что предложить, но об этом чуть позже, ладно? Всё расскажу, ничего не утаю, но сперва — кушай, пей, наслаждайся.
— Да уж, насладишься тут, — буркнул старик. — Когда каждое движение челюстями вызывает лютую боль в груди…
Лагош сочувственно кивнул и вытащил из кармана скомканный листок бумаги. Развернув его, он что-то быстро прочитал и покачал головой:
— Рак лёгких, да? Метастазы в печени. Всё плохо.
— Где ты взял это? — нахмурился Виктор Евгеньевич. — Я ведь сжёг эту бумагу, чтобы никто не увидел. Особенно дети. Не люблю, когда они начинают обо мне заботиться и нянчиться, словно с пускающим слюни овощем.
— Гордость, всё понимаю. Отличное чувство, как раз то, что надо для героя, вроде тебя. Но об этом позже. Почему у меня такое странное имя? А мне почём знать? Каким наградили, такое и ношу. Я своим именем, знаешь ли, даже горжусь. Вот сам посуди: каждый день меня упоминают в своих жалких причитаниях, которые грех даже молитвами назвать, сотни и сотни пьяниц, убийц, развратников и просто вставших не с той ноги неудачников. Упоминают меня! Великого меня!
Лагош громко рассмеялся и снова отпил из кружки. Хлопнув Виктора Евгеньевича по плечу, он продолжил:
— А дверь ты с детства ни разу не забывал за собой закрывать, Богданов. Так что, признаюсь, мне пришлось замочек твой «взламывать». Эй, эй, ты только не хмурься так — всё абсолютно законно! Ни один ваш закон не запрещает открывать запертые двери силой мысли!
Старик прикрыл лицо ладонью и попытался сосредоточиться:
— Знаешь, парень… весьма вероятно, что я сейчас лежу на носилках скорой помощи, а врачи беспомощно пытаются меня спасти. И всё, что я вижу вокруг — лишь плод моего воображения. Собственно, если это взаправду так, то жить мне действительно осталось совсем уж недолго. А, значит, тратить время на выяснение отношений мне не с руки. Так что прощаю я тебя на этот раз.
Незнакомец мгновенно засиял и радостно захлопал в ладоши. Повеселев, он съел половину яичницы и одним залпом прикончил весь свой магмагрог. Оба собеседника ненадолго замолчали, пока Виктор Евгеньевич пытался разгрызть тем, что осталось от зубов жёсткий кусок хорошо прожаренного сала.
— Ну, Богданов, раз уж ты лежишь на носилках, тебе уже всё равно, да?
Старик нахмурился и пожал плечами:
— Всё равно? Что ты имеешь в виду? Я не боюсь тебя, если ты об этом.
— Да брось, я совсем не об этом говорю. Мысль моя сводится к следующему: тебя скоро не станет, а всё вокруг — плод фантазии, полнейший бред, не заслуживающий полного осмысления и сопоставимости с привычной реальностью. А, значит, я мог бы предложить тебе нечто, что выходит за рамки понимания практически любого жителя Земли.
Виктор Евгеньевич, всё ещё тщетно пытаясь прожевать кусок сала, глядел на фотографию своей жены, прикреплённую к ещё советскому холодильнику небольшими магнитиками. Разглядывая лицо любимой, он забылся и широко улыбнулся. На душе сразу стало легче, и страх, остатки которого всё-таки ещё таились в задворках сознания старика, мигом испарился.
— Предложить мне что? — спросил Виктор Евгеньевич, проглотив кусок сала, устав бороться с ним зубами, что вызвало в горле до боли неприятные ощущения.
Лагош заговорчески подмигнул старику и пустился в объяснения:
— Значит так, Богданов, предупреждаю: то, что я тебе скажу, однозначно тебя шокирует. Хотя, — хмыкнул стиляга. — Что может шокировать умирающего от рака и повидавшего уже всё на этом свете дедушку?..
— Ну, не томи. Объясняй уже, пока я окончательно не уснул, — рявкнул старик, уткнув взор в незнакомца.
— Хорошо-хорошо, — дважды кивнул Лагош, после чего вдруг встал из-за стола и прошёлся по кухне. Остановившись возле холодильника, взглянул на старое фото Лизы и громко цокнул языком: — Твоя жёнушка, верно? Жаль её, очень жаль. Красавица. Наверняка ещё и умницей была. Борщи готовила, носочки вязала, детей воспитывала, да?
По ехидному тону незнакомца было понятно, что сочувствию Лагоша — грош цена, и Виктор Евгеньевич пропустил бесполезную лесть мимо ушей. Сложив руки на груди, он продолжал глядеть на своего гостя, который после небольшой паузы щёлкнул пальцами и задал вопрос:
— А вот ты, Богданов, хотел бы оказаться лет на сорок пять моложе, а? Представь себе: крепкие русые волосы без тени седины, эластичные и упругие мышцы, крепкие кости, жизненный блеск в глазах и покоряющая женщин белоснежная улыбка…
— Может и хотел бы, да что с того? Мало ли, чего мы все желаем. «Без устали царь о покое желает, а нищий при виде короны оттает…».
Лагош состроил насмешливую мину и махнул рукой:
— Да брось ты, поэзией меня удивить вздумал? Ну, так я на неё не введусь. А ответ на свой вопрос всё ещё хотелось бы услышать от тебя, Богданов.
Старик хотел было что-то возразить, но вспомнил, что решил играть по чужим правилам, и смело ответил:
— Конечно, хотел бы. А кто бы не хотел? Только дурак, однозначно.
Стиляга подмигнул старику и задорно усмехнулся:
— Это именно тот ответ, которого я от тебя и ожидал, Богданов! Решительность, достойная королей. Ну, так что, готов к предложению, которое изменит всю твою жизнь?
Виктор Евгеньевич пожал плечами:
— Я весь — внимание. Говори.
Лагош снова захлопал в ладоши и истерично засмеялся, как смеются лишь выжившие из ума злодеи в дешёвых американских вестернах. Он вдруг задёрнул шторы и выключил свет — на кухне сразу же стало темно. А зрение Виктора Евгеньевича в его-то годы давно уже не позволяло комфортно чувствовать себя в таких потёмках даже с надетыми очками.
— Сперва — завязочная увертюра, дорогой слушатель. Ведь без предварительного разогрева нельзя приступать к большущей пьянке, да? Хе-хе…
Глаза стиляги стали бегать туда-сюда, будто что-то выискивая. Наконец, увидев что-то, Лагош широко улыбнулся и подошёл к холодильнику. Насвистывая какую-то до боли знакомую мелодию, он стал снимать с дверцы холодильника накопленные за многие годы магниты. Почти на всех изображались города, в которых когда-либо побывал Виктор Евгеньевич или его родственники, а на остальных — мультяшные мишки и зайчики, которые попадаются в упаковках из-под йогурта. Когда внуки гостят у своего дедушки, они всегда заранее запасаются целым коробом этих кисломолочных изделий.
Старик из-за темноты почти ничего не видел, но, прищурившись, всё-таки смог разобрать, чем занимается его собеседник. Вопросительно изогнув бровь и раскрыв от удивления рот, Виктор Евгеньевич захотел что-то сказать, но вскоре просто махнул рукой и стал смиренно ожидать, пока все магнитики не скроются в бездонных карманах пиджака незваного гостя.
Лагош, закончив с магнитным ограблением, смущённо улыбнулся и пожал плечами:
— Никогда не знаешь точно, удастся ли тебе выбраться в этот мир ещё раз. Вот и запасаюсь сувенирчиками, хе-хе. Ты уж прости меня за это, Богданов. Тебе ведь все эти безделушки всё равно вскоре станут без надобности, верно?..
Виктор Евгеньевич стал потихоньку закипать. То ли от непонимания слов Лагоша, то ли от его беспринципных действий, но ярость постепенно постепенно застилала старику глаза.
— Знаешь, как тебя там, лучше просто ответь на мои вопросы, а то хуже будет.
— Кому хуже-то станет? Тебе, что ли? — усмехнулся Лагош. — Да ладно тебе, дедуль. Смотри и слушай.
Стиляга сразу же посерьёзнел и громко щёлкнул пальцами. Из-под грязных и необрезанных ногтей вырвались яркие оранжевые искорки. Завертевшись в едином танце, они вдруг слились воедино, и после короткой вспышки превратились в светящийся коричневый шарик, парящий прямо посреди кухни.
У старика от удивления чуть не остановилось сердце.
— Прости, что без фанфар, но оркестрами я руководить не умею, — хмыкнул Лагош. — Значит, так. Вот эта сфера — огромный газовый гигант, типа вашего Юпитера, вращающийся вокруг тесной пары умирающих звёзд, находящейся невероятно далеко отсюда. Акемо. Гигант этот, кстати, тоже находится на последнем издыхании. Хотя, всё это в космических масштабах. Пройдут ещё десятки тысяч лет, прежде чем одна из звёздочек соизволит уменьшиться до размеров астероида и станет столь плотной, что даже свет не сможет покинуть её пределы. Не стану утомлять тебя всей этой астрономической белибердой. Это было так, к сведению.
Лагош снова щёлкнул пальцами. На этот раз появились уже зелёные искры, которые собрались в совсем малюсенький шарик, раз в десять меньше предыдущего. Новый объект встал на свою орбиту и начал медленно вращаться вокруг Акемо.
— А эта никому не нужная кроха — мир, откуда я пришёл. Пакемо. Один из тринадцати спутников газового гиганта, но единственный, имеющий разумную жизнь, какой её понимаете вы, люди! Редчайшее явление во вселенной, Богданов, хочу я тебе сказать. Там есть и леса, и моря, и даже человеки… — собеседник вдруг ненадолго умолк, и спустя полминуты продолжил уже с меньшим энтузиазмом в голосе. — Ещё там есть пепельники, болотники, и крылатые, как их там… не помню. Запамятовал. Вот же растяпа!
Виктор Евгеньевич отошёл от первичного шока и стал подозревать, что его время уже пришло. Всё было похоже на бред. Старик со всей силы ущипнул себя за запястье и протяжно зашипел от полученной боли.
— Ну, не может это всё быть правдой, — буркнул себе под нос Виктор Евгеньевич. — Не может. Я ведь просто сплю. Просто сплю.
Лагош в третий раз щёлкнул пальцами, и планеты разом испарились. Сразу же сама собой зажглась лампа, и в помещении вновь стало светло.
— Так вот, — стиляга отряхнул рукава и присел рядом со стариком. — Теперь о деле. Я предлагаю тебе, Богданов, воспользоваться моей безграничной добротой. У меня есть для тебя бесценный дар, получить который — уже величайшая честь и неслыханная удача. Лишь несколько человек в вашем мире удостаивались возможности просто говорить со мной, а быть награждённым мною — всего двое…
— И что же это за дар, позволь спросить? — нахмурился старик. Он до сих пор не мог понять, реально ли всё, что происходит вокруг, или же его тело уже начало разлагаться на носилках в местном морге. А пока определить наличие и степень реальности не было никакой возможности, Виктор Евгеньевич решил просто слушать и по ходу дела задавать интересующие его вопросы.
— Молодость, Богданов, — с трепетом ответил Лагош, крепко сжав кулаки. — Ты снова станешь молодым и сильным. У тебя не будет болезней, а твой организм полностью очистится. Ты станешь кристальнее слезы младенца, стерильным, как медицинский спирт. Твоим главным врагом станет лишь уже прожитая жизнь, воспоминания которой никогда уже тебя не покинут. Соглашайся, Богданов. Это твой шанс начать всё сначала.
Виктор Евгеньевич постучал себя по груди и откашлялся. Почесал свою макушку, посмотрел на фотографию Лизы — на этот раз она не придала своему возлюбленному столь нужных сейчас сил. Махнув на всё рукой, старик ответил:
— Предположим, что ты не сумасшедший, а я ещё живой и нахожусь в полном здравии. Тогда что же выходит? Ты — джинн?
— Ну, что-то типа того. Не хочу об этом говорить.
— Ладно, ладно. Не хочешь говорить — твоё дело. Если я соглашусь на твоё предложение, что уже само по себе кажется абсурдом, то смогу ли я потом вернуться обратно? Показать себя в новом облике родным, вновь покататься по стране автостопом…
Лагош покачал головой:
— Увы, Богданов. Знай, что приняв моё предложение, ты навсегда окажешься привязанным к тому миру, и никто не сможет переместить тебя на Землю. Так что, если хочешь, можешь либо доживать свой месяц тут, рядом с родственниками, или… или навсегда о них забыть, и продлить свою жизнь как минимум на полвека, но в совсем новом, другом мире. Как тебе предложение? Знаю, заманчивое.
— Зачем тебе это? Какова твоя выгода с этого? Не верю, что ты сделаешь всё это абсолютно безвозмездно.
Собеседник как-то странно улыбнулся и протянул старику ладонь для рукопожатия:
— Соглашайся и не думай о моих мотивах. В конце концов, если я скажу, что всё это — коварный план по уничтожению Вселенной, ты разве откажешься? Ты ведь не моралист, я знаю. Никто бы не отказался от моего подарка просто потому, что я не стал раскрывать своих намерений. Так что с этого момента я прекращаю свои разглагольствования и настойчиво предлагаю согласиться.
Виктор Евгеньевич минуту поколебался, после чего крепко пожал руку Лагоша. В глазах сразу потемнело, а окружавшая старика тишина вдруг превратилась в жуткий гул. Пришлось зажать уши — настолько больно звук колебал и без того уже плохо работающие барабанные перепонки. Вскоре выдерживать эту какофонию стало попросту невозможно, и Виктор Евгеньевич во весь голос завопил, а сердце его, казалось, и вовсе остановилось.
И в один миг всё это внезапно пропало. Боль, шум и слепота разом улетучились в небытие, словно их и не было вовсе. Старику вдруг очень захотелось врезать гадкому шутнику по голове, но оказалось, что Виктор Евгеньевич на кухне остался совершенно один. Лишь запах слегка подгорелой яичницы да привкус плавленого стекла на языке напоминали о недавнем присутствии странного и наверняка опасного человека.
— Не вышло ничего, значит, — задумался старик. — Ну, и чёрт с ним. Подумаешь — другой мир! Мне и в этом неплохо. Очень даже неплохо…
Во рту пересохло, но сил набрать воды совсем не осталось. Тело вдруг ослабело, и Виктор Евгеньевич, собрав последние остатки воли в кулак, поднял себя на ноги и с трудом добрался до своей комнаты. Не раздеваясь, упал на шерстяное одеяло и почти моментально заснул.
В эту ночь старик не видел никаких снов.